Zu Hause — дома, быть дома

Самолет начинает снижаться над Берлином. Командир воздушного судна говорит первую часть своего обращения на немецком. Эдвард, устало нахмурившись, просыпается. Свет в салоне не слишком яркий, идет с разных сторон – оттого в профиле Эдварда залегают неглубокие тени. Это очень красиво, как-то потусторонне, как-то излишне правильно красиво... и эстетично, само собой.
Эдвард и эстетика это почти синонимы – жаль, что я не умею рисовать.
Стюардесса негромко и вежливо просит привести спинки кресел в вертикальное положение. Эдвард наощупь, не до конца даже открыв глаза, ищет злосчастный рычажок пальцами. Не удается.
Я помогаю ему. Улыбнувшись уголками губ досадному раздражению Каллена, нажимаю на рычажок сама. Эдвард удивленно поглядывает на меня с высоты своего роста. Это особая, безмерная нежность – видеть его сонным, настолько безоружным и настолько открытым передо мной. Острая грань скул, прямая линия челюсти и носа, тяжелые темные ресницы, чуть рассеянный, глубокий взгляд. И как поднимается грудная клетка, когда он вздыхает, как очерчиваются мышцы шеи. И это выражение его лица... у нас был долгий полет.
- Доброе утро, мистер Каллен.
Falke шумно выдыхает, чуть размяв плечи. Находит мою руку на подлокотнике, забирает себе. Некрепко, но ощутимо пожимает пальцы. Ладонь у него горячая.
- Теперь уже добрый вечер, Изз...
Я улыбаюсь шире, услышав его голос – это почти машинальная реакция. Эдвард целует мои пальцы, подняв ладонь к губам. Не отпускает пока. Просыпается окончательно.
- Ты можешь подремать еще немного. Мы только начали садиться.
- Не люблю пропускать важные моменты.
Это такое истинное, первобытное чувство... я не знаю. Я удивляюсь каждый раз. Но, чудится, буду удивляться еще очень долго – насколько я его люблю. Falke всегда говорил мне, что у нас с ним особая глубина ощущений, он все никак не может привыкнуть... и я тоже не могу. Просто знаю, что никто и никогда в моем сердце не займет его место. Чтобы не случилось.
- Люблю тебя.
Эдвард ничего не успевает мне сказать. Подаюсь вперед, натянув свой ремень безопасности, и быстро, но глубоко Каллена целую. У него мягкие, теплые губы, что отвечают на каждое мое движение. Свободной рукой Эдвард гладит мои волосы, придержав рядом.
- Я тебя больше.
Ох, я бы поспорила.
В салоне гаснет основное освещение. По ту сторону иллюминатора, продираясь сквозь метель, показываются огни Берлина. Он огромный – и, в лучших традициях больших городов, никогда не спит.
Эдвард отпускает меня, напоследок огладив кожу у скулы. Не глядя на общую усталость, на щеках у него ямочки – мое личное чудо. Эдвард пожимает мою ладонь, когда самолет начинает ощутимо снижаться. Я вздыхаю. Мы почти дома.
Наш рейс задержали дважды. Сперва из-за непогоды в Портленде, где разгулялся во всю североатлантическую мощь ураганный ветер, а после – из-за Берлина. Метель началась еще вчерашним вечером и к середине дня уняться не обещала. По итогу, прямой рейс, призванный дать нам хоть немного, а отдохнуть и сэкономить время, вышел отнюдь не расслабляющим. Пять лишних часов в аэропорту. И двадцать два часа с тех пор, как встали с постели.
Эдвард не смотрит в иллюминатор, наоборот – зачарованно глядит прямо перед собой, на пластиковые панели с эмблемой авиакомпании. У нас первый класс и первые места от входа – с дополнительным пространством для ног. Эдвард объяснял мне, что в таких длительных перелетах без этого не обойтись – да и не следует. И кормят здесь получше, и работать удобнее. Он посвятил макбуку почти весь полет, прерываясь лишь на пару перекусов и кофе в моей компании. Я Эдварду не мешала – на обратной дороге, в отличие от пути в Портленд, мне спалось хорошо.
- Там Александерплатц?.. – увидев в окошке знакомо блеснувшую верхушку башни, удивленно спрашиваю я.
Эдвард, моргнув, оборачивается на иллюминатор. Снова пожимает мою ладонь.
- Да. Твоя прежняя обитель, Sonne.
- Прежняя обитель? – фыркаю, усмехнувшись такому объяснению.
- Теперь у тебя новый дом. Скучаешь по старому?
- Скорее, вспоминаю с теплотой. Мой дом там, где ты, Эдвард.
Его трогает мое признание. Доверительно заглянув мне в глаза, Сокол медленно, с искренней теплотой меня целует. Снова.
Снежинок за окном становится больше. Самолет, удаляясь от ярких огней города, приближается к аэропорту. И мягко, чересчур мягко для своего размера, садится в Flughafen Berlin Brandenburg.
Мы несемся по взлетно-посадочной полосе, постепенно сбавляя скорость. Эдвард хмыкает.
- Willkommen zurück in Deutschland, Schönheit.
- Vielen Dank.
Между нами определенно стало проскакивать больше немецкого. Да и все, что было вне Берлина, кажется теперь цветным сном. Наверное, я просто очень устала.
