Friedrichstraße (Фридрихштрассе, букв. — «улица Фридриха») — улица в центре Берлина, проходит по территории районов Митте и Кройцберг. Получила своё название в честь курфюрста Бранденбурга Фридриха III, ставшего впоследствии королём Пруссии Фридрихом I. Улица всегда представляла собой оживленное торговое место и остается таковой до сих пор. Однако теперь здесь также появились культурные, модные и развлекательные места, где можно проникнуться атмосферой старого и современного Берлина.

В нашей комнате горят два напольных бра. Глубокие тени залегают в углах, ярко очерчивают изножье постели. За большим окном тишь да гладь праздничной ночи – беззвездно, снежно и темно. Где-то вдалеке, за тучами, проглядывает острый край месяца. Через пятнадцать минут наступит Новый год.
Эдвард наблюдает за мной со сдержанным любопытством. Он не делает ни шага вперед, оставаясь у комода, и улыбка, блуждающая на его губах, не меняется ни на йоту. Однако все глубже, все темнее кажутся мне синие глаза. Примечают малейшую мою эмоцию, реакцию или слово. Слово он, как бы не храбрился, хотел бы услышать больше всего.
В моих руках плотные листы бумаги. Их матовая поверхность красиво отражает неяркий свет. Шрифт черный, довольно крупный. И все время бросается в глаза мое имя. Я не могу от него оторваться.
Моя жена, он сказал. Правда сказал? Не послышалось?..
Эдвард с опаской встречает мое промедление. Он уточнил, что не ждет ответа прямо сейчас, но как же очевидна эта надежда. И это смятение, что поселяется в его чертах, это сдержанное, мрачноватое подозрение. И проблеск отчаянья. Давно я не видела Сокола настолько взволнованным, если никому из нас ничего не угрожает.
- Meine Schönheit?
Он окликает меня негромко, почти бархатно. Светлее кажется его лицо, но чуть-чуть подрагивают черные ресницы. Эдвард все еще улыбается, но уже не так жизнерадостно. Он опасается верить. Переживает сильнее прежнего.
- Это предложение?..
Я смотрю на него и Falke взгляда не отводит. Не дает мне усомниться в трезвости своего поступка. Вздыхает.
- Не совсем официальное, Белла.
- Как это?
- Я просто хотел, чтобы ты знала. Я всегда этого хотел.
Он закусывает губы, вдруг нахмурившись будто от бессилия. Кратко и очень быстро сгоняет с лица эту эмоцию, но я вижу. Эдвард сдает позиции по всем фронтам – и я вижу. Его тревога металлом позванивает в воздухе между нами.
Я неспешно, с излишней осторожностью опускаю билеты обратно на комод. Мужчина подмечает каждое мое движение. Все те два шага, что нас разделяют. Смотрит на меня чуть свысока, когда кладу ладони на его талию.
- Geliebt.
Медленно, сполна давая себя почувствовать, глажу его бедра. Поднимаюсь чуть выше, средним и указательным пальцами потираю перламутровые пуговички рубашки. Эдвард так и не переоделся с вечера, что интересно выглядит на фоне моей сорочки. Но мы это исправим.
Эдвард и недоуменно, и встревоженно выдыхает, когда распускаю пояс его брюк.
- Белла?
Я выправляю рубашку из-под его ремня. Бережно и нежно, несколько отрывисто касаюсь обнаженной кожи. Эдвард эмоционально хмурится и в первую секунду даже пытается меня остановить. Рука его накрывает мои пальцы, легко придерживает их.
- Мы же договорились...
- Ты сказал – позже.
Моя рука все еще у его пояса. Эдвард не опускает и своей. Но глаза его уже полуприкрыты, в их синеве плавится золото. Красиво заостряются скулы, тень от ресниц подрагивает у щеки. И сколько бы Эдвард не твердил обратное, его желание для меня очевидно. Физически очевидно.
- Я хочу тебя сейчас, - тихо, но откровенно признаюсь. Просто и без лишних уточнений. Каллен потрясенно выдыхает.
Хорошо. Я продолжаю. Неспешно, не отказывая себе в удовольствии, расстегиваю пуговицы его рубашки. Снизу-вверх, бережно оглаживая каждый участок кожи, что открывается взгляду. Это очень эстетичное зрелище, пусть и помноженное на некоторую скованность Falke сегодня. Он будто бы на острие своих эмоций, но не дает им полной силы. Дыхание у него частое и хриплое, хоть и едва заметное. Руки так и покоятся на моей талии, но Эдвард меня пока не гладит. Еще нет.
- Дверь, Изз...
- М-м-м?
- Надо закрыть дверь. Дай-ка я…
Я не удерживаю его силой, а потому мне и нет нужды его отпускать. Но Эдвард кажется мне каким-то особенно потерянным в эти минуты. Разрывает наши объятья, быстрым, но нетвердым шагом подходит к двери. Поворачивает вправо маленький металлический полукруг. Смотрит на него еще пару секунд, не возвращаясь.
- Эдвард?
Вздыхает. Оборачивается на меня с догорающим в синем взгляде смущением. Я никогда не видела Эдварда настолько растревоженным на пороге секса. Полы его рубашки неширокой линией оголяют торс, расходятся в обе стороны у пояса. Брюки опускаются на бедрах, ремень уже распущен, но молния ширинки еще застегнута. Сокол ерошит свои волосы, проведя по ним пятерней. Хмурится.
- Иди ко мне, - тихонько прошу.
Он еще немного медлит. Я всеми силами стараюсь удержать свой запал – его остатки. И эту атмосферу в спальне, ее теплое, умиротворяющее спокойствие. Уют. Наши мысли. Наше желание. Протягиваю ему обе руки, приникнув спиной к комоду.
Эдвард улыбается краешком губ, чуть расслабленнее. Оставляет эту дверь в покое, возвращается ко мне. Я чувствую, что улыбка эта становится шире и спокойнее, когда крепко его обнимаю. Приникаю к нему всем телом, обвиваю руками за шею, целую у щек, у скул. Массирую кожу у затылка.
- Я люблю тебя.
Это такая чистая, неподкупная правда. Эдвард теплый и я касаюсь его с истинным удовольствием. Я знаю каждую его черту, изгиб кожи, ее мягкость, его запах. Это эстетическое и физическое наслаждение – чувствовать его, обладать им. На какой-то промежуток времени, но быть одним целым. Он же тоже этого хочет... он же предлагает мне себя – навсегда.
- Я тебя тоже, Schönheit.
Он целует мои волосы, зарывается в них лицом. Но больше нигде не касается, так и остается сторонним наблюдателем. Я всерьез начинаю думать, что момент – не тот. Эдвард меня не хочет.
Я отступаю на полшага.
Эдвард отпускает меня, но смотрит с подозрением. Немного хмурится, когда глажу его ладони.
- Если ты против, мы можем остановиться. Просто скажи мне.
- Думаешь, я против?
- Думаю, это просто... не лучшее время.
Эдвард неглубоко вздыхает. Я зачарованно наблюдаю, как поднимается и опускается его матовая кожа, проглядывающая из-под рубашки. Эдвард бархатно касается моей щеки. Баритон у него тихий и тронутый, но серьезный.
- Я всегда тебя хочу. Но если это повод... уйти от разговора, - почти прикусывает губу на этой фразе, что для Falke вообще не характерно, - не стоит. Не нашим сексом. Мы просто закроем эту тему и пойдем спать.
- Ты сказал, что не ждешь ответа сегодня.
Эдвард осторожно кивает, погладив прядку волос у моего виска. Синий взгляд очень сосредоточенный.
- Верно.
- Но то, что мы сейчас... это и есть мой ответ.
Не ожидает. Я вижу по глазам, что не ожидает. Потрясенно, тихо выдыхает мое имя, даже подавшись немного вперед. Вот уже не только волосы, но и щеку мою гладит. Накрывает всей своей широкой горячей ладонью. Кожа требовательно саднит.
- Иди сюда, - ликую, когда возвращается ко мне сполна. Горько-сладкое, пронзительное удовольствие проходит по телу, как только целую его. Несдержанно, откровенно, так, как искренне хотела бы. Он прав, у нас потрясающий секс. Не будем ничем его портить – и не станем отказываться. Не станем же?!
Эдвард приникает спиной к стене у нашего одинокого комода. И я получаю лучший вид и полную свободу действий. Даже если Эдвард хотел бы поменяться местами, в конце концов, так просто удобнее... не теперь. Сейчас он мой.
Я не тороплюсь, растягиваю свое удовольствие. Хочу, чтобы мы ни о чем не помнили и не говорили. Дурное останется в прошлом, тревоги подождут на границе с будущим. В настоящем этим темным вечером нового года – только мы. Ну наконец-то!
Целую его шею. По крупной мышце, повторяя ее ход, касаюсь кожи языком – и Эдвард утробно стонет, крепко сжав низ моей сорочки пальцами. Не наблюдает больше. Обнажает кожу, приподняв ткань, касается каемки трусиков – но это все, что ему пока позволено. Я глажу его ключицы, скольжу пальцами в грудине, целую яремную впадинку. И легко-легко прикусываю кожу.
- Белл!..
Улыбаюсь, давая ему почувствовать мою улыбку кожей. Поднимаюсь несколько выше, целую теперь то место на шее, где стучит кровь. Теплые, упругие ее толчки меня возбуждают.
Мне нравится, как Эдвард реагирует на каждое мое движение. Он всегда был ведущим в нашем сексе, он всегда удивлял меня, всегда контролировал и награждал сполна затем... но ведь я и не стремлюсь к полному контролю сегодня. Но сыграть хочу по собственным правилам – и сосредоточиться на его удовольствии. Потому что нет для меня большей эйфории, чем видеть глубокий экстаз Эдварда.
- Я так тебя хочу, - сорванно признаюсь ему, огладив плечи. Не снимаю эту рубашку, мне интересно ощущать и кожу Сокола, и ее ткань одновременно. Его запах смешивается с ароматом одеколона и кондиционера для белья. Это необычно.
- Ich liebe dich zu Tode.
- Zu Tode – лучший слоган, - улыбаюсь его хриплому тону. На груди, где сходятся мышцы и шеи, и плеч, снова прикусываю кожу – уже чуть ощутимее. Эдвард несдержанно, тихо стонет в мои волосы, крепко прижимая к себе. Уже обеими руками оглаживает мое тело, от ягодиц и к низу спины – и обратно. Освобождает себе обзор, превращая трусики в одну тонкую полоску.
