Königs Tor Platz - бывшее название берлинской площади Alexanderplatz. С 1701 года площадь официально называлась «Площадь Королевских Ворот» (нем. устар. Königs Tor Platz). В честь посещения российского императора Александра I осенью 1805 года указом прусского короля Фридриха Вильгельма III площадь получила свое нынешнее имя.

Die Schwiegermutter- мать супруга/супруги, теща/свекровь

Утром я просыпаюсь совершенно разбитой. В комнате уже светло, а значит, времени немало. Рабочий день. Середина месяца. И я в постели. Замечательно! На жалости к себе далеко не уедешь.
Устало, вымучено вздыхаю, потянувшись к стороне Falke. Хочу обнять его подушку, почувствовать мягкую ткань наволочки, его запах, коснуться пальцами пуговичек у края наволочки – меня успокаивает перебирать их. Но вместо прохладной пустой подушки натыкаюсь на самого Эдварда – горячего, живого и более чем настоящего. Он мне не снится.
Я машинально обнимаю мужчину, еще до того, как понимаю, что он отнюдь не плод моего воображения. И Эдвард бережно, очень мягко обнимает меня в ответ. Выдыхает, отложив что-то на прикроватную тумбу. Вот уже обеими руками растирает мою спину.
- Доброе утро, мое солнышко.
Усмехаюсь уголками губ – солнышко нам больше не светит, чудным сном осталась Венеция, и все, что случилось в ней, уже в прошлом. Может, как раз этот уикенд и был сном.
- Доброе утро.
Придвигаюсь ближе, прижимаюсь к Эдварду всем телом, как делают дети. Жмурюсь, уткнувшись в его плечо. Голос Каллена становится нежнее. Он оглаживает мою спину от затылка до копчика, потянув вверх уголок одеяла.
- Хочешь еще отдохнуть?
- Сколько сейчас времени?..
- Половина десятого.
Поднимаю на Эдварда глаза. В отличие от меня, он не спит давно, совершенно бодрый. На нем темно-бордовая футболка, сизые брюки, Каллен босиком и, хоть гладковыбрит, волосы его чуть растрепаны – безумно домашний вид. Откуда-то едва уловимо доносится аромат кофе. На тумбочке вижу папку с бумагами и чуть загнутый край автожурнала.
- Ты не на работе?
Он улыбается мне уголками губ и бережно отводит с лица прядку волос
- До обеда работаю дома. Захотелось побыть с тобой.
- Просто захотелось?..
Льну к его пальцам. Все выражение лица Эдварда теплеет.
- Просто захотелось. Как считаешь, ты выспалась?
- Наверное. Я должна Эммету статьи и... мальчики в школе?
- Почти без боя. Напиши боссу, что тебе нужен выходной. Или я напишу.
Он точно напишет. Первый раз за утро Эдвард вынуждает меня улыбнуться.
- Но ты ведь поедешь в офис. У меня будет время на статьи.
- Это намек, чтобы я туда не ехал?
- Эдвард, - слабо, но смеюсь я.
Выбравшись из-под одеяла, тянусь к нему навстречу, обнимаю за шею обеими руками. Falke помогает мне, как следует придержав талию.
- Ты такой мягкий...
- Это все венецианская диета, - смеется он, зарываясь пальцами в мои волосы, - временная промоакция.
- Как жаль.
Эдвард потирает мою спину, ниже опустив край пижамной кофты, погладив обнаженную кожу. Тон у него теплый, но серьезный.
- Schönheit, не хочу снова растревожить тебя понапрасну. Но нам стоило бы обсудить ваш вчерашний разговор с Рене. Он очень тебя беспокоит.
Почему-то я краснею.
- Я говорила что-то ночью?..
Эдвард унимает мое смущение так же просто, как делает все остальное – утешительно гладит по щеке, согревает собой. Мы дома, в нашей спальне, пусть и немного мрачной. И этим утром он со мной. Именно этим утром, когда на самом деле мне нужен. Что еще желать.
- Ты звала меня. Но я всегда здесь, Белла. Всегда. Разве ты не веришь?
- Верю. Я знаю, что ты придешь, поэтому и... жест отчаянья.
Он спокойно, методично даже убирает прядь волос мне за ухо. Печаль мерцает в глубине его глаз.
- И правильно. Я с тобой. Как прошла ваша встреча вчера?
Стараюсь пожать плечами наплевательски, но выходит судорожно.
- Она такая же, как была, Эдвард. Я не знаю, почему я реагирую иначе.
- Она сказала что-то неподобающее? Обидела тебя?
Хочется усмехнуться. Я морщусь.
- Много... всякого. Я не хочу повторять глупости.
- Ее слова тебя задели. Какие именно? Ты же постоянно говоришь их про себя, разве нет?
Сегодня приметливость Сокола играет со мной злую шутку. Я напрасно думаю, что он не заметит. С другой стороны, портить еще одно утро, еще один день, эти блаженные минуты, пока мы вместе в постели... не буду. Не стану. Мне нужно перешагнуть через пропасть нашего непонимания с мамой, а не делать ее глубже. Еще и втягивая Эдварда.
- Она очень интересовалась тобой. – отвлекаю его внимание я.
- Мной?
- Насколько ты успешен и насколько развращен, раз выбрал меня. Ей хотелось бы знать причину.
- Развращен?..
- Рене считает, что у всего есть своя цена. Она не первая, кто так думает. Я уже так много слышала про наши отношения, Эдвард... я переживу.
Он хочет сказать что-то другое, но останавливает себя. Смотрит на меня с тревогой.
- Хотел бы я, чтобы это тебя не касалось.
- А вот и нет, - поднимаю голову выше, поглядев на него внимательно, очень честно. Прикасаюсь к щеке и Сокол вздыхает. – Пусть касается. Я хочу сполна прожить все, что у нас есть. Кто бы что не думал, кто бы что не говорил. Ты у меня есть, мальчики... а остальное не важно. Все это совсем неважно.
Эдвард улыбается мне, поцеловав у скулы. У челюсти. Чуть ниже, ближе к шее. Смеется.
- Золотые слова.
- Других и знаю, - смеюсь в ответ, потрепав его волосы. – Я рада, что ты остался, Эдвард. Спасибо.
Он поднимает выше мою руку, бережно обвив запястье. Смотрит на кольцо.
- У тебя теперь есть доказательство, что я всегда буду оставаться, возвращаться и приходить. Вот оно, более чем реальное.
- И красивое.
- И красивое, - щурится он, порадовавшись моему оптимизму. – Я рад это слышать. Будем вставать или еще поваляемся?
- Вставать, - решительно выдаю, стараясь не смотреть на часы, ведь вчерашний обзор португальского ресторанчика я Эммету так и не отправила. – Роскошь рабочего дня: завтрак с тобой. Вот как мне повезло. Чего желаете, мистер Каллен?
Он скалится моим словам, отпуская тяжелые разговоры. То ли чувствует, что я не хочу портить наше время, то ли принимает, что поговорим позже. Но не препятствует мне, соглашается на эту маленькую игру. Легко-легко щекочет у ребер.
- Завтрак сегодня готовит папочка, Schönheit.
Я смеюсь, вожусь под его руками, и взгляд Эдварда окончательно светлеет.
- Но...
- Никаких «но». Собирайся, одевайся и приходи. Будут блинчики.
- Ты же не ешь блинчики!
- Мой последний день без правил, - с псевдо-страдальческим выражением лица усмехается Каллен, подмигнув мне. – А вот ласточки их обожают, это я помню.
Он встает, оставляя меня на нашей разоренной постели. Возвращаюсь на подушки, обнимаю уголок одеяла, смотрю на Эдварда. Он потягивается, загадочно ко мне обернувшись. Синий взгляд совсем теплый, там расплавленное золото. И радость. Не только я так ценю наши совместные утра.
- Эдвард.
Протягиваю руку ему навстречу. Не могу просто так отпустить.
Сокол смеется, но возвращается. Опирается коленом о простыни постели, в которой раз порадовавшись, что она высокая. Наклоняется ко мне, как и прошу. Целует тыльную сторону ладони, придержав ее. Я глажу его лицо правой рукой, моей ладони хватает лишь от виска его до уголка рта, но Эдвард все равно доволен. Тронуто выдыхает.
- Белла?..
- Я люблю тебя.
Как красиво переливаются его глаза. Мое личное чудо света.
- Я тебя больше, - честно, без игр и улыбок, признается Falke. Целует мой лоб. – Zum Mond und zurück (До луны и обратно). Больше жизни.
- Вся жизнь у нас еще впереди.
- Это точно, - щурится, игриво взъерошив мои волосы. – И завтрак. Так что просыпайтесь, meine Königin.
Мы завтракаем вместе в начале одиннадцатого. Эдвард готовит крепы с клубничным конфитюром, заваривает нам мятный чай, моет крупный белый виноград, оказавшийся в холодильнике. Не упускаю возможности покормить его виноградинками. Сокол целует мои пальцы.
В столовой-кухне идеальная чистота. Посуда собрана по цветам в закрытых полках. На столешнице – ваза со свежими цветами. Сан-Пеллегрино в ящике для вина. Рисунок Гийомки на холодильнике. Высокие потолки с лепниной и тяжелые, но такие безмерно удобные стулья у круглого стола. Аромат чая, не кофе сегодня. И снег, что все еще идет за окнами. Эту неделю в Берлине образцовая зима.