Из самолета мы выходим первыми. Стюардессы желают приятного вчера – в Берлине лишь девять двадцать. Они улыбаются, но меня на ответную улыбку уже не хватает. Не глядя на то, что я спала большую часть полета, чувствую себя совершенно разбитой. В самолете еще как-то удавалось сохранять ясность ума, но здесь, на земле, все почему-то сложнее. Плетусь за Эдвардом, что не отпускает моей руки, и только благодаря ему вообще иду в каком-либо направлении. Сам Эдвард, поспавший хорошо если пару часов, на удивление бодр. Может так на него действует Берлин, а может, это просто обычное его состояние по прилету... однако без его поддержки мне пришлось бы туго.
На эскалаторе становлюсь совсем рядом с Falke и он, утешающе раскрыв мне объятья, придерживает за талию.
- Устала, Белла?
- Очень.
- Осталось еще немного потерпеть, - бархатно обещает, не глядя на то, насколько утомленным внешне выглядит он сам. Гладит волосы, отвлекая весь долгий путь на второй этаж, в зал прилета. У его глаз морщинки, волосы темные, неестественно приглаженные. И кожа, быть может, чересчур светлая... но я знаю, что нам просто надо отдохнуть. И все наладится. А остальное – завтра. Или сегодня?.. Какой сегодня вообще уже день?
Эдвард ведет меня по огромному аэропорту, на ходу набирая что-то в своем мобильном. Держит его всей ладонью, спустив ручку сумки для макбука на запястье. Не уверена, что ему удобно.
- Мне помочь?..
- Все в опрядке, Schatz. Спасибо.
Он пишет Фабиану. Парки сегодня сказал мне – или вчера? – что у них это традиция. Всегда говорить, когда прилетели. Есть специально заготовленная фраза – «сели в своем порту». Мне нравится.
Это было сложно сегодня – расставаться. Это всегда сложно и, хоть окрашен был этот горький момент возможной скорой встречей, более того – переездом, дело это облегчило не сильно. Паркер держался изо всех сил, но все же расплакался в конце. Фабиан утешительно обнимал его за плечи, став за спиной, когда мы уходили на регистрацию. Эдвард обещал, что они скоро увидятся, что все будет хорошо, что он так их любит... Паркер все кивал, стараясь быть смелым. Но слезы у него были по-детски горькими.
- Как они?
- Поздравляют нас с прилетом.
- Надеюсь, у них будет хороший день.
- Какая-то часть его уже прошла, - мимолетом напоминает Эдвард, что-то еще детям отвечая. А потом прячет мобильный в карман.
Эдвард долго обнимал каждого из сыновей на прощанье. Ему было не легче от них уезжать. Они провели последний вечер перед его отъездом втроем, вдоволь повеселившись в городе, поиграв в снегу, а затем просматривая «Утиные истории» на телевизоре – изо всех сил стараясь не думать о завтрашнем дне. Я не мешала им, знаю ведь, насколько такое время ценно. Гуляя по торговому центру после кофейни, где провела утро, я об этом думала. И о будущем, конечно – но о нем меньше. Настолько же, насколько в Берлине выдумкой кажется Портленд, в самом Портленде назойливым наваждением кажется Берлин. Мы с Эдвардом как между двух миров... и ни одному из них не принадлежим полноценно.
- Сюда, Белл, - привлекает мое внимание мужчина, увлекая к раздвижным дверям. В этом зале слишком ярко от белых ламп потолка, зато куда прохладнее. Я чувствую себя бодрее.
Эдвард снимает наш багаж с ленты. Вид у него такой собранный – я завидую умению Каллена брать себя в руки. Помогаю ему в меру своих возможностей. Выдвигаю серебристые ручки чемоданов Samsonite – еще одно мое новомодное приобретение. Эдвард поставил меня перед фактом о необходимости такой покупки. Предложил лишь выбрать форму и цвет – и в случае, если бы я отказалась, обещал сделать это сам. Поэтому в Берлин со мной возвращается большой новоприобретенный чемодан. Устойчивый, необычайно прочный и темно-бежевый, с приятным матовым покрытием ручки. У Эдварда чемодан черный.
- Когда дети приедут... не представляю, как мы все увезем.
- Нам помогут, не беспокойся.
Ладно. Все равно на это пока нет сил.
Каспиан встречает нас сразу у ворот прилета. Он всегда, не глядя на время суток, выглядит профессионально и организованно. Светлое пальто. Ровная стрижка. Серые глаза, приметливые к каждой детали. Вежливая улыбка. Каспиан привлекательный мужчина, и, хоть и не слишком выигрышно смотрится рядом с Эдвардом, хоть потворствует излишней деловитости своего образа, что-то в нем все же есть.
- Добро пожаловать домой, мистер Каллен. Изабелла.
Эдвард пожимает ему руку, я лишь помощнику киваю. Давно я его не видела.
- Здравствуйте, Каспиан. Спасибо.
Каспиан забирает весь наш багаж, что-то негромко доложив Эдварду на немецком. Тот соглашается, отпуская его. Несильно пожимает мою ладонь. Я ничего не спрашиваю.
Иду вслед за Эдвардом по аэропорту к первой зоне паркинга. Там, у раздвижных дверей, из неоткуда материализуется Виттория. Надо же, целая команда встречающих...
На помощнице Каспиана темная кожаная куртка, светлые волосы собраны в хвост на затылке, на губах розовая помада – мягкая, не вызывающая. Вид у девушки бескрайне деловой.
- С возвращением, мистер Каллен, - почтительно говорит она, сохраняя профессиональный тон, - с приездом, Изабелла.
- Спасибо...