Я люблю его шею. Когда вот так выгибается, стоит мне поцеловать глубже, когда запрокидывает голову на пороге оргазма... это личный маленький фетиш или что-то первобытное, плохо объяснимое – не знаю и не слишком-то горю желанием знать. Но Falke словно бы и совершенно безоружен, и до отчаянного прекрасен в такие моменты. Это потрясающе.
Даю себе еще пару минут, чтобы насладиться видом. Эдвард не протестует, ему мои необычные поцелуи более чем приятны. Он ведет себя довольно-таки тихо, помня, что мы в доме не одни, но это не сдержанность, скорее – опыт. Эдвард получает удовольствие, такое же острое, сладкое, как и я. Тихо, но с чувством чертыхается, когда я невольно оставляю засос на его коже – у основания шеи, конечно же.
- Ну все, Изза...
Посмеиваюсь его тону, приникнув щекой к рубашке.
- Пометишь меня?
- Ты и так мой, зачем же.
Эдвард смотрит на меня сверху-вниз – и глаза его пылают. Очень красивое зрелище, почти позабытое. Там и удовольствие, и нежность, и темное, совсем темное, выгоревшее до тла вожделение.
- У тебя никого другого больше не будет.
Эдвард касается моей щеки ладонью, сперва бережно, помня о... но затем привлекает к себе достаточно резко. Придерживает у челюсти, у подбородка, не давая отказаться от поцелуя. Глубокого и в чем-то отчаянного, но больше – страстного. Эдвард мягко намекает мне, что ждать больше он не намерен.
Я целую его в ответ. Не пугаюсь такому порыву собственничества, скорее жду его. Прикасаюсь, ни в чем себе не отказывая, к каждому сантиметру его тела. Отрываюсь от лица, скольжу губами ниже – опять шея, у плеч, у груди, и ниже... накрываю губами каждый из его сосков, обвожу их контур языком, заликовав новому стону... и еще ниже, к торсу. По дорожке волос у неприметных кубиков пресса – и глубже. Вдоль линии мышц таза, что прекрасно просматриваются под матовой, уже влажной кожей – вниз. К черту эти брюки, к черту этот пояс, к черту боксеры. Я сдергиваю всю одежду вниз так резко, что слышу от Эдварда самое настоящее шипение. И довольно улыбаюсь открывшейся взгляду картине.
- Ох, Белла... черт...
Моя симфония. Опускаюсь на колени. Целую его, не скупясь на нежность, легко-легко – и для возбужденной плоти это худшее испытание. Эмоции Falke на острие бритвы, возбуждение заполняет собой каждый уголок комнаты. И дыхание, такое хриплое, частое, горячее... и этот взгляд, когда поднимаю голову, посмотрев на его лицо. И движения бедрами вперед – неявные, скованные, но такие требовательные. Эдвард задыхается.
- Белла!
Чертыхается снова, на половине вдоха заглушив свой голос, и сжав зубы. Я глажу его, легко целую, касаюсь языком. Ни его брюки, ни боксеры не сняты до конца – помогают мне, открывая доступ к главному, но создавая этот эффект внезапности момента. Ширинка, уже раскрытая, добавляет дополнительной стимуляции, едва он касается ее... или я касаюсь, намеренно подтянув выше. Пояс боксер стимулирует мошонку.
На ладонях Эдварда, что рядом со мной, от напряжения прорисовываются линии вен – красиво, искусно. Я даже прерываюсь на пару секунд, целую его руки, тыльную сторону ладони – по этим затейливым узорам. Не обделяю вниманием и подушечки пальцев, коснувшись языком каждой. Утробный, хриплый стон Эдварда, кажется, звучит сплошным фоном. Он наклоняется чуть вперед, уже с трудом себя контролирует. Пальцы подрагивают, когда гладит мои волосы – потягивает пряди, массирует кожу, накручивая локоны на руку. У висков его бисеринки пота.
- Я сейчас... стой, Изза. Вернись ко мне. Стой!..
И правда. Мне льстит отчаянье его голоса и эта напряженная донельзя поза. Меня возбуждает его взгляд, отблеск оскала на губах, без лишних слов понятное желание. Мы слишком давно друг с другом не были, я так соскучилась... И все же, так быстро мы сегодня не закончим. Эдвард прав.
Напоследок касаюсь его плоти по всей длине – от основания к головке, чуть задержавшись у нее. Эдвард вздрагивает, рыкнув. Забирает мои руки в свои, запрокидывает их, кладет на свою шею. Целует меня, глубоко до того, что не хватает воздуха. Отвлекает. И вот уже не он, а я прохладной стены спальни касаюсь спиной. И Эдвард атакует поцелуями мою шею. Его короткие волосы щекочут мою кожу.
Я получаю достойный ответ на свою ласку. Она страстная, изматывающая, глубокая – в чем-то почти болезненная. И она именно то, что мне сейчас нужно. Не знаю, как Эдвард оставался таким сдержанным и терпеливым – я готова кричать в голос. Закусываю губы, приникаю к Соколу. Слишком хорошо.
- Насколько же ты моя, Schwalbe, - вдохновленно шепчет Эдвард, примечая малейшую мою реакцию. Улыбается.
- В-всегда...
- Всегда, - соглашается, ненадолго вернувшись к губам. Целует меня с языком, напоследок чуть прикусив нижнюю губу. Правая его рука держит мою талию, не давая отстраниться, избежать ласки. А левой он опирается о стену рядом со мной – для опоры, не больше. Сполна отдавшись удовольствию от его касаний, не сразу и замечаю. Но как только вижу... вздрагиваю всем телом. Опять!
Эдвард останавливается, хмуро взглянув на меня снизу-вверх. Отстраняется от моей шеи, где тут же начинает саднить кожа. Дышит часто, в глазах тлеют угли возбуждения. Он не понимает.
- Не надо, - чуть подавшись в сторону, отстраняюсь от его руки у стены. Я помню, как однажды, уже будто бы и в далеком сне... я не хочу помнить, но я помню. Еще – да. Да, черт возьми! Черт. Чертовский черт!
В синем взгляде Эдварда взметываются молнии – и тут же гаснут. Незаметная, болезненная судорога касается лица. Он тут же убирает руку. Нежно, совсем не страстно целует мои плечи, мою шею, кожу у челюсти, у щеки.
- Прости, Liebe. Ш-ш-ш. Прости, уже все.
Чувствую, что близка к слезам. Не столько от испуга давнего воспоминания, как от шанса, что Эдвард и вправду сейчас остановится. Точно в Шарлоттенбурге той дождливой ночью. Но мы не там. И я этого не допущу, не позволю. Я его хочу!
- Не останавливайся, - заклинаю, подавшись вперед. – Только не... нет!
Я глажу его спину – куда ощутимее, чем просто ласково, очерчиваю позвонки, крылья лопаток. Прижимаюсь горячей кожей к его собственной, пылающей. Не отпускаю.
Эдвард медово мне улыбается, на мгновенье умерив весь свой пыл. С истинной любовью. А потом обнимает в ответ, устроив ладони на моей спине. И согревает, и защищает, и придерживает. Лучшая поза.
- Не буду останавливаться, - обещает. И целует снова.
Мы правда возрождаем едва-едва не пошатнувшийся темп. Сокол больше не опирается на стену, не прижимает меня к ней так неистово, скорее акцентируется на моем теле. Вот он уже на коленях рядом с моей талией, а руки его массируют низ моей спины. Вот он целует линию трусиков, опуская их вниз. Не задирает ткань сорочки, сам наклоняет голову, устроившись под ней. И целует внутреннюю сторону бедер. И гладит мои колени, ямки под ними, икры, ягодицы. Просит себе больше места, чтобы... и я накрываю рот рукой, я кусаю ладонь, потому что не знаю, как мне сдержаться.
Чем глубже Эдвард, чем требовательнее он, тем ниже становится мой голос. И стоны уже хриплые, сдавленные, не слишком громкие. Скорее вибрирующие, идущие откуда-то из недр тела. Из глубины. Мне слишком хорошо, чтобы связно думать. Я тону в этих ощущениях и Эдвард с радостью мне позволяет. Он не остановится до победного, это очевидно, он...
Но я знаю одно. В своей нирване, где уже маячит так близко долгожданное удовольствие, знаю одно – я хочу кончить с ним вместе. И чтобы его жар, его пульсирующее, разрывающее меня наслаждение ощутить внутри. Вместе с моим собственным.
- Falke...
Он не реагирует, не сдается так просто.
- Эдвард, - жмурюсь, с трудом, но заставляя себе остановить это. Глажу его волосы, а потом требовательно тяну на себя. Касаюсь щеки, совсем горячей. Очерчиваю большим пальцем контур его губ.
Эдвард недовольно, сорванно выдыхает, посмотрев на меня снизу-вверх. Глубокое, первобытное возбуждение накатывает новой волной. Это слишком эротично.
- Я хочу тебя, - как мантру, как единственное, что могу еще дельно произнести, умоляю его, - я хочу-хочу-хочу тебя в себе... ну пожалуйста...
Он удивляется моему тону и этому сорванному, отчаянному бормотанию. Но не протестует. Наоборот, что-то темное и пронзительное затягивает его взгляд, от нетерпения дрожат ресницы и искажается линия губ. Эдвард резво поднимается на ноги, вжав нас обоих в стену.
Он целует меня, требовательно и глубоко, он касается меня и руками, и... и это слишком, слишком хорошо. Но бесконечно!
- Пожалуйста, - всхлипываю, крепко прижимая его к себе, веду бедрами вперед, требую... я так соскучилась! Я больше не могу ждать!
Эдвард протяжно стонет, резко выдохнув. Сглатывает. Сдергивает ниже свои так и не снятые брюки.
- Сейчас, Liebe, сейчас...
Из верхнего ящика комода он на ощупь достает упаковку презервативов.
- Твою мать, - тихо чертыхается. Упаковка не вскрытая.
Я помогаю Соколу, совсем нетерпеливому, разорвать защитный пластик поверх картона. Ни его, ни меня руки уже как следует не слушаются. Это забавно.
