- А что случилось с черной машиной, папа?
Гийом одновременно пытается забраться на заднее сидение высокого «Порше» и расстегнуть свою черную куртку. Ноябрьский ветер нещадно треплет его светлые волосы, они змеями разлетаются на воздухе. Снова идет дождь.
- Я поменял ее, - спокойно отвечает Эдвард. Подсаживает сына, предупреждающе взглянув на меня.
От Фабиана, стоящего рядом, взгляд отца не укрывается. Он мрачно усмехается, намеренно распахнув ворот своего иссиня-черного пальто. Кожа у юноши молочно-белая, так что контраст с ней сразу бросается в глаза.
- Зачем, папа?..
- Новая будет лучше, малыш.
- Судя по всему, ее разбили, Гиойм, - вставляет Фабиан. Хмыкает, когда Эдвард оглядывается на него. – Неопытный водитель, vati?
Он совсем недвусмысленно кивает в мою сторону. Глаза у Фабиана черные, жесткие, отдающие металлическим блеском. Ресницы длинные и темные, тонкие красные губы – то ли улыбка, то ли оскал. Фабиан до безумия красив этой ночью... страшно красив, я бы сказала. И только теперь, на этом ветру возле стейкхауса, на парковке рядом с подменным «Порше» я понимаю, насколько этот мальчик меня ненавидит. Тут даже не неприязнь. Тут именно ненависть. Откуда?..
- Можно и так сказать, Фаб, - пожимает плечами Сокол. Закрывает дверь со стороны Гиойма. – За рулем был я. Садись-ка в машину.
Такого ответа молодой человек явно не ожидает. Он недоверчиво моргает несколько раз, нахмурившись. Идеально вылепленные скулы и линия рта искажается. Фабиан резко выдыхает сквозь сжатые зубы. Но молчит. Обходит «Порше», не претендуя на переднее сидение, резво и изящно усаживаясь назад, к брату. Помогает ему пристегнуть ремни.
- Давай, Schönheit, - Эдвард, старательно делая вид, что все в порядке, мягко касается моей спины – кончиками пальцев, не больше. Но от пробивающейся в его голосе жесткости я невольно вздрагиваю. Сама себе качаю головой.
Эдвард убирает руку, открывает мне дверь переднего сиденья. Проследив, чтобы она не прижала пальто, как уже и повелось тысячу лет прежде, закрывает ее. Долгие три секунды, пока обходит авто, в машине с мальчиками мы одни. Я чувствую прожигающий взгляд Фабиана. Мне не нужно оборачиваться.
Сокол садится на водительское место, сразу же активируя зажигание. «Порше» оживает утробным рыком, загораются огни сенсорной панели, начинает нагревать салон климат-контроль. В этом «Порше» не уютно, оно чужое мне. Здесь не пахнет цитрусами, только каким-то нерезким моющим средством. Музыки не слышно. Золотой конь, вставший на дыбы, на белом руле смотрится угрожающе. Авто трогается с места.
- А мне нравится, когда кожа белая. Она на соус карбонары похожа, - подает голос Гийом, аккуратно проведя пальцами по спинке моего кресла. Я не ощущаю это, но вижу в зеркале заднего вида. Гийом устало, мягко улыбается. Его улыбка дает мне надежду на что-то лучшее. В конце концов, младший Каллен так негативно ко мне не настроен.
Эдвард, чуть оттаивая, хмыкает. Улыбается сыну.
- Ты что же, еще голоден, котенок?
- Не-е-ет, vati, - смешливо протягивает Гийом, с удобством устроившись на своем бустере. Придерживает пальцами левой руки ремень безопасности, выводя на его поверхности затейливые узоры. – Просто мне нравится.
- Значит, в твоем авто будет светлый салон, - мирно подводит итог Эдвард, усмехнувшись. Держит руль более расслабленно, осторожно сворачивая влево на перекрестке.
Город готовится к ночи, покрываясь дымкой дождя и сияя безлюдными мокрыми тротуарами. Где-то в глубине сквера, огороженного черным забором, горят неяркие фонари. В эти скверы возле Александерплатц лучше не заглядывать. Замечаю грязно-белую плитку с синим отсветом у станции метро. Не хочу вспоминать, но все равно вспоминаю ту ночь пятницы... и того мужчину вспоминаю тоже. Ловлю взглядом высокого прохожего в натянутом на лицо капюшоне. Отворачиваюсь от окна.
Эдвард фиксирует взглядом каждом мое движение.
- Белла?
У меня ощущение, что он знает обо всем, что происходит в отдалении двухсот метров от него в каждой из сторон света. Это какие-то паранормальные способности, ей богу... или неописуемая по своей силе жажда контроля. Лучше бы это было у него врожденным качеством.
- Прохладно сегодня...
- Тебе холодно? – он делает температуру в салоне выше, акцентировав мое внимание на нужной функции на сенсорном экране. – Лучше?
Я киваю. И внеплановому уроку, и тому, что принял мой ответ. И вправду – прохладно.
- А какого цвета будет салон в моем авто, папа? – подает голос Фабиан. Он достает из кармана мобильный, разблокировав его сложным графическим кодом. Лицо подсвечивается синеватым цветом экрана.
- Было бы неплохо дождаться шестнадцатилетия, Фабиан.
- Однако ты научил меня еще год назад.
- Для твоей же безопасности. Но в Берлине, например, так и вовсе с восемнадцати можно водить авто.
- Страшный город – и страшный штат эта Европа, - фыркает Фабиан.
- Европа – не штат, - мудро подмечает Гиойм, сонно нахмурившись, - это... регион? Да, пап?
- Верно. Часть света, материк Евразия. Большинство стран входят в шенгенскую зону, - Эдвард плавно уходит влево, успевая проехать на желтый сигнал светофора к нашему проспекту. По обе стороны от дороги тянутся темные аллеи Тиргартена. Невдалеке уже мерцает ярким золотом Колонна Победы.
- Прямо урок географии...
Фабиан фыркает еще раз, утыкаясь в свой мобильный. Выражение лица у него хмурое и даже злобное, парень активно удаляет уведомления, вводя несколько паролей для входа на свою страницу в социальной сети. Кажется, это инстаграм.
- Штат, союз – черт с ними. Ну так что, папа, какой цвет?
- Который ты выберешь, Фабиан, - спокойно отвечает Эдвард, глянув на сына в зеркало заднего вида, - при условии, что определишься с колледжем.
- А если я не пойду в колледж?
- Придется маме отвозить тебя в школу.
Юноша отвечает каким-то неприличным словом. Одними губами, я не слышу его, но выражение его лица явно говорит о недовольстве таким ответом. В салоне авто повисает это удушающая, горячая тишина. Я чуть уменьшаю температуру на сенсорной панели. Эдвард ухмыляется краешком губ. Кладет свою руку поверх моей, очень нежно погладив тыльную сторону ладони. В ответ я пожимаю его пальцы. Вспоминаю, что вообще в этом «Порше» делаю.
Гийом, пригревшись на бустере и так и не сняв куртки, дремает. Он приникает головой к креслу, светлые ресницы даже не подрагивают, а нежно-розовые губы чуть приоткрыты. Малыш напоминает мне Эдвард в нашу прошлую субботу – он спал также. Мне кажется, с Гийомом нам удастся найти общий язык. А вот Тревор... Фабиан...
Он так яростно смахивает страницы на айфоне, вглядываясь в них зло и отчаянно, что Эдвард не выдерживает. Он дает ему ровно пять минут – я невольно засекаю – чтобы проверить почту. Глубоко вздыхает.
- Wir sagten doch, kein Gadgets zum Ferien, Fab.
Я уже и отвыкла от его голоса на немецком. При том, что смысл мне не понять, тон его звучит жестче, чем на английском.
- Einfach rumhängen, eine Verbindung zueinander aufbauen, - тихо шипит Фабиан. Сжимает губы, не отрываясь от экрана.
- Vier. Vier von uns. Wir werden in drei Minuten zu Hause sein. Ich will dein Handy nicht sehen.
- Dieses Mädchen ist in diesem Haus nicht länger willkommen.
- Фабиан!
Я не понимаю, почему Эдвард злится. Он старается сдержаться, но у него не выходит. Как и у Фабиана, у Эдварда заостряются черты лица и особенно ярко выделяются скулы. Под кожей ходят желваки. Он останавливается на светофоре, резко оглянувшись на сына.
Да о чем они там говорят, господи?
- Правила можно устанавливать, если готов соблюдать чужие, папа, - резко переключившись на английский, выдает парень. Убирает с лица волосы, небрежно откинув их назад. Резко, сквозь зубы выдыхает.
В салоне авто уже не просто тепло, уже жарко. Недовольно морщится Гийом, приникнув поближе к креслу. Фабиан, отправив какое-то сообщение, блокирует телефон. Выдерживает прямой взгляд отца.
- Мы ей не рады, - четко, по буквам выдает он. Кивает подбородком в мою сторону, на секунду глянув на меня точно как Элис, исчерпывающе и отвращенно, - пусть об этом знает.
Ситуация принимает опасный оборот. Я вижу, как у Сокола вздуваются крылья носа. Как вспыхивают, тут же погаснув, темные огоньки в его глазах. И как ползут вниз уголки рта – точно такую же картину десять минут назад я наблюдала у самого Фабиана. Они не просто похожи, они – как одно целое, взаимное дополнение. Инь и янь в отношении меня. И я точно не хочу, чтобы между этими двумя пролегала пропасть. В нее упадем мы все. Все в ее черной глубине и закончится.
- Нам нужно узнать друг друга чуть лучше, Фабиан, - опережая Эдварда, что бы он не хотел сказать, вступаю я. – Это нормально, что пока мы чувствуем некую отстраненность. Ты видишь меня впервые, ты точно не обязан принимать меня с первой же встречи. Завтра проведем время вместе – сможем пообщаться, верно? Но за себя скажу сразу: я рада, что вы здесь.
Мою тираду не ожидает никто – в том числе, я сама. Говорю уверенно, неспешно, как отрепетированно. Но это – искренние слова. И даже Фабиану нечего им противопоставить, как бы он не хотел. Правда, при упоминании завтрашнего дня он чуть скалится. Легко нам точно не будет.
Эдвард же ошарашенно поглядывает на меня со своего места. И недоверчиво, и влюбленно одновременно. Раглаживаются нелюбимые мной морщинки злости на его лице, пропадает эта напряженная скованность. И пальцы больше не сжимают руль как шею своего злейшего врага.
На сей раз я сама глажу его – аккуратно, тепло прикасаюсь к плечу, прочертив на пальто неровную широкую линию. Краешком губ Эдвард улыбается мне. Ну вот. Так уже лучше.
Загорается зеленый. И через два квартала мы подъезжаем к воротам подземного паркинга. Они, заприметив чип авто, поднимаются автоматически. Фабиан прячет телефон в карман.
Он выходит из авто первым, стоит Эдварду только приостановиться на своем парковочном месте. Ступает на бетонный пол, непроницаемым взглядом посмотрев на отца.
- Дай мне ключи.
Сокол, неглубоко вздохнув, исполняет его просьбу. Ничего не говорит.
Фабиан, резко повернувшись на своем месте, быстрым шагом направляется к двери, за которой находятся лифты в квартиры. Отзвук его шагов отдается в тесном пространстве паркинга. Серые стены как никогда грязные, а свет ламп чересчур яркий.
Эдвард потирает пальцами переносицу, задумчиво проследив взглядом за сыном. Хмурится.
- Он очень... темпераментный, - шепотом признаюсь я. В роли родителя я наблюдаю Эдварда впервые. И он так искренне, так глубоко в нее погружается, что ощущаю тихий восторг внутри. Я вижу новую грань своего Сокола, и эта грань мне до безумия нравится. Он умеет любить верно и беззаветно. И он знает, что по-настоящему важно в этой жизни.
- Слишком на меня похож, - горько усмехается мужчина, убирая руку от лица. У него усталое выражение, но в этой усталости есть место теплоте. Эдвард нежно, дав мне проследить за каждым своим движением, целует мои пальцы. Дыхание у него горячее, приятно согревает кожу.
- Извинишь его?..
- Даже не думай, - тянусь к мужчине навстречу, ласково огладив его левую щеку, - раз похож на тебя, то все будет отлично.
Эдвард принимает мой легкий, целомудренный поцелуй. Сразу же расслабляется, по-мальчишечьи довольно хмыкнув. Убирает прядку волос мне за ухо.
- Да уж, Изабелла...
Я делаю глубокий вдох, приникнув к его плечу. Вот уже и паркинг, безлюдный и гулкий, не кажется таким враждебным местом. Сзади нас тихонько посапывает Гийом.
- Пора домой, - глянув на младшего сына, шепчет Эдвард. Отстраняется, коснувшись моих волос напоследок, и вынимает ключ-карту из зажигания. Слышу, как громко открывается его дверь – а затем и дверь заднего сидения.
- Тут ярко, vati, - жалуется Гийом, приникая к папе, как только тот расправляется с ремнями его бустера, - и холодно...
- До кровати осталось чуть-чуть, Spatzen, - ласково говорит ему Эдвард. Забирает сына на руки, бережно придержав его спину. Легко целует светлые волосы.
Гийом не выглядит на свой возраст – он и ментально, мне кажется, младше. Его это личные особенности или сложилась какая-то ситуация... я не знаю. Но я вижу, как умиленно и трогательно любит его Эдвард. Не просто особенно – а прямо-таки всепоглощающе глубоко. Каждому из своих сыновей он отдает и душу, и сердце. Они – те самые люди, без которых никак ему не выжить. И ради которых он на многое готов пойти.
Я закрываю «Порше», принимая у Эдварда ключ-карту. А еще открываю ему дверь в лифтовую. Гийом, устроившись на его плече, спрятавшись в темноте ворота пальто, выглядит вполне себе удовлетворенным жизнью. Эдвард держит его мягко, но надежно, и мальчик это знает. Папе он доверяет больше, чем себе.
- Спасибо, - тихонько благодарит меня Falke, когда пропускаю его в лифт первым. На этаж нажимает сам.
В зеркале лифта мы отражаемся все вместе, и впервые – втроем. Эдвард наблюдает за моим выражением лица, за взглядом, но я и сама до конца не знаю, что чувствую. Это... особенное ощущение. Лучше буду смотреть на Гийома. Он само очарование, когда так доверительно спит.
- Он у тебя очень красивый.
Сокол хмыкает, приникнув щекой к макушке сына.
- Он больше похож на свою мать, Белла.
- Зато у него твои глаза. Вот уж где сокровище...
Эдвард тепло улыбается, чуть наклонившись вперед и поцеловав мои волосы. Он окончательно расслабляется.
- Спасибо, моя ласточка.
- Ты его так интересно называешь... «Spatezhel»?
- Spatzen, - он улыбается, эта улыбка вкупе с нежностью, какой говорит это слово, меня прямо-таки пронзает. – Воробышек.
Двери лифта открываются. Вот и наш этаж.
Эдвард заходит в апартаменты первым, внимательно всматриваясь в темноту коридора. Полоска света видна у гостевой – именно ее он выделил сыновьям, аргументируя, что там им будет удобнее всего. Фабиан дома, уже хорошо. И Фабиан точно в комнате.
- Vati, - тихонько стонет Гийом в плечо папы.
- Уже дома, малыш, - уговаривает Эдвард.
- Давай я, - когда пытается одной рукой развязать шнурки его ботинок, а второй удержать сына на себе, предлагаю. Быстро распускаю бежевые шнурки, помогая мальчику освободиться от обуви. – Вот так.
Качаю головой на очередное «спасибо». Ставлю ботинки в прихожей на отдельную полку шкафа. Снимаю свое пальто. Эдвард несет сына сразу в спальню. Несколько раз тепло целует его висок, когда мальчик ворочается в его объятьях.
Вижу, как дверь открывается. Свет заливает коридор. Ни звука – только скрип дверных петель. Свет погасает. Дверь закрывается.
Я стараюсь ни о чем этим долгим вечером не думать. Смотрю на знакомые апартаменты, увидевшие уже так много, на свою обувь в прихожей, на пальто на вешалке. Раздеваюсь автоматически, также автоматически мою руки. Не вслушиваюсь в тишину, не приглядываюсь к полоске света за дверью гостевой. Оглядываю себя в зеркало, подмечая, что не все так плохо. Только я устала. И куда больше морально, нежели физически.
Наливаю себе воды на кухне и почти сразу же всю ее выпиваю. Наливаю еще. Смотрю на усилившийся дождь за узкими, но высокими окнами. Не вижу ее, но знаю – картина Фабиана ровно по ту сторону стены, в нише гостиной. Помню ее, будто сама нарисовала. И впервые задаюсь вопросом: почему на картине нет Элис?.. Или Эдвард мне просто не объяснил?..
