Фостер: В Лос-Анджелесе я всегда чувствовала себя куда более одинокой, чем в Нью-Йорке. Возможно, из-за того, что у тебя есть эта связь с местом, где ты всё время сталкиваешься с людьми на улице или слышишь, как кто-то рядом с тобой заказывает кофе. В Лос-Анджелесе ты можешь едва ли столкнуться с кем-то за несколько дней.

Ронан: Вы выросли в этой индустрии; Лос-Анджелес хоть чуточку изменился за всё это время?

Фостер: Ох, да. Я росла здесь с детства, но этот город стал богаче, чем когда-либо раньше. У меня к нему были другие чувства. И они больше относятся к латиносам, рядом с которыми я жила. Я выросла в Голливуде. Моя мама увлекалась всеми кухнями мира: филиппинской, индийской, тайской. Это было действительно разнообразно. Эти ощущения невозможно с чем-то сравнить. У меня есть квартира и в Нью-Йорке, и здесь, но выросла я в Лос-Анджелесе, и всегда чувствовала разницу, потому что здесь люди не общаются. Если у них есть проблема, они просто идут на пляж или занимаются спортом, или что-то в том же духе. В дождливый день они не сидят в кафе или библиотеке, обсуждая мир, отношения и все те темы, среди которых я выросла на Восточном побережье.

Ронан: Уверена, что вы знакомы с Эммой Томпсон, которая чертовски изумительно однажды мне сказала: «Если твоя работа состоит в том, чтобы играть реальных людей, тогда тебе нужно окружить себя реальными людьми в повседневной жизни».

Фостер: С течением лет люди теряют связь. Помню, в юности, лет в семнадцать или около того, я сделала что-то самостоятельно, без участия мамы. Я никогда не снималась в кино без мамы, она всегда прикрывала мой тыл, и без нее мне приходилось тяжело. Мы были маленькой командой; вместе занимались стиркой в выходные. А потом, где-то лет в восемнадцать-девятнадцать, я сказала: «Нет, я должна сделать это сама», и попала в реальную полосу неудач. Я не знала, куда себя деть; не знала, как быть собой. Мне было страшно заходить в свою комнату одной. Я не могла просто прийти домой после работы, и ничего не ела. Да и как я собиралась приготовить себе ужин? Так что, годы шли, а я училась. Я научилась готовить и находить себе занятие, чтобы чувствовать себя как дома. Я принесла собственные простыни, чтобы добавить домашнего уюта. Я находила в съемочной команде того, кому еще хуже, и мы тусили вместе. Типа «Кто хочет сходить в бар? Я хочу потусить со всеми в баре!» [Смеется.] Затем, с годами, я научилась обустраивать маленькие квартирки. У меня появилась своя кухонная посуда (кастрюли, сковородки), и я готовила себе супы. Каким-то образом для меня это был способ оставаться уравновешенной, вместо того, чтобы стать немного сумасшедшей. Но у меня на это ушло много времени.

Ронан: Домашняя еда абсолютно символизирует дом, правда? Я занималась тем же самым, когда переехала в Лондон. Училась готовить блюда, которые делали дома мои мама и папа – курица с овощами или паста болоньезе; довольно простые кушанья. Но факт того, что я готовлю или просто запах еды там, где ты живешь, заставляет меня расслабиться немного больше. Даже телевизор, просто бурчащий на заднем фоне, позволяет чувствовать себя не такой одинокой.

Фостер: Точно.

Ронан: Разве это так грустно? [Смеется.]

Фостер: Когда я была моложе, то действительно переживала по поводу того, что могу стать хорошей или плохой. Вот поэтому, когда кто-то говорит, что мне снова может быть двадцать, я говорю им притормозить. Я была настолько переполнена тревожными мыслями о том, что кто-то может быть похож на меня. Но шли годы, и тревога стала утихать. Я начала становиться всё более и более уравновешенной. Полагаю, что просто нужно было привыкнуть к тому, чтобы находиться вдали от мамы.

