Sportunterricht - урок физической культуры

Бариста приносит мне ванильный круг-чизкейк и капучино, дружелюбно улыбнувшись на скромное «danke». Es ist mir ein Vergnügen, отвечает, забирая прежнюю, уже опустевшую чашку из-под фильтр-кофе. Доволен, что я заказываю десерт с молочным кофе, не пытаюсь заглушить им вкус фильтра. Кажется, понимает, что кофе мне интересен. Его зовут Робер, как гласит бейджик с именем. Он сегодня главный на смене: невысокий, но коренастный, в небольших очках и с ярко-серыми глазами. Шатен с густыми бровями и бородой, акцент в которой делает на усы. Светлокожий, улыбчивый и обходительный. А еще – профессионал своего дела. Его награды за кофейный чемпионаты мелкими статуэтками выставлены позади бара. Робер Шикис. Звезда берлинского кофеварения пять лет подряд.
Робер, как и многие другие постоянные бариста, творит кофейную магию в этом небольшом заведении на две комнаты. Старинный дом, потолки в четыре метра, выбеленные стены, минимум декора – лишь пару рамок с фотографиями кофейных напитков и огромная карта мира на стене у барной стойки – на немецком, раритетная, за 1917 год. При этом в кофейне стоит ультрасовременная техника, затейливо вписанная в аскетичный интерьер – кофемашина La Marzocco, кофемолка Mazzer. И только премиальное молоко для молочных напитков.
Я с удовольствием отпиваю свой капучино, идеальный и по текстуре, и по температуре, и по латте-арту. Улыбаюсь, открывая макбук. На мгновенье улыбка вздрагивает, когда вспоминаю о Дамиано... но тут же сама себе качаю головой. Не время и не место. Та история давно закончилась. Смотрю на экран макбука, выбираю из списка статей нужную. Загружается черновик новой рецензии. Я удобнее берусь за ручку чашки.

«Крис и Софи Шакман основали Five Elephant летом 2010 года, когда почувствовали, что пришло время поделиться своей страстью к свежеобжаренному кофе и вкусной выпечке со всем миром. До переезда в Берлин Крис работал над несколькими впечатляющими кинопроектами в Нью-Йорке, в том числе со Стивеном Спилбергом и Беном Стилером. Софи, выросшая в Вене, работала стилистом и визажистом в различных отраслях: от модной фотографии до музыкальных клипов
Крис и Софи впервые встретились в 2008 году в самом сердце Берлина – Кройцберге, где всего несколько лет спустя открылось одно из их самых известных кафе».

Шипит стимер кофемашины. Приятно пахнет свежесмолотым кофе. Гость справа от меня пробует круассан. А я оглядываю кофейню, задумавшись, что можно добавить.
Семь деревянных квадратных столов: пять маленьких, на двоих, в основном зале, и два побольше, на шестерых, во втором. Прямо у кофемашины – барная стойка на три посадочных места, сразу под старинной картой. И стеллажи с кофе, который ребята продают прямиком с собственного производства.

«Крис и Софи надеются, что в ближайшем будущем они продолжат развивать то уникальное сообщество, которые создали с помощью Five Elephant. Поскольку это то, что действительно важно для них — не только как владельцев бизнеса, но и как людей».

Неплохо. Можно поработать с парочкой мест, но в общем и целом – очень даже. Я отрезаю себе кусочек чизкейка – фирменного десерта здесь – и с интересом оглядываюсь по сторонам. Аскетичность стиля кофейни сочетается с современностью и историей места в удивительной концепции. Я обожаю эту кофейню. И, думаю, полюбил бы ее и Falke – если бы не одно «но». Находится первое заведение «Five Elephant» в Кройцберге.
Выдыхаю, аккуратно опустив чашку обратно на блюдечко. Конечно Эдвард будет недоволен. Я знаю это, подспудно переживаю и немного, но испытываю чувство вины. Потому что раз за разом проверяю границы его терпения. В одном лишь вопросе – со «злачными» берлинскими местами.
Конечно, сейчас разгар рабочего дня, среда, слякотная, мрачная погода – типичный февраль. Я в паре километров от злополучной Kotbusser Tor, я на машине, я в безопасности. Кофейня располагается на очень тихой и милой улице с немецкими особняками прошлых веков. И она полная, она почитаемая, ради нее сюда едут туристы из самого центра... и все же, это Кройцберг. Что ни говори. Может, просто постараться не поднимать эту тему? Меньше знаешь – крепче спишь. В случае Эдварда это почти буквально.
Тоненько звенит мини-колокольчик над дверью. Старинная, высокая и темно-бордовая, она открывается, пуская в тепло заведения промерзших с улицы посетителей. Парень и девушка, на вид лет шестнадцать. Оба темноволосые, оба слегка бледные. Они держатся за руки, выбирая кофе... и в это мгновенье очень напоминают мне Фабиана и Сибель. Когда-то мы вместе с ними пили кофе в Портленде... подумать только, что теперь дети Сокола официально живут в Берлине!
На самом деле, мы обошлись малой кровью. Сегодня, третий день спустя после начала школы, это более или менее очевидный факт.
Во-первых, те пару дней, что Эдвард отвел сыновьям на акклиматизацию, мы полноценно провели вместе. А во-вторых, их желание пожить с отцом и попробовать что-то новое, изменить устоявшуюся картину мира, еще не пошатнулось. Дети дали Берлину шанс. Как и папе.
На начало месяца Эдвард взял большую часть работы на дом, не выезжая в офис и работая с макбуком пару часов поздним вечером, в течение дня прерываясь лишь на редкие звонки. Мы были в кино, кафе-мороженом, детском центре (чинно пили свежевыжатые соки втроем, пока Гийом вволю развлекался на батутах) и, к счастью Паркера, Техническом музее. В этот раз Эдвард отдал ему весь день – пятницу – сполна поучаствовав с сыновьями в каждом из доступных экспериментов. Даже скепсис Фабиана чуть поубавился, когда нашлись довольно сложные задачки и механизмы, чтобы ему показать себя. Они с Эдвардом, оба с математическим складом ума, творили вещи, недоступные моему пониманию – физические, математические и химические законы превращали в реальность. Мы с Гийомом, в качестве пораженных зрителей, только и могли, что изумляться. Обычно вечера заканчивались ужином вне дома – стейки и бургеры, пицца и крылышки буффало, итальянская траттория. В субботний вечер, к нашему с Эдвардом удивлению, мальчики настояли на немецкой традиционной кухне. Оказалось, Гийом обожает Schnitzel с пюре, а Фабиан изредка, но предпочитает густой берлинский суп Eintopf. Оба сына Фалке были в ужасе, когда мы единогласно заказали говяжью печень с яблочными дольками. Все-таки, «Lemke» славится этим блюдом. Их яблочный сок, к слову, тоже выше всяких похвал.
Воскресный вечер, последний перед началом школы, мы провели дома. Мальчики начали переживать о новом учебном заведении еще накануне, но к семи часам воскресенья тревога стала уж слишком навязчивой. Фабиан помрачнел, Гийом насупился... и большая часть ужина, который готовил Фалке, прошла в молчании. Зато потом, устроившись на диване под традиционные «Утиные истории», я слышала, дети говорили о чем-то с vati. Им нужно было побыть наедине.
В понедельник мы с Эдвардом разделили обязанности. Он, откровенно не желающий сдаваться собственному будильнику в шесть утра, пять минут отказывался выпускать меня из постели. Обнимал крепко и, в духе Сокола, более чем надежно. Бормотал что-то о новом графике и мрачных февральских понедельниках.
- Все равно вставать нам придется, мистер Каллен.
- Мне нравится твой настрой, Изза. В понедельник-то, в шесть утра.
- Ты со мной, дети в Берлине – понедельник так понедельник, - смеюсь, потрепав его волосы. – Ну же, Falke. Кто будет будить мальчиков, если мне придется будить тебя?
Он усмехается, зарывшись лицом в мои волосы. Бережно целует их, гладит у скулы. Пальцы у Эдварда прямо-таки пылают.
- Ты – мое чудо, Белл.
- Персональное. Я займусь завтраком.
Немного подумав, Эдвард убирает темную прядку волос с моего лица. Взгляд у него очень теплый, проникновенный, а движения такие ласковые... Эдвард улыбается мне уголком губ.
- Еще так рано, Sonne. Я справлюсь сам. Поспи.
- Ты со всем можешь справиться сам, Эдвард, я знаю. Но больше тебе не придется. Что приготовить на завтрак?
Он тронуто ухмыляется моему ответу, потянувшись вперед и легко поцеловав мои губы.
- Люблю тебя.
- И я, - потягиваюсь в его руках, медленно, но покидая объятья. – Но меню завтрака до сих пор не заявлено, herr Каллен.
Он мелодично смеется новому прозвищу, наблюдая за мной с постели, все еще лежа на подушках. Потирает пальцами ткань пододеяльника.
- На твой вкус, Изз.
- Принято!