Я смотрю на Эдварда, занявшего место рядом со мной, на наши апартаменты, на этот завтрак... я наслаждаюсь нашим временем и понимаю, снова и снова, что это и есть моя реальность теперь. Проблема не в Рене, проблема не в ее словах и не в ее поведении. Она во мне. Я ведусь на это. Я позволяю себе так реагировать. И в принципе даю разговору зайти не туда.
Эдвард еще выспросит меня про маму, я знаю. Не сейчас и может быть даже не сегодня, но мы будем о ней говорить. И обо мне. Это пойдет мне на пользу. Трезвый взгляд со стороны всегда помогает.
- Безумно вкусно.
- Я рад, если это так, - улыбается Эдвард, наблюдая, как приканчиваю третью порцию.
- Не смотри так.
- Что?
- Они слишком вкусные. Не могу остановиться.
- Кушай cколько тебе хочется.
- Потом ты будешь жалеть, что это сказал, - фыркаю я. На мне свободное сиреневое платье, еще из старых домашних запасов. Но Эдвард смотрит на меня одинаково влюбленно: что в нем, что в том роскошном образе со Штутгарда или Венеции. Я всегда ему нравлюсь – греет сердце.
- Я сам пока на темной стороне, Schatz.
Эдвард, изображая опасение, опускает глаза на свое безупречное тело. Он все еще считает, что эти маленькие и столь редкие Schuldgefühle (запретные удовольствия) испортят ему фигуру.
- Вот как!
Чуть позже Эдвард наливает мне еще чая. Свой он уже почти допил.
- Ты правда организовал им экскурсию? Маме и Полю?
Я вожу чайной ложкой вдоль края чашки. На кухне пахнет мятой и клубничным конфитюром.
- В одиннадцать Виттория будет у них. Нашла хорошего гида, покажет им город. Они не против.
- Тебе сложно отказать. Ты так держал себя вчера, Рене впечатлилась.
- Я все-таки большой босс, - припоминая, как назвал его Калеб однажды, хмыкает Эдвард. – А ты и правда моя большая ценность.
- Я думала, что знаю о тебе многое. Но про французский ты не обмолвился ни разу, monsieur Cullen.
Эдвард смеется, покачав мне головой.
- Террен из Алжира, ее мама говорила только на французском. У меня было пару десятков уроков, но все забывается. Фабиан тоже знает немного.
- Вот как. А Гийом?
- Его эта участь минула. К моменту его взросления бабушка уже выучила английский.
- Так я и узнаю о тебе что-то новое – внезапно.
- Я всегда здесь, чтобы рассказать, спрашивай, - мило обещает он. – Ты еще не передумала приглашать меня на ваш с мамой ужин?
- Это наш ужин, Falke. Хватит с меня одиночных встреч.
Он чуть хмурится, но это быстро проходит. Накрывает мою ладонь на столе своей. Она в три раза больше и такая горячая... мне спокойно.
- Я поеду в офис через час. К вечеру заберу мальчиков из школы. Заедем за тобой. В семь например, что скажешь?
- Я переживаю за них. Фабиан не против познакомиться с Рене, а Гийомка... ничего дурного не случится, мы ведь рядом, но Эдвард, я не знаю...
- На их пути еще много будет интересных людей, Белл. Рене – твоя мать, Поль тоже часть твоей семьи. Я думаю, им пойдет на пользу, раз мы теперь окончательно вместе. Фабиан очень за тебя тревожится.
- Он такой замечательный...
- Не даст никому спуску, - улыбается Эдвард, пожав мою ладонь. – Все будет хорошо, Sonne. Я с тобой и я с вами. В семь значит. Есть пожелания к месту?
- «Block House».
Эдвард щурится.
- Нестандартно, поклонница итальянской кухни.
- Все мои значимые встречи пока проходили там, - смущенно признаюсь ему, неловко пожав плечами. – Не будем нарушать традиций?
Я его удивляю, вижу по глазам.
Но это правда. Я познакомилась с сыновьями Сокола в этой стейк-хаусе. Он на Александерплатц, одной из самых значимых площадей в моей жизни. Он уютный, там спокойно, понравится Полю, мальчикам, ничего против мяса не имеет и Эдвард. А я хочу знакомой, мирной обстановки, не изысканные интерьеры мишленовских ресторанов и упаси господи – немецких пивных. Все сошлось.
- Ты ее запомнила, ту встречу.
- На всю жизнь. И я рада, что эту жизнь проведу с вами.
- Schönheit.
Эдвард тронуто выдыхает, погладив мои пальцы. На щеках у него ямочки.
- Ты права, не будем нарушать традиций. Если ты не возражаешь, я сам приглашу Рене и Поля.
Оглядываюсь на сумку, позабытую в прихожей еще с вечера.
- Я дам тебе номер, только вот телефон...
Эдвард мягко качает головой, посмотрев мн в глаза.
- У меня есть ее номер. Не переживай, Schönheit.
Усмехаюсь. Мне нечему удивляться – да и незачем. Я знаю Сокола.
Сажусь ровнее на своем стуле, удобно опираюсь на его спинку. Забираю со стола свою чашку с чаем. Улыбаюсь ему.
- Не буду, Эдвард.



Я возвращаюсь домой в начале шестого. Простояв в пробке на Ben-Gurion-Straße от съезда к Потсдамер Платц, случившуюся из-за двух крупных аварий, чувствую легкое раздражение. Жизнь в центре города имеет свои плюсы, но и свои минусы, несомненно – любое перекрытие дорог, аварии и час-пик непременно касается моего маршрута.
Но это раздражение пропадает куда-то само собой, когда я слышу голоса мальчиков. Они уже дома, из Подтсдама – а раньше меня! Falke определенно перемещается по воздуху.
Мне нравится наша квартира. Более того – я ее люблю. Едва делаю первый шаг внутрь, заново понимаю это. В каждой мелочи, в каждой секунде, в каждой детали. Фикусы в прихожей, переехавшие из прежних апартаментов Эдварда. Полки-невидимки для одежды. Тумба из дерева для сумок. Светлые стены, дизайнерская плитка пола и высокие потолки с лепниной. На стене справа лакированный плакат из Венеции, дети купили его на барахолке. А слева – наша первая семейная фотография в океанариуме, нелюбитель фото – Эдвард – торжественно повесил ее в белой рамке: «теперь дети здесь, ты со мной, Белла. Фотографиям быть!». Аромат нашего освежителя воздуха, белья, вещей. Светлая, теплая атмосфера... уюта. Это все больше наша квартира. Не потому, что мы ее обживаем, хотя и не без этого. А потому, что мы здесь все вместе. Мы дома.
Как же много это значит.
Я только-только захожу внутрь и прикрываю входную дверь, а Гийом уже бежит мне навстречу из гостиной. В джинсах и футболке, исконно-американском стиле, он, конечно, само очарование. Волосы чуть растрепаны, щечки еще розовые от мороза – не так давно они пришли. Гийом улыбается, ни на секунду не сбавляя темпа. И искренне смеется, когда раскрываю ему объятья, наскоро переставив на тумбочку свои сумки.
- Белла!
- Привет, мое солнышко!
Он врезается в меня и резко выдыхает, но обнимает очень крепко и искренне, не прекращая улыбаться. Гийому не холодно, но кожа у него прохладная. Он пахнет домом, кондиционером для белья, немного – молочным шоколадом, и оттенком парфюма Эдварда. Его, думается, точно также обнимал пару часов назад.
- Я боюсь, я мокрая, Парки.
- Неважно. Я соскучился.
Невозможная нежность, выходя из берегов, заливает все внутри. Я целую его волосы.
- Я тоже, малыш. Как у вас дела?
- Как в деловом центре Берлина – в зависимости от цифр-вводных, - говорит Фабиан. Он выходит из гостиной, приникнув плечо к косяку двери. Брюки по-прежнему черные, но вот кофта у Тревора темно-фиолетовая теперь. Браслеты на запястьях, чокер – почти таким я встретила его в ноябре. Сегодня – февраль, а я и подумать не могу, как раньше жила без них с Парки. И без Эдварда. Без всей нашей семьи.
- Не слишком-то позитивный прогноз, - ласково Фабиану улыбаюсь. Он усмехается.
Чуть быстрее, чем хотел бы, идет в мою сторону. Не останавливает себя, не окорачивает – и обнимает вместе с Гийомом, но куда менее решительно. Тот пододвигается, уступая брату немного места.
Свободной, левой рукой я прижимаю Фабиана к себе. Он почти того же роста, что Эдвард, такой же теплый, непокорный. И все же, в чем-то неудержимо детский сейчас. Нежный. Трогательный.
Они оба меня любят. Я это чувствую.
- Привет, Тревви.
- Здравствуй, Белл, - тихо выдыхает. Немного наклоняет голову, как бы невзначай касается моих волос. Но ладонь его на своей талии чувствую лучше, хватка крепче. Он спрашивает так тихо, что Гийом не услышит, - Как ты?
- Больше ничего не принимаю близко к сердцу.
- Это правильно.
Я глажу его спину. Тревор переживал за меня.
- Спасибо тебе.
- Я очень жду сегодняшнего вечера.
Жесткость его голоса тревожит меня лишь немного. Фабиан недемократичный и не дает спуску тем, кто его снисхождения не заслуживает. Однако он мыслит трезво. Ничего дурного не случится.
- Я тоже хочу, чтобы вы познакомились, - глажу волосы Гийомки, что поднимает на нас с Тревором глаза, - мама спрашивала о вас.
