— Зачем тебя здесь оставили, прелесть моя? — задумчиво спросила она, бережно поглаживая маховик кончиками пальцев.

Как будто отвечая на её вопрос, прибор начал вращаться, с каждой секундой увеличивая скорость. Испуганная Гермиона только и успела воскликнуть:

— Ой-ой, нет! Не надо! — как всё вокруг неё тоже закружилось.

— Думаю, твой ридикюль мне очень пригодится, дамочка, но палочку, так и быть, можешь оставить себе, — издевательски протянул наглый тип, обнажив в ухмылке чёрные, изъеденные гнилью зубы, и уставился на неё с недопустимой дерзостью, ловко вращая собственную палочку между пальцами.

Он был весьма, весьма удивлён (мягко говоря), когда первый из их жарких споров закончился тем, что он чуть не получил по заднице жалящим заклинанием, а по голове — огромным томом «Архаичных заклинаний». Сейчас Люциус лишь тихо хмыкнул, вспоминая подробности, а в тот момент его накрыла волна ярости! Конечно, он увернулся от книги и заблокировал заклинание, но от наглости этой ведьмы и накатившей злости его тогда просто колотило!

Время от времени Малфой всё же вёл себя как властная, надменная, высокомерная, аристократическая задница. Тогда Гермионе на несколько дней приходилось «включать» холодность, не разговаривать с ним, а то и вовсе лишать секса. Спустя буквально пару сеансов такой комбинированной терапии она заметила, что Люциус начал внимательней обдумывать слова, прежде чем говорить их вслух.

— Ты ведь знаешь, что я очень опытный лигиллимент, правда? — невинно поинтересовался Малфой.

Гермиона резко опустила глаза и дёрнулась прочь от него.

— О, нет… Я не использовал легиллименцию, но ты точно думала о чём-то неприличном, глядя на меня: ведь покраснела так, что стала почти одного цвета с пижамой, а уж какое виноватое у тебя сейчас выражение лица! — он засмеялся и отпустил её.

Она нерешительно подняла шар, и пока, сомневаясь, держала его в руках, Люциус резко накрыл её ладони своими и произнёс заклинание. Прежде чем Гермиона поняла, что произошло, перед глазами их возникла картина её смерти.

Она стала часто посещать кладбище, надеясь, что там, в слезах, найдёт утешение. Однако равнодушная гранитная плита не могла предложить ничего, кроме глубокой, чёрной пустоты, всепоглощающего одиночества и могильного холода.

Но она-то всё ещё была жива, чёрт побери! И ей рядом нужен был мужчина! Живой мужчина, с горячей плотью и кровью, способный поддержать её!

«Было бы… неплохо, если бы и она возжелала меня. Мне даже не пришлось бы надевать ей на голову мешок, поскольку она очень красива…» — довольно цинично подумал он и заметил, что мисс Грейджер о чём-то спрашивает его.

— Мистер Малфой, вы меня слушаете?

— Нет, на самом деле я ни слова не слышал, — честно сознался он, — потому что фантазировал о сексе с вами.

Она понимала, что Теодор поступил правильно, сказав «нет»: так было лучше для него, для неё, для всех.

Но кто сказал, что ей это нравилось?

Кто сказал, что ей не было больно?

И кто сказал, что Гермиона забыла, каково это — чувствовать прикосновение его губ, вкушать терпкую сладость рта, прижиматься к сильному, горячему телу и страстно желать его любви?

— Что ты сказал? — переспросила Гермиона, уставившись на него ясными, огромными от удивления карими глазами.

«Салазар мой! Кого я пытаюсь обмануть? Она так красива! Я хотел её поцеловать и хотел ещё много всего, что обычно следует за поцелуями… Потому что люблю её».

В этот момент Теодор Нотт понял, что обречён.

Гнев и презрение, плескавшиеся в глазах Малфоя, ледяной волной обрушились на национального героя.

— Мне не послышалось? Я правильно понял, о чём ты хотел спросить, Поттер? Ты, человек, который называет себя лучшим другом Гермионы? — сдавленным от сдерживаемого бешенства голосом спросил Люциус. — Человек, который знает её столько лет? Что же случилось с непогрешимой гриффиндорской преданностью, если ты так сразу поверил всему, что сказал этот грязный ублюдок?

