Königs Tor Platz - бывшее название берлинской площади Alexanderplatz. С 1701 года площадь официально называлась «Площадь Королевских Ворот» (нем. устар. Königs Tor Platz). В честь посещения российского императора Александра I осенью 1805 года указом прусского короля Фридриха Вильгельма III площадь получила свое нынешнее имя.

Das Vertrauen - доверие, вера



Фабиан приходит ко мне на кухню, когда загружаю посудомойку. Вытираю столешницу, и без того кристально-чистую (клининг на эту квартиру состоит из 6 человек), расставляю чашки в цветном порядке внутри полок-невидимок. И даже меняю кухонные полотенца, хотя едва ли использовала их дважды. Мне нужно чем-то занять себя, чтобы рассортировать мысли. И по возможности чем-то механическим. Мне нравится наша кухня. Одно из главных мест, где чувствую себя дома.
Фабиан приходит, но никак не сообщает о том, что он здесь. Становится у косяка двери, все еще немного бледный, что лишь подчеркивает его траурное одеяние. Взгляд у юного Каллена внимательный, но печальный. Он до последнего уверен, что я знаю о его присутсвтвии, просто не реагирую. И чертыхается, когда окликает меня, а я вздрагиваю.
- Прости, Белл.
Я качаю головой, укладывая свежее полотенце прямо на тумбочку.
- Ну что ты. Еще не спишь?
- Я думал, ты точно в спальне.
- Решила немножко прибраться.
- Ты бледная, Белла.
Это аккуратное его замечание заставляет меня улыбнуться. Легко, даже трепетно, едва-едва, а все же. У Фабиана безмерно светлая душа. Просто его свет нужно постараться увидеть во мгле образа – и тогда он ослепляет. Я знаю, что Фабиан куда глубже многих людей, которых я встречала, куда глубже даже Гийомки. У него были на то свои причины. Но важнее всего, что он с ними справился – и слабость свою сделал своей силой.
- Я никогда не отличалась здоровым цветом лица, Фаби.
Он прищуривается, вымученно усмехнувшись. Теперь сам качает головой. И осторожно, лишь убедившись, что я не против, обнимает меня. Когда-то именно так его встретила в Портленде я.
- Я беспокоюсь о тебе.
Он теплый и трепетный. Безмерно аккуратный со мной последнее время. Очень приметливый. И на удивление надежный. В груди больно дерет от того, за что наши отношения раз за разом принимают окружающие. Я ближе с Фабианом, чем обычно бывают родственники поневоле (если так можно назвать нашу ситуацию). Но Фабиан так похож на Эдварда и на меня одновременно... он будто счастливая версия моей жизни, как это все могло быть. И я эгоистично, быть может наивно и глупо, но не запрещаю себе его любить. Сильнее, чем нужно? Сильнее, чем мне позволено? Не знаю. За последние сорок восемь часов я прихожу к выводу, что ничего больше не знаю.
Обнимаю Фабиана в ответ, погладив у лопаток. Чувствую, он сглатывает.
- Солнышко, тебе не нужно обо мне беспокоиться. Я взрослая и я в порядке. Я обещаю.
- Ты знаешь, это хорошо, когда есть о ком переживать. Сколько бы вы с папой не... когда ты можешь заботиться о человеке и знать, что это взаимно... мне не нужно, Белла, но я буду. За тебя, за папу, за Гийома, Элис, Сибель. За мою семью. Вы мне не запретите.
Он и здесь категоричный. Мое чудо. Я крепче обнимаю его, тихонько усмехнувшись у плеча. Фабиан может поднять мне настроение в самые темные дни жизни. Как и Falke, он обладает этой способностью – растворять страхи, уничтожать их в пространстве. Теплота из него льется. Теплота и любовь.
- Спасибо тебе.
- Гийом учил тебя не говорить «спасибо», м-м?
Я глажу его чуть мягче напоследок, прежде чем отстраниться. Фабиан немного смущается, но не критично. Смотрит на меня испытующе.
- Мне жаль, что так произошло сегодня. Все это целиком.
Я ненадолго опускаю глаза.
- Знаешь, я ждала худшего. Что ты ей сказал?
- Что думаю. Что она тебя не заслуживает. Что теперь она пожалеет, если причинит тебе зло – я лично позабочусь.
Он злится даже тогда, когда просто говорит это. Подрагивают мышцы лица и шире становятся зрачки. Мой мальчик.
- Фабиан...
- Твоя мать сука, Белла. Уж прости меня. И не пытайся ее оправдывать.
Фабиан умеет выражать мысль полно, не слишком выбирая выражение. Это я тоже знаю. Но в первый раз в своей жизни, наверное, не хочу объяснять поведение Рене. Каждый из нас делает свой выбор сам.
- Мне не нравится это слово. Но суть... суть такова, да.
- Она тебя ударила.
Это не вопрос, а утверждение. Я удивленно смотрю Тревору прямо в глаза.
- Я слышал, - нехотя признает он, отведя взгляд, - у перил лестницы. Папа был ближе, но я тоже... я бы сломал ей эту руку, будь рядом.
Я вздыхаю, устало приникнув спиной к столешнице. Фабиан напрягается.
- Тебе больно?
- Нет. Это был ее способ выразить эмоции, Фабиан. Мы такое уже проходили.
- Она и раньше тебя?..
- Было несколько раз.
- Теперь я вдвойне жалею, что не сломал ей руку, - шипит он.
Фабиан злится также правильно и полноценно, как Эдвард. Они оба холерики и, хоть умеет Сокол в силу возраста и опыта контролировать себя, порой он неудержим. А Тревви неудержим еще от природы. И зачастую эта злость обжигает изнутри его самого. Вслед за стыдом. Правда, про стыд я знаю больше.
- Ты знаешь, я не одобряю насилия. И не люблю грубых слов, ты слишком хороший человек, чтобы опускать до них.
- Только не надо о воспитании, Белл. Каждый получает ровно то, что он заслуживает.
- Это неправильно для тебя, Тревор – защищать меня и обо мне беспокоиться. Просто потому, что я старше.
Он уже открывает рот, чтобы возразить, но я мягко прошу дать мне закончить.
- Но Тревор, мне очень дорого, что ты обо мне заботишься. Что я заслужила твою защиту. Спасибо тебе.
Он втягивает воздух через нос, и смутившись, и распалившись больше. Хмурится.
- Тебе ничего не надо заслуживать. Я здесь и я сам все сделаю. Всегда.