Ставлю чашку в умывальник. Смываю косметику в ванной комнате. Переодеваюсь в свою пижаму, аккуратно сложив вещи на журнальном столике. Моя сумка с озера Мюггельзе – новообретенный гардероб – так и покоится у шкафа Сокола. Я ее не разбирала, Эдвард – тоже. Но никто из нас из поля зрения ее и не убрал.
Бережно кладу свой апельсиновый кулон на прикроватную тумбочку. Открываю балкон. Сажусь на постели нашей общей спальни – совсем скоро той единственной, в которой буду ночевать. Почему-то не верится. И почему-то впервые за день мне страшно.
Забираюсь под одеяло, обнимаю себя руками. Закрываю глаза. Считаю до десяти. Глубоко дышу. Открываю. Убираю с лица волосы.
На душе все еще неспокойно, но это вязкая, непостоянная тревога. С ней можно не только жить, но и спать. Спать я хочу сейчас больше всего.
К тому моменту, как Эдвард заходит в комнату, аккуратно приоткрыв для себя дверь, я все еще сижу на постели. Теряю счет времени.
- Не спишь, Красота?
Я пожимаю плечами, рассеянно глянув на часы. Оказывается, прошло уже больше часа с нашего приезда – и даже новый день наступил.
- Я жду тебя.
Эдвард закрывает дверь, умудрившись сделать это бесшумно. Подходит к постели, аккуратно опустившись на нее рядом со мной. Расстегивает воротник своей рубашки, мягко, но в то же время внимательно взглянув на мое лицо.
- Тебе нужно отдохнуть, солнышко.
- Знаешь, я и планировала этим заняться, - утомленно хмыкаю, пробежавшись пальцами по волосам мужчины. Морщинки радости появляются в уголках его глаз. Он ухмыляется, игриво наклонив голову ниже, ближе к моей руке. Я глажу теперь и его висок, и скулу, и щеку. Кожа теплая и такая знакомая... моя. Это мой Эдвард.
- Иди ко мне.
Он нежно посмеивается моей быстрой фразе, легко поцеловав тыльную сторону ладони.
- Пару минут – и я весь твой.
Он держит слово. Через пять минут в комнате гаснет свет.
- Дети спят? – спрашиваю, когда откидывает для себя одеяло.
- Оба, - кивает Эдвард, устраиваясь на второй половине кровати. Довольно, победно ухмыляется, когда переметываюсь на его сторону. Не даю шанса не исполнить слово и не быть моим полностью. – Ух, Schwalbe, ты такая теплая!..
- Это хорошо. И то, и это, - бормочу в его шею. Приникаю к груди, по-собственнически ясно обвив за талию. На Соколе мягкая серая пижама, он пахнет гелем для душа и волосы его еще чуть влажные.
Эдвард улыбается, чувствую кожей, поцеловав мою макушку. Гладит волосы и спину. Накрывает нас обоих одеялом. И хмыкает, когда закидываю ногу на его бедро, призывая окончательно капитулировать.
- Ну все, никуда мне не деться...
- То-то же.
Он теплый, в комнате теперь темно, а с балкона веет свежим воздухом. Я вдруг чувствую, засмотревшись на покачивающуюся штору, и чувство это странное – что это и вправду наша спальня. Наш дом. И мне легче.
- Хороший получился День Благодарения...
- У меня есть множество причин для благодарности Богу, - отзывается на эту тихую фразу Эдвард, массируя мою спину, - и тебе я благодарен тоже, Белла. Что сегодня ты была со мной.
Утыкаюсь в его плечо, задумчиво обведя контур выреза футболки для сна.
- Я правда рада с ними познакомиться... я и не ждала, что они сразу меня примут, Эдвард, не думай, что я такая глупая...
- Ну что ты. Ты слишком смелая, чтобы быть глупой. И знаешь... я очень рад, что вы наконец встретились. Что ты позволила этому случиться.
- Ты опять все в мою пользу обращаешь. Видишь?
Эдвард гладит меня по щеке, осторожно приподняв мое лицо. Смотрит прямым, ясным взглядом. И синие глаза даже в темноте сверкают. Это какое-то магическое зрелище.
- Я в день Благодарения со своей семьей, Белла. Благодаря тебе. И я счастлив.
Вздыхаю, теснее прижавшись к его груди, телу, рукам – чтобы каждой клеточкой только Эдварда чувствовать, ничего больше. Его близость, его запах, его слова – все это прямое подтверждение, постоянное напоминание, зачем я все это делаю. Потому что я хочу быть с ним. Каждый день Благодарения.
- Люблю тебя.
- Люблю тебя, Wunder, - эхом отзывается он, пригладив мои волосы. – У нас будет время поговорить завтра. Пора спать, моя девочка.
- Ты слишком вжился в роль папочки...
Эдвард смешливо фыркает моему сонному бормотанию, ласково, тепло поцеловав мой лоб.
- Вот и не спорь. Доброй ночи.
…Счастливого Дня Благодарения.



Я вижу перед глазами детский силуэт. На темном фоне стены, лишь наполовину выглядывая в полоску света из окна, он недвижно стоит посреди комнаты. Нашей спальни.
Сперва мне кажется, что это продолжающийся сон, какая-то иллюзия, так затейливо вылившаяся в детскую фигурку. Потом – что это все обман зрения, я просто еще до конца не проснулась.
Однако я лежу без движения, уставившись в одну точку не меньше минуты, а картинка не меняется. Я не сплю. Я ясно вижу всю остальную спальню, густую тьму интерьера, наши с Эдвардом вещи у комода, свою сумку и кулон... я чувствую на талии пальцы Эдварда, в волосах – его дыхание. И тепло, скорее даже жар тела, так тесно прижатого к моему – с Соколом даже зимой можно спать без покрывала.
Этот детский силуэт реален. По крайней мере, об этом говорят все физические факты. Только как же он... не двигается? Совсем!
Я медленно, стараясь сполна оценить ситуацию, поднимаю голову со своей подушки. Иной угол зрения поможет понять лучше?.. Как бы не так. Ничего в позе ребенка не меняется. Он даже дышит неслышно, незаметно, без толики бормотаний... просто стоит и смотрит в окно. Спиной к нам.
И только лишь присмотревшись к его профилю, я замечаю знакомые черты лица. Да это Гийом!
Пару секунд в замешательстве не двигаюсь с места. Любопытство и недоумение почему-то сменяет леденящий душу ужас. Он такой глубокий и первобытный, что я не до конца отдаю ему отчет. Ситуация походит на сцену из хоррора.
- Гийом?.. – негромко, мягко зову я. Голос не подводит, не дрожит. И тон довольно ровный.
Ребенок никак не реагирует на мой оклик. Он словно статуэтка, изящно замершая посреди комнаты. Он как неживой.
- Эдвард, - я пожимаю пальцы Сокола, все еще придерживающие мои, резво к нему обернувшись, - Эдвард, проснись пожалуйста!
В отличие от мальчика, Каллен меня не игнорирует. Он сонно хмурится, неглубоко вздохнув, и медленно, совсем нехотя открывает глаза. Кажется, сон у Сокола сейчас был как никогда глубоким.
- Schönheit, – и удивленно, и непонимающе зовет он. Утешающе гладит мою ладонь. – Дурной сон приснился?
- Не мне... не я. Подожди. Гийом здесь.
Эдвард часто моргает, долю секунды осмысливая мои слова. Поднимается на локте, посмотрев вперед, в сторону окна. И сразу же просыпается.
Я наблюдаю, как Эдвард откидывает одеяло, быстро поднимаясь с постели. На его лице еще присутствует отпечаток сна, но он почти сразу же тонет в сдержанном волнении. Собранный, серьезный и четко знающий, что делает, Сокол осторожно подходит к ребенку. Присаживается рядом с ним на корточки, близко, но все еще на расстоянии несколько сантиметров.
- Парки, это папа, - тихонечко зовет он, задевая дыханием рукав пижамы сына, - пойдешь к папе, любимый?
Гийом реагирует на его голос.
- Нееет!..
- Тише, Spatzen, тише-тише, - уговаривает Эдвард, бережно погладив его спинку. Нежно целует скрытое пижамой узкое плечико.
Гийом вздрагивает, чуть повернув голову в сторону отца, и, нахмурившись, сонно, неуклюже касается щекой его виска. Так медленно, лениво поворачивается, ориентируясь на слова папы, что выглядит совершенно беззащитным. Он супится, поджав тонкие красные губы. Ресницы на его щечках чуть-чуть подрагивают, а вот ладони недвусмысленно касаются папиных плеч. Он доверяется ему.
- Вот так, сыночек, - приговаривает Эдвард, ловко перехватывая ребенка в своих объятья. Он делает это нежно и очень ласково, но при этом так быстро и... естественно, будто Гийом сам попросился на руки.
- Ш-ш-ш, Парки, - утешает он, когда мальчик неслышно, но хрипло бормочет что-то в его плечо. Накрывает подбородком его макушку, поднимается на ноги. Кивает мне на дверь.
- Так бывает, - когда тяну на себя ручку, едва различимым шепотом объясняет мне, приметливый к каждому микродвижению сына, - позже, Белла... спасибо, что разбудила меня.
Я придерживаю дверь, пропуская его в коридор. Эдвард накрывает ладонью затылок мальчика, согревая его. Гийом, почувствовав папу, доверчиво прижимается к его груди. Он прячет лицо у его шеи, некрепко держится руками за плечи. И дышит уже совсем ровно, не стараясь вырваться... И ничего больше не говорит.
Эдвард несет младшего сына в гостевую комнату. Я уверена, что мне не следует идти за ними, но почему-то я игнорирую здравый смысл. Ведомая любопытством или каким-то ночным безумием, бесплотной тенью иду следом. Не уверена, что даже приметливый ко всему Эдвард замечает – он слишком увлечен ребенком.
Останавливаюсь у косяка двери, заглянув во вторую спальню. Большая светлая постель, тысячу раз мне знакомая, встречает идеально ровным одеялом и подушкой на стороне Гийома. Я лично заправляла это постельное белье, уточнив у Эдварда, станут ли дети спать вместе, в одной кровати. Он сказал, что это стало для них привычным – на данном этапе – когда приезжают в Берлин. Однако он уже задумался о покупке другой мебели.
Каллен кладет ребенка на стороне у входа, ту, что пустует. Фабиан, недовольно нахмурившись внезапному вторжению в их спальню, поднимает голову. Привстает на локтях, до боли напоминая мне привычку Эдварда... и оборачивается на сжавшегося в комочек Гийома на руках отца.
- Он что же?..
- Да, - одними губами соглашается Сокол, разравнивая под головой младшего сына пуховую подушку, - ш-ш-ш, Парки, я здесь, папа здесь. Все хорошо.
Гийом супится, приникнув лбом к груди Сокола. Собственническим и ясным жестом обхватывает его талию, тянет к себе, ближе. Судорожно вздыхает, когда Эдвард ласково гладит его спину снова – массирует, стараясь усыпить.
Фабиан садится на постели, обняв свои колени. У него взъерошены ото сна волосы, пижама иссиня-черная, с открытыми рукавами и укороченными пижамными брюками. Но взгляд, темный и живой, выражает сострадание. Нет там ни раздражения, ни смеха, как сегодняшним вечером. Фабиан любит брата, это правда. И это лишний повод для Эдварда гордиться своими сыновьями.
- Vati!..
- Ага, - утешающе, нежно соглашается Сокол, тепло поцеловав волосы Гийома, - я тут, малыш...
Фабиан оглядывает комнату – скорее машинально, чем осознанно, просто инстинктивно. И брови его взлетают – угрожающе и резко – когда видит меня. Юноша сжимает зубы.
- Еще тебя здесь не хватало!
Он говорит чуть громче нужного. Гийом вздрагивает, как-то сникнув в объятьях папы, сорванно, придушенно всхлипывает.
- Фаб, - окорачивает старшего сына Эдвард, краем глаза тоже приметив меня, - не теперь.
- Но она!..
- Не теперь, Фаб, - бескомпромиссно отрезает Сокол. Он смотрит на сына пронзительно и строго. Фабиан поджимает губы, горделиво вздернув голову.
Я стараюсь придумать причину, почему вообще здесь стою. Смотрю, как успокаивает Эдвард Гийома, пристроившись на самом краешке постели, как нежно и бережно гладит его волосы, шею и спинку. И как мальчик льнет к нему...
Фабиан смотрит на меня в упор несколько секунд, и темные глаза его разгораются. Ресницы дрожат от гнева, а уголок рта предательски искажается. Он хочет что-то сказать плохое вслух. И ему явно не по нраву, что я за всей этой сценой наблюдаю.
Только вдруг он переключает внимание с меня на брата. Раздосадованно выдыхает.
- Пап, - отрешенно произносит. Отодвигается подальше к краю постели.
В тусклом свете из окна, так и не зашторенного на ночь, мало что различимо. Но темное пятно, медленно расползающееся по простыне, мне заметно. В комнате как будто становится еще теплее. И неспешно, но верно появляется запах. Ему требуется секунды три, чтобы стать заметным.
Эдвард приподнимает Гийома, невольно подавшись назад. Успевает встать с постели, прежде чем пятно достигнет его места. Дыхание у него становится совсем неслышным.
- Он опять...
- Я вижу, Фаб, - отмахивается. – Вставай и ты тоже. Живее.
Гийома будит движение вокруг. Или неожиданная теплота в районе паха. Или мокрая пижама. Он открывает глаза, недоуменно посмотрев прямо перед собой. Видит папу и кожа его, бледная в целом, покрывается румянцем у щек.
- Вати-и-и, - подвывает он.
- Парки, - тепло ему улыбнувшись, Эдвард гладит ребенка по волосам, - привет, солнышко.
Гийом опускает глаза вниз, стараясь уловить причину всего происходящего, основную суть событий. Теперь мокрое пятно он видит собственными глазами.
- Вати, я... вати! – в его тоне появляется самое настоящее отчаянье. А синие глаза мерцают и вспыхивают двумя маленькими звездами. В них уже собирается соленая влага.
- Ничего. Иди сюда. Иди ко мне и ни о чем не думай, это не страшно.
Эдвард берет Гийома на руки, забирая с мокрой постели. Кивает Фабиану на их вещи в углу комнаты.
- Найди нам свежую пижаму, Фаб.
- Я не буду менять постельное!
- Я прошу пижаму, не постель, - четко, но несколько раздраженно уже повторяет Эдвард, - Парки, не стоит плакать. Это все мелочи.
- Я опять... я...
Эдвард качает головой, ласково поцеловав сына в щеку. По ней уже катятся крупные, поистине детские слезы. Я ни на секунду теперь не верю, что Гийому недавно исполнилось одиннадцать лет.
Хватит мне оставаться в позиции наблюдающего.
- Я займусь постелью, Фабиан, - негромко, но отчетливо сообщаю обоим Калленам, сострадательно глянув на Гийома, - помоги папе.
Юноша хочет съязвить что-то, но почему-то сдерживается. Тяжело поднимается с кровати, быстрым шагом направляясь к неразложенному чемодану. Опускает его на пол, резко расстегивает молнию. Эдвард благодарно, тронуто смотрит мне в глаза – целую секунду. Гийом плачет, уткнувшись в его плечо, детская спинка судорожно вздрагивает с каждым неровным вдохом. Эдвард накрывает ее своей широкой ладонью, утешая. Не слушает смазанных, горьких извинений. Он делает их ненужными, не обращая на них внимания. Крепче прижимает сына к себе и включает свет в ванной комнате. Ступает в коридор, щелкнув выключателем, и прикрывает за ними дверь.
Фабиан выуживает из кипы вещей новую пижаму брата, демонстративно встряхнув ткань перед моим лицом. Ударяет ладонью по выключателю в гостевой спальне. Выходит.
При свете ситуация выглядит несколько печальнее, чем в темноте. Я очень стараюсь не обращать внимание на запах. Открываю окно, стягиваю пострадавшую простынь с матраса (благо, он сухой), в комок сбрасываю наволочки подушек и пододеяльник. Даже покрывало – и то отправляется в грязное белье.
В комоде напротив есть свежее белье. Я знаю, где оно находится, я понемногу осваиваюсь в апартаментах Эдварда и чувствую себя здесь свободнее. В конце концов, скоро они станут моим домом.
Я меняю постельное очень быстро. То ли потому, что ночь и некоторые действия идут на автомате, то ли потому, что, вольно или нет, а вслушиваюсь в происходящее в ванной. Там шумит вода. Затем она стихает. Потом кран снова открывается. Слышу я и хлопок ванного шкафчика для полотенец.
