Charlottenburg (Шарлоттенбург) – престижный район в западной части Берлина в составе административного округа Шарлоттенбург-Вильмерсдорф. Ядром района является исторический город Шарлоттенбург, основанный в 1705 году.

В комнате пахнет сладковатой, подгоревшей травой. Травяной настойкой, быть может. Мне сложно описать запах, аналогов которому я никогда не чувствовала, но абсолютно точно он крайне запоминающийся и довольно неприятный. Этот аромат теряется среди затхлого воздуха, характерного душка мясных консервов на деревянном столе и сигаретного дыма, что мешает больше всего. Я не позволяю своим новым знакомым открыть дверь, чтобы проветрить, хотя, судя по языку жестов, они это предлагают. Мой приют безопасен до тех пор, пока дверь закрыта. Даже радуюсь тому, что окна запаяны - если я, конечно, правильно обладателя Nokia понимаю.
Не глядя на то, чем занималась эта компания до моего прихода, они относятся ко мне с прежним состраданием, с которым столкнулась еще в момент своего появления. И интересом, но отнюдь не тем, какого стоит опасаться. Наблюдая мою истерику, они, как умеют, пытаются утешить – и это помогает. Вместе с тем, как заканчиваются слезы, возвращается ко мне и способность более-менее ровно дышать. Бесценная возможность.
Парень в синей майке, англоговорящий держатель Nokia, предлагает мне стул у дальней стены. Это единственный стул вдалеке от стола, пятый в комнате, и он барный, с удобной широкой спинкой, выше и устойчивее, чем смотрятся все остальные. От парня, помимо витающей повсюду травяной отдушки, пахнет горьким парфюмом и потом. На вид ему не больше двадцати, гладковыбритое, почти детское лицо, огромные серые глаза и светлые волосы. Он не рискует касаться меня, но весь путь до барного стула провожает, следуя рядом. Это немного напоминает мне Эдварда, и я чувствую себя спокойнее. Если, конечно, еще могу чувствовать себя спокойно...
Стул стоит у дальней желтой стены, той самой, что уже по приходу бросилась мне в глаза. Обои без рисунков и узоров, но с темными разводами. Наверху, ближе к плинтусам, они отслаиваются под весом сине-зеленой пленки плесени. Внизу, у пробкового грязного пола, взбухают от влаги и черных насечек. Позитивный желтый, полюбившийся с подсолнухами Ван Гога, не хочу теперь видеть. Мы с ним в примерно одинаковом состоянии в данный момент, и не выносим общества друг друга. Поворачиваюсь к стене спиной, без лишних приключений умудрившись забраться на высокий стул.
Второй молодой человек, Курильщик, что все еще не может принять факт моего присутствия здесь, приносит что-то в прозрачном стакане, надбитом снизу. Судя по всему, это вода. Судя по всему, он ожидал, что я откажусь. Но я благодарно ему киваю, осторожно тронув треснувшую стенку стакана пальцами, и Курильщик мне нервно улыбается. Нервозности в нем больше всего. Отходя от моего стула, он ходит по комнате назад и вперед, будто думая о плане действий. Не глядя на то, что парню явно не больше тридцати, у него осунувшееся лицо, запавшие темные глаза и несколько глубоких морщинок на лбу, что порядочно старят. В конце концов, мотнув сам себе головой, Курильщик придвигает пепельницу ближе и у запаянного окна глубоко затягивается новой сигаретой.
Третье действующее лицо в этой компании, мужчина в джинсовой куртке, судя по всему, самый старший, поднимается из-за стола. У него давняя щетина и спутанные черные волосы, в глазах абсолютный туман и походка совсем не твердая. Однако он начинает эмоционально махать руками, прикрикивая на Курильщика, затеявшего здесь табачное рандеву. Указывает на меня, негодующе глянув на товарища, и тот пристыженно тушит сигарету, отвернувшись к стене. Поклонник джинсовой ткани, качнувшись в непривычной для себя вертикальной позе, подзывает Nokia. Они обсуждают что-то не больше десяти секунд. А затем мужчина, не забывая для опоры держаться за что-то статичное, подходит ко мне.
Наверное, это выглядит игрой или хорошо расписанной пьесой. У меня атрофируется страх, путается в собственных ногах опасение, забивается под корку подсознания беспокойство. Я могу дышать - почти что полной грудью, не глядя на все запахи вокруг - и это окрыляющее обстоятельство. В тепле странной комнаты, в окружении незнакомых мужчин под действием запрещенных веществ, способных причинить куда больше вреда, чем один рыжеволосый подонок, мне скорее спокойно, чем страшно. Спокойствие это тоже странное, иллюзорное, но вполне ощутимое. Мое сердце больше не бьется так истошно, губы не дрожат от холода. И я начинаю верить, что смогу дождаться Эдварда - хотя его появление здесь кажется самой глупой из возможных галлюцинаций.
Джинсовая Куртка, остановившись у барного стула, пристально смотрит мне в глаза. Секунду или две. А потом, вычеканивая каждое слово, медленно, но твердо говорит:
- Мы тебя не обидим.
Вот что он спрашивал у нашего общего англоговорящего знакомого. Я не уверена, что могу испытывать сейчас хоть какие-то эмоции, они выключены или переведены в энергосберегающий режим, но я признательна его словам. Стараюсь улыбнуться.
- Спасибо.
Он выглядит польщенным. Как подросток, смущенно качнув головой, неуверенной походкой возвращается на свое прежнее место. Залпом выпивает что-то из стакана и поглядывает на меня. С тем самым вниманием, что скорее можно приписать обеспокоенности, чем похоти. Он действительно не причинит мне вреда.
А вот насчет последнего человека из тех, что остаются в комнате, я не могу быть уверена полностью. Отчасти именно его присутствие здесь и не дает мне окончательно утонуть в эйфорическом бреду, скатиться в навеянное странными событиями беспамятство. Хмурый и невысокий, он сидит напротив двери, прямо на полу, перебирая пальцами черные четки. На щеке длинный шрам, у подбородка - еще один. Глаза болотного цвета, такие же темные и будто бы потрескавшиеся, как четки. Он практически не смотрит на меня, но время от времени поднимает голову и мы встречаемся взглядами. Если бы все произошедшее не наложило на меня спасительную анестезию и безэмоциональность, уверена, по спине бежали бы мурашки от такого взгляда. Впрочем, говорить со мной или приближаться Болотный не пытается – уже хорошо.
В общем и целом, можно сказать, что с новой компанией мы находим общий язык. Вернее, его отсутствие. Вернее, жесты, взгляды, и мелькающая то тут, то там, в сокровенных уголках памяти, вероятность прихода Эдварда. Он говорил с ними по телефону. Я говорю с ними сейчас. Грани реальности стерты. Каким бы странным и неправильным ни было это чувство - солянка из отсутствия, потрясения, недоумения, потерянности, не знаю, как лучше описать - сейчас оно крайне кстати. К тому же, с отгороженностью моего убежища от улицы и остального мира - района, вселенной - это вполне ожидаемо. Никаких посторонних звуков. И никакого чужого присутствия.
В комнате нет ничего лишнего. Лениво осматриваю ее, стараясь избегать глаз Болотного перед дверями, развлекая себя. Четыре стула у круглого стола. На нем стаканы, свертки, нечто белое, нечто темно-зеленое. Консервы и две вилки. Тарелок нет. Справа от стола, вдоль окон, привлекших мое внимание в темноте неизвестного района, выцветший от времени, старый диван в цветочек. На нем смятые плоские подушки в количестве двух штук, и один коврик для йоги, ярко-голубой, с подпаленными краями. Напротив дивана - переносная плита, еще несколько стаканов и странных пакетиков в них, а рядом - табурет с уложенными друг на друга ковриками для прихожей. Их назначение и присутствие здесь смущает меня больше всего. Прямо на них возвышается большая бутылка с водой с оборванной этикеткой. Она наполовину полная, и пластик, отражая свет из окна, вдруг вспыхивает переливом желтого цвета.
Nokia, первым догадавшись, в чем дело, напряженно смотрит на дверь. Курильщик, выглянув в окно, хмурится. Велит Болотному отойти от прохода, если я правильно интерпретирую эту фразу, основываясь на передвижении парней. И как только желтый свет, отразившись в бутылке, мелькает снова, понимаю и я. Это фары. Это Эдвард.
Он не стучит в дверь и никак не предупреждает о своем появлении. Дернув неудобную холодную ручку, решительно и даже как-то повседневно заходит внутрь. Джинсовая Куртка, оценивающе окинув его взглядом, сам себе посмеивается. Наливает и залпом выпивает что-то из стакана. Остальные, застигнутые врасплох, толпятся у дивана в цветочек.
Я не до конца верю себе, что это действительно Каллен. Те несколько мгновений, пока пытается найти меня в мрачной, богом забытой комнате с желтыми обоями, я вижу его ясно и во всех подробностях. Темное пальто. Бронзовые волосы. Сведенные от напряжения, резкие черты лица. И полыхающие, залитые готовностью к любым действиям, глаза. Мои синие глаза, по которым так соскучилась...
- Эдвард!
Это не мой голос. Он громкий, резкий даже, пропитанный восторженностью и некими истеричными нотками. Я не узнаю себя, но Эдвард наконец меня находит. И все его лицо, чьего появления здесь так ждала, затягивается мрачными, темными тучами хмурости. На лепленном лбу россыпь глубоких морщин, в глазах усиливается, разгораясь ярче, жгучее пламя. То, как в пару резких шагов оказывается рядом, меня пугает. Я дергаюсь от него в сторону, хотя тело предательски тянется к знакомому аромату цитрусов и сандала, выученному наизусть. Они резво теряются в череде других запахов, давным-давно правящих здесь.
Эдвард пристально, как Болотный, всматривается в мое лицо. Часто дышит, сдерживаясь, чтобы не сжать зубы. Обеими руками, не давая увернуться, придерживает за плечи. Первой из моих заснувших эмоций просыпается страх. Абсурдно, но мне страшно. Вот теперь по-настоящему.
- Белла, - он ровным, серьезным голосом называет мое имя, ожидая реакции. Удовлетворен тем, что смотрю на него. Испуга будто бы не замечает. - Белла, ты ранена?