- Ты смеешься, Schönheit? – кривовато улыбается Эдвард, чуть оттаивает от такой моей эмоции. Достает пакетик презерватива, зубами разорвав его обертку.
- Ты так это делаешь...
- Я еще и не такое делаю, - фыркает он, отбросив опустошенную упаковку подальше. – С новым годом, Белла!
Вспыхивает в полумраке комнаты его айфон – полночь. Эдвард обвивает меня за талию, становясь между коленей. И поднимает вверх, обнаженной спиной дав проехаться по стене, на уровень своего пояса. Я вскрикиваю, а его глаза мерцают. Я все смотрю в них, пока завершает последние приготовления... и, наконец, входит.
Больше я не смеюсь.
Это так... остро. Это всегда было глубоко, всегда изматывающе, всегда жарко и сладко, но сейчас это именно остро. Мы никогда не занимались любовью в такой позе – стоя и у стены. Я коленями прижимаю Каллена к себе, держу его талию, цепляюсь за его руки, целую плечи. Он не двигается пару секунд, дает нам обоим привыкнуть... и я слышу, как исбступленно стучит в горле сердце.
- Боже мой...
- Твой, - тихо обещает Сокол, отрывисто кивнув. Скалится, своей грудью прижавшись к моей. Кожа его пылает. – Твой! Всегда твой!
Он вбивается в меня без лишней сдержанности, о которой когда-то просила забыть. Это не постепенно нарастающие движения, это ясный, отрывистый, глубокий секс. В чем-то даже жесткий, хотя Эдвард держит меня очень бережно и целует довольно нежно. Я выгибаюсь в его руках, я улыбаюсь, я едва сдерживаю себя... и получаю такое исчерпывающее, воодушевляюшее удовольствие!.. Истинное чувство полного единения. Обладания. Любви. Не влюбленности, не страстного вожделения, не нежной признательности. А именно ясной и грубой, безапелляционной любви. Чтобы ни толики сомнения. Чтобы сполна и... доверху. Доверху!
- Э-э-эдвард, - зову его, кусая губы. Не могу снизить градус напряжения голосом, но могу – прикосновениями. Я впиваюсь ногтями в его спину, прикусываю кожу у плеч, очерчиваю контур каждого позвонка, легко царапаю кожу у лопаток. Хочу удержаться и забрать его еще глубже. Хочу чтобы это не кончалось и до боли хочу, чтобы кончилось. Я больше не могу.
- Давай, Schönheit. Давай же!
Он впивается правой рукой в мои волосы, тянет их вперед, заставляет меня запрокинуть голову. Целует шею – куда грубее, чем прежде, куда отчаяннее. Ощущаю кожей, как он жмурится. Слышу, как задыхается.
И я задыхаюсь тоже.
- Я уже.. я... я!.. Эдвард!
Кончаю, вздрогнув на его имени. Что есть силы прижимаюсь к Соколу, не допускаю между нами и миллиметра расстояния, держусь за него как за последнее, что осталось. Пережидаю свое исчерпывающее, глубокое, пьяное наслаждение. Оно просто невыносимо, спазм слишком сильный, даже больно... но как же, черт, как же потом хорошо... уже... вот уже...
Я всхлипываю, когда он продолжает двигаться. Любуюсь этим первобытным выражением на его лице, моими любимыми разводами мрамора на коже лба, блеском глаз, влажными ресницами и этими приоткрытыми, искаженными губами. Каждым его чувством, каждой эмоцией. Это то, что я хотела бы вспомнить перед смертью.
Эдвард не отстраняет меня, сам держит крепче, сам ударяет нас об эту стену раз, другой, и сам... о да.
- LIEBE DIСH, - сдавленно выкрикивает, задохнувшись вслед за мной. Вздрагивает всем телом, еще пару раз толкнувшись вперед. В такт его хриплому, сорванному дыханию стучит мое сердце.
Я обнимаю его нежнее, глажу, давая переждать долгожданное удовольствие. Без ногтей, без грубости, без хватки – как свое сокровище, очень ласково. Целую влажную кожу лица, приглаживаю волосы, приникаю своим лбом к его. Эдвард еще подрагивает. Он всегда стремится подольше продлить этот момент полного единения и я его понимаю, никогда не стану мешать. Очень приятно.
- Liebe dich, - тихонечко повторяю, улыбнувшись, - ох, Falke, как же я liebe dich...
Он медленно поднимает на меня глаза, уже полуприкрытые. Красивые морщинки радости касаются кожи у его глаз, у губ. Эдвард тает.
- Что же мне с тобой делать, Красота?..
- Любить дальше, - хитро отвечаю, поцеловав его лоб, а потом и у висков, и у носа. Эдвард щурится.
- Дальше – только больше.
Он аккуратно выходит и бережно, очень осторожно опускает меня на ноги. Снова он больше чем на голову выше. И снова окутывает собой, заслоняя от всего на свете.
Посмеиваюсь, что он, как и я, так и стоит в одежде. Неплохая импровизация получилась.
- Ты сегодня в приподнятом настроении, я смотрю.
- Мы впервые вообще не раздевались, мистер Каллен.
- Я наполовину раздет, - смеется он, указав на свою рубашку и брюки. Вздыхает. – Но ты права, нам стоит раздеться. Для душа как минимум.
- Как минимум?..
- И как максимум – для сна, - мило уточняет. Пропускает меня в ванную первой.
Мы принимаем душ вместе. Я предусмотрительно собираю волосы, уже почти высохшие, широкой резинкой и Эдвард дурачится, то и дело стараясь выправить из-под нее пару прядей. Мне нравится его успокоенное, шаловливое в чем-то настроение. С улыбкой грожу Соколу, что выйду из душа, если он не прекратит.
- Думаешь, я тебе дам? – спрашивает он, загораживая собой дверцу кабинки. – Самонадеянно, Schwalbe.
- Сокол ласточку не упустит?
- Не отпустит, - поправляет он. И выражение его лица в этот момент кажется мне излишне серьезным.
На постели у нас сегодня сатиновые простыни. Однотонные, светло-голубые, они отлично вписываются в аскетичную обстановку спальни. Я забираюсь под покрывало, утянув себе одну из подушек. Эдвард отпирает нашу дверь, выглянув в коридор – но там тихо. И он расслабленно валится на простыни рядом со мной, закинув руки за голову. Смотрит на меня умиленно, очень тронуто, что совсем не вяжется с его завоевательской позой.
- Я раньше видел эту сорочку?
- Не думаю, хотя она не новая.
- Надо бы тебе надевать ее чаще.
- Эдвард, - усмехаюсь, легко пощекотав его ребра. Правда, щекотки Falke не боится – особенно на фоне максимального своего расслабления. И бровью не ведет, потягиваясь и давая мне еще больший доступ к своему телу. Красиво оголяет его талию задравшийся уголок футболки. На Каллене те самые клетчатые штаны, в которых встречал со мной наше первое Рождество.
- Ты знаешь, что похож на Цезаря сейчас?
- Внешне?
- Нет. По позе завоевателя-победителя.
- Это всего лишь поза после-отличного-секса, Schönheit. Иди ко мне.
Мне нравится, как он зовет меня. И как теплее, проникновеннее становится его взгляд, когда я придвигаюсь ближе. Приникаю к его плечу и Эдвард, надежно, но нежно обнимая меня, кладет подбородок поверх моей макушки. Размерено, бархатно гладит мои руки – от плеч до запястий. Кожа у него горячая и пахнет мужчина не гелем для душа и не свежестью нашей постели, а собой – как никогда. Он пахнет для меня домом.
- Я скучала по тебе, - тихонько признаюсь, тронув синеватый засос у шеи. Пристыженно хмыкаю – надеюсь, ворот рубашки его закроет. – Извини, что так сильно.
- Мне нравится, как ты по мне скучаешь, - улыбается Эдвард, погладив мою щеку. Улыбка его становится откровеннее, когда я не препятствую. – У меня еще немного саднит спина... это приятно.
- Приятно, когда я делаю тебе больно? Эдвард! Покажи мне.
- Ты можешь делать со мной все, что захочешь, - объявляет он, покачав головой на мою просьбу. Наоборот, обнимает крепче, не дает и пошевелиться. – Все, Красота. Все карты тебе в руки.
Я поднимаю голову, поймав его взгляд. Эдвард не отворачивается, не прячется от меня. Глаза у него добрые, едва приметно мерцают влагой в уголках. И очень пронятое, ласковое в них выражение. Глажу его скулу, касаюсь костяшками пальцев челюсти.
Сокол вздыхает. Он правда в порядке.
- Ты со мной в безопасности.
Ухмыляется, морщинки радости лучиками расходятся в уголках глаз.
- Спасибо, любимая.
На комоде, оставшиеся позабытыми, наши билеты в Венецию. Купленные Эдвардом и представленные в таком свете, как сюрприз... и прямой намек на будущее. Я знаю, что Каллен не станет мне о них напоминать. Он избегает смотреть в сторону комода в принципе и мне кажется, я что-то задела внутри него своей реакцией. Вернее, ее отсутствием. Точнее, отсутствие ответа. И как бы не был хорош наш секс, какая бы приятная нега не царила в спальне после... мы должны разобраться с этим сегодня – пусть уже и в следующем году.
Немного отстраняюсь, подняв голову. Я хотела бы видеть его полностью, не разговаривать о таких вещах в пустоту.
- По поводу билетов, Эдвард.
Сокол сперва не слишком понимает, что я делаю. Но затем хмурится с первым же моим словом. Напрягается всем телом.
- Не стоит, Изза.
- Не стоит?..
Он сглатывает, нервно облизнув губы. Возвращается та тревога, от которой, я думала, уже не осталось и следа. Эдвард дышит чаще.
- Я поторопился, верно? Мы договаривались: никакого принуждения. Ты мне ничего не должна – и отвечать сейчас не должна тоже. Давай забудем.
- Эдвард, - уговариваю его, утешительно коснувшись у шеи. Приметно пульсирует под кожей сонная артерия. – Ты меня не принуждаешь. Тише. Стой.
- Не надо, Белл, - почти просит, ощутимо погладив мои руки. – Не говори мне.
Это затянулось. Вся эта канитель сдержанности. Не знаю, что именно он успел себе придумать, но с фантазиями пора заканчивать. Мистер Каллен порой умудряется быть удивительно недоверчивым и тревожным. Чем-то он напоминает мне Фабиана сейчас.