Ронан: Я очень близка с мамой, и она переезжала вместе со мной, пока мне не исполнилось девятнадцать. Я ребенок, и теперь все это знают, потому что я только что рассказала об этом в интервью. Но она всегда приезжает в мою первую неделю на новом месте, чтобы помочь обустроиться. Это действительно важно. Но сегодня я чувствую, что должна всё сделать сама. Когда я была ребенком, такое чувство тоже было (не без некоторой доли самодовольства), но сейчас всё кажется таким простым. И чем старше я становилась, тем больше мной начинала овладевать неуверенность. Я чувствовала то же самое, что и вы; что я забуду, как это делается. Что я не смогу сделать это так же легко, как когда была младше.

Фостер: Ну, ты привлекаешь к себе внимание многих людей. Вот в чем прелесть. Ух ты. Тебя номинировали на «Оскар»; это потрясающе! Но вместе с номинацией приходят критики и давление, и ты думаешь: «Чем я это заслужила?»

Ронан: Для меня это хуже всего. Я вечно очень беспокоюсь обо всём. Так что после номинации стала беспокоиться о том, что не смогу продолжать в том же духе. Не в плане наград, а в плане продолжения своих выступлений.

Фостер: Ну, хорошая новость в том, что пока ты молод, все продолжают твердить тебе, что можешь всё и можешь быть кем угодно, поэтому появляется всё это давление типа «Ох, я думаю, что могла бы петь и записать альбом. Я могла бы стать олимпийцем. Я могла бы сыграть в романтической комедии. Я могла бы стать королевой красной дорожки». А потом ты взрослеешь и понимаешь, что в спорте не так уж хороша, поэтому Олимпийские игры тебе не светят. Начинаешь проверять свои способности и узнаешь, кто ты есть на самом деле и кем не являешься. Каким-то образом, это очень успокаивает. Осознаешь, что тебе не нужно быть конкурентоспособной в тех сферах, которые не представляют для тебя интереса.

Ронан: А вы чувствовали себя конкурентоспособной, когда были моложе?

Фостер: Я не была конкурентоспособной. А вот моя мама была; и пришлось сказать ей держать эту ее способность подальше от меня. Но она, словно менеджер спортсмена, старалась привнести это в уравнение. И мне пришлось быть очень осторожной, говоря ей, что ничего не хочу об этом слышать. Уверена, что есть люди, твои сверстники, сравнивающие свою карьеру с твоей. И если ты похожа на меня или любого хоть немного неуверенного в себе человека, то подумаешь: «Погодите-ка! А мне что с этим делать? Или я должна это сделать?» Есть так много вариантов, и такое ощущение, что это выбор между жизнью и смертью. Когда я была примерно твоего возраста, то это было время Брата Пэка, всех тех фильмов Джона Хьюза. И это были отличные фильмы. Но я не хотела заниматься всем этим. Я училась в колледже, и все дети дружили друг с другом. Они были в Лос-Анджелесе. Я их знала. И они были замечательными, и очень забавными. Но где-то болталась мысль: «Что с тобой не так? Почему ты не снимаешься в "Клубе «Завтрак»"? Почему ты не снимаешься у Джона Хьюза?» Это было довольно трудно. Потому что, полагаю, я беспокоилась о том, что не оказалась в нужное время в нужном месте, и все инстинкты во мне говорили, что это не то место, где я должна быть. Взрослея, ты учишься настраивать эти голоса и лучше понимать себя, знать, что если чувствуешь правоту и инстинкт, то ты на своем месте. Есть ли кто-нибудь, кто давал тебе отличный совет?

