Я вижу перед глазами детский силуэт. На темном фоне стены, лишь наполовину выглядывая в полоску света из окна, он недвижно стоит посреди комнаты. Нашей спальни.
Сперва мне кажется, что это продолжающийся сон, какая-то иллюзия, так затейливо вылившаяся в детскую фигурку. Потом – что это все обман зрения, я просто еще до конца не проснулась.
Однако я лежу без движения, уставившись в одну точку не меньше минуты, а картинка не меняется. Я не сплю. Я ясно вижно всю остальную спальню, густую тьму интерьера, наши с Эдвардом вещи у комода, свою сумку и кулон... я чувствую на талии пальцы Эдварда, в волосах – его дыхание. И тепло, скорее даже жар тела, так тесно прижатого к моему – с Соколом даже зимой можно спать без покрывала.
Этот детский силуэт реален. По крайней мере, об этом говорят все физические факты. Только как же он... не двигается? Совсем!
Я медленно, стараясь сполна оценить ситуацию, поднимаю голову со своей подушки. Иной угол зрения поможет понять лучше?.. Как бы не так. Ничего в позе ребенка не меняется. Он даже дышит неслышно, незаметно, без толики бормотаний... просто стоит и смотрит в окно. Спиной к нам.
И только лишь присмотревшись к его профилю, я замечаю знакомые черты лица. Да это Гийом!
Пару секунд в замешательстве не двигаюсь с места. Любопытство и недоумение почему-то сменяет ледянящий душу ужас. Он такой глубокий и первобытный, что я не до конца отдаю ему отчет. Ситуация походит на сцену из хоррора.
- Гийом?.. – негромко, мягко зову я. Голос не подводит, не дрожит. И тон довольно ровный.
Ребенок никак не реагирует на мой оклик. Он словно статуэтка, изящно замершая посреди комнаты. Он как неживой.
- Эдвард, - я пожимаю пальцы Сокола, все еще придерживающие мои, резво к нему обернувшись, - Эдвард, проснись пожалуйста!
В отличии от мальчика, Каллен меня не игнорирует. Он сонно хмурится, неглубоко вздохнув, и медленно, совсем нехотя открывает глаза. Кажется, сон у Сокола сейчас был как никогда глубоким.
- Schönheit? – и удивленно, и непонимающе зовет он. Утешающе гладит мою ладонь. – дурной сон приснился?
- Не мне... не я. Подожди. Гийом здесь.
Эдвард часто моргает, долю секунды осмысливая мои слова. Поднимается на локте, посмотрев вперед, в сторону окна. И сразу же просыпается.
Я наблюдаю, как Эдвард откидывает одеяло, быстро поднимаясь с постели. На его лице еще присутвует отпечаток сна, но он почти сразу же тонет в сдержанном волнении. Собранный, серьезный и четко знающий, что делает, Сокол осторожно подходит к ребенку. Присаживается рядом с ним на корточки, близко, но все ще на расстоянии несколько сантиметров.
- Парки, это папа, - тихонечко зовет он, задевая дыханием рукав пижамы сына, - пойдешь к папе, любимый?
Гийом реагирует на его голос.
- Нееет!..
- Тише, Spatzen, тише-тише, - уговаривает Эдвард, бережно погладив его спинку. Нежно целует скрытое пижамой узкое плечико.
Гийом вздрагивает, чуть повернув голову в сторону отца, и, нахмурившись, сонно, неуклюже касается щекой его виска. Так медленно, лениво поворачивается, ориентируясь на слова папы, что выглядит совершенно беззащитным. Он супится, поджав тонкие красные губы. Ресницы на его щечках чуть-чуть подрагивают, а вот ладони недвусмысленно касаются папиных плеч. Он доверяется ему.
- Вот так, сыночек, - приговаривает Эдвард, ловко перехватывая ребенка в своих объятьях. Он делает это нежно и очень ласково, но при этом так быстро и... естественно, будто Гийом сам попросился на руки.
- Ш-ш-ш, Парки, - утешает он, когда мальчик неслышно, но хрипло бормочет что-то в его плечо. Накрывает подбородком его макушку, поднимается на ноги. Кивает мне на дверь.
- Так бывает, - когда тяну на себя ручку, едва различимым шепотом объясняет мне, приметливый к каждому микродвижению сына, - позже, Белла... спасибо, что разбудила меня.
Я придерживаю дверь, пропуская его в коридор. Эдвард накрывает ладонью затылок мальчика, согревая его. Гийом, почувствовав папу, доверчиво прижимается к его груди. Он прячет лицо у его шеи, некрепко держится руками за плечи. И дышит уже совсем ровно, не стараясь вырваться... И ничего больше не говорит.