Заправляю одеяло, застегивая несколько пуговичек сбоку, когда Эдвард возвращается в спальню. Гийом, пунцовый и с заплаканными глазами, нерешительно выглядывает из-за его плеча. Перебирается на простыни без лишнего звука, когда папа опускает его на кровать. И вжимается лицом в подушку, закусив губу. Вид у него прямо-таки исстрадавшийся и до безумия усталый.
- Т-ты останешься?..
- Конечно, Парки, - Эдвард присаживается у изголовья, бархатно погладив волосы мальчика, убирая их с вспотевшего лба, - но тебе нужно будет закрыть глаза.
- В темноте... все иначе.
- Я буду здесь, - напоминает Сокол, влюбленно малышу улыбнувшись, - папа здесь. Тебе нужно отдохнуть, мой Spatzen.
Фабиан, обогнув меня, тоже входит в комнату. Гасит в ней свет, ударив по выключателю еще раз. Тяжело, натужно вздыхает. Садится на свободный край постели.
Ну и хорошо. Я забираю кучку грязного белья, удобно перехватив ее обеими руками. Понимающе киваю Соколу, когда оборачивается в мою сторону. Он смотрит на меня так признательно и нежно... мой любимый взгляд.
- Спокойной ночи, мальчики.
Дверь за мной закрывает – захлопывает – Фабиан. Но я на него не обижаюсь.
Отношу простыни в бельевую, запускаю стирку и кладу капсулу внутрь машинки. Мою руки с мылом два раза. На кухне ставлю чайник, приметив время – три двадцать ночи. Завариваю себе молочный улун. Возвращаюсь в нашу комнату. Выхожу на балкон, проигнорировав холод ноября. Делаю два больших, обжигающих глотка. И глубоко вдыхаю запах ночи. Она оказалась дольше, чем я думала.
Вдалеке, между двумя сизо-синими тучами, мерцают крошечные звезды.



Я всегда просыпаюсь в объятьях Эдварда. Даже вопреки распространенному мнению, что люди в середине ночи укладываются каждый на свою сторону постели и утром, хотят того или нет, просыпаются порознь. Если я сплю с Соколом, по его воле или по моей – мы друг друга не отпускаем. Эдвард горячий, когда спит, прямо-таки пылающий, и мне бывает жарко. Но я просыпаюсь в этом жаре, скидываю одеяло – и сплю дальше. Ни разу, когда ложились в одну постель, мы не просыпались на разных ее сторонах.
Мне начинает казаться, что сегодняшнее утро станет первым.
Я хмурюсь, еще во сне, потому что не чувствую Сокола. Нет привычной тяжести его тела, глубоко дыхания у моих волос, тепла кожи и характерного, едва уловимого ее аромата. Я знаю Эдварда от и до, знаю каждую его черту, каждое его касание. Но ничего не чувствую. Его здесь нет.
Я глубоко, рассеянно вздыхаю, потянувшись вперед. Лелею надежду, еще в своей липкой, серой полудреме раннего утра, что мне показалось.
И нахожу его ладонь. Широкая и теплая, она, мягко коснувшись моих пальцев, тут же их некрепко пожимает. Я успокаиваюсь. Все в порядке. Он здесь. Просто я... просто ночь была долгой.
Ответно обвиваю пальцами его руку. Нежно, едва касаясь, глажу кожу вдоль запястья. И только теперь, краем сознания, подмечаю, что что-то не так. Ощущения... другие. И нет привычной жесткости темных волосков, спускающихся вниз. И пальцы вроде бы не такие длинные. И запах... это комната пахнет Эдвардом, наши простыни, или он сам? У него разве был гель для душа с ароматом ментола?..
Я медленно, не особенно желая просыпаться, открываю глаза. Просто чтобы разобраться. Уточнить – мало ли, что покажется спросонья. Однако почти сразу, как я поднимаю голову на своей подушке, натыкаюсь на белозубую, широкую улыбку Фабиана.
- С добрым утром, Reiz (прелесть) - ласково приветствует он.
Я вздрагиваю, инстинктивно отдернув свою руку. Это не Эдвард, это Фабиан держит мою ладонь. И, похоже, так просто отпускать не собирается. Крепко сжимает пальцы. У него они тоньше, чем у отца, изящнее наверное. И запястье меньше, ну конечно, он же еще мальчик. Но вот кожа, и размер руки, и это прикосновение... либо я схожу с ума, либо юноша и вправду копия Эдварда. Во всех отношениях.
- Чего ты, Reiz? Или как он тебя называет? Liebster (Любовь)? Schöne (краса)? А. Schönheit, - Фабиан хмыкает, почти до боли сильно сжав мои пальцы. И только затем их выпускает. Ухмыляется.
Он сидит на нашей с Соколом постели, на его стороне, в позе по-турецки. Уже облаченный в поседневную одежду из черных джинсов и такого же черного пуловера с черепами, рассыпавшимися по ткани. На его шее – чокер, на руках – браслеты. Правда, с правой, которой касалась я, он их все перебросил на левую. Теперь там не 3, как положено, а все семь вулканических украшений.
Фабиан отнюдь не выглядит сонным. Он проснулся давным-давно, хотя часы на прикроватной тумбе демонстрируют семь утра и тридцать восемь минут. Лицо свежее, глаза сияющие, а красные тонкие губы то и дело изгибаются в улыбке. Фабиан получает удовольствие от всего, что происходит. Прямо-таки злобный гений.
- Что ты здесь делаешь?
- Очень вежливо, Изабелла, - фыркает он. Убирает руку, опираясь обоими локтями о свои колени. Зачарованно на меня смотрит. – Даже без «доброе утро», Фабиан?
- Доброе утро, Фабиан. Что ты здесь делаешь?
Мальчик улыбается краешком губ, точь-в-точь Сокол. Ерошит свои черные волосы, проведя по ним пятерней.
- Любуюсь на спящих красавиц.
Я делаю глубокий вдох. Это бесполезно. Мне нужно успокоиться и взять себя в руки, иначе тур будет за Фабианом. Все к этому идет.
Я глубоко вздыхаю, медленно, расслабленно потянувшись. Сажусь на постели, откидывая от себя одеяло. Мальчик наблюдает за каждым моим движением.
- Ты всегда так целомудренно одеваешься на ночь, принцесса? – оценивающим взглядом окинув мою пижаму, хмыкает он. - Разве таким соблазняют папочек?
Я пропускаю его слова мимо ушей. Мне нужно достойно войти в эту игру. Я постоянно недооцениваю юношу, а это – фатальная ошибка. Играть так играть. Вдвоем, Фаб.
- Ты выспался, Фабиан, как считаешь?
Он изгибает бровь.
- У меня джетлаг, дорогой биолог. Наверное, ты пропустила лекцию по циркадным ритмам, раз спрашиваешь.
- И давно ты бодрствуешь?
- С пяти.
- Ты тут с пяти утра?..
- С шести тридцати. Не льсти себе, не такое уж это и зрелище. Хотя, когда ты принялась гладить мою руку, мне понравилось.
- Вуайеризм – так это называется. Ты слышал про такую девиацию, Фабиан?
- Девиации – по твоей части, Изабелла.
Я улыбаюсь ему так дружелюбно, что на мгновенье вздрагивает эта выстроенная маска игры на его лице. Фабиан прищуривается, скрывая подозрение в этой эмоции, но мне удается ненадолго выбить его из колеи. Это к лучшему.
- Знаешь хорошее средство от джетлага?
- Секс?
- Лучше. Кофе.
- Я смотрю, твоя успеваемость была ниже среднего, принцесса. Всем известно, что кофе – худшее решение в этом случае.
- У тебя отличный балл по биологии, как я вижу. Однако кофе, прогулка и коричные булочки – верная помощь. Поверь мне.
- Ты видела погоду за окном?
- Она изменилась со вчерашнего дня? – я выглядываю за спину Фабиана, где по ту сторону стекла мрачно возвышается проспект Шарлоттэнбурга. – Дождя уже нет.
Фабиан кривится, его красивое лицо искажается.
- Там холодина.
- Тебе ли бояться холода, житель Мэна?
Юноша ухмыляется, оценив мою фразу. Горделиво вздергивает подбородок – опять же, я знаю, откуда у него этот жест. Черные глаза горят тысячей огней.
- Твоя взяла. И куда пойдем?
- В пекарню в квартале отсюда. Они уже открылись. Папа спит?
- Они оба, - при упоминании отца, Фабиан чуть мрачнеет. Я тоже помню эту ночь во всех подробностях. Но для расспросов сейчас не время – пусть и Эдвард, и Гийом сперва отдохнут.
- Ты умеешь выбираться незаметно.
- Прямо как ты – подобралась к отцу, а никто и не знал, - мило подмигивает мне мальчик. Опирается руками о простыни, вызывающе смотрит на покрывало между нами. – Хотя ты тут все еще не живешь. Это был блеф.
- Извини?..
- Твои вещи. Их нет. Только зубная щетка. Ты здесь ночуешь, Прелесть – и только.
- Верно подмечено, Фабиан.
- А еще отец тебе не доверяет – и правильно делает.
Я приглаживаю волосы, заинтересованно глянув на молодого человека.
- Даже так?
- Ага, - он невозмутимо кивает, потянувшись назад и отодвинув ящик прикроватной тумбы. Вижу там упаковку презервативов. – Таблетки ты не пьешь. Потому что он знает, что пить не станешь – забудешь случайно. А что бывает потом, всем известно.
Мне нужен еще один глубокий вдох. И крепкий, очень крепкий кофе. Я так рада, что Фабиан приехал. Все, что было до него, включая странные звонки от странных женщин, Элис, Керра – все это детский лепет. Фабиан – тяжелая артиллерия. Вот почему он так сюда рвался. Он на самом деле намерен от меня избавиться.
- Нехорошо рыться в чужих вещах, Фабиан.
- И в чужих банковских картах тоже. Элис последнее время допускает прокол за проколом – рассказывает подружкам о своем папочке.
- Я не знала, кто ее отец, если ты об этом.
- Еще бы. Это все абсо-о-лютная случайн-о-о-ость, - специально растягивая слова, уверенно и доверчиво кивает он. – Ну так что. Кофе с булками? Здоровый образ жизни?
- Обязательно. Но мне нужно пару минут.
- Ты так гладила мои руки, Изабелла. Я думаю, мы теперь достаточно близки.
- В будущем тебе лучше так не делать. Встретимся в гостиной.
Поднимаюсь с постели, намеренно откинув одеяло подальше – оно чуть цепляет Фабиана, задев его браслеты. Беру с журнального столика свои вещи. Закрываю дверь ванной на замок. Смотрю в зеркало, на себя, уже вовсе не сонную, скорее пунцово-ажиотированную, встревоженную... и несколько раз умываю лицо ледяной водой. Успокоиться. Мне нужно успокоиться. Это даже не первый раунд. Впереди у нас еще весь день.
Вода помогает. И расческа. И тушь. И туалетная вода Эдварда, сняв колпачок с которой, я делаю глубокий вдох у самой крышечки. Я делаю это все ради него. Я с ним хочу быть вместе.
Раз. Два. Три.
Можно.
Выдыхаю. Надеваю темно-сиреневый пуловер и джинсы. Укладываю волосы по плечам, не собирая их резинкой. Надеваю свой кулон с соколом и ласточкой. Готова.
Фабиан, расположившись на диване гостиной, напротив своей картины, терпеливо меня ждет. Какой же он все-таки высокий...
Изображает улыбку, когда захожу. Идеальная тишина дома ничем не нарушается. Темнота коридора, гостиной и серого Берлина прекрасно друг друга дополняют.
- Ты талантлив.
- Считаешь? По мне – мазня.
- Папа очень ценит эту твою картину.
- Она всегда ему нравилась. Может, из-за фигур – он хорош в математике. Рассказывал тебе смысловой посыл?
- Да. Но у меня есть вопрос.
- Даже так?..
- Элис. Ее на этой картине нет. Или мне не объяснили.
Он тихо, мягко смеется. Вызывающе, но в то же время – снисходительно. Фабиан сам на себя в эту секунду не похож.
- Элис – и есть эта картина. Рамка, фон – называй как хочешь. Без нее нашей семьи бы не было. Связующее звено.
- Она мне об этом не рассказывала.
- Конечно. Тебе никто полноценно не доверяет, Изза, - мудро объясняет юноша, - заметь же это наконец. И не строй иллюзий.
Я улыбаюсь так дружелюбно, как могу. И как могу искренне.
- Я хотела бы заслужить твое доверие, Фабиан. Твое – и Гийома, конечно же.
При упоминании брата он сжимает зубы. И смотрит на меня очень злостно.
- Соперника ищи по своим силам. Разберись со мной, прежде чем трогать Гийома. Или отца.
- Мы уже движемся в правильном направлении, - глянув на то, как сжимает руки в кулаки, что аж костяшки пальцев белеют, аккуратно произношу я, как можно более повседневно, - пойдем за кофе.
Фабиан, глянув на меня исподлобья, резко выдыхает. Надевает на лицо маску невозмутимости снова. Только кожа не такая бледная, как была, пробивается румянец. Фабиан на меня злится. Не верит, что вреда его семье я не причиню. На мгновенье я очень горда за мальчика – он так ревностно, так рьяно оберегает близких. Он очень их любит. Он точно Эдвард... семья – прежде всего.
Мы выходим из здания через пятнадцать минут после моего пробуждения. Дождя и вправду нет. Фабиан идет с пальто нараспашку. Я свое застегиваю, перетянув поясом. Ветер по-настоящему осенний.
- Как ты умудрилась прожить в Германии столько времени и не заговорить на немецком? – интересуется юноша, когда мы останавливаемся на светофоре.
- У меня не было необходимости.
- Это не Норвегия и не Дания, Изза. Тут не так популярен английский, как хочешь верить. Признай свою неспособность к обучению и неуважение к традициям.
- А ты хорошо говоришь на немецком, верно?
- Это логично. Мои предки отсюда.
- Верно.
Мы идем по улицам просыпающегося Берлина и это настолько же странно, насколько... привычно. Вот так идти с Фабианом. Ощущать его неподдельный интерес и в то же время злость, стремление вывести меня на чистую воду. Его переживания о тех, кто дорог. Его стремление выбрать вопрос пожестче, ответ на который не даст усомниться в моих худших качествах. Он так сосредоточен, что порой наступает на лужи, оставшиеся с ночи. Его обувь темная, это ее спасает. Я лужи предусмотрительно обхожу. То и дело на Фабиана поглядываю, и он, хмуро отвечая мне взглядом, не понимает. Раздражается.
Не верится, что не так давно я шла по этой же дороге, в эту же пекарню, после одной из первых и откровенных ночей с Соколом. Сегодня здесь с его сыном. Еще один рубеж на пути к чему-то лучшему. Никто не обещал, что он будет легким.
Впрочем, у пекарни Фабиан открывает мне дверь. Переступает свой юношеский негативизм, ведясь на поводу хорошего воспитания. Но заходит за мной следом очень быстро, практически вталкивает внутрь жаркого помещения. Довольно ухмыляется. Эта эмоция на его лице уже почти как данность для меня.
- Расскажешь мне, что любит Гийом? – когда останавливаемся у витрины, прошу я.
- Он тебе вчера сам сказал.
- Улитки, я помню. Есть ли что-то еще?
- Кофе в его возрасте не пьют.
- Из выпечки, Фабиан. Из десертов?
Он видит, что не ведусь на его агрессивные, раздраженные ответы. Втягивает воздух через нос, распахнув свое пальто еще шире. Девушки за прилавком откровенно любуются молодым человеком. Фабиана можно на обложку Vogue, не меньше. Он лучшее урвал у Эдварда, тут крыть нечем. Правда, сложный характер отца тоже никто не отменял. Фабиан возвел его в степень.
- Брауни. Или шоколадные круассаны. Чем больше шоколада, тем лучше, - отвечает он. Довольно тихо.
- Я тоже люблю шоколад. Отлично.
- Вряд ли кого-то тут интересует, что любишь ты, - глянув на одну из девушек по ту сторону витрины, Фабиан вдруг краснеет, говорит отчетливее и жестче. – Делай уже заказ.
- Ты определился?
Он игнорирует меня, отвернувшись от восхищенного взгляда бариста. Сует обе руки в карман.
- Два американо, две улитки с корицей, два пустых круассана и два шоколадных, и брауни, пожалуйста. А также бриошь с малиной.