Я улыбаюсь ему, протянув руку. Тревви осторожно пожимает мою ладонь – вдвое меньше, чем его собственная.
- Ich liebe dich. Du weißt das, oder? Stets. (Я люблю тебя. Ты ведь знаешь? Всегда.)
Тревор вздыхает. Тон у него безумно пронятый, но твердый. Нельзя не поверить.
- Ich auch, Bella. Ich auch. И всех к чертовой матери!
- Неплохой слоган.
Фабиан нехотя, но усмехается.
- А то.
Эдвард заглядывает на кухню, все еще не переодевшись после ужина. Он уложил Гийомку, в квартире тихо. Ровно лежат на столешнице чистые полотенца.
- Разбор полетов? – негромко зовет старший Каллен.
Фабиан разминает шею, отступив к папе. Приникает к нему и тот бережно обнимает сына за плечи.
- Полеты у нас последние дни – закачаешься.
- Да уж, Тревви. Завтра мы поговорим чуть подробнее о твоем поведении.
- Мужчины защищают женщин, vati. Ты сам меня учил. Тем более – Беллу!
Falke приглаживает его волосы, задержавшись у затылка.
- Я согласен, любимый. Но не силой и грубостью, если речь идет о других женщинах. Слова порой острее ножей, сынок. А выдержка ломает стены.
- Есть чему поучиться, - бурчит он, медленно, но отстранившись от папы. – Хорошо, что мы поехали все вместе. И что ты был там.
- Семейный ужин, - уголками губ улыбается Эдвард, потрепав его волосы. – А завтра будет семейный предшкольный завтрак. Уже поздно, Тревви. Ложись спать.
- Да уж. Доброй ночи, Белла. Ни о чем не думай.
- И тебе, Тревор. Не буду.
Он хмыкает, довольный моим ответом. Медленно уходит к себе. Где-то в глубине квартиры вибрирует его телефон.
Мы с Эдвардом остаемся на кухне вдвоем.
Он ждет от меня более яркой реакции, я знаю. Я сама все жду, когда она начнется. Но пустота внутри лишает шанса на самую маленькую истерику. И усталость. И это неостановимое желание перевести дух. Я не хочу больше думать этим вечером. Я просто хочу спать. Вместе с Falke, по возможности.
- Как ты, Sonne?
Эдвард выжидает меньше минуты, рассчитывая, что я заговорю первой, но видит, что я мало на что способна сегодня. Сам подходит ближе, сам обнимает меня, привлекая к себе. И утешительно, и нежно гладит спину. Я расслабляюсь.
- Поменяла полотенца.
- Они же чистые.
- Мне нужно было их поменять, - бормочу в его плечо, поглубже вдохнув родной запах. На кухне неярко горит потолочный свет, вокруг тишина нашего дома, его уют и спокойствие. Здесь всегда спокойно. А еще – тепло. В снежном Берлине не малое преимущество. Бывало, я мерзла в своей квартирке... бывало, я мерзла и в Орлеане.
- Ты устала, Schönheit.
Это тоже не вопрос. Тихонько киваю у его плеча.
- Я хочу спать с тобой.
- Я тебе больше скажу, ты всегда будешь спать со мной, - Эдвард целует мои волосы, бережно придержав пару прядей, - не беспокойся.
- Какая милая угроза...
- Это констатация. Но сперва предлагаю принять душ.
- Плохо пахну?
- Ох, Изза, - он устало усмехается, коснувшись моей скулы. Я смотрю на него снизу-вверх и взгляд Эдварда теплеет, затягиваясь чем-то особенно глубоким. Эта та щека, что пострадала от пощечины Рене. – Ты великолепно пахнешь и безупречно выглядишь. Но я хочу смыть с нас этот вечер. Буквально.
Я подаюсь навстречу его ладони, льну к ней. Когда-то это казалось запредельным доверием. Но той субботы как будто и не было. Я доверяю Эдварду абсолютно и обещаю ему себя. Больше я не боюсь – он знает. Синие глаза переливаются сотней огней.
- Согласна.
В душ он заходит следом за мной. Закрывает дверцу кабинки, регулирует температуры воды, проверив ее на своей руке. Мне зябко без одежды. Прижимаюсь к его телу, такому горячему и такому родному. Судорожно вздыхаю у шеи и Эдвард утешающе целует мой лоб.
- Уже почти, малыш.
Вода потрясающе теплая. Она чуть горячее, чем обычно, но это то, что мне нужно. Вода льется сверху, из нашего огромного светлого душа, и Эдвард обнимает меня, дополнительно согревая самим собой. Это так уютно, так интимно и так... правильно. Его собственный запах становится сильнее в тесноте нашей душевой. И то как гладит меня, как успокаивает самим фактом своего присутствия, как держит. Я приникаю щекой к его груди. Слушаю его дыхание, чувствую его руки. И постепенно прекращаю дрожать.
- Эдвард.
Он немного поворачивает голову, тронув губами мой висок.
- Да, Schönheit.
- Мне так хорошо с тобой.
Он улыбается, бережно погладив мои волосы по всей длине прядей. Они уже почти полностью мокрые от воды. Я немного прячусь под подбородком Сокола, в нашей традиционной позе, и потому корни волос еще едва влажные.
- Мне чудесно, моя любовь.
Течет вода душевой. Блестит плитка, мокрая от влаги. Пар оседает на стенках закрытой двери. Однажды кто-то распахнул ее, пока я была внутри. С тех пор я всегда закрывала ванную на замок. Всегда. Даже когда была одна дома.
Я кусаю губу почти до крови, на секунду задохнувшись от эмоции. Она настолько глубокая, первозданная и пронзительная, что дрожь проходит по телу. Я сжимаюсь в его руках и Эдвард чувствует. Не понимает.
- Белла?
- Я хочу, чтобы ты знал.
- Что, liebe?
Зажмуриваюсь и говорю. Просто говорю.
- Я их не соблазняла.
Выдыхаю, с трудом удержав прежний настрой. Саднит в груди.
Эдвард ласково гладит мою спину, придерживает у талии. Правой рукой, ничуть не принуждая, но спрашивая, касается подбородка. Мне сложно на него посмотреть. На глазах я чувствую слезы, которых думала, что не дождусь сегодня. Они безмерно соленые.
- О чем ты говоришь ? – сострадательно зовет Эдвард. И его доброта все для меня решает.
- Ее любовников. Мамы. Ты слышал разговор, так вот... я их не соблазняла.
Он пронзительно смотрит на меня пару секунд, стараясь понять, что именно хочу сказать. Высвобождает из захвата нижнюю губу, не дает прокусить ее окончательно. Придерживает мое лицо всей ладонью.