Эдвард несет младшего сына в гостевую комнату. Я уверена, что мне не следует идти за ними, но почему-то я игнорирую здравый смысл. Ведомая любопытством или каким-то ночным безумием, бесплотной тенью иду следом. Не уверена, что даже приметливый ко всему Эдвард замечает – он слишком увлечен ребенком.
Останавливаюсь у косяка двери, заглянув во вторую спальню. Большая светлая постель, тысячу раз мне знакомая, встречает идеально ровным одеялом и подушкой на стороне Гийома. Я лично заправляла это постельное белье, уточнив у Эдварда, станут ли дети спать вместе, в одной кровати. Он сказал, что это стало для них привычным – на данном этапе – когда приезжают в Берлин. Однако он уже задумался о покупке другой мебели.
Каллен кладет ребенка на стороне у входа, ту, что пустует. Фабиан, недовольно нахмурившись внезапному вторжению в их спальню, поднимает голову. Привстает на локтях, до боли напоминая мне привычку Эдварда... и оборачивается на сжавшегося в комочек Гийома на руках отца.
- Он что же?..
- Да, - одними губами соглашается Сокол, разравнивая под головой младшего сына пуховую подушку, - ш-ш-ш, Парки, я здесь, папа здесь. Все хорошо.
Гийом супится, приникнув лбом к груди Сокола. Собственническим и ясным жестом обхватывает его талию, тянет к себе, ближе. Судорожно вздыхает, когда Эдвард ласково гладит его спину снова – массирует, стараясь усыпить.
Фабиан садится на постели, обняв свои колени. У него взъерошены ото сна волосы, пижама иссиня-черная, с открытыми рукавами и укороченными пижамными брюками. Но взгляд, темный и живой, выражает сострадание. Нет там ни раздражения, ни смеха, как сегодняшним вечером. Фабиан любит брата, это правда. И это лишний повод для Эдварда гордиться своими сыновьями.
- Vati!..
- Ага, - утешающе, нежно соглашается Сокол, тепло поцеловав волосы Гийома, - я тут, малыш...
Фабиан оглядывает комнату – скорее машинально, чем осознанно, просто инстинктивно. И брови его взлетают – угрожающе и резко – когда видит меня. Юноша сжимает зубы.
- Еще тебя здесь не хватало!
Он говорит чуть громче нужного. Гийом вздрагивает, как-то сникнув в объятьях папы, сорванно, придушенно всхлипывает.
- Фаб, - окорачивает старшего сына Эдвард, краем глаза тоже приметив меня, - не теперь.
- Но она!..
- Не теперь, Фаб, - бескомпромисно отрезает Сокол. Он смотрит на сына пронзительно и строго. Фабиан поджимает губы, горделиво вздернув голову.
Я стараюсь придумать причину, почему вообще здесь стою. Смотрю, как успокаивает Эдвард Гийома, пристроившись на самом краешке постели, как нежно и бережно гладит его волосы, шею и спинку. И как мальчик льнет к нему...
Фабиан смотрит на меня в упор несколько секунд, и темные глаза его разгораются. Ресницы дрожат от гнева, а уголок рта предательски искажается. Он хочет что-то сказать плохое вслух. И ему явно не по нраву, что я за всей этой сценой наблюдаю.
Только вдруг он переключает внимание с меня на брата. Раздрасадованно выдыхает.
- Пап, - отрешенно произносит. Отодвигается подальше к краю постели.
В тусклом свете из окна, так и не зашторенного на ночь, мало что различимо. Но темное пятно, медленно расползающееся по простыни, мне заметно. В комнате как будто становится еще теплее. И неспешно, но верно появляется запах. Ему требуется секунды три, чтобы стать заметным.
Эдвард приподнимает Гийома, невольно подавшись назад. Успевает встать с постели, прежде чем пятно достигнет его места. Дыхание у него становится совсем неслышным.
- Он опять...
- Я вижу, Фаб, - отмахивается. – Вставай и ты тоже. Живее.
Гийома будит движение вокруг. Или неожиданная теплота в районе паха. Или мокрая пижама. Он открывает глаза, недоуменно посмотрев прямо перед собой. Видит папу и кожа его, бледная в целом, покрывается румянцем у щек.
- Вати-и-и, - подвывает он.
- Парки, - тепло ему улыбнувшись, Эдвард гладит ребенка по волосам, - привет, солнышко.
Гийом опускает глаза вниз, стараясь уловить причину всего происходящего, основную суть событий. Теперь мокрое пятно он видит собственными глазами.