- Эдвард, я хочу стать твоей женой.
Я смотрю в его глаза и вижу эту метаморфозу. Как посреди волнения, замершего там, почти судорожного, совершенно для Сокола нетипичного, вдруг случается всплеск изумления. Кругами по воде расходится он на синей глади. Эдвард поджимает губы. Гладит меня очень медленно, растерянно – почти не двигаются его руки. Слушает. Не спешит.
- В этой жизни я выйду только за тебя, - бережно касаюсь его губ указательным пальцем, обвожу их контур от уголка до середины. – И больше мы никогда не расстанемся.
Он судорожно, неглубоко вздыхает, болезненно нахмурившись. Его облегчение ощутимо кожей.
- Ну, Белла... правда?
Не спешит улыбаться, хотя ему хочется. Эта эмоциональная улыбка на грани неверия, в опасении, что ослышался. Я чувствовала такое однажды – когда Эдвард впервые признался, что любит меня. Сегодня это очевидно. Как и мое решение, как и мои слова. Я тоже его люблю.
- Правда, - улыбаюсь первой, потянувшись вперед и нежно, совсем целомудренно поцеловав его губы, - даже если это и не официальное предложение...
- Будет официальное, - он жмурится, отвечая на мой поцелуй, касается губами и моих щек, и переносицы, целует каждый уголок кожи, - все будет, Schönheit, все будет... я тебя не разочарую.
Ерошу его волосы, прижимаю к себе. Смеюсь.
- Я думала, секс был вполне себе однозначным ответом...
- С тобой однозначности мне не добиться, - журит Сокол, зарывшись пальцами в мои волосы. Глубоко вдыхает их запах. – Ох, Белла...
- Ты столько раз говорил мне о свадьбе, Эдвард. Я уже смирилась с этой мыслью.
- Смирилась?..
- Примирилась? Не знаю. Воспринимала уже как должное, наверное. А тут эти билеты...
Мне нравится, как сияет, как лучится любовью его лицо от каждого моего слова. Я не слишком задумываюсь о том, что говорю, это скорее поток эмоций... но Эдвард прямо-таки расцветает. Ему льстят мои слова или просто очень приятны, но Эдвардом можно теперь только любоваться. Я хотела бы навсегда запомнить его лицо в этот момент.
- Ты не представляешь, как я... – смущенно признается, немного прищурившись. – Я рад, что зря.
- Переживал?
- Переживал, - выдыхает, соглашаясь, - поверь, у меня полно оснований. Но ты здесь, Изза, ты со мной и как же это... как же потрясающе. Спасибо.
- Gleichfalls (взаимно).
Улыбается, совсем широко и весело. Целует мой лоб, а потом и каждую из ладоней. Эдвард счастлив.
- Билеты, Эдвард.
- А что с билетами? – оживляется он. - Не хочешь в Венецию? Черт с ней! Куда ты хочешь? Полетим туда!
- Эдвард, - остужаю его пыл, потянувшись вперед и поцеловав у челюсти, - стой-ка. Венеция – это чудесно. Я про имя.
- Что с именем? – нетерпеливо зовет он.
- У меня ведь еще не будет твоей фамилии в феврале. Или это?.. Как это?
Пыл и правда получается остудить. Эдвард немного серьезнеет, резко выдохнув. Почему-то отводит от меня глаза.
- Твой посадочный с нынешней фамилией, Sonne. Мир бы не выжил без Adobe Photoshop.
Вот оно что. Теперь ясно.
- Ты очень здорово это придумал, - признаю, улыбаясь его изобретательности, - я даже представить бы не смогла.
Он улыбается как-то осторожно, скованно. Смотрит на меня без прежнего запала и удовольствия, но все с той же лаской. Может быть, даже более концентрированной. Решается.
- Знаешь, о чем еще я подумал, Белла? Мы ведь можем сперва зарегистрировать брак, а затем сыграть свадьбу.
Приметив мое изумление, говорит чуть быстрее. Поясняет.
- То есть, это же бюрократия, быстрый процесс и без особой волокиты... а вечеринку потом устроим грандиозную, какую захочешь. И пригласим всех на свете.
- Эдвард...
- Подумай немного, - примирительно предлагает, немного опустив голову, глядя на меня пронзительнее, - сути это не меняет, а время... времени у нас будет уйма, я тебе обещаю.
Так. Это уже тревожный звоночек. Так.
Я искренне думаю, как ему объяснить. И мягко, и доходчиво, и чтобы... Эдвард не был бы Эдвардом, если бы у него не было такого плана. Эти билеты – не просто желание произвести впечатление, не один лишь нестандартный подход. На самом деле это посыл и очень даже прямой – пожениться до февраля, до его середины. А потом и праздник, и все остальное... просто подписи, просто свидетельство. Как он сказал? Бюрократия. Боги. Он мне так и не поверил до конца.
- Зачем нам все так ускорять? Эдвард, это же не спринт, ну что ты. Думаешь, мы сойдем с дистанции?
Он кажется мне удрученным и по-своему беззащитным. Скрывает это за напускным величавым спокойствием, готовностью мирно и долго, как умеет, все объяснять. Но я вдруг так ясно вижу его страх... я его просто-таки чувствую кожей.
- Я не могу ручаться ни за одно из дальнейших событий, Изз.
- Мы пережили все, что было до этого. Мы переживем и другое.
- Что это меняет? – хмурится он. - Я просто... это как минимум проще юридически. Мы станем семьей.
- Эдвард, - я глажу его грудь поверх этой тонкой футболки, накрываю ладонью область сердца. Сокол дышит ровно и очень спокойно, будто ничего не происходит. Но вид у него встревоженный, расстроенный и даже угнетенный. – Эдвард, я остаюсь. Я выбираю тебя, потому что я тебя люблю. И ничего не изменится.
Он чуть поднимает голову, поджав губы. Честно выдерживает мой взгляд, но уверенности в его собственном не прибавляется ни на грамм. Эдвард будто бы от меня закрывается.
- Как скажешь.
- Я хочу все по-настоящему.
Сокол посматривает на меня с высоты своей подушки несколько растерянно, хоть и хмуро. Медленно гладит вдоль позвоночника поверх ночнушки.
- Что именно?
- От предложения и до свадьбы, Эдвард. Не юридически, не для штампа, а... я хочу, чтобы нас обвенчали. И чтобы белое платье, и арка, и цветы... увидеть тебя в черном смокинге, такого счастливого. Чтобы Гийом нес кольца, а Аннелиз разбрасывала лепестки по дорожке. И гости, и свечи, и торт... я хотела бы клубничный торт. Знаешь, девочки часто о таком мечтают, но... я правда хотела бы. Чтобы этот день стал для нас самым особенным, чтобы запомнился навсегда. Это будет моя единственная свадьба. Я не хочу ничего ускорять, не хочу ничего упускать. Я хочу, чтобы все у нас с тобой было по-настоящему.
Эдвард внимательно слушает мою тираду. Подбадривает, когда едва не замолкаю, утешительно касаясь моей кожи. Он выглядит пронятым этим признанием. Несколько влажнеет, наполняясь особой сокровенностью его взгляд. Эдвард понимает меня.
- Я не знал, солнышко.
Неловко пожимаю плечами.
- Теперь вот знаешь. И даже если это и глупо...
- Ничуть не глупо, Белл. Это замечательно. Я тоже теперь хочу такую свадьбу. И нам точно нужен клубничный торт.
- Ты говорил, я не представляю, что ты чувствуешь. Но это не так, Эдвард. Я более чем представляю – я люблю тебя так же сильно. И сколько бы времени не прошло, ничего не изменится. Тебе не нужно форсировать события, я никуда... я не хочу никуда уходить. Позволь мне остаться.
Он вздыхает, поцеловав мой лоб. Приникает к нему собственным.
- Это мое единственное желание. Чтобы ты осталась.
- Вот видишь... дай нам время.
Он ненадолго замолкает, задумавшись.
- Я могу спросить, когда бы ты хотела?.. Если уже думала об этом.
- В конце августа.
- Августа?.. – изумленно выдыхает.
- Если мы успеем подготовиться и переехать... или в начале сентября. В день, когда мы встретились? Что-то в этом роде.
Эдвард по-мальчишечьи прикусывает губу. Выглядит он напряженным.
- Это дольше, чем я думал. Ты уверена?
- Да, Falke.
Он неопределенно мне кивает. Не слишком-то довольно, но все же спокойнее. Я его утешила – или убедила?
- Может быть, мы сможем прийти к компромиссу? О времени.
- Компромисс – наше второе имя, - хмыкаю, поцеловав его шею у ворота футболки. – Давай подумаем об этом завтра.
Эдвард не спорит. Несколько рассеяно оглядев комнату, сам поднимается, чтобы погасить свет. Кромешная тьма, что воцаряется в пространстве, на удивление уютна. Особенно когда Эдвард ложится рядом. Чувствую его всем телом, как только обнимает меня, повернувшись на бок. Надежно обвивает обеими руками, целует волосы – дыхание у него очень горячее.
- Скажи мне еще раз, пожалуйста.
- Что именно, geliebt?
- Что выйдешь за меня.
- Я выйду за тебя.
Он выдыхает, прижав меня к себе крепче. Вслушивается в звучание это фразы – и я вслушиваюсь тоже.
- Мне сложно поверить, что ты останешься моей. До клятвы.
- Но я всегда была твоей, - объясняю я. - Посмотри, даже мое тело с этим согласно. Мы же идеально... мы как две части одного целого. И это не банальные слова, Эдвард.
Он вздыхает, но без возражений. Обвивает меня всем телом. Горят по ту сторону окна мелкие фонари у веранды – и блестит снег. Целые снежные горы.
- Я люблю тебя, Изабелла.
- А я – сильнее, - целую его руки у своей груди, чуть откидываю голову, коснувшись шеи. Смеюсь. – И больше.
- Куда уж...
- Я рада, что мы поговорили, - шепчу в ответ на его бормотание. Переплетаю наши пальцы. – Спасибо тебе.
- Только лишь поговорили?..
- Эдвард, - смеюсь, легко прижав его ноги у своих под нашим одеялом. – Будь хорошим женихом, пожалуйста. Доброй ночи.