Поднимаюсь с постели, спиной ощущая взгляд Сокола на себе. Эта довольно целомудренная пижама, но в ней есть кружевная вставка у лифа – а кружева Эдвард, я знаю, любит. Оборачиваюсь, загадочно подмигнув ему. И сама улыбаюсь шире. Такой домашний, еще немного сонный, распростертый на нашей постели этим темным утром, он весь как на ладони – и весь мой.
Иду у себя на поводу и быстро возвращаюсь на простыни, наклонившись к Эдварду у нашей общей подушки. Целую его, легко придержав лицо в ладонях.
- Du bist meine Inspiration für alles, und alles an diesem kalten feuchten Erde.
Эдвард, просияв, пробует обнять меня за талию. Все-таки вернуть обратно и полноценно – себе.
- Ничего себе, Изабелла! Как далеко мы ушли в немецком!
- Слышала в песне, - усмехаюсь, потрепав его волосы. – Но вставать все равно придется.
Изворачиваюсь в его руках, умудрившись ускользнуть – иначе мы точно опоздаем в школу. Удивленному Эдварду посылаю воздушный поцелуй.
- Жду вас на кухне.
Мы разделяем обязанности и, я думаю, справляемся на отлично. Эдвард будит детей и помогает собраться Гийомке. Он приводит его на кухню в шесть сорок. Ничего не спрашивая, передаю Эдварду свежесваренный кофе. Он выглядит совершенно счастливым: делает первый глоток, сразу же заулыбавшись.
- Ох, Белла. У тебя все схвачено.
- По большей части, - смеюсь. Присаживаюсь перед Гийомом, что смотрит на кухню полупустым, совершенно сонным взглядом. – Доброе утро, солнышко.
Он причесал своим непослушные пшеничные волосы, но небольшой хохолок все еще остается у макушки. Гийом само очарование. И ему очень идет эта темно-синяя школьная форма, которая, само собой, есть у Berlin International School. Кашемировый пуловер, белая рубашка под ним, прямые брюки и черные туфли. Золотисто-бордовый герб учебного заведения на груди, справа. И вышитый неяркими нитками маленький кармашек под ним.
- До утра еще много часов... так темно.
- Зато у нас есть блинчики на завтрак. И клубничный джем, чтобы поднять настроение.
Гийомка вздыхает, несмело, кратко, но улыбнувшись мне уголками губ.
- Можно мне еще чай?..
- Уже готов. Садись-ка. Фабиан ведь тоже проснулся, Эдвард?
- Куда Фабиану деться, - мрачно бормочет юноша, проходя на кухню из темноты коридора. Прикладывает ладонь ко лбу, щурясь неяркому, но свету. – Его подняли по боевой тревоге.
- Не правда! Папа будил тебя тише, чем меня!
- Зря он вообще меня будил, - супится Фабиан, что на его красивом взрослом лице смотрится несколько комично. – Scheißschule (чертова школа). И эта форма, Белла, ты посмотри! Клоунада.
Тревор не слишком-то приемлет какие-то устои и ограничения, это я уже знаю. Форма явно не входила в его планы, хотя он и догадывался, что она будет. И все же, юному мистеру Каллену такой деловой стиль очень к лицу. Фабиан просто сошел со страниц модных журналов, не иначе. И строгость его лица, и сталь во взгляде это впечатление лишь дополняет – люди позируют фотографам так, как Фабиан ходит по улицам.
- Тебе очень идет, Тревор.
- И ты туда же, - бурчит он, стрельнув глазами в сторону отца. – Сумасшедшая Европа. Нельзя даже в школу пойти в своей одежде!
- Мы не изменим устои школы, Фаби.
- Но можем изменить школу.
- У тебя хотя бы рубашка не такая белая... ненавижу белые рубашки, - вздыхает Гийом.
У Фабиана, в отличие от брата, оттенок рубашки и правда темнее, ближе к бежевому. Особенность старших классов.
- Твой чай чуть крепче, Фабиан, - подаю чашку юноше, постаравшись нивелировать напряжение в кухне. За окном все еще совсем темно.
Мальчик вздыхает, потерев переносицу пальцами. Как же ярко он копирует этот жест у отца, сам того не понимая. Эдвард, отпив кофе, перехватывает мой взгляд. Он тоже это видит.
- Ты жаворонок, Изз? Откуда столько энергии?
- Я рада, что в моей жизни закончились скучные понедельники.
- Еще бы, - Фабиан закатывает глаза, - ты-то потом можешь поспать... я тоже этим займусь после школы. Надо повесить на дверь табличку «не будить».
- Обещаю, что не буду больше спать до твоего прихода, Фабиан, - улыбаюсь, подмигнув ему. - Давайте садиться? Блинчики остынут.
- Еще и блинчики... во сколько же ты встала?
- У нее хороший тайм-менеджмент, Фаби, - хмыкает Сокол, выдвигая для меня стул. Ждет, пока я тоже сяду за стол, прежде чем занять свое место. Придвигает стул за мной поближе к столу, мягко касается плеча. – Спасибо за завтрак, Белла.
- Так много блинчиков! – мечтательно восклицает Гийом, открывая клубничный джем. – Спасибо!
Фабиан, придвинувшись к столу, перво-наперво делает большой глоток чая. И лишь затем устало смотрит на блюдо с блинами.
- Danke, Изз.
- На здоровье, мальчики.
В школу детей отвозит Эдвард – потом сразу поедет в офис, по трассе недалеко. Я провожаю их до самого порога, остановившись у стены прихожей и сложив руки на груди. Фабиан набрасывает пальто на плечи, Гийом возится с застежкой куртки.
- Если мы доживем до вечера, то увидимся, - мрачно хмыкает Тревор.
- У вас будет очень хороший первый день, Jungen.
Гийом, подняв на меня глаза, оставляет замок кутки в покое. Подается вперед, некрепко, но решительно обняв меня за талию. Очень быстро.
- Правда?..
- Уверена, - ерошу его волосы, мягко коснувшись у скулы. Гийом тает, а Falke, наблюдая за нами, влюбленно мне улыбается. Забирает с полки сумку с макбуком, похлопывает сына по плечу.
- Белла знает, что говорит. Поехали?
- Поехали, - вздыхает Гийом. Отпускает меня, помахав напоследок. Фабиан, состроив гримаску-улыбку, молча выходит за дверь.
- Езжайте аккуратно, - наставляю Эдварда, придержав его рядом на долю секунды. – И никаких нравоучений, папочка.
Каллен весело усмехается, урвав у меня быстрый прощальный поцелуй. Как мальчишка, ей богу.
- Слушаюсь и повинуюсь, Königin.
Я закрываю за ними дверь, окинув взглядом опустевшую прихожую. Вот я и проводила из дома свою семью – в самый первый раз. Пораженно улыбаюсь тихим стенам, обвив себя руками. В коридоре пахнет парфюмом Эдварда и немного – одеколоном Фабиана. На спинке стула висит какая-то кофта Гийомки. Все взаправду, все по-настоящему. Zu hause.
Я отрезаю себе еще немного чизкейка, глотнув остывающий капучино. В почтовом ящике пару правок от Эммета – его тон стал чуть более деловым после их недавной с Эдвардом встречи. Я знаю, что мистер Каллен способен производить впечатление. Эммет пока в шоке, но он привыкнет... если останется с Элис. Кажется, он собирался прилететь в Краков на пару дней – она выступает там на студенческой конференции по поводу Аушивица. Может и в Берлине заедет?
Читаю правки, просматриваю еще пару статей. Кофе заканчивается. Прошу у бариста еще один – удобно, что капучино здесь небольшие, по сто семьдесят миллилитров. Постепенно в кофейню приходят новые и новые люди – скоро время обеда. Все чаще гудит кофемашина. Мне приносят новый капучино.
В понедельник из школы мальчиков тоже забирал Эдвард. Они заехали куда-то перед тем, как отправиться домой, но им было нужно – я не против. Тем более, Эдвард всгеда держит меня в курсе их передвижений и за это ему спасибо.
Первый день оказался не таким уж и катастрофичным. Да, много нового, да, совершенно другие дети, да, предметы не из простых... но мальчики настроены на удивление позитивно. Гийому уже предложили участвовать в школьном театре, а Фабиан присмотрел себе дополнительные занятия по математике и кружок истории искусств. Их обоих неплохо приняли в классе – как-никак, середина года, Эдвард не зря переживал – но обошлось. Практически все дети – экспаты, за редким исключением. Большинство родителей занимают руководящие должности в самых разных сферах промышленности и торговли – от председателя правления «KDW» до немецкой штабквартиры «Volvo». С Акселем, сыном Бьорна Хернссона, возглавляющего шведский автоконцерн, Гийом сидит за одной партой. Аксель научил его паре шведских слов, тогда как Гийом рассказал ему о немецком – они оба удивляются, насколько языки похожи. Фабиан, к своему счастью, как уверяет, пока сидит один. Но на перемене, сразу после математики, к нему подошли парни из школьного мат-клуба. Пригласили прийти на встречу кружковцев в четверг.
Все выходит более-менее ровно, спокойно, не слишком тяжело... на первый взгляд. Мы все выразили надежду за ужином, что так и будет дальше. В конце концов, это чудесная школа. И «мы, наконец-то, вместе, дети», словами Эдварда.
