Это лето скорее мокрое, чем теплое. Ты всегда недолюбливала дождь. Он заставляет тебя грустить. Ты говорила, что это небо плачет за всех тех, кто уже устал делать это сам. Ты никогда не брала с собой зонт, и я отогревал тебя, продрогшую и промокшую, отпаивал чаем и ромом. Сегодня ты опять обязательно промокнешь, и я буду обнимать тебя, желая согреть. Жаль, не смогу заварить для тебя твой любимый чай… Сейчас ты кутаешься в мою старую теплую рубашку, которая стала для тебя лучшей домашней одеждой, и я очень хочу быть ею, потому что она все еще умеет приносить тепло.
Мы выходим из нашей квартиры, и я знаю, куда ты хочешь отправляешься. Я, как и прежде, следую за тобой по пятам. Ты погружена в свои размышления и совершенно не смотришь по сторонам, как будто окружающего мира и вовсе не существует. На улицах безлюдно. Только одинокие автомобили лениво ползут по дорогам, и вездесущий дождь обнимает город своим холодным мокрым покрывалом. Наш пляж все еще только наш. По крайней мере, сегодня, сейчас. Ты садишься на мокрый песок. Я молча устраиваюсь рядом. Солнце уже взошло, но о том, что оно есть где-то на небе, можно только догадываться. Тяжелые грязно-белые тучи плотно покрывают все небо, словно рыбья чешуя. Море сегодня темное. Никаких ярких красок. Как и в твоих глазах. Ты смотришь вдаль. Нет слез, но и жизни в твоих глазах тоже нет.
Я вспоминаю, как кружил тебя, держа на руках, как ты танцевала для меня в воде фламенко, и каскады брызг танцевали вместе с тобой разноцветной радугой, как мы целовались, лежа на теплом белом песке. И я рад, что испытал это с тобой, что в нашей жизни были такие беспечно счастливые моменты.
Дождь роняет на землю свои последние слезы, и небо немного проясняется. Ты настолько погружена в себя, что не замечаешь, как на пляже начинают появляться люди. Он больше не наш с тобой, и ты поднимаешься, даже не отряхивая прилипший к джинсам песок. Мы идем в наше кафе, и ты заказываешь латте и вафли с вишней для себя и эспрессо для меня. Ты никогда не приходишь сюда в другой компании. Это место, как и пляж, только наше. Я вспоминаю, как в темные времена мы шли каждый вечер гулять по местам наших встреч: вечерний бульвар, раскрашенная разноцветными огнями набережная, в кафе тот же стол, в кино тот же ряд… Ты не видела ни зелени в парке, ни соленого аромата моря, ни фильма в кинотеатре. Я просто следовал за тобой, держал за руку и целовал твои покрасневшие от слез глаза.
Мы идем в парк к нашему фонтану. Мы проводили здесь почти каждое субботнее утро. Иногда ты делала графические зарисовки. Ты любила смотреть на маленьких детей, пускающих бумажные кораблики в фонтане и гоняющих голубей. Но чаще мы смотрели на уличных танцоров. Ты говорила, что вы – родственные души, что ты создаешь рисунки на холсте и бумаге, они же рисуют своими телами на улицах, сценах и даже в воздухе. Ты ловила каждое движение, каждый взмах руки, каждый прыжок, падение или замирание, чтобы потом воплотить в картинах. Ты называла их художниками пространства. А я просто прижимал тебя к себе покрепче, целовал твою так вкусно пахнущую макушку и ловил твои восхищенные взгляды. Я завидовал танцорам, потому что в такие моменты они всецело владели твоим вниманием. В тебе включалась твоя творческая сущность, и магия их движений целиком поглощала тебя, завороженную красотой их рисующих в пространстве тел. Однажды я попробовал одну из этих их танцевально-акробатических фишек. Закончилось все огромной ссадиной на щеке, вывернутой лодыжкой и многочисленными синяками. Ты сначала очень перепугалась, но потом хохотала до слез, уверяя меня, что я все равно самая главная часть твоей жизни, что ты любишь меня и не умеющего танцевать тоже, что ты любишь просто меня, без всех этих умений и талантов.
