Глава 20. Она принимает решение.

Джейкоб шевелится, и я прячу нож за спиной.

Моя принцесса, ты вернулась, - говорит он, его голос, звучащий в моей голове, кажется немного… печальным, может? Разочарованным?

- Привет, Джейкоб, - произношу я, стараясь звучать нормально.

Что это? – спрашивает он, медленно и осторожно подходя, будто его суставы болят. Он стряхивает с себя листву дерева Сета, мотая головой. Такое щенячье движение, но в нем есть некая важность и усталость, поселившаяся в нем, что он кажется неизмеримо старше меня.

Я больше не могу сдерживать себя. Чуть ли не плачу.

- О Джейкоб, - шепчу я.

Кажется, он сразу меня понял.

Теперь ты знаешь, почему ты могла меня видеть.

Я киваю. – Мое сердце. Часть его в тебе. – Помещаю свободную ладонь на грудь, чувствуя кончиками пальцев биение сердца, переживающего за своего собрата, живущего в теле верного беззащитного существа – нет, поправляю я себя, [/i]не существа, черт возьми, а друга[/i] – напротив меня.

Рад, что ты вспомнила, - бесхитростно говорит он. – Я хотел, чтобы ты сделала это самостоятельно.

- Я была очень близко к тебе, положив голову на твой бок, - произношу я. Неспособная смотреть на него, закрываю глаза. – Я могла чувствовать твое дыхание, пульс, и будто твои воспоминания влились в меня. Я снова была ребенком, твоей Принцессой Иззи.

Я скучаю по ней, - говорит он.

- Ты знаешь, я не могла оставаться такой навечно.

Знаю.

- Я должна была вырасти. Но мне жаль, что я так надолго ушла, что ты не мог наблюдать за моими изменениями. Жаль, что мы потеряли столько времени. Жаль, что теперь мы чужие друг другу.

Это то, чего ты хотела, моя принцесса. Я не мог отказать тебе.

Нож в руке трепещет. – Но, Джейкоб, - говорю я, боясь выпускать воздух из легких. – Я не могу сделать этого. Не буду. – И нож выскальзывает из рук и с грохотом падает на камень позади меня.

Джейкоб серьезно смотрит на меня.

Я служу тебе, моя принцесса. Делай то, что должна, - настаивает он на своем, смотря мне прямо в лицо, его глаза наполнены решимостью, в них ни толики страха.

- Я не сделаю этого! – говорю я, отступая от него, наступаю на нож, порезавшись. Мучительная боль, и я падаю на бок, держа ногу и хватая ртом воздух, наблюдаю за тем, как кровь медленно сочится из раны, густая, почти черная, поскольку смешивается с грязью на подошве ноги. Будто яд на ноже. Ощущения от пореза обсидианом были совершенно другими. Этот нож, та вещь, что дала жизнь Камню – зло. Я чувствую это. Чувствую, как ненависть бежит по моим венам. Не хочу, чтобы она достигла моего сердца.

Бегу к потоку, к Истоку, прихрамывая и оставляя кровавую полосу за собой. Джейкоб тихо следует за мной на удобном расстоянии. Добираюсь до края воды и погружаю в нее ногу. Поток леденящей чистой воды. Когда я вытаскиваю ногу, лишь тонкая струйка крови, теперь алой, непохожей на смолу, течет из пореза. В моей крови теперь нет яда?

- Со мной все в порядке, Джейкоб? Есть во мне яд?

Джейкоб подходит и обнюхивает мою ногу, осторожно облизав ее, вскрыв рану.

Думаю, твоя кровь чиста.

- Что мне делать? – спрашиваю я скорее себя, нежели его.

С тобой все будет хорошо. Яда нет. Ты будешь жить.

- Ты знаешь, что я не это имела в виду, Джейкоб.

Он молчит. Я обнимаю его, и наши головы соприкасаются, слушаем мчащуюся воду. Я вспоминаю, как он толкнул меня в поток, когда я боялась его, когда он сказал мне, что не может обещать, что не убьет меня.

Что ты хочешь, чтобы я сказал, моя принцесса?

- Белла, - говорю я. – Меня зовут Белла. Я не принцесса. Я не заслуживаю быть ею. Я просто… Белла. И это все, кем я когда-либо буду.

Не говори так, - произносит Джейкоб. – Я многое могу вынести, но не это. Пожалуйста, позволь мне называть тебя моей принцессой. Это единственное, что не изменилось. Мне нужно это.

Он никогда ни о чем не просил меня, по крайней мере, насколько помню. И я снова думаю, насколько я эгоистична, что сбежала из этого мира, что боялась всерьез предложить себя Камню в обмен на Сета, что думаю о вырезании сердца Джейкоба, и теперь, даже теперь эгоистична настолько, что желаю, чтобы он называл меня Беллой. Я лишила его всех радостей, последней радости, оставленной ему.