- Догадываюсь, что.
- Она удивилась? – зовет Гийом.
- Да. Но это все потому, что ей интересно.
- Не сомневаюсь, - хмыкает Тревор. Сам отстраняется, опустив руки. Отступает на полшага, приникает спиной к арке прихожей. – Познакомимся за ужином – в располагающей обстановке.
- Папа сказал, поедем есть стейки? – Гийомка, так и не отпустив меня пока, касается щекой моей талии. Я ласково перебираю его пшеничные волосы.
Гийом безумно красивый мальчик. Тревор – своей темной, выдающейся, таинственной красотой, от которой перехватывает дыхание. А Гийом – искренней, лучащейся, простой и такой очевидной. Он – как солнышко. Наше общее маленькое солнышко.
- Все верно.
- Разве девочки любят стейки? Твоя мама?
- Она здесь со своим мужем, Гиомка. Его зовут Поль. Он точно любит.
- Двойное знакомство, очная ставка.
Я смотрю на Тревора тепло и нежно. В его жесткости пробивается грусть. И забота. И доброта. Тревор третий мужчина за всю мою жизнь, кто готов за меня вступиться – при любых обстоятельствах. Это удивительно.
- Я так рада, что вы у меня есть, мальчики.
Гийом льнет ко мне ближе, держит крепче.
- Хорошо, что ты пришла...
- Мы счастливы, - тихонько дополняет Тревор. Черный взгляд его пронзительно-тронутый. Но горит ярким пламенем. Принятия. Заслужить их принятие было самой большой моей мечтой. А вот и любовь получилось...
- Спасибо.
- Папа сказал, в семье нельзя говорить «спасибо» за хорошее отношение, - бормочет Гийом. Все же отстраняется от меня, с толикой интереса глянув на пакеты на тумбочке. – Если любят, то любят – навсегда.
- Золотые слова, Гийомка. А где сам папа?
- У него рабочий разговор вот уже минут двадцать, - кивает на кабинет Тревор, - сказал, займет не меньше часа.
- Тогда у нас есть время попить чай. Что скажете?
- Что чай мы теперь пьем чаще кофе, - хмыкает Фабиан.
- Ты принесла десерты, Белла?..
- Маленькие. Патиссерию. Особый день – особые сладости. Но ты пообещаешь, Гийомка, что не откажешься от своего ужина, хорошо?
Гийом старательно, возбужденно кивает.
- Я тоже торжественно обещаю, что не откажусь, - смеется Фабиан, развеселившись. – Пошли на кухню.
- Я только помою руки, мальчики.
Гийом забирает бумажный пакет с золотистой коробочкой. Новая кондитерская с мини-десертами, что подают на круглых тортовницах с абажурами. Французский стиль, бразильский кофе, улыбчивый хозяин, что сам и стоит за баром. Я отправила Эммету тот злосчастный обзор о португальском заведении и это было следующим в списке. С отъезда Эдварда я как раз успела. Работа на сегодня закончена. Официальная ее часть: впереди семейный ужин.
На кухне дети уже ставят чайник, достают блюдечки для пирожных и раскрывают коробку с десертами. Глаза Гийомка так и светятся. Он жизни своей не представляет без десертов. Слово Naschkatze точно придумали про него.
- Они такие красивые.
- Надеюсь, еще и вкусные. Но мы договорились, Гийом, правда?
- Стейк будет съеден. А теперь давайте пробовать пирожные!
Я завариваю чай и разливаю его на нас троих. Ставлю чашку и для Эдварда, но думаю, пока его ждать не стоит. Фабиан приветственно выдвигает мне стул, а только потом садится сам. Гийом выбирает себе первый десерт. Двенадцать штук мини-сладостей притаились в отдельных углублениях коробки. Есть и с клубникой, и с малиной, на которую не могу смотреть спокойно после нашего уикенда в Венеции, и с персиком, и с клюквой. Пару шоколадных вариантов, что точно достанутся Гийому без боя. И кремовые, что больше любит Тревор. Я радуюсь, что примерно представляю, что им нравится – угадала с выбором. Надо будет зайти в ту кондитерскую еще раз.
- Ты не завтракала с нами, Белла.
- Да, Гийом. Проспала.
Тревор щурится.
- Устала.
- И это тоже. Насыщенный у нас получился отпуск... и весь вчерашний день.
Тревор отпивает чай, понимающе кивнув. Задумчиво трогает кремовую основу десерта кончиком десертной ложки.
- Твоя мама впервые в Берлине?
- Да, Фаби.
- Нужно показать ей кофейни, что за посещение такого города без кофеен.
Он смотрит на меня прямо, довольно исчерпывающе. Воинственный мой Тревор.
- Я тоже об этом подумала.
- Завтра? Мои уроки до трех. Покажем ей спешелти-Мекку немецкой столицы.
Гийом, увлеченно пробуя свои пирожные – уже три разных вида у него на тарелке – пока не сильно концентрируется на нашем разговоре. Да и говорит Тревви тихо.
- Ты хочешь присоединиться?
Он хмурится, но настроя не теряет.
- Если ты пригласишь.
- Она не совсем такая, какой ты ее представляешь, Тревви. Рене.
- Рене значит. Тогда тем более. Можно списать это на спортивный интерес? Я хочу попрактиковать французский. Она же говорит по-французски?
Я мягко улыбаюсь ему, на мгновенье задумавшись, что еще могла бы сказать. А потом отказываюсь от этой затеи. Мы пили кофе с Сибель. Попьем и с Рене. У Falke завтра полноценный рабочий день после двух отгулов, ему нужно быть на работе. Гийом идет на мероприятие от школы в библиотеке Митте. Как раз два часа, пока ждем его. У Фабиана прекрасный тайм-менеджмент и организационные задатки.
- Буду рада попить кофе с вами обоими, - соглашаюсь я. – Надеюсь, папа не будет против.
- Думаю, только «за».
Тревор пробует свое первое пирожное. Гийом доедает четвертое. Им обоим десерты нравятся.
Я пробую чай, задумчиво оглядев нашу кухню. Подумать только, мы тут едва ли месяц. Дети в Берлине едва ли месяц. И вот мы уже на семейной кухне пьем чай... с пирожными... в Берлине. Дома.
Мне ни к чему беспокоиться о Рене, ее поведении и тем более ее отношении ко мне. Нам незачем соревноваться и мне незачем ждать от нее невозможного. Это печально, больно, непросто, но... у меня есть те, кто любят меня без условий. Это большая удача. Я уже выиграла. Уже давно.
Мальчики рассказывают мне о школе. Мы уходим от животрепещущих тем, все равно впереди целый ужин, и обсуждаем более очевидные вещи. Тревор официальный член исследовательского технического клуба. Гийом читал стихи на литературе всему классу – на немецком. Через месяц снова будет большой тест, оба уже немного переживают. Гийом мечтательно думает о Неаполе, когда поедем в Италию в следующий раз. Тревор на этой теме немного сникает.
- Как дела у Сибель, Трев? Вы же созванивались?
- Она уже несколько дней говорит мне что все хорошо одним и тем же тоном, - хмурится он. – И что на видеозвонок у нее пока нет времени... но будет в пятницу, после школы. Мы уже договорились.
- Она учится, чтобы попасть на Erasmus?..
- Или скрывает от меня что-то важное, - выдыхает юноша, – хочу верить, что нет.
Я накрываю его ладонь своей. Тревор сглатывает. Взгляд у него очень осторожный.
- Она тебя любит.
- Я знаю. Только чтобы ей это не... не стало поперек горла.
- Ну что ты.
В глубине квартиры открывается дверь. Эдвард заходит на кухню через три минуты. Удивленно поглядывает на наше внеплановое чаепитие.
- Чай ровно в пять, familie? Это не немецкие традиции.
- Папочка! – Гийомка, потянувшись навстречу Эдварду на своем стуле, тут же его обнимает. – С возвращением!
- Я был дома, малыш, куда мне деться, - Эдвард целует его волосы, погладив по плечу Фабиана. Улыбается мне. – Привет, Sonne. Ты давно дома?
- Меньше часа.
Гийом отпускает его и Эдвард, обходя стол, приближается ко мне. Наклоняется, как и младшего сына, поцеловав в макушку. Обнимает за плечи.
- Как настроение?
- Боевое, - вздыхает Тревор. Мы с Эдвардом одновременно смотрит на него с улыбкой.
- Все хорошо, когда все дома, - тихонько признаюсь Каллену я. Поднимаю голову, встретившись с любимым синим взглядом. Приникаю к рукам, что он так и не опускает пока. В синей рубашке, особенно мягкой почему-то, Эдвард снова одет в стиле офисного босса. Но ни пиджака, ни часов, ни ремня нет. Только парфюм. Мне сразу становится спокойнее.
- Мы все и будем дома, - обещает. Целует, совсем легко и целомудренно, но в губы. Гийом хихикает.
- Налью тебе чая.
- Я сам, Schönheit.
- Вы хорошо смотритесь, постойте дольше, - качает головой Фаби, поднимаясь из-за стола. – Я налью. Черный, vati?
- Какой есть, малыш. Спасибо.
Эдвард улыбается, поцеловав меня снова. Позитив и энергия из него так и льются. Хороший был звонок? Короткий рабочий день? Или вся эта атмосфера – мы вместе, дома, за столом – имеет свое влияние? Я бы ставила на последнее.