Он впечатлено улыбается своему новому прозвищу. Затихает.
- Доброй ночи, meine Braut.



Я слышу шаги у нашей двери. В свете последних событий Эдвард больше не закрывает дверь в спальню (за исключением нашей импровизации у стены) – так у детей есть возможность позвать папу, когда он нужен. Вчера утром Гийомка, например, заглядывал к нам после очередной неурядицы.
Но сегодня у входа не Гийом. Приникнув плечом к косяку, у двери стоит Фабиан. Он вроде бы и старается не показать смущения, но у скул его замечаю отблеск румянца. Да и смотрит парень в дверную щелку из-под ресниц, немного наклонив голову. Сейчас он как никогда похож на ребенка.
- Тревор?..
- Ты не спишь, Изза? – спрашивает, с опаской поглядев на папу. - Можно тебя?
Меня? Вот как.
- Конечно.
Я оглядываюсь на Falke, расслабленно приникшего к пуховой подушке. Он спит на животе, покрывало лишь наполовину прикрывает его тело, но выглядит Эдвард очень умиротворенным. Мне нравится такое спокойное выражение его лица.
Аккуратно выбираюсь из-под нашего общего одеяла, не потревожив Каллена. Правда, когда встаю, он вздыхает – но не просыпается. Тревор предусмотрительно отворачивается от двери, отходит от нее на пару шагов. Изучает взглядом плинтуса коридора.
Эта сорочка и впрямь не слишком целомудренная. По смущенному взгляду Тревора, очень краткому, вижу, почему так понравилась Эдварду. Наскоро накидываю сверху широкую и свободную кофту. Она меренговая, довольно теплая, хоть и тонкая – так-то лучше.
Выскальзываю за дверь спальни. Тревор сдавленно хмыкает.
- Я надеюсь, я не разбудил тебя.
- Я проснулась минут двадцать назад, Тревор, ничего страшного. Все в порядке?
Мальчик ухмыляется снова – тому, как оглядываю его с ног до головы. Прежде, чем успеваю подумать об этом, отдать себе отчет – действую подсознательно. Проверяю его. Стараюсь увидеть причину, если она обозрима. И прямо сейчас помочь, если потребуется.
- Я тебя растревожил.
- Ты и продолжаешь. Так что я слушаю.
И все же – Фабиан в порядке. Физически так точно. Он все дальше от своей болезненной бледности и безмерной слабости, обусловленной голодовкой. Фабиан продолжает ходить босиком и носить лишь черное – его домашний костюм сегондя тому пример – но это не отчаянье, скорее привычка. Его темные волосы несколько взъерошены, а глаза горят. Я очень скучала по такому живому их блеску.
- Паркер говорил про овсянку пару дней назад... на завтрак.
- Так.
- Я честно пытался сварить эту идиотскую кашу, Изза, - сдавленно признается Тревор, нервно усмехнувшись. Кажется, снова краснеет. – Но операция вышла из-под контроля. Там... на кухне.. катастрофические последствия.
- Ты готовил нам завтрак, Фабиан?
- Готовил – глагол в прошедшем времени. Очень точный.
Я улыбаюсь ему с теплотой. Это тихонькое откровение в утренней тишине кажется чем-то настолько домашним и естественным... я вдруг ощущаю себе на много лет старше, намного увереннее. И могу представить, что однажды я стану матерью. И мой сын скажет мне нечто подобное первого января. Мой потрясающий мальчик, что решил удивить свою семью в праздничный день и самостоятельно заняться завтраком. Овсяной кашей.
- Не думаю, что там все так критично. Здорово, что ты обо всех подумал – и Гийомка будет рад.
Он поглядывает на меня и подозрительно, и пронято. Как истинный подросток. Но потом вздыхает.
- Каша сгорела, кастрюли, похоже, тоже. Так что завтрак пока под вопросом. Я хотел спросить, что можно сделать, чтобы спасти посуду?.. Не думаю, что папа обрадуется моим экспериментам.
Фабиан словно бы подшучивает сам над собой. Думаю, так он прячет свое смятение. Но Фабиан, стоящий этим утром передо мной и беспокоящийся о сгоревшей овсянке – самое лучшее, что могло с нами случиться. После всего, что было, чистое блаженство. А кастрюли купим новые.
- Пойдем посмотрим.
- На масштабы трагедии?..
- Трагедии оставим Шекспиру, Тревор, это всего лишь посуда. Попробуем сварить кашу еще раз.
Фабиан отрывается от стены, возле которой стоит. Складывает руки на груди, проследив за мной внимательным взглядом. Вид у него более расслабленный.
- Ты точно биологию изучала, а не философию, Изз? – с подозрением спрашивает. – Ты прямо-таки чересчур адекватная.
- Я посчитаю эту комплиментом, - посмеиваюсь, легко коснувшись его плеча. Фабиан мне улыбается.
- Это и был комплимент.
Наверху, у детских и у нашей спальни горелым почти не пахнет. Но вот с середины лестницы и в холле первого этажа – очень даже. Расплата за то, что двери на кухне всегда открыты, образуя арку с гостиной. Тревор идет за мной, придерживаясь за перила. Морщится, заслышав запах. Окна уже открыты на проветривание, но это пока мало помогает – нужен сквозняк.
У электрической плиты остывают, догорая крохотными истлевшими искорками, три кастрюли. Одна побольше и две поменьше. В каждой на дне хорошо заметно выгоревшее содержимое, а в маленьких кастрюлях запекшиеся, черно-коричневые разводы видны еще и по стенкам. На кухонной тумбе стоит мерная чаша с остатками воды, вскрытый пакет каши, пачка молока и сахарница. В отдельной баночке притаились ваниль с корицей, уже смешанные. Позабытой остается у холодильника пластиковая упаковка со свежими ягодами.
Фабиан наблюдает за моей реакцией как будто бы свысока. Но руки в защитной позе сжимает крепче.
- Все безнадежно, да?.. Черт бы побрал эти ускоренные видео на YouTube.
- Планировалось несколько вариантов каши?
- Я утроил шансы.
Оглядываюсь на юношу, что так искренне переживает из-за неудавшегося кулинарного опыта. Никак не могу принять ситуацию с той же серьезностью, с какой говорит о ней он. Я просто любуюсь Тревором и его простыми, обыденными эмоциями. Я помню каждую деталь тех трех страшных суток, когда мы думали, что потеряем его. Пусть жжет теперь овсянку хоть каждый день.
- Это всего лишь Töpfe (кастрюли), Тревор. Купим еще – и дело с концом.
- Такими темпами готовить будет не на чем.
- Не поверю, что папа чего-то не предусмотрел – в полках полно кастрюль, могу поспорить.
- Я испортил три за раз и у нас нет завтрака.
- Тревор, - останавливаю его затянувшееся признание вины, легко улыбнувшись. Поворачиваюсь к парню всем корпусом, по-доброму смотрю на его сдержанную позу. – Кто не пытается, тот и не ошибается. Лучший опыт – твой собственный.
Он прищуривается, изогнув бровь – довольно комично. Несмело, но верит мне. Все еще настороженно, но очевидно. После вскрывшейся правды и всей этой канители из его прошлого такие переживания и впрямь кажутся малозначимыми. Но тем острее их чувствует сам Тревор. Ошибившись однажды, легко поверить, что теперь это будет случаться постоянно. Я тоже такое проходила.
- Ты точно училась на философском факультете...
- Давай выбросим эти кастрюли и сварим овсянку вместе, - предлагаю, выжидательно глянув и на мальчика, и на плиту. – Поможешь мне?
- Тут пока еще так пахнет... выбросим кастрюли и попьем чай? На крыльце. Там снежно, а чай горячий.
Он аккуратно это предлагает, не слишком громко. Сегодня Тревор почему-то кажется мне более осторожным, более стеснительным, чем прежде. Возможно, это догнавший его эффект, приглушенное на время агонии чувство. Теперь мальчик выздоравливает и таких эмоций будет становиться все больше. Эдвард говорил мне, третьего января у него первая встреча с психотерапевтом – уже совсем скоро.
- С удовольствием, Тревор.
В черный мешок для мусора, неожиданно плотный, мы прямо с плиты сгребаем испорченную посуду. Парень посмеивается моему резкому жесту и звону, что разносится по кухне. Это не слишком дешевая кухонная утварь, если я правильно разглядела марку, но не думаю, что Falke сильно расстроится. Пусть Тревор сжигает кастрюли, а не себя. Я подмечаю его заживающий ожог на руке и понимаю это как никогда ясно. К чертовой матери эту посуду, мне нет до нее дела.
Фабиан сам ставит чайник. И тут же убирает молоко, мерную чашку и сахарницу по своим местам. Я вытираю тумбу, отставляю недалеко пачку овсянки – премиальная, изготовлена в Финляндии. Никогда не любила эту кашу.
Тревор лишь набрасывает пальто на плечи, а вот я надеваю его как следует, прежде чем выйти на улицу. Он придерживает мне дверь, перехватив правой рукой свою чашку. Чай крепкий и с сахаром – не видела, чтобы раньше Тревор пил что-то подобное. Впрочем, на кофе он пока и вовсе смотреть не может.
- Красиво, - выдыхает парень и облачко пара растворяется в морозном воздухе. Снег, усыпавший все вокруг, насколько хватает глаз, красиво поблескивает на скудном солнце. На небе облачно, но парочку лучей проглядывает сквозь тучи. Далеко, у самого горизонта, бьется о скалы соленый океан.
- По-северному красиво, - усмехаюсь я, попробовав свой чай. Earl Grey, без сахара, но сладковатый. Отлично дополняет морозное утро и этот атлантический пейзаж.
- Не жалеешь, что уехала из Орлеана?..
- В Берлин?
- В принципе. Сюда ведь тоже однажды переехать придется.
Я смотрю на Фабиана и с трудом удерживаюсь, чтобы сказать ему, о том, как скоро. Оставлю это за Эдвардом. Простым разговор о будущем не будет, но зато это будущее у нас есть – у нас всех. И, дай бог, оно станет совместным.
- Люди для меня важнее климата. Пока что.
Тревор хмыкает, но ответ принимает. Пару мгновений мы просто смотрим на снежный пейзаж – молча. А потом Фабиан неглубоко вздыхает.