У Виттории в руках, не изменяя нашим традициям, два стаканчика «Старбакс». Однако в них не кофе – имбирный чай. Очень кстати. Мне нравится аромат напитка, он и бодрит, и успокаивает одновременно. Помогает продержаться до дома.
«Порше» припаркован на месте двадцать девять. Эдвард открывает пассажирскую дверь, помогая сесть внутрь. В салоне пахнет мандариновым маслом и кожей, здесь прохладно, но терпимо.
Эдвард садится рядом со мной, на заднее сидение. Виттория закрывает дверь. Каспиан, разобравшись с багажом, активирует зажигание. Видно, что Витто непривычно сидеть спереди – но она как может с собой справляется.
Эдвард кладет мою ладонь на свое колено, бережно потирая кожу. Он делает это так размеренно и нежно, что я успокаиваюсь. Попригревшись в теплой темноте салона, приникаю к его плечу – насколько позволяет ремень безопасности, конечно. Без него мне ехать Эдвард не позволяет.
На заднем фоне играет какая-то ненавязчивая музыка, но в основном в салоне правит балом тишина. Я лениво наблюдаю за проплывающими за окном пейзажами. Мы выезжаем на автобан и первое время вдоль асфальта лишь мелькают деревья – высокие, с усыпанной снегом кроной. Однако чем ближе к городу, тем меньше снега – и даже метель стихает. Через какое-то время за окном начинает показываться город. Я с трудом его узнаю – и в правду, будто бы жила здесь в прошлой жизни. Слишком насыщенными выдались три недели в США.
Эдвард отправляет еще пару смс, так и не отпуская моей руки. Его чай остывает в подстаканнике. Виттория ерзает на своем месте, но почти сразу замирает под неодобрительный, хоть и краткий взгляд Каспиана. Мне кажется, она ненамного его младше.
Вот уже и Башня. Мост Hauptbahnhof. Вдалеке – Friedrichstraße. Круговое движение. Богиня Победы, Siegessäule. Огни дороги вдоль Тиргартена. Черные памятники военным подвигам. Съезд к Шарлоттенбургу. Мы уже скоро будем дома.
Каспиан останавливается в запрещенной для парковки зоне, включив аварийные огни – в самой непосредственной близости от входа в жилой комплекс. Эдвард выходит первым, открывает мне дверь.
- А чемоданы?.. – растерянно оглядываюсь на «Порше», из которого больше никто выходить не собирается.
- Каспиан этим займется.
- Они будут прямо у вашей двери, - поспешно, сама себя тормозя, произносит Виттория. Выходит из авто и передает Эдвард карточку для входа в здание, его же ключи. Забирает мой опустевший стаканчик чая.
- Если вам понадобится моя помощь, Белла, звоните в любое время.
- Сегодня – точно нет, Витто. Спасибо.
Черт, а она ведь мой ассистент теперь. Персональный ассистент с подачи Эдварда. Я уже почти и забыла об этом.
- Хорошо. Доброго вам вечера.
- Спокойной ночи, - невпопад бормочу я, отступая от дороги. Ветер просто ледяной, хоть и не слишком сильный. Кутаюсь в свое пальто.
Эдвард пропускает меня в здание первой, привычным жестом придержав дверь. Его пальто на распашку, никогда толком не застегнуто. Эдвард не мерзнет.
Вызывает нам лифт, с пониманием глядя на то, как облокачиваюсь на его раму. Предлагает оставить лифт в покое, привлекает к себе. Такой возможностью я с радостью пользуюсь.
- Не упади, солнышко.
- Ты мне не дашь.
- И то правда, - улыбается, поцеловав мой лоб. – Сейчас уложим тебя в постель, потерпи еще немного.
- Тебя тоже.
- И меня тоже, само собой, - не спорит, - но без душа мне не обойтись.
- Опять душ...
Эдвард щурится, вспомнив нашу внезапную ночь желаний на прошлой неделе. Того джемпера на нем сегодня нет.
- Душ всегда актуален. Но еще нужно дождаться чемоданов от Каспиана.
- Он всегда на подхвате, не так ли?
- Практически. За исключением больших праздников и отпускных дней.
- Сколько же у ассистента отпускных дней?
- Обычно – двенадцать. И все те, когда меня нет в стране и помогать здесь не кому.
- И какие вопросы входят в его компетенцию?
- Проще сказать, какие не входят.
Лифт едет целую вечность. Пригревшись у груди Эдварда, задумчиво глажу ворот его пальто. Falke пахнет собой и немного – сандалом. Мне нравится. И то, как размеренно гладит мою спину, и то, как ласкает талию – успокаивает.
- Он очень подготовленный, мне кажется.
- Каспиан? Более чем.
- И сколько получает настолько подготовленный помощник? Если я могу спрашивать, конечно.
- Ты все и всегда можешь спрашивать. Но имеешь ввиду брутто или нетто?
- Нетто.
- Десять двести.
- В месяц?..
- Да.
Ничего себе. К такой сумме я не была готова. Поглядываю на Эдварда снизу-вверх.
- Это... немало.
- Я всегда могу на него положиться. Это того стоит.
- Я начинаю понимать, почему Виттория так стремится получить эту работу.
- Если такой стиль жизни подходит, то оплата компенсирует неудобства, - соглашается Эдвард. – А вот и наш лифт.
До квартиры мы едем в тишине. Зеркало отражает нас с Эдвардом в полный рост. Мы оба ужасно уставшие – просто катастрофически, я бы сказала. Однако это исправимо. Меня пронимает, как нежно Эдвард смотрит на меня, когда кладу голову ему грудь, ожидая, пока приедем. Медленно, чтобы видела каждое его движение, наклоняется к моим волосам. Целует их, полоснув кожу горячим дыханием. Не могу дождаться, когда обниму его в постели. Боже мой.