Сжимаю губы, готовая разрыдаться прямо сейчас. Казалось бы, успокоившаяся, нашедшая баланс между эмоциями, не отвечаю за себя в эту секунду. Я так ждала его возвращения. Я так хотела, чтобы он появился здесь, когда вбежала в эту чертову дверь, чтобы почувствовать рядом и не испытывать больше ни ужаса, ни опасений. Возле Эдварда я всегда дома, в тихой гавани. И его нежность, забота, терпение... и то, как внимательно слушает меня, как улыбается... больше Эдвард мне не улыбается. Я в принципе не могу поверить, что это Эдвард, а не некто с его лицом. Каллен жесткий, собранный и крайне, крайне мрачный. Его ощутимое недовольство окружает меня удушающим коконом. Дыхание опять сбивается к чертям.
- Ты ранена? - громче повторяет он, когда я жмурюсь и отворачиваюсь. - Белла! Ты сможешь идти сама?
Я вижу сердитое лицо Nokia возле дивана. Джинсовая Куртка, с трудом поднявшись со своего стула, смотрит на Эдварда очень злобно. Болотный откладывает четки. И даже Курильщик, успевший снова зажечь сигарету у своей пепельницы, недовольно оборачивается в сторону мистера Чек-Поинта.
Впрочем, их Каллен в упор не замечает. Не больно, но ощутимо сжав мои плечи, склонившись над этим чертовым барным стулом, он призывает меня к ответу. Не уймется, пока его не получит. Я всеми силами сдерживаю слезы, хотя голос предательски дрожит.
- Нет. Да.
- Что «да»?
- Да, смогу.
Он не смягчается и не улыбается, даже намеком, получив свой ответ. Наоборот, еще более резкий, заставляет меня слезть со стула. Все так же придерживая за плечи, разворачивает нас к выходу.
Джинсовая Куртка, пробравшись мимо друзей, хватает Эдварда за руку. Практически сразу вторая рука Каллена железным кольцом обвивает мою талию, крепко прижимая к себе. Испугавшись, всхлипываю. Глаза старшего из наркоманов горят черным пламенем.
- Sie will nicht mit dir gehen (она не хочет с тобой идти).
- Sie wird sowieso mit mir gehen (она уйдет со мной в любом случае).
Я не понимаю ни слова, но обстановка ощутимо накаляется. Они оба возвышаются надо мной, с яростью глядя друг на друга. Мой иррациональный страх Эдварда трансформируется в более реальный и стоящий. Теперь я боюсь за него.
- Wenn sie nicht mit dir gehen will, wird sie nirgendwo hingehen (Если она не хочет идти с тобой, никуда она не пойдет), - тянет из своего угла Курильщик, держась за стену, дабы подняться на ноги. Указывает на Каллена догорающей сигаретой, убежденно качая головой.
- Что происходит?..
Вопрос остается без ответа. Только ладонь Эдварда еще сильнее сжимает мою талию. Он стряхивает руку Джинсовой Куртки, едва не потерявшего от этого равновесия, и уверенно увлекает нас к выходу. До него не так много.
У незакрытой двери ждет Болотный. Я первая вижу, что отблескивает от неяркого света у него в руках. Слезы сами собой высыхают, страх материализуется в ужас. Я заставляю Эдварда остановиться, хватая за ворот пальто и пуговицы рубашки, ударяя в грудь. В тусклом свете комнаты в руках Болотного сверкает, поджидая Каллена, небольшой перочинный нож.
- Стойте! - в моем голосе неподдельная истерика, - Стоп. Стоп!
Перехожу на самые простые английские слова, не уверенная, что все смогут понять меня верно. Нет ничего убедительнее оружия в руках наркомана. Мне плевать, как ведет себя Эдвард и что с ним происходит в данный момент. Со мной пусть делает что хочет. Но отсюда нам обоим необходимо выйти живыми.
Nokia, откликнувшись на мою мольбу, придерживает за плечи Курильщика и Джинсовую Кутку, намеренных присоединиться к Болотному. Тот лишь криво улыбается.
- Wir werden sie fragen, mit wem sie will gehen, - звучит некое предложение того единственного члена компании, кто в более или менее здравом уме и понимает английский.
Меня поражает Эдвард. Он без какого-либо страха, лишь с недовольством, смотрит прямо в глаза Болотному. Ни на грамм не отпускает меня от себя, не позволяет даже глубже вдохнуть своей хваткой. И убежденность, поселившаяся в его чертах, более чем исчерпывающая.
- Я не понимаю, - смотрю то на него, то на Nokia, со всей возможной силой сжав пару крупных пуговиц пальто, - что мне сделать, что делать?
- Они хотят знать, хочешь ли ты уйти со мной, - негромко, но напряженно переводит Эдвард, не спуская глаз с Болотного, но прекрасно зная, судя по всему, что происходит по бокам от нас, - думают, что я тебя принуждаю.
- Я хочу уйти с ним, - поспешно говорю, тщетно стараясь поймать чей-нибудь взгляд. Из-за плеча Эдварда смотрю на Nokia, умоляя его помочь. - Он приехал за мной. Я просила, чтобы он приехал за мной. Я хочу уйти с ним. Он мне поможет.
Парни подозрительно переглядываются. Nokia выжидает несколько секунд, прежде чем перевести. Смотрит на меня, стараясь убедиться, что говорю честно. Но большей убежденности во мне никогда еще не было. От того, как крепко держусь за чертовы пуговицы, саднят пальцы.
- Sie wird mit ihm gehen (Она уйдет с ним).
Джинсовая Куртка, мотнув головой, резко разворачивается обратно к столу. Курильщик, бросая бычок в пепельницу, что-то фыркает. Болотный, под продолжающимся надзором Эдварда, нехотя убирает нож. Садится на пол у двери, занимая свое привычное место, и больше на меня не смотрит. Я успеваю выкрикнуть парню в синем «спасибо!», прежде чем Эдвард буквально выталкивает меня за дверь. Блокируя любые движения сзади, заслоняя собой, усаживает в мигнувший огнями "Порше". Едва успеваю вдохнуть воздуха, не напитанного сигаретами и порошками. Сложно забыть их запах.
У "Порше" такой знакомый салон... Черная кожа, аромат умиротворения, приборная панель. Не играет классика, а внутри прохладно. Но это все мелочи по сравнению с тем, что в машине, как правило, безопасно.
Эдвард самостоятельно пристегивает мой ремень безопасности.
- Ты пила что-то тут? – негромко, но требовательно зовет он. Не глядя на темноту, глаза мерцают. - Они что-то тебе давали?
- Нет, я не... нет...
Он выглядит чуть более успокоенным. Закрывает мою дверь, проследив, чтобы руки были от нее на безопасном расстоянии. Я плохо отвечаю за себя сейчас и рада, что Эдвард это понимает.
- Не выходи и не двигайся, Белла, - призывает он. Я думаю, что обходит машину, дабы занять свое водительское место и наконец убраться отсюда, но ошибаюсь. Он возвращается к дверному проему, где стоит Nokia, все еще провожая нас. Я дергаюсь к двери, затеребив ручку, но тщетно - заблокирована. Если бы такие вещи у Эдварда не были предусмотрены, думаю, Эдвардом бы он не был.
В темноте, разгоняемой лишь узкими окнами, я мало что вижу. Но, судя по тому, как прячет Каллен в карман пальто свой бумажник, у них изначально был некий валютный договор. Все выглядят удовлетворенными сделкой. Они расходятся, и я не могу оторваться от того, как спокойно поворачивается мистер Чек-Поинт спиной к чертовой двери, из-за которой видны лица Болотного и Джинсовой Куртки. Nokia кивает мне, нежно улыбнувшись. Я не ожидаю от него такого выражения лица. И еще пару секунд думаю об этом, когда "Порше" метко пущенной стрелой срывается с места.
Только теперь, когда салон погружается в полную тьму, фары освещают неровную дорогу с асфальтными выбоинами, а напряжение, исходящее от Эдварда, густым туманом повисает в воздухе, я, наконец понимаю, что едва не случилось. И во всех доступных спектрах вижу, как это могло бы быть. Не со мной, к черту меня. С Эдвардом.
Сначала это просто дрожь. Неприметная, как от холодного воздуха свежей осенней улицы после дождя, на которой оказалась спустя столько времени. Она доставляет мало неудобств, хоть и потихоньку нарастает. Никто пока не обращает на нее внимания.
"Порше" летит, рассекая узкие улицы района, не сбавляя скорость даже на перекрестках. Соколом, бросившимся за своей добычей, несется в темноту незнакомых переулков. Для такой ситуации и общего состояния, дыхание у Каллена слишком глубокое, хоть и быстрое.
Меня окатывает новой волной дрожи. Теперь она куда сильнее, не могу как следует сжать губы, кусаю их, и без того искусанные. Не могу терпеть. Прохлада салона отныне мой главный враг - сбивается дыхание, а я помню все то, чем это чревато. Еще до появления самой боли чувствую боль. Хочу плакать, но это тщетно - слез больше нет.
- Я так перед тобой виновата, Эдвард.
И без того напряженное, угрюмое лицо мужчины суровеет. Брови сходятся к переносице, и недовольно опускается уголок губ.
- О чем ты, Изабелла?
- Если бы они тебя ранили сейчас... я не знаю, я бы... - вздрагиваю, как следует представив себе эту картину, и закрываю глаза. Один, два, три. Вдох. Лучше. - О чем я думала, когда звонила тебе...
- О чем ты думала, когда одна ехала в Кройнцберг в такое время? - отрезает Каллен, резко дернув руль вправо, объезжая мигнувший в темноте знак дорожных работ. - Это верх беспечности.
Понятия не имею, что такое Кройнцберг. Вероятно, район. Вероятно, далеко не самый лучший. Но изучить все это мне выпало на собственном примере, чтобы уже наверняка убедиться.
- Прости меня.
Он так сильно сжимает руль, что тот поскрипывает. Ударяет, именно это слово, по рычажку для активации дворников. Сметая неумолкающие дождевые капли на землю, они движутся в такт пульсирующей венке на его шее. Эдвард больше не в замешательстве, нет наигранного спокойствия и уверенности. Эдвард зол настолько, что его выбеленное лицо краснеет, а глаза наливаются кровью.
Обвиваю себя руками, в попытке пережить новый виток дрожи. С трудом могу вздохнуть.
- Тебе нужен доктор, Белла? Отвечай мне честно.
- Нет.
- Если тебе нужна помощь, и ты отказываешься от нее, это просто абсурд.
- Я не лгу, Эдвард. Я в порядке.
На мою последнюю фразу он криво, болезненно усмехается. На пустом перекрестке, абсолютно игнорируя красный сигнал светофора, проезжает прямо. Впиваюсь ногтями в собственную ладонь. С болью, пусть и такой незначительной, чуть легче все это вынести.
Я не узнаю Эдварда сегодняшней ночью. Но и себя я узнаю ничуть не больше.