Мы любили сидеть под одним и тем же кленом. С того места открывается замечательный вид на всю площадь у фонтана. Туда ты сейчас и направляешься. Садишься на траву, опираясь спиной на дерево, прислоняешь голову затылком к стволу. Я сажусь рядом. Ты закрываешь глаза и едва уловимо улыбаешься сама себе. И я очень счастлив видеть на твоем лице даже такую улыбку вместо слез. Я рад, что ты чаще вспоминаешь наши счастливые моменты и можешь, как и я, радоваться, что они были.
Танцоры начинают свое представление, но ты не открываешь глаз, чтобы их увидеть. Из-под сжатых ресниц скатываются несколько соленых прозрачных жемчужин. Пытаюсь поймать их губами, но они быстрее меня. Ты все еще слегка улыбаешься и не открываешь глаз.
Становится теплее, и кое-где в просветах облаков проглядывает солнце. Парк заполняют семьи с малышами, шумные стайки молодежи, влюбленные парочки, любители поваляться в траве и почитать на природе. Город живет своей жизнью. Ничего не изменилось…
Ты отрываешься от клена и идешь через парк к выходу. Я следую за тобой, будто привязанный. Ты не натыкаешься ни на кого из прохожих только потому, что я направляю их в сторону от тебя. Мы идем через место, которое стало бы для меня самым страшным кошмаром, если бы я мог спать. Однажды ты стояла на этом мосту и смотрела вниз, будто где-то там было твое спасение. Я не хотел верить, что ты шагнешь в эту пропасть. Я не хотел видеть в тебе пустую сломанную куклу. Ты всегда была сильной. Намного сильнее меня. Ты всегда могла найти нужные слова, когда я отчаивался. Ты всегда вселяла в меня уверенность, когда я сомневался. Но там, на мосту, я видел совсем другого человека, не тебя. Я испугался отчаяния в твоих глазах. Глубина пропасти под мостом гипнотизировала тебя, ты не могла оторвать от нее своего взгляда. Она звала, манила обещанием покоя. Ты подалась к ней всем телом, но пока не отпустила рук от перил. Я не мог ни удержать тебя, ни поймать. Я уговаривал, кричал, умолял, угрожал. Но ты не слышала. Паника завладела мной. Я хотел остановить тебя, но не знал, как. Я вспугнул стайку птиц, которые шумно захлопали своими крыльями, их крики взорвали монотонный гул воды и автомагистрали. Ты вздрогнула, и липкий гипноз потерял свою власть над тобой. Ты стряхнула с себя это оцепенение, несколько раз моргнула и вернулась в безопасность. Ты еще долго сидела на мосту, пока вокруг не спеша сгущались сумерки. Пелена слез скрывала от тебя окружающий мир. Некоторые прохожие пытались заговорить с тобой, но, не увидев никакой реакции, бросали свои попытки. Я сидел рядом, уткнувшись лбом в твое плечо. Я хотел почувствовать облегчение, но оно все не приходило. Я стал бояться за тебя. Решил, что буду в десятки, сотни, тысячи раз внимательнее ко всему, что творится вокруг тебя.
Было далеко за полночь, когда ты, наконец, пришла в себя и направилась в сторону дома. В ту ночь ты на удивление быстро забылась во сне, сжимая в ладошке браслет, который я не успел подарить тебе. Ты не любила и не носила украшения. Единственное, чего у тебя было в изобилии всяких размеров, цветов и форм, – это браслеты. Я шутил, что в твоей крови, наверное, есть какая-то доля востока времен Шахерезады. Твои запястья всегда украшали далеко не один и не два браслета. Однажды я насчитал дюжину. Я шутил, что подарю тебе наручники, они ведь тоже застегиваются вокруг запястий, и такой экзотики у тебя еще нет. Этот браслет я хотел подарить тебе на двадцать второй день рождения. Я спрятал его среди своей одежды.