Фабиан подает папе чай. Эдвард садится между нами с Парки. Прищуривается на полуопустошенную коробку пирожных.
- Вы не теряли времени.
- Всегда используем его с толком, - салютует отцу Тревор. Берет себе еще одну патиссерийную сладость.
- Вот как, Тревор.
Он смотрит на сына чуть пристальнее пару секунд. Но он не ведется.
- Ist alles in Ordnung, Liebling? (все в порядке, любимый?)
- Ja, vati. Lass uns später reden. (да, папа. Давай поговорим позже)
Эдвард не настаивает. Отвлекая всеобщее внимание о Тревви, гладит плечико Гийомки. На его тарелке уже побывало шесть десертов.
- Ужин никто не отменял, мистер Каллен.
- Я знаю, - серьезно кивает малыш. – Мы с Беллой уже договорились. Стейк. Но с картошкой фри!
- И с салатом, Парки. Без салата картошка-фри не считается.
Паркер вздыхает, но соглашается. Эдвард ерошит его волосы. А потом объявляет, глянув на часы:
- Допиваем чай и будем собираться.
- В немецком Ordnung опоздания непростительны.
- И в американском – тоже, - смеется Эдвард. Улучив момент, прямо пальцами утаскивает с моей тарелки половину клубники. Разряжает обстановку.
- Приятного аппетита, мистер Каллен, - веселюсь я.
Синие глаза Сокола лучатся. Снова – совсем спокойно.
- Спасибо, моя красота.



«BlockHouse» занимает огромную площадь в 150 квадратов. Стейкхаус славится на весь Берлин великолепной говядиной, особым маринадом для нее и полюбившимися вариантами сервировки блюд. Например, стейки здесь делятся на категории «мисс», «миссис» и «мистер», подразумевая разный вес мяса и гарниры, что удобно не только при семейных походах, но и на деловых встречах. Есть бургеры для любителей американской кухни, картофель фри, кетчуп и даже закуска из крылышек буффало с начос. Для поклонников классики стейкхаусов стейк подают с запеченным в кожуре картофелем-папассад, чесночно-йогуртовым соусом и салатом из свежих овощей с оливковым маслом. Итальянские и немецкие напитки, широчайшая карта вин и более крепкого спиртного. Атмосферное расположение на самой Александерплатц. В нашем случае – еще и самое выигрышное. Каспиану, отправленному за Рене и Полем, везти их – не более 7 минут. Он уже известил Эдварда, что они на подъезде. А если Каспиан говорит что-то о времени, сомневаться в нем не приходится – немецкая точность идет с гарантией до секунд.
Я жду их у самого входа в стейкхаус. Набросив пальто, но не застегивая его – впервые в морозном Берлине мне не холодно, от тревоги бросает в жар. У меня нет никаких причин переживать об этой встрече – объективных, если посмотреть здраво – но я переживаю. Потому что совершенно не представляю, чем все может кончиться. И боюсь навредить детям. И собственных реакций больше допускать не хочу. Не могу себе позволить.
Эдвард спокойно принял идею, что я встречу родителей сама. Как минимум, не настаивал. Они с мальчиками остались за нашим столом на шестерых в самой уютной, но и самой закрытой части зала. В будний день здесь немного посетителей, но Falke позаботился об интимности и тишине – отдельный полукруглый зал, окна в пол, с видом прямиком на площадь – а не на улицу от нее, где стою теперь я. Гийом сразу увлекся хрустящими гроссини, Фабиан отвечал кому-то в мессенджере. На ужине он не собирается отвлекаться на телефон, уже сказал мне – хочет решить вопрос с друзьями из клуба сейчас. Эдвард одобряет его увлечение техническими науками, не мешает интеграции. А мне обещает, подавая пальто, что ждет здесь. Всегда. И сразу, как будем готовы.
А вот и Каспиан. Белый Porsche Macan останавливается у входной группы стейкхауса. У Каспиана в введении несколько машин из тест-драйва для рабочей деятельности, а также работа с нашими авто, когда Эдварду это нужно. Но это машина нравится ему особенно – одна из самых новых и с самой современной комплектацией. Улыбаюсь уголком губ, представив, какое такси ждало Рене на выходе из гостиницы. У нас точно получилось ее удивить.
Каспиан выключает зажигание. Он выходит из авто и Поль, почти сразу последовав его примеру, выходит тоже. А вот Рене Каспиан открывает дверь. В сером пальто и черной рубашке, он само воплощение стиля. Вежливо кивает мне, поздоровавшись.
- Добрый вечер, Изабелла.
- Guten Abend.
Поль одергивает края своего пальто, не слишком пока заботясь, как его застегнуть. Он не изменяет своему французскому образу: черное шерстяное пальто, шарф на шее, начищенные черные туфли. Чуть смущенно, но искренне стараясь перебороть это, машет мне рукой.
- Привет берлинцам, Белла. Ну и холод!
- Пора обратно в Париж, - вздыхает Рене. Улыбается, очень мягко, Каспиану, но сникает, когда тот не отвечает ей ничем большим, чем вышколенной вежливостью. Каспиан хорош собой, кто станет отрицать. Но мне странно видеть, что мама смотрит на него этим взглядом. Я знаю такое ее выражение лица.
Рене будто читает мои мысли. Оборачивается, оттолкнув от себя дверь, которую помощник Сокола ей все еще придерживает. Символично отсылает его.
- Ну здравствуй, Белл.
Она обнимает меня крепче, чем вчера. Очень быстро и как-то резко, едва глядя. На маме красная куртка, брюки, расходящиеся книзу, лиловая блузка, что проглядывает из-под пальто. Шейный платок. Черная подводка и малиновая помада. Guerlain Aqua Allegoria Mandarine как парфюм и высокие каблуки черных полусапог. И даже укладка, пусть и легкая.
- Привет, - аккуратно обнимаю ее в ответ, уговаривая себя не заострять внимание на мелочах, - как добрались?
- Тут ехать-то пару минут, Изза, - смеется Поль. Благодарно кивает Каспиану. – Спасибо водителю экстра-класса.
Каспиан, которого ничем не проймешь, улыбается все так же спокойно.
- Хорошего вам вечера, мистер и миссис Клавье. Изабелла.
- Спасибо, Каспиан. До свидания.
Поль тоже придерживает меня за талию. Он теплый, парфюм его отдает полевыми травами и деревом. Рядом с Полем уютно.
- Ты приехала одна? А как же обещанное знакомство?
Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, Рене вопросительно глядит на вывеску ресторана.
- Эдвард и мальчики внутри, мама.
- Даже не встречают нас? Ну и правильно.
- Рене, - Поль придерживает ее локоть, погладив по ладони. – Всем волнительно – и тебя, я знаю. Но все пройдет отлично.
Спасибо, Поль. Мы заслужили хороший вечер – и я точно не дам его испортить. По крайней мере, приложу все силы.
- Именно. Пойдем?
- После тебя.
Поль пропускается меня внутрь, а потом идет следом вместе с Рене. Она принимает его предложение идти вместе. Мертродотель на входе забирает нашу верхнюю одежду.
- Американский дух в тебе вечен, Изз.
Мама оглядывает интерьер стейкхауса, сдержанный, но темный, весь в дереве и бордовых коврах. Столы с яркими клетчатыми скатертями – красно-белыми – схема разделки туш на несущей стене, фото старого Берлина. И салат-бар, притаившийся за поворотом. Играет негромкая кантри-музыка. Официанты ходят в черных футболках.
- Мальчишкам, надо полагать, нравятся такие места, - тихо поясняет Поль.
- Мне тоже, - улыбаюсь. И делаю глубокий вдох, унимая свое собственное сердце, когда поворачиваем к нашему маленькому залу. Вот уже и край стола, уголок скатерти, яблочный сок Гийома. Вот запястье Фабиана с вулканическими браслетами. И взгляд Эдварда, тут же переметнувшийся на нас, когда заходим. Мой пульс меня оглушает.
Впрочем, все в зале так и дышит величавым спокойствием, дружелюбной, расслабленной атмосферой и искренним интересом первого знакомства.
Эдвард поднимается из-за стола, выходя к нам. Он в темно-синем пуловере, чуть более свободной его версии, чем тот, что так нравился мне в Портленде. Эдвард выглядит потрясающе, дорого и... повседневно, отнюдь без сексуального подтекста прошлого варианта. Черные брюки, туфли, «Rolex». Мне кажется, «Rolex» мама видит первее, чем его улыбку. Эдвард умеет держать себя на публике – как бы он к этйо публике не относился. Само очарование.
- Рене и Поль! – восклицает он. – Добро пожаловать!
- Здравствуйте, мистер Каллен! – пожимает ему руку Поль, - спасибо, что организовали нам такой трансфер. Долетели за пару минут.
- Тут недалеко, - пожимает плечами Рене, но смотрит на Эдварда с загадочной усмешкой, - но спасибо, мистер Каллен, это правда. И за экскурсию – тоже. Милая у вас помощница.
- Вам понравился наш краткий гайд-тур?
- Мы побывали во всех знаковых точках, - щурится Поль, - совсем не краткий тур, очень насыщенный. Организация на высоте.
- Виттория старалась.
- Приятно ведь, когда такие молоденькие девушки так для вас стараются, мистер Каллен?
Эдвард протягивает мне ладонь, привлекая к себе. Я становлюсь рядом, он касается моей талии и улыбка его становится шире, но жестче.