В холле тихо. Пахнет освежителями воздуха – ненавязчивыми и дорогими. Освещение яркое. На полу – бежевые ковры. Ключ-карта у Сокола в руках. Он открывает мне дверь, придержав, когда цепляюсь за порог – практически на ровном месте. Качает головой.
- Финишная прямая, Schönheit.
В доме царит первозданная тишина. Такая всеобъемлющая, но почему-то совсем не тревожная. Не холодно и не тепло – в самый раз. Свет настенный, напольный, не потолочный – и от того уютный. За узкими, но высокими окнами дороги Шарлоттенбурга высятся его улицы и дома. На черном небе – россыпь молочных звезд и острый месяц. Подрагивают от свежего воздуха из приоткрытого окна газовые шторы.
Эдвард забирает у меня пальто, повесив рядом со своим. Провожает до ванной комнаты, где вместе моем руки – все также близко, все также наблюдая друг за другом через зеркало. И я ликую, искренне и честно, когда идем в спальню. Я скучала по этой комнате. По нашей постели нормальной высоты. По прикроватным тумбочкам. И по одеялу. Какое же чудесное у нас в Берлине одеяло! И это огромные пуховые подушки. Наконец-то!
- Мне по душе традиционный дизайн.
Каллена такая ремарка забавит.
- Нравятся высокие кровати?
- Я покажу тебе, что такое высокая кровать... как-нибудь.
- Мне по нраву наше портлендское ложе...
- Переставим его в твою гостевую.
- Ладно уж, Schönheit, - смеется Эдвард. – Ты неумолима.
Каспиан сдерживает слово и приносит чемоданы прямо под дверь – минут десять проходит, не больше. Там же сумка с макбуком и кое-какие папки для Эдварда. Но это все завтра. Я бескомпромиссно заявляю Эдварду, что все подождет до завтра. Даже джетлаг, должный накрыть нас с головой. Сегодня я хочу только сптаь и спать собираюсь исключительно с Эдвардом.
- Твое желание для меня закон, Liebe, - с напускной серьезностью отдает мне честь он.
И правда, пока мы вместе, мы будем дома. Везде, где бы не оказались.
Эдвард наскоро принимает душ и я, собравшись с силами, следую его примеру. Дорога была долгой, хочется всю ее с себя смыть. Теплая вода прекрасно расслабляет. Я с трудом набрасываю ночнушку, босиком пробежав короткую дистанцию от нашей ванной к постели. Забираюсь под одеяло. Нечто невообразимое – эти прохладные, хрустящие простыни, свежие, будто только из стирки. Их ненавязчивый голубоватый цвет. Белизна наволочек. Теплое, толстое, тяжелое одеяло в этом пододеяльнике. Запах свежести. Запах цитрусов. Запах дома.
Эдвард, заходя в комнату, смеется моей выжидательной позе на середине постели.
- Ты победила, любимая – пришла первой.
- Иначе я бы уснула прямо в душе.
Эдвард ложится рядом со мной, умиляясь такой искренней радости от высоты постели и мягкости ее простыней. На нем серая майка и брюки для сна, волосы еще немного влажные.
Эдвард обнимает меня, притянув к себе, гладит талию, плечи, спину. Накрывает одеялом. Целует волосы. Я чувствую его всем телом и ощущаю внутри полноценную, яркую, глубокую радость. Пахнет Эдвард своим гелем для душа... и собой. Очень приятно.
- Это – мой лучший момент дня.
Мое бормотание в свое плечо Эдвард встречает с теплотой.
- Подушки? – подшучивает, примечая мое особое расположение к огромным пуховым подушкам, квадратным и безупречным, что правят балом в этой нашей спальне.
- Время перед сном рядом с тобой. Чувствовать тебя настолько рядом. Настолько...моим.
- Я абсолютно и полностью твой, Белла, - сокровенно обещает мне, поцеловав у висков, - и люблю это время не меньше твоего.
- Идеально.
- Идеально, - шепотом повторяет, ухмыльнувшись. Накрывает мою макушку подбородком, обнимает обеими руками. Тело его так и пылает – согревает меня.
– Закрывай глаза, Schönheit. Добрых тебе снов.
Вздыхаю, легко поцеловав его шею – как раз там, где лучше всего слышен пульс.
Засыпаю практически сразу. Ничего не помню. Все завтра. А сегодня... сегодня есть только Берлин, наши апартаменты и Эдвард. Этой ночью он безусловно мой – и к черту джетлаг.



Белый дом стоит на той стороне озера. Он не слишком большой – два этажа и веранда. Шесть окон, все квадратные, в полстены, выходят на озеро. У входа две балки-колонны, поддерживающие балкон второго этажа. Черная черепичная крыша. Дымоход. Дверь со стеклянным узором из белых перемычек. И сизый коврик на входе «Добро пожаловать домой».
К дому можно добраться лишь по воде. Он стоит на заросшем вейником острове и огражден невысоким покосившимся заборчиком. На причале для лодок пусто. Медленно, но верно гниет дерево пирса. Тонкой струйкой вьется дым из трубы. На первом этаже дома, в большой старой гостиной, горит свет.
Я иду по замерзшему льду озера. Бело-серый, словно бы выцветший, он гулко отдается под ногами. С моего берега до заветного дома больше километра, хотя обман зрения настаивает: да вот же он, в паре десятков шагов! Пару раз я уже предпринимала попытку добраться туда, но все что-то останавливало. Сегодня не остановит никто.