Ты нашла его, когда потрошила шкаф, пытаясь вместе с моей одеждой выбросить меня из своей головы. Коробочка выпала, издав негромкий жалобный звук при соприкосновении с паркетом. Ты мгновенно опомнилась, дрожащими руками открыла черную бархатную шкатулку. Я замер, не в силах предугадать твою реакцию. Ты достала браслет, и когда прочла гравировку на его внутренней стороне, опустилась на пол, на кучу из одежды, которую успела выбросить из шкафа. Ты прорыдала на полу всю ночь. Я гладил тебя по волосам и спине и ненавидел себя, что мне хватило смелости только на то, чтобы написать эти слова на браслете. В тот момент я сожалел, что вообще решился спросить тебя об этом. Но с другой стороны, я хотел, чтобы ты знала. Я хотел видеть твои глаза, когда ты прочтешь, и услышать заветное «да». Жаль, не успел.
С той ночи на твоей руке остался всего один браслет. Ты почти никогда не снимаешь его. Иногда ты проверяешь, на месте ли он, боясь потерять, будто он – нечто очень драгоценное. И ты нежно касаешься его пальцами, когда неприятности чудом проходят стороной. Будто знаешь, что это я забочусь о тебе. Я очень хочу, чтобы ты это знала. Ты не одна. Я не бросил тебя. Я с тобой. Навеки.
Мост остается позади. Над ним, как над радугой после дождя, все ярче разгорается солнце, расплавляя своими жаркими летними лучами сахарные облака. Твоя одежда уже почти высохла. Это хорошо. Гораздо меньше шансов заболеть после такого мокрого утра. Ты покупаешь два билета в кино, и мы садимся на наши обычные места в темном зале. Фильм уже начался. В зале еще трое таких же ценителей старого кино, как мы с тобой. Это не очень популярный фильм. Здесь не показывают современные блокбастеры. Мы смотрели его уже раз двадцать. Я, как обычно, держу твою маленькую ладошку в своей. Очень хочу, чтобы ты склонила голову к моему плечу, как делала это раньше. Ты подвигаешься ближе ко мне и касаешься другой рукой браслета. И я радуюсь, что мы так близко друг к другу. Как раньше. Сейчас мне хорошо. И я забываю, кто я. Сейчас это просто я, каким всегда был с тобой.
Фильм закончился, но ты, кажется, этого не замечаешь. Не удивительно, ты все время смотрела сквозь экран. Тебя окликают и просят покинуть зал. Мы выходим в город как будто в другой день. От дождя не осталось даже напоминаний. Ты бормочешь что-то про очки и прикрываешь лицо ладошкой словно козырьком. Мы двигаемся в сторону дома. Обычно ты делаешь небольшой круг, чтобы обойти этот квартал и автомобильную стоянку. С того самого происшествия ты не была там. В тот день я думал, что не справлюсь. Когда они преградили тебе дорогу, я просто выл от своего бессилия. Мне хотелось уничтожить их, чтобы ни следа, ни памяти о них не осталось ни в этом городе, ни на этой планете.
Ты пыталась просто пройти мимо, не обращая внимания и не реагируя на скабрезные словечки. Но это завело их еще больше. Ты пнула одного ногой в пах, он согнулся, извергая из своего грязного рта не менее грязные ругательства, отчего двое других просто заржали, хватая тебя за руки и выкрикивая что-то о страстной строптивой натуре брюнеток. Я смерчем носился по стоянке, задевая автомобили, в которых тут же начинала орать сигнализация. Кажется, я включил их все. Вой стоял такой, что даже мои уши с трудом выдерживали. Из окон окрестных домов стали выглядывать люди, удивленные, оглушенные и встревоженные одновременно. Пока троица сомневалась, стоит ли им продолжать начатое, я схватил тебя за руку и потянул подальше оттуда. Увидев такси, мы юркнули на заднее сиденье, хоть ехать было всего два квартала. Ты вцепилась пальцами в браслет и слезы градом посыпались из твоих глаз. Таксист спросил, может ли он чем-то помочь. В ответ ты только покачала головой и заплакала еще сильнее. Ты никому так и не рассказала об этом. Ты вообще почти не говоришь о себе.