Во вторник завтрак готовит он. Встает раньше меня, наверное, в начале шестого – и жарит тосты. Будит меня сразу после мальчиков, легко поцеловав в щеку и потеревшись о нее носом. Улыбается, когда спрашиваю, который час.
- Шесть сорок, Liebe. Ждем тебя на завтрак.
- Я его еще не...
- Nun bin ich an der Reihe, (моя очередь) - качает головой Эдвард, умиленный моим сонным тоном, - я сделаю тебе кофе. Доброе утро.
- Доброе, Эдвард...
Тосты просто замечательные. Мы едим их все вместе в семь, на этой светлой кухне, и никто больше не жалуется ни на вид формы, ни на непростую школьную жинзь. Пока, кажется, мальчики привыкают к новому быстрее, чем мы рассчитывали. Тем лучше.
Сегодня, утром среды, застаю Эдварда на кухне за телефонным разговором. Просыпаюсь в пустой постели, о чем собираюсь с искренним недовольством ему сообщить. Но Эдвард, говорящий по мобильному, уже кажется мне излишне озабоченным. Не мешаю ему, терпеливо дожидаясь, пока закончит. Судя по всему, звонок из Штатов. Из полиции.
Эдвард кладет трубку, обернувшись на меня без толики удивления. Знал, что я здесь.
- Доброе утро.
- И тебе. Все хорошо?
Эдвард вздыхает, выглянув в окно, где темнеет Тиргартен.
- Начался судебный процесс над матерью Сибель. Тимотей позвонил мне.
- Они хотят, чтобы Фабиан?..
- Нет, - Эдвард качает головой, помрачневший от одного упоминания имени сына. – Им нужен был контакт для Сибель.
- Контакт?..
- Контактное лицо. В случае, если встанет вопрос опеки или проломится это прогнившее дерево их террасы... кому звонить в экстренной ситуации.
- Ты назвал себя, - не вопросом, утверждением проговариваю.
- Назвал, - быстро, будто это признание своей же слабости, кивает он. – Но надеюсь, все так и останется на бумаге.
Подхожу ближе к Эдварду, который, кажется, только этого и ждет. Обнимаю его талию, глажу вдоль у затылка. Очень тепло.
А ведь не так давно Эдвард с пеной у рта доказывал мне, что Сибель никогда не станет ни его дочерью, ни хоть кем-то, о ком он беспокоится. Времена меняются. Слава богу, они меняются.
- Это очень правильно и щедро, Эдвард. Фабиан сказал бы тебе спасибо.
- Дай бог Фабиану об этом не узнать, - выдыхает мистер Каллен, обнимая меня в ответ. – Не будем поднимать эту тему, ладно?
- Ладно, Эдвард. Но я очень тобой горжусь.
- Да уж, Изз... да уж.
Паре за соседним столиком приносят чизкейки и американо. Вопреки распространенному мнению и процветающему кофейному снобизму, будто американо в спешелти-кофейнях не подают, здесь сделали исключение из правил. Желающим – американо. Ценителям – фильтр. А любопытным – рассказ, почему фильтр все-таки лучше. В конце концов, только в фильтре можно понять настоящий вкус кофе. А если тот хороший, более того, особый – еще и всю вкусовую палитру. Тем более, понравившийся лот можно сразу же приобрести домой.
Я засматриваюсь на Weltkarte на стене, находя на ней Германию. Вот и Берлин по центру. А чуть левее, вверх, Штутгард. С этим городом меня тоже связывают особые воспоминания: там Сокол полноценно ко мне вернулся. И ярмарка, и прогулка у фонтана, и этот вечер в замке, все эти «Порше»... тогда, кажется, я сполна осознала, какой жизнью мне предстоит жить, если мы будем вместе. В качестве миссис Каллен.
Вибрирует мой мобильный. Эдвард как чувствует, что я о нем думаю.
- Я только что тебя вспоминала, - улыбаюсь в трубку, обведя кончиком пальца ободок кружки с капучино.
- Привет, Schönheit. Вот как.
- Что случилось?
Я слышу это в его голосе. Сдержанные, едва приметные, но истинные нотки... тревоги. Такая неявная, но глубокая сталь тона. И чуть ускоренный темп речи. Обычно Эдвард говорит медленнее.
- Мне позвонили из школы, - не ходит вокруг да около, сразу же отвечая, - Фабиану было нехорошо, они отпустили его с уроков.
Ну вот и «неплохое начало». Черт.
- Мне забрать его? – с готовностью зову я.
- Я уже отправил Каспиана, он привезет его домой. Послушай, Белла, у меня встречи до четырех. Ты могла бы встретить Фабиана дома? Чтобы он не был один, пока я приеду.
И он еще спрашивает!
- Конечно!
- Школьная медсестра сказала, что ничего серьезного, ему просто следует отдохнуть. Я постараюсь быть дома как можно раньше – заберу Гийома по дороге.
- Я позабочусь о Треворе, Falke. Все хорошо.
- Да уж, - он вздыхает, прочистив горло. Волнение его чувствую через телефон. – Извини, что я так срываю тебя с места, Изз.
- Не говори глупостей. Я выезжаю.
- Я думаю, им с Каспианом не меньше сорока минут до дома, не торопись. Ты далеко?
- На Reichenberger strasse. Минут пятнадцать, наверное... я посмотрю по навигатору.
Осекаюсь, сказав адрес быстрее, чем понимаю, чем это чревато. На том конце повисает угрожающая тишина – за мгновение. Голос у Эдварда становится ледяным.
- В Кройцберге? Какого черта?
- Уже уезжаю. Я буду ждать Фабиана дома, Эдвард. Я тебе перезвоню.
Сжав зубы, он бормочет в трубку что-то неразборчивое. А потом тяжело выдыхает. Сдерживается из последних сил.
- Мы поговорим дома. Держи меня в курсе.
- Конечно, Эдвард.
Отключаю зврнок, напряженно глядя на столешницу перед собой. На чашку с допитым кофе. На серую улицу по ту сторону большого старомодного окна. Шумят деревья на узком бульваре, тает снег. Легко нам с Эдвард сегодня не будет. Но первостепенно – Тревор. Я очень надеюсь, что с ним все будет хорошо.
Каспиан привозит Фабиана домой в половину первого дня. Доводит до самого порога, лично позвонив в звонок. Но я открываю быстрее – слышала шум лифта. Фабиан, бледный и раздраженный, не особенно сопротивляется вынужденному эскорту. Мрачно глянув на папиного помощника исподлобья, проходит в апартаменты. Скидывает свой рюкзак с гербом школы на тумбочку у входа. Непослушным пальцами борется с пуговицами пальто – впервые на моей памяти застегнул его в принципе. Когда снимает, вижу почему – Фабиана знобит.
- Я наберу мистеру Каллену, Изабелла, - спокойно говорит мне Каспиан, проследив за юношей долгим взглядом. – Буду в пределах пяти минут езды, если понадоблюсь.
- А если я сдохну за три минуты? – злобно поддевает Фабиан, резко стянув ниже по руке свои вулканические браслеты. – Не сносить никому головы.
- Спасибо большое, Каспиан.
Я закрываю за помощником Фалке дверь, обернувшись на Тревора. Он стоит посереди прихожей в некоторой потерянности, все еще обутый, и пространно смотрит перед собой. Блеклыми кажутся его черные волосы, чуть заостряются черты лица. Но глаза пылают отнюдь не здоровым огнем.
- Тревор.
- Меня стошнило – вот и все. Никаких душещипательных историй, - выставив ладонь вперед, скороговоркой выдает он. – И меня все еще тошнит... так что держись на расстоянии, Изза.
- Что-нибудь еще тебе болит? Кружится голова?
- Не играй со мной в доктора, пожалуйста.
- Давай-ка ты разденешься и пойдешь к себе, Тревор, - аккуратно прошу его, стараясь поймать взгляд, что постоянно ускользает. – Полежишь – и станет легче.
- Да уж.
Он опирается рукой о стену коридора, кое-как сбрасывая обувь. Ступает на пол своими черными носками из униформы школы. Пошатывается, рвано вздохнув. Я придерживаю Фабиана в вертикальном положении, став за его спину. Мальчик инстинктивно хватается за мою ладонь.
- Тише. Я держу, держу, солнышко.
Фабиана трясет сильнее, уже всем телом. Он резко, словно бы бросая вызов нарушенному равновесию, стряхивает с себя пальто. Вижу у виска капельку пота.
- Пойдем в спальню.
- Я никуда с тобой не пойду.
Тревор вдруг вырывается из моих рук, двинувшись сперва влево, а затем вправо. Ударяется о стену коридора, приникнув к ней, как к последней опоре. Жмурится, тяжело сглатывая.
- Фабиан.
- Нет! – выдыхает, низко наклонив голову и плотно сжав губы. От лица его на мгновенье отливает вся краска. – Ты не понимаешь, ты!.. Badezimmer!
- Что?..
Поздно. Я осознаю, что поздно, за секунду до того, как все случается. Догадываюсь по его выражению лица и покрасневшим, задрожавшим губам. Но рядом нет ничего, совершенно ничего, что я могла бы предложить ему. Badezimmer – это ванная. До ванной дойти мы не успеваем.