По обоим берегам большого озера растут высокие деревья. Сосны, березы и клены. Осенью их разноцветная листа смешивается с хвоей, создавая совершенно особую картинку. Шумят высокие кроны – ветрено. И мрачно. И тихо. Я начинаю любить эту пронзительную тишину нашего летнего поселка.
Дом все ближе. Он жилой, но, наверное, сезонно – как и наш. Что-то меня неотвратимо в нем притягивает. Не стану сильно тревожить жильцов, просто аккуратно посмотрю со стороны. Загляну в окна, быть может. Постою на пирсе. И этот коврик у входа... у них просто обязан быть такой коврик. Чтобы все, кто приходил, знали, что их ждут, чтобы знали, что им рады. Правда ведь?..
Я хочу однажды и себе такой белый дом. Озеро рядом, лес, заборчик. Большие окна и гостиную с камином. И чтобы дым из трубы. И чтобы свет из кухни. И чтобы пахло коричными булочками и теплым молоком. Чтобы в доме было тихо, но не потому, что он пустой... чтобы в доме никто и ни на кого не кричал. Спанч-боб в одиннадцать утра на экране телевизора. Махровые полотенца. И доброе утро. Доброе утро, Белла.
Мечтательно улыбаюсь, подмигнув дому-видению впереди. Я уже на середине озера, осталось немного. Вон и пирс уже, и заросли вейника у берега. Да.
Я засматриваюсь на витиеватый дымок из камина. От мороза он поднимается по странной траектории. В окне на кухне загорается свет. Лед подо мной вдруг протяжно, резко всхлипывает. И трескается, расходясь в стороны глубокой щелью.
Я падаю.

Открываю глаза, задохнувшись от холода. Его, колючий и обжигающий, чувствую всем телом. Сажусь на постели, словно выныриваю из полыньи. Хватаюсь руками за простыни, эти белые, как лед, жесткие. Едва их не рву. Стараюсь удержаться.
Нет ни леса, ни озера, ни дома. Это комната. Большая, темная и холодная, как неживая. Узкие длинные окна в пол, за ними – огни большого города. Полотно дорог, окошки небоскребов, красные сигнальные огни для самолетов на крыше.
Где я?!
Огромная постель и цветочный кондиционер для белья – я не помню его, я никогда его не выбирала. Тяжелое одеяло, из-под которого никак не могу выбраться. Сброшенная на пол подушка. И его голос. Будто бы часть этой навязчивой, душной тишины.
- Schönheit.
Я узнаю Эдварда за долю секунды – куда быстрее, чем понимаю, что узнаю. Не столько по этому прозвищу, ради которого пойду куда угодно, не столько даже по звучанию голоса. Я чувствую его присутствие, я на него настроена. Я без него не могу.
Истерично, отчаянно оборачиваюсь, силясь найти его в темном пространстве. Вижу, как садится следом за мной на другой стороне постели. Только и успевает, что протянуть руку.
Я набрасываюсь на него с последним рывком сил. Прижимаюсь так крепко, как могу, словно бы слиться хочу, раствориться в Каллене. Зажмуриваюсь, утыкаюсь лицом в его плечо. Сжимаю зубы. Свистящие, хриплые мои всхлипы сотрясают пространство. Не могу надышаться, но и слезы остановить не могу. Загнанно стучит о грудную клетку сердце.
- Ох, Белла, - он, едва проснувшись, хмурится моим слезам. – Тише, Sonne. Все уже закончилось.
Эдвард гладит меня в ответ. Опирается спиной об изголовье постели, забирает к себе в объятья. Утешает, когда пугаюсь этих резких перемещений, тепло целует в лоб. Много, много раз.
Так лучше. Я чувствую мужчину всем телом. Его руки, его голос, запах, жар его кожи. Задыхаюсь и плачу сильнее. Но мне легче. Робкой радугой проступает над морем истерики облегчение. Он со мной. Он со мной, со мной, со мной! Я ни одна ни на этом озере, ни на этом льду больше... я больше не одна!
- Н-не уходи.
Он встречает мой отчаянный призыв еще большим участием. Накрывает затылок всей шириной ладони, придерживает рядом.
- Куда же я пойду, Белла? Буду с тобой. Конечно буду с тобой.
- Пожалуйста...
Каллен эмоционально хмурится, погладив меня у челюсти. Кусаю губы едва ли не до крови и он осторожно освобождает их, отвлекая меня. Не обделяет нежностью. Страху в ней, как и тысячу лет прежде, просто не остается места.
- Это всего лишь сон, Liebe. Уже все.
- Это не сон.
- Не сон? – участливо уточняет, убрав с моего лба волосы. Хмурится сильнее, коснувшись его тыльной стороной ладони. – А что же?
- Воспоминание.
Ему не нравится, что начинаю плакать горше. Снова сбивается дыхание и уже по-настоящему, будто я до сих пор в полынье, содрогается тело. Эдвард притягивает к нам то самое тяжелое одеяло. Я отбиваюсь от него, запрокинув голову.
- Не надо. Не надо, ну пожалуйста!
- Ты дрожишь. Давай мы тебя согреем.
- Ты меня согреешь, - жмусь к нему сильнее, как ребенок, кусаю щеку изнутри и чувствую во рту привкус крови. Но Эдвард и правда горячий, он куда лучше этих чужих темных одеял. Я хочу его.