- Конечно, Джейкоб. Прости. Я твоя принцесса.

Позволяю ноге вновь оказаться в ледяной воде и, даже притом, что Джейкоб сказал, что моя кровь чиста, я чувствую себя подобно яду. Я – яд, потому что в глубине души знаю, что обменяю жизнь Джейкоба на сердцебиение Эдварда. Все повторяю себе, что это для Элис и миссис Каллен, его невесты, а в глубине души знаю, что это для себя. Поскольку я нуждаюсь в его жизни. И для чего? Чтобы он и дальше не подозревал о моем существовании? Потому что я нуждаюсь в нем в своем безумном выдуманном мире, где он, возможно, однажды узнает, что я существую?

В одно мгновение, в один удар сердца мы разделяемся, я бы бросила навсегда Джейкоба ради Эдварда. Я бы смирилась с этим, если бы мне не надо было сделать это своими руками. И это делает меня чем-то худшим, нежели просто предателем; это делает меня трусом. И Джейкоб знает, что я бы бросила его. Абсолютно точно. Он знает обо всех моих темных мыслях, потому что мы делим на двоих одно сердце.

Давай вернемся обратно, - говорит он, смотря на мою ногу. – Думаю, с тобой все в порядке. Это был не глубокий порез. – И покорно, опустив голову, он отводит меня обратно во внутренний двор, к дереву Сета и кактусу Леи.

И к каменному ножу, мерцающему на свету, что просачивается через ветви дерева Сета, абсолютно голые.


Яркий солнечный луч падает мне на глаза через жалюзи, и я чувствую себя подобно свечке. Ноги болят, но когда я сажусь, чтобы осмотреть их, оказывается, что с ними все в порядке. От тяжести в сердце становится тяжело дышать. О, Джейкоб. Что мне делать?

Протираю глаза и пытаюсь разработать суставы. Слышу Розали, все еще посапывающую на диване, ее лицо скрыто мускулистыми бедрами ее драгоценного Ночного Грома. Сегодня воскресенье. Неделю назад Розали спала здесь, составляя мне компанию во время моего бодрствования, в моем молении о чаше¹, прежде чем я улетела в Форкс. И теперь она здесь, чтобы отпраздновать мое возвращение. Часть меня не верила, что я вернусь сюда. И она ждала меня в начале и конце поездки, даже не спрашивая причину моего возвращения домой.

Принимаю душ, довольная тем, что вернулась в свою знакомую ванную, но грущу, скучая о треснувшей мыльнице, о малом чувстве безопасности в ванной Форкса. Помещаю руку на холодную промышленную плитку безликой ванной комнаты, жалея, что отражение моей руки не могло встретиться со мной настоящей, как в доме моего отца в Форксе. Я бы не отказалась быть отражением, если бы настоящая я могла быть там с Чарли. Закрываю глаза, когда поток воды начитает течь по волосам, смывая с меня запах самолета и паники. С закрытыми глазами я воображаю себя в ванной в доме Чарли. Когда я снова их открываю, на меня обрушивается действительность; вздрагиваю от того, что снова в душе в Бостоне. Часть меня чувствует себя обманутой, что я все еще не в штате Вашингтон, все еще не под крышей дома отца. Когда я закрываю глаза, я все еще там. Почему я не могу заставить воображение стать реальностью, когда я их открываю?

Оцепенело мою голову, пытаясь подавить слезы. Не знаю точно, почему мне так грустно. Из-за Джейкоба? Потому что скучаю по Чарли? Потому что боюсь больше никогда не увидеть Чарли? Потому что не хочу признавать, что Эдвард Каллен действительно мертв?

Позволяю потокам воды смыть шампунь с волос, обнимаю себя руками за талию, и вода скапливается на сгибе локтей. Чувствую себя деревом под внезапным летним ливнем, неподвижным, неизменным, бесчувственным. Хочу не чувствовать. Я слишком много чувствую. Печалюсь из-за всего. Скучаю по всему, всем. Думаю о дереве Сета и представляю себя закутанной в стволе, обернутой тонкой ивовой корой. Возможно, там я была бы в безопасности. Я так устала чувствовать.

Не хочу, чтобы Роуз пришлось принимать ледяной душ, поэтому останавливаю свои мысли, чтобы выключить воду; дрожу от холодного воздуха, незаметно надвигающегося на матово-стеклянное окно. Она еще мягко похрапывает, когда я выхожу из ванной, обернутая в полотенце, и начинает шевелиться только тогда, когда я надеваю теплое белье и несколько слоев одежды.