- Я их не соблазняла, Эдвард, - глотаю слезы, все никак не отпуская эту тему, - пожалуйста... они сами меня, я никогда... я только мечтала, чтобы это закончилось. Я не давала им повода. Пожалуйста, скажи, что ты мне веришь.
Вот теперь он понимает. С глубоким страданием Эдвард целует обе мои щеки.
- Ну конечно, моя девочка. Ты была ребенком. Ты никогда бы не стала их соблазнять.
- Мне было восемнадцать, когда я говорила с Райли тогда. Они давно не были вместе. Мне не нужны были ее любовники.
- Я знаю, Schönheit. Любой здравомыслящий человек это понимает и я знаю. Я тебе верю.
Это то, чего я боялась. Эти слезы другие сегодня, не такие, как вчера. Они едкие и болезненные, разрывающие горло изнутри. Жгучие. Быстрые. Я не хочу снова прорыдать полночи в объятьях Эдварда. Я не хочу больше в принципе рыдать из-за Рене, она этого не заслуживает. Но она же столько сказала!
- Мне жаль, что ты все это слышал...
- Лучше бы я пришел раньше.
- И про Фабиана, и про вас... Эдвард. Я умоляю, скажи, что ты мне веришь. Что я не как она. Не как Кэтрин. Не как... не как они все. Что я люблю вас как свою семью... каждого... ну пожалуйста!
Он целует мое лицо, бережно вытирая слезы. Не отпускает от себя и на миллиметр, знает, как мне надо так ясно его чувствовать сейчас. Вода все также струится сверху. Эдвард обнимает меня всем телом. Тон у него честный – нельзя не поверить.
- Я доверяю тебя абсолютно и полностью, liebe. И никогда не стану слушать бред недалеких людей. Рене хотела причинить тебе боль и она своего добилась. По моему недосмотру. Больше такого не повторится.
- Она взяла бы тебя в союзники, если бы... она бы хотела.
- Я всегда на твоей стороне. Кто бы и что мне не говорил.
Я жмусь к нему как ребенок. Отнюдь не сексуально и отнюдь не по-взрослому. Эдвард заслуживает лучшего, чем мое разбитое состояние сегодня. И вчера. И пару недель тому. Я снова и снова оказываюсь в извечной слабой позиции. Я не хочу стать его бременем.
- Вы там правда курили?..
- Мне нужен был предлог, чтобы поговорить с ней, Белла. Да.
- Но ты не куришь.
- Разовая акция. И то полсигареты.
- Я не хочу потерять тебя раньше времени. И дети тоже.
- Ну что ты, - он гладит мою спину, отвлекая от новых слез, - не потеряешь. Я обещаю.
Чувствую, что Falke делает воду погорячее. А может, мои слезы слишком бурные.
- Что именно она тебе говорила? Обо мне.
- Белла.
- Я хочу ответить на вопросы, если они есть. Или объяснить. Или рассказать, как было на самом деле... как и с теми парнями...
- Schönheit, - он придерживает мой затылок, все также полноценно прижимая к себе. Касается очень ласково, но ощутимо. Вместе с каплями воды забирает эту боль. Унимает ее. - Я не слушаю ничего, что она говорит о тебе. Я понимаю, с какой целью она меня «просвещает». Я выходил с ней не для того, что обсудить тебя. Я рассказал ей о последствиях, если не прекратит все это. И не станет для тебя образцовой матерью.
- Если бы Рене было дело...
- Дадим ей несколько лет. Люди иногда меняются. Ты вот меня изменила. Но до тех пор ни капли боли она тебе больше не причинит. Она ведь давала тебе пощечины и раньше?
- Как ты это понял?
- Это несложно понять. И Райли потом, и этот Керр... и даже я. Ты нам всем позволяла. Потому что позволяла ей.
- Мне так стыдно.
- За что? Она ломала тебя. Но она больше никогда не станет.
Тихо, но обреченно стону у его груди. Эдвард целует мое лицо, убирая с плеч мокрые волосы.
- Почему ты защищаешь меня?
Он вздыхает, ниже наклонив душ.
- Потому что я тебя люблю. И ты заслуживаешь заботы, безопасности и комфорта, моя красота. Как никто другой.
- А если она права?.. Если я разрушу вам жизнь? Вам всем.
- Что такое ты говоришь, Белла. Ты наполняешь ее любовью, эту жизнь. Озаряешь светом, не иначе.
- Я больше всего боюсь... навредить. Ты знаешь, быть... быть в тягость. Вот как сейчас.
Эдвард вздыхает. Глубоко и ровно, я чувствую каждое его движение. А потом обеими руками оглаживает мою спину – от шеи до копчика. Я вздрагиваю и он касается меня нежнее.
- Ты часть моей души и моего сердца, Schatz. Навеки вечные. И ты никогда не будешь мне в тягость.
Я жмурюсь, а Эдвард поднимает мое лицо повыше, к своему. Гладит подбородок и угол челюсти большим пальцем. Синие глаза время от времени заслоняют от меня слезы. Но я упрямо моргаю, чтобы видеть его. Во взгляде Falke правит необъятная, невероятная любовь. Самая настоящая.
- Я не хочу, чтобы ты пряталась от меня. Твои слезы, твои улыбки, твое негодование и страх, Белла, твои сомнения, твои победы. Я хочу знать обо всем, я готов видеть все. Я это выдержу, я к этому готов. Я выдержу тебя любой и с любой тобой я справлюсь, чтобы ни было. Никогда не закрывайся от меня, не давай никому встать между нами. Я здесь для тебя. Я с тобой. Я так люблю тебя, Schönheit. Никто и ничто этого не изменит. Запомнишь? Запомни для меня. Я весь твой.
Я кусаю губы, все еще плача. Но сквозь слезы эти не могу сдержать улыбку. Едва заметную, скорее облегченную, чем радостную. Но настоящую. Мою.
- Мне никто такого не говорил.
- Я буду, - обещает Эдвард, - я с тобой навсегда, Белла. Чтобы ни случилось. Все плохое закончилось.
Я привстаю на цыпочках, обнимаю его шею, тяну к себе. И целую, все еще плача, но не сумев сдержаться. Эдвард бережно касается меня, бережно вытирает слезы, утешительно говорит что-то... а я держу его и не могу оторваться.
- Я так тебя люблю... я так... Falke!
- Тише, моя красота. Это взаимно. Всегда было. С первого взгляда, помнишь?