- Что нибудь еще? – негромко зовет девушка. Волосы у нее темно-соломенные, глаза зеленые, а брови подведены хной. Ее зеленый передник гармонирует с таким макияжем. На руках татуировка двух сердец, связанных воедино.
Я оглядываюсь на Фабиана.
- Baguette mit Schinken und Käse, Schosson mit Apfel und Latte mit Ahornsirup (Багет с ветчиной и сыром, шоссон с яблоком. И латте с кленовым сиропом), - на красивом, но очень жестком, твердом немецком отзывается он. Девушка от агрессии в голосе даже теряется на долю секунды. Рассеянно кивает.
Я расплачиваюсь своей картой. Фабиан так пристально за этим наблюдает, что, когда отходим к стойке у окна подождать заказ, я вопросительно на него смотрю.
- Делаешь вид, что не пользуешься его кредиткой, Изабелла?
- Еще не доводилось.
- Он тебе ее не выдал?
- Фабиан, ты ведь даже не пытаешься в меня поверить. Почему?
Он поражен моим ответом. Или не ожидает такого вопроса. И все еще немного румянца жжет его щеки из-за взгляда девушки. Руки до сих пор в карманах, и мне кажется, что они влажные. Фабиан как никогда похож на подростка сейчас. Не глядя на весь свой вызывающий образ и кажущуюся взрослость.
- У тебя не может быть благих намерений. Не пытайся заставить меня в это поверить – мы уже такое проходили.
- А у тебя есть девушка, Фабиан?
Он так зорко, резко оборачивается на меня, что едва не вздрагиваю. Но даже губу умудряюсь не прикусить. Испытывающе на него смотрю.
- А это твое дело?!
- Ты ведь любишь ее. Почему тогда не веришь, что я могу любить папу? Любовь же существует.
Он вздергивает подбородок, сжав губы. Красивый профиль выглядит угрожающе в эту секунду.
- Потому что папа может слишком многое тебе дать, кроме любви. И я в жизни не поверю, что ты от этого отказалась бы, будь все иначе. Влюбилась бы в него, будь он другим человеком.
- Но это так.
Он и секунды мне не верит. Я вижу это в его взгляде. Фабиан будто бы знает что-то... будто бы уже в такой ситуации был.
- У тебя через месяц будет «Порше». Люди и за меньшее готовы стать кем угодно и кого угодно убедить в своей любви. Не трать хоть на меня силы, Изза.
- Я правда похожа на такую женщину?
- Нет, - горько выплевывает он, - и это страшнее всего.
Я хочу что-то еще сказать ему, но девушка из-за стойки нас перебивает. Заказ готов. Кофе на бумажной подставке, крафтовый пакет с выпечкой. И отдельно – заказ Фабиана. Она лично передает ему пакет, чуть коснувшись руки краешком пальца. Оба вздрагивают, только Фабиан – едва заметно. И оба краснеют снова. Я делаю вид, что ничего не замечаю. Первая выхожу из пекарни, не дав Фабиану открыть мне дверь.
Уже у самого дома, когда проходим сквер на подходе к нему, юноша останавливается. И меня вынуждает рядом остановиться, придержав рукой. Едва не роняю кофе.
- Фабиан!
- Скажи мне, как далеко ты готова зайти? – он смотрит на меня пристальным, испытующим взглядом. И говорит крайне отрывисто и резко. – Вчера ты видела... то, что видела. С Гийомом. Не только простыни готова менять, верно? Не только показывать чудеса постельных техник. Что еще? Нас исключишь из его жизни? Привяжешь к себе? Устранишь Элис? Что?! Говори мне немедленно!
Он на эмоциях. Из-за случившего в пекарне, а может, из-за недостатка сна, крепкого кофе, не знаю... ночных приключений. Или всего вместе. Еще и помноженного на сложный этап в жизни – подростковый возраст никому не давался легко. Фабиан напоминает мне загнанного, отчаянного ребенка в эту секунду. И мне очень хочется его утешить. Я и вправду многое бы отдала, чтобы мальчики мне доверяли.
- Я никому из вас – никому из твоей семьи, Фабиан – не причиню вреда, - тихо и спокойно, но ясно объясняю ему. – И я не призываю тебя прямо сейчас в это поверить. Но я буду рядом – и ты сможешь убедиться. И ради твоего папы я и вправду на многое готова. Ради него самого, а не всего прочего. И у тебя будет возможность меня проверить – думаю, еще не один раз.
- Далось мне проверять тебя!
- Давай назовем это «наблюдение». Если у тебя хоть одно подозрение появится в моей корысти, ты выиграл.
- И что ты сделаешь? Уйдешь?
- Позволь это решать нам с твоим отцом, ладно? Если он скажет мне уйти – уйду.
Фабиан смеется – режуще и горько. Под его кожей ходят желваки.
- Неплохая попытка, Прелесть.
- Мы друг друга услышали, ладно? У нас сегодня полдня вместе, помнишь?
- Еще бы. Здоровья тебе.
Я вздыхаю, поудобнее перехватив подставку с кофе. Киваю Фабиану на наш дом. Ничего не отвечаю, предлагаю просто вернуться. В конце концов уже половина девятого. Вполне возможно, что нас ждут.
Ключ-картой открываю вход в здание. Вызываю лифт. Гнетущая тишина разбавляется громким дыханием Фабиана. Он прожигает меня взглядом, где есть и недоумение, и злоба. Почему-то теперь он на меня зол. Так сжимает пакет с завтраком, что бумага надрывается, оставляя на себе следы его пальцев.
Но лифт приезжает. И даже останавливается, без особых приключений, на нашем семнадцатом этаже.
Ключи, забрав у меня из рук, вставляет в замок сам Фабиан. Я не спорю с ним. Терпеливо жду, пока отопрет дверь. И захожу следом за юношей, снова и не претендуя ни на его манеры пропустить меня, ни на первенство. Закрываю блестящий маленький замочек.
В квартире все еще тихо и тепло. Умиротворяюще, я бы сказала. Этим стенам ни наши подозрения, ни агрессия, ни тревога, ни боль неведомы. Я дома. И Фабиан, мне кажется, испытывает что-то похожее.
Я ставлю кофе на кухонную тумбу. Фабиан оставляет здесь же пакет. Делает несколько больших глотков своего латте – не подумала бы, что любит такой кофе, еще и с сиропом. Мрачно смотрит в окно.
Через какое-то время мы оба слышим, как открывается дверь спальни. Гийом, негромко топая, прокрадывается на кухню. Выглядывает из-за стены, улыбнувшись Фабиану и как-то поникнув, завидев меня. Он еще сонный, волосы взлохмачены, но глаза уже серьезные и живые. Веки еще чуть опухшие от ночных слез.
- Доброе утро, Гийом, - мягко улыбаюсь ребенку я. – Ты голоден? Мы принесли завтрак.
- Булочки?..
- И шоколадные круассаны. Буди папу и идите к нам.
- Папу будить уже не нужно, - раздается голос Эдварда. Он появляется в коридоре из-за спины Гийома, накрыв ладонями его плечи. Ласково их гладит, наклонившись и поцеловав макушку сына. – С каких пор вы такие ранние пташки, Фабиан?
- Тлетворное берлинское влияние, - фыркает юноша. Обходит меня, сделав вид, что не замечает. Направляется вглубь квартиры – Отвратный у вас тут кофе, vati. Как на наших заправках.
Эдвард переводит вопросительный взгляд на меня, но я успокаивающе ему киваю. Ничего страшного. Все нормально.
- Переодевайся и давай завтракать, Spatzen, - похлопав сына по плечу, произносит Каллен. – Я жду тебя.
- Чур без меня круассаны не доставать! – и робко, и решительно отзывается Гийом. Смотрит на меня с подозрением.
Демонстративно убираю руки от пакета.
- Как скажешь!
Мальчик скрывается в глубине квартиры вслед за старшим братом. Слышу плеск воды в ванной комнате. Эдвард, еще теплый ото сна, но уже хмурый, подходит ко мне вплотную. И немного, но расслабляется, когда обнимаю его за талию. Кладет голову на мою макушку, уткнувшись носом в волосы.
- Что было, Schwalbe?
- Утро, - легонько целую его челюсть, погладив по плечу, - доброе утро, Falke.
- Мне стоит что-то знать?
- Что завтрак совсем скоро, - я с удовольствием приникаю к его груди, поглубже вдыхая родной запах, он жизненно мне сейчас нужен – чтобы говорить спокойно как минимум. – И тебе тоже неплохо бы переодеться. А то я за себя не отвечаю.
- Он сам пришел к тебе?..
- Фабиан? Да. И я предложила сходить в пекарню.
- И что же?..
- И теперь круассаны тут. Что ты хочешь услышать, Эдвард? Что мы подрались по дороге?
Он смешливо хмыкает, устало приникнув к моему лбу. Ласково меня целует, погладив талию.
- Хочу убедиться, что с тобой все в порядке. Я знаю своего сына.
- Я бы тоже хотела его узнать, - успокаивающе оглаживаю его спину, массируя область между лопатками, - скажи мне лучше, как ты. И как Гийом?
Он вздыхает, несколько нервно облизнув губы.
- Это сомнамбулизм. У него иногда случается. И... последствия. Мне кажется, он испугался. И нового места, и перелета, и всех этих новых впечатлений – просто всего было с излишком за эти сутки.
- Мне жаль.
- Не страшно. Неприятно, но не страшно, - сострадательно говорит Эдвард, оглянувшись за наши спины, в коридор, - я хотел бы сказать тебе спасибо за эту ночь, солнышко.
- Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Ты это знаешь.
- Тут речь шла не совсем обо мне, - Эдвард ласково оглаживает мои волосы, пробежавшись пальцами по прядям, - и мне не перестать удивляться. Тому, как мне повезло.
Я улыбаюсь ему искренне и тепло, так, как Эдвард заслуживает. Привстаю на цыпочки и легко, целомудренно его целую. Мне нравится ощущать, как Эдвард расслабляется в моих объятьях, ровнее становится его дыхание и теплеет кожа. Он гладит мои ребра, талию своими теплыми ладонями. И пахнет собой. И собой меня окружает. Потрясающе.
- Доброе утро, - шепотом, коснувшись его едва проклюнувшейся щетины, шепчу я.
Синие глаза так и сияют. Любовью. Я на все ради этого его взгляда пойду.
- Доброе утро, моя радость, - нежно отвечает он.
Через какое-то время, расположившись за круглым кухонным столом все вместе, мы завтракаем. Эдвард заваривает чай для Гийома, а сам большими глотками пьет свой черный кофе. Фабиан демонстративно отодвигает стакан с латте, заварив себе крепкий чай. Подает Гийому салфетку, когда тот заканчивает с шоколадным круассаном – все вокруг него шоколадное.
В отличие от старшего брата, Паркер-Гийом ко мне хоть немного, а расположен. Он что-то спрашивает у меня про морских животных, делится впечатлениями от посещения океанариума в Барселоне, куда папа брал их прошлым летом. Потом вспоминает, что в школе они делали презентацию о дельфинах – и интересуется у меня, как долго они могут жить на воле и в дельфинарии. Расстраивается, услышав две принципиально разные цифры. Больше в дельфинарии он ходить не будет.
Гийому нравится и чай, и круассан, и булочки с корицей. Ему нравится, что рядом папа, который сегодня ночью спал с ним, нравится, что впереди у них целый день вместе. И что Фабиан тут. И даже я уже не такая помеха, как казалось прежде. Гийому со мной хоть немного, а интересно. И про ночное происшествие он, кажется, и вовсе не помнит.
- Мы поедем на твоей машине? – когда отношу тарелки в мойку, а Эдвард доливает ему чая, зовет Гийом.
- Нашу машину – белую – позаимствуют Белла с Фабианом. А для нас с тобой Каспиан пригонит кое-что новенькое.
- Что, vati?!
- Ты доверяешь ей машину? – изумленно глянув в мою сторону, с подозрением зовет Фабиан, перебив брата.
- Белла отлично водит, Фаб. Тебе не о чем беспокоиться.
- Я понимаю, что твой «Порше» - авто будущего, но разве там уже есть автопилот?
- Фабиан, - предупреждающе отрезает Эдвард, сурово на сына посмотрев. Но берет себя в руки, говорит уже спокойнее. – Все будет отлично. Расскажешь мне, какая из кофеен понравилась тебе больше всего.
- Или какой бариста приглянулся, - хмыкает мальчик. Скидывает в мусорку недоеденный шоссон.
- Скажи, ты давно такой поклонник спешелти-кофе?
На вопрос отца Фабиан пожимает плечами.
- Было бы чем еще в этом Берлине заняться. Да и Гийом мечтал побыть только с тобой.
- Да! – вставляет юный Каллен, энергично кивнув. - Так что Каспиан привезет, папочка? Что?!
- Увидишь, - Сокол ерошит его волосы, заботливо убрав остатки шоколада со щеки, - я надеюсь на твое благоразумие, Фабиан, ты ведь понимаешь?
- Мое? Да я святой, vati, - посмеивается юноша, обернувшись ко мне. Улыбается. – Так ведь, Изабелла?
- Мы отлично проведем время, - успокаиваю Сокола, ответно улыбнувшись молодому человеку, - и вы повеселитесь в музее. Когда уезжаете?
- Каспиан уже здесь. Как позавтракаем.
- Отлично. Тогда мы тоже.
Эдвард смотрит на нас обоих с подозрением. На меня – испытующе, на сына – предупреждающе. И только Гийом своим детским лепетанием разряжает обстановку.
Мы спускаемся на паркинг вместе. В лифте Эдвард демонстративно обнимает меня за талию, недвусмысленно коснувшись щекой волос. Гийом наблюдает за этим с интересом. Фабиан – мрачно. Но никто ничего не говорит.
Каспиан ждет у яркого-синего «Porsche Panamera». Виттории же рядом нет.
- Vati! – восхищенно протягивает Гийом, глянув на авто. - На этом поедем?..
- Погоняем, - подмигивает ему Эдвард, забирая у помощника ключи. – Белла, карта уже в машине.
- Погоняем? – тихонько уточняю у него я, изогнув бровь. Сокол мне мягко улыбается. Подступает вплотную, легко поцеловав в лоб.
- Очень осторожно погоняем. Правда.
Вздыхаю, когда он отстраняется. Стараюсь выдавить улыбку.
Фабиан, ожидая у белого «Cayenne», нетерпеливо стучит по капоту.
- А мы, похоже, будем ехать по десять километров в час! – громко жалуется и отцу, и Каспиану. - Ну же, Изабелла, садись уже.
- Фаб!
Я кладу Эдварду руку на плечо, утешающе его погладив. А потом целую, помассировав пальцами его затылок. Сокол тяжело вздыхает, но уступает мне. Улыбается искренне.
- Берегите себя.
- И вы, - наставляю, коснувшись краешком пальца уголка его шва, - до встречи.
- До встречи, Белла. Тревор, увидимся! – Гийом, находясь на пике своего восхищенного возбуждения, залезает в салон нового авто. - Поехали, vati! Вати-и-и!
- До вечера, мистер Каллен, - откланивается Каспиан. Кивает мне. – Изабелла.
И мы расходимся по своим машинам. С подземного паркинга, мигнув фарами, Эдвард велит мне выезжать первой. И до самого съезда на трассу неотрывно следует сзади. Мы расстаемся на автобане, уводящем к техническому музею. Вижу, как скрывается синий «Panamera» за поворотом.
Фабиан, только теперь пристегнувшись на переднем сидении, улыбается мне крайне возбужденно.
Вот мы и остались вдвоем. До вечера.



Кофейня с громким названием «Всевидящее око» располагается в маленьком, но известном районе Берлина - Hansaviertel. Я знаю, что она была одной из первых спешелти-заведений в городе, а потому обладает особым шармом. Не уверена, что у Фабиана интерес именно к кофе, но, не оценив стандартный напиток из пекарни, выходит, он знает, каким настоящий кофе должен быть на вкус. Может быть, мне удастся хоть немного, но разрядить возникшее между нами напряжение.
Всю дорогу до кофейни юный мистер Каллен ведет себя на удивление примерно. Молчаливо и с интересом смотрит в окно, не имеет ничего против современной немецкой музыки, безучастен к моему стилю вождения – не отпускает замечаний и шуток на сей счет. Хотела бы я расценить это добрым знаком... но червячок сомнения внутри не дает. Рано расслабляться.
Из-за некой скованности, тяжелой тишины между нами и бесконечного графитового монументального Берлина за окнами ощущаю легкую нервозность. Не могу отпустить мысли и они, получив долгожданную свободу, пестрой чередой перебивают друг друга по значимости и смыслу. Не могу даже нервничать за сохранность белого «Порше» - такой данностью, по сравнению с днем наедине с Фабианом, кажется его вождение.