Фабиана рвет на пол коридора, эту темную плитку с белыми прожилками. Он сгибается, инстинктивно подавшись вперед, и как следует теперь хватается за мою руку. Старается устоять на ногах чего бы это не стоило. На желтую рвотную массу, что заливает прихожую, смотрит с отвращением. Фабиана рвет желчью, очень мучительно. На глазах у него выступают слезы.
- Из-за-за, - стонет, силясь вдохнуть поглубже. Сглатывает, но легче не становится, слез только больше.
- Я тут, Тревор. Держись за меня. Ничего. Ничего, милый.
- Что же я... на полу теперь...
- Неважно, не думай об этом, - качаю головой, погладив его плечо в этом школьном пуловере. – Еще тошнит?
Во взгляде Тревора на миг прорезается лютое отчаянье. Меня опаляет чувство дежавю – уже видела такое в Портленде.
- Я не знаю!
- Пойдем к туалету. Аккуратно, не спеши, Тревви. Я держу тебя. Все хорошо.
- Т-ты меня не удержишь...
- Очень даже. И тут всего пару шагов.
И правда. Гостевая уборная в самом начале коридора, в непосредственной близости к прихожей. Мы совсем немного не успели.
Стараюсь не смотреть на пол, когда обходим наиболее пострадавшее место. Медленно, но верно появляется запах, да и сама картина... но Фабиан нуждается во мне прямо сейчас. Все остальное подождет.
- Изз, прости, черт бы меня...
- Ну что ты, - открываю дверь туалета, толкнув ее от себя левой рукой. Правой помогаю зайти Фабиану, что уже с трудом видит что-то перед собой из-за слез. Они, тихие и горькие, стекают по его щекам и подбородку вместе с каплями рвотных масс. Разводы видны и на школьном пуловере, и на воротнике рубашки.
Впрочем, как только в его поле зрения появляется унитаз, Тревор резко подается вперед. Падает перед ним на колени, судорожно втянув воздух через нос. Обхватывает унитаз обеими руками, сжав его ободок до выпирающих белесых костяшек. Содрогается в позывах на рвоту его спина... но рвать Фабиану попросту больше нечем.
Я присаживаюсь рядом с мальчиком прямо на холодный пол. Тревор плачет, судорожно вцепившись в унитаз. Подрагивает от мелкой, изматывающей дрожи, то и дело облизывая губы. Глядит только на мутную воду перед собой. Длинные черные ресницы его совсем мокрые.
- Не смотри на меня...
- Сейчас будет легче.
- Это отвратительно...
- Не правда. Все случается. Но все и проходит.
Он опускает голову ниже, почти касаясь воды унитаза своими отросшими черными волосами. Я предусмотрительно убираю их подальше, откинув к затылку. Тревор всхлипывает, едва я его касаюсь.
- Оставь меня одного.
Он знает, что я откажу, но все равно просит. Совсем по-детски и так недоверчиво, без капли надежды. Тяжело сглатывает, поморщившись от жжения в горле. Дрожат его ресницы и ходят желваки у скул. Капают вниз мелкие слезы.
- Я принесу воду с лимоном, - говорю, неспешно, но поднимаясь на ноги. Выбираю меньшее из двух зол, дав Фабиану ту минутку, что он просит, но не оставляя при этом одного полноценно. Не до тех пор, пока ему точно станет лучше и мы доберемся до постели.
Выхожу из туалета, направляясь к кухне. Не оборачиваюсь на прихожую, игнорирую ее пока. Мобильный снова вибрирует в кармане. Эдвард.
- Что у вас, Белла? – по-деловому четко спрашивает Каллен. Сразу же.
- Он дома. Сейчас в ванной – его рвет, Эдвард.
На заднем плане у Эдварда какие-то разговоры вполголоса, какой-то неясный шум. Он прижимает телефон ближе к себе, говорит сдержанно, но тон чуть выше обычного.
- Там есть кровь или?..
- Нет. Ничего, - достаю из верхней полки-невидимки прозрачный стакан, наливая в него воду из фильтра. – Я думаю, больше рвоты не будет. Подождем немного.
- Давай я верну Каспиана, поедете в больницу.
- Ему бы хоть немного отдохнуть, Эдвард. Если вырвет еще раз, обещаю, поедем.
Отрезаю две дольки лимона, достав тот на кухонную тумбу. Добавляю в воду пару кубиков льда – на холодильнике теперь есть такое отделение, как Эдвард и мечтал.
Слышу, как выдыхает в трубку, крепче прижав ее к себе.
- Если ему станет хуже, езжайте в клинику. Я приеду туда.
- Я перезвоню тебе через десять минут, ладно? Все будет в порядке.
Говорю с ним как с Фабианом в эту секунду. Но Эдварду это нужно. Он, совершенно потерянно проговорив мне дежурное «хорошо», не спешит класть трубку. Забираю стакан с водой с тумбочки правой рукой. Левой держу мобильный.
- Я с ним, Эдвард. Я буду с ним все время. Мы на связи.
В тоне Сокола почти физическая боль.
- Белл, прошу тебя...
- Я знаю, geliebt. Все под контролем.
Все-таки отключаю мобильный, пряча его обратно в карман. Возвращаюсь в уборную.
Фабиан, приникнув спиной к плитке, сидит на полу возле унитаза. Прикрыв глаза, дышит глубоко и ровно – через нос. Изредка его старания перебивают прорывающие оборону всхлипы. Неярко мерцает лампочка над нами, отражаясь в зеркале. Фабиан снимает с себя запачканный пуловер, бросив его к двери. Медленно, но верно к его лицу возвращается краска.
- Держи-ка, - присаживаюсь рядом с мальчиком, протянув ему стакан с водой. Тревор медленно, совсем замучено открывает глаза. В их черной глубине сплошная темнота.
Но не спорит со мной. Мелкими глотками, без лишней спешки, пьет воду. Ему легче.
Тревор хмурится, немного прикусив нижнюю губу. Устало, обессиленно оглядывается вокруг, задержавшись взглядом на умывальнике. Больше мальчика не трясет, скорее, ему жарко. На лбу, у висков и в носогубном треугольнике видны следы испарины.
- Я хочу лечь... и прополоскать рот.
- Больше не тошнит?
- Нет, - он втягивает воздух носом, костяшками пальцев вытерев слезную дорожку со своей щеки. – Пожалуйста, помоги мне.
- Само собой, солнышко.
Мальчик опирается о мои руки, несколько нерешительно посмотрев снизу-вверх. Искренне старается не повалить меня к себе, не потянуть слишком резко. Но Тревор меня недооценивает, я сильнее, чем он думает. Особенно сейчас.
- Аккуратно, вот так, - подбадриваю, когда все-таки встает на ноги, хватаясь одной рукой за умывальник, а другой – за меня. – Я открою воду.
- С-спасибо.
Он отпускает меня, чуть нагнувшись к мойке и прополоскав рот левой рукой. Допивает лимонную воду из стакана, на пару секунд запрокидывает голову. Открывает глаза, медленно, но верно уперевшись взглядом в зеркало. Горько усмехается своему отражению, внимательно глядя на него в зеркальную поверхность. Слишком внимательно, я бы сказала.
- Жесть. Отвратная жесть.
- Пойдем в спальню, Тревви, - потираю его плечо в этой жесткой рубашке, отчего мальчик немного зажимается. Он выше меня, но горбится, нивелирует эту разницу в росте – и еще немного пахнет своим парфюмом вперемешку с лимоном. Моргает, отрываясь от зеркала. Насилу, но кивает мне.
- Я без тебя не дойду.
- Я здесь. Придержу твою талию, хорошо? А ты держись за меня.
- Мне жаль, Изза...
- Ничего страшного. Пойдем-ка.
В его комнате еще с утра приоткрыто окно. Тяжелая темная штора сдвинута к краю карниза. Фабиан не может спать при свете, полная темнота – единственный залог его отдыха. Вот и сейчас щурится чересчур яркому свету спальни, немного слезятся его глаза. Но до постели мы добираемся – вместе, как ему и обещала.
Фабиан садится на простыни своей двуспальной кровати, без особой надежды посмотрев в сторону шкафа. Он все еще в школьной форме и она, довольно-таки строгая, тугая, явно ему мешает.
- Дать тебе пижаму, Тревор?
- Если можно.
Он смущается, что я вынуждена трогать его вещи, но не критично. Я не тревожу его больше нужного. Наскоро нахожу первую попавшуюся пижаму, вытягивая ее из комода. В отличие от комнаты Гийомки, в спальне Фабиана все немного темнее, приглушеннее. Вот и комод тоже из темного дерева – в сочетании с основной постели, письменным столом и стеллажом с книгами. Синяя стена уходит в белый потолок с изящной лепниной. Пару своих картин Фабиан привез из Мэна – они висят на стене в светлых рамках. На отдельном месте на шкафу стоит их с Сибель парный медвежонок «I love Berlin».
- Я приду через пару минут, - когда несмело касается пижамы длинными пальцами, говорю я.
- Спасибо...