Дома мы не задерживаемся. Ты снимаешь джинсы, они все-таки местами еще влажные, убираешь волосы в высокий хвост на затылке. Я всегда любил видеть твою изящную шею. Ты достаешь из шкафа то самое ярко-голубое платье с белой вязью по всему нижнему краю юбки, которое было на тебе в утро нашей встречи. Ты одеваешь его только в одном случае. И я понимаю, куда мы направимся дальше.
Ты покупаешь в цветочном магазине белые фрезии в корзинке с гидропоникой. Я всегда дарил их тебе. Теперь ты приносишь их для меня. А я каждый раз вспоминаю, как засыпал тебя цветами в твой первый для меня день рождения. Ты пригласила меня на вечеринку. Я еще не знал, какие цветы тебе дарить, поэтому каждый час посылал разные. Позже я, конечно, узнал, что ты любишь фрезии – белоснежные, розовые, сиреневые, ярко-желтые. Но в тот день к вечеру твоя квартира была похожа на цветочную лавку. Когда я пришел, твоя подружка была готова похоронить меня под присланными мною же цветами, потому что на такое количество букетов ваше скромное жилище рассчитано не было. Хотя, скорее всего, она переживала, что ее самой не будет видно из-за высоких букетов. Ты посмеялась над ней, пригрозив, что если она не замолчит, то мы сбежим с вечеринки. Я был бы счастлив такому повороту событий, потому что хотел остаться с тобой наедине, без назойливых взглядов, бестактных вопросов и громких поздравлений. Казалось, что этого хотела и ты.
Мы болтали о всякой всячине, и я чувствовал, будто знаю тебя всю жизнь. Твоя подруга безуспешно пыталась разделить нас, чтобы ты пообщалась и с другими гостями. Но тебе это было не интересно. А я был в восторге от того, что сижу так близко к тебе. Я видел, что все, что чувствую я сам, взаимно, и это кружило голову лучше любой карусели. А потом ты меня поцеловала, и я понял, что мир навсегда исчез для меня, ведь теперь мой мир – это ты. Я улыбаюсь, потому что до сих пор чувствую то же самое.
Мы садимся в твой мини купер и едем в противоположную от побережья сторону через весь город. Ты больше не слушаешь музыку за рулем. Я пытаюсь исправить эту оглушительную тишину и напеваю тебе любимые песни.
Мы подъезжаем к белым воротам. Здесь тихо и зелено. Как и должно быть. Только деревья, серые камни и цветы. Мы идем знакомой дорожкой. Ты садишься на колени у серого мраморного памятника. Ты всегда приходишь сюда одна. Ты никогда ничего не говоришь. Ты никогда не позволяешь себе здесь плакать, словно боишься расстроить меня. Только все время теребишь браслет.
Сегодня тебе исполнилось двадцать шесть. Сегодня четыре года, как ты возненавидела эту дату. Сегодня четыре года с того момента, как я спешил к тебе с корзиной твоих любимых пестрых фрезий. Сегодня четыре года с тех пор, как пьяный водитель на грузовике пронеся через перекресток на красный. Сегодня четыре года с тех пор, как меня не стало.
Сегодня ты снова молчишь. А я говорю тебе о том, что скучаю, что буду и дальше заботиться о тебе. Буду разгонять тучи над твоей головой, буду будить уснувших за рулем водителей, буду зажигать для тебя звезды и фонари на темных улицах, буду открывать для тебя новые двери, если вдруг нужные закроются, буду спасительным маяком в море твоей жизни. Я просто буду рядом.
Ты целуешь свои пальцы, касаешься ими холодного серого камня и произносишь:
- Я все еще люблю тебя, Эдвард.
И я тебя, малышка. И буду любить. Всегда.