Каллен явно не ожидает такого размаха моей истерики. Я и сама не думала, что еще на нее способна. Кошмар давний, сто раз прожитый и пережитый. Я столько раз говорила о нем с психотерапевтом... о всей той ситуации. Я не должна так реагировать. Но как же, черт подери, мне страшно. Это безумие.
- Хорошо, Белл. Без одеял. Давай-ка, вот так. Вот так, – он обнимает меня обеими руками, прячет возле себя, чуть наклонившись вперед и устроив удобнее. - Тише, мое солнышко, тише. Сейчас станет легче.
Я затихаю у его груди, морщась и стараясь справиться с дыханием. Знаю, что если буду дышать ровнее, дрожь успокоится – хотя бы немного. Помогают мерные вдохи Эдварда рядом. И его методичные прикосновения. Его живое тепло, само собой, хотя сперва от него лишь хуже. Но время идет. Наша поза остается прежней. И я уже не плачу так безутешно. Я привыкаю снова его чувствовать.
- Эдвард.
Зову едва слышно, но и в комнате совсем тихо. И эта темная тишина тут же оживает его голосом.
- Да, Schwalbe.
Касаюсь щекой кожи у его шеи. Щека мокрая и горячая, но Эдвард все равно горячее.
- Ты теплый.
- Я надеюсь на это. Тебе лучше?
- М-м.
Эдвард неглубоко, несколько неровно вздыхает, поцеловав мои волосы. Бережно касается ладонью моего лба.
- Ты вся горишь.
- Это от слез.
- Я так не думаю.
Мне и правда больше не холодно. Дрожь выгорает вместе со слезами. Безутешность лечится близостью Falke, его касаниями. Нашей позой. Когда я его чувствую, мне не страшно. Когда я его слышу, многое могу перетерпеть. Это зависимость. Нездоровая, горько-сладкая тяга к другому человеку в те моменты, когда сам с собой справиться не можешь. В плену истерики или кошмара... в плену своих мыслей. Я так и не научилась до конца с ними бороться. Когда берут верх... как же я понимаю Фабиана.
- Эдвард?..
Я зову его, закусив губу. Больше всего сейчас хочу слышать, как мне отвечает. Как легко вибрирует его грудь, когда говорит. Как нежнее становятся прикосновения. Как в пространстве комнаты появляется его голос. С ума можно сойти, как я столько лет прожила без этого голоса.
- Да, моя девочка.
Сдавленно, но улыбаюсь в его шею. Эдвард чувствует. Вздыхает снова. Гладит меня в чувствительном месте у уха, затем спускается на шею. Пальцы его останавливаются там, где стучит пульс. Расслабляют.
- Я хочу домой.
- Мы с тобой дома, Белла. В Шарлоттенбурге.
- Это не тот... не там. Я хочу домой, Эдвард, ну пожалуйста.
- Про какой дом ты говоришь? – искренне старается понять, - Портленд?
- Мюггельзе, - выдыхаю. Поднимаю голову и впервые за последние полчаса встречаюсь с Эдвардом взглядом. Синева в них темная, тревожная. Сокол смотрит на меня с состраданием.
- Что, малыш?
- На Мюггельзе. Я хочу домой... на Мюггельзе.
Я удивляю Сокола в очередной раз. Он даже не сразу находится, что мне ответить. Убирает волосы с моего лба, легонько касается его тыльной стороной ладони. Снова.
- Считаешь, там наш дом?
- Там все очень... спокойно. Там все наше. И ты мой.
- Я и здесь весь твой, - утешает, уговаривает, как маленькую, целует у виска. – Ты вся пылаешь, Schwalbe.
- Потому что тут жарко.
Не знаю, откуда во мне берутся силы. Не до конца отдаю себе отчет, что именно собираюсь сделать и делаю по итогу. Отстраняюсь от Эдварда, пересаживаюсь на простыни, встаю с кровати. С поразительной грацией и быстротой – так, что даже Каллен не успевает отреагировать.
- Белла!
Я не до конца узнаю нашу берлинскую спальню, но знаю ее – и где дверь на балкон тоже. Она приоткрыта, не нужно воевать с замками. Выхожу на холодную плитку и улыбаюсь ротонговым креслам. Их я помню. Обвиваю металлический поручень, влажный от снега, обеими ладонями. Подаюсь вперед, глубоко вдыхаю морозный берлинский воздух. Приятное это чувство – дышать полной грудью. Мне хорошо.
Эдвард останавливается у меня за спиной меньше, чем через две секунды. Еще бы не пошел следом... улыбаюсь, с теплотой вспомним, как однажды также пошла за ним. Чтобы не оставлять в одиночестве. Тогда, наверное, наше обоюдное одиночество и закончилось.
- Тут уж нам без тепла не обойтись, Белла, - негромко поясняет Каллен, набрасывая мне на плечи покрывало с постели. Оно тонкое, из ткани, напоминающей шелк. Мне приятно.
- Тебе тоже тогда.
Он прищуривается, нехотя, но согласившись. Дает мне накинуть часть покрывала и на себя, благо, оно длинное. Обнимает за талию, привлекает ближе. Касается щекой моего виска.
- Постоим немного и вернемся в постель, хорошо?
- В Портленде едва ли вечер, Эдвард.
- Но в Берлине-то ночь, - терпеливо объясняет, слабо улыбнувшись. – Проснулся твой джетлаг?
- Я давно его не испытывала. Особые ощущения.
Поручень холодный, а Эдвард позади меня – горячий, обжигающий даже. Это приятный контраст. Особенно в сравнении с той дрожью после пробуждения... ни холод это был, паническая атака. Никуда мне от них не деться – даже столько лет спустя.