- Точно, Рене, - отрезает он. А затем оборачивается на мальчиков. И Фабиан, и Гийом наблюдают за нами из-за стола. – Дети.
Они оба поднимаются с темных бархатных кресел, что в этом зале заменяют стулья. Поль сглатывает, взглянув на Парки. А Рене затихает при виде Тревора. Он очень внимательно на нее смотрит.
- Мама, Поль, это – мальчики. Гийом и Фабиан, - представляю я, легко коснувшись плеча каждого. Фабиан, стоя рядом с Falke, почти ровняется с ним ростом, лишь немного ниже. Он весь в черном, не изменяя ни одной традиции, с чокером на шее и браслетами на запястьях. Волосы у Фабиана в продуманном беспорядке, а взгляд острый и улыбка натянутая. Горький мятный парфюм смешивается с атмосферой зала.
- Willkommen in Deutschland! - на идеальном немецком парирует он, как взрослый протянув руку Полю. Тот смятенно ее пожимает. Поглядывает сперва на Эдварда, а затем на меня.
- Д-данке. Ваш сын говорит только по-немецки, мистер Каллен?
- Еще на берлинском английском, - хмыкает Фабиан, крепко пожав ладонь Поля. – Добро пожаловать. Миссис... Рене?
- Миссис Клавье, - Рене смеется, по-свойски похлопав мальчика по плечу. Он сразу же выпрямляется, едва не растеряв остатки дружелюбия. – Но для тебя, мой милый, Рене, конечно же. Мать твоей мачехи.
Фабиан щурится.
- Лестное звание.
- Вот и я о том же!
- Здравствуйте, - негромко, но довольно смело говорит Гийом, привлекая внимание и к себе. Он стоит перед папой и тот кладет ладонь ему на плечо, и заземляя, и внушая уверенность. Гийом на Рене с Полем смотрит по-особенному – так когда-то смотрела и я. Тревожно.
- Какой замечательный американский ребенок! – воодушевляется Рене, взглянув на соломенные волосы Гийомки, на его бесподобные глаза, на то, как смущается. – Ты ведь говоришь на нашем английском, малыш? Не на берлинском?
- Что такое берлинский английский?.. – беспомощно глянув на Фабиана, выдыхает Гийом. Эдвард гладит его плечо, прижав к себе ближе.
- Es ist ein Witz, Kätzchen. Alles klar. (это шутка, котенок, все в порядке)
Родители не понимают этой краткой немецкой ремарки. А Фабиан и я – да. Он откидывает с лица волосы, взмахнув в воздухе россыпью браслетов.
- Хорошо, что вы в Берлине проездом.
Рене изумленно поднимает глаза и Фабиан, очаровательно улыбнувшись, делает вид, что поправляет себя:
- Есть возможность встретиться. Теперь все знакомы.
Эдвард тихо вздыхает за его спиной, но Тревор этого словно не замечает. Есть в его образе что-то неудержимое, неконтролируемое и пугающее в эту секунду. Но Рене, кажется, это лишь добавляет интереса.
- Семья должна быть знакома. Будем проводить немало времени вместе. Как вам моя Изза? Понравилась с первого взгляда?
Вот тут она его задевает, быть может, сама и не планируя. Фабиан поджимает губы, вздрогнув. Эдвард разворачивает Гийомку к столу.
- Они очень тепло ко мне отнеслись, мама, просто замечательно, - обрываю я. - Давайте сделаем заказ? Говорят, мяса здесь ждать не меньше получаса.
- Белла – очень хорошая, - резюмирует Гийом, хмуро глянув на Рене, - и она будет с нами всегда. Она обещала.
- Она может, - заговорщицки кивает ему Рене, усмехнувшись. – Обещать – не значит жениться. Но тут уже все зависит от папы, малыш.
Эдвард указывает Гийому на его кресло, мрачно улыбнувшись Рене.
- Все давно решено. Да и меню уже принесли.
Фабиан пропускает нас с Рене к столу. Он круглый и большой, места хватает всем. Эдвард садится справа от меня, а Рене – слева. Гийомка забирается на кресло рядом с папиным, а место Поля соседствует с местом Фабиана. Он мужественно старается держаться. Фаби вызывает у него заметный трепет.
- Посоветуете что-нибудь, мистер Каллен? – настаивает Рене, толком и не глянув в меню.
- Стейк фламбе, - перехватывает взгляд моей матери Фабиан, глаза у него совсем черные, - с кровью.
- Неплохой вариант, - соглашается Эдвард. Пожимает мою руку под столом, когда касаюсь его колена.
- Прямо с кровью, jeune homme (юноша)? Особый подтекст.
Фабиан откидывается на спинку своего стула, посмотрев на Рене из-под ресниц. Вот теперь улыбка у него и впрямь пугающая.
- Никаких подтекстов, только факты.
- Какой интересный у вас сын, мистер Каллен. В душе он француз.
- Наша мама говорит по-французски, - хмуро докладывает Гийом, перелистнув меню.
Поль отрывается от винной карты.
- Toi aussi, mon petit ami? (И ты тоже, мой маленький друг?) - ласково спрашивает он.
Гийом закусывает губу, качнув головой. Фабиан снова садится в кресле ровно.
- Мы говорим на en langue allemande (немецком языке), как папа, - поясняет он.
Поль медленно кивает, обернувшись к Эдварду.
- У вас семья полиглотов, мистер Каллен.
- Как и вся американская земля, - шутит он.
- Белла говорила, у вас немецкие корни?
- Мой дед родом из Шпандау, мой отец родился там же.
- Это под Берлином, - резюмирует Парки, глотнув сока.
Эдвард гладит его волосы, улыбнувшись.
- Genau, Spatzen. Именно так.
Рене откладывает свое меню на стол.
- Вы такой положительный пример, мистер Каллен. Не каждый отец согласится, чтобы дети жили с ним после развода. Да и не каждая мать их отпустит.
- Матери бывают разные, - хмуро гляунв на Рене, говорит Фабиан.
- У нас хорошая организация процессов, Рене. Дети живут со мной и живут с матерью.
- Хорошая организация обхода алиментов.
- Рене! – Поль накрывает ее ладонь своей, но мама лишь хмурится.
- Правда жизни, никуда не денешься.
- Мы же будем заказывать еду? – зовет Гийомка, прерывая нагнетающийся диалог. Тянется за гроссини.
- Точно, Гийом. Я тоже проголодалась! – поддерживаю я.
- А что пьют в немецком стейкхаусе с американскими стейками? – листает винную карту Рене, - немецкие вина? Или незабвенную Францию?
- Предлагаю бутылку Côtes-du-Rhône. Его делают в нашем регионе, за такое вино я могу ручаться.
- Отличный выбор, мистер Клавье.
Поль скромно Эдварду улыбается. Рене опирается локтями о стол, подмигнув Соколу. Фабиан не удерживается от смешка.
- Вы предпочитаете водку, Эдвард? Или пиво, как все бюргеры?
- Сан Пеллегрино.
- Коктейль?..
- Минеральную воду, - поясняю я.
Рене удивляется искренне.
- Вы не пьете, мистер Каллен?
- Не сегодня, - спокойно кивает Эдвард.
Я похлопываю маму по колену под столом. Призываю остановиться.
- Я тоже буду воду. И еще один яблочный сок, пожалуйста, Эдвард.
- Мне колу, папа, - вздыхает Гийомка.
Эдвард подзывает официанта. Рекомендация Фабиана нравится Полю, он выбирает этот стейк – большой, огненный и насыщенно-мясной. Рене в притворном ужасе закатывает глаза, просит себе самую маленькую порцию филе-миньон с перечным соусом. Мы с Эдвардом тоже предпочитаем филе-миньон, но в стандартном варианте. Овощи на гарнир. Мальчикам – стейки-рибай с картофелем фри. Фабиан поддерживает Гийома, тоже пьет колу. На стол Эдвард просит еще мясную немецкую нарезку и хлебную корзину. Гийомка с воодушевлением ждет прибытия новых гроссини, чуть расслабляется.
- Итак, мальчики, - когда официант уходит, Рене возвращает беседу в прежнее русло. – Расскажите мне, только честно: рады скорой свадьбе?
- Мама.
- Изз, ну ради бога, дети тоже ужинают с нами, пусть поговорят, - останавливает меня она, - всегда учит вас жизни, мальчики, м-м? В стиле моей Иззы.
- Белла совсем не учит нас, - хмурится Гийом, вздернув подбородок, - она – добрая.
- Детскую любовь можно купить. А вот подростковую заслужить не так просто, да, Фабиан? – не сдается мама, - что ты скажешь? У нас круглый стол – буквально. Любое мнение приветствуется.
- С Беллой нам всем повезло, - кратко говорит Тревор, придвинув свой стул поближе к столу. – Мы про вас так мало знаем, миссис Клавье. Расскажите нам что-нибудь, прежде чем породнимся.
- Что именно тебя интересует, мой дорогой?
- Как вы познакомились с мистером Клавье?
- У нас были общие знакомые и целая кипа интересов, - улыбается Рене.
Приносят вино. Поль пробует, оценивает его в бокале. Одобряет.
- Вы тоже были влюбчивы, мистер Клавье? Romans éphémères? (мимолетные романы)
Рене выдыхает, крепко сжав бокал. Эдвард наливает обоим сыновьям колы.
- Фабиан.
- Что, vati? В этом же вся Франция! Любовь, братство и вино.