- В течение тридцати шести часов можно доказать факт насилия, - отчеканивает он, с совсем уже страшным, застывшим лицом. Я всерьез опасаюсь, не нужен ли доктор самому Каллену, - ты можешь пройти освидетельствование, написать заявление, а они - найти ублюдка. Тебе нужен осмотр гинеколога?
- Эдвард...
- Да или нет? - он вглядывается вперед так напряженно, что объяснять не решаюсь.
- Нет.
Каллен неопределенно кивает мне, сжав губы.
- Ты понимаешь, что отказывая, не сможешь получить помощи и наказать его?
Стягиваю пальто пальцами, сводя его края как можно ближе. Мерзну, но с трудом это чувствую. Зато становится легче дышать - в плане шоковой терапии Эдвард сегодня не хуже всех других людей, повстречавшихся мне.
- Меня не изнасиловали. Я вырвалась.
Мы притормаживаем на следующем красном светофоре. Перекресток снова пустой. Ни машин, ни ярких фонарей - те, что не выбиты, светят приглушенным матовым светом. В домах горят лишь несколько окон.
На лбу Эдварда, когда поворачивается ко мне, самая глубокая бороздка из всех, что я видела. В синих глазах, помимо усталости и догорающего гнева, вижу влагу. Я не рискую его касаться, да и руки до сих пор дрожат. Просто говорю, не отпуская ставшего моим на эти пару мгновений взгляда.
- Пожалуйста, давай остановимся.
Загорается зеленый. Каллен еще секунду смотрит на меня, игнорируя и дорогу, и светофор. А потом резко выдыхает, отвернувшись, и выжимает педаль в пол. "Порше" с прежней скоростью движется вперед по безлюдному переулку. Сворачивает вправо, никак не предупреждая об этом одинокую машину, едущую навстречу. И замирает, будто вкопанное, на узкой стоянке круглосуточного супермаркета. Неоновые буквы, мигая, бросают отблески на лобовое стекло. Теперь лицо Эдварда я вижу во всех подробностях.
- Расскажи мне, что случилось. Расскажи мне все, что ты считаешь, я должен знать.
Он выглядит собранным, и голос звучит ровно, сосредоточенно, с призывом. Однако в его глазах, я вижу, Эдвард сам себя сжигает. Не могу лишь понять, от злости или чего-то другого.
- В Истсайде открыли новое заведение, я была там. Забыла с утра сумку на линии U1... ты можешь включить печку? Тут так холодно...
Нахмурившись на мою просьбу, отчего и без того измотанное его лицо становится еще изможденнее, Эдвард резко активирует требуемую функцию на приборной панели. И обогрев сидений, и даже лобового стекла. Я ежусь, почувствовав тепло, и только теперь понимаю, насколько на самом деле замерзла. Опять к чертям летит дыхание, и опять само собой, это очевидно. Эдвард, не говоря ни слова, снимает с себя пальто. Не принимает и даже не замечает моих неуверенных возражений. Прижимаюсь к материи, так явственно им пахнущей. Теперь лучше.
- Забыла сумку? - тихо напоминает он. Всем корпусом повернувшись ко мне, жадно подмечает каждое слово и каждый взгляд. Эдвард сейчас как будто на пределе своих возможностей.
- Оставила на сидении, - хочу как можно скорее закончить эту историю и отделаться от нее, - мне позвонила женщина, сказала, что нашла ее. Когда я пришла... она достала телефон и кошелек, а он... он попытался... я ударила его в солнечное сплетение, не знаю, как мне удалось... и когда вырвалась, добежала до того дома... позвонила... дальше ты знаешь.
- Почему ты не набрала в полицию насчет сумки? Почему не подождала меня? На Kottbusser Tor, ночью, одна, Белла!..
Он ударяет рукой по подлокотнику, и я вздрагиваю.
- Я ничего не знала про эту станцию.
- Тем более!
Каллен морщится, потирает пальцами переносицу. И делает глубокий, максимально возможный, вдох.
Я побаиваюсь таких своевольных действий сейчас, когда мы оба на одном конце оголенного провода, того и гляди, рванет, но все же прикасаюсь к его руке. Осторожно убираю ее от лица, пожимая в своей. Пальцы у Эдварда ледяные.
- Я беспокоюсь о тебе.
- Ты беспокоишься обо мне?! - вместе с невеселой усмешкой в его глазах появляется знакомая мне влага. - Schönheit, ты с ума меня сведешь!
Впервые за сегодняшний вечер услышав "Schönheit", не могу удержаться от легкой улыбки. Не глядя на то, что было, и на то, что будет, она выходит ласковой и спокойной. Самое спокойное, что во мне есть, наверное, эта улыбка сегодня.
- Ты улыбаешься сейчас?..
Он снова глубоко вздыхает. Неспешно, давая отказаться, привлекает меня к себе. Крепко обнимает, зарывшись лицом в мои волосы, горячим дыханием посылает мурашек по коже. Бормочет, слегка дрожащей рукой поглаживая пряди.
- Я благодарен Богу - или Дьяволу, кто бы он ни был, что я к тебе успел. Не хочу думать, чем это могло кончиться.
Я скучала по его рукам. И по его такой очевидной близости. И по запаху, который не передать ни пальто, ни парфюму, ничему прочему. Самого Эдварда. В попытке выключить мысли, эмоции, понимание ситуации в принципе, я не в силах игнорировать то, что делает со мной его присутствие. Особенно сейчас. После всего этого абсурдного действа.
Как следует обвиваю его шею, самостоятельно прижимая ближе к себе, и прогоняя чертово видение Болотного с ножом. Я тоже благодарна Богу, что позволил нам уйти оттуда живыми и невредимыми.
Некоторое время мы просто сидим так, не двигаясь и не говоря ни слова. В этих объятьях затухает и гнев Каллена, и мой страх, перемешанный с нехваткой воздуха. Очень кстати.
- Эдвард, как ты? - легко целую кусочек его шеи, только теперь заметив, что мужчина в белой рубашке и черном пиджаке. Да ведь это образ из "Форума", он, похоже, ехал прямо со встречи.
- Думаю о том, что ни на шаг тебя больше не отпущу, - нотка юмора, перечеркиваемая недюжинной серьезностью тона, звучит в его низком голосе. Эдвард поправляет собственное пальто, чуть спавшее с моих плеч. - Тебе все еще холодно?
- Нет, уже лучше. Я спрашиваю потому, что хочу понять, можешь ли ты вести машину? Ты пугаешь меня своим вождением сегодня.
- Я более чем уверен в своих навыках, тебе не о чем волноваться, - негромко объясняет, правой ладонью накрывая мою спину. Невольно расслабляюсь, и он, подметивший это, кажется, натянуто хмыкает.
- Я никогда намеренно не подвергну тебя опасности. Просто запомни.
- И все же, давай попробуем добраться до дома без приключений, - поглаживаю его затылок, перебирая волосы. Приникнув к плечу, в этой спасительной, уютной темноте, пронизанной его теплом, чувствую себя гораздо лучше. Живой так точно. Угасает, догорая в кончиках пальцев, дрожь. И на ее место, так и не позволив выдавить и слезинки, приходит усталость.
Эдвард слегка отстраняется, мягко поцеловав мой лоб. Теперь дыхание у него действительно спокойное и глубокое. Он осторожно разравнивает мои пряди.
- Ты права, Schönheit, поехали домой.



Кажется, я задремываю. Потому что огни проспекта, тянущегося вдоль Тиргартена, вдруг сменяются бетонным потолком с яркими лампами вдоль серых стен. Буквально за одну секунду.
Недоумевая о столь резкой перемене, поднимаю голову и вглядываюсь в безмолвные стены. На них, как назло, ни одной подсказки. Правда, черное пальто Эдварда, в котором до сих пор полулежу на кожаном кресле "Порше", подсказывает, что мужчина все еще здесь. С этим обстоятельством можно жить.
Слева от меня, мягко коснувшись ладони, мистер Чек-Поинт самостоятельно напоминает о своем присутствии. Явнее всего в его чертах сейчас проступает нежность.
- Приехали, Sonne.
Глубоко вздыхаю, наблюдая за тем, как он глушит мотор и достает ключ-карту, пряча в карман. В безукоризненно белой рубашке и безукоризненно черном пиджаке, сшитом точно на него, покидает салон машины. Еще одна идеальная картинка для рекламы. Устало посмеиваюсь тому, что, проектируя такие авто, Эдвард еще и вполне может быть их промоутером. Тянусь к своей ручке, открывая тяжелую пассажирскую дверь. Эдвард, уже успевший обойти машину, придерживает ее для меня. Предлагает руку, что с учетом моей внезапной волны усталости очень кстати. Чувствую себя пластилиновой - ни страха, ни опасений, ничего. Чем-то похоже на состояние в комнате с желтой стеной. Только истерики, надеюсь, больше не предвидится.
Каллен крепко держит мою ладонь, проследив, чтобы не запуталась в чересчур длинном пальто, когда выхожу из машины. Отдаю ему его же верхнюю одежду и Эдвард, на вид не менее уставший, чем я, легко мне улыбается. Поворачивает нас к выходу с подземной парковки.
- Я не знала, что возле моего дома есть паркинг, - заинтересованно докладываю, снова, как в первый раз, разглядывая стены. Идеально серые, выкрашенные без толики разводов, они еще пахнут краской. Твердый пол оттенок в оттенок дополняет их, разлинованный на парковочные квадраты узкими белыми полосками. "Порше" останавливается на номере 277.
Эдвард вызывает лифт, чьи двери, само собой серые, приветственно раскрываются для нас как для единственных пассажиров в такое время. На часах, если не ошибаюсь, почти полночь.
- Мы в Шарлоттенбурге, Белла, - аккуратно произносит он, пока рассматриваю свое удручающее отражение в широком прозрачном зеркале на задней стене лифта. Свет, как всегда, слишком яркий, бьет по глазам. Надеюсь, те черные круги, что вырисовывает у глаз, и неестественную бледность кожи попросту изображает, а не отражает.
- То есть?..
- Я не хотел бы, чтобы сегодня ты оставалась одна, - честно признается Каллен. Очень осторожно касается моей скулы, - к тому же, до моего дома было значительно ближе.
Хмыкаю, на мгновенье прикрыв глаза в просторной кабинке все еще поднимающегося лифта.
- Шарлоттенбург - это твой район...
- Мой, - правой рукой Эдвард перехватывает свое пальто, оглянувшись на номер этажа, что в данный момент мы проезжаем, - прости, что не спросил разрешения. Но я не хотел будить тебя.
Я пожимаю плечами.
