Бестолковый человек,
Он сидит здесь целый век,
Строит планы ни о чём, ни для кого.

Прячет мнение своё,
Не поймёт, к чему идёт,
Чем-то он похож на нас с тобой.

Человек! Послушай!
Можно жить и лучше!
Этот мир у ног твоих, и он открыт тебе.

(«Nowhere Man», «The Beatles»)

Теодор Нотт терпеть не мог секреты, если только они не были его собственными. Свои он считал неизбежным, неминуемым злом, а вот чужие безо всяких сомнений ненавидел. Особенно те, о которых не знал. Секрет, появившийся у кого-то, означал, что Тео лишился определённого уровня контроля над этим кем-то, не мог предугадать его поступки, а следовательно, и свою реакцию на них. Это, в свою очередь, значило, что Теодор не знал абсолютно ничего, а он ненавидел, когда не знал чего-то! Чёртов замкнутый круг!

Но гораздо больше чужих тайн Нотт не терпел вранья. Чужого, само собой. Своё приходилось терпеть. Хотя, если быть до конца честным, лгун из Тео получился никудышный. Потому что на дух не выносил подлость и обман, чем бы их не оправдывали. Он рос в семье, где притворство и тайны были нормой жизни, и ненавидел их сейчас так же сильно, как и тогда.

Одним словом, Нотт ненавидел лжецов. Тех людей, которые ради того, чтобы скрыть собственные секреты и подлые хитрости, готовы были бесконечно утаивать и обманывать.

Ложь и тайны лишали Теодора контроля над собой.

Некоторым представителям рода человеческого, вроде Драко Малфоя, виртуозно удавалось творить ложь буквально из ничего. По сути, она стала его второй натурой, поэтому лгал Малфой так же легко, как и дышал… Эдриан Пьюси хранил секреты от людей ради их же блага. Он всегда выдавал человеку ровно столько информации, сколько тому полагалось знать, чтобы не навредить самому себе… Маркус Флинт никогда не рассказывал всей правды, но и специально ничего не утаивал. Вместо этого он сочинял какие-то невероятные истории, нелепые фантазии, в которых преувеличивал и приукрашивал всё, начиная от количества денег, находящихся в кармане, до длины и возможностей своего члена. Если разобраться, он не столько лгал, сколько «добавлял правде ярких красок»… Блейз… У Забини секретов было больше, чем у всех змеёнышей вместе взятых, но тот скрывал информацию, чтобы защитить себя — это Тео вполне мог понять.

В отличие от друзей-слизеринцев, Теодор Нотт искусно лгать не умел. Он тут же начинал бормотать и спотыкаться на каждом слове, неуверенно переступать с ноги на ногу, отводить взгляд в сторону, короче, делал именно то, что как раз и выдаёт обман. Ещё он не умел хранить секреты. Те, которые не затрагивали его лично. В этом случае для Тео они не стоили и выеденного яйца, просачивались сквозь него, словно сквозь решето и, так или иначе, становились достоянием гласности. Если же тайна касалась его, она навсегда оставалась похоронена в самом дальнем, тёмном и укромном уголке его памяти.

Причина того, что Теодор вырос никудышным обманщиком и ненавидел, когда от него что-нибудь скрывали, была в том, что тайны и ложь однажды едва не отправили его на тот свет, а самое страшное, чуть не стоили жизни одному человеку, которым Тео очень дорожил. Каждый из его друзей-змеёнышей знал кое-что о том трагическом случае, но, так как все они были опытные, искусные лжецы и хорошо умели хранить секреты (даже друг от друга), никто из них до конца так и не разобрался в той грязной истории. И Нотта это полностью устраивало.

Теодору необходимо было чувство контроля над своей жизнью, иначе ему казалось, что всё вокруг рушится! И до сих пор худо-бедно он справлялся. Но когда в его доме сняла квартиру Гермиона Грейнджер, Тео начал понимать, что по какой-то причине пресловутый контроль ускользает, а тот тихий и аккуратный мирок, которой он для себя выстроил, всё сильней расшатывается, грозя обрушиться совсем. И это ему не нравилось. Категорически. Особенно с тех пор, как Теодор Нотт заподозрил, что Гермиона что-то от него скрывает или хуже того: может быть, даже врёт им всем. И если выяснится, что она действительно о чём-то лжёт… Тео не знал, как отреагирует в этом случае. Но что-то предпринять придётся — это точно…

***

Покинув сад после разыгравшейся на его глазах ссоры, Нотт пошёл к Гермионе Грейнджер и был очень удивлён, когда, коснувшись двери с намерением постучать, обнаружил, что та открыта.