Даю ему время переодеться, а сама наскоро разбираюсь с прихожей – насколько скоро это возможно. Игнорирую запах, консистенцию, то, что делаю. Попросту убираюсь на автомате, потому что так нужно. Подавляю свой же рвотный рефлекс как могу. И справляюсь за рекордные шесть минут, протерев пол влажной губкой с ароматическим мылом. Чуть лучше. Чисто.
Мою руки, прежде чем вернуться к Фабиану. Пишу Эдварду, что его больше не рвет, подождем с больницей. Стучусь в незакрытую дверь спальни мальчика. Он, уже переодевшись, забирается под одеяло. Придвигает к себе туго набитую квадратную подушку. Небольшой горкой высится грязная одежда у изголовья.
- Я могу присесть?
- Конечно.
Он потягивает выше свое одеяло, сложив руки на груди. Еще немного дрожит, но уже не критично. Догорают остатки его всхлипов. Не такое белое теперь лицо.
- Как ты, солнышко?
- Нормально. Прошло.
- Хочешь спать?
- Очень. Белла?
- Да?
Я бережно, очень осторожно, но касаюсь пальцами его волос. Убираю со взмокшего лба пару прядей, коснувшись Тревора так нежно и невинно, как только могу. Он ребенок для меня. Взрослый ребенок. И мне безумно, до железных тисков в груди, хочется защитить его – от чего угодно. И любить. Просто любить, как того заслуживает. Всем сердцем.
- Посидишь со мной? – несмело спрашивает Тревор, смущаясь и своего вопроса, и своей же на него реакции – краснеет.
- Сколько захочешь, Тревор. Закрыть шторы?
- Ага...
В комнате теперь темно, довольно тепло, но не душно. Я присаживаюсь на простыни рядом с Тревором, как и обещала ему. Поправляю одеяло, укрываю его как следует. Пригревшись, мальчик все же решается. Поворачивается на бок и, свернувшись клубком, устраивается щекой на подушке. А потом, подавшись чуть вперед, все же касается лбом моего бедра. Закрывает глаза.
- Белла.
- Ш-ш-ш, Тревор. Уже все.
Выдыхает, судорожно кивнув. Затихает.
Я недвижно сижу рядом с ним минут пятнадцать – пока не засыпает достаточно глубоко. Перебираюсь в гостиную, чтобы не потревожить его, но не закрываю дверь спальни до конца – учусь у Falke. Звоню ему с кухни, вскипятив чайник. Эдвард берет трубку после второго гудка.
- Он заснул.
- Слава богу. Есть идеи, что это, Изз?
- Точно не пищевое отравление. Тревога?
- Его куда чаще рвет последнее время...
- Я думаю, это следовая реакция. Ты сам говорил.
- Обсужу с доктором. Ты побудешь с Тревором, пока мы приедем?
- Конечно. Я ведь уже сказала тебе.
Кто-то откликает мистера Каллена. Негромко и довольно опасливо, особенно когда он раздраженно отвечает что-то на немецком. Напряженно выдыхает в свой мобильный.
- Белл...
- У нас все под контролем, Эдвард. Иди.
- Если вдруг...
- Сразу тебе звоню, - уверяю, с пониманием отнесясь к тревоге в его голосе, - обещаю.
Это Каллена устраивает. Скрепя сердце, но он все-таки кладет трубку.
Я наливаю себя чай в синюю чашку. Подхожу к большому окну, выглядываю на дождливую, оживленную улицу. Впереди шумит крона Тиргартена. А у нас доме потрясающе тихо.



Тревор заглядывает на кухню в начале третьего. Я как раз заканчиваю видеоконференцию с Эмметом и другими копирайтерами в Discord, когда вижу, как Тревор приникает плечом к косяку двери. Без особого интереса, но наблюдает за нашим общением. Весь в черном, как и повелось, стоит босиком. Лицо бледное, но уже не бумажное – и то неплохо. Ярко очерчена линия челюсти, приметна острота скул. Но глаза живые, не выгоревшие, как тогда, в Портленде. Это другая боль. Это уже лишь отголоски прежней.
- Хорошего вечера, Эммет.
- И тебе, Изза.
Я закрываю макбук, сразу же поднимаясь из-за стола. Каллен-младший следит за каждым из моих движений – это почти его природа уже, как у отца. Они оба бесконечно приметливы.
- Привет, Тревор. Как ты?
- Мы давно не виделись
Его натужная улыбка уголком губ глаз не освещает. Но юноша хотя бы пытается быть чуть позитивнее, пусть и с толикой сарказма. Его черная домашняя кофта растянутая, длинная – рукава закрывают запястья. Тревор перехватывает ткань пальцами, крепко ее пожимает – это его успокаивает. Я тоже так делала. Я его понимаю.
- Ты поспал хоть немного?
- Почти два часа. Люблю спать днем.
Это я уже знаю. Придвигаю стул к столу, оперевшись ладонями о его спинку. Мальчик так и не отстраняется пока от стены – будто в ней вся его опора. Вздыхает.
- Тебе лучше? Хочешь чего-нибудь?
- Сока.
- Сока?..
- Яблочного. У нас есть?
- Думаю, что да.
К кухне можно пройти лишь через одну дверь – возле нее сейчас и стоит Тревор. Немного отступает, когда я подхожу ближе. Смотрит на меня несколько опасливо, но больше – мрачно. И устало. Тревор выглядит очень уставшим, хотя только что встал с постели.
- Пойдем?
- Ты первая, Изз, - выдыхает, пропуская меня вперед. Впервые за долгое время на руках у него нет ни браслетов, ни резинки Сибель, которую не снимал с себя в Портленде.
В огромном холодильнике – дань американской моде – отыскивается сразу несколько соков. Все премиальные, австрийский Pfanner. Апельсиновый и яблочный. Нельзя нам в Германии без яблочного сока.
Тревор, сам потянувшись к верхнему ящику за высокими стаканами, аккуратно ставит их на кухонную тумбу. Они дизайнерские, из прочного, но тонкого стекла с характерным золотистым ободком. Griffe Montenapoleone. У Эдварда немалая их коллекция.
Тихонько плещется сок, заливая дно стакана. Придвигаю ближний, тот, где сока чуть больше, Тревору. Он благодарно мне кивает. С удовольствием делает первый глоток. И еще один. И еще. Все довольно мелкие... но пить он хочет.
- Тебе бы и воды потом, Тревви.
- Позже, ладно? Пока не хочу.
Сок мы пьем в тишине – я не тороплю его. Фабиан подспудно переживает, что начну задавать вопросы, нетерпеливо добиваться ответов – но нам это ни к чему. Он хочет поговорить. Он сам пришел, ему это нужно. Пусть соберется с мыслями. Я всегда здесь, как и обещала.
- Хочешь еще?..
- Нет, но спасибо.
Он устало пожимает плечами, но наливает себе еще один полный стакан. Пьет его немного быстрее. Опускает обратно на тумбочку, задумчиво обведя пальцами тонкий стеклянный ободок. Сглатывает.
- Когда придет папа?
- Он сказал, что заберет сначала Гийомку. Не раньше половины пятого. Ты хочешь с ним поговорить?
Юноша аккуратно поднимает на меня глаза, чуть ниже опустив голову. Совсем по-детски.
- Хочу понять, сколько у нас с тобой времени.
- Два часа – точно.
- Я хочу... Ich möchte mit dir reden (Я хочу поговорить с тобой). С тобой так просто говорить...
Осекается, переключившись на немецкий посередине собственного предложения. Делает так, когда не может справиться с тревогой, я уже заметила. На немецком Фабиану чуть проще, ведь это не его родной язык, его звучание мальчика заземляет.
- Конечно. Давай поговорим.
Он сдавленно, неторопливо кивает, поворачиваясь к кухонной тумбе спиной. Опирается о нее обеими руками, сильнее сжав пальцами рукава кофты. Между бровей у него появляется узкая, но глубокая складочка – такая же, от напряженных и грустных мыслей, появляется и у Эдварда. В который раз вижу: Тревор его отражение. Только куда более ранимое.
- Прости меня. Verzeih mir.
Тревор всегда начинает с извинений, это какой-то устоявшийся закон уже. И эта тенденция мне не нравится.
- Мне не за что, Фабиан, - спокойно, уверенно, как и множество раз прежде, повторяю ему я. Лелею надежду, что однажды услышит – и поверит. Пусть бы он мне поверил.
- За прихожую и... за все. За все это.
У мальчика совсем виноватый вид. Напряженно-виноватый, я бы сказала. Бережно касаюсь его плеча и Тревор, хоть и мгновенно стрельнув в меня глазами, не отстраняется и не вздрагивает.
- Не страшно, милый. Тебе лучше?
- Это не болезнь, Изза, чтобы было лучше. Вернее, не физическая болезнь.
- Думаешь?
- Знаю. У меня проблемы с головой. Давно уже... давно поехала крыша.
Фабиан смотрит на меня, оценивая реакцию на каждое слово – как сканером считывает. Говорит жестче, но тише. Совсем темные у него теперь глаза.
- Самокритично, Тревор.
- Неужели ты не видишь?..