- Ты был в моем доме, соответственно, ход за тобой. Не страшно.
Он устало выдыхает, наклонившись и тронув губами мой лоб.
- Я очень рад, что ты там, где я могу гарантировать твою полную безопасность.
- По-моему, для меня такого места не существует, - пристыженно нахмурившись, бормочу я.
- Мы еще это обсудим, - снисходительно соглашается Эдвард. Лифт останавливается на семнадцатом этаже. Высокие белые потолки, бежевый ковролин пола, стены, отделанные деревянными панелями - таков холл, что предстает перед глазами, как только металлические двери открываются. Каллен выпускает меня первой, незримой тенью следуя рядом. Еще одно чувство, по которому так скучала - его очевидное, защищающее присутствие.
Гоню мысли о недавних событиях прочь. Пока мне с ними не справиться, сил не осталось.
Апартаменты номер 277. Синяя дверь, блестящий золотистый замок, вставки черного у дверного проема. Эдвард дважды проворачивает ключ, раскрывая передо мной вход в квартиру. Снова пропускает вперед и, выждав секунду, заходит следом. Я слышу, как закрывается за спиной деревянная дверь.
Первое, что чувствую - ненавязчивый аромат лимонного масла, что соперничает с эхом имбирных ноток. Прежде чем загорается свет и прихожая предстает на обозрение, понимаю, что в доме Эдварда цитрусовые правят балом. Они и характеризуют своего хозяина лучше всего.
- Ты позволишь? - мужчина, просительно коснувшись моего пальто, открывает раздвижные матово-серые двери шкафа.
Я отдаю ему верхнюю одежду, оставаясь в злосчастном синем платье, так не кстати выбранном для премьеры истсайдовского заведения.
- Немудрено, что ты замерзла, - сдерживая недовольство, качает головой Эдвард, - тебе оно очень идет, но для октябрьской погоды плохой выбор.
- Я не планировала долгие приключения, - нервно усмехаюсь, неловко потирая руки и разглядывая обстановку прихожей. В минималистическом стиле, со шкафом, тумбочкой у входа и небольшим фикусом в серо-синем горшке, она все еще основная для меня комната в этом доме. Необычайно высокие потолки, неяркие лампы, перламутровые ровные стены, что уходят вглубь квартиры.
Эдвард поспешно пристраивает мое пальто на ближайшую вешалку прямоугольной формы, свое и вовсе просто скинув у шкафа. Приникнув ко мне со спины, легко придерживает за плечи. Указывает на две темно-коричневые двери впереди.
- Ванная и уборная. Налево и направо - спальни. Кухня сразу слева. Может быть, чаю?
Я поворачиваюсь к нему, не разрывая некрепких объятий. Единственное, от чего совершенно не готова отказываться этим вечером, что бы ни было, так от его непосредственной физической близости. Мне спокойно, когда Эдвард вот так обнимает меня.
- На самом деле... мне нужен душ.
С высоты своего роста мужчина внимательно всматривается в мое лицо.
- Конечно. Но ты справишься сама?
Вот сейчас, впервые за многогранную, насыщенную ночь пятницы, мне становится неуютно. Чудится, даже краснею - смущению даже чудовищная усталость не помеха.
- Да. Единственное, я не знаю, где полотенце, и... у меня нет другой одежды.
Злюсь на себя, что задремала в машине и не настояла на том, чтобы ехать ко мне домой. Всегда было интересно, где и как живет Эдвард, оказаться на его территории и вовсе особенно приятно, но сегодня, когда все идет наперекосяк и ситуация, мягко говоря, нестандартная, это не играет на руку. Мне нужна знакомая обстановка, четкий порядок в расстановке вещей и, само собой, свежая одежда. Как подумаю, что рыжий друг Лилли касался моего платья и белья, хочется немедленно снять его.
- Я сейчас все организую, Schönheit, - успокаивая мое смятение, как вещь совершенно ненужную, Эдвард легко приглаживает мои волосы, - не беспокойся, это всего минута. Как насчет стакана воды на это время?
Все же дельное предложение. Я не пила ничего, кроме лакричного коктейля на вечеринке открытия, и, после беготни и череды неприятных, изматывающих запахов и событий, вода явно не будет лишней.
- Хорошо.
На своей большой темной кухне, совмещенной с гостиной, в интерьере которой так же преобладает дерево, Эдвард наливает мне воды. И, оставив узкий высокий стакан на дубовой поверхности круглого стола, скрывается в глубине коридора. Смотрю, не отводя глаз, на швейцарские часы с искусной деревянной кукушкой, вот-вот готовой выпрыгнуть из своего укрытия и известить о наступлении нового дня. Допиваю воду. Не могу сконцентрироваться на дизайне кухни, чувствую давящую усталость во всем теле. Нервно одергиваю край платья, отгоняя воспоминания о крепкой хватке незнакомца.
Эдвард возвращается, оставив где-то пиджак и расстегнув верхнюю пару пуговиц рубашки. Не могу не подметить, что ему она идет. Впрочем, это сейчас неважно.
- Я оставил все необходимое на тумбочке. Зубная щетка, флосс, если нужно, все там.
Поднимаюсь со своего места, благодарно взглянув на хозяина апартаментов номер 277. На мою слабую улыбку он отвечает такой же, только более искренней.
- Могу я попросить тебя не закрывать дверь полностью, Белла? Я не двинусь с этого места, но в случае необходимости я хотел бы иметь возможность тебе помочь.
Странная просьба, но в стиле Эдварда. Не глядя на то, каким измотанным выглядит он сам, на меня смотрит - и относится - как будто я более хрупкая, чем хрустальные бокалы, подвешенные у кухонной тумбы.
- Как скажешь.
- Спасибо.
Обхожу его, изваянием остановившегося посреди собственной кухни, следуя по длинному коридору в направлении ванной. Вдоль его стен какие-то полотна с цветными пятнами и мазками вместо изображений. Рамок нет.
Двери всего две, я выбираю ту, что левее, и оказываюсь права. Достаточно большая комната, правда, тоже в темных тонах, с плиткой цвета гиацинта, и ирисами, будто с картины Ван Гога, на стенах. Душевая кабина в правом углу, умывальник с тумбой возле нее. За маскировочными дверцами приоткрытого шкафа – и сушильная машина, и стиральная, вместившая все, что может потребоваться для банных процедур.
Я мою руки. Смотрю в зеркало, все еще не в силах поверить, что вижу собственное отражение. Устало усмехаюсь. Прикасаюсь пальцами к темно-бордовому махровому полотенцу, широкому и настолько же длинному, с золотой вязью по бокам. Черная зубная щетка, светлый тюбик пасты, зубная нить. Но что интереснее всего, запакованная темно-синяя пижама, с вручную вышитыми серебристыми буквами "I love Maine". И это у Эдварда получилось предусмотреть.
Помня о своем обещании, оставляю небольшую щелочку в двери. Не опасаюсь его вторжения, потому что знаю, что опасаться нечего, но все равно раздеваюсь быстро и так же быстро закрываю за собой дверцу кабины. Температуру воды регулирую уже непосредственно под ее струями. Только прокрутив кран влево, понимаю, насколько замерзла. Теплые струи приятно скользят по закоченевшему, напряженному телу. Смывают запахи, воспоминания, усталость. На полочке пристроилось несколько гелей и шампуней известных марок. Мое внимание привлекает гель с ароматом кофе - не худший выбор для насыщенной пятничной ночи.
Не знаю, сколько времени я провожу в душе, но мне кажется, немало. Согреваюсь, успокаиваюсь, кое-как примиряюсь со всеми вытекающими из сложившейся ситуации последствиями. И когда выбираюсь из кабины, ступив на милый розовый коврик с изображением кошачьих лапок, с удовольствием заворачиваюсь в махровое полотенце. Чувствую себя практически человеком.
Эдвард сдерживает свое слово. Он не появляется у двери ванной, так как не зову его, хотя с момента моего прихода сюда проходит довольно долгий срок. Я не спешу и я рада, что он дает мне требуемое время. Успеваю подсушить волосы, использовать не распакованную зубную щетку и надеть свежую пижаму, оказавшуюся ни много ни мало, а моего размера. Практически фанатка штата Мэн, поклонница портлендских лесов и еще больше - портлендских жителей.
После разогретого воздуха ванной, в остальной части квартиры немного прохладно. Но для разгоряченной кожи это по-настоящему приятно, я больше не мерзну. Босыми ногами ступаю по дереву пола, возвращаясь на кухню, где оставила Эдварда. Еще на подходе, из-за косяка двери вижу, как стоит у электрической плиты, неспешно помешивая что-то на... сковородке. Пахнет овощами и омлетом.
Не могу удержаться. Окончательно расслабившись в ванной комнате, растеряв последние кусочки сдержанности и дьявольски устав, попросту не могу. Неслышно подхожу к Каллену, в этом совершенно не домашнем образе так по-домашнему уютно вписывающемуся в окружающее пространство. Обнимаю его со спины, потянувшись вперед. И к белой рубашке, чья ткань и жесткая, и мягкая одновременно, прижимаюсь щекой. Улыбаюсь, как только аромат цитрусов и сандала занимает свое исконное место, подразнивая рецепторы.
Ладонь Эдварда, отпустив силиконовую лопатку, накрывает собой мои руки.
- С возвращением, Schönheit.
- М-м-м.
- Все в порядке? Тебе было нужно что-то еще?
- М-м-м, - уже с отрицанием протягиваю, неглубоко вздохнув. Покрепче прижимаюсь к нему, довольная, что наконец нахожусь в правильном месте. Понимаю, почему Эдвард привез меня к себе. Его дом, как и он сам, имеет на меня отличное влияние.
Мистер Каллен, принимая такой ответ, окончательно откладывает лопатку, выключает плиту. Оборачивается, бережно придерживая мои ладони. Теперь обнимаю его как следует, прижавшись к груди.
- Как ты? - заботливо спрашивает, когда обнимает в ответ.
- Сейчас - лучше, чем когда-либо.
- Вода - отличное средство.
- Ты отличное средство, Эдвард, - признаюсь, уткнувшись лицом в светлую материю его рубашки, спрятавшись там. Сама крепче обнимаю его талию, не намеренная никуда в ближайшее время отпускать.
Каллен целует мои волосы, разравнивая пряди.
- Я знал, что ты выберешь кофе.
- Я с самого начала его выбирала, - припоминая «Старбакс», невольно усмехаюсь. Чуть приподнимаю голову, чтобы лучше чувствовать его руки на волосах.
- Ты голодна? Есть овощной омлет и сырная тарелка.