- Белла?
- М-м?
У него несколько взволнованный, кроткий взгляд. Кажется, что темнеет радужка.
- Я хочу сказать тебе «спасибо».
- За что, Тревор?
- Ты знаешь, - хмурится, смутившись. Но берет себя в руки, продолжает, глянув на меня чуть настойчивее. – Все эти дни ты так... я никогда и подумать не мог, что буду... что я тебе буду... правда буду... дорог.
Договаривает чуть быстрее, чем планировал. Облизывает губы, уже почти зажившие, и немного морщится от колкого мороза. Опять вздыхает.
- Конечно ты мне дорог, Фабиан.
- Ты говорила еще, - он волнуется, но не сдается так быстро. Как же его волнение просто и очевидно сегодня, но какое же оно глубокое. – Что... любишь, говорила.
Я пожимаю его здоровую руку, уже покрасневшую без перчаток, в самой непосредственной близости от меня. И бережно, и крепко.
- Ich liebe dich, ja, Тревор. Я бы хотела иметь такого сына, как ты.
- Почему? – искренне недоумевает.
- Можно долго перечислять... но если кратко: за твой ум и твое сердце. Я рада, что ты позволил мне помочь. И что ты не остановился, что идешь вперед, мой хороший.
Он поднимает на меня глаза, больше не отводит их. В черноте взгляда тлеет признательность, медленно, но верно расцветает улыбка. И взаимность. И доброта.
- Сибель ты тоже?..
- Это была папина идея, не моя.
- Но ты с ним говорила.
- Лишь о том, что любовь целительна. Но это мы все и так знаем.
Фабиан хмыкает, на безопасное расстояние отведя руку с чаем. Вопросительно взглянув, аккуратно, очень бережно меня обнимает. Касается подбородком моего плеча, наклоняется для этого ниже. Жмурится.
- Ты такая... чудесная.
- Сегодня у меня просто день комплиментов, Тревви, - улыбаюсь, погладив его волосы, - ну спасибо.
Но он так быстро отступать не намерен. Если уж откровение, то в духе Тревора – до конца. Я очень ценю его доверие. И то, что не поправляет меня на кратком своем имени – тоже.
- Если бы ты не приехала, я не знаю... все могло бы кончиться... иначе.
Вот теперь обнимаю мальчика сама, куда крепче. Чтобы почувствовал как следует.
- Это того не стоит, солнышко. Правда. Никто и ничто твоей жизни не стоит.
Фабиан нехотя кивает, в который раз за сегодня смутившись. Неровно выдыхает через нос.
- Ты нас всех спасла. Не только меня.
- Тревор.
- Так и есть, - пожимает плечами, резковато отстранившись. Смаргивает влагу, было коснувшуюся глаз. Делает большой глоток чая. – Спасибо тебе.
- Тебе спасибо, Тревор.
Овсянку мы варим на молоке. Рецепт новый и для меня тоже и когда признаюсь в этом Фабу, он смеется, что так у нас точно не останется кастрюль. В кухне уже почти не пахнет горелым. Каша у нас удается. Тревор моет ягоды, а я нарезаю тонкие ломтики банана и киви на разделочной доске. Ставим чайник во второй раз.
Эдвард появляется в столовой ровно тогда, как чайник закипает. У него потрясающий тайминг. Они заходят в столовую вместе с Гийомкой. Тот сидит у папы на закорках, обвив его за шею и прижавшись всем телом, как маленькая обезьянка. Оба выглядят удивленными открывшейся взгляду картиной.
- Овсянка! Да? Да! – восклицает Гийом.
- Сюрпризы не кончаются, - протягивает Эдвард. Он не так давно встал, но уже совсем бодрый. – Мы так всю жизнь проспим, Spatzen.
Он легко щекочет сына и тот задорно смеется, кое-как уворачиваясь. Гийом получает искреннее удовольствие, оказавшись папиным наездником сегодня. И хоть кажется мне несколько сонным, вероятно, это просто особая стадия расслабления.
- А ты думал, vati, - хмыкает Тревор. Подает мне глубокую тарелку с синей каемкой, наблюдая, как накладываю в нее овсянку. Сам посыпает кашу ягодами и нарезанными кусочками фруктов.
- Я бы такого не придумал, Фаб, - парирует Falke. Разворачивает Гийома к столу. – Не терпится попробовать.
- Тут чем-то пахнет, пап? Овсянкой?.. – щурится Гийом.
- Энтузиазмом праздничного утра, - Эдвард гладит сына по волосам, выдвигая для него стул. – А ну-ка!
Эдвард поглядывает в нашу сторону с подозрением, но пока не понимает. А мы с Тревором деликатно умалчиваем о выброшенных кастрюлях.
Садимся за стол все вместе. Перед каждым – изящная тарелка с овсяной кашей. Прямо-таки великосветский английский завтрак, шутит Эдвард. Гийом кашей удовлетворен, хотя съедает хорошо если половину. Не понимает, как Аннелиз может есть ее каждое утро – тосты лучше. А уж если коричные булочки! Помнишь, как на той улице? Фрейдрахштрассе? Там самые вкусные!
- Фридрихштрассе, Hase. Ты мой сладкий мальчик, Парки, - улыбается Эдвард, погладив его ладошку. – Надо будет купить сегодня булочек, раз уж праздник.
- Дядя Калеб говорил мне, папа, ты не уедешь послезавтра? Белла?
- Еще неделю мы побудем тут, - кивает Эдвард, успокаивая его тревогу. – Полетим в следующее воскресенье.
- Пусть бы оно не наступило, - Паркер отодвигает от себя тарелку с кашей.
- У нас еще есть время, - примирительно подмечает Каллен, постаравшись его утешить, - как насчет аквариума сегодня? Или торгового центра? Кино? Чтобы ты хотел? Фаби?
Тревор задумчиво водит ложкой поверх остатков овсянки, гоняя влево и вправо две ягоды голубики.
- Кайли рассказывала, что в Арт-музее такая классная выставка, папа! – вспоминает Гийом, наскоро глотнув своего чая. – Там как будто корабли и волны... все как по-настоящему!
- Это в Арт-музее планировался показ работ Бэнкси, Тревор? Я прав?
- Сиб так сказала. Она хотела сходить.
- Тогда купим вам билеты и сходите завтра вдвоем, - решает Эдвард, отодвинув и свою тарелку.
Тревор даже вздрагивает на своем месте. Не спешит верить.
- Правда?..
- Закажешь онлайн? У тебя есть моя карта, Тревви. А сегодня проведем день вместе на этом морском интерактиве. И пицца, м-м-м? Синнабон?
- И клубничная чилата! – подхватывает Парки, улыбнувшись. Забывает о том, что папа уезжает на следующей неделе, отдается сполна этому дню. Праздничному, снежному и семейному. И впервые за последнюю неделю такому... спокойному.
- Спасибо, пап... – шепчет Тревор, благодарно посмотрев на отца. Он кажется мне успокоенным и довольным жизнью. Ну слава богу.
Я накрываю руку Эдварда своей и он почти сразу пожимает мои пальцы. Так и светится.
- Отличный план.
Позже, когда завтрак заканчивается и дети поднимаются наверх – собираться, Эдвард сам загружает посудомойку. Притягивает меня к себе, когда подаю ему две оставшиеся чашки. Целует мои волосы.
- Хорошее утро, м-м?
- Очень семейное.
- Потому что мы и есть семья, - выдыхает он, поцеловав меня у скулы, - вчера только говорили... ничего не изменилось?
- Ты ждешь, пока изменится?
- Хочу знать заранее, чтобы предупредить любые сомнения, - ухмыляется он. Но не слишком шутливо.
Обнимаю Эдварда за талию, повернувшись к нему и притянув к себе. Смотрю и серьезно, и улыбчиво. Эдвард щурится.
- Никаких сомнений. Все. Точка.
- Мне нравится, когда ты так однозначна, Красота.
- Привыкай.
- Я же говорю, - смеется, ответно обняв меня покрепче. – Чудное зрелище.
- Это все новый год – новое начало, планы... сам ведь знаешь, как это бывает.
- Новое начало – уж точно, - хмыкает, пригладив мои волосы. – И новая посуда. Мы не досчитались трех кастрюль?
- Санитарные потери в варке овсянки.
Сокол изгибает бровь, удивленно глянув на меня сверху-вниз. И смешливо, и недоверчиво.
- Да ты что, Изз? Правда?
- Будет у тебя новая посуда. Все новое, все заново – прямо как ты хотел.
Эдвард смеется, проникаясь моим тоном. Целует мою макушку.
- Именно так я и хотел, Schönheit, - честно, пронято признается. - Именно так.
Гийом спускается по лестнице, на ходу застегивая свои джинсы. Сообщает нам, что к веселому семейному дню он готов. Но без чилаты и Синнабона веселье, все же, будет неполным. Уж лучше начать с них.



Свободная подушка на моей, свободной пока стороне постели, выглядит крайне притягательно. Я забираюсь под одеяло, притягиваю его к себе. С улыбкой смотрю на яркий свет прикроватной лампы, на мой айфон, позабытый рядом с ней. На окно, за которым метет снег. Темно, но уютно. Очень уютно.
У нас сегодня выдался замечательный день. Наверное, один из самых замечательных за все время. Мы успели и на морскую инсталляцию, и на снежную горку поселка, как никогда безлюдную первого января, и в Синнабон, само собой. Гийомка уговорил папу даже на Макдональдс этим вечером, взяв от жизни все. Сам Эдвард там есть отказался, аргументируя это тем, что уже не в том возрасте для подобной пищи, но нам с мальчиками более чем понравилось. Сокол расхохотался, когда мы с Гийомом выбрали одно и то же – наггетсы, сырный соус и большую картошку фри. Фабиан предпочитает чизбургеры, как я теперь знаю, особенно – двойные. И видеть, как он с аппетитом ест что-то за последние дни поистине воодушевляющее зрелище. Этим вечером я заметила в Треворе того ребенка, каким всегда так опасался быть – спокойного и беззаботного в окружении любящих его людей.
Я обнимаю свою большую подушку, обведя кончиками пальцев узор ее наволочки. Это и правда моя семья. Эдвард, его дети, братья, родители... из всего, что мистер Каллен мог мне предложить, он подарил лучшее. И пусть еще много открытых вопросов, недосказанностей и не слишком приятных событий... в сравнении это все меркнет. Это все пройдет. Я глажу эту наволочку, обнимаю ее и вижу: останется только самое главное. А главное у нас уже есть.