- Вати, я... вати! – в его тоне появляется самое настоящее отчаянье. А синие глаза мерцают и вспыхивают двумя маленькими звездами. В них уже собирается соленая влага.
- Ничего. Иди сюда. Иди ко мне и ни о чем не думай, это не страшно.
Эдвард берет Гийома на руки, забирая с мокрой постели. Кивает Фабиану на их вещи в углу комнаты.
- Найди нам свежую пижаму, Фаб.
- Я не буду менять постельное!
- Я прошу пижаму, не постель, - четко, но несколько раздраженно уже повторяет Эдвард, - Парки, не стоит плакать. Это все мелочи.
- Я опять... я...
Эдвард качает головой, ласково поцеловав сына в щеку. По ней уже катятся крупные, поистине детские слезы. Я ни на секунду теперь не верю, что Гийому недавно исполнилось одиннадцать лет.
Хватит мне оставаться в позиции наблюдающего.
- Я займусь постелью, Фабиан, - негромко, но отчетливо сообщаю обоим Калленам, сострадательно глянув на Гийома, - помоги папе.
Юноша хочет съязвить что-то, но почему-то сдерживается. Тяжело поднимается с кровати, быстрым шагом направляясь к неразложенному чемодану. Опускает его на пол, резко растегивает молнию. Эдвард благодарно, тронуто смотрит мне в глаза – целую секунду. Гийом плачет, уткнувшись в его плечо, детская спинка судорожно вздрагивает с каждым неровным вдохом. Эдвард накрывает ее своей широкой ладонью, утешая. Не слушает смазанных, горьких извинений. Он делает их ненужными, не обращая на них внимания. Крепче прижимает сына к себе, и включает свет в ванной комнате. Ступает в коридор, щелкнув выключателем, и прикрывает за ними дверь.
Фабиан выуживает из кипы вещей новую пижаму брата, демонстративно встряхнув ткань перед моим лицом. Ударяет ладонью по выключателю в гостевой спальне. Выходит.
При свете ситуация выглядит несколько печальнее, чем в темноте. Я очень стараюсь не обращать внимание на запах. Открываю окно, стягиваю пострадавшую простынь с матраса (благо, он сухой), в комок сбрасываю наволочки подушек и пододеяльник. Даже покрывало – и то отправляется в грязное белье.
В комоде напротив есть свежее белье. Я знаю, где оно находится, я понемногу осваиваюсь в апартаментах Эдварда и чувствую себя здесь свободнее. В конце концов, скоро они станут моим домом.
Я меняю постельное очень быстро. То ли потому что ночь и некоторые действия идут на автомате, то ли потому что вольно или нет, а вслушиваюсь в происходящее в ванной. Там шумит вода. Затем она стихает. Потом кран снова открывается. Слышу я и хлопок ванного шкафчика для полотенец.
Заправляю одеяло, застегивая несколько пуговичек сбоку, когда Эдвард возвращается в спальню. Гийом, пунцовый и с заплаканными глазами, нерешительно выглядывает из-за его плеча. Перебирается на простыни без лишнего звука, когда папа опускает его на кровать. И вжимается лицом в подушку, закусив губу. Вид у него прямо-таки исстрадавшийся и до безумия усталый.
- Т-ты останешься?..
- Конечно, Парки, - Эдвард присаживается у изголовья, бархатно погладив волосы мальчика, убирая их с вспотевшего лба, - но тебе нужно будет закрыть глаза.
- В темноте... все иначе.
- Я буду здесь, - напоминает Сокол, влюбленно малышу улыбнувшись, - папа здесь. Тебе нужно отдохнуть, мой Spatzen.
Фабиан, обогнув меня, тоже входит в комнату. Гасит в ней свет, ударив по выключателю еще раз. Тяжело, натужно вздыхает. Садится на свободный край постели.
Ну и хорошо. Я забираю кучку грязного белья, удобно перехватив ее обеими руками. Понимающе киваю Соколу, когда оборачивается в мою сторону. Он смотрит на меня так признательно и нежно... мой любимый взгляд.
- Спокойной ночи, мальчики.
Дверь за мной закрывает – захлопывает – Фабиан. Но я на него не обижаюсь.
Отношу простыни в бельевую, запускаю стирку и кладу капсулу внутрь машинки. Мою руки с мылом два раза. На кухне ставлю чайник, приметив время – три двадцать ночи. Завариваю себе молочный улун. Возвращаюсь в нашу комнату. Выхожу на балкон, проигнорировав холод ноября. Делаю два больших, обжигающих глотка. И глубоко вдыхаю запах ночи. Она оказалась дольше, чем я думала.
Вдалеке, между двумя сизо-синими тучами, мерцают крошечные звезды.