Вот теперь во взгляде у него слезы. Быстро, как у ребенка, которым по сути Тревор и является, появляются они у его век. Блестят от неяркого света кухонной лампы – на улице так мрачно и промозгло, что в доме приходится включить свет.
- Солнышко, ты лучше меня знаешь – это субдепрессия, депрессия, тревожное расстройство. Все, что угодно, но не сумасшествие. Это временное состояние.
- Тебе просто нравится так думать. Так не страшно.
Я подступаю к Тревору на полшага ближе. Он видит каждое мое движение, каждый жест – я не сделаю ничего, что навредит ему, мальчик знает. И не так отчаянно себя контролирует в моем присутствии. Хотя бы старается снять эту глухую оборону.
- Тебе страшно, Тревви? – доверительно зову я. Шепотом.
Юноша, поджав губы, смотрит на меня в упор с долю секунды. А потом резко кивает. Душит на корню первый всхлип. Сжимает зубы.
- Очень.
- Что сегодня случилось в школе? Что тебя напугало?
- Это очередное... блядство, изза.
Чувствую его бессилие кончиками пальцев. Усталое, застарелое, тяжелое чувство, от которого никуда не деться. Оно давит на Фабиана прессом в сотню килограмм – каждый день, каждое утро, каждый вечер. Именно так я сама бы его описала.
- Что бы это ни было, я слушаю.
Фабиан выпрямляется, становится ровнее посередине кухонной зоны. Но излишне прямые руки, которыми опирается на тумбу, у него слегка подрагивают.
- Учитель. На физкультуре.
- В раздевалке кто-то?..
- Нет. Сам учитель. Учительница.
Так...
- Она расставляла нас для игры в волейбол и указала мне на место у сетки. Она всего-то похлопала меня по спине, Изза! Но там же, где... точно там же! И волосы она собирает как она, и блондинка она, и глаза... у нее такие же глаза. Это будто бы снова была Кэтт. Кэтт меня трогала, Белла... Кэтт!
Фабиан эмоционально хмурится, ускоряя темп речи по ходу рассказа. К моменту развязки говорит громко и сорвано, с лютым отчаяньем. Сам себя тормозит на полпути, цепляется пальцами за столешницу, за кофту. Судорожно сглатывает, часто моргая. Старается избежать физической реакции. Последнее время именно физические реакции его и подводят.
Я знаю, что будет дальше. Я видела, как Тревор входит в глубину своей панической атаки, как она накатывает на него океанской волной, набрасывает сверху мелкую рыбацкую сеть, не дает выпутаться, режет по живому. И перво-наперво берется за дыхание. Самый лютый страх Тревора – начать задыхаться. Я знаю. Я уже это знаю.
Делаю вперед еще один шаг, что нас с мальчиком разделяет. Становлюсь перед ним, концентрируя на себе все внимание. Довольно решительно, но очень мягко прикасаюсь к его лицу. Накрываю щеки ладонями, большими пальцами касаюсь уголков губ, глажу их – и прошу, и требую на себя посмотреть. И, каждое слово выделяя отдельно, спокойно с ним говорю.
- Тревор. Я здесь. Посмотри, видишь? Я здесь. Все хорошо. Все сейчас закончится.
Он весь теперь подрагивает, мой мальчик, не только егор руки. Ходят пазухи носа, совсем мокрые темные глаза. Он все еще дышит часто, но не уходит теперь в гипервентиляцию. Концентрируется на моих руках. На моем голосе. Смотрит на меня в упор, практически не моргая. И кусает, сжимает губы. Старается остановить истерику.
- Меня чуть в зале не... прямо в зале, как у нас в прихожей! Я едва успел добежать до...
- Я понимаю, солнышко.
- Она не поняла. А я и объяснить не могу, Белла! Что я не могу видеть таких женщин, как она. И не могу, когда они меня... даже ненароком, даже... черт!
- Ты никому и не должен ничего объяснять, Тревор.
- Это шизофрения, да? Я кончу в психиатрии? Я сойду с ума?
- Нет. Это панические атаки, не болезнь. И это не навсегда.
- Ты не можешь быть уверена. Если у меня окончательно поедет крыша, я буду видеть ее везде... я уже вижу ее везде. Уже вот и в школе... я не справлюсь. Папа со мной не справится, ты... мама уже рыдает навзрыд, когда меня видит! Я останусь в одиночестве в четырех стена и тогда точно... Белла!
Я касаюсь его медленнее, глажу нежнее. Помогаю сконцентрироваться на собственных движениях, дышу ровно, как Эдвард со мной в свое время. Не даю Тревору зарыться глубже в собственное отчаянье. Держу его на поверхности.
- Фабиан, послушай меня еще раз: это временно. Тебе просто очень страшно. Ты вспоминаешь о той ситуации каждый раз, когда случается что-то более или менее похожее на нее. Ты поговоришь со своим доктором. Он лучше объяснит, он расскажет, что тебе делать. Говорил тебе, что можно звонить, когда нуждаешься в этом? Вы ведь договаривались?
Тревор морщится, судорожно вздохнув на последней фразе. Чувствую влагу на его щеке кончиками пальцев. Редкие, скупые слезы ползут вниз к его носогубному треугольнику.
- Мне ни с кем так не легко говорить, как... с тобой.
Бережно, очень нежно вытираю одну из его слезных дорожек. Фабиан сдавленно всхлипывает.
- Хорошо. Говори со мной. С папой, с доктором. Говори со всеми, Тревви. Не зарывай это в себе, больше не надо. И будет легче.
- Из школы так просто не выбраться! Учитель, потом медсестра... они звонят папе. Каспиан вот... мне не справится так быстро.
- Это новая школа и новый город. Такое случалось в Портленде? Было также тяжело?
- Нет. Но Сиб... Сибель была со мной.
- Скоро Сибель будет с тобой снова. И ты немного привыкнешь к школе, адаптируешься к городу. Все и всегда очень тяжело в самом начале, Тревор. Это время надо просто пережить.
- Адаптируюсь, как же, – он грустно усмехается, как хорошей шутке.
- Нет?
- Я не понял вопроса сегодня, Изз. На немецком, перед физкультурой, учитель... он считал меня носителем языка. А я не понял, что он спрашивает.
- Ты и есть носитель, Тревор, - глажу его скулы, убирая и оттуда остатки слез. – Просто ты немного растерялся. Это пройдет. Всего-то третий день, как вы здесь! Ты представляешь? Я на третий день в Берлине с трудом понимала, куда вообще иду и что делаю! А вы начали с Паркером целую новую жизнь! С места в карьер. Понимаешь?
Он облизывает губы, на мгновенье зажмурившись. Уже не задыхается, уже не дышит так часто. Унимается бешено стучащее его сердце, успокаивается ураган в глазах. И высыхают, не текут больше слезы. Тревору легче.
- Ты хорошо умеешь... объяснять.
- Но так и есть. Ты ведь и сам понимаешь.
- Я был готов влезть на стену в раздевалке. Лишь бы она больше никогда меня не трогала, лишь бы не помнить этого. И дома вот, и... мне страшно, что это не закончится. Будет только хуже.
- Тревор.
- Я не прыгну в окно, - обещает, покачав головой в моих руках и жмурясь снова, - я хочу жить дальше. Но я не думал, что это будет так тяжело. Все всплывает в памяти снова и снова.
- Тревви, пока есть хоть один человек, который заметит наше отсутствие, любая жизнь имеет смысл. Если нас любят. А память... она выцветает. Дурное забывается, залечивается и пропадает. Я тебе обещаю, что так и будет.
- Только тот, у кого такое было, может это обещать.
Бережно погладив его щеки в последний раз, неспешно убираю руки. Фабиан хмурится, когда аккуратно ему улыбаюсь. Слишком спокойно.
- У меня было, Тревор. И я тебе обещаю.
Он сам вытирает остатки слез со своего лица. Мрачно поглядывает на меня из-под ресниц, немного покраснев. Не держится больше за кухонную тумбу, скорее просто прикасается к ней. Ниже опускает рукава кофты.
- В каком смысле?..
- Это давняя история.
- Я люблю истории.
Ох, солнышко. Ну конечно. Впрочем, от Фабиана ли мне скрываться?
- После развода у моей матери было несколько друзей, которые периодически оставались на ночь. Некоторые из них, как оказалось, бывали у нас из-за меня.
Фабиан хмуро оглядывает меня с ног до головы, поджав губы.
- Они тебя?..
- Трогали. Кто-то вполне невинно, кто-то – не очень. Я понимаю твой страх. У меня был такой же.
Взгляд у юноши бескрайне серьезный. Глухой, сосредоточенный тон голоса.
- Они изнасиловали тебя?
- Нет. Но я встретилась с одним из них позже, уже немного повзрослев. И так же, как и ты, сама согласилась.
Тревор складывает руки на груди, становясь ровнее на своем месте. Возвышается надо мной, будто бы немного собой заслоняя – от всего. Смотрит пронзительно и очень внимательно. В темных глазах его одно лишь сострадание. Тревор знает, что это такое не понаслышке – у него очень доброе сердце.
- Долго все это продолжалось?
- Пару лет.