Насилу киваю, возвращаясь к его груди. Правой рукой глажу у щеки, у челюсти, а левой держусь за его спину. Вода все еще горячая, но я дрожу. И я не хочу, чтобы мы выходили из этого душа. Пока еще не хочу. Медленно, но верно, меня отпускает. Я верю Эдварду: все закончилось. И мои ночные истерики – тоже. Это – апогей. Мы справимся. Мы со всем вместе справимся... если он на моей стороне.
В Берлине наверняка уже почти полночь, но Эдвард меня не торопит. Он знает, как мне нужно это время. Наедине с ним. Здесь, в недосягаемости всего мира. В тепле. Рядом. Эдвард ласкает меня, делает легкий массаж спины, оглаживает волосы. И целует бесконечное количество раз. Снова и снова: страху, сомнениям, тревоге в его нежности просто не остается места. А когда улыбается, стоит мне несмело на него взглянуть... так и вовсе. Я заново учусь верить в себя и в лучшее рядом с Соколом.
Эдвард моет меня, когда все-таки его отпускаю. Бережно распределяет шампунь по волосам, массирует кожу. И гель для душа, без толики пошлости коснувшись везде, где требуется. Я верю ему абсолютно, я отвечаю на каждое его движение. И все больше и больше расслабляюсь. Это физическая любовь, но другого уровня, куда глубже, чем секс. И куда откровеннее.
Эдвард, наскоро ополоснувшись сам, смывает пену с моего тела. Целует у линии волос, у бровей, у скул, убирая шампунь. Все еще улыбается мне уголками губ. Выключает воду.
Эдвард заботится обо мне так, как никогда прежде этой ночью. Подавая полотенце, лично помогая надеть пижаму – ту, из Портленда, с особенно мягкой и теплой розовой кофтой. Сушит мои волосы, изредка играя феном. Я перестаю плакать, слезы сами высыхают. Я унимаюсь рядом с ним и ничего не боюсь. Робко улыбаюсь в зеркало... и Эдвард расцветает, бережно поцеловав мои губы.
Я впервые чувствую такую глубокую привязанность Эдварда, такое неподкупную, невообразимую, безусловную его любовь. Она открывается для меня с новой стороны этим вечером. И я вижу, первый раз так явно вижу, чего она стоит. Чего весь он стоит рядом со мной... и какое истинное благословение мне даровали. Может, все остальное было не зря? Раз Эдвард сейчас здесь.
Он гасит свет и укладывает меня в постель. Ложится рядом, подтягивает выше наше одеяло. Обнимает меня и расслабляется, когда льну к его рукам. Он долго, очень долго гладит мои волосы по всей длине прядей. А я забираю себе его ладонь, медленно и задумчиво целуя костяшки пальцев. Это другой уровень интимности, чем тот, что был у нас в Италии и Штатах. Эдвард видит мою душу... и она ему нравится. Он принимает ее. Он знает, что я точно также принимаю его собственную. Ближе, чем есть, мы уже не будем. Ближе некуда.
И это складывается в моей голове в более чем логичный итог. Я его почти вижу.
- Я хочу, чтобы у нас были дети.
Его пальцы замедляются на моих прядях. Взгляд становится внимательным и осмысленным, немного мерцает в темноте. Эдвард как будто бы застывает, прислушиваясь.
- Правда?
- Да. Я хочу, чтобы дети у меня были только от тебя.
Он сорванно, эмоционально выдыхает, горячо поцеловав мой лоб. Чувствую, как дрожат его ресницы.
- Schönheit...
Я помню всю историю с Маккензи. Я помню ее целиком, хоть и не слышала никогда единой полной версии. Я чувствую его боль. И я знаю, что смогу ее излечить. В моих силах сделать Эдварду подарок, которого он заслуживает. Нам обоим сделать.
- После свадьбы я хочу, чтобы мы... чтобы день рождения у него был следующим летом.
Я никогда не видела такого одухотворенного выражения лица у Эдварда. Словно бы он в нирване и на земле одновременно. Словно бы счастье его совершенно.
Он сдавленно, сбито повторяет мое имя, потянувшись вперед. Целует, тихо простонав, когда потягиваю волосы на его затылке, привлекая ближе к себе. Обвиваю за шею, приподнимаюсь выше на постели. И отпустив губы, дав отдышаться, целую у висков, у щек, у лба. Легонько трусь своим носом о его.
- Эдвард.
- Ты не просто приносишь счастье в нашу жизнь, Schönheit, - доверительно шепчет он, словно бы к божеству прикоснувшись к моему лицу, - ты и есть счастье. В самом чистом виде.
Он почти плачет. В темноте едва ли видно, но блестят его глаза... я довела и Эдварда сегодня. Впрочем, нежность пересиливает во мне стыд, переливается черех край, выплескивается наружу. Я люблю его больше жизни. Я всегда буду его любить. И всегда – до безумия. Неплохой финал плохого дня.
- Эдвард, ты мое чудо.
Я бережно вытираю капельки соленой влаги с его лица. Эдвард хмыкает – мы снова поменялись местами.
- Если бы я встретил тебя раньше. Сколько же я успел глупостей сделать.
- Я успела больше. Но ты встретил меня вовремя. А времени у нас хватит.
Он обнимает меня, крепко прижав к себе. Укладывает так близко, что я слышу его дыхание – чуть сбитое, и биение сердца – такое быстрое. Потрясенно усмехается.
- Ты так хорошо умеешь заставать меня врасплох, Schönheit...
- Я люблю тебя удивлять, ты же знаешь.
Он целует мои губы, быстро кивнув. Улыбается.
Я почти засыпаю, пригревшись у его груди. Касания Эдварда также мерные и нежные, пронизанные лаской насквозь. И его дыхание, и близость, и эта темная ночь, и снег за окнами... я не помню никаких глупостей от Рене. Я не помню ее взгляда и ее слов. Я не помню пощечины. Был только Эдвард и мальчики в моей жизни. Были только мы.
- Белла, - тихо-тихо зовет он. Будто не надеясь, что услышу.
- М-м-м?
Улыбается, не ожидая ответа. Целует мои волосы, погладив у низа спины.
- А можно больше, чем одного?
Впервые слышу, как дрожит его голос. Словно бы украдено.
- Кого, Falke?..
- Ребенка. Хочешь только одного ребенка?
Смеюсь у его шеи, почти просыпаясь. На ощупь глажу у щеки.
- Двое – как минимум, мистер Каллен. Это я могу пообещать.
Эдвард затихает, пораженный моим ответом. Как же быстро стучит у него сердце.