Ронан: Ну, скажу сразу: всё, что вы говорите, имеет смысл. Моя мама всегда была замечательной, и она вечно говорила то же самое: доверяй инстинктам. Будь то сценарий или город, в котором ты собираешься жить – если сомневаешься, значит, это не для тебя. Даже в работе я полагаюсь на инстинкт. Она всегда была основана на инстинкте. В любое время, когда приходит ощущение, что что-то не так, значит, для меня это не есть хорошо. После работы над «Искуплением» я пыталась понять, как заставить персонаж работать. Я поговорила с мамой, и она сказала, что после «Искупления» я была очень грустной, потому что перестала быть частью этого явления. Я сказала ей: «Мне действительно нечего сказать». А она ответила: «Знаешь, тебе не обязательно рассказывать историю при помощи слов. Ты всегда можешь передать ее с помощью выражения лица и глаз». Я задумалась над этим, и тех пор мои глаза стали огромной частью того, как я общаюсь на экране. Так что лучший жизненный совет и лучший профессиональный совет я получила от одной и той же женщины. [Смеется.]

Фостер: Я тоже. Знаешь, что, на самом деле, это было сентиментальное образование? Я снималась в фильме с кем-то. И руководство исходило от любви; от любви и неподдельного интереса, а не только от моего успеха, а еще и от моего благополучия и перспективы.

Ронан: А разве не это дает вам такую прекрасную долгосрочную перспективу?

Фостер: Да, это действительно так. Были ситуации, на счет которых она ошибалась, на счет которых мы расходились во мнениях – и это было сложное и прекрасное время, когда я поняла, что моя мама не всегда права. Но, полагаю, самое важное заключается в том, что она всегда чувствовала, что в каждом сделанном нами выборе есть этическая составляющая. Решения, которые мы принимаем в нашей карьере, бизнесе, характере того, каким человеком хотим быть. И это отображается на том, как ты относишься к людям, как ты относишься к актерам и техническому персоналу, как ты сотрудничаешь с людьми, как ты стимулируешь и вдохновляешь других людей к творчеству. Или какой ты джентльмен в деловой жизни. Когда ты пожимаешь кому-то руку и говоришь: «Я это сделаю» или «Да, я буду там в восемь утра». Затем ты появляешься. Все это о том, кто ты таков, каков ты в работе; это отражение того, кто ты есть. Я чувствую, что это знание пришло ко мне благодаря маме. И для меня это была настоящая путеводная звезда.

Ронан: Спасибо Богу за наших матерей.

Фостер: [Смеется.] Да. Надеюсь, что для своих детей я тоже смогу каким-то образом стать частью процесса их жизни. Моему сыну сейчас семнадцать, он очень занят, рассказывая мне, что я не знаю, о чём говорю, и пытается быть независимым. Он подыскивает колледж, водит машину, и у него есть девушка. И, на самом деле, я всем этим довольна. Мне нравится наблюдать, как кто-то жаждет независимости. Но на него я всегда смотрю с грустью. Каждый раз остается возможность, что он оступится. Я миллион раз говорила ему оставлять ключи от машины в специальном блюде, потому что если он этого не сделает, то потеряет их. И если он окажется где-нибудь, то спросит: «Где мои ключи?» Поэтому частично ему позволено быть самостоятельным и искать свой путь, учась на собственных ошибках. Для меня это было трудно. Конечно же, мне хочется пойти в лес, нарубить для него дров и сказать: «Вот, вот так ты разведешь костер!» Уверена, что ты сталкивалась с этим вопросом, потому что люди задают мне его постоянно. Есть дети-актеры, кто не был в ладах с собой, поэтому оказывались в тюрьме, или их жизнь не складывалась. И люди спрашивают: «Так что вы об этом думаете?» А я отвечаю: «Есть много детей-актеров, о которых вы никогда не услышите, потому что теперь они живут обычной жизнью, потому что теперь они брокеры по недвижимости или бизнес-менеджеры». Но это правда. Полагаю, тротуары забиты детьми, которые не в состоянии найти свой путь. И я действительно чувствую, что что-то в этом есть, – и ты выскажешь мне свою точку зрения, – но что-то из того, кто ты есть, кем ты родился быть. А вторая половина, я это чувствую, мама.