У Гермионы совсем не осталось сил, поэтому она оперлась на него и, не поднимая головы, пробормотала:

— Спроси меня о чём угодно другом, и я почти на всё отвечу. Спроси, почему я составила этот список… И я скажу: потому что устала ждать, когда же смогу жить для себя… А сейчас чувствую: моё ожидание наконец закончилось, я живу и получаю удовольствие от этого…

Тео хотел признаться, что он здесь потому, что желает убедиться: с ней всё в порядке после проведённой с Маркусом ночи, но у него язык не повернулся сказать об этом. Кроме того, Теодор хотел выяснить, что там произошло, хотя он чувствовал, что уже знает…

«Маркус говорил о том, что собирается переспать с ней в качестве оплаты… Но это было до того, как он узнал её лучше. Конечно, он этого не сделал… Он бы не стал… Он же не… Не так ли?..»

От охватившего его бессилия Малфой начал рушить всё вокруг, и библиотека наполнилась звуками бьющейся посуды и ломающейся мебели. Только когда грудь сдавили тиски, а воздух с хрипом стал проходить в лёгкие, Люциус остановился и попытался отдышаться. В голове калейдоскопом крутились зловещие образы: сон, в котором он держит истекающую кровью Гермиону, и момент на кладбище, когда она борется, схваченная Долоховым.

Малфой отчаянно скользил взглядом по земле, отыскивая свою палочку (она валялась всего в нескольких футах перед ним), когда снова услышал ненормальный смех Долохова.

— Я заберу это с собой, Люциус. Ладно? Ты же не против поделиться со старым другом своей маленькой симпатичной грязнокровной сучкой?

— Я её ненавидел, — Забини вскочил и снова уселся. — Она разорвала наше братство. Сломала нас. Растерзала на куски. Тео влюбился в неё, что, в свою очередь, подтолкнуло Драко всё-таки дать ей второй шанс. Из-за этого Маркус обозлился на Малфоя, потому что всегда очень переживал за Теодора, да к тому же Астория была младшей сестрой его девушки… Всё это почти отдаёт инцестом, но наши линии жизни настолько переплелись…

— Ух… Кажется, меня тошнит, — произнесла Гермиона слабым голосом. — Либо я слишком много выпила, либо это реакция на твоё лицо. Никак не могу определиться.

Она могла бы сказать ему намного больше колкостей, но состояние опьянения очень мешало оформлять мысли в сложные предложения с длинными словами.

— Убирайся отсюда и попытайся догнать цирк, от которого отстал. Уверена, без тебя они далеко не уедут: гориллы всегда пользовались успехом у зрителей.

«Почему я никогда раньше не замечала, насколько чувственны его губы? Не слишком полные, не слишком яркие… Просто идеальные… Они завораживают и манят… А этот аристократический подбородок и твёрдая линия челюсти… бледная кожа крепкой шеи… сильные мышцы груди…»

По мере того, как одинокая фигура приближалась, он всё отчётливей различал в ней женщину. Её плащ цвета слоновой кости так же пропитался дождевой водой, как и пальто Теодора, а вьющиеся каштановые волосы насквозь промокли. Тем не менее, несмотря на все эти неудобства, лицо её было таким же умиротворённым, как и у Тео несколько минут назад. Приоткрытые коралловые губы, янтарный взгляд, светящийся безмятежностью… Она до чёртиков напоминала хорошо известную героиню не так давно закончившейся войны!

«Восхитительно, — подумал он. — А этот изящный вырез так удачно открывает взгляду…»

На этом месте Малфою пришлось несколько раз медленно и глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться.

«Поразительно, как мало надо мужчине, чтобы настолько, хм… возбудиться, находясь наедине с молодой и чрезвычайно привлекательной ведьмой».

Терпению Гермионы пришёл конец, и она вырвала пакет из пальцев Малфоя.

— Прекратите! Вам-то что за дело? Вы мне не отец! — почти выкрикнула она, вызывающе глядя на него.

— Могу заверить вас, миссис Уизли, что отцовские чувства тут совершенно ни при чём, — взгляд его медленно проследовал по её телу вниз, лаская и обволакивая каждый изгиб, а затем снова вернулся к лицу. — Вы должны быть сильны и готовы к военным действиям, а с таким неправильным питанием это невозможно.

Продолжая размышлять, Гермиона пришла к выводу, что первоочередная задача на сегодня не в том, чтобы напиться «в стельку», как ей казалось раньше. Нет! Это было что-то гораздо большее! Речь шла о том, чтобы стать свободной, избавиться от «долгов» перед кем бы то ни было и (самое главное!) для разнообразия полюбить себя.

Её лицо было совсем рядом, ладони касались его тела, и Драко становилось всё трудней выносить эту почти интимную близость. Всем сердцем он желал сейчас только одного: рассказать ей свою самую главную тайну, но понимал, что не в силах сделать это.