- Ты готовишь омлет сейчас?.. Ночью?
- Время суток не имеет значения, если ты проголодалась, Белла. Так что?
- Нет. На самом деле - нет. Но я очень ценю, что ты приготовил его для меня, спасибо. Ты сам голоден, Эдвард?
- Я уже поужинал. Как насчет ромашкового чая?
- Не откажусь.
Жалею о своих словах мгновенье спустя, когда Эдварду приходится отстраниться, чтобы заварить нам чай в прозрачном заварнике. На кухне начинает по-домашнему пахнуть травами, а две светло-кофейные чашки ждут своего часа на тумбочке. Эдвард умело разливает чай, переставляя чашки на круглый стол. И прежде, чем отодвигаю для себя стул в непосредственной близости от его, предлагает вместо него свои колени. От такого щедрого предложения я не хочу отказываться. С удовольствием возвращая себе желанные объятья и полное единение, занимаю предложенное место.
- Тебе не тяжело?
- Ну что ты, - он расслабленно вздыхает, отпивая своего чая. А потом, блеснув глазами, сообщает, - мне чудесно.
- Мне тоже, - приникаю к его плечу, с удобством устроившись на новом месте. Чашка чуть обжигает пальцы, но терпимо. С Эдвардом мне многое терпимо.
- Спасибо за пижаму, - запоздало припомнив о так кстати пришедшемся сувенирном наборе из Мэна, благодарю я. Поднимаю взгляд на него, задумчиво рассматривающего стену напротив. Синие глаза тут же фокусируются на мне, возвращаясь в реальность. Маленькая россыпь морщинок от улыбки расходится в их уголках. Меня радует, что нет больше тех глубоких, пугающих борозд на его лбу. Но цвет кожи по-прежнему оставляет желать лучшего - впрочем, мне ли это говорить.
- Тебе в ней комфортно? Хотел бы я подарить ее в более умиротворенной обстановке.
- Очень. И она как никогда кстати, - мягко касаюсь его лба, проведя линию вниз, к скулам, а затем к щеке. Едва заметная щетина ощущается подушечками пальцев. - Ты выглядишь уставшим, Эдвард.
- Эта малозначащая усталость, - отметает он. Бережно оглаживает мое лицо, зеркально отражая каждое движение, - ты представить не можешь, как я рад, что с тобой все в порядке.
Я делаю еще глоток чая, поморщившись чересчур горячей воде. Отставляю чашку.
- Знаешь, я... больше всего испугалась, когда поняла, что могу не вспомнить твой номер.
Нежданное откровение огонечками боли отражается в синем взгляде.
- Я думал, ты устала, Schönheit, я был готов перевести телефон на беззвучный и отправиться спать. Но черт подери, когда ты позвонила... я никогда еще не был так зол.
Я мужественно принимаю такую фразу, хотя она отдается почти физической болью где-то в груди.
- Думаю, твоя злость объективна... ты больше всего злишься на меня за то, что пришла на эту станцию?
Эдвард изумленно моргает, теперь хмурясь куда более заметно. Обеими руками, отставив чашку на стол, прикасается к моим щекам. Его пальцы хранят тепло от горячего чая.
- Я не злюсь на тебя, Белла, ну что ты. Я был зол на себя, ведь мог попросту пропустить твой звонок. Или не успеть вовремя. Или черт знает что еще.
- В машине... мне было немного страшно, - признаюсь, пару раз моргнув, чтобы избавиться от жжения в глазах, - ты имел на это право, но... мне очень жаль, что так вышло. Что я испортила нам эту пятницу.
- Schönheit, - он обращает все мое внимание на себя, мягко поглаживая скулы большими пальцами. Держит так близко, как это возможно, но на достаточном расстоянии, чтобы видеть его глаза и воспринимать те слова, что говорит. Во взгляде горстка безумия, - важнее всего на свете, что с тобой все хорошо. С большего, конечно. Это был необдуманный поступок, с Кройнцбергом, но не более того. В этой череде гребаных событий нет твоей вины.
- Если бы я не пришла туда...
- Больше и не придешь, я за этим прослежу, - с ноткой предупреждения соглашается Эдвард, - извини меня за поведение в машине. И за эту езду, я... мне так было проще сдержаться, хоть это и недостаточное оправдание.
- С твоим хладнокровием в том доме, Эдвард, ты почти довел меня до сердечного приступа, - нервно протягиваю, убрав короткую прядку с его лба, - ты был зол тогда? Это был гнев, там, в "Порше"?
- Мне сложно сдерживать холерика внутри себя, Белла, я грешу этим. Но этот гнев не был направлен на тебя, пожалуйста, поверь мне. И против тебя он никогда не обернется.
Я обвиваю его за шею. Притягиваю к себе, прижавшись к плечу, и жмурюсь, прогоняя вдруг решившие вернуться слезы. Они настолько соленые, что саднят глаза. Наконец-то…
Эдвард гладит мою спину, крепко, но бережно прижав к себе. Слышит, что я плачу, но никак не старается прервать этот процесс. Понимает, мне кажется, как долго я ждала этих слез и как в них нуждаюсь. Утешая своим присутствием, ни на миллиметр не отстраняя, все требуемое время - долгое время - гладит, целует и с недюжинным терпением ждет, пока мне станет легче. Или пока слезы иссякнут - неизвестно, что из этого случится раньше.
- Все теперь хорошо, моя девочка. Ты в безопасности, - обещает мне, изредка целуя виски. И я ему верю.
Спустя неизвестное количество времени, когда отстраняюсь, Эдвард встречает меня полуулыбкой. Помогает вытереть слезные дорожки, уверенно проложившие себе путь по щекам. Скорбная картина, думаю, но он смотрит на меня с любованием. Никогда еще столько доброты, сострадания и тепла в синих глазах я не видела.
Ничего Эдварду не говорю. Боюсь снова расплакаться.

Ближе к часу, когда заканчивается чай, мои слезы, и кукушка на часах оповещает о наступлении глубокой ночи, Эдвард приводит меня в спальню. Та, что направо из холла, возле ванной комнаты. Просторная и светлая, с широкой кроватью, двумя подушками и темно-бирюзовым покрывалом поверх белого постельного белья. На прикроватной тумбочке горит изящная золотистая лампа. Вокруг пахнет лавандой.
Он укладывает меня как ребенка, на ум приходит именно такая ассоциация. Присаживается на край постели, проследив за тем, чтобы подушка лежала ровно, одеяло закрывало плечи, а приоткрытое окно не распахнулось среди ночи. Гладит мои волосы, мягко перебирая пряди, и тепло улыбается. Сегодня у Эдварда особенная улыбка.
- Засыпай, Schönheit, - тихо приговаривает, наклонившись к моему уху. Легонько целует мой лоб. - Все это станет неважным к завтрашнему утру.
Не глядя на чудовищную, вязкую усталость, я все же не уверена, что смогу заснуть. Признаюсь Эдварду и его взгляд становится еще мягче.
- Я буду здесь, пока ты не уснешь, Sonne. Попробуй. Закрывай глаза.
Вместо того, чтобы послушать его, я цепляюсь за первую фразу. Хмурюсь тому значению, что в ней вижу.
- Ты собираешься уйти?..
- Только после того, как ты заснешь, - уверяет, повторяя свои же слова, Эдвард. - Это твоя комната и никто тебя не потревожит, в том числе я, не переживай.
- Я не хочу оставаться здесь одна, - резко заявляю, откидывая одеяло и привставая на локте. Хочу посмотреть на Эдварда с решительностью, но выходит скверно, скорее с мольбой. В приглушенном свете комнаты постепенно оживают все дневные и вечерние воспоминания, о которых так просто не думать, обнимая его, но так легко вспомнить, оставшись с ними один на один.
- Белла, сегодня с тобой произошел… неприятный инцидент, - он сдержанно подбирает правильные слова, но все же сжимает зубы на последнем из них. В глазах серьезность и опасение. - Ты хочешь, чтобы я остался здесь, в одной постели с тобой?
Боги, а ведь это могло быть по-другому. После секса, ожидаемого и страстного, еще на первом свидании у Рейхстага. Или когда пришел ко мне, практически позволив нам перейти грань на маленьком диване. Не так. Не в столь глупой, смущающей ситуации, когда не знаю, как поступить и объяснить ему, почему хочу видеть рядом. Нуждаюсь. Требую. Умоляю.
- Эдвард, я... пожалуйста.
Мало подходящих слов. Ровно как и недостаточно весомых причин. Мы ведь взрослые люди, разве он не заслужил после всего, что сделал для меня, спокойно отдохнуть в собственной спальне? Или вообще отдохнуть. Черт.
- Ты уверена? Просто скажи мне, если да, и я останусь.
Не знаю, почему он сомневается. Так обеспокоенно смотрит. Терпеливо ждет ответа. И я, при всем желании отогнать свои эгоистичные мысли, не могу поступить правильно. Не могу сказать ему, что посплю одна, что все в порядке.
- Да.
Эдвард ласково прикасается к моей щеке, качая головой на вернувшийся так некстати румянец и близкие, как никогда, слезы. Убеждает, что все хорошо. Я очень стараюсь ему поверить.
- Пару минут и я приду к тебе.
- Спасибо...
Напоследок он пожимает мою руку, поднимаясь с постели. Я слышу шаги в направлении второй спальни. Слышу, как открывается комод. Затем краткий плеск воды в ванной комнате. И закрывающуюся дверь. Не хочу концентрироваться на всех этих звуках, отслеживать, так по-детски, каждый его шаг. Но до жути явно чувствую беспокойную незащищенность. Она совершенно нелогична, но как никогда сильна. Мне чудится, сейчас снова начну дрожать. Или плакать. Или все вместе. Теряется где-то на задворках умиротворение, с которым покинула душевую кабину, вошла в квартиру, пила с Эдвардом чай не так давно. Сейчас не хочу ничего - ни мыслей, ни эмоций, а они накрывают лавиной, поглощают цветными воспоминания. Закрываю глаза и вижу рыжие волосы странного мужчины, мутные глаза Nokia, желтую стену притона и диван в цветочек. Закусываю губу, чтобы не разрыдаться прямо сейчас. Видение Болотного с ножом, мой личный маленький кошмар, тоже никуда не пропадает.
Эдвард возвращается, прикрыв за собой дверь. Я слышу, как присаживается на простыни, отодвинув для себя одеяло. Поворачивается в мою сторону, бережно, едва ощутимо, погладив область между лопатками. Сандал перемешивается с эвкалиптовой пастой и свежими простынями. Лаванда меня убаюкивает.
- Доброй ночи, Schönheit.