- И твоя мать тебя не защитила? – с вызовом спрашивает юноша, правую ладонь свою, ту, что ближе ко мне, сжав в кулак. До побелевшей кожи костяшек.
- Моя мама ни разу мне не поверила, Тревор.
Вот мы и здесь. Мальчик осекается, тревожно вглядываясь в мое лицо. Но я давным-давно пережила ту боль, которую прежде эта фраза вызывала. Более того – маму я почти простила. Она оказалась куда слабее меня, куда наивнее. И больно, физически больно для нее было поверить, что этим парням нужна я, а не она. При всей довольно-таки сдержанной внешности, при том, что ребенок еще... я, не она. Это выбивает из-под ног почву.
- Как это – не поверила?
- Не все родители готовы признать свои ошибки. И тем более за них ответить.
Фабиан резко отбрасывает с лица волосы, как-то растерянно оглянувшись по сторонам.
- Если бы папа мне не поверил, я не знаю, как бы... а твой отец? Что твой отец?
- У нас совсем другие отношения, Тревви. Совсем другие, чем у вас.
Я говорю это спокойно, едва ли не с улыбкой. Это правда, которую научилась принимать, которая уже даже не саднит, не то, что не беспокоит. Иногда вот, по ночам... или когда вижу, как общается Эдвард с мальчиками и Элис. Но это скорее теплая грусть, тихая печаль, что никогда так у меня уже не будет. И не было. И не могло быть – мама не планировала свою беременность. Ни она, ни папа меня не хотели. С самого начала.
Фабиан с трудом, но принимает мои слова. Серьезно смотрит в глаза две или три секунды – молча. А потом вдруг подается вперед и сам, очень крепко, но бережно меня обнимает. Тревор очень теплый и сердце у него в груди бьется быстрее, чем обычно. Но говорит мальчик спокойно и твердо, очень уверенно:
- Больше такого не будет. Теперь у тебя есть семья. У тебя есть мы все, Белла. Папа шею свернет тому, кто захочет причинить тебе боль. А если папы не окажется рядом в этот момент, это сделаю я. Обещаю.
Касаюсь ткани кофты на его плече, мягко глажу руку, которой меня держит.
- Спасибо большое.
- Я серьезно, Изз.
- Я знаю. Правда спасибо, солнышко. Я не была на твоем месте, не берусь утверждать – но верю, что ты тоже сможешь пойти дальше. Чтобы там не делала Кэтрин, не дай ей себя сломать.
- Если она уже не...
- Нет. Еще нет. Потерпи немного. А мы будем рядом. Я тоже могу пообещать: снесу ей голову, если еще раз появится с тобой рядом.
Фабиан чуть ниже наклоняется к моим волосам. Держит все также крепко, не отпускает пока. Неглубоко выдыхает, решаясь. И тихонько спрашивает на ухо:
- Ты думала тогда о том, чтобы?..
- Да. Остановилась в последний момент. И знаешь, до сих пор безумно этому раду – иначе никогда бы не встретила ни папу, ни вас.
- Кто-то помог тебе?
- Хороший друг. Но он уже умер.
Мальчик поджимает губы, медленно, но отстраняясь. Отпускает меня, возвращаясь к кухонной тумбе. Лицо у него уже не бледное, уже почти нормального цвета. Куда ярче теперь кажутся глаза, куда живее их выражение. Фабиан злится, вслушивается, думает, учится верить. И надеется.
- Я всегда думал, Белла, что ты в нас нашла. Гийом – чудо, я не про это... и папа тебя очень любит. Но что ты нашла во мне?
- И снова: самокритично, Тревор.
- Я с самого начала... я же так отвратно вел себя с тобой, - он смущается, припоминая наши первые встречи, проступают красные пятна на его лице, но Тревор не замолкает. – Потом тот мост, потом – Портленд. Зачем я тебе сдался?
- Симпатия с первого взгляда, знаешь о такой?
- Ко мне? – он фыркает, закатив глаза. – Ты что! Я же настолько испорчен, ты посмотри! Невозможно.
- Не правда. Я видела, как ты заботился о Парки, Тревор. И о папе. Потом – о Сибель. И даже обо мне вот теперь. У тебя огромное сердце, светлый ум и большое будущее. Таким не разбрасываются.
Он смущается моим словам, не сразу доверяет им, глянув исподлобья. Вздыхает.
- Разглядела потенциал, значит...
- Бывают люди, которые родные нам не по крови, Тревор. Видишь их – и никаких здравых объяснений, никакой логики. Только любовь.
Я могу еще многое ему сказать. Что вижу в Треворе себя. Что замечаю в нем Эдварда, который лишь мимолетом упоминал о своей яркой молодости. Что хочу, быть может эгоистично, стать для мальчика тем человеком, которого всегда надеялась встретить рядом сама... в самые темные, самые сложные моменты. Я многое, очень многое могу ему сказать. Но порой слова излишни.
- Просто я похож на папу, - тихо выдыхает Тревор, одернув край своей кофты.
- Похож конечно, - не спорю, сразу же ему кивнув, - вы оба похожи – и за это я люблю вас с Парки еще сильнее. Но и он, и ты, Тревор, сами по себе... вы замечательные. Когда будет тяжело или плохо, когда грустно или больно, пожалуйста, вспомни мои слова. Что ты замечательный. Этому миру так не хватает таких людей! Тебе нужно идти дальше.
Тревор смятенно улыбается уголком губ, посмотерв на меня очень тронуто.
- Спасибо, Белла.
Оглядывает кухню, наши пустые стаканы из-под сока, кофемашину с блестящей подставкой. И свою картину в коридоре, что уголком рамки проглядывает из-за двери.
- Правда думаешь, что я забуду? – звенящим шепотом спрашивает, с излишним вниманием изучая стену напротив.
- Через какое-то время – да. Я знаю, что тебе еще нужно будет говорить обо всем этом на заседании... мне очень жаль, Тревор. Но потом ты забудешь. Обязательно.
Он хмыкает, сложив руки на груди.
- Считаешь, папа добьется суда? Он ее в жизни не найдет теперь.
- Считаю, просто так папа не сдается. И я бы не сдалась.
Он все-таки смотрит на меня. Тронуто.
- Danke, Белл.
- И тебе, Тревор.
Юноша вздыхает, оглядев кухню во второй раз. Поворачивается ко мне всем корпусом. Смотрит на часы.
- Я, наверное, полежу еще немного...
- Тебе следует отдохнуть, конечно, - легко касаюсь его плеча, чуть выше подняв сползший уголок кофты. – Черный – твой цвет, как я посмотрю.
Мальчик ухмыляется с отблеском веселья. Щурится.
- Он просто яркий, Изз.
- Вот как.
- Я рад, что мы поговорили. Правда.
- Я люблю разговаривать, ты знаешь. Обо всем.
- Это и удивительно... и за прихожую, за весь этот цирк, Белла, честно, я не хотел...
- Ни слова больше, мистер Каллен, - останавливаю его бесконечную череду извинений, ласково погладив по плечу. – Все. Выпей воды и иди спать дальше, Тревор. Сегодня тебе это нужно.
- Имеешь в виду, что папа устроит свой допрос потом?
- Он переживает больше всех.
- Я знаю, - очень серьезно кивает юноша, больше не шутя на эту тему. – Второй раз будет несложно. Уже. А на физкультуре надо просто быть внимательнее... чтобы никто не трогал.
- Все наладится, Тревор.
Он улыбается мне – робко и осторожно, не слишком-то широко. Но впервые за все это время – искренне и без тревоги. Тихо выдыхает.
- Верно, Белла.
Эдвард приезжает домой без двадцати пять. Прямо с порога, тревожно вглядываясь в тихий коридор, спрашивает меня о Треворе. Гийом неторопливо раздевается в прихожей.
- Что у вас тут, Белла? Как он?
- Отдыхает, - касаюсь его ладони, некрепко, но пожимая пальцы. Призываю себе поверить. – Все в порядке.
- Спит сейчас?
- Я думаю, уже нет.
- Тревор снова спит днем, Белла? – удивленно зовет Гийом, вешая свою куртку в шкаф. Разувается.
- У него сегодня был непростой день. А как дела у тебя, Парки?
- У меня день был хорошим, - немного подумав, выдает Гийом. Улыбается мне.
- Сейчас мне все расскажешь!
Эдвард, наскоро разделавшись с собственной одеждой, идет по коридору напрямик к спальне Фабиана. Оставляет Гийомку со мной. Но мальчик, кажется, вполне доволен. Папе он все уже рассказал.
Мы готовим ужин вместе с Паркером. Он, помыв руки и переодевшись в свою футболку и шорты, активно помогает мне, попутно рассказывая о третьем школьном дне. О первой репетиции школьного театра. О живом уголке с хомячками, белками, ящерицами и рыбками, который – о счастье! – располагается прямо в их холле! И что учитель немецкого похвалил его Berliner Akzent.
- Если бы еще Кайли была здесь, - мечтательно протягивает Гийом, размешивая сливки с песто для соуса, - была бы моя любимая школа.
Многообещающее высказывание. Я глажу мальчика по спине, вдоль узора из полосок на его футболке.