Эдвард посматривает на меня с интересом. Сейчас начало первого, он, как и я, уже в постели, но только теперь откладывает айфон. Нужно было уточнить какие-то детали по релизу «Coupe 2», если я правильно его поняла. Хотя ощущаю себя уставшей – приятно уставшей – чтобы как следует вникать в эту тему.
- Ты выглядишь загадочной, Schönheit.
Улыбаюсь этому прозвищу, приникнув щекой к подушке. Смотрю на Эдварда, все еще сидящего, снизу-вверх. Забуду свое имя однажды, а это его «Schönheit» – нет. Щемящая, теплая нежность разливается внутри. Я так люблю его.
- Прекрасный был день.
Эдвард улыбается моему скромному замечанию, убирает телефон на прикроватную тумбу. Потягивается, прежде чем откинуть для себя одеяло. Ложится рядом со мной. Бережно, как только он умеет, гладит мою скулу.
- Потрясающий, солнышко.
Мне нравится так ясно его чувствовать – и для Каллена это не секрет. Эдвард ласкает меня, совсем уж довольно улыбаясь. Целует мой лоб, зарывается лицом в волосы. Горячее его дыхание приятно щекочет кожу.
- Гийом был настолько счастливым сегодня...
- Это его любимое времяпрепровождение. Еще и Макдональдс!
- И Фабиан... что с этой овсянкой, что потом... – целую его плечо. - Он будет в порядке, Эдвард.
Каллен мягко усмехается моему тону, поправив бретельку ночнушки, устремившуюся вниз. Поглаживает ее ткань поверх моей кожи кончиками пальцев.
- Я уверен. Мы все для этого сделаем.
Мне нравится, как он прикасается ко мне. Это и расслабляет, и согревает, и успокаивает. Наша спальня еще никогда не казалась мне настолько домашней. Без намека на секс, с простой и такой животрепещущей, ощутимой нежностью простого присутствия.
- Как минимум, мы скрасили им последние дни каникул, - выдыхаю я, подстроившись под движения мужчины и постаравшись получить больше, отчего Эдвард по-доброму усмехается.
- Берешь свое сполна, Schönheit? – хитро спрашивает.
Я без единого слова подаюсь вперед, придвигаюсь к нему еще ближе. Чувствую новую усмешку у своей щеки – легким дуновением воздуха.
- Школа всегда начинается неожиданно. Но ты права, им пошли на пользу эти последние выходные.
- Ты подарил им с Сибель эту выставку на завтра... я не перестаю удивляться, Эдвард, правда.
- Эта девочка вернет его к жизни, - серьезно произносит Каллен, - и пока это так, пока ему на пользу – я только поспособствую.
- Мудро.
Его глаза загадочно поблескивают искорками смеха. Эдвард щурится.
- А разве я не мудрый? – со смехом спрашивает. И притягивает меня к себе как следует, сминает одеяло, обвивает всем телом.
Улыбаюсь в его грудь, целую шею у ворота футболки. Там еще выцветает вчерашний засос.
- Опасная зона, Изабелла.
- Я сделала ее опасной, мистер Каллен.
Он посмеивается, намеренно запрокидывая голову, обнажая передо мной шею. Эдвард начинает догадываться, что я это люблю – а может, просто угадывает. И ему тоже нравится. Он неровно выдыхает, когда целую кожу над артерией. Свободной ладонью массирую его затылок.
- Можно я задам глупый вопрос?
Эдвард немного наклоняет голову, всматривается в мое лицо. Синие глаза красиво переливаются неярким светом, в них тепло и покой. Убирает прядку волос мне за ухо, чуть задержавшись у мочки.
- Ты можешь задавать мне все вопросы на свете, Sonne. Умные, глупые и самые невероятные. Без предварительного разрешения.
- Я это запомню.
- О да, запомни пожалуйста, - деловито кивает Эдвард. Не торопит, но подбадривает – гладит мою скулу. Размеренно и нежно, в лучших своих традициях.
- Как ты можешь быть настолько уверен?
Я смотрю ему в глаза, не отвожу взгляд, и горжусь этим. Может быть выглядит это слишком робко или настороженно, но я больше не хочу прятаться. Falke переживал, что нам не вернуть того доверия, которое едва не утеряли полностью в ту субботу, у стены... но я вижу, насколько на самом деле я ему верю. И это чувство лишь крепнет. Особенно теперь, когда дети вовлечены, а события, что с ними происходят, совсем не детские. Это и есть наша самая большая проверка на прочность. И моя – в том числе.
- В чем уверен, Schönheit? - подбадривает на продолжение, когда молчу больше минуты. Спрашивает негромко и бархатно. Только Эдвард умеет говорить со мной таким тоном.
- В нас.
- В нас?..
- Ты знаешь меня четыре с половиной месяца. Ты хочешь на мне жениться. Откуда ты знаешь, что мы не?.. Откуда такая уверенность?
Эдвард осторожно, будто немного смятенно улыбается мне уголками губ – но напряженно. Синие глаза оживают, в них куда больше теперь движения. Он медленно, в чем-то задумчиво гладит мою ладонь.
- Потому что ты – моя.
- Собственник из вас тот еще, мистер Каллен, я помню.
- Нет, - посмеивается моей ремарке, уже более расслабленно. – Не в этом дело.
Эдвард гладит мою спину вдоль позвоночника, приятно согревает кожу. Немного медлит, подбирая слова, но говорит спокойнее. Объясняет:
- В тебя вся моя душа, Изабелла. Мое благословение. Там, на Форуме, я наконец-то увидел солнце. Тучи рассеялись, дождь кончился – ты пришла. Ты наконец-то за мной пришла... я не философ и уж точно не верю в мистику, Liebe. Но мне не объяснить этого чувства. Ни физикой, ни химией, ни математикой, ни теорией вероятности... на тебе моя рациональность иссякла, не нужна она больше. Ты нужна. Только ты и была мне всю жизнь нужна, Schönheit. Nur du (только ты).
Он улыбается. Эдвард, что так искренне и мирно улыбается – мое восьмое чудо света. Улыбка у него очаровательная, эти ямочки, это умиротворение... и эти слова. При всем том, что говорить Каллен умеет, со мной это немного иначе – это очень честно. Я безмерно ценю его откровенность.
- Ты ведь тоже весь мой, Эдвард. Всегда был.
Легонько целую его ладонь, которой все еще держит мои пальцы. По центру тыльной стороны, где заметны зелено-голубые разводы вен. Эдвард тихо, тронуто выдыхает.
- Люблю тебя
- И я. Я тоже, но... а если ссоры, Эдвард, отсутствие компромиссов?.. Если однажды проснешься и решишь, что зря?.. Что поторопился?
Моя опасливость отзывается в нем участием. Эдвард гладит мои волосы вдоль всей длины прядей. Утешает будто бы. Качает головой.
- Поторопился? Точно нет. Я опоздал на много лет. Нет ничего, что нельзя решить, Изза. Ничего, о чем мы с тобой не сможем договориться. Это расточительность молодости, быть может, когда в любви случается неурядица, скандал, отсутствие понимания – и все, сразу начинать поиски замены, кого-то более «подходящего»... мне нет нужды искать кого-то еще. Я хочу быть с тобой и мы все исправим. Я пойду на компромисс в ссоре, хорошо? Я. Если это сделает тебя счастливой.
Эдвард не сомневается ни в одном слове, которое говорит. Я прежде редко слышала такой убежденный, успокоенный его голос. Потому что Эдвард обо всем этом думал – и не раз. Потому что он испытал больше, чем я, в силу своего опыта и возраста... и потому что он искренне хочет со мной остаться. Старается изо всех сил.
Это не в нем мне стоить сомневаться, не в его уверенности – разве что, в своей собственной? Я накладываю этот страх на наши отношения, как трафарет, снова и снова. Жду подвоха. Хочу страховки. Глупость какая.
Мы ведь правда созданы друг для друга. Физически, эмоционально, духовно. Мне повезло как никому, повезло встретить недостающую часть себя, свою душу. И чтобы не происходило, оно по итогу лишь подчеркивает эту истину – яркой подводкой. Стоило ли мне вообще заводить этот разговор?..
- Иди сюда, - прошу его, поспешно придвинувшись ближе и сама. Обнимаю Эдварда, обвиваюсь вокруг него, прячусь у груди. Жмурюсь. Жгутся, влажнея, глаза. Но это терпимо.
- Прости меня.
Он вздыхает. Обеими руками, чуть приподняв меня над постелью, держит за талию. Ладони на моей спине, у затылка, у шеи. Я жмусь к Эдварду и он не препятствует. Улыбается в мои волосы.
- За что же, Schönheit?
- Я больше не буду сомневаться.
- Наоборот: сомневайся. Спрашивай, что тебе только захочется. Я всегда здесь, что бы ответить. Позволь мне тебя убедить, а не себе самой заглушить эти сомнения. Договорились?
- Эдвард!..
- Все хорошо, Sonne. Все будет хорошо.
Я знаю, что впереди у нас еще очень многое. Послезавтра начнется школа. Первый прием Фабиана у психотерапевта. Разговор с ним у Гийома. Приезд Террен. Новости о том, что произошло за это время ее отсутствия и до... и про агонию Тревора. И про возможный переезд. Встреча Эдварда с Габриэлем, их адвокатом. Разбор дела. А затем суд. Приговор матери Сибель, участие Фабиана, его защита... приговор для Кэтрин. Свидетельство Тревора. Опасность для Эдварда, чье дело как никогда на поверхности. Маккензи. Розали.
Еще столько, столько всего впереди! Слишком много для одного Нового года!
Но я обнимаю Эдварда сейчас. Он со мной. Он обещает, что всегда будет, он предлагает мне свою руку, сердце и душу. Он не сомневается во мне. И дети спят в соседних спальнях. И в Мэне тихо, хоть и темно, мелко сыплет за окном январский снег. Он белый. Белый – цвет надежды. Все вокруг нас дает надежду. Мы справимся. Мы обязательно справимся. Вместе.