Вдалеке виднеется купол Рейхстага. Немецкая опера. Ворота Зоосада. Поезда метро, пешеходные улицы, давно забытые кофейни. И те старые дома района Шёнеберг. Двое или трое из них белого цвета – привлекают мое внимание.
- Дом на озере.
Оживают ладони Эдварда на моей талии. Тепло гладят вдоль ребер.
- Мюггельзе?
- Нет. На границе с Канадой, мелкое озерцо, не помню его название. Там был большой белый дом.
Эдвард слушает меня, но не совсем понимает пока, что именно слышит. Касается явнее, придерживает рядом. Не думает же, что собираюсь спрыгнуть с этого балкона? У меня только-только начинается настоящая жизнь.
- Что за дом, Schwalbe?
- Мы останавливались на Рождество у кого-то из маминых родственников. Они жили напротив озера и каждое утро я видела тот дом на другом берегу. Мне казалось, в нем наша жизнь была бы гармоничнее, родители бы меньше ругались. Всегда хотела до него добраться, хотя бы заглянуть... как в другую версию своей жизни. Но до него никак не дойти, только на лодке... разве что, по льду. Зимой озеро затягивало плотной коркой льда.
Я отпускаю поручень. Нахожу руку Эдварда на своей талии, на ощупь тянусь к ней, накрыв своей. Он пожимает мои пальцы, поворачивает ладонь. Слышу, как выдыхает в мои волосы.
- Не говори мне, что ты пошла.
- Пошла конечно...
Всматриваюсь в мерцающий красный огонек Александерплатц со всем вниманием. Ни Берлин вижу, а тот поселок у озера, чье название никак не могу вспомнить. И тот белый дом. И бело-серый, выцветший тот лед.
- Я не поняла, как это случилось. Даже не успела испугаться. Не знаю, почему он... ни одну зиму до этого лед ни под кем не ломался.
Эдвард стягивает покрывало ниже, закрывает мои плечи как следует. Железным кольцом ощущаю его руку на своей талии.
- Кто тебя вытащил?
- Рыбак из поселка. Он меня увидел. По крайней мере, родители говорили, что так.
- Боже мой, Белла.
Оглядываюсь на него, робко посмотрев в глаза. Falke глядит на меня с глубокой нежностью. С толикой боли, словно бы он тогда меня едва не потерял... хотя даже не догадывался о моем существовании. Из всех, кого я знаю, из всех, с кем была близка... только Эдвард по-настоящему любил меня. Я никогда не смогу сполна ему за это отплатить.
- Я с тех пор его боюсь.
Он целует мою щеку, коснувшись ее своей.
- Кого, Sonne?
- Холода. С тех пор я боюсь холода.
Эдвард вздыхает, сам себя унимая. Пожимает мои пальцы в своих – крепче, чем обычно. Целует у виска. Он сегодня много, бесконечно много для одной темной ночи, меня целует.
- Он больше никогда до тебя не доберется. Все.
- С тобой-то точно...
- Со мной – точно, - убежденно кивает, порадовавшись моему оптимизму. И хотя я к своему изумлению совсем не мерзну сегодня, подступает еще на четверть шага ближе. Вот теперь касается всем телом. И я чувствую, наглядно чувствую, о чем говорит. Потрясающая у него терморегуляция.
- Я никогда не забывала тот дом, - зачем-то тихо признаюсь ему, вдохнув морозный воздух. – он как видение, как гарантия, что мой. Что все там будет в порядке. А потом ты привез нас на Мюггельзе... это тот дом у озера, Эдвард. Это ясное подтверждение, что дом мой... с тобой. Где бы ни был.
Я говорю несколько отрывисто, быстро. Нет особых эмоций, но на самом деле все ими так и пышет. Я чувствую жгучую потребность быть с Эдвардом откровенной сегодня. Джетлаг это, мой кошмар, давние воспоминания, температура, на которую он так усиленно обращает внимание... не знаю. Но я не хочу больше молчать. Не могу.
- У нас с тобой будет не один дом, Белла. У озера так у озера, у леса, у океана, вот уже. Где захочешь. Я тебе обещаю.
- Мне и одного хватит. Мне хватит тебя, - улыбаюсь ему, на что Эдвард сразу же тепло улыбается в ответ, пригладив мои волосы. – Правда.
- Я всегда буду рядом, Liebe. Ты знаешь.
Чуть поворачиваюсь в его руках. Теперь и сама Эдварда обнимаю. Не Берлин вижу, он за спиной у нас, а лицо Каллена. С каждой его чертой, с каждой эмоцией. Больше Falke их от меня не прячет. Он лидирует в откровенности, хотя никогда не делает из нее культа. Я хочу ответить ему взаимностью.
- Что, моя любовь?
Проникнувшись тем, как внимательно на него смотрю, Сокол очень нежно оглаживает мою щеку – от скулы и вниз, к челюсти. Касается большим пальцем уголка губ.
- Твоим мальчикам очень повезло.
Выражение его лица теплеет.
- Мне с ними больше, Белла.
- Они чудесные, - киваю, стараясь не растерять смысл слов в торопливости, - такие чудесные... но ты, Эдвард, ты их... благословение. Ты говорил мне когда-то, будто хотел бы быть лучше для них или недостаточно стараешься... но даже с ошибками, даже с сомнениями, ты – уже лучший. Я вижу и я тебе это говорю.