- Ты – моя жизнь, Изабелла. Вся моя жизнь.
Голос теперь почти срывается. Я хочу спросить, все ли хорошо, но Сокол меня опережает. Так горячо, проникновенно целует у скулы, затем коснувшись ее щекой, что вопросы не имеют смысла больше. Кожа у Эдварда влажная.
В Берлине наступает полночь. Кончился этот день.



19-го февраля я просыпаюсь в потрясающем настроении. Совершенно выспавшаяся и бодрая как никогда, с удовольствием потягиваюсь в постели, приникнув к подушке. Комната залита светом, пусть и серым, снегопад закончился, а дождь еще не начинался. В спальне тихо. И во всей квартире тихо. Только тронув мобильный я понимаю, почему: начало одиннадцатого. И Falke, и дети давно начали свой трудовой день... а я все еще в постели. Похоже, это тенденция этой недели.
Притягиваю ближе одеяло, уютно накинув его на плечи. Помню, как сквозь сон Эдвард целовал меня, уговаривая поспать еще немного и отпустить его на работу. Видимо, мне не хотелось, потому что встал он позже, чем обычно. А может быть, просто не хотелось и ему. Наше вчерашнее послабление режима, когда Эдвард остался дома на полдня... ох, жаль, что сегодня уже сегодня. Я скучаю по нему.
Однако этим утром не ощущаю больше никакой вины, нет ее попросту. Я утвердила план статей у Эммета вчера перед выездом в стейкхаус, у меня висят в списке несколько полуготовых статей и еще два обзора надо запланировать, но это не экстренные задачи. Я никуда не опоздала, ничего не проспала и не стану больше торопиться. Только не этим утром.
Это официально одно из самых расслабленных и тягучих моих пробуждений за долгое время. Я даю себе эту вольность, потому что чувствую – она мне нужна. Неспешно принимаю душ, улыбаясь вчерашнему нашему разговору, такому трогательному. И всей этой ночи целиком, целомудренной, но при том до боли интимной. Мы с Эдвардом теперь части неделимого целого. И он, я думаю, верит мне также безусловно. Может быть и хорошо, что Рене была здесь. Она сделала нас ближе.
Я думала о Рене. О ее словах и о том, как это все отразилось на моем настоящем. По разному представляла, что буду чувствовать, когда увидимся (но ни одна теория не подтвердилась). Встретив маму здесь, в Берлине, в окружении людей, которым я небезразлична, что-то поменялось в моем понимании – и ощущениях тоже. Острые реакции первых часов кажутся странными.
Рене стала домашним монстриком для меня, а не ночным кошмаром. Дивиденды, она сказала. Не избавишься. Ну да. Единственное, мы никогда не были так близки, как я бы хотела - уже просчет. Я не простила маму, я не забыла ее слова, но я... отпустила? Вчера – окончательно. Сидя за столом, глядя на нее, слушая эти усмешки и странные реплики, смущение Поля... и когда и Эдвард, и Фаби были на моей стороне после происшествия в коридоре. В душе, где Сокол снова и снова выбирал меня. И когда мы говорили о детях вчера ночью. Каждый делает выбор и я сделаю свой: не стану ломать нашу сегодняшнюю жизнь в угоду своему прошлому. А выбор Рене – ее выбор, мне следует его уважать. А ей, быть может, стоит все же попробовать уважать и меня. Даже если это займет какое-то время.
Иду на кухню, мечтая поставить кофе и вместе с его запахом забыть обо всем раз и навсегда. На ближайшие месяцы. Приятный сюрприз ждет сразу на столешнице. Едва переступаю порог, как слышу этот аромат – ненавязчивый, нежный, цветочный. И семнадцать пионовидных роз, бледно-розовых, безупречных, стоят в прозрачной вазе на нашем обеденном столе. Ваза обернута синей лентой, такой скромной, но шелковой. А рядом – небольшая плотная открытка. В цвет роз, очень нежная. Эдвард писал сам. Черной ручкой. С характерными углублениями на концах слова – он услышал, что именно так я люблю.

«Schönheit,
Люблю тебя, боготворю тебя, горжусь тобой. Никакая тень прошлого не омрачит наше настоящее. Розы распускаются даже в холода, если их согреешь. Я всегда буду рядом и точно не дам тебе замерзнуть. Ты самый красивый цветок, что встречался мне в жизни. Meine Braut. Liebe dich.
Эдвард (невыносимый босс и романтик с большой дороги)»

Смеюсь, прижимая к себе открытку. Она пахнет его парфюмом. И розами. Розы бесподобны. Нежно оглаживаю парочку бутонов, оценив их упругость и какую-то невыразимую, живую, светлую красоту. Чудо.

«19 февраля,
Моя история сообщений, Я:
Я так счастлива, что ты у меня есть, Falke! Цветы erstaunlich, danke!!! Люблю тебя – zum Mond und zurück.
Deine Braut».

Завтракаю омлетом с овощами и ветчиной. Пью черный кофе. Включаю Radio Italia, немного покружившись на кухне под оптимистичные итальянские песни. Frutta malinconia, Francesco Gabbani. Пасмурное небо на пару минут озаряет несмелый солнечный лучик. Нежусь в ярком пятне его света, искренне улыбнувшись. Все в порядке. Все у нас в порядке. Зря я вчера так нагнетала.
Сажусь за статьи не раньше двенадцати. Успеваю написать совсем немного, как вибрирует телефон. Эдвард.
- С добрым продуктивным утром, Liebe!
Его веселый, победностный тон вызывает у меня улыбку. Смеюсь и Эдвард смеется в ответ, очень счастливо.
- У кого утро, у кого – день, мистер Каллен.
- Всем нам нужно больше ленивых четвергов. Как твои дела, малыш?
- Любуюсь букетом. Читаю любовные записки. Слушаю итальянскую музыку и танцую. И вообще, ты знаешь, у меня великолепное настроение.
- Хотел бы я посмотреть на всю эту картину...
- Вечером повторю лично для тебя. Спасибо за розы.
- Ну что ты, солнышко. Надо мне уже оформить подписку.
- К хорошему быстро привыкаешь.
- О да, пожалуйста. Привыкай.
Я смеюсь, крепче прижав к себе телефон. Эдвард вздыхает. Где-то на заднем фоне у него шум улицы и разговоры людей. У меня здесь царит абсолютная тишина.
- У мальчиков все хорошо?
- Более чем. Они разбудили меня в школу сегодня сами, Изза.
- Как так вышло?