К тому моменту, как мы паркуемся возле кофейни, я чувствую себя уставшей. Фабиан же, грациозно покинув салон, решительным шагом направляется ко входу в заведение – он как никогда бодрый.
Внутри приятно пахнет кофе. Меня успокаивает аромат свежемолотых зерен, горячего молока, пряной выпечки. Хотя здесь предпочтение отдается паштейшам – португальской сладости – выбор традиционной кондитерской мысли не меньше. Но все внимание, само собой, отдано кофе. В заведении, где всего пять крохотных столиков, бар и стойка у окна, представлено свыше семнадцати позиций разных напитков. Два моносорта, две смеси – по градации всемирной ассоциации кофе все они набрали больше 86 баллов – отличный результат, близкий к совершенству.
Фабиан увлеченно просматривает меню. Мне льстит, что оно здесь на английском – впрочем, как и в большинстве кофеен «третьей» волны.
Приветливый парень за стойкой предлагает нам с Фабианом свою помощь. Юный Каллен выбирает флэт-уайт, последовав моему примеру. Будет яркий контраст после латте с сиропом, но я молчу. Если уж и пробовать что-то из кофейной классики в спешелти-заведении, то точно не латте.
Мы устраиваемся за небольшим барным столиком на двоих невдалеке от окна. Столешница сделана под мрамор, как в итальянских кофейнях, а вот стулья деревянные, под стать немецким пивным. На полу – плитка с выцветшим португальским узором. Паштейши приносят на цветастом блюдечке с азулежу. Фабиан удивленно изгибает бровь.
- Они тут идейные...
- В Европе в целом, но в Германии – особенно – любят идеи, Фабиан.
Мальчик усмехается, как умеет лишь он – кривовато, очаровательно и почти что нагло. Надкусывает паштейш.
- Это белковый соус?..
- Заварной крем и слоеное тесто. Монахи принимали обет молчания, чтобы не выдать рецепт за пределы Лиссабона.
- То-то же, - смеется он, пробуя сладость еще раз, - монахи также верны на поверку, как земные женщины.
Я внимательно наблюдаю за выражением его лица. Фабиан перехватывает мой взгляд. Его зрачки чуть шире, чем мне казалось раньше.
- Что заставляет тебя сомневаться в верности людей, Фабиан? Я могу спросить?
- А если не сможешь – не спросишь?
- Мне интересно.
- Интерес - благое дело, - со знанием дела соглашается он, доедая первый паштейш, - я конкретно в женскую верность не верю, Изабелла. Если нет родственных связей.
- У тебя были примеры?
- Примеры – это вся мировая история, любой год, любая часть света, любое событие. Ты вроде бы биолог, а не бакалавр исторических наук.
- А в семье?
Фабиан мне грозно, предупреждающе улыбается. Скалится даже. Его красивые черные ресницы подрагивают.
- Не без этого. Но тут не твое дело.
Нам приносят кофе. Пенка на флэт-уайте идеальна. Мальчик забирает себе ту чашку, что левее. На ее белом фарфоровом боку ведет тонкую линию – от ободка до донышка.
- Есть какой-то способ доказать мою верность?
Решительность в моем голосе Фабиана забавит. Он отрывается от чашки, очень нежно, почти по-отечески заглянув мне в глаза.
- Своим принципам? Своим целям?
- Твоему отцу.
Фабиан поджимает губы, с трудом сдерживая улыбку.
- Я так не думаю. Иначе я бы тебя уже проверил.
- Но Фабиан, ты ведь веришь в любовь.
- Только не нужно этих романтических песнопений, Белла, ради бога! – театрально взмахивает руками он. Предусмотрительно отодвигает подальше блюдечко с паштейшами. – Мы оба здесь для того, чтобы Гийом побыл с папой – ни больше, ни меньше. А со мной ты еще и на безопасном от них обоих расстоянии.
Бариста переговариваются о чем-то за стойкой. Остывает мой флэт-уайт. Фабиан одобрительно кивает первой пробе своего кофе – не горячего, а приятного, не горького, а насыщенного. Истинного для Берлина – кофейной столицы Европы.
Я даю себе волю выразить то, что мне хочется прямо сейчас. Здесь, посреди этой уютной крохотной кофейни, наедине с Фабианом, совсем рядом к нему. Запах кофе подбадривает.
- Я не знаю, что случилось в прошлом, - делая акцент на каждом слове, наклонившись ближе к столу, а потому говоря тише, обращаюсь к юноше, - и я понимаю, что ты не расскажешь мне об этом. Но я гарантирую – и я могу гарантировать – со мной все будет иначе.
Фабиан жмурится, как от хорошей шутки. Энергично кивает.
- Еще бы. Громкие слова.
- Все карты тебе в руки.
Фабиан откидывается на спинку своего стула, скрестив руки на груди. Пронизывающе, испытующе на меня смотрит. Хочет признавать или нет, а, похоже, впечатлен. На каплю, на мгновенье – а верит в то, что говорю. Раздумывает?..
- Я запомнил это, - наконец выдает вердикт он, делая еще один небольшой глоток флэт-уйата, - посмотрим, так ли все, как ты говоришь. Кофе тут отличный.
- Мне тоже нравится. Спасибо, Фабиан.
Он никак не отвечает на мою благодарность, адресованную первой части фразы. Невозмутимо допивает свой напиток. И минут пять, не меньше, ничего мне больше не говорит. Изучает взглядом кофейню, хоть мне и чудится, что мысли его далеки отсюда. Фабиан для меня загадка. Но тем и притягательная, что отражает в себе душу Эдварда. Я не могу на мальчика насмотреться, раз за разом находя эти сходства. Мы изначально с ним не равны и никогда не будем, но мне Фабиан-Тревор симпатичен. Просто потому, что его отца я люблю сильнее, чем кого бы то ни было в своей прежней жизни.
- Как ты познакомилась с Элис?
Нам приносят по второй чашке кофе. На сей раз – пикколо. Более концентрированный флэт-уйат, в чем-то – эспрессо макиато, в чем-то – эспрессо лунго с каплей молока. Фабиан морщится, когда пробует, но вкус кофе перебивает горечь. Ему нравится.
- Мы разделили столик в кофейне в дождь. Она была очень мила.
- Она умеет, как и мы все, быть милой, - соглашается юный мистер Каллен.
Он опускает стопку от пикколо – пустую – на столешницу. Звук громче, чем я ожидаю, но не вздрагиваю. Моя излишняя реакция на громкие звуки, что возникла после того дня в квартире Сокола, начинает меня напрягать, надо с ней что-то делать.
- Элис говорила, у вас с ней замечательные отношения.
- Она и вправду считала тебя лучшей подругой?
- Мы неплохо общались, - аккуратно признаю я.
Фабиан задумчиво хмыкает, оглянувшись на барную стойку. Будто смотрит что-то в меню над ней.
- Папа сделал для Элис больше всех, - очень тихо говорит, не оборачиваясь ко мне, - а Элис умудрилась подсунуть ему... тебя. Это будет с ней еще долго.
- Элис не знакомила нас, Фабиан. Мы правда встретились случайно.
- Она разве не предлагала тебе? Зная, что... и сама... она не отличается большим умом, как и все девушки в ее возрасте, Белла. Вот и все.
- Ты рассуждаешь со знанием дела.
- У меня оно есть.
- Нам ведь не обязательно враждовать, Фабиан. Я не враг ни тебе, ни Элис, ни тем более – Гийому.
- А кто ты? Часть семьи, хочешь сказать? Думаешь, после свадьбы что-то изменится?
- Твой отец не делал мне предложения.
- Сделает. Это вопрос времени. И ты его примешь. И будешь с ним во веки веков, согласившись принять двоих пасынков и падчерицу, верно? Как в сказке просто. И не из-за денег, о нет. Из-за чистой и вечной любви. Из-за желания весь мир вокруг любить. И стать частью нашей семьи не формально, а истинно. Опять же – любовь правит. Хочешь, чтобы я поверил в этот бред?
Он саркастично говорит. Почти не жестикулирует, выделяет особые слова и не стесняется в выражениях. Его глаза горят. Его ладони сжаты от напряжения. Фабиан весь как на иголках, преображается с каждым произнесенным словом. Я бужу в нем все то необузданное, грубое и решительное, что таится в молодых мужчинах. И Фабиан ведется у меня на поводу, распаляется, открывается. Он со мной откровенен сейчас – а это важнее всего.
- Да, - спокойно отвечаю я. Так емко и кратко, что парень теряет нить разговора на одно мгновенье. Смотрит на меня недоумевающе.
- Еще раз?
- Да, Фабиан. Потому что так и есть. И ты знаешь, что такое любовь. Ты влюбленный человек.
Он морщится так, словно я узнала нечто постыдное и горькое, что прячет в глубине души. Почти сразу пытается замять эту ситуацию, сохранить лицо. Но уголок губ предательски вздрагивает. И блестят синие глаза.
- Понятия ты обо мне не имеешь. Никакого.
- Это проще увидеть, если знаешь, как оно чувствуется, - медленно, бархатно объясняю я, - как ее зовут?
- Не твое дело.
- Я знаю, не мое. Но как, Фабиан?
Он вдруг как-то разом сникает, сжав губы. Рассеянно глядит на чашки перед нами, уже опустевшие.
- Сибель.
- Очень красивое имя. Я слышала о нем от Орхана Памука. Сибель из «Музей невинности».
- Это ее любимая книга.
Фабиан прочищает горло, тщетно собираясь с силами. Имя, повисшее между нами, будто их из него высасывает. Он хмурится совсем по-взрослому, напряженно и скорбно. Нервно откидывает волосы с лица.
Я наклоняюсь чуть ближе к нашему столику. Мальчик следит за каждым моим движением.
- Ты выбираешь ее вне зависимости от обстоятельств. Точно также делают все, кто любит. Поэтому мы с тобой можем друг друга понять.
- Ты все переворачиваешь...
- Я не права?
- Я не одобряю ваши отношения. Элис. Мама?.. Не знаю. Но есть ли вам дело? А мои не одобряет никто. И ты, если бы знала... ты бы тоже.
- Но я не знаю.
Фабиан делает глубокий вдох – очищающий и завершающий. Кладет руки на стол ладонями вниз. Смотрит на них пару секунд.
- Мы закончим эту тему. К черту.
- Как скажешь, Фабиан.
Он не понимает меня. Будто бы рушатся все те выстроенные, выверенные его убеждения, признанные мысли. Быстро и сокрушительно. А он возводит их вновь, он не верит, не может пока. Каждому нужно время – и на каждое дело нужно время. Я счастлива, что мы сдвинулись с мертвой точки.
Юноша приканчивает оставшийся паштейш. Медленно, наблюдая за мной, обводит кончиком языка каждый свой палец, коснувшийся сладкого крема. Улыбается – будто ничего не было. Черные глаза снова темнее ночи. И глубина их мне неподвластна.
- Пора выдвигаться к следующей локации.
- Ты так считаешь?
- Тут мы взяли от жизни все, что могли, - обводит взглядом небольшое помещение, включая наши чашки и пустое блюдечко. – Что там дальше в плане? Удиви меня, Белла.
- Есть предпочтения?
Мальчик мне ухмыляется. Эта его ухмылка рано или поздно, а сведет меня с ума. Я знаю ответ, а все равно спрашиваю. И Фабиан знает, что я знаю. Далось ему это место... он ведь в жизни не отступится.
Мне на мгновенье кажется, что та нотка понимания, тот проскользнувший огонек связи между нами – тщетная, несбывшаяся надежда. Кого я обманываю? Разве же допустит Фабиан и мысль, что я и его папа... разве же отступится? Он сильнее Элис, я чувствую. Он ее упрямее.
- «Сияние». Эталон берлинского кофеварения.
- Зачем ты это делаешь?..
- Я хочу кофе. Это – спешелти-кофейня в самом тусовочном месте, в центре. Что делаю, Изабелла?
Ощущаю себя наивной, глупой и самоуверенной одновременно. Не по силам мне эти бои. Мы изначально вне ринга, никогда не станем на один уровень. Как же глупо пытаться это изменить.
Но если он хочет, чтобы шоу продолжалось... Если он намерен что-то выкинуть и доказать мне... пусть дерзает. Я не буду больше сдерживающим фактором. Я хочу, чтобы Фабиан принял меня. Но для этого ему нужно показать мне себя настоящего – и увидеть настоящую меня. Ограничениями мы этого не добьемся.
Твоя взяла, Фабиан. Снова ты победил.
- Ладно уж, - надеваю пальто, все это время провисевшее на спинке стула, не отпираясь от его навязчивой идеи, - кофе так кофе.
- На Александерплатц, - на всякий случай уточняет Фабиан. Накидывает свою верхнюю одежду поверх пуловера.
Я киваю. И под дождь, мелко моросящий по темно-графитовой плитке, выхожу первой. Целая секунда, чтобы сделать свободный глубокий вдох. Мне нужно много, очень много терпения сегодня. Это уже общепризнанный факт.
Фабиан садится в автомобиль, громко захлопнув за собой дверь. Не спешит пристегиваться, оценивает мою позу и то, как нервозно нажимаю на кнопки приборной панели. Я ощущаю его взгляд даже кончиками пальцев. Сдерживаюсь из последних сил.
- Папа пригонит тебе «Порше», так ведь?
- Откуда такой инсайт? – промахиваюсь мимо кнопки подогрева сидений, в этом авто она расположена иначе. Черт!
Фабиан улыбается краешком губ.
- Да так... предсказуемый ход с его стороны.
- Ода моей меркантильности?
- Наивно, Белла, - он утешающе похлопывает меня по руке, когда наконец-таки нахожу злосчастную кнопку. Отдергиваю пальцы, а Фабиан хмыкает. – В каждой машине – GPS. Он теперь будет знать о каждой точке твоего маршрута, каждой парковке, времени остановки – все. Большие подарки – большая осведомленность.
Внутри неприятно покалывает холодом тысячи снежинок. Эдвард обещал, что не будет следить за мной. Или это не считается слежкой?.. Или мне показалось, что он обещал?.. В любом случае, перед Фабианом мне хочется сохранить лицо.
- Мне нечего скрывать.
- Пока что, - примирительно отвечает он. Застегивает ремень, устраивается на своем кресле – на месте Эдварда! – удобно, вальяжно и расслабленно. Смотрит на меня с той же высоты, что и Сокол – у них одинаковый рост. Черт побери!
Выезжаю с парковочного места резче, чем делаю это обычно. Подавляю злость и недоумение. Стараюсь взять себя в руки. Фабиан этого и добивается. Он получает все, что хочет. Не стоит потворствовать ему в мелочах, мое душевное равновесие - только моя задача. В конце концов, свою – свести меня с ума – он выполняет потрясающе. Стоило бы поучиться.
Всю дорогу до «Сияния» я надеюсь, что у Дамиано выходной. Или у него сорвались планы на смену из-за занятий. Или университет в срочном порядке вызвал его к ректору. Не знаю. Конец света наступил – да что угодно. Только бы его в этом месте сегодня не оказалось...
И когда мы паркуемся, и когда идем ко входу в кофейню, и когда останавливаемся у двери – я все еще уповаю, что не растеряла остатки своего везения. И потому даже не сразу вижу надпись на листке бумаги, приклеенном к окну. Дергаю запертую дверь.

«Дорогие гости! Cегодня мы закрыты по техническим причинам. Приносим свои извинения».

Фабиан, изогнув бровь, недовольно глядит на надпись, выведенную от руки. Дергает дверь еще раз, словно бы у меня не хватает сил.
- Да они издеваются!
- Очень жаль, - прячу свою тихую, глубокую радость, облегченно посмотрев на злосчастное сообщение на бумаге. Немецкий, что я понимаю, с ума сойти. И так вовремя.
- Ты знала, что оно будет закрыто, так ведь?
- Понятия не имела, Фабиан.
- Что за беспредельный режим работы?!
Я медленно, утешающе качаю головой, разворачивая нас обоих к машине. Уже даже делаю первый шаг в сторону парковки. Успокоенно выдыхаю. Начинаю верить во что-то лучшее. И даже обретаю надежду, что до вечера, до встречи с Эдвардом, мы с Фабианом доживем.
Но затем меня окликают.
- Белла?
Фабиан, резво обернувшись, так и застывает на своем месте. Даже для него такой поворот событий неожиданный.
Дамиано, открыв было запертую дверь, смотрит на нас обоих из-под навеса крыльца. На нем темно-зеленые брюки, светло-желтая байка с изображением какой-то рок-группы, волосы в продуманном беспорядке, а глаза все также подведены черным.