Она внимательно смотрела на Малфоя и пыталась понять, что происходит. Всё стало ясно, как только на губах его появилась знакомая высокомерная ухмылка.

— Ах ты, склизкий червяк! Это ты послал письмо!

В следующую же секунду её палочка упиралась в шею Люциуса Малфоя. Но белобрысый подлец даже не шелохнулся, а ухмылка всё также блуждала на его губах.

Всё началось, когда Гермиона решила убраться из «Норы». На самом деле точная формулировка звучала бы так: в срочном порядке унести ноги из «Норы». Отчаянно нуждаясь хоть в каком-то временном жилье, она была искренне признательна Луне Лавгуд, когда та предложила приютить её, и с благодарностью приняла приглашение.

Теодор развернул лист и был потрясён, увидев, что тот содержит последние четыре из двадцати желаний Гермионы Грейнджер!

«Я знал! Знал, что они должны быть где-то спрятаны! Она слишком умна и дотошна для того, чтобы озаглавив список “Двадцать вещей, которые Гермиона Грейнджер хочет сделать, прежде чем ей исполнится двадцать семь”, записать в нём всего шестнадцать!»

— Ваше извинение напомнило мне, что я хотел просить о том же. Но не из чувства вины. Что бы вы обо мне ни думали, знайте, я никогда не прошу прощения только лишь из-за вины перед кем-то. Если мои слова, сказанные друзьям прошлым вечером, задели ваши чувства, тогда я искренне сожалею. Я солгал, Гермиона. И эту ложь вызвали вы. Тем, что причинили мне боль. Найдите смелость признать свою долю вины… Хотя я всё равно сожалею…

— Да, Мистер Малфой. Надеюсь, вы закончили с констатацией очевидного? — Гермиона с явным пренебрежением закатила глаза.

«Закатила глаза! Ну, сейчас эта ведьма получит то, чего давно добивалась!»

Люциус вскочил и, вплотную приблизившись, угрожающе навис над ней, держась обеими руками за подлокотники кресла. Он с удовлетворением заметил, что зрачки мелкой нахалки расширились от страха: ему удалось поймать её врасплох.

«Отлично!»

— Малфой! Вы что здесь делаете? — ошеломлённая Гермиона даже подумать не успела о соблюдении приличий.

Люциус Малфой лишь молча смотрел на неё. Так взрослый разглядывает невоспитанного ребёнка, ожидая, когда же тот поприветствует его подобающим образом. Было что-то чрезвычайно возмутительное в этом неожиданном вторжении в её кабинет. И особенно в том, как он, не говоря ни слова, нагло пялился.

— Какого чёрта! — пробормотала Гермиона вполголоса.

В мгновение ока Малфой-старший припёр Гарри к стене, схватив за горло. Его платиновые волосы торчали во все стороны, и выглядел он совершенно дико. Гермиона никогда не видела у Люциуса Малфоя такого яростного, налитого кровью лица.

— Ты! Ублюдок! Задушу тебя! Я даже не буду использовать магию! Просто убью тебя голыми руками! — заорал Люциус.

— Отец! Отец! Отпусти Поттера! Успокойся, пожалуйста! — Драко безуспешно пытался оттащить его прочь.

— Нет, я не уйду! Ты от меня так легко не отделаешься! — всё больше распаляясь, выкрикнул Эдриан. — Ты отлично поняла, о ком я говорю. Думаю, тебе надо сходить к психологу. Ты неадекватно воспринимаешь ситуацию. Да ты просто не в своём уме! То ты себя ведёшь, словно огонь, воду и медные трубы прошла, а в следующий момент кидаешься писать завещание… Это неправильно! К чёрту, да это просто ненормально!

Теодор почувствовал знакомый аромат и улыбнулся. Сонно мурлыкнув и стремясь обрести то успокаивающее тепло, что всегда дарило тело Гермионы, он обвил руки вокруг её пояса и пробормотал:

— Почему ты так долго?

«А я-то, дурак проклятый! Маленькое чёрное платье, короткие локоны и сигарета — Грейнджер заманила меня в ловушку, словно юнца какого-то! Почему она решила разжечь старый огонь снова? Стало скучно, и решила развлечься? Или это было что-то большее?»

Обхватив тонкое лицо ладонями, Тео прижался лбом к её влажному от пота лбу и яростно прошептал:

— Какого хрена ты здесь делаешь, Грейнджер?

«Нет! Нет! Только не её!» — что-то словно взорвалось у Теодора в голове, когда он увидел, что Гермиона валится с покрытого вышитым чехлом кресла на пол, а глаза её, сверкая белками, закатываются под веки.