- Кто-то другой не хотел меня отпускать.
Я даже не краснею.
- Вечером я тебя не отпущу, это гарантирую.
- Я запомню.
- Да, пожалуйста, - его же тоном отзываюсь я. Слышу, как Эдвард улыбается.
- Мы приедем к шести. Хочешь, поужинаем где-то все вместе?
- Дома, - сразу же отметаю, вспомнив вчерашний вечер. – Давайте поужинаем дома. Что мне приготовить?
Его принимает мой тон. Эдвард говорит мягче:
- Я всеядный, Sonne. Тем более – с твоих рук.
Щурюсь, усмехнувшись.
- Тогда будет сюрприз.
- В нетерпении.
Теперь вздыхаю я. Разговор все же придется заканчивать. Эдвард на работе, да и мне бы написать запланированное.
- Тогда до вечера, Falke. Люблю тебя.
- И я, солнышко. До вечера.
На ужин я готовлю баклажаны Пармиджано. Дети любят лазанью, Эдвард – овощи, а это почти что компромиссный вариант. Куриное филе мелкими брусочками запекаю отдельно.
У нас выдается замечательный семейный вечер. Эдвард приезжает чуть раньше обещанного и Гийомка с радостью помогает мне нарезать овощи. Фабиан с Эдвардом играют в приставку – и это так трогательно, видеть столь простые, но столь значимые их моменты вместе. Никто не заговаривает ни о вчерашнем, ни о других непростых вопросах. Лишь в самом начале, толком не раздевшись, Гийом обнимает меня за талию, спросив, как дела. А Тревор внимательно слушает. Отшучивается, что у него все в принципе прекрасно: тест по английскому перенесли на следующюу неделю. И еще одна хорошая новость от папы: Калеб едет в семьей в Берлин.
- Они будут в Италии, - поясняет Эдвард, налив себе стакан воды и, кажется, сам до конца не все понимая, - зимний отпуск подальше от снегов Портленда. Заедут и к нам. Пока – шестого марта.
- Но у нас не так много места, папа, - протягивает Гийомка.
- Я подготовлю им нашу старую квартиру, котенок. Калеб говорит, они тут на неделю, может, чуть дольше.
Поздно вечером я спрошу у Эдварда, считает ли он, что у брата что-то произошло. Эдвард не уверен, но говорит, что догадывается. Но он еще с ним поговорит.
После ужина убрать со стола мне помогает Фабиан. Гийом утягивает папу в свою комнату, показать что-то для школьного проекта. Фабиан не прячет любопытства, но на разговоре не настаивает.
- Я знаю этот взгляд, Тревор.
Он немного опускает глаза, но нарочито наплевательски пожимает плечами.
- Только если ты хочешь поговорить.
- Знаешь, я приняла решение: больше никакой драмы. Значит, не время нам пока так близко общаться. Все может измениться.
- Твое всепрощение меня пугает.
- Я не хочу омрачать настоящее этим прошлым, - поясняю, запуская посудомоечную машину, вытираю руки полотенцем. – Мне с вами так хорошо и спокойно. И я с вами сейчас. Не стану упускать момент.
- Она уже улетела?..
- Улетает через пару часов. Жаль, что ты не потренировал французский за кофе.
- Ты ведь понимаешь, что цель была в другом.
- Понимаю. Спасибо, Фабиан.
Тревор несмело, неявно мне улыбается. А потом вздыхает и накрывает мою ладонь своей. Рукопожатие у него нежное, но крепкое.
- Мы всегда здесь и ты всегда можешь на нас положиться. На меня, в частности. Если захочешь поговорить, а папа вне зоны доступа.
- Вряд ли такое у нас бывает.
- И все же, - настаивает он. Мрачно.
Я глажу Тревора по плечу.
- Спасибо, милый. Можно я тоже спрошу? Как дела у тебя? У Сиб?
- Она все еще... в своем проекте, - нехотя отвечает юноша, но взгляд его сразу тяжелеет, - пятница, помнишь? Я рассчитываю на эту пятницу.
- У тебя есть подозрение, что что-то случилось?
- Она никогда так надолго не обрывала со мной связь. Как бы пишет, но как бы и... если в пятницу не объяснит, папа разведает. Я уже попросил его.
- Я надеюсь, что все хорошо, Фабиан.
- Я тоже. Иначе это будет на моей совести.
- Ну что ты.
- Я ее оставил, - серьезно признает он, подняв на меня черный взгляд, - ты переоцениваешь ее силу, я тоже так делал. Сиб такая хрупкая... быстрее бы март.
- Уже через две недели.
- Хоть что-то хорошее, - безрадостно вздыхает Тревор.
Февраль и правда выходит стремительным. Один из самых насыщенных и самых быстрых месяцев в моей жизни, он буквально не останавливается, не притормаживает на крутых поворотах событий. Дети переезжают к нам в Берлин. Мы меняем апартаменты. Эдвард делает мне предложение. Рене выбирает момент, чтобы внезапно приехать в город. Мы проводим чудесный уикенд в Венеции. День Рождение Сокола. Эммет дает мне ведущую роль на новом проекте... и все это сразу, вместе, вот так.
Фабиан прав, быстрее бы март. Мне даже интересно, что будет дальше.
Справедливости ради стоит сказать, что за эти две недели жизнь входит в свою колею. И замедляется – пусть не слишком очевидно, пусть неспешно, но это факт. Мальчики привыкают к школе и рутине будней. Мы с Эдвардом на удивление легко встраиваем эту рутину в свое расписание, каждый вечер успевая проводить вместе, все так же семейно, как и в Венеции. Я переживала, что это будет невозможно – и потому более чем довольна.
- В Дании, на родине Эсми, есть целая концепция, Белла – Fredagshygge. «Пятничные уютные посиделки». У нас Fredagshygge каждый вечер.
- Но по пятницам – особенный.
- И то правда.
Мы вместе смотрим фильмы, что выбирают мальчики, пару раз в неделю. На выходные ходим в музеи, дети хотят больше узнать о Берлине и Германии в целом, попрактиковать немецкий, расширить кругозор. Эдвард как слышит такое от Тревора, не верит своим ушам. Но идею мальчишек одобряет целиком и полностью. Теперь у них обоих есть годовые карты посетителей в каждый из значимых музеев и галерей – Каспиан привозит в черных конвертах. Ходи круглый год когда и на сколько захочется. Парки больше всего доволен свободным доступом в Технический музей.