Дамиано здесь, собственной персоной, в закрытой кофейне. Наверное, я схожу с ума.
- Ты за кофе? У нас машина сломалась, - он вытирает руки серым полотенцем, рассеянно оглядев Фабиана. Без труда видит сходство. Смотрит на меня с вопросом.
- Да, я... привет, Дам. Это – Фабиан.
- Сын мистера Каллена, - не лишая себя удовольствия, сам представляется юноша. – Очень приятно встретить вас лично, Дамиано. Отец много о вас рассказывал.
- Обо мне?..
- Скорее, о вас обоих, - мальчик недвусмысленно глядит на нас, весело, довольно улыбнувшись. – Может, сделаете для нас исключение, Дамиано? Дайте взглянуть на лучшую кофейню Берлина. Можно без кофе.
Дамиано, кое-как пригладив волосы, пожимает плечами. Отступает от двери, открывая ее перед Фабианом. И тот сразу же проходит внутрь.
- Белла, я не совсем... – растерянно шепчет мне, искренне недоумевая от нашей ситуации.
- Я объясню, что смогу, чуть позже. Извини, Дамиано. Прошу, извини меня.
Он хмуро качает головой и на мой тон, и на эти извинения. По-джентльменски придерживает мне дверь, тоже впускает внутрь. Велит не стоять под дождем больше ни секунды.
Мне очень перед Дамом стыдно. Но я не могу не зайти.
Останавливаюсь на пороге, нерешительно придерживая пояс пальто. Никогда еще не была в «Сиянии», когда здесь никого нет. Пустые столики, безлюдная барная стойка, отсутствие музыки, освещения... все очень тихо, как зачаровано. И ни намека на людское присутствие.
- Ты здесь один?
- Жду ребят из сервиса. Я не могу предложить кофе, но от чая не откажешься? Ты замерзла?
- Если честно, было бы неплохо, - закусываю губу я. Очень хочу сдержаться, но получается так себе. Рядом с Дамианом сложно... играть. Он никогда со мной не играет. И порой меня сводит с ума одна мысль: как легко было бы нам, если бы... а «если бы» и быть не может. Фабиан тому самое живое подтверждение. Он изучает бар с видом знатока с двадцатилетним стажем.
- Располагайся. Я все сделаю.
Сажусь за один из свободных стульев у барной стойки, рядом с кофемашиной. Наблюдаю, как Дамиано ставит чайник. Фабиан краем глаза следит за нами обоими, хотя делает вид, что увлечен бутылкой Бейлиса на верхней полке.
- У тебя все хорошо? – тихо спрашивает Дамиано, вернувшись ко мне. Чайник медленно закипает.
- Да. Фабиан и Гийом – это дети... его. Они сейчас в Берлине из-за Дня Благодарения. И чтобы познакомиться.
Дам сдержанно кивает.
- Знакомство проходит удачно?
- Более или менее, - я вымученно улыбаюсь, и Дамиано видит это. Но не подает вида. Вздыхает.
- Ты помнишь, что всегда можешь мне позвонить, так? И тебе всегда есть, куда прийти.
- Я благодарна тебе за поддержку, Дамиано. За все, что было.
- Или будет, - неопределенно отзывается он. Отворачивается, снимает чайник и разливает воду в три чашки. Заваривает какой-то травяной, ароматный напиток – без заварника, прямо так, в самодельных тканевых пакетиках в чашке.
- Фабиан, - окликаю я юношу, указав ему на свободную кружку, - попробуешь?
- Говорят, в Берлине набирает популярность каннабис, - подозрительно глянув на Дамиано с его эпатирующей, яркой внешностью, протягивает юный Каллен.
- Не в этом месте, - сдержанно, но строго отзывается тот. Пару мгновений они оба так и буравят друг друга взглядом. Искра раздражения вспыхивает в пространстве.
И все же Фабиан сдается первым. Пожимает плечами. Берет свою чашку. Пробует.
- Неплохо для Германии, - милостиво утверждает.
Дамиано выдавливает ему неискреннюю улыбку, больше похожую на оскал. Возвращается ко мне. Задумчиво окидывает взглядом кофемашину невдалеке от нас. Фабиан ей прямо-таки любуется. Аккуратно прикасается к блестящему металлическому боку чудо-агрегата.
- Будь осторожен, - краем глаза приметив близость пальцев юноши от каких-то кнопок, наставляет Дам, - она неисправна, в стимере пар в сто градусов.
Польщенный такой значимой цифрой, Фабиан уважительно убирает руку от клавиш. Осматривает машину, легко обведя пальцами металлическую группу для кофе, рычаг пролива, решетку для кофейного жмыха. Прикасается к нему, уложенному в небольшую емкость, кончиками пальцев.
Дамиано опирается на стойку возле меня. И близко, и не слишком. Смотрит прямо в глаза, не дает увернуться.
- Скажи мне правду, - настаивает он. Видит мои сходящие синяки под рукавами кофты. – Все нормально?
- Правда: да. Нам удалось... прийти к соглашению.
- Он теперь себя контролирует?
- Да, Дам. Мы оба... вынесли урок. И я правда не знаю, как мне тебя отблагодарить... за помощь.
- Друзья не благодарят друг друга за помощь, - фыркает Дамиано, нахмурив свои красивые, подведенные черным брови, - и тем более за такую незначительную. Мне важно, чтобы у тебя все было нормально, Белла. С ним или... без него. Или с его детьми.
Он с первого взгляда видит напряжение между нами с Фабианом. Но тут уж никуда не деться. Оно очевидно.
- Он на него так похож...
Я пробую свой чай – скорее из вежливости. Не хочу пить.
- Я знаю. Копия.
Дамиано свой напиток и вовсе игнорирует. Смотрит на меня.
- И по характеру?
- И по характеру, Дам, - грустно улыбаюсь я, стараясь сделать так, чтобы Фабиан нас не услышал. Он идет по залу, рассматривая огромные окна в пол. Останавливается возле пары картин на темных стенах. Его силуэт посреди пустой кофейни смотрится крайне живописно. Фабиан все вокруг себя наполняет этой страшной, горькой, будто бы отчаянной красотой. Иногда я замечаю такой эффект от присутствия Эдварда.
- Сколько они здесь пробудут? Если я могу такое спрашивать.
- Неделю. У них небольшие каникулы в честь праздника, так мне сказали.
Фабиан обходит кофейню по кругу. Уже у двери. Выглядывает на крыльцо, оценив колокольчик над ней. Словно бы ревизор высматривает каждую мелочь. Я не совсем понимаю, чего он добивается.
Дамиано вдруг касается указательным и безымянным пальцем моей руки. У него теплые ладони и такое же теплое дыхание. Сбитое. Дамиано, нервно облизнув губы, собирается с мыслями.
- Можно я скажу, а ты сразу забудешь, Изза?
Я смотрю на его руку, не в силах от нее оторваться. Кожа саднит. Дамиано наклоняется ко мне чуть-чуть ближе. Вижу, как расплывается по его щекам румянец – не спасает даже вызывающий макияж. И как наливается кровью мочка уха с кинжалом-серьгой. И как словно бы темнее татуировка на шее – вокруг ключиц. И дыхание еще сильнее сбивается. Становится едва слышным от своей частоты.
- Мне очень жаль, что я опоздал с приглашением на кофе.
Он смущенно, встревоженно смотрит на меня из-под своих длинных ресниц. И у него такое выражение лица сейчас... я не могу. Я не хочу видеть Дамиано в таком состоянии. И слова, что он говорит... они опасны. Эта близость между нами – опасна.
Но разве же могу я промолчать?
- Я скажу честно и ты тоже забудешь, Дам, ладно? – шепотом произношу я. Голос предательски дрожит. - Мне тоже жаль.
...Я не знаю, что должно произойти дальше. Дамиано близко ко мне – ему ничего не стоит урвать свой поцелуй. И мне наклониться к нему тоже не представляет ни толики сложности. Он касается своей рукой моей руки – и мурашки бегут по коже. А еще я вижу это глубокое, всколыхнувшееся тысячей искр выражение его карих глаз. Дамиано безупречен в эту секунду и будто бы на пике своего счастья. Того тихого, недоверчивого, редкого... что далеко не каждому дано испытать.
Я не знаю, что должно произойти дальше, но ни в одной из моих версий нет реального хода событий. Просто потому, что я даже представить его не могу.
Оно случается за мгновенье. Человек быстрее делает вдох, а колибри скорее машет крошечными крылышками.
Тихий писк. Треск. Урчание нагревающихся пузырей. Шелест воды. Металлический шепот. И громкий, просто оглушающий хлопок. С шипением, что погребает под собой идеальную тишину кофейни.
Стимер оживает плотной, грубой струей пара. Облаком выплевывает его в воздух, не пожалев нагревательные элементы. И еще бы мгновенье, еще бы миллисекунда – и обдал бы этим паром мое лицо. Оно слишком близко, у меня нет ни шанса, чтобы увернуться – я и вскрикнуть не успеваю.
Дамиано, боковым зрением приметив поворот прибора, а может, слухом уловив злосчастный шелест пара, резко оборачивается. И своей рукой, всей шириной ладони, накрывает урчащий неисправный стимер. Прямо на раскаленный металл кожей. Прямо под струю пара.
Дамиано спасает меня так быстро, что не успеваю даже понять, что я спасена. Пар страшными всхлипами вырывается из-под его ладони. На лице парня вздуваются вены, а губы искажаются в немом крике. Он не звука не издает. А вот свой крик я слышу вполне неплохо – но словно бы через слой ваты.
Фабиан с мертвецки бледным лицом, откуда сошла вся кровь, отстраняется от кофемашины. Падает на пол его мобильный телефон. Там открыта камера. Там должно было быть фото. Наше фото!
Клавиши кофемашины, что были задеты, возвращаются на исходную позицию. Стимер теряет подпитку. Вздрогнув, так же внезапно, как проснулся, он умолкает. И кофейня на долю секунды погружается в полную тишину.
- Дамиано!
Он не разжимает руки, а я резко отдергиваю ее от прибора. Дам вздрагивает всем телом, подавившись воздухом. По его вискам текут вниз капельки пота. Вымокшие, потемневшие волосы отражают влагу ресниц. Дам дрожит, никак не может уняться. И рука его тоже дрожит – то, что от ладони осталось.
- Тихо-тихо-тихо, - решительно командую я, перебарывая собственный ужас. Держу его руку в своей, не отпускаю ее, будто это может как-то помочь. Дамиано до крови закусывает губы.
- Фабиан, уберись оттуда! – выкрикиваю мальчишке, что все еще в опасной близости от машины. Он нагибается, чтобы поднять телефон, но руки его не слушаются. Он роняет айфон на пол несколько раз – и я панически боюсь, что снова дотронется до злосчастных клавиш.
Истерично пытаюсь вспомнить, какая первая помощь может быть оказана при таком ожоге. Еще и паром. Еще и столь сильным – и довольно продолжительным. Стимер – довольно безопасная часть кофемашины, если она функционирует как следует. Неисправность одной детали ведет к фатальным последствиям для другой. И тут ничего не попишешь.
Я оглядываюсь на мойку за барной стойкой. Увлекаю Дамиано за собой, бережно придерживая его талию одной рукой, а ладонь выше запястья – другой. Включаю холодную воду.
Дам гортанно стонет, стоит поврежденной коже оказаться под водой. Его трясет теперь так сильно, что я не уверена, что он сможет устоять на ногах.
- Ш-ш-ш, - как могу, сострадательно прошу его, ощутимо погладив спину, - сейчас мы все исправим. Сейчас. Фабиан!
Мальчик поднимает на меня глаза, кое-как выбравшись из-за барной стойки. У его айфона разбит экран.
- Ты остаешься здесь. Я позвоню позже. Просто жди моего звонка.
Фабиан сглатывает, не сразу мне отвечая. Однако у меня нет времени ждать его ответа. Я выключаю воду, поворачиваю нас с Дамиано к входной двери. По его лицу текут слезы. Также безмолвно, как и капли холодной воды по покореженной руке.
- Я отвезу тебя в больницу. Там помогут, - быстро, но четко объясняю ему. – Но нужно дойти до машины. Она рядом. Ты сможешь, Дам?
Он медленно, как-то неуверенно мне кивает. Так сжимает губы, уже кровящие, что они снова белые. Не кричит.
Фабиан открывает нам дверь. Я не прошу его, не уверена, что он сам понимает, что делает – действия похожи на автоматические. Ну да и черт с ними.
Я очень рада, что для авто нашлось место так близко к площади. Я сажаю Дамиано на переднее сидение. Он пространно смотрит прямо перед собой. Прижимает поврежденную руку к байке – та стремительно намокает от крови и воды.
Я резко выруливаю с парковки, врываясь на круг возле площади перед не ожидающим этого «Рэндж Ровером». «Порше» утробно, угрожающе рычит, резво уходя вперед. Куда выше допустимой скорости. Но куда, куда медленнее, чем мне бы того хотелось.
Мы попадаем на красный сигнал светофора лишь у госпиталя, благо, эта небольшая больница близко к Александерплатц. И я, разглядывая медленно сменяющиеся цифры светофора, боюсь смотреть на Дамиано. Он храбро терпит и боль, и неудобства, все еще глядя в окно – точно перед собой. И без звука. Без единого даже стона.
Это пугает меня сильнее, чем его искореженная ладонь. У нас была в университете лекция о болевом шоке.
Наконец светофор зажигается. Я стартую с места еще на желтый сигнал, не дожидаясь полноценного зеленого. И благодарю бога, что я нахожу въезд в приемное отделение. Нам туда нужно как можно скорее.
...Десятью минутами позже, когда Дамиано уже принимает дежурный доктор, а у меня самой получается сделать более-менее глубокий, ровный вдох, набираю недавно выученный номер телефона. С емкой подписью «V.»
- Это Белла, Виттория, - деловито говорю, когда девушка берет трубку. – Мне понадобится твоя помощь.



Эдвард ураганом врывается в собственные апартаменты. Слышу лязг ключей, удар двери о стену, гулкие, быстрые шаги по полу. Эдвард не разувается, не снимает верхней одежды, не теряет времени. Он влетает в столовую, толком даже не рассмотрев нас. Останавливается в полной боевой готовности к любым действиям. Знать бы нам всем еще, каким именно...
- Что произошло?
Фабиан безучастно смотрит на деревянную поверхность стола, скорбно склонившись над столешницей. Его темные волосы неестественно приглажены, черная одежда подчеркивает отнюдь не природную бледность.
- Белла! – убедившись, что сын не намерен сейчас идти на контакт, Эдвард обращается ко мне. Пересекает разделяющие нас пару метров, присаживается перед моим стулом резко и внезапно, не переживая о том, чтобы не испугать.
Синие глаза горят и переливаются от избытка эмоций. И все же Эдвард пытается держать себя в руках. На случай, если кому-то из нас нужно будет его содействие. Смешно.
Я отвезла Фабиана домой, удостоверившись, что Дамиано помогли. Доктор велел ему поспать несколько часов – и это время я использовала, чтобы вернуть старшего Каллена в Шарлоттенбург. Витто осталась дежурантом в госпитале на всякий случай. Я не собиралась дожидаться Эдварда, он не так рано должен был приехать. Но полагаться, будто все это пройдет вне его – большая и наивная глупость. Сокол приехал на десять минут позже нас.
- Расскажи мне, что случилось, Schonheit, - четко проговаривая свой вопрос, просит мужчина. Легко касается ладонью моего колена, медленно гладит кожу через джинсы, - почему Виттория сказала, что вы в госпитале, что это значит?
- Виттория звонила тебе?
- Каспиану, - нехотя признает Каллен, но всем своим видом показывает, что это не важно, - я слушаю. Хочу услышать от тебя.
Естественно, Каспиан сразу же перезвонил своему боссу. Виттория на стажировке, Каспиан – главный, а Эдвард и вовсе персона неприкасаемая. Он будет знать все, что происходит с кем-то из его окружения. А уж тем более с нами – с семьей. Со всеми, включая меня.
Странно, что это не пришло мне в голову, когда набирала Витто. Впредь буду осторожнее. Впредь – даже звучит теперь комично.
Я низко опускаю голову, устало накрыв лицо руками. Нужно как-то держать себя в тонусе, я обещала Дамиано, что приеду к нему. Мне еще нужно будет вернуться.
- Ну, Schonheit, - утешает Сокол, с острой болью во взгляде встречая мою новую позу, - все закончилось. Скажи мне, я прошу тебя.
- С нами все хорошо. И со мной, и с Фабианом.