Ронан: Абсолютно. Мы уделяем столько внимания детям-актерам и юным знаменитостям. Но среди моих знакомых есть так много людей, потому что у них такие отношения с родителями, – особенно у парней с их матерями, – что рано или поздно кто-то один сломается. Ваша мать – особенная. От нее действительно исходит что-то такое, будто химическая связь с этой женщиной. Это действительно формирует. Я уверена, что вы слышали о Фрэнке Маккорте, который написал «Прах Анджелы» [мемуары, в деталях описывающие бедное детство автора в Лимерике. – Прим. пер.]

Фостер: Конечно.

Ронан: Малахий – его младший брат. Я слышала историю, что когда Малахию было около шести лет, Анджела пришла к ним в дом, он сказал: «Я люблю тебя, мамочка». Она посмотрела на него и спросила: «Что ты мне только что сказал?» Он повторил: «Я люблю тебя, мамочка». Вошла подруга Анджелы. Анджела повернулась к ней и сказала: «Ни за что не догадаешься, что он только что сказал мне. Он только что сказал, что любит меня. Что за идиот». И с того момента Малахий больше никому не мог сказать, что любит их. Вероятно, она даже не подумала об этом. Но такое постоянно случается со многими детьми, когда им говорят, что они глупые или тупые, или унижают из-за того, что выражают себя так, как никогда уже не сделают этого вновь. Это поразило меня. Некоторые люди не осознают огромную ответственность, которая ложиться на них, когда они становятся родителями. Я говорю это просто для того, чтобы чувствовать себя ближе к маме. Она единственная, кто поддерживал мое здравомыслие. И продолжает это делать. Она по-прежнему остается тем человеком, к которому я приду, когда почувствую себя потерянной, или словно разваливающейся на части, или настолько чем-то взволнованной, что нужно будет с кем-нибудь поделиться. Просто она – это всё. И не только потому, что прекрасный человек; но твои родители – твои первые лидеры. По сути, они твой первый режиссер. Они – первые люди, к которым ты обратишься, чтобы узнать, что правильно, а что нет.

Фостер: Это верно. Я всегда сравнивала воспитание с режиссурой. Ты совершаешь два поступка: говоришь своему ребенку или человеку, с которым работаешь, что он может делать что угодно. Ты говоришь: «Давай, давай, давай». Ты – чирлидер. Но обратная сторона этого состоит в том, что ты заявляешь: «Тебе нужно успеть на поезд в 8:29. Поезд отходит от станции в 8:29, и мне нужно, чтобы ты попал на Пенн-стейшн [Пенсильванский вокзал] в 8:22». Дети нуждаются в любви и свободе, и они должны знать, что всё, что они делают, это нормально, что ты любишь их, а не унижаешь или заставляешь чувствовать себя маленькими или ничтожными из-за того, что они пытаются сделать. Но им также нужно знать, что есть некая иерархия, что кто-то руководит, кто-то смотрит на них и убеждается, что они не окажутся в ситуации, о которой потом будут рассказывать истории. Что они не просто барахтаются самим по себе.

Ронан: Я знаю, потому что творческие люди так и делают. Будь ты актером, режиссером, художником или певцом – если ты увлечен тем, что делаешь, то, находясь в правильной среде, можешь заниматься этим бесконечно. Это траектория движения, которая помогает процветать. Здорово слышать, что вы так говорите. Я никогда не режиссировала – с удовольствием попробовала бы, – но мне нравится следовать определенным правилам, будь то личная жизнь или работа. Я считаю, что во всём этом так много свободы, потому что ты знаешь, куда нужно двигаться, знаешь, где окажешься в конечном итоге. По пути можешь сверяться с картой. И это здорово, когда режиссер, как родитель, заставляет тебя чувствовать себя в безопасности и любимой. Потому что в конце дня актер – беззащитное существо, нуждающееся в дружественном подбадривании «Ты молодец».

Перевод выполнен Deruddy специально для сайта www.twilightrussia.ru и группы http://vk.com/twilightrussiavk. При копировании материала обязательно укажите активную ссылку на сайт, группу и автора перевода.