Я не хочу, чтобы он был так далеко. Отгоняю от себя мысли, что не хочет быть ближе по собственной воле, а не из-за опасения напугать. Оборачиваюсь и, так решительно, как всего пару раз в своей жизни, приникаю к его плечу. Он раскрывает мне объятья, и я пользуюсь этой щедростью. Устраиваюсь так близко, как могу. И судорожно вздыхаю, ткнувшись носом в теплую ткань его пижамной футболки. Эдвард размеренно поглаживает мою спину, изредка касаясь волос.
- Все хорошо, хорошо, моя радость.
- Пожалуйста, не уходи, - дрогнувшим голосом прошу я. Зажмуриваюсь, глубоко вдыхая его запах. Так странно и так обычно быть с Эдвардом в одной постели. Сегодня, как в день без всяких правил, особенно. Он выше меня, за счет чего буквально обволакивает собой. И то тепло, что чувствую рядом с ним, не заменит никакое другое.
Мужчина в очередной раз целует мой лоб, самостоятельно притянув поближе к себе. Накрывает одеялом, и, не позволив ему разделить нас, разглаживает у моей спины.
- Хорошо. Обещаю тебе, Белла.
Ну что же, с этим можно жить. По крайней мере, я могу попытаться ему поверить - с большим успехом. И с меньшим, но таким нужным, попытаться заснуть. Нам обоим это нужно.
- Доброй ночи...



В эту субботу я плохо сплю. Толком и не понимаю, где именно разделяется сон и реальность. Я не вижу ни одного яркого сновидения, не говоря уже о кошмаре, но чувствую непонятный и липкий страх с каждым пробуждением. Он не сопровождается дрожью, криком, или, что еще хуже, слезами. Он просто парализует, не давая двинуться или позвать на помощь.
Я не могу назвать себя везучим человеком, фортуна в жизни по-настоящему улыбалась мне всего пару раз. Но сегодня, на мое счастье, она благосклонна. Эдвард держит свое слово и остается со мной всю ночь. Мне не нужно звать его, он сам замечает, когда я просыпаюсь. Размеренно гладит по спине, мягко привлекая ближе, хотя ближе уже и некуда. Правую ладонь, которой держусь за него, накрывает своей, ослабляя хватку моих пальцев. И терпеливо, ласково, тысячу и один раз, гладит мой лоб у линии волос. Страху в этой нежности попросту не остается места.
- Все в порядке, Белла. Ш-ш-ш. Тише, Schönheit.
Этой ночью я плохо сплю. Но, оказавшись в одиночестве, пусть и в знакомой постели не менее знакомых апартаментов, что снимаю уже так давно, не спала бы вообще. Не позволила бы себе выключить свет и совершенно точно не выдержала бы этой звенящей, натянутой тишины. Лучше бы мне снились кошмары. Я не понимаю, чего боюсь, не понимаю, откуда этот первобытный ужас глубоко внутри. И что с ним делать, если присутствие Эдварда перестанет быть настолько очевидным.
В отличие от него, я ничего не говорю этой ночью. Наверное, это к лучшему. Ни одно слово не выразит моей признательности за то, что сейчас он здесь. Да и вряд ли получится внятно объясниться сорванным голосом.
Он не хочет будить меня. Практически не двигается, когда задремываю, и неглубоко, огорченно вздыхает, когда просыпаюсь. Ему, как отцу троих, прекрасно известны все эти детские проблемы с засыпанием и нормальным сном. Однако вряд ли он ожидал столкнуться с тем же самым в нашем случае. У меня нет сил как следует расстроиться на протяжении этой длинной ночи, но уколы совести чувствую вполне явно. Зажмуриваюсь, когда обнимаю Эдварда, проснувшись в очередной раз, и надеюсь, что смогу с ним внятно объясниться. Потом.

На сей раз вижу что-то. Неясную, расплывчатую по контурам тень, двигающуюся в замкнутом сером пространстве. Вокруг нее – ореол, неявно мерцающий и как будто подрагивающий. Где-то пробивается свет, но не помогает как следует рассмотреть детали.
Силуэт, покачиваясь, приближается. И вот теперь я вижу, что нечеткие контуры – это его пальто, что нещадно треплет ветер. А пружинящий, мало понятный ореол вокруг головы – расплетенные волосы. Мне не нужно подсказок. Знаю, что они рыжие.
Вздрагиваю всем телом, резко открывая глаза. Ловлю себя на том, что сжимаю пальцами тонкую материю наволочки, довольно жесткую, будто накрахмаленную, с прошитыми синими нитками краями. Я не дома, потому что домой никогда не покупаю белое постельное белье. Это отельное клише, погибающее от любого пятна.
Не отпуская подушки, дабы не терять связь с реальностью, выдернувшей меня из неприятного сна, смотрю прямо перед собой. Длинные шторы, не до конца задернутые, прячут окно. Приоткрытое, оно впускает в комнату свежий прохладный воздух. Восстанавливаю сбившееся дыхание, несколько раз неглубоко вздохнув. Лучше.
Разжимаю пальцы, давая подушке свободу – на ее поверхности остаются едва заметные отпечатки.
Осторожно, опасаясь потревожить, оборачиваюсь назад. Мало вероятно, что Эдвард не заметил моего пробуждения, сегодняшней ночью он подтвердил, что досконально знает, когда я сплю, а когда нет, но все же.
На его половине кровати пусто. Подушка, одеяло, простынь – все ровно и аккуратно лежит на своем месте, ничем не напоминая о недавнем человеческом присутствии. И только едва приметные нотки цитрусов подтверждают, что Эдвард здесь все-таки был.
Поднимаюсь с постели, неспешно, лениво даже оценивая каждое ощущение в теле. Не имею представления, сколько времени, но кажется, спала я долго.
- Эдвард?..
В квартире царит идеальная тишина. Останавливаюсь у приоткрытой двери в соседнюю спальню, но безмолвие вокруг она не нарушает. Шторы задернуты и мне мало что видно, однако большая кровать совершенно точно пуста. К себе Эдвард не возвращался.
Вдоль неширокого коридора с таким умиротворяющим, на удивление, перламутровым цветом стен, неспешно иду в сторону гостиной. Картины, привлекшие вчера мое внимание, подсвечиваются неярким дневным светом. Солнца нет, но он, пронизанный его осенним остатком, сочится из окон. Испепеляет остатки ночного страха, превращая его в мягкую дымку внезапно окончившегося сна.
Это импровизации двумя цветами красок на крупном холсте. Основа – в цвет коридорных стен. И красный, желтый, синий и фиолетовый, соединяя три полотна в своеобразный триптих, замысловатые линии, фигуры и брызги поселяют на ровной поверхности. Линии переходят друг в друга, круги продолжаются, а капли красок отражают друг друга на каждой из картин. Нет особенного смысла, но красиво. По выпуклому, толстому слою шершавой синей краски на одной из линий провожу пальцами. Мне нравится.
- Эдвард? – пробую еще раз.
В гостиной-кухне, стало быть, так же пусто. Уже знакомый мне графитовый диван с необычайно широкой спинкой и туго набитыми подушками, бархатными на ощупь. Прижимаюсь к одной из них, нерешительно присев на самый краешек. Сдавленно улыбаюсь, когда чувствую вездесущий ненавязчивый аромат лимонного масла. На стене напротив нет телевизора, хоть от кухни гостиная зона и отделена перегородкой. Вместо него – еще одна картина в уже изученном мной стиле.
Я подхожу к окну, ничем не завешенному – похоже, принцип дома в том, что шторы только в спальне – и рассматриваю субботнюю жизнь Шарлоттенбурга с семнадцатого этажа. Людей немного, но не до конца понимаю, из-за выходных или раннего времени суток. Впрочем, магазины открыты, значит, уже больше десяти. Вздыхаю, развернувшись обратно к гостиной. Не глядя на ее стильный уют и такие мягкие диванные подушки, чувствую легкую неприязнь. Эдвард доверяет мне, раз оставил здесь в полном одиночестве, но без него квартира совершенно пустая и какая-то навязчиво-серая.
Несколько мгновений просто смотрю в близлежащую стену, ни о чем не думая. А потом беру себя в руки и иду в ванную комнату.
В зеркале картина довольно удручающая, но со вчерашнего вечера я уже к такому привыкла. Привожу себя в порядок, насколько это только возможно, руками пригладив растрепавшиеся волосы. После кофейного шампуня, обнаруженного здесь, они стали мягче, но объемнее.
Что мне нравится в собственном отражении, так это пижама. Второй после подвески подарок, и снова со стопроцентным попаданием. Мягкая ткань, дополненная объятьями своего дарителя, согревала меня всю эту ночь. Мне определенно стоит подарить что-то Эдварду и желательно поскорее.
Я как раз выключаю кран, тонким ручейком останавливающий ход воды по своему открытому металлическому своду (интересное дизайнерское решение), когда слышу, как поворачивается в замочной скважине ключ.
Эдвард старается как можно тише прикрыть за собой дверь, аккуратно заходя в собственную квартиру. На тумбочку у входа опускает большой бумажный пакет, пристраивая ключи рядом. Вид у него сосредоточенный и даже немного серьезный, будто думает о чем-то своем. Но как только мужчина поднимает глаза на коридор и замечает меня, он радостно улыбается. Я безумно скучала по такой его улыбке.
- Доброе утро, Schönheit!
Не знаю, спал ли Эдвард хоть немного этой ночью, но он выглядит посвежевшим и отдохнувшим. Вчерашней легкой щетины уже нет, глаза мягко переливаются любованием, разгладились нелюбимые мной обеспокоенные морщинки, а жесткая рубашка сменилась перламутровым мягким пуловером. Эдвард – отражение дизайна своих апартаментов, неотъемлемая их часть.
Я отрываюсь от стены, из-за которой наблюдаю за его появлением, и с несколькими быстрыми шагами оказываюсь рядом. Так повседневно, будто бы каждый день именно так его возвращение домой и происходит, Каллен обнимает меня за талию. Обеими руками притянув к себе, отрезает пути отступления, обволакивая прохладой улицы и обожаемым мною запахом сандала. Угроза о том, что не отпущу его больше, озвученная еще в «Порше» неделю назад, обретает новый смысл.
Я чувствую Эдварда, который так искренне рад мне, совсем рядом. И то спокойствие, тихая уверенность, что несет в себе его присутствие, чувствую тоже. Все-таки у него уютная квартира – при наличии хозяина, само собой.
Каллен нежно посмеивается тому, как крепко его обнимаю. Успокаивающе гладит мою спину.
- Ты давно проснулась?
- Не очень.