- Еще сырная тарелка, - посмеивается Поль, отпивая из своего бокала. – Ты улавливаешь настроение, Фабиан.
- Я стараюсь.
- Мимолетные романы, мой милый, больше по части моей дочери, - мило отзывается Рене, тоже глотнув вина. Игнорирует взгляд Поля. – Но об этом с детьми не говорят.
- Вы, наверное, много времени проводили вместе? – настаивает Фабиан.
- Не так уж, - честно признает мама. Смотрит на меня с сожалением. – у нас были одинаковые взгляды... на многих... на многие вещи.
- Но дочь для вас всегда была на первом месте, правда же? Раз вы здесь?
- Жаль, я для нее нет, Фабиан, - вздыхает Рене. Убирает ладонь подальше от Поля, что намеренно не подливает ей вина. На меня смотрит с грустью. – Но она исправится. Став хозяйкой большого дома, почувствует материнское настроение и станет приглашать нас чаще. Как мистер Каллен. Как думаете, Эдвард?
Falke выдерживает взгляд мамы. Она отводит глаза первой.
- Белла всегда принимает лучшие решения. Она знает, что делать.
- За какой европейский клуб болейте, мальчики? – переводит тему Поль, взяв себе немного ветчины с общей тарелки закусок, ее как раз ставят на стол, - вы смотрите футбол?
- «Бавария» хорошо играет, - энергично кивает Гийом, утаскивая еще одну гроссини. – И папа работает со ФК «Штугард», Die Schwaben, они тоже неплохие.
- Как хорошо, когда отечественный производитель поддерживает свои же команды, - щурится Рене, - как давно вы в «Порше», Эдвард? Автомобили чудесные.
- Вы дали нам лично убедиться, - вставляет Поль, - грешным делом можно и изменить моему любимому «Citroën».
- На рынке Франции «Citroën» нас все еще обходит, - смеется Эдвард. – Вы тоже поддерживаете своих.
- Белла сказала, у нее теперь есть автомобиль. «Порше»? Вы стали поручателем для лизинга?
- Незачем, Рене. Белла – моя невеста, в недалеком будущем – жена. А все, чем владею я, принадлежит и ей тоже.
- Надо быть старательной, чтобы владеть вами... всем вашим, мистер Каллен.
Фабиан допивает свою колу.
- Надо уметь любить.
- Вот и я о том же, - щурится мама.
Она поворачивается ко мне с нежностью во взгляде, но наигранная эта эмоция, режет по живому. Рене гладит меня по волосам. Я отстраняюсь, с трудом выждав пару секунд. Будто бы невзначай.
- Глаз да глаз за детьми, Эдвард. У Поля сын, но уже совсем взрослый, давно женатый. С ним хлопот почти нет.
- Белла тоже не доставляет тебе никаких хлопот, Рене. Ну что ты.
- Как сказать. Ее бурная юность точно оставила на мне свой след. Ну да вы знаете, мистер Каллен.
- Хорошо, что сейчас Белла с нами, Рене, - замечает Фабиан, наливая себе еще газировки. – Теперь все ее проблемы – это и наши проблемы.
- Хотела бы я сказать, что вам повезло.
Поль снова касается жены с вопросом, но она лишь отпивает вина. Пожимает плечами.
Эдвард странновато улыбается, мягко взглянув на мою маму.
- Вы курите, Рене?
- Интересный вопрос.
- Та часть культуры моей же страны, с какой не могу сладить, - вздыхает Поль. – При этом я француз из нашего самого курящего региона, Рене, но я-то не курю.
- Сигареты хороши в хорошем окружении. И для настроения, - улыбается мама. – Вы не пьете, мистер Каллен. Тоже будете проповедовать мне ЗОЖ?
- Напротив. Я выйду покурить. Составите мне компанию?
На Falke изумленно смотрю не только я, но и Тревор. Гийомка грустно касается папиной руки.
- Ты же не куришь, папочка...
- Какой зайчик, - умиляется Рене, но почему от ее умиления мне горько. Не хочу, чтобы она так смотрела на Гийома. Вдруг понимаю, что в принципе не хочу, чтобы они больше встречались. – Папочка знает, что делает, малыш. Это взрослые привычки.
- В школе говорили, сигаретами люди травят себя изнутри.
- Снаружи их травят быстрее, - хмуро выдает Тревор. Поднимает на меня глаза. – Идите, vati. Мы скучать не будем.
- Продегустируй нарезку, Гийом, - наклонившись к уху младшего сына, тихо предлагает Эдвард, гладит его волосы. – Я скоро приду. Расскажешь мне, что стоит попробовать.
- Я не люблю мясо, пап.
- Но я люблю, - примирительно замечает Эдвард. Указывает Гийомке на меня. – и Белла тоже.
- Давай попробуем вместе, - подмигиваю малышу, потянувшись к вяленому мясу. – Только не слишком долго, мама. Эдвард. Там холодно.
- Зверски, - соглашается Поль. – Тебе налить вина, Изза?
- Спасибо, у меня сок.
Рене сама отодвигает кресло, вставая из-за стола первой. Ожидает Эдварда, пока он тоже выходит, аккуратно обойдя мое место. Эдвард выпускает Рене из зала первой, следуя точно за ее спиной. Они негромко говорят о чем-то уже в основном коридоре. Фабиан провожает их взглядом.
Поль, последовав моему примеру, тоже пробует мясо. Гийом смотрит на нас с подозрением.
- Вкусно. Такая консистенция и аромат... говядина?
- В Берлине скорее свинина. Но отборная ее часть.
- Ты все еще работаешь обозревателем, Белла? Ведешь свою колонку?
- У нас журнал со слоганом «культура еды и питья», - улыбаюсь Полю, - дела идут неплохо.
- Чтобы не думала мама, Белл, я тобой горжусь. Ты всегда хотела работать в журналистике и у тебя отлично получается. Дашь мне ссылку на этот ваш проект? А то у меня доступ лишь к распечаткам, что есть у Рене.
- Она печатала мои статьи?
Поль немного сникает, но справляется с собой. Улыбка у него грустная.
- Да. Она считает их несколько... модерновыми. Но отмечает твой стиль.
Ясно. В моменте меня царапает его ремарка. Но Фабиан здесь, Гийом, Поль... и меня отпускает. Маме никогда не нравились мои работы. Чему я удивляюсь и что должно было измениться? Я тоже не разделяю ее увлечений: виноделия и книжных клубов по испанским романам, садоводства, опять же... мои фиалки умирали смертью храбрых, не знаю, как до сих пор живы фикусы у Эдварда в моем присутствии. Это точно его влияние.
- Мне нравятся твои статьи, - говорит Тревор, откусив гроссини, - и мои парни в школе про вас слышали. Журнал популярен в интернете.
- Спасибо, Фабиан.
- Вы учитесь в немецкой школе? – с интересом спрашивает Поль. – Такой язык!.. Вы герои, мальчики.
- Это и наш язык тоже. Как минимум благодаря папе и дедушке.
- Мистер Каллен, наверное, на уровне носителя?
- Академического носителя. Мы стараемся ему соответствовать.
Гийом все же пробует мясо. Кажется, ему нравится. Видит, что я наблюдаю – улыбается. Я улыбаюсь Парки в ответ. Тоже беру себе еще кусочек.
- У нас американская школа, - вставляет Паркер, - но немецкого много, это да. Папа говорит, так правильно. Да и здесь все по-немецки.
- Вы говорили, мама у вас француженка? Из какого региона?
- Дальнего. Алжир.
Поль изгибает бровь, кратко глянув на меня. Но я знаю немногим больше.
- Расскажи нам, как дела на винограднике, Поль?
Немного переживаю, о чем говорят мама с Эдвардом. Почему он снова курит – или это было просто предлогом? Что спросит у него... что скажет ему она? Поджимаю губы, стараясь не воображать варианты, ни к чему это. Я сама ему рассказала. Он верит мне. Все в порядке.
Гийомка включается в разговор о винограде с большим рвением, чем о немецком и школе. Расспрашивает у Поля какие-то подробности, как правильно его выращивать и собирать. Его увлекает процесс приготовления вина. Фабиан лишь уточняет какой-то технический момент. Но то и дело темный взгляд его останавливается на мне. Фабиан искренне переживает. Но напрасно. Мама скоро уедет, ничего необыкновенного за это время не случится. И я рада, что они в отеле. У нас есть дом, где можем побыть наедине друг с другом. Перевести дух.
Приносят горячее. Гийомка хочет позвать папу, но Эдвард с Рене уже возвращаются сами. Сокол забирает у нее пальто, передавая мертродотелю. Выражение лица у Каллена спокойное, но в глазах энергия, движение и пламя. Не слишком заметное посторонним, но я вижу. Мне кажется, я вижу.
Рене немного бледнее чем была, когда уходила. Жалуется на холод и мороз. Эдвард выдвигает ей стул, возвращая к столу, и она пунцовеет. Сжимает губы, когда Поль приобнимает ее, согревая. Болтает о каких-то глупостях, не слишком вдаваясь в их смысл.
Эдвард садится со мной. Табаком от него и правда слегка пахнет. Гийомка с поникшим видом устраивается у другого бока кресла.
- Мне не нравится, папа.
- Извини, Spatzen, - тихо просит Эдвард. Подает Гийому его порцию поближе. Придвигает мои приборы ко мне. – Как дела, Sonne?
- У нас? Говорили о винограде.
- Отличная тема, - салютует колой Фабиан, отрезая себе стейк. – Поль рассказал, как работают эти машины – дробилки и мялки для винограда. Интересно.