Эдвард больше не поднимает тему детей, что затронули той ночью. Он будто бы делает вид, что мы вовсе это не обсуждали. Но когда в торговом центре Berlin Mall, гуляя в субботу, проходим детскую секцию, я вижу, как загораются его глаза.
Приникаю к плечу Falke и он, будто смутившись, переводит взгляд на мальчиков. Они идут впереди, Гийомка ведет нас к стойке с молочными коктейлями.
- Мне нравится с балдахином, - признаюсь я.
Эдвард хмурится, недоверчиво глянув на меня с высоты своего роста.
- С балдахином?..
- Кроватка. И эти зверушки-погремушки! Однажды мы сюда вернемся.
Приободренный, он вдруг так широко улыбается... так ласково, так спокойно. Целует меня, притянув к себе, и едва ощутимо щекочет, не выпустив из объятий.
- Однажды, Schönheit.
В следующую пятницу Сибель, как и обещает, откровенно говорит с Тревором. Я не знаю, о чем, я не подслушиваю, да и мальчик не спешит делиться, но он становится спокойнее. Быть может, чуть более удивленным, но все же.
Эдвард рассказывает мне сам одним из поздних вечером, перед тем как ложимся в постель.
- Сибель живет у Рэя, Белла.
Изумленно поворачиваюсь к Каллену, привстав на локте посреди нашей постели. Он приглаживает мои волосы, медленно кивая.
- Не понимаю.
- Таня и Рэй встретили Сибель в ресторане, где обсуждали развод еще в середине месяца. Она была в трудном положении, он сказал. Ее матери не было в городе. Она обещала вернуться в первых числах марта. Сибель была одна и на эти недели они забрали ее в свой дом.
- Но разве Таня и Рэй не разводятся?..
- Они взяли паузу на раздумья. Я думаю, Сибель здесь пришлась к месту. Объединяющий фактор.
- Позаботиться о ней...
- Таня всегда хотела быть нужной и... дочку. Да и Аллу веселее. А вот Калеб пока не признался мне, в чем дело. С чего бы отпуск, да и...
Он пытается перевести тему. В этом весь Сокол.
- Ты следил за ней, Эдвард, - замечаю скорее утверждением, чем вопросом.
Каллен не открещивается, но закатывает глаза. Почему-то его это смущает.
- Держал на контроле. Я тебе говорил, благополучие Фаби...
- Даже без благополучия Фабиана. Ты за нее беспокоился.
Эта слабость и Эдварду она не нравится. Но он мне не лжет.
- Я вписался за нее ответственным лицом перед опекой, Изза. Это рационально.
Я придвигаюсь к нему ближе, обнимаю за шею, целую в щеку. Эдвард вздыхает. Гладит меня в ответ.
- Я тобой горжусь.
- Не так уж это и значительно. Фабиан хотел бы, чтобы я сделал больше.
- Вы прошли большой пути за эти месяцы, Эдвард. Я помню, как ты рассказывал мне о ней раньше.
- Я не изменил мнение до конца.
- Но ты дал ей шанс, - массирую его спину, и Эдвард мне сдается, сразу же приникая ближе. – Спасибо. Тревви рассказал тебе?
- Рэй. Если я так положителен в последние дни, Изза... можно мне массаж?
Смеюсь, нежно погладив его у затылка. Целомудренно, но весело целую Эдварда в губы.
- Тебе – все что угодно. Снимай футболку.
Массаж у нас заканчивается совместным приятным времяпрепровождением. Но это другая история, хохочет разгоряченный, обнаженный, нависший надо мной Эдвард. Я прикусываю его нижнюю губу, потягиваю волосы на груди, приникаю так крепко, как могу, всем телом. И энергично киваю. Das ist eine ganz andere Geschichte. Совсем другая история.
Тревор сам рассказывает мне о Сибель и ее скором приезде (на Erasmus Сибель утвердили) в марте. Мы пьем кофе, пока ждем Гийома с театрального клуба (сегодня забираю мальчиков я), и Фабиан, обведя контур своего стакана с флэт-уйатом, делится со мной сокровенным. Он и правда стал куда спокойнее.
- Хорошо, что Рэй был неподалеку тогда. Хоть это и странно. И она так легко согласилась...
- Папа говорит, им нужно было позаботиться о ком-то. А Сибель нужна была их забота.
- Я хочу о ней заботиться, Белла. А я здесь.
Я не напоминаю, что ему всего пятнадцать. Я максимально тактично и очень мягко говорю:
- Ты уже это делаешь, Фаби.
В этот день Эдвард остается в офисе допоздна. Он звонит мне, какой-то излишне встревоженный и хмурый, просит забрать Фабиана и Гийома и побыть с ними. Он не знает, когда вернется.
- Что-то случилось, Эдвард?
- Вопросы по автомобилям. Целая партия отозвана. Мне нужно разобраться лично.
- Хочешь, привезем тебе ужин?
- Я думаю, мне хватит времени лишь на сэндвич, liebe, - насилу шутит он, - но спасибо большое. Я надеюсь быть дома до полуночи.
- За нас точно не переживай, все будет хорошо. Не работай на износ, Falke. Ждем тебя дома.
Он вздыхает, негромко сказав «увидимся» и кладет трубку. Мне тревожно.
Впрочем, с детьми у нас выдается хороший вечер. Едим пасту с тремя сырами и шампиньонами, играем в приставку (сперва Гийом долго и упорно объясняет мне правила FIFA). Пьем чай с пирожными из патиссерии, которые забираем вместе по пути из школы. Время к двенадцати, а Эдварда все еще нет. Телефон у него занят.
Фабиан сдается первым. Желает мне доброй ночи, лично загрузив посудомойку и оставив плед, которым они укрывались с Гийомкой, на спинке дивана. Переписывается с Сибель, обещая ей краткий звонок.
- Доброй ночи, Тревор.
Парки смотрит на меня осоловевшими глазами, нехотя признавая, что завтра идти в школу все же придется. Умывается, переодевается в пижаму и настаивает, чтобы я немного посидела с ним в спальне. Я глажу его волосы, убаюкивая, и Паркер мне нежно улыбается.
- Я люблю тебя.
- Я тоже, солнышко. Доброй ночи.
Не хочу ложиться, не дождавшись Эдварда. Но засыпаю на ходу. Лишь ближе к двум, просыпаюсь, услышав приглушенный шум у входной двери. Потом краткий плеск воды в гостевой ванной. И как Сокол укладывается рядом со мной, тихо, но вполне ясно утягивая в объятья. Приникаю ближе, забираю себе его руки, поцеловав тыльную сторону ладоней. Эдвард тяжело вздыхает.