- У тебя здесь еще будет много друзей, Парки. Вот посмотришь.
На ужин у нас паста с курицей, овощами и сливочным песто. Гийом на правах второго повара лично раскладывает пасту по тарелкам. Бежит звать Фабиана с папой, возвращаясь на кухню вместе с ними. Старшие Каллены оба выглядят достаточно спокойными – думаю, им удалось поговорить по душам. Фабиан кратко посматривает в мою сторону, когда ставлю на стол яблочный сок. Усмехается.
Наверное, это один из самых спокойных и непринужденных наших семейных ужинов. Несмотря на все, что случилось в этом дне прежде, вечер выходит очень... мирным. С ощутимой надеждой на лучшее завтра.
В нашу спальню Эдвард заходит в начале двенадцатого. Идет сразу в ванную, не отыскав меня в комнате. Хмыкает, когда смотрю на него в зеркало, расчесывая еще влажные после душа волосы.
- Вот ты где.
- Всегда нам том же месте, - улыбаюсь его отражению, проведя расческой по волосам еще раз.
Эдвард ничего не спрашивает и не ждет больше. Подходит ко мне со спины, не пряча ни единого своего движения. Сам наблюдает за мной через зеркало. И неспешно, но вполне ясно обвивает за талию. Притягивает к себе, прижимает ближе. Накрывает подбородком мою макушку.
- И тут повисла тишина...
- Думаю, с чего мне начать, Белла.
- Давай с самого мрачного. Потом поцелую тебя – и все забудется.
Эдвард внимательно смотрит мне в глаза, так и не отпуская от себя ни на миллиметр.
- Что за выходка с Кройцбергом, Schönheit?
- Там кофейня, Эдвард. Уже тринадцать лет.
- Больше негде открыть кофейню в Берлине? У черта на рогах.
- Самая первая из сети. Самая атмосферная.
- Про атмосферу охотно верю – место «потрясающее». Но если это сеть, значит, есть другие. Центральнее. Что с ними не так?
- Я была на авто. Все, как ты хотел.
- Я никогда не хотел, чтобы на авто ты ездила по таким местам, Изза. В следующий раз будешь пить кофе в Нойкёльне?
- Думаешь, стоит?
Эдвард поджимает губы, строго глянув на меня сверху-вниз. В синих глазах его сверкают молнии, сдерживается мистер Каллен с трудом. Гладит мою талию – мягко, но с намеком. Призывает к себе повернуться. Я смелая сегодня. Оборачиваюсь.
- Не хочу больше слышать о таких путешествиях, Белла, - четко, с расстановкой произносит мужчина, отведя прядь волос с моего лица. – Поняла меня?
- Не самый лучший твой тон.
Он неглубоко вздыхает, прикасаясь теперь к моей скуле. Довольно бережно.
- Извини, - насилу, но произносит. – Однако Изза, я хочу, чтобы мы друг друга поняли. Это небезопасно. Давай не будем играть с огнем.
- Мне правда нравится эта кофейня. И всегда нравилась.
- Поедем вместе, хочешь? Будешь ездить со мной, научишь меня пить правильный кофе. В эту самую первую, самую атмосферную, самую замечательную кофейню Берлина – только со мной, договорились? Чтобы я тоже мог насладиться видами Кройцберга.
- Ты демонизируешь этот район.
- Долго живу в городе – много знаю, плохо сплю. Сделаешь мне скидку на возраст?
- Эдвард, - смеюсь я. Не могу на него злиться. Сама обнимаю мистера Каллена, сама прижимаю к себе поближе. Успокаивающими, теплыми движениями глажу спину. Хочет или нет, а Сокол расслабляется. Выдыхает в мои волосы.
- Schönheit, правда, я тебя очень прошу. Больше того: умоляю. Не рискуй без надобности. Пожалуйста.
- Ты зря так тревожишься, Эдвард. Преувеличиваешь.
- Наверное. Но это то, что можно предотвратить – и предусмотреть. Прошу.
- Если ты правда станешь ездить со мной...
- Поставлю особое напоминание в мобильном. Кофе в Кройцберге. Договорились.
Улыбаюсь снова, ничего не могу с собой поделать. Глажу его щеку, волосы у висков. С любовью прикасаюсь к сеточке морщин у глаз. Эдвард вздыхает.
- Фабиан сказал, ты так о нем позаботилась сегодня... спасибо, Белла.
- Я всегда буду о нем заботиться. И о нем, и Парки, и о тебе.
- Вытянул же я счастливый билет в сентябре...
- Будем считать сентябрь твоим счастливым месяцем, - легко ерошу его волосы, приподнявшись на цыпочках и поцеловав у челюсти. – Или все же февраль? Alles Gute zum Geburtstag (с днем рождения), мистер Каллен.
- Еще целых две недели, - с напускным видом оскорбленного достоинства хмыкает Эдвард. – Хочешь состарить меня раньше времени?
- Зачем же? Ты сам справляешься на отлично, частенько предлагая сделать тебе скидку на возраст.
Эдвард посмеивается, легонько пощекотав меня у ребер. Уже практически закончив с банными процедурами, я стою рядом с ним, полностью одетым, в дымчато-розовой пижаме с коротким рукавом. Шелковая ткань, прохладная, приятно облегает кожу. Эдварду тоже нравится. Он играет с короткими ленточками-бантиками на моей груди.
- Каспиан как раз привез мне билеты для детей, когда позвонили из школы, - тихонько признается, - я не знал, что и думать.
- Ему обязательно будет легче. Еще слишком мало времени прошло.
- Думаешь?..
- Да, Falke.
Эдвард задумчиво смотрит на мое лицо, методично потирая спину – как раз между лопатками.
- Он рассказал тебе?..
- Да. Мы поговорили, когда он поспал.
- Это все повторится.
- В том-то и парадокс памяти, Эдвард. Она циклична. Как и наши реакции. Но любой замкнутый круг можно разорвать. Он же продолжит общаться с психотерапевтом?
- Настаивает, что бы доктор был прежним. Хоть по Zoom, хоть как. Парки не так критичен. Мы найдем ему доктора в Берлине. Я уже видел пару потенциальных вариантов.
- Хорошо.
Эдвард гладит мои волосы, сам себя успокаивая этим простым действием. Легко улыбается, приметив, как на него смотрю. В синих глазах сосредоточенность, капля грусти, усталость. И все же, любви там больше всего. Любви и нежности. Эдвард проникновенно смотрит на меня, ни на сантиметр от себя не отпуская. Любуется.
- Я загоржусь, Эдвард, - припоминая его собственную фразу, хитро улыбаюсь я.
- Я бы никогда не справился со всем этим без тебя.
- Тебе кажется.
- Нет, - скромно, грустно улыбается уголком губ, прямо как Фабиан сегодня днем, медленно качает головой. – Все было бы иначе, не будь здесь тебя. И для меня, и для мальчиков.
- Ну, я планирую остаться навсегда. Так что в сослагательном наклонении рассуждать не будем.
Эдвард мягко смеется моей фразе, обняв покрепче. Наклоняется, полноценно, глубоко целуя. Сначала – губы, а потом и щеку, и скулу, и лоб. Чувствую его улыбку кожей.
- Лучший мой подарок, Белла. Благословение.
- Ну уж нет, на именины полагается отдельный подарок.
Falke, прищурившись, как мальчишка, смотрит на меня сверху-вниз.
- Такой же, как был в Штутгарде? Я не против.
- Лучше. Где-то посреди Венеции... одной темной ночью...
- Ну вот, Белла. И как мне теперь дождаться?
- Придется проявить терпение, мистер Каллен. Но у вас его много, я знаю.
Эдвард игриво ерошит мои волосы, чуть путаясь пальцами в прядях. Никаких больше серьезных разговоров, мрачности, суровых тем. Только его улыбка. Только его смех.
- Я прямо сейчас начал любить Италию больше. Из-за тебя.
- Так и задумано!
Немного позже, уже в кровати, Эдвард очень тепло гладит мою спину. По традиции, приникаю к его груди, заняв нашу общую подушку – и сторону постели. В идеальной тишине квартиры слышны редкие авто на проспекте Тиргартена.
- Я так счастлив, Белла.
- Что мы наконец-то добрались до кровати?
Тихонько усмехается, накрывая ладонь мое плечо. Согревает.
- Что у нас есть ты. Что теперь у нас, наконец-то, есть ты.
- Тут мы оба выиграли, Эдвард.
- В такие моменты, как был сегодня, я особенно ясно это понимаю, - продолжает он, погладив мою руку на своей груди. Тепло целует мой лоб, повернув голову. – Спасибо, meine Sonne.
Не хочу ни отшучиваться, ни преуменьшать его откровение. Больше не хочу.
- Тебе спасибо.
Обвиваюсь вокруг Falke всем телом, держу так близко, как только могу. И бережно, очень нежно, со всей той любовью, о которой постоянно говорит, целую его губы. Все во мне расцветает, когда вижу, как улыбается после такого поцелуя. И любое, даже самое несносное, самое авторитарное поведение могу ему простить. Переживем. У нас впереди потрясающее будущее – ничто не стагет ему помехой.