«Наверное, это для того, чтобы её котёнок мог бегать на прогулку и обратно, не беспокоя хозяйку».

Тео осторожно просунул голову в образовавшуюся щель и, крепко сжав стихотворение об умирающем сердце в ладони, негромко позвал:

— Мисс Грейнджер?

Услышав его голос, откуда-то, подскакивая словно мяч, боком выскочил взъерошенный котёнок и, остановившись перед непрошеным гостем, рассержено зашипел. Теодор шикнул на него не менее сердито. Открыв дверь, он шагнул внутрь и, ногой отодвинув «зверюгу» подальше от выхода, двинулся вглубь квартиры, полагая, что раз уж попал сюда, имеет право оглядеться.

Он вновь позвал квартирантку, правда, из-за недостатка уверенности не очень громко и пропустив «мисс»:

— Грейнджер?

Подождав ответа, которого так и не услышал, Нотт двинулся в сторону спальни, толкнул дверь ладонью и замер.

Гермиона лежала на боку, спиной к двери, и… плакала! Очень тихо и невыносимо горько. Не было слышно ни истеричных рыданий, ни жалобных воплей. Никаких громких и противных звуков. Свернувшись калачиком и прижимая подушку к груди, она не пыталась выплакать обиду. Даже Тео это понял. Это не были слёзы уязвлённой, капризной женщины, которая поссорилась со своим бывшим начальником и самодовольным хреном Эдрианом Пьюси. Это были слёзы человека, доведённого до отчаяния, ужасно одинокого и потерявшего надежду.

И надо же было такому случиться, что именно Теодор оказался свидетелем такого горя! Честное слово, он этого не хотел! Он просто переживал о том, как Гермиона себя чувствует после ссоры, но то, что Тео увидел в спальне, разбило ему сердце. Это был один из тех секретов, в которые он не желал быть посвящённым. Нотт совсем растерялся, начав по привычке топтаться на месте (как обычно топтался, когда врал!), и тут у него под ногой скрипнула половица. Он замер, малодушно похолодев от ужаса.

«Вот же гадство!»

Ему совсем не хотелось, чтобы Гермиона знала, что он был свидетелем её слёз!

— Я думала, ты ушёл, — сказала она, тихонько всхлипывая.

«Конечно, нет», — подумал Теодор, одновременно прикидывая насколько быстро ему удастся дизаппарировать подальше отсюда.

Он не знал, что надо делать в такой ситуации. И не знал, что ответить, когда Гермиона спросила:

— Теперь ты доволен? Из-за тебя я плачу. Это ведь именно то, чего ты добивался, не так ли?

Тео нахмурился, не понимая, о чём она говорит.

«Чёрт! Нет! Да не хотел я, чтобы она плакала! Я не выношу плачущих женщин почти так же, как не выношу секретов и лжи! Зачем бы я добивался её слёз?»

По-прежнему не поворачиваясь и не видя Нотта, стоящего рядом с кроватью (но от всей души желающего быть где-нибудь далеко отсюда), Гермиона продолжила:

— Моя счастливая маска выцвела. Я плачу, потому что ты был прав: мне страшно. Так-то вот. Я сказала это вслух. Признала это: я напугана. Ощущаю себя смертельно одинокой и не знаю, как мне быть дальше. Мне ненавистна мысль, что сейчас я обманываю всех, потому что я не врала ни одного дня в своей жизни. Эта тайна висит надо мной, как наковальня, грозя в любой момент обрушиться и оставить от меня мокрое, грязное пятно. Чувствую себя совершенно беспомощной. Сил нет продолжать обман. Но и рассказать змеёнышам правду я не могу, потому что после этого они точно не захотят помогать мне… Ты заставил меня признать: ты был прав, я — нет. Что теперь собираешься делать, Эдриан?

«Эдриан?! Она думает, что разговаривает с Эдрианом!.. Во имя Мерлина, о чём можно плакать так горько? Откуда такое отчаяние? Почему ей одиноко и страшно? Какие секреты она скрывает ото всех? Что вообще произошло, и почему Пьюси считает, что она должна чувствовать себя беспомощной и напуганной?»