- Привет.
- Привет, Schönheit. Я разбудил тебя.
- Это ненадолго, - тихонько усмехаюсь, погладив его пальцы. Эдвард и звучит, и выглядит уставшим, но напряжение его пока никуда не девается. – Тебе тоже нужно отдохнуть.
- Как видишь, я как раз и планирую этим заняться.
Поправляю одеяло, подтянув его ближе к плечам мужчины. Стараюсь устроить его по уютнее, тепло погладив вдоль предплечья. Эдвард вздыхает снова.
- Ich liebe dich, - сокровенно произносит. Может мне кажется со сна, но будто с надрывом.
Я хмурюсь. Ласкаю его ощутимее.
- Ich auch. Что с тобой? Получилось решить вопрос?
- Практически...
Голос его взучит сонно. Не надломленно, а устало и сонно. Я накручиваю себя. Эдварду просто нужно отдохнуть, долгий был день.
Я касаюсь его нежнее.
- Засыпай. И завтра утром мне все расскажешь.
- М-м...
Не слишком-то уверенно. Поворачиваюсь в его руках и замечаю, привыкнув к темноте, как смягчаются черты его лица, едва меня видит. Ласково прикасаюсь к россыпи морщинок у глаз и лба. Глажу его виски. И, зная отличное средство, прикасаюсь к мочке уха. Эдвард улыбается уголками губ, облегченно усмехнувшись.
- Ну, Белл...
- Доброй ночи, - наставляю. И глажу его до тех пор, пока Эдвард не засыпает и красивое лицо его полностью расслабляется. Это занимает не больше пяти минут.
Впрочем, утром нам поговорить так и не удается. Эдвард будит меня в начале шестого, извиняющимся тоном попросив завезти мальчиков в школу. Ему срочно нужно уехать.
- Конечно, Эдвард, без проблем. Но что там?..
- Не страшно, - гладит мою щеку, легко придержав у челюсти. Целует, но губы у него холодные. – Позже расскажу.
Спросонья я едва ли замечаю, что стоит у нашей постели уже полностью собранный, гладковыбритый и готовый к отъезду, едва ли не в пальто.
- Спасибо.
- Не за что, Эдвард, - растерянно говорю ему вслед я.
На завтрак жарю блинчики. Дети собираются сами и довольно быстро. В школу мы приезжаем чуть заранее, чем обычно. Желаю мальчикам хорошего дня. Пишу смс Эдварду, но он на нее отвечает далеко не сразу. Мне снова не по себе.
Я работаю из дома, заканчиваю обзор венской кондитерской. Тут подают плетенки с корицей, пан-о-шоколя и хит сезона: плоские круассаны. Эммет просил уделить им особенно внимание, нравятся молодым посетителям, нашей основной аудитории. В комнате мрачно из-за повисшего над городом тумана. Но в столовой у меня уютно, витает аромат свежесваренного в гейзерной кофеварке кофе, так и стоят в вазе с голубой лентой розы от Сокола. И вообще, странное спокойствие наполняет наш дом. Как будто бы неземное.
Я не верю сама себе, когда слышу, как поворачивается ключ в замке. Едва ли три часа дня, вряд ли Эдвард вернулся бы в такое время. Это против всех его правил, если только не выкроил нам час на совместный обед. Забыл что-то?..
Прислушиваюсь – и дверь открывается. Я выглядываю в коридор.
Falke. Как есть он.
Эдвард останавливается в прихожей, как-то странно взглянув на меня с высоты своего роста. Он бледнее, чем обычно, волосы растрепались и все мокрые от снега-дождя на улице.
- Привет, Schatz.
- Привет. Ты рано.
Хмыкает, немного судорожно поведя плечами. Разувается и лишь потом расстегивает пальто. Я подхожу ближе, помогаю ему, сама освободив пару матовых пуговиц. Все так и блестит от влаги.
- Давай повесим в ванной, подсохнет...
- Черт с ним, - Эдвард не глядя бросает пальто на тумбочку у входа, кивнув мне на гостиную. - Надо поговорить, Белла. Сейчас.
Я молча иду за ним следом. В животе все сворачивается в тугой ком.
Каллен проходит в гостиную, кратко обводит ее взглядом, а потом садится на кресло. Очень тяжело. Почти до треска деревянной основы сжимает подлокотники.
- Эдвард?
Он потирает переносицу, делая глубокий вдох. Очень старается сохранить видимую иллюзию спокойствия.
- Schönheit, я хочу, чтобы ты послушала меня очень внимательно.
Присаживаюсь у его кресла, тут же забрав себе ладонь. Впервые за все наше время вместе руки у Эдварда холодные.
- Хорошо. Я слушаю. Что случилось?
- Внимательно, - повторяет он, посмотрев на меня очень серьезно, - и только потом – вопросы.
- Ты пугаешь меня, Эдвард. Тебе нехорошо?
- Мне нормально, - отмахивается.
Но руки не забирает. Наоборот, пожимает мою ладонь крепче, хоть и сразу этого стыдится. Сглатывает. Все вокруг нас как будто бы ускоряется, запускается на особой скорости перемотки, повисая в этом натянутом, гулком напряжении. И голос Falke звучит обреченно, хоть и старается Эдвард с ним справиться:
- Кэтрин подала на меня встречный иск. За Кензи.
Что?! Твою мать! Второй рукой, свободной, я касаюсь его плеча. Кажется, Эдвард чуть подрагивает.
Спокойно, Изза. Спокойно.
- Но ведь срок давности?..
- Еще не истек. Было пару дней, вот она и... за совращение несовершеннолетней девочки при отягощенных обстоятельствах. Алкоголь и вещества.
- Там не было веществ!
- Не было, но это еще нужно доказать. А вот иск есть. И если его удовлетворят...
- С чего бы? Разве у нее имеются доказательства?
- Маккензи может сказать свое слово. Первыми всегда слушают жертв.
Эдвард смотрит на меня снова и на долю секунды в синем взгляде его пробегает искра отчаянья. Слишком яркая, чтобы мне показалось. Крепче обвиваю его ладонь, придвигаюсь совсем близко.
- И что будет, если?..
Он сжимает зубы – под кожей ходят желваки. На щеках проступает нездоровый румянец, а взгляд острый – режет насквозь. Эдвард и зол до чертей, и в отчаянье до ужаса одновременно. Его выдает голос. Глухой и мрачный.
- Пятнадцать лет, Schönheit. Это – пятнадцать лет тюрьмы.


Саундтрек: Negramaro - La Prima Volta