- Приедете в Лион, мальчики, я вам покажу, - обещает Поль. Берет себе острый нож для стейков.
- Не твоя прожарка, Liebe? – наблюдая, что все еще не ем, уточняет Эдвард. Сама святость.
- Alles in Ordnung? (все в порядке?)
Он удивляется моему немецкому, но не критично. Не придвигается ближе, не целует, хотя хотел бы. Лишь гладит мою ладонь у своей.
- Ja, das ist toll. Давайте есть.
- Вкусно, - соглашается Паркер.
Мы с Рене одновременно касаемся мяса. Она смотрит на меня кратко, но исчерпывающе. С бессильной злобой.
Я отворачиваюсь.
Ужин заканчивается в начале десятого. Десерт просят Фабиан и Гийом, не отказывается Поль и соглашаюсь я. Falke с Рене воздерживаются. Приносят кофе. Брауни для нас, штрудель для Поля.
Мы немного говорим о Франции. О Берлине. О путешествиях.
Мама больше не устраивает допросов с пристрастием и не задевает спорных тем, она ведет себя куда сдержаннее и тише. Изредка что-то добавляет, но не слишком значительное, просто поддерживает разговор.
В какой-то момент спрашивает меня, где уборная. Я собираюсь помыть руки, вызываюсь показать лично. Первые пару минут мы идем молча – пока не покидаем наш маленький зал. Далее нужно спуститься по лестнице вдоль стен, расписанных изображениями Александерплатц в 1930-х под фрески. Ресторан старый и он чтит свои традиции.
Холл перед уборными выложен теплой желтой плиткой и темным деревом на полу. Два умывальника, два зеркала в тяжелых рамах, горочка из одноразовых махровых полотенец. И ароматизатор воздуха с оттенком фрезий. И спокойная музыка из глубины зала наверху.
У умывальника я пару секунд смотрю на свое отражение в зеркале. Волосы подвиваются от влажной погоды, но это красиво. Темная подводка, матовая розовая помада, объемная тушь. И мое черное платье Saint Laurent, в меру простое, в меру праздничное, как охарактеризовал его Гийомка. С длинным рукавом и синим тряпочным поясом на талии, красиво вплетенным в бархатный материал. Как и Рене, я на каблуках, хоть это отнюдь не шпильки. Кулон с соколом и ласточкой на мне. Все в порядке.
- Я хотела предложить тебе попить кофе завтра, мама.
Рене, подходя к умывальной зоне, капает на ладонь немного лимонного мыла.
- Кофе?.. Даже не вина?
- В Берлине много хороших кофеен. И Фабиан просил меня потренировать французский с тобой.
- Значит, будем пить кофе.
Мама смотрит на меня с хитрой улыбкой. Прищуривается.
- Ты совсем непроста, моя девочка. Знала бы я раньше, насколько.
- О чем ты?
Шумит вода. Я подношу руки под теплые струи. Рене поправляет волосы, совсем иные, чем мои. И ее фигура, и разрез глаз, и привычные движения... мы настолько разные. Было так всегда или я с создала эту дистанцию? Когда делала все, что угодно, лишь бы не быть на маму похожей?.. На миг мне грустно. Это мечта Фаби с Гиймкой – быть как папа. У меня такой никогда не было.
- Он с ума по тебе сходит. Твой Эдвард. Каким тоном со мной говорил.
- Я думала, вы вышли просто покурить.
- Пообщаться, - глянув на меня со снисхождением к глупости, уточняет мама, - люди курят и общаются, солнышко. Если ты когда-то с таким сталкивалась.
- И о чем вы говорили?
- Это больше было похоже на угрозы.
Слова Рене надо делить на двое, я знаю. Но и каким может быть Эдвард я знаю тоже. Мне приятно, что он вступается за меня, никому прежде не было дела. Но и отношения мои с Рене трещат по швам... не знаю, что и делать.
- Он защищает меня, мама.
Рене сильнее открывает воду. Шум ее по старым трубам меня почти оглушает. Я куда лучше слышу мелкие звуки последние дни. Яркий свет и шум раздражают до рези глаз: нервная система явно в перегрузке.
- От матери?
- От всех. Вы повздорили?
- Было бы о чем нам вздорить. У нас-то и разница в пару лет, одно поколение. А вот ты продолжаешь выбирать партнеров куда старше. Поль тебе тоже бы приглянулся?
- Мама! Ты что!
- Ничего личного, Белла. Просто факты.
Я сохраняю спокойствие. Я умею.
- Ты зря снова об этом говоришь.
- Я тоже так подумала. А потом все поняла.
- Что именно?
Мама все-таки закрывает воду. Вижу, как меняется в зеркале ее выражение лица, острее становятся его черты. И как волосы, вьющиеся ее рыжеватые волосы, ниспадают к поджатой челюсти.
- Мальчик.
- Гийом?
- Ну что ты. До такого ты еще не дошла, Изза. Я надеюсь. Первый мальчик, такой взрослый, такой чертовский красивый и статный. Точная копия папочки.
Я сглатываю, медленно, очень медленно подняв на маму взгляд. Она такого не скажет, не посмеет. Это все мои смутные догадки и взорвавшееся от переизбытка эмоций мироощущение. Хочу обратно в Венецию, где только мы, наш балкон и гондолы по ту сторону. Больше никого не существует.
- Мама.
- Изза, как женщина, я тебя очень понимаю. Это идеальное комбо: платит один, а под его музыку с тобой танцует другой. И вы даже живете вместе, как удобно. Он такой зрелый, такой опытный, надо полагать. И эта броская внешность, эта наследственность в лучшем виде... ты осталась той пятнадцатилетней девчонкой, Изза. Ты получила два в одном: старшего партнера, как и привыкла, и молодого, резвого, неостановимого – в подарок.
Господи.
Я приникаю спиной к стене у умывальников. Дышу ровно. Это самое главное, что от меня требуется, о большем пока не прошу.
- Мама, что ты такое говоришь...
Рене довольна произведенным впечатлением. Мне кажется, она окончательно уверяется в своих словах. Выключает воду.
- Не смущайся, малыш. Я никому не скажу.
- Фабиану пятнадцать лет.
- Если тебя не останавливала разница в двадцать пять, то почему остановит в десять? В обратную сторону. Так тоже работает.
Я сдавленно усмехаюсь. От этой усмешки колет в груди. Потому что Рене не первая. Я вдруг вспоминаю, хотя так хотела бы забыть, что Рене – не первая. Эдвард выразил эту мысль первым... еще в Портленде, после ужина с Террен. Он тоже записал Фабиана мне в любовники. Все всегда, всегда, всегда вращается вокруг секса в моей жизни. Но никто и никогда из них и не подумал, что я вижу в Тревви себя, а он знает, что я его понимаю не понаслышке. Мы одинаковые. С нами это сделали. Со мной. Мне понадобилось много лет терапии, чтобы понять – это со мной сделали. Но понять совсем не значит принять, а уж тем более поверить. И с этим Фабиан тоже столкнется. Но это будет потом.
- Мама, я скажу только один раз и ты запомнишь, хорошо? Я люблю Эдварда, я выхожу за него замуж и его дети – это дети. Никак иначе я никогда не стану к ним относиться.
- У тебя целая заготовка пламенных речей, Изза. Но нас не подслушают в женском туалете, расслабься! Я-то думала, как ты терпишь мальчишек дома. А здесь такой резон! Поломаешь им жизнь – но тебе ли дело?
- МАМА! Это слишком далеко зашло. Прекрати.
- Что?
- Ни слова о мальчиках, - стальным, убежденным тоном говорю я. И здесь ни слов, ни действий не пожалею. – Я предупреждаю.
Во взгляде Рене что-то щелкает. Переворачивается с ног на голову. И разлетается на части.
Она подступает ко мне совсем близко за два шага. Не отрывает взгляд, не отводит его. Крепко, почти больно хватает за плечо.
- Я тоже предупреждала. Когда ты соблазняла моих парней. Когда появлялась перед ними черт в знаем в чем, не закрывала дверь в душевую... когда весь наш район гудел, что ты спишь с Райли, хотя рыдала мне, будто ни в чем не виновата прежде. Предупреждала! Изза, слушай меня: спи с кем хочешь. Но отныне я тоже буду получать с этого дивиденды. Ты так просто от меня не избавишься.
Я чувствую слабость. Не злость и даже не гнев, а какую-то изматывающую, терпкую слабость. И жар в груди. И как ярче становятся лампы у лестницы.
- Мама, я же мечтала, чтобы мы общались нормально. Даже теперь я... все, что здесь я делаю, я... я никогда не хотела твоих парней. Я молилась, чтобы они ушли. Они сами меня трогали.
Рене, в отличие от меня, явно слабости не испытывает. Она на волне гнева и на пределе своей сдержанности. Глаза так и пылают, рукопожатие куда крепче. Алкоголь поднимает ее негодование на новый уровень. Тепло этого места, наше одиночество и моя близость. Она всегда действовала на Рене особенно.
- Новая детская сказка, девочка. Вспомни себя в то время и прекрати говорить глупости. Ты была той еще маленькой шлюхой.
Я грустно, мимолетно улыбаюсь.
- Я – твоя дочь.