- Я думал, ты поспишь еще немного, Белла, поэтому вышел тихо. Зато теперь у нас есть круассаны на завтрак.
Приникнув щекой к материи его пуловера, посмеиваюсь в ответ.
- Я рада просто тому, что ты вернулся. Но с круассанами – и вовсе идеально.
Эдвард аккуратно отстраняет меня, придержав обе ладони в своих. Синие глаза очень добрые и в них пробивается тревога.
- Все в порядке, Белла?
Не отворачиваюсь от него, не избегаю взгляда. Скромно улыбаюсь.
- Теперь – да.
Эдвард тепло пожимает мою руку, прежде чем отпустить. Меня не покидает ощущение, что после вчерашнего ночного приключения что-то произошло в наших отношениях. Пока малозаметное, но очевидное, как мне кажется. Из тонких разрозненных линий привязанности, интереса, вожделения, в конце концов, родилась крепкая цепь чего-то большего.
Наедине с собой я уже замечала, что влюбляюсь в Эдварда. Но вероятно ли то, что сам Эдвард начинает влюбляться в меня?
Забираю с тумбочки пакет с круассанами, наблюдая за тем, как он раздевается, возвращая пальто на вешалку, обувь – в шкаф. И, пригладив короткие волосы, потревоженные ветром, ухмыляется моему взгляду. Так мило, по-мальчишечьи, совсем нетипично.
- Как только помою руки, я в твоем распоряжении, Schönheit.
Звучит многообещающе. Я все же разворачиваюсь в сторону кухни, на круглый деревянный стол осторожно доставая еще горячие, в форме истинного полумесяца, круассаны. На большой розовой тарелке, отыскавшейся в ближайшем ящике, они смотрятся и аппетитно, и эстетично. Эстетика в принципе характерная черта Эдварда.
Он возвращается на кухню, в который раз за сегодняшнее утро мне улыбнувшись – более улыбчивым мужчину я еще не видела. Достает чашки, включает мигнувшую синим цветом кофеварку. А затем возвращает на стол тарелку сыров, о которой говорил еще вчерашним вечером. По сути, это единственное о нем напоминание.
Я рада, что Эдвард пока не поднимает эту тему. Нам еще придется поговорить обо всем этом и мне, что само собой разумеется, нужно будет извиниться за его бессонную ночь. Однако сейчас, в эти минуты, у нас простое и приятное совместное утро, которое я так ждала с момента его отъезда. Суббота, не глядя на незапланированные пертурбации, все же отличный день недели. Мы завтракаем круассанами, сыром и кофе. Узнаю, что Эдвард предпочитает горгонзолу, а ему рассказываю, что люблю эдам. Американо, потихоньку превращающийся в традицию рядом с Калленом, дополняет вкус обоих.
Во всех подробностях изучая слоистое тесто круассанов, умело переложенное тончайшим слоем масла, я спрашиваю у Эдварда, где продается такое слоеное чудо.
- Все в той же кондитерской, сразу под моим домом, - припоминая наш прошлый разговор, в сопровождении другого десерта, отзывается он. – Тебе понравились их тарталетки, но круассаны – отдельная история.
- О, я вижу, - откусываю еще кусочек, всецело соглашаясь с мужчиной. Он прищуривается, с налетом умиления наблюдая за тем, что выпечка мне по вкусу. Наливает в небольшую чашку еще кофе.
Удивительно домашняя атмосфера. Я давным-давно не была дома, я уже почти забыла, каково это, чувствовать нечто похожее. Но в этой прежде чужой, мрачноватой квартире, что вдруг оживает множеством ярких красок и интересных деталей, я вспоминаю о том, что такое дом. И какие эмоции таит в себе это место. Наблюдая за тем, как Эдвард собирает наши тарелки после завтрака и выливает остатки американо из прозрачной кофеварки, я понимаю, что мне не просто спокойно или легко рядом с этим человеком. Мне хорошо. Никогда еще, ни в одних отношениях, тем более чисто платонического характера, так хорошо мне не было.
После завтрака мы перемещаемся в гостиную зону, на диван, на сей раз отзывающийся во мне куда более теплыми чувствами. Эдвард присаживается на графитовые подушки первым, заинтересованно оглядывая меня снизу-вверх. В широкой улыбке утаиваю от него догорающее смущение. Разглаживаю ткань своей новообретенной пижамы, немного покрутившись на своем месте, чтобы продемонстрировать ее с разных ракурсов.
- У сувенирных магазинов Портленда просто обязано появиться новое рекламное лицо.
- Теперь я уверенно могу считать себя поклонницей Мэна, - подмигиваю ему, откинув с лица волосы, - и его жителей, само собой. Спасибо, Эдвард.
Морщинки смеха поселяются в уголках его глаз. Их сияющее, теплое выражение будет мне сниться.
- Иди сюда, моя красота.
Принимаю его предложение, возвращаясь на диван. Каллен притягивает меня к себе, надежно устроив рядом. Его горячее дыхание щекочет мою кожу у виска.
- Тебе в ней комфортно? Я не был уверен ни с цветом, ни с размером.
- Она мягкая и теплая, - приникнув к его плечу, отвечаю я, - те же ощущения даешь мне ты. К тому же, синий цвет нравится мне все больше.
Эдвард убирает мешающие пряди, ласково погладив мою щеку.
- Ты – золото, Schönheit. Моя удивительная прелесть.
- Сценарий Голума гласит, что прелесть нельзя отдавать и отпускать...
- Как же можно отдать свою прелесть? – озадаченно зовет Эдвард, поцеловав мой лоб. А потом многообещающим тоном сообщает, - так что никуда тебе от меня не деться, прелесть.
Игривость в его взгляде – вот это настоящее золото. И то, как мы дурачимся, посмеиваясь над каждым словом. И то, как нежно смотрит на меня, когда кладу голову на его колени. Меняю нашу позу и не встречаю никакого возражения. Только маленькую декоративную подушку Эдвард подкладывает мне под голову – она устраивает меня удобнее, а нас делает ближе.
Он неспешно, бережно гладит мое лицо. От подбородка к скулам – и обратно. Потихоньку угасает веселье, остается нежность и тихая, серьезная грусть. Мне она не нравится.
- Что?.. – с долей смятения зову я, повернув голову так, чтобы лучше чувствовать его пальцы. Тысячу лет назад, кажется, в «Порше» у полицейского участка, Эдвард сделал то же самое.
Мужчина неглубоко вздыхает, разравнивая мою одинокую прядку. Грусти становится больше.
- Ты ничего не говоришь мне, Белла, а я не хочу спрашивать, чтобы не тревожить тебя. Но внешнее благополучие порой очень обманчиво. Как ты себя чувствуешь?
Смотреть на него снизу-вверх – особенный опыт. Вольно или нет, но все наши предыдущие встречи я старалась оказаться выше, думая, что именно так можно разглядеть каждую подробность, каждый момент ситуации. На деле – глубокое заблуждение. Именно сейчас, снизу, я вижу весь спектр эмоций мистера Каллена. И его сострадание, и беспокойство, и даже нотку недовольства, вчера разгоревшуюся в гнев. Эдвард все так же размеренно гладит меня, терпеливо ожидая ответа, и что-то очень теплое, до краев залитое нежностью, чувствую в груди.
- Я в порядке.
- Ты хочешь поговорить об этом? О чем-то, что случилось?
- На самом деле... не знаю. Но я благодарна тебе за спасение. Очень.
- Ты наделяешь меня паранормальными способностями, Белла.
- Раз за разом выручая меня, ты их только подтверждаешь.
Он снова вздыхает, но на этот раз немного раздраженно. Я хмурюсь, и Эдвард хмурится в ответ.
- Это не история о егере и Белоснежке. Ты обращаешься ко мне в сложных ситуациях, и я благодарен за твое доверие. Но Белла, зачастую помощь нужна не только во время, но и после тяжелых событий. И я хотел бы, чтобы и после ты могла довериться мне.
Поднимаю руку, прикоснувшись к его напряженной челюсти, обведя пальцами волевой подбородок. Эдвард не спускает с меня глаз, и я отвечаю ему тем же. Надеюсь, мой голос звучит достаточно серьезно.
- «После», о котором ты говоришь, было сегодня ночью. Ты позаботился обо мне, как никто другой. Даже в ущерб себе. Знаешь, каждый раз, когда ты помогаешь мне, это идет в ущерб тебе самому. Что с Керром, что вчера...
Взгляд у мужчины становится жестким, а брови сходятся к переносице. Это выражение лица и взрослый, собранный тон так не вяжется с его продолжающимися мягкими прикосновениями, что я чувствую себя странно. Как в ночной полудреме – непонятно, где кошмар, а где действительность.
- Мне немало лет, Белла, и весь этот «вред» вполне условен. Когда ты нуждаешься в помощи, это логично, что прежде всего мне нужно позаботиться о тебе. К тому же, все это не надуманные иллюзии, уже дважды ты находилась в реальной опасности. Такая тенденция мне совсем не нравится.
- Я постараюсь избегать подобных ситуаций, - негромко обещаю, невольно замирая при каждом новом его прикосновении – неуютное ощущение. – Мне жаль, Эдвард.
Он поджимает губы.
- Теперь ты меня боишься? – убирает руку, оставляя ее рядом, но на достаточно расстоянии. Все эмоции обращает теперь в голос, - Schönheit, я говорю это потому, что беспокоюсь о тебе. Ты дорога мне, и я хочу, чтобы ты была в безопасности. Скажи мне, это ведь не вопиющее желание?
Я нервно усмехаюсь, собственной ладонью нащупывая его руку.
- Думаю, нет, - переплетаю наши пальцы, - тем более, я хочу того же.
Не переходя вдруг установленной мной грани и больше не прикасаясь ко мне, Эдвард всматривается в мое лицо.
- Я не буду настаивать, но хочу, чтобы ты знала, в любой ситуации, в любое время суток, что бы ни случилось, ты можешь сказать мне. Что угодно. Без эмоций и лишних мыслей мы решим проблему, а потом уже ее обсудим. Как бы там ни было, Белла, я на твоей стороне.
Вот теперь не могу удержаться от улыбки. Она возвращается, такая теплая и приятная, искореняя любые непонятные эмоции, вызванные прежними словами Эдварда. Черт, да я люблю его.
- Иди сюда, - просительно зову, свободной рукой прикасаясь к его затылку. Каллен наклоняется ко мне и я улыбаюсь. Чуть поднимаю голову, наконец, за столько времени, его целуя. Стараюсь игнорировать то, что никак мне не отвечает, лишь мягко поглаживая мои пальцы в своей ладони.