Закусываю губу, но не опускаю глаза. Эдвард смотрит на меня доверительно.
- Я бы многое отдала, чтобы иметь такого папу.
Чувствую влагу в уголках глаз, которую Эдвард, само собой, тоже видит. Каждая черта его наполняется любовью. Доброй, безусловной, глубокой и исчерпывающей. На меня никто так до него не смотрел. Я никогда не привыкну.
- Я не смогу изменить того, что было в твоем прошлом, Белла, - тихо говорит мне, легко коснувшись у челюсти. Не дает опустить голову, просит послушать. – Как бы мне не хотелось, не смогу. Но все, что будет дальше, все твое будущее, я обещаю, будет самым светлым. Все, что не сделал твой отец, все, что он не дал тебе, дам я. Я все исправлю.
Неловко пожимаю плечами, не сдерживая больше эти тихие, теплые слезы. Совсем не под стать кошмару или истерике, совсем другие. В сердце просто нет места эмоциям, они хлещут через край. Я безумно сильно люблю этого человека.
- Тебе не нужно, - сорвано бормочу, приникнув к его руке, когда вытирает мои слезы. – Я просто... когда я вижу вас вместе, Эдвард, когда с Элис... то, что я это вижу, это уже... я счастлива.
- Ну уж нет. Сторонним наблюдателем мы тебя не оставим.
Тихо усмехаюсь сквозь слезы, не отпуская синий взгляд. Эдвард безудержно нежен ко мне этой ночью. Ласка – как второе его естество.
- По крайней мере, у моих детей будет такой папа, какого всегда хотела я. Можно считать победой?..
Он бережно гладит мою скулу, вытирает новые слезы. Привлекает к себе. Ласково целует мою щеку, затем – уголки губ, у подбородка. И только потом, легко-легко, губы. Пронято улыбается.
- Моя победа, Sonne. Ты – моя самая большая победа.
- Спасибо тебе...
- Ну что ты, - качает головой, обнимая, пряча меня и от берлинского холода, и от его далеких огней, - это тебе спасибо. Я тронут, что ты так думаешь.
- Всегда, Эдвард.
За его спиной высится ночной зимний город. Рейхстаг. На его лужайке у нас было первое официальное свидание. Округлый контур темной башни Александерплатц со шпилем. Там Эдвард столько раз встречал и забирал меня из старой квартирки. Центральный собор. Тот органный концерт и злосчастный мост, под котором Фабиан едва не... Тиргартен. Мой самый любимый парк, тот дуб, возле которого впервые поцеловала Сокола так, как хотела. Небоскребы Потсдамер-платц. Чек-поинт Чарли, Старбакс. Этот город наполнен нами, он как наше отражение – а я едва не забыла. Будто не три недели нас не было в Берлине, куда дольше... куда, куда дольше. И тем лучше, что скоро будем здесь все вместе. В городе, который так не любила, в городе, откуда хотела сбежать, я обрела свою семью. Кто бы мог подумать.
- Здесь красиво.
- На нашем балконе, - он ухмыляется, кивнув на ротанговые кресла. – Все ждут своей очереди. С вашего самого первого знакомства.
- Я поверить не могу, что еще полгода назад тебя не знала.
- Забавно, как работает мир, да? – он легко целует мою скулу, приникнув к ней щекой. – Но вид и правда отличный, ты права.
- Я его не забуду.
- Не за чем, еще долгие годы тебе на него смотреть. Но этой ночью достаточно. Пойдем в постель.
- Сколько вообще сейчас времени, Эдвард?..
- Часа четыре, наверное. Город совсем тихий. Это бывает только с трех до пяти.
Выдыхаю, поежившись от прохлады балкона. Эдвард бережно растирает мои плечи.
- Сейчас. Идем-ка.
В комнате тепло и пахнет нами. Да, странная отдушка кондиционера для белья никуда не делась, но это не так важно. Я выкину его завтра же, куплю прежний, любимый. И эти карты-картины на стенах... и рисунки Фабиана в гостиной. Это правда наш дом. Может их быть много, прав Falke? Я всегда мечтала об эдном, но мы часто получаем больше, чем рассчитываем. Если умеем ждать и не теряем надежды. Философия моей поздней ночи.
Эдвард наставляет мне ложиться первой. Поднимает одеяло, подает подушку, помогая удобно устроиться. И лишь за тем укладывается рядом. Удивляется, что не стремлюсь ему навстречу сразу же, как ложится – все наши прежние ночи так и было. Но мне важно, мне вдруг безумно важно сегодня, чтобы Эдвард сам... чтобы он обнял меня. Чувствую его руку на талии, его тело сзади, как целует мои волосы... расслабляюсь. Мгновенно и полностью. Улыбаюсь. И вот теперь, облегченно выдохнув, как следует к Соколу прижимаюсь. Мое самое прекрасное, самое лучшее воспоминание об этой спальне. Такой вот наш сон.
- Мне с тобой не холодно, - тихо признаюсь ему, когда подтягивает повыше наше покрывало.
- Это хорошо, Liebe. Но я очень надеюсь, что ты не заболела.
- Не смертельно так точно...
- Еще чего, - фыркает, утянув меня себе и ощутимо поцеловав в волосы. – Нет конечно. Доброй ночи, Белла.
Улыбаюсь, приникнув к одеялу у его руки, легко пожимаю длинные пальцы. Очень комфортно.
- Спокойной ночи.
Закрываю глаза, коснувшись губами его ладони, прячусь рядом с ней. И даже не замечаю, как засыпаю. Zu Hause. Дома.