Это служит последней каплей. Я сперва даже не понимаю, что происходит, потому что кожа начинает саднить на пару секунд позже. Лицо Рене искажается от ярости. И ее рука медленно опускается вниз. Она дает мне пощечину, не сумев подобрать равносильного словесного ответа. Такое тоже уже было. Ничто не возникает сызнова, все повторяется. Всегда, всегда повторяется.
Впрочем, кое-что все же идет не по плану.
- Что ты творишь?!
Я не понимаю, откуда он материализуется, но за Эдвардом это водится. Он отстраняет Рене от меня без лишней вежливости и осторожности. Отталкивает, я бы сказала. И становится между нами, не давая маме и шанса.
- Просите прощения.
Она изумленно застывает в пространстве, немо открыв рот.
- Я сказал: проси прощения, - настаивает Falke тем убежденным, каменным тоном, от которого никуда не деться.
Он так и стоит передо мной, лишь немного отступив в сторону, чтобы я видела Рене. А я концентрируюсь ни на ее лице и эмоциях. А на его широкой спине в этой светлой рубашке. На стежках у воротничка и узких складках ткани у лопаток. На цитрусовом запахе его парфюма. На темных, еще немного длинных волосах у затылка. На пуговичках рубашки у запястий и манжетах. На Эдварде. Я все, что угодно вынесу и перетерплю, если он вот так будет стоять рядом. Впрочем, было бы что терпеть. Мои иллюзии никогда не обретали полную силу: будто мы с мамой станем общаться нормально. Это было двухстороннее соглашение. Сейчас оно окончено.
- Мистер Каллен, при всем уважении, - сжав зубы, пробует воспротивиться миссис Клавье.
Напрасно. С Эдвардом многие вещи напрасны.
- Без уважения, Рене. Прямо сейчас. Никто не выйдет отсюда до этого момента.
- Вы не слышали наш разговор.
- Я слышал достаточно. Я жду.
Ох черт. Слышал?.. Дрожь невольно пробивает тело. Вдоль позвоночника, по затылку, по рукам. И к пальцам. Только бы не все он слышал...
Рене трезво оценивает свои шансы и вид Эдварда. И это его холерическая натура еще не взяла полный верх, как-то держится пока в рамках разумного. Вряд ли слова имеют для Рене особую ценность. Она смотрит на меня презрительно, никак это не скрывая. Почти улыбается.
- Извини, девочка.
- Я думал, мы пришли к соглашению, пока говорили у крыльца. Видимо, я поторопился. Если вы захотите восстановить отношения с дочерью, сперва вы убедите в этом меня. А если еще раз тронете ее, останетесь без рук.
- Ты много на себя берешь, мистер Каллен. Чтобы принимать решения.
- Я здесь их принимаю, - без права возражений уточняет Эдвард. – А сейчас вы вернетесь наверх. Допьете кофе как ни в чем не бывало и Каспиан отвезет вас в отель. С этой самой минуты я не хочу ничего о вас знать. Пока в корне не измените свое поведение и отношение к Изабелле.
- Вы наивны, Эдвард. Она соблазнит ваших партнеров, друзей и даже сыновей. У вас двое сыновей.
Я закрываю глаза. Стараюсь услышать музыку из зала. Не этот разговор. А потом открываю их.
Эдвард не двигается с места, но Рене почему-то сникает. Взгляд его доходчивее физических касаний.
- Ни слова больше ни о моих детях, ни о Белле, Рене.
- Уходи отсюда, - выдыхаю я.
И Рене, и Эдвард оглядываются в мою сторону. Голос звучит твердо, но глухо. Как камнями по земле.
- Не хочу больше слышать ничего, мама. Я старалась. Ты видела, я старалась. Но это конец.
- Ты пожалеешь о своих словах, Изза. Быстрее, чем думаешь.
- Скажешь Полю, что вам нужно идти. Каспиан приедет быстро.
Эдвард тревожно наблюдает за тем, как подхожу ближе. Становлюсь рядом с ним, больше не прячусь. Протягиваю ему ладонь – и Falke крепко, очень бережно пожимает мою.
- До свидания, мама.
От возмущения Рене не знает, куда деться. Теряется весь ее запал и спесь. Но новую силу обретает пренебрежение. Она скалится, сама себе качнув головой.
- Ты плохо кончишь, моя девочка, - взгляд ее мерцает, пусть и робко, но коснувшись Эдварда, - вы оба. Все.
- До свидания, - с нажимом повторяет Сокол.
Рене не продолжает противостояние, обреченное на провал. Отступает, правда уходит. Ее гулкие быстрые шаги слышны на лестнице.
Эдвард поворачивает меня к себе, оглядев с ног до головы. Большим пальцем очень осторожно касается правой щеки. Она все еще пылает.
- Не болит, - вру я.
- Не будь она твоей матерью, я бы ее...
- Не стоит, - сглатываю, пару раз моргнув – жгут глаза. Но слез нет. И это тоже уже было. В моменты самых глубоких, исчерпывающих стрессовых ситуаций слез у меня уже нет.
- Белла...
- Давай заберем мальчиков и поедем домой, - тихо прошу, посмотрев на него снизу-вверх. Убираю руку от своего лица, наоборот, пожимаю в своей. Эдвард хмурится как от боли. Напрасно. Боли нам обоим уже хватит.
- Все хорошо.
- Правда? Теперь уж?
- Правда, - вздыхаю, подступая вперед и обнимая его. Той самой щекой приникаю к груди, руками обвиваю за талию. Проникаюсь им, напитываюсь, утешаюсь. Всегда и везде Эдвард будет моим главным утешением. Хотела бы я стать таким же человеком для него.
- Иди ко мне, Schönheit. Но что же?..
- Не сейчас. Пойдем к детям, они там одни. И домой. Пожалуйста, давай просто поедем домой.
Я легко беру себя в руки. Я даже не ожидаю такого. Эдвард выдает меня своим беспокойством больше, чем я сама бы выдала. Но даже он принимает правила игры.
Гийом заканчивает с десертом, когда мы возвращаемся. Фабиана нигде не видно. Поль, уже в пальто, стоит у самого выхода из зала. Его тревога мне ощутима кожей.
- Белла! Что у вас случилось? Поссорились?
Рене в стейкхаусе тоже уже нет. Но Каспиан наверняка подъезжает.
- Не страшно, Поль, помиримся. Ты видел Фабиана?
- Он пошел провожать твою маму. Сказал, знает, как выглядит авто водителя.
Эдвард выглядывает за окно зала, но там ничего не видно. Фабиан не упустит возможности сказать Рене что думает, и мы оба это знаем. Я киваю Falke, чтобы он его проверил.
- Папа?
- Он только посмотрим, где Фаб, Парки.
Мы с Полем остаемся у столика Гийома. Так малышу спокойнее.
- Спасибо, что вы приехали, - стараясь не заострять внимание на случившемся, говорю я.
Поль обнимает меня на прощание.
- У нас билеты на завтрашний вечер. Если захочешь...
- Я работаю завтра, но спасибо. Желаю вам хорошего полета. Привет виноградникам.
- Изз, ты бледная, я же вижу, - хмурится Поль.
- Это пройдет.
Он не ведется, но не спорит. Придерживает меня за талию, коснувшись волос.
- Ты на своем месте, девочка, - говорит мне на ухо, и голос его теплый, - он тебя любит. Все будет хорошо.
Впервые за последний час я искренне улыбаюсь. Поль чудесный.
- Правда. Спасибо большое.
Эдвард возвращается в наш зал с Фабианом. Тот, раскрасневшийся от мороза – и от эмоций, думаю – идет впереди. Он без пальто, пару снежинок тают среди черноты кофты. На меня мальчик смотрит с состраданием.
- Ты как, Изза?
- Все хорошо, Фаби. Проводил ее?
- Очень даже, - сжимает зубы он. Эдвард кладет руку ему на плечо, но Тревор ее сбрасывает. Возвращается за стол, к своему недопитому чаю. Они с Полем уже попрощались и видели стремительное возвращение Рене. Эдвард что-то говорит им на немецком, прежде чем подойти и пожать руку Полю.
- До свидания, мистер Клавье.
- До свидания, мистер Каллен. Извините, если мы...
- Хорошего вам полета.
Поль выходит из зала. Фабиан расплачивается с подошедшим к нему официантом папиной картой. Гийомка допивает молочный коктейль.

В темноте салона «Порше» все куда проще, чем в людном ресторане. Меня больше не раздражает яркость окружающего пространства, никаких сторонних шумов. Гийом и Фабиан смотрят в окна.
- У тебя интересная мама, Изза.
- Своеобразная, - резюмирует Тревор. Он явно видит больше, чем Парки. Но Тревор тактичен и не причиняет боли, если можно без этого обойтись. Он обо мне беспокоится.
- Все люди разные, дети.
Мудрость vati мальчишек не заботит.
- Ты правда по ней скучаешь?.. – тихонько зовет Гийомка.
- Иногда, - пространно признаюсь, посмотрев на свои колени. А потом вздыхаю и кладу ладонь на привычное место, на бедро Эдварда. Он тут же пожимает мои пальцы и тепло его руки, ее приятная тяжесть меня унимают.
- Мама только одна, Парки. Ты знаешь.
- Мама должна быть хорошей.
- Хотя бы в глубине души, - выдыхаю я. Повернувшись к малышу, нежно ему улыбаюсь. – Спасибо, что вы пришли со мной. Я рада, что вы познакомились.
- Мы всегда с тобой придем.
- И уйдем тоже, - добавляет Тревор.
Больше до самого дома мы ничего не говорим.