- Сейчас?
- В принципе. Почему ты вернулся один? Где Гийом?
Эдвард вздыхает, концентрируя мое внимание на основной теме нашего разговора. Все еще сидит передо мной, не отпуская взгляда. Но на вопрос все-таки отвечает.
- В автосалоне проходит детский квест, я оставил его там.
- С Каспианом?
- Скорее, с нашими администраторами. Одна из них – моя хорошая знакомая. Как раз с ее дочерью Гийом в команде. С ним все хорошо. Еще раз: что случилось с вами?
Он ждет от меня объяснений. Пояснений. Хоть какого-то намека. Он все еще не может взять в толк, из-за чего в середине дня вместо договоренного семейного обеда мы все оказались по разные стороны баррикад. И причем здесь вообще госпиталь.
- В «Сиянии» была неисправна кофемашина.
Мой ровный тон Эдварда отнюдь не расслабляет. Но он с готовностью кивает, всем своим видом демонстрируя, что слушает. Я не видела его меньше, чем шесть часов, а рассматриваю будто бы прошло несколько суток. Его живое внимание, очевидная близость, одеколон, широкая ладонь на моем колене... все это придает сил. Я справлюсь. Мне придется.
- Вы все-таки были в «Сиянии»?
- Да.
- И что? Ты ранена? Фаб ранен?
- Дамиано.
- Дамиано ранил вас?!
- Задели кнопку стимера... там был слишком горячий пар, и я тоже... была слишком близко.
Сокол оглядывает меня с головы до ног – быстро, незаметно – подмечая каждую мелочь в позе, одежде или движении. Но напрасно. Он поспешные выводы хочет сделать, получить свое чертово объяснение и выставить виновных вдоль стенки. Только не имеет это смысла. Не в случае с Фабианом. Я уже много обо всем думала. Я видела Дамиано, который сейчас отдыхает. И я... не могу спустить на мальчишку всех собак. Я понимаю его мотивы... стараюсь понять.
- Но ты не пострадала?.. – вопрошает Каллен. Концентрирует мое внимание на себе.
- Нет. Только Дам. Он защитил... мое лицо.
Эдвард хмуро, непонимающе переводит взгляд с сына на меня и обратно. Его брови сходятся к переносице, выражение лица довольно жесткое. И правая ладонь, та, что подальше от меня, сжата в кулак.
- Что, черт возьми, вы там втроем делали?! В этом баре!
- Я включил стимер, - подает голос Фабиан. – Я внесу ясность сразу.
И у него, и отца одинаково выражается отчаянная ярость – ходят желваки под кожей и широко расходятся крылья носа при вдохах.
- Фабиан?!
- Он его просто задел, - морщусь я.
- Телефоном, - поясняет тот, резко кинув, - нужно было фото. Они флиртовали. И я... это случайность.
Флиртовали, значит. Черт.
- Мы просто говорили, Фабиан.
- Слишком близко для простых разговоров, - огрызается он, мотнув головой. – Я не собирался палить твое лицо, Белла. Но и ты признай, что я не слепец!
- Это был разговор. Не флирт.
- Ты настаиваешь!
- ФАБИАН! – Эдвард громко окликает сына, отчего тот даже вздрагивает, сразу же устыдившись такой реакции. Смотрит на отца смело, широко распахнутыми глазами, но его подбородок предательски дрожит.
- Каспиан сказал, там ожог третьей степени. Руки.
- Руки парня. Он среагировал, vati. Белла отвезла его в госпиталь, меня забрала Виттория. Мы встретились здесь.
- Все это из-за фото?
- Тебе стоило бы его увидеть.
- Фабиан! Белла могла серьезно пострадать. Ты мог быть ранен. Уже в госпитале этот бариста. Что мне стоило бы видеть?!
Фабиан не ведется на тон Эдварда. На его внушающий трепет вид. И даже морщится от того, что отец все еще так близко ко мне. Фабиан уходит в глухую оборону.
- Я уже извинился. Но не в моих силах вернуть тебе здравый ум.
- Фаб, какого дьявола вы вообще были там? Белла настояла?
- Я настоял, - мальчик не дает мне и шанса как-то вступить в беседу, сжимает обе ладони в кулаки, - потому что там не могло не быть этого парня. Всегда где-то рядом есть вот такой парень... а ты ведешься, Voter, как последний... черт, да она обставит тебя в два счета!
Эдвард поднимается на ноги, сбросив с плеч пальто и устроив его на стуле. Поворачивается к Фабиану всем корпусом. Тот, все еще сидя, выдерживает его прямой ясный взгляд. Атмосфера в комнате так быстро накаляется, что мне сложно хоть как-нибудь успеть в нее вмешаться.
- Эдвард, он расстроен, он тоже испугался, подожди, - уговариваю Сокола, коснувшись его плеча. Каллен не сбрасывает мою руку. Но и никак не реагирует на это прикосновение.
- Просто проясни мне, Фаб, - качнув головой, требует он, - ты готов ошпарить Беллу, спалить руку заступившемуся за нее горе-бармену, вторгнуться в кофейню у черта на рогах... и все ради фотографии-компромата. Для меня? Чтобы доказать свою правоту? В ЧЕМ?!
- Ты сам все видишь, Voter.
Эдвард сжимает губы в тонкую, жеcткую полоску. Это плохой знак.
- Фабиан не собирался причинять никому вред, так ведь? – встреваю, практически встряхнув Эдварда за руку, чтобы остановился. Почему-то у меня нехорошее предчувствие. И еще одного кровопролития сегодня я не переживу. – Вам нужно успокоиться и поговорить наедине, позже.
Из всей моей фразы Сокол примечает одно лишь слово. Наедине.
- Витто сказала, ты хочешь навестить парня? Ты отвезла его в клинику?
- Верно. Я поеду через полчаса.
- Поедь сейчас.
- Эдвард.
- Тебе лучше поехать сейчас, чтобы вернуться, пока не стемнело, - привлекая на помощь логику, мирно объясняет Эдвард. – Мне забрать тебя?
- Скорее я могу забрать Гийома. Раз буду рядом.
- Это было бы кстати, - кивает он, погладив мое плечо. – Я отправлю тебе адрес в мессенджере. Если тебе не будет сложно.
В этом его жесте нет ни заботы, ни тепла, какое-то автоматическое, резвое касание. Эдвард сейчас и говорит, и ведет себя чересчур правильно и сдержанно. Я его не узнаю.
- Ты же знаешь, что нет. Только... ты уверен, что сейчас стоит?..
- Поезжай, Schonheit. Очень осторожно поезжай. И передай мои извинения Дамиано. Я все ему компенсирую.
- Думаешь, возьмет? – фыркает Фаб.
Мальчик из последних сил держит лицо, старается урвать контроль над ситуацией. Мне дурно, когда представляю, насколько Эдвард сейчас зол на него. И хоть понимаю, что не сможет навредить собственному сыну по самому своему естеству, переживаю за Фабиана. В гневе Сокол... страшен. И я тому снова причина, да боже мой! Зачем же, Фабиан?!
- Я позвоню, когда заберу Гийома.
- Спасибо, Белла.
Эдвард не провожает меня в коридор. Сам он все еще в уличной обуви, не спешит разуваться. Они с Фабианом пристально друг на друга смотрят. Громкая, всепоглощающая тишина царит в столовой. Я выхожу – и она почти вибрирует.
Забираю с собой телефон и ключ-карту от «Порше». Мне стоит подумать о Дамиано, пострадавшем из-за меня, нежели о Фабиане. Сейчас не он имеет первостепенное значение.
Уговариваю себя как могу.
И это немного, но работает. До клиники я доезжаю без приключений.



Ее зовут Сесилия Ферц. Довольно молодая девушка с холодными серыми глазами и сосредоточенным выражением лица. У нее светло-каштановые волосы и неяркая бордовая помада, матовая. Современный хирургический костюм серого цвета с белым бейджем. И пронизывающий взгляд.
Сесилия стоит у ресепшена, заполняя какие-то бумаги. Но, когда видит меня, поднимает голову.
- Изабелла, - красивым низким голосом окликает меня. Откладывает планшет и ручку в сторону. Короткие ногти в светло-сером гель-лаке, кожа ровная, белая. Обручального кольца нет.
- Здравствуйте.
- Дамиано Дауро указал вас контактным лицом. Вы привезли его, верно?
- Да.
Я оглядываюсь в пустом коридоре в поисках Виттории, но ее нигде не видно. Эта больница куда меньше «Шаритэ», тут несколько... мрачнее. И мне не по себе от тона и вида мисс Ферц. Я оставила Витто ответственной за Дама, где ее носят черти…
- Ничего больше не произошло, - приметив мое выражение лица, доктор качает головой, - мне лишь нужно понять, с кем говорить.
- Конечно.
Она улыбается облегчению на моем лице краешком губ. Как-то отстраненно и жестко, но это, мне кажется, в ее стиле.
- Дамиано сказал нам, ожог был нанесен паром?
- Кофемашина оказалась неисправна.
Она помечает что-то в бумагах, чуть изогнув бровь. Неопределенно кивает.
- У него повреждение кожи третьей степени тяжести. Это серьезно, хоть площадь ожога и небольшая. Мы сделали все необходимое и дали ему рекомендации, могу продублировать их вам. Однако Дамиано пришлось задержаться у нас, так как на обезболивающий препарат лидокаин он дал аллергическую реакцию. Он не был осведомлен, что у него есть лекарственная аллергия.
- Я не думаю, что ему приходилось обезболивать что-либо прежде...
- Это довольно опасно, Изабелла. У нас есть определенный опыт с такими пациентами, но лучше бы ему запомнить теперь. Анафилактический шок способен привести к летальному исходу.
Я смело киваю, хотя ее слова отнюдь не добавляют мне ни веры в себя, ни смелости, ни облегчения всей этой ситуации. Дамиано не просто пострадал по моей вине – Фабиан и его действия тут условны, все это происходит из-за меня – но мог и еще больше осложнений приобрести оптом. Лидокаин. Потрясающе.
- Я вас поняла, Сесилия. Я могу отвезти его домой?
- Неплохо бы проконтролировать его и дома некоторое время, - с толикой подозрительности объясняет доктор, как-то по-особенному взглянув на меня, - все может быть.
- Обязательно.
Она ставит свою подпись в бумагах на планшете. Просит и мою. Отдает мне лист с рекомендациями, оказывается, Дамиано дал на это согласие – посвятить меня в курс дела. Если он в принципе был в состоянии принимать решения, когда его спрашивали. Где же Виттория?!
Доктор Ферц проводит меня к смотровой. Она возле процедурной, и не палата, и не комната ожидания. И я еще за пару шагов до двери слышу тихий голос Дама. Внутри все так и сжимается. Мне сложно принять степень своей вины перед ним.
Сесилия чуть придерживает дверь, дав мне зайти на полсекунды позже. Вздыхает. Видно, что ей тяжело даются такие слова – она понимает, что не должна говорить их, но хочет сказать:
- Не мое право говорить это, но не рвите с ним отношения сегодня, Изабелла. Совет врача.
Я хмурюсь, взглянув на нее снизу вверх. Сперва не понимаю, а потом смысл сказанного приходит сам собой. Тянет улыбнуться. Грустно. Разве можно порвать то, чего нет? Мы не успели.
- Спасибо, Сесилия.
Она поджимает губы, отступает от двери. Ждет, пока я пройду – и уходит. Вероятно, заставляет себя уйти – Дамиано умеет очаровывать, я знаю. И даже Сесилия, железная леди, не смогла его обаянию противостоять.
Виттория встает с одинокого бежевого стула. Едва не роняет свой айпад.
- Белла.
- А я думала, где мне искать тебя, Витто.
- Я была здесь, - краснеет девушка, глянув на Дама, расслабленно сидящего на кушетке. – Хотите кофе? Я принесу.
- Я хочу яблочного сока, - подает голос Дамиано, нервно взглянув в мою сторону. – Если можно.
Виттория кладет айпад на стул, одернув свой темно-коричневый пиджак. Отбрасывает с лица волосы, сжав губы при словах Дамиано. Но кивает. Ретируется.
Наблюдая за тем, как провожает ее парень, я понимаю, что дело вовсе не в соке. Ему просто нужно было ее увести. Дамиано, глянув на меня из-под ресниц, слабо улыбается. И я чувствую в горле ком.
Ничего ему не говорю. Просительно взглянув на кушетку, подхожу к ней, медленно и осторожно присев рядом. Вокруг пахнет больницей и какими-то мазями. Правая рука Дамиано спрятана в белоснежной бинтовой повязке. Он практически ей не двигает.
- Привет, - кое-как состроив оптимистичную гримаску, разрывает молчание первым. Уже не такой бледный, с вернувшимся в глаза умиротворением, все еще в своем вызывающем стиле – от одежды до мейк-апа, но без толики игривости. Даму лучше, чем было, а все равно плохо. И его нахождение здесь – ясное тому подтверждение.
- Тебе больно? – вместо приветствия шепчу я. Закусываю губу, не могу сдержаться. Ком в горле все больше.
- Нет, Изз. У них здесь сто способов убрать боль, правда.
- Доктор сказала, у тебя была реакция на обезболивающее...
Дамиано сглатывает, нахмурившись. Но прогоняет это выражение лица. Он искренне старается быть со мной простым, показаться расслабленным и спокойным, а ситуацию свести к незначительному происшествию. Черта с два.
- Я жив-здоров, все неплохо, Белла. Спасибо.
- Спасибо?
- Ты ведь привезла меня, - вот теперь он не играет, и правда благодарно улыбается. В его черных глазах довольно трогательное выражение. У меня щемит сердце.
- Я и отвезу тебя, - зачем-то обещаю ему, легко коснувшись левого плеча. Дам следит за моими движениями, никак пока на них не реагирует. Всем своим видом выражает немой вопрос. – Не в этом дело. Прости меня. Пожалуйста.
- Так плохо водишь?..
Я вздыхаю, хмыкнув его извечной попытке пошутить, облегчить для меня происходящее. Дамиано всегда хотел, чтобы мне было легко – рядом с ним, в его заведениях, в его доме. Легко и спокойно. У Дамиано нет ничего за душой, ему нечего скрывать и нечего отрицать. Это то редкое состояние мужчин, о котором я уже и забыла. Дам практически никогда не притворялся кем-то иным со мной... и не просил потом за это прощения.
Я глажу его плечо теперь уже всей ладонью. Придвигаюсь ближе, почти что касаясь его корпусом тела. Выдерживаю прямой черный взгляд – глубокий и потерянный.
- Мне так жаль. Мне безумно, безумно жаль. Я не хотела, чтобы так случилось.
- Ты здесь ни при чем, Изза.
- Формально...
- Как угодно. И знаешь, я бы сделал то же самое снова – чтобы ты не пострадала.
В его серьезном взгляде теперь жесткость и густота кипящих в котле эмоций. Их слишком много, чтобы различить.
Я всхлипываю. Утыкаюсь лицом в собственную ладонь.
- Еще чего, - с псевдо-недовольством шепчет Дамиано, здоровой рукой приобнимая меня за талию, поглаживая спину, - не хватало тебе из-за меня плакать, Белла. Все хорошо. Не хорони меня так рано, пожалуйста. Тем более я математик, не пианист и не художник. Черт с ними, с этими руками.
Я обнимаю Дамиано сама. Привлекаю к себе, прижавшись к его теплой байке, несколько отчаянно схватившись за ткань на его спине. Делаю более глубокие, негромкие вдохи. Я не хочу плакать. Но никак не могу успокоиться.
Дам меня понимает. Он сострадательно, словно бы и не удивившись такой реакции, гладит меня ощутимее. Утешающе бормочет что-то на ухо. Его голос мягкий, низкий, тон – теплый. Дамиано меня успокаивает. С ума сойти, он – меня! Теперь-то. В клинике.
- Знаешь, я, похоже, твое личное проклятье, - чуть унявшись, бормочу в его плечо, невесело хмыкнув.
Дамиано приглаживает мои волосы – не так, как это делает Эдвард. Не похоже. Иначе. Он все делает как-то иначе... и я не могу понять, что чувствую. Боюсь себе признаться? Или жалость переворачивает все внутри меня? Рушит к чертям.
- Повезло мне с персональным проклятьем тогда, Белла. Я доволен.
Я фыркаю, кое-как сделав ровный вдох. Перестаю так сильно сжимать байку на его спине – еще порву.
- Некоторые вещи просто происходят – это и математический закон, и закон вселенной. И мы не можем ни предотвратить их, ни изменить. Только принять. Ты понимаешь это не хуже меня. Раз уж случилось это сегодня – ну и бог с ним, правда! Меньшее из зол.