- У нас теперь табу на поцелуи? – обиженно бормочу, стараясь поймать в синем взгляде то, что может хоть как-то объяснить превращение мастера поцелуя Эдварда в сдержанного и мрачного мужчину, что рядом со мной сейчас.
- Я не хочу напугать тебя.
- Ты как раз этим и занимаешься прямо сейчас, - уже обеими руками, отпустив его ладонь, обвиваю Каллена за шею, - в чем дело, Эдвард?
- Ты уверена, что хочешь подобного после вчерашнего? – серьезно спрашивает он.
Зажмуриваюсь, запрокинув голову, и резко выдыхаю. Но ни на сантиметр не позволяю Эдварду отодвинуться.
- Пожалуйста, хватит о вчерашнем. Хотя бы на сегодня, я хочу об этом забыть. Я скучала по тебе, и за все те часы, что мы вместе, толком не целовала. Не лишай меня этого, Эдвард. Bitte (пожалуйста).
Больше он ничего не спрашивает. Немного сменив позу и приподняв декоративную подушечку, чтобы быть ближе, как следует меня целует. Нежно, но быстро. Медленно, но глубоко. И обволакивает, буквально заполоняя все вокруг, собой. Чувствую его пальцы на щеках и у висков, слышу горячее, ровное дыхание, радуюсь вспыхнувшему с новой силой аромату туалетной воды. Весь Эдвард сейчас здесь и со мной. По-настоящему.
Конечно, мы не переходим грани. Эти поцелуи несут в себе успокоение, приятные ощущения и радость, не больше. Эдвард мне улыбается, когда все же решаем отпустить друг друга и немного перевести дух, и я улыбаюсь ему в ответ. Больше никаких негативных эмоций, никакого хмурого выражения лица.
- Наш Эдвард снова с нами, - мягко подтруниваю я, чмокнув ладонь, которой продолжает, как уже повелось, гладить мое лицо. Не меняем позы, и это к лучшему, мне кажется, я нашла свою любимую – на коленях у Эдварда мне очень уютно.
- Сложно быть белым и пушистым долго, - игриво докладывает он в ответ. Наконец-то во взгляде настоящее умиротворение, которого мне так для него хотелось. Это ведь наша суббота.
Я рассматриваю необычную картину на дальней стене, потирая руку мистера Чек-Поинта в своей. Он тихонько наблюдает за мной.
- Тебе не нравится?
- Почему же? Она необычная.
- Как думаешь, что хотел сказать художник?
Играю с его пальцами, раздумывая над ответом. Слышу, как спокойно поднимается и опускается грудь мужчины, когда он дышит. В квартиру возвращается былое ленивое настроение.
Три линии, переплетаясь, образуют витиеватый треугольник. Два бледных шара, едва очерченные пятнами красок, стремятся ему навстречу. Маленький квадрат, вырисованный особенно четко, притаился в нижнем углу полотна.
- Так он выразил свое абстрактное мышление? – оборачиваюсь к Каллену, оставив картину в покое. - Знаешь, мне определенно нравится треугольник. В нем есть что-то загадочное, что-то, что заставляет задуматься.
Мужчина весело прищуривается и выглядит удивленным моим ответом. Правда, в глазах мерцают хитринки.
- Что? Я чего-то не знаю об этой картине, Эдвард?
- Скорее наоборот, будто все знаешь, - утешает, погладив мою правую скулу, - ее рисовал Фабиан, Schönheit, мой старший сын. И этот треугольник – его олицетворение.
Оборачиваюсь обратно к полотну, рассматривая его заново. Озадаченно сопоставляю новую информацию с оставшимся прежним полетом художественной мысли.
Треугольник зеленый, что выделяет его на фоне всех других фигур. Витиеватость форм подчеркивает уникальность формы. Пару мазков желтого сверху и снизу очерчивают острые углы.
- Ему пятнадцать, ты говоришь?
- Да. Самый взрывоопасный жизненный период.
Когда смотрю на него, Эдвард выглядит вполне спокойным. Более того, довольным тем, как мы проводим время сегодня. Впрочем, если присмотреться, немного нервозности при этих словах в его взгляде все же можно отыскать.
- С ним все хорошо? – аккуратно спрашиваю я. - Твоя поездка... вышла успешной?
- Вполне. Лес хорош тем, что ничто не отвлекает от разговоров, а свежий воздух прочищает голову. Тебе правда все это интересно?
- Ты упоминал, тебе несложно говорить о детях...
- Нет, не сложно. Но только если ты действительно хочешь слушать.
Я недовольно хмурюсь, крепко сжав его ладонь. А потом отпускаю ее и сажусь ровно, разрушая нашу установившуюся уютную позу. Эдвард поглядывает на меня с подозрительным интересом.
- Итак, лес прочищает голову, - напоминаю ему я. Признаю, что немного переоценила свои силы, быть на расстоянии от Эдварда сейчас сложно, я правда соскучилась, но зато есть возможность поговорить.
- Да. Как раз в лесу мы смогли обсудить проблему и найти, я надеюсь, ее решение. Эта картина, - Эдвард переводит глаза на полотно, что висит на самом видном месте его гостиной, и качает сам себе головой, сдавленно усмехаясь, - эта картина - просто он. Как объяснил мне, треугольник – самая нестандартная фигура, круги – уже застоявшиеся, давным-давно очерченные личности – мы, родители. И квадрат – его младший брат, которому еще можно придать любую из предложенных форм. В чем-то он у меня философ, Sonne.
Эдварду нравится говорить о своих детях. Меня удивляет столь логичный факт потому, что мои родители не любили говорить обо мне, как бы это ни выглядело. Но Эдвард, когда рассказывает о сыне, светится. Не глядя на все те проблемы и сложности, что приходят от момента появления детей и до начала их взросления, что особенно актуально, он горд Фабианом и любит его. Мне радостно наблюдать ту восхищенную, всепоглощающую любовь, которая связывает ребенка и его родителя. Она-то уж точно не требует никаких лишних слов... в случае мистера Чек-Поинта – точно.
Я удобно устраиваюсь на диване, облокотившись на его спинку. Поворачиваюсь к Эдварду всем телом.
- Он похож на тебя? Фабиан?
- Слишком сильно, - будто это не лучшее положение дел, Эдвард морщится, - не знаю, как родители пережили мой переходный возраст, но он вполне может дать мне фору.
- Ты что же, всегда попадал в неприятности?
Эдвард, хитро глянув на меня, закатывает глаза.
- Победила, Schönheit. Да. В жуткие неприятности. Не бери с меня пример.
- Я рада, что с тобой все хорошо, - просто говорю ему, все же пожав ладонь и вернув наш физический контакт.
Каллен доволен. Теперь его черед переплести наши пальцы. Вынудив меня придвинуться чуть ближе, кладет наши руки на свои колени.
- Надеюсь, он тоже перерастет это и все забудется.
- Фабиан – это старший, получается. А младший? – с искренним любопытством прошу продолжения я.
- Гийом. Он пока просто очаровательное существо, Белла. Ноль проблем и вагон радости.
- Кого-то мне это напоминает...
- Он больше похож на свою мать, - приняв мой комплимент и мило кивнув ему, все же признает Эдвард, - но в том, что говорит и делает, я порой очень отчетливо вижу себя. Это удивительно.
- Он тоже рисует?
- Играет, - усмехается мужчина, - фортепиано, скрипка. И “Counter Strike”
Смеюсь столь необычному продолжению списка.
- У них такие необычные имена...
- Французские. Первые – французские, мы так условились. А вторые – американские. Не факт, что в обозримом будущем они не захотят использовать их как основные. Паркер и Тревор.
- Я надеюсь, я не перехожу черту с расспросами, - опасливо спрашиваю я. Но Эдвард выглядит скорее удивленным такой фразой, чем обеспокоенным. Ему правда не сложно об этом говорить.
- Все в порядке, Белла. Ты всегда и все можешь спрашивать, мы уже говорили об этом.
Неопределенно кивнув, соглашаюсь. И набираюсь храбрости на продолжение разговора. Мне он сегодня в удовольствие. По сути, если я остаюсь с Эдвардом, а пока все к этому уверенно идет, мне придется лично познакомиться с его детьми. А так узнаю хоть что-то заочно.
- А у дочери тоже первое французское имя? Или, как у первенца, возможно, наоборот? Ты говорил, она уже взрослая.
- У нее французские оба. Элоиз Ивонн,- Эдвард внимательно смотрит мне в глаза, поглаживая наши сплетенные пальцы на своем колене. Не подбирает слова, но говорит чуть быстрее, чем все прежнее, - откровенно говоря, она родилась в первом браке моей жены, Белла. Но я знаю эту девочку с шести лет, она всегда была рядом со мной и я с самого начала считаю ее своим ребенком.
История обретает необычный поворот. Хотя в какой-то степени нечто подобное я ожидала.
- Ты хороший человек, Эдвард. Хоть это и не новость для меня.
Он мягко приглаживает мои волосы, снисходительно кивнув на такие слова:
- Спасибо, Schönheit. Но для меня это слишком просто и правильно, чтобы считать какой-то заслугой. Я люблю эту девочку и она, к моему счастью, любит меня.
- Тебя сложно не любить.
В его обществе со мной это случается все чаще. Когда сперва говорю и только затем понимаю, что именно. Но сегодня, в этой гостиной, с пробивающимся сквозь тучи солнцем, после всего, что было, и что хотела бы отчасти забыть, не теряюсь. И не думаю, что сказанное было несвоевременно или неверно. Откровенность – лучшее, что может быть в отношениях. И я рада, что откровение мне доступно.
Эдвард, услышавший меня, выглядит тронутым. Тем тихим, мягким чувством принятия, что мне бы так хотелось ему подарить. И с нежной, доверчивой улыбкой, наклоняется ко мне. Ничего не говорит, потому что в этом нет необходимости. Целует. И сполна этим поцелуем отвечает. Он признателен. И мне хочется, верить, что моя неокрепшая, неясная, но уже серебрящаяся радостью любовь – именно она – взаимна.
Я обнимаю его, устроившись у груди. Даю нам обоим минутку, чтобы переждать не до конца озвученное и понятное откровение, с удовольствием прячась на его плече. Эдвард бережно, тепло гладит мою спину. Долгие, тягучие несколько минут.
- Останешься со мной до завтра, Schönheit? – негромко зовет он, склонившись к моему уху.
Странно, что спрашивает. Я крепче, с отголоском детской игривости, прижимаюсь к его плечу. Все же, при несостоявшейся пятнице, суббота выходит отменной.
- Gerne. (с удовольствием)