Теодор подошел к кровати и, присев рядом с Гермионой, положил руку ей на плечо, собираясь признаться, что вовсе не Эдриан слушал её исповедь. Он понимал, что слова прозвучат глупо и неубедительно, но всё же хотел сказать:

«Это Тео, Грейнджер. Я не знаю, какие у вас с Пьюси общие секреты, и какую ложь ты уже наплела всем нам, но, пожалуйста, не плачь».

Но не успел он и рта открыть, как Гермиона, протянув руку, схватила его ладонь.

— Пожалуйста, не говори ничего. Не повторяй, какой дурой я была. Не читай лекций. Просто побудь хорошим другом и посиди рядом. Молча.

Не поворачиваясь, Гермиона переплела их пальцы и, закрыв лицо ладонью, снова заплакала. Когда горькие всхлипы наконец утихли, а дыхание выровнялось, Тео решил, что она задремала. Он вдруг заметил, что всё ещё сжимает в свободной руке пергамент со стихотворением. Поэтому аккуратно, чтобы не потревожить Гермиону, наклонился и положил лист на тумбочку, рядом с маггловской книгой, которая называлась «Убить пересмешника».

Осторожно разогнув тонкие пальцы, отчаянно вцепившиеся в него, и нежно погладив их, Нотт медленно опустил её руку на покрывало. А затем потянулся за книгой. Странное название заинтересовало его, а так как Тео был человеком любопытным, то и решил посмотреть, что эта книга из себя представляет. Опасливо оглянувшись на Гермиону, он начал листать страницы и заметил, что среди них спрятан сложенный лист пергамента.

Теодор развернул его и был потрясён, увидев, что тот содержит последние четыре из двадцать желаний Гермионы Грейнджер!

«Я знал! Знал, что они должны быть где-то спрятаны! Она слишком умна и дотошна для того, чтобы озаглавив список “Двадцать вещей, которые Гермиона Грейнджер хочет сделать, прежде чем ей исполнится двадцать семь”, записать в нём всего шестнадцать!»

Только он собрался прочитать таинственные четыре пункта, как оказалось, что котёнок выбрал именно этот момент, чтобы прыгнуть на кровать. Теодор от неожиданности вздрогнул, котёнок сиганул в сторону, а Гермиона, потревоженная их вознёй, села, хлопая спросонья глазами и не понимая, что происходит.

Вскочив на ноги, Нотт постарался незаметно сунуть пергамент обратно в книгу и швырнул её на стол, но та, не долетев, шлёпнулась на пол, и Тео в спешке не придумал ничего лучше, чем просто пнуть её ногой под кровать.

— Что ты делаешь в моей спальне? — спросила Гермиона, резко поднявшись и поворачиваясь к нему.

После сна она ещё не успела прийти в себя и покачнулась, чуть не упав и инстинктивно выставив перед собой ладонь. Теодор тут же рванулся к ней и, схватив за руку, удержал от падения.

— Твоя… э-э… твоя дверь… ну… она была открыта… и я… просто зашёл проверить… убедиться, что ты в порядке… — Гермиона удивлённо моргнула, и ему пришлось добавить: — …после твоей ссоры с Эдрианом… ну, и всё такое…

На лице её явственно проступило сомнение. Она не поверила ему. И не зря: он снова спотыкался на каждом слове, переминаясь с ноги на ногу.

«Бли-и-ин… Хреновый из меня лжец…»

— Эдриан, наверное, только что ушёл? — спросила Гермиона, потирая глаза, и посмотрела на будильник, стоящий на прикроватной тумбочке.

— Когда? Только что? Ты имеешь в виду, прямо сейчас?.. — в панике проблеял Тео.

«Чёрт! Чёрт! Чёрт!»

—Я не видел… не видел, как он уходил…

«ЧЁРТ!»

— Может быть… Наверное он… Я не знаю… А он, что, был здесь?

— Да, я помню, что он сидел со мной, а потом я, должно быть, задремала. Но я ведь не могла долго спать… — неуверенно протянула она, а потом, словно придя в себя, посмотрела на их соединённые руки. — Ты всё ещё держишь меня.

— Я знаю.

Теодор действительно знал. И чувствовал себя полным идиотом. Но ему нравилось держать Гермиону за руку. Такую маленькую и мягкую. Очень удобно устроившуюся в его ладони. Вдобавок она была тёплая, а у него от волнения пальцы превратились в ледяные сосульки. Он никак не мог решить: отпустить её ладошку или продолжать удерживать в своей?..