Немного отстраняюсь от Эдварда, бережно огладив его лицо. Заключаю его в ладони, глажу большими пальцами у скулы, где был шрам, у линий вдоль носогубного треугольника, у моих любимых красных губ. Всего его себе забираю. Хочу подольше оставить нас в этом одном-единственном моменте, в настоящем. Мы заслужили.
- Ты был и останешься моим единственным, Эдвард. Ты прав, мы договоримся. Обо всем, если придется. И четыре месяца, пять – это неважно. Я знаю тебя всю жизнь. Я тебя так хорошо знаю...
- Ох, малыш. Мы разве встречались прежде?
- Мы встречались много раз – еще до этой жизни. Спасибо тебе.
- Я рад, что ты улыбаешься, любимая, - довольно шепчет Сокол, погладив мою щеку, коснувшись пальцами уголка губ, - Задавай мне такие вопросы почаще.
- Договорились. Уже договорились, видишь? – смеюсь я. А потом крепко, наверное, так крепко, как давно не случалось, Эдвард обнимаю.
И вдруг понимаю простую истину этой темной, но такой светлой январской ночью.
Это не он меня не отпустит. Это я его не отпущу.



Вторник, последний день перед школой, Фабиан проводит с Сибель. По большей части: сразу после завтрака Эдвард отвозит их к выставочному центру, оставляя там до пяти часов вечера.
Я знаю, что он так и не забирал у Тревора свою кредитку, поэтому вопрос с ланчем и билетами для них закрыт. С Гийомом удается сговориться на пиццерию. Эдвард старается провести с ним чуть больше времени, раз уж половина обещанных каникул окрасилась черным цветом из-за депрессии Тревора. Парки ни разу не упрекнул бы, что отец уделяет ему меньше внимания, чем брату, но такое безраздельное время с ним малышу приятно. Два с половиной часа они с Калленом и вовсе проводят наедине, предоставив мне возможность вдоволь побродить по торговому центру.
Всю дорогу до дома Парки рассказывает нам о каких-то мелочах, не слишком-то и опечаленный уже началом школы. Улыбается мне в боковое зеркало, когда протягиваю ему полосатый яблочный сок с зеленой трубочкой – мы успели заехать за супермаркет.
- Мама говорила, что приедет в четверг.
Эдвард, притормаживая на светофоре, смотрит на сына в зеркало заднего вида. Паркер задумчиво потирает пальцами подлокотник бустера.
- Да, сынок.
- И заберет нас тоже в четверг?
Вот здесь хорошее настроение его подводит. Паркер поджимает губы, поспешно глотнув сока. И еще. Хмурится.
- Я хочу, чтобы вы побыли со мной подольше, Гийом.
- Подольше?..
- До воскресенья как минимум. Я обсужу с ней.
Для Паркера такие новости – вполне хорошие. Не глядя на то, что напрямую связаны с отъездом отца, все же, время переезда откладывается.
- Ну и отлично! – скандирует он.
Паркер не хочет возвращаться в прежнюю рутину со школой и Хорассом. Я его прекрасно понимаю, я сама была таким ребенком. Я смотрю на его отражение в зеркале и задумываюсь: захочет ли Парки менять жизнь кардинально и ходить в немецкую школу? Без прежних друзей и знакомого окружения? Его проблемы точно усугубятся до крайности. Пока еще «сухие ночи» за неделю случаются, но вот в Берлине... не знаю. Я вдруг смотрю на Паркера, так доверительно обсуждающего время отъезда с папой, на нашего маленького Паркера... и мне страшно. Благие перемены для Тревора, как бы там не было, даже если не брать в расчет Сибель, для Парки могут обернуться полной катастрофой.
- Что такое, Schönheit? – приметливо, но негромко зовет Эдвард. Думаю, за меня ему все говорит выражение лица. Надо бы поспокойнее.
- Ты не сказал им...
- Я скажу завтра, - качает головой, тревожно глянув на Гийома, но тот нас не слушает. Достает из кармана мобильный, что-то рисуя на его экране.
Не стану лукавить, что опасаюсь этого разговора и ответа детей. Но еще больше меня волнует мнение Террен. Вернее, ее реакция. С Террен, кажется мне, нам будет особенно не просто. Как минимум ее подход к Паркеру и его проблеме вне зоны моего понимания.
- Встреча у адвоката тоже завтра?
- Завтра – великий день, - резюмирует Эдвард, сворачивая к выставочному центру. – И даже Баррет Кроули, и тот завтра. У Тревва.
Мистер Кроули это психотерапевт, я помню. Только не могу понять, откуда знаю эту фамилию и инициалы. Мы встречались когда-то?..
Здесь многолюдно. Сигналят авто, подъезжающие по полукруглой дорожке к вращающимся дверям громадного здания. Сибель с Тревором ждут нас у главного входа. На улице морозно, но снег пока не идет. На заднее сидение, к Парки, они забираются без особого энтузиазма. Но ждать нас не заставляют.
- Привет, Сибель! – первым зовет Гийом, потянувшись к девушке со своего бустера. Она улыбается ему, погладив по руке, и Гийом расцветает.
- Привет-привет, Парки, - ерошит волосы брата Тревор. Пристегивает сперва ремень безопасности Сиб, а затем свой. Я знаю, у кого он научился.
- Добрый вечер, мистер Каллен. Изабелла.
Мы с Эдвардом мягко здороваемся с ней в ответ. Эдвард даже мягче, чем я могла бы представить.
Парки разряжает обстановку своим неподкупным и ненавязчивым детским вниманием. Что-то расспрашивает у Сибель о музее, у Фабиана – о кафетерии на третьем этаже. Я поддерживаю его инициативу. Всем комфортно.
К дому Сибель, уже по традиции, Тревор провожает девушку лично. Я уже не удивляюсь, что дом темный и ее матери там нет. Похоже, она всегда приходит после восьми. Эдвард сегодня за детьми не наблюдает, дает им спокойно проститься. Гийом играет в «Крысолова» на смартфоне. Хвалится брату своим рекордом в поединке, когда Тревор возвращается в автомобиль.
Домой мы едем в чуть большем молчании, чем из города.
Эдвард паркуется у подъездной дорожки – в гараже второе авто. Гийом выбегает первым, сразу как машина останавливается. Увлекает папу к снежной насыпи у лужайки.
- Снег лепится!
Falke смеется, поймав Парки на полпути к крыльцу. Тот весело отбивается.
- Ну va-а-а-ti!
В спину Эдварда, никак не ожидающему такого поворота, прилетает снежок. И он, и у Гийом с удивлением оборачиваются в сторону машины. Фабиан, потирая руки в перчатках, мило щурится. И запускает второй снежный снаряд.
Приникаю к боку авто, не желая помешать их внезапно организованному веселью. С легкой руки Гийома, но сполна поддержанного Фабианом. Это одно из самых притягательных, одно из самых счастливых зрелищ – когда возятся в этом снегу, будто ничего дурного не было и уже не будет. Будто мы только-только приехали на Рождество, еще толком и не начались каникулы и в самый первый наш день Каллены устроили такую же снежную феерию.
Меня успокаивает столь тихая, теплая улыбка Тревора, когда он принимает участие в битве снежков. И искренний смех Гийомки, иногда срывающийся, когда снежок в него попадает. И Эдвард, его теплое выражение лица, когда с обеими сыновьями играет в догонялки в этом снегу. Нет ни прошлого, ни будущего – одно сплошное настоящее. Пусть лишь на двадцать минут снежной битвы.
После первых трех-четырех раундов, поймав папу за талию, Фабиан вдруг крепко его обнимает. Приникает к нему, ненадолго зажмурившись. Часто дышит. Гийомка пролезает под их руки, становится третьим. Смеется.
- Ты чего, Тревви?
- Он теплый, - хмыкает Фабиан. Но глаза его немного влажные в уголках, а улыбка подрагивает. Он что-то шепчет папе на ухо, не оборвав свой порыв на полуслове, и Эдвард нежно целует его волосы.
- И я тебя, Hase.
Фабиан вжимается лицом в его плечо. Вздыхает.
- А меня, папа? А меня! – восклицает Гийом.
- Тебя так люблю, Парки – до луны и обратно, - горячо целует его Falke, крепко прижав к себе. – Ох, мальчики. Я очень счастлив, что вы у меня есть.
- И мы остаемся подольше.
- И вы остаетесь подольше, - соглашается Эдвард с примечанием младшего сына, погладив и скулу Тревора, - мы всегда будем вместе, не глядя на любые расстояния. Чтобы не случилось. Вы знаете.
- Все-таки хотелось бы поближе, - скромно выдыхает тот, глянув на папу из-под ресниц, очень проникновенно. Эдвард выдерживает его взгляд. Выдыхает, зарывается пальцами в его волосы, притянув к себе совсем уж близко. Еще раз каждого из своих сыновей целует.
- Мы работаем над этим.
А потом он оборачивается в мою сторону, так и не отпуская мальчиков. Задорно, заговорщицки улыбается, наклонившись к ним ближе:
- Кажется, Белла с нами в снежки еще не играла.
В горящих глазах Сокола, в его доверительных объятьях с детьми, в их собственных взглядах, выжидательных, я вижу свое будущее. Смотрю на них, так и оставаясь пока у этой машины, среди снега и льда, в суровом Мэне, в беззвездной ночи. Смотрю и вижу ту новую жизнь, о которой мечтала. Новую – как начавшийся новый год. Безмерно, без оглядки просто счастливую. Так не бывает. И мне спокойно. Может, чуть наигранно, может, чуть преждевременно... но спокойно.
Мы ведь теперь играем вместе!
- Вы сами напросились, мальчишки! – предупреждаю я.
Эдвард театрально широко улыбается, изумленный таким прозвищем.
- Мальчишки?!..
Фабиан ухмыляется, когда Гийом набирает полные ладони снега. Я, отзеркаливая каждое его движение, делаю тоже самое. Больше не сдерживаю себя, не хочу остаться незамеченной, не боюсь помешать. Я играю. Вот теперь я играю дома и со своей семьей. Es ist verrückt (с ума сойти).
Больше за эти полчаса мы не разговариваем. Только смеемся. И снег целыми каскадами, красивыми и искрящимися, разлетается вокруг.
Frohes neues Jahr, uns allen! (с новым годом нас всех!)

Предыдущая глава