- Дам, у тебя ожог третьей степени. Из четырех. Я же знаю.
- И что теперь? Всего-то ладони. Всего-то пару процентов. Заживет и не заметишь. Буду снова варить тебе флэт-уайт.
Вздрагиваю, снова ощущая подступившие к глазам слезы. Я обнимаю Дамиано, я утыкаюсь лицом в его плечо – и закрываю глаза. Прислушиваюсь сама к себе. Саму себя стараюсь успокоить. Вижу, как в двадцать пятом кадре, вдруг вижу, сама испугавшись... как оно могло быть. Сегодняшний день просто переворачивает мое представление и о себе, и о будущем, и о прошлом. Одной неисправной кофемашиной. Одним лишь взглядом Дама. И словами Эдварда. И действиями Фаба.
Дамиано утешительно, никуда не торопясь, гладит мою спину. Снова и снова. Словно бы я на этой койке, а не он. И ни капли моей вины в случившемся нет.
- Скажи мальчику, что я не злюсь, - через какое-то время просит он, убрав с моего лица намокшие от слез волосы. Нежно улыбается, когда поднимаю на него взгляд. И мне физически от этой улыбки больно. – Он не хотел, я знаю.
- Он просит прощения...
- Главное, чтобы такого не повторилось в твою сторону, - строго произносит итальянец. Поджимает губы. – Вот тут уже я буду очень зол. Это тоже передай.
- Эдвард с ним говорит... я не думаю, что он еще когда-нибудь... я за него беспокоюсь. Но за тебя больше.
- Зря. Твой Эдвард ведь его отец, - он чуть морщится при упоминании Сокола, но старается это скрыть, - он не навредит сыну. А урок пусть преподаст – для твоей же безопасности.
- Он сказал, что компенсирует тебе все...
- Будешь в целости и сохранности – и хватит. Я уже говорил ему свое условие.
- Вы встречались?
- Он приезжал за кофе недавно, - увиливает Дам, - пообщались...
Вот как. Этого, наверное, стоило ожидать. А я все время удивляюсь, словно бы первый раз.
Я привлекаю парня к себе, коснувшись подбородком его плеча, а рукой погладив волосы. Дамиано напрягается, вздрагивает его поврежденная ладонь на кушетке. Но я все равно хочу сказать:
- Тебе очень повезет. Твоя избранница, Дам, она украдет твое сердце и никогда не причинит ему боли. Тебе очень, очень с ней повезет. Я желаю тебе огромного счастья. Правда. От всей души.
Он вздыхает, довольно снисходительно глянув на меня сверху вниз. А потом по-дружески похлопывает по спине. Отстраняется. Есть что-то в этом отстранении из непривычной от солнечного Дамиано холодности. Я сама причиняю ему больше боли, чем ожог. Раз за разом. А он прощает.
- Спасибо, Белла.
Устыдившись своих резких движений и не менее резких, чересчур откровенных слов, неопределенно киваю. Сажусь ровнее, на маленьком расстоянии от него. Кладу обе руки на колени. Молюсь, чтобы пропал румянец со щек. Нельзя заходить всему этому так далеко. Я рву Даму сердце. И себе надрываю тоже.
Слава богу, возвращается Виттория. Протягивает Дамиано сок, предусмотрительно открыв крышку. Смотрит на него аккуратно, но так восхищенно... и так пронзительно. Дамиано не замечает. Делает вид? Они о чем-то говорили здесь, пока меня не было?
- Хотите сока, Белла?
- Нет, Витто, спасибо. И за помощь – тоже. Ты можешь быть свободна.
Я подгоняю белый «Порше» поближе ко входу. Дамиано вздыхает, когда садится внутрь. Пару часов назад здесь все было иначе. Теперь в тишине авто – авто Эдварда – мы в полном одиночестве, со странным, смешанным чувством дежавю. Все иначе. И все как-то... знакомо.
Дамиано понимает мои эмоции. Молчит.
Мы выезжаем с территории клиники. Я веду машину по проспектам Берлина. Дождь переходит в мокрый снег. Вот он – почти что наступивший декабрь.
- Белла, можно я спрошу?
Его негромкий голос так хорошо встраивается в окружающее нас пространство. Загорается красный сигнал светофора. Машины по ту сторону лобового стекла, скрываясь за моросью, тормозят. В белом салоне мы один на один с собой – и только.
- Да.
- Он уже сделал тебе предложение?
- Нет, Дам.
Молодой итальянец аккуратно кивает, собираясь с мыслями. Нервно облизывает губы, глянув на меня со своего места.
- Если когда-то ты решишь... закончить, я буду здесь. Ты знаешь, где меня найти.
- Дамиано...
- Это все ужасно звучит, Изза, пожалуйста, ничего не отвечай, - отмахивается он, просительно вздернув вверх левую руку, - прошу, просто запомни, ладно? Как и с местом, куда можно прийти, что бы ни было. Мне это важно. Важно, чтобы с тобой все было хорошо.
- Я не знаю, чем я заслужила такого... друга.
Он горько, грустно хмыкает. Медленно качает головой.
- Я тебя люблю. И даже если это тысячу раз не взаимно – это так, Изабелла. Perdonami (прости меня).
Меня охватывает такое глубокое, болезненное отчаянье, что не могу шевельнуться. Слова остаются где-то в горле. Загорается зеленый. Нужно ехать. А я не могу даже как следует вздохнуть. Мой собственный день потрясений.
Сзади сигналят. Дамиано отпускает мой взгляд. Смотрит теперь на стекло. Я трогаюсь с места.
Оставшуюся часть дороги мы едем молча. Но, когда останавливаемся у его дома, я все же набираюсь смелости – и сил, наверное. Поворачиваюсь к Даму, уже собравшемуся выходить, всем корпусом.
- Я очень ценю твои слова. И мне жаль, что я не в состоянии... ответить тем же. Я люблю тебя иначе, Дамиано. И я не знаю... я не думаю, что смогу это изменить.
- Не оправдывайся, Белла. Никогда и ни перед кем. А тем более – передо мной. Все в порядке.
- Прости меня.
- Al cuor non si comanda, - улыбается он. - Сердцу не прикажешь. Пойдем дальше.
Он тянется к двери, открывая ее. Выходит на холодную улицу, пострадавшую ладонь придержав поближе к куртке. Поворачивается к своему дому.
- Увидимся, Белла. Спасибо тебе.
- Береги себя, Дам... тебе спасибо.
Он ласково, мягко мне улыбается. Не знала бы всей подоплеки, в жизни не поверила бы, что эта улыбка – натянутая, вымученная. Дамиано мне только что признался в любви. Не взаимной в том плане, на какой рассчитывал. И это до ужаса больно. И мне больно. Потому что я не смогу заставить себя полюбить кого-то так, как Эдварда... я не уверена, что это в принципе возможно. Я сама о себе ничего уже не знаю.
Отъезжаю от дома Дамиано один квартал. Паркуюсь в тупичке. Набираю Эдварда, чуть дрожащими пальцами нажав на зеленую трубочку. Резко выдыхаю, когда слышу его голос. Не анализирую, не думаю лишнего. Просто слушаю. Мне жизненно нужно сейчас его услышать.
- Я могу ехать за Гийомом, верно? Адрес?..
- Уже у тебя, - ровным тоном отзывается Сокол, могу поклясться, просчитывая малейшую эмоцию в моем голосе, - все хорошо, Schwalbe? Ты кажешься несколько растерянной.
- Я немного устала. Но я очень... рада тебя слышать.
- И я тебя, малыш. Приезжай домой. Я очень жду тебя дома. Хочешь, попрошу Каспиана забрать Парки? Едь сразу сюда.
- Я рядом, - вру, сама себе покачав головой, прочищаю горло. – Все в порядке. До встречи.
По крайней мере, на заднем плане – тишина. Голос Эдварда не трескается как битое стекло. И не звучит жестко и зло, как мог бы. Я очень надеюсь, что у них с Фабианом разговор прошел неплохо. И что мы все вынесем урок из этой ситуации. Что мы сможем... ее пережить.
У офиса «Порше» меня уже ждут. Женщина в красивом синем платье, в меру деловом, в меру – откровенном, машет мне рукой. Она стоит под черным широким зонтом, спрятав от мокрого снега и себя, и Гийома. Мальчик с ворохом пакетов и не застегнутой курткой высматривает автомобиль среди других подъезжающих машин. Несколько сникает, когда видит за рулем меня. Но довольно повседневно открывает дверь, кладет пакеты под кресло и забирается на свой бустер. В тишине громко щелкает его ремень безопасности.
- Привет, Гийом. Хорошо провел время?
- Совсем неплохо, - признается малыш, помахав на прощанье своей сопровождающей, - было весело. Только папа внезапно уехал.
- У них с Фабианом были дела.
- У них всегда дела с Фабианом, - супится ребенок, снимая с себя куртку. – Тебе тоже придется привыкнуть.
- Папа был очень рад провести этот день с тобой, Паркер.
- Я тоже был рад. У нас в году пять-семь таких дней, Белла.
Он говорит это ни обреченно, ни горестно. Скорее как сам собой разумеющийся факт. Болезненный, но принятый. И не терпящий никаких опровержений. Настроение у Гийома такое же, как погода. Мы все утонули в берлинском сером смоге дождя. И как выбираться... я не знаю. Солнца больше не предвидится.
- Ты ужинал? Хочешь что-то особенное? – стараюсь сменить тему, чтобы немного его отвлечь. На лице Гийома, красивом и довольно жизнерадостном вчера, проступает грусть.
- Ты готовишь папе?
- Приготовлю и тебе, с удовольствием – только что бы ты хотел?
- Нет, - он качает головой, посмотрев на меня внимательно и очень взросло, - ты папе готовишь еду? Сама?
- Когда у нас получается поесть вместе, Гийом.
- Это хорошо, - мальчик расслабляется, сложив руки на коленях. Похлопывает ладонями по своим джинсам. – Он любит, когда ему готовят. А никто готовить не любит.
- Мама что же, не готовила папе?
- Мама ненавидит готовить, - Гийом с излишним вниманием рассматривает молнию на своей куртке. – А папа ненавидит ее еду. Ну, тайскую. Она обычно тайскую еду заказывает.
- А ты такую еду любишь?
- Я пиццу люблю. Пиццу не испортишь.
Я с Гийомом согласна.
Мы подъезжаем к Шарлоттенбургу, сворачиваем влево, на проспект. И снова влево – к жилому комплексу Сокола. Ждем очереди въехать на паркинг. Гийом, словно бы ему наскучило все вокруг, отстегивает свой ремень безопасности. Приникает щекой к спинке моего сиденья. Задумчиво смотрит мне в глаза, словив взгляд в зеркале заднего вида. От дождя его светлые волосы чуть подвиваются на концах – как и у Сокола. А огромные синие глаза наполняются плохо сдерживаемым интересом. И какой-то волевой решимостью – нетипичной для Гийома.
- Ты его любишь, да? Папу.
Я поворачиваюсь к мальчику. Очень хочу, чтобы он меня услышал. И чтобы поверил.
- Очень сильно, Парки.
- Папа тебя тоже любит. Я не верю, что ты лжешь. Нельзя не любить в ответ, когда так тебя любят.
Его философия меня задевает. Но на малыша смотрю нежно. Потому что в своих чувствах к Соколу мне и вправду скрывать нечего. Можно лишь недооценить их силу и глубину. Я очень надеюсь, я заклинаю, чтобы ему это было видно. Хотя бы Гийому. Пожалуйста.
- Не лгу. Так и есть, Гийом. Я обещаю тебе.
Он удовлетворен моим ответом. Возвращается обратно на свой бустер, наблюдает за сменяющейся чередой машин. Вздыхает.
Кажется, Гийом хоть немного, а принимает меня.
Эдвард встречает нас в холле, сам открывает входную стеклянную дверь. Подхватывает младшего сына на руки, крепко прижав к себе. Он снова повисает на нем маленькой обезьянкой. Что-то сразу же рассказывает о прошедшем квесте. Не замечает ни вещей, которые приношу из машины, ни своей куртки – даже когда вешаю ее в прихожей, уже поднявшись на лифте в квартиру.
Папа улыбается ему, и Гийом счастлив. Потому что папе интересно. И он здесь. И мы приходим, пусть и тихо, пусть и сквозь тернии, к какому-то пониманию. Даже если частичному.
Когда юный Каллен скрывается в ванной, чтобы помыть руки, у меня есть минутка поговорить с Эдвардом наедине.
- У вас все хорошо?
- Терпимо. Фабиан должен осознать свою ошибку. Это не будет так продолжаться. Он и Элоиз слишком далеко зашли.
- Все кончилось благополучно. Давай постараемся смягчить... последствия.
- Кончилось хорошо чудом, - качает головой Эдвард, меняет тему, - как Дамиано? Что с ним?
- Неплохо. Я отвезла его домой, у него есть рекомендации доктора – почти хэппи-энд.
Не хочу говорить сейчас о Даме, и Эдвард это подмечает. Смотрит внимательно за моим взглядом и отрывистыми словами, но не может взять в толк, в чем дело. Думаю, считает, что я перенервничала из-за случившегося.
- Сегодня был долгий день. Хотелось бы, чтобы хотя бы вечер выдался спокойным, - протягивает он, меняя тему. Гладит мои волосы, пробежавшись пальцами по всей длине прядей. Выдавливает скупую улыбку. Она меня тяготит.
- Да уж... а Фабиан у себя? Что-то его не видно.
- В гостевой. Ему нужно пока побыть одному.
- Ясно.
Гийом возвращается из ванной комнаты, на ходу отряхнув руки. Показывает папе – и мне, раз уж тут стою – какой-то приз из лотереи на квесте. Естественно, в автомобильной тематике. Они с Эдвардом обсуждают двигатель «Порше», когда перемещаюсь на кухню и ставлю чайник. Очень хочу пить.
На ужин Гийом выпрашивает пиццу. Эдвард мягко гладит его волосы, соглашаясь. Правила папы, так он их назвал. Куда более свободные, чем в Мэне. Потому что с папой мальчишки реже. Я помню.
Фабиан в выборе ужина не участвует. Эдвард пытается дозваться его, как и Гийом, но запертая дверь отвечает сплошным молчанием. Видимо, ужинать сегодня с нами Фабиан не намерен.
Через полчаса звонят в дверь. Открыть вызывается Эдвард. Гийом, выглянув из-за его талии, нетерпеливо ждет курьера с ужином. Он выбрал пиццу «Четыре сезона».
Однако в коридоре стоит Каспиан. В светлой куртке и с промокшими от дождя волосами, он извиняется, что пришел так поздно.
- Вы перепарковывали «Panamera», мистер Каллен? – интересуется он, вопросительно глянув на босса. - Никак не могу ее найти.
Сокол хмуро качает головой.
- Я оставил ее на 277 месте, как и всегда.
- Изабелла?..
- Она была на «Cayenne», - перебивает Эдвард, напрягаясь, - его тоже нет?
- Он на 288, как и должен быть.
Я оглядываюсь на темный коридор с картинами юного Каллена вдоль обоих его краев. Сокол смотрит туда же.
- Фабиан?!
Тишина.
- Тревви! - Гийом, подавая голос, морщится при ощутимом напряжении вокруг. - Трев, ну хватит! Иди сюда!
Каспиан проходит в квартиру вслед за Соколом. Я отхожу вглубь коридора, к Гийому, побежавшему следом за мужчинами. Эдвард плечом ударяет в дверь гостевой спальни. Раз. Другой.
- ФАБИАН.
Каспиан вводит что-то в своем телефоне, выудив мобильный из кармана. Освещает коридор темно-синим светом. В мраке вечера мы еще не зажгли здесь лампочки.
- Тревор!
Черт бы побрал эту тишину. Ее рвет на части глухим треском, когда Эдвард выбивает дверь. Гийом вздрагивает рядом со мной.
В спальне тихо, темно, душно. И пусто. Совершенно.
- У машины снят сигнал, - сообщает Каспиан, несколько раз проведя большим пальцем по экрану. – но она разблокирована. Электронный ключ.
- Но разве же?.. Как? – недоумеваю я.
Каспиан мрачно смотрит на своего босса.
- Если ключ не у вас, Эдвард...
Эдвард оборачивается на нас обоих с тяжелым, плохо сдерживаемым гневом во взгляде. Ничего не говорит. Быстрым шагом идет обратно в прихожую, наскоро проверяет свое пальто. Тяжело, горько выдыхает. И с чувством чертыхается.
Вместо ключ-карты в его кармане – разбитый айфон Фабиана. И три черных вулканических браслета.