Так они и стояли, как пара болванов, потерявших дар речи, покуда в спальню не ворвался Маркус Флинт.

— Эй, малыши, хватит держаться за ручки, — он с удовольствием брыкнулся на кровать, подперев голову согнутой в локте рукой. — А то у меня может сложиться впечатление, что вы влюблены друг в друга.

Тео отбросил её руку, словно та была горячей картофелиной, только-только вытащенной из костра. Гермиона отскочила от него почти к противоположной стене комнаты.

— Что ты здесь делаешь? Как ты вошёл?

— У тебя дверь не заперта. Я дотронулся, а она открылась.

Вздохнув, Гермиона перевела взгляд с одного змеёныша на другого.

— Эдриан, должно быть, оставил её открытой, когда уходил. А может быть, я не заперла, когда вернулась. Чтобы Боб смог войти. Потому что он остался в саду. Наверное, он прокрался в квартиру, когда Эдриан ушёл…

— Боб? — Маркус, улыбнувшись, сел. — Что ещё за Боб? Ты изменяешь нам с каким-то парнем?

— Боб — это мой котёнок.

Она присела на смятую постель с другой стороны. Нотт так и остался стоять в противоположном углу комнаты, до сих пор чувствуя себя ужасно неловко.

— Кто называет котёнка Бобом? — рассмеялся Маркус.

— Вообще-то я зову его «Данте», и слышал, как Пьюси называл его «Зевсом», — встрял Теодор и, чуть расслабившись, подошёл к постели, присев на самый краешек.

— Зевс?! — хором воскликнули Гермиона и Флинт и расхохотались.

— Ну, по-любому лучше, чем Боб, — пробормотал Тео.

Маркус, улыбаясь, наблюдал за котёнком, который тихонько возился в уголке, вытягивая из брошенного на стул любимого коричневого свитера Гермионы распущенную нить.

— Думаю, его надо назвать «Маркус».

— Да ёлки-ж-палки! — фыркнул Теодор. — Остальные хотя бы давали ему имена великих людей или знаменитых мифических героев.

Тут уже не смогла промолчать Гермиона:

— На самом деле, был такой Марк Аврелий, император Рима с 161 по 180 г., который, как ни странно, с 161 по 169 г.г. правил вместе с Люцием Вером (тот скончался в 169 году). Марк Аврелий считался последним из пяти «хороших» императоров, а также… — сказать что-то ещё у неё не получилось потому, что Маркус, потянувшись, заткнул ей рот ладонью и расхохотался.

— Грейнджер, Грейнджер, Грейнджер! Стоп! — сказал он, улыбаясь. — Ты на самом деле смешная и странная. Настоящая передвижная, говорящая энциклопедия — вот ты кто.

Как бы прося подтвердить его слова, он взглянул на Нотта, который ради разнообразия тоже решил улыбнуться.

— А знаешь, я и в самом деле верю, что Флинт назвал котёнка в честь великого Маркуса.

Схватив Флинта за запястье, Гермиона убрала его руку от своего рта и спросила:

— И кто же этот «великий Маркус»?

— Он сам, — ответил Тео.

Гермиона встала с кровати и, откинув с лица мешавшие локоны, спросила Флинта:

— Зачем ты пришёл? Эдриан сказал, что вечеринка переносится на субботу.

— Всё поменялось, солнышко. Мы вернулись к прежнему графику. Иди, надевай те прелестные вещицы, что приготовила, и выдвигаемся. Нас ждут танцы, ужин и выпивка. Много-много выпивки. Достаточно для того, чтобы напиться не только «в стельку», но даже и «вусмерть».

— Ну… Ладно… — Гермиона слабо улыбнулась. — Дайте мне время собраться. Думаю, мне на самом деле нужно развеяться, откинуть все заботы прочь и получить свою порцию счастья.

— Прогулка со мной по ночному городу тебе точно поможет, — самодовольно похвалился Маркус, поднимаясь с постели.

— Вообще-то я говорила о списке желаний. Ещё одна галочка в нём точно сделает меня счастливой, — поставила его на место Гермиона и, войдя в гардеробную, закрыла за собой дверь.

Стоило друзьям остаться наедине, как Флинт тут же поинтересовался у Теодора:

— Что ты тут делаешь?

— Она уронила стихотворение возле лавочки на заднем дворе, вот я и зашёл вернуть его.

Наконец-то Тео мог говорить только правду.

— Стихи? — недоверчиво переспросил Маркус.

— Да, стихи. Ты же знаешь, что это такое, правда? — огрызнулся Нотт.

— Да, засранец! Мне известно, что такое стихи, — зашипел в ответ Флинт. — А ещё мне известно, что ты нагло врёшь прямо мне в глаза!.. Ну-ка подожди… Ах ты, лживый поганец! Ты не мог забрать стихотворение оттуда! Потому что не бывал на заднем дворе с тех пор, как…

— Просто заткнись! — оборвал его Тео. — Я был там. Мне больше нечего бояться. Это просто… участок земли. По которому я могу ходить, если захочу.

Маркус не верил своим ушам.

— Покажи мне стихотворение, которое ты якобы принёс оттуда.

— Вот оно. Прямо перед тобой. Лежит на тумбочке под книгой.

Обогнув кровать, Теодор приблизился к Флинту. Тот оглянулся на прикроватную тумбочку, ища взглядом листок со стихами.

— Постой-ка… Совсем забыл: книга упала на пол, но пергамент всё ещё лежит на тумбочке.

За всеми переживаниями Нотт успел забыть о таинственной находке.

«Прекрасно, что Маркус уводит её. Я смогу аппарировать в квартиру, когда они уйдут, прочитать оставшиеся пункты списка и заодно попытаться выяснить, почему она так горько плакала».

Пока Флинт читал стихотворение, Тео незаметно осмотрелся и обнаружил, что уголок книги, с торчащим между страниц пергаментом, высунулся из-под кровати. Он тотчас задвинул её подальше, чтобы друг ничего не заметил. И успел вовремя, потому что как раз в этот момент дверь гардеробной отворилась.

Друзья повернулись, и поражённый Маркус на ощупь положил пергамент со стихотворением на что-то, стоящее за спиной. Изумлённые змеёныши почти с благоговением любовались женщиной, стоящей перед ними. Прошло всего несколько минут, но Гермионе этого хватило, чтобы успеть переодеться, сменить макияж и причёску. Казалось, это невозможно, но ей удалось стать ещё красивей.

— Как думаете, я нормально выгляжу? — вполне серьёзно спросила она, нервничая и стесняясь.

Тео, нахмурившись, недоумевал, как можно быть одновременно и такой красивой, и такой неуверенной в себе.

«Какой глупый вопрос».

Маркуса её робость умилила. Грейнджер сейчас совершенно не походила на ту отважную малышку-гриффиндорку, которую он успел нежно полюбить за столь короткое время.

— Ты замечательно выглядишь. Пойдём.

Гермиона приняла предложенную им руку, и они вышли из спальни. Тео плёлся сзади. В гостиной неугомонная квартирантка повернулась к нему и предупредила:

— Надеюсь, ты не будешь возражать: я установила новые охранные заклинания. Они пропускают только меня. И дверь я оставила незапертой, потому что подумала: «Вдруг Эдриан зайдёт, чтобы извиниться?» Правда, он так и не сделал этого, когда был здесь. Вообще ни слова не сказал… Знаю, что квартира хорошо защищена и красть у меня нечего, но это вопрос конфиденциальности, личного пространства. Ты же понимаешь меня, правда?

Заметив странное выражение, появившееся на лице Теодора, Флинт невольно улыбнулся. Он понял, что друг намеревался пробраться в квартиру Гермионы и просто ждал, пока та уйдёт на вечеринку.

«Пожалуй, малышка тоже подозревает его. Потому и предупредила».

Не подавая виду, что разочарован, Нотт кинул парочке надменный взгляд и пожал плечами.

— Мне всё равно. Теперь это твоя квартира. Можешь защищать её, как пожелаешь. Меня это совершенно не касается.

Стараясь сдержать раздражение, он развернулся и, выйдя за порог, аппарировал.

Флинт испытующе уставился на Гермиону.

— Ты бы не стала менять заклинания, если бы не скрывала что-то, какой-то секрет… А ты их на самом деле поменяла или нет?

— Маркус, — она смотрела на него с лёгкой улыбкой, — я, что, похожа на человека, у которого есть какие-то тайны? Или на лгунью? Всё, хватит болтать! Пойдём и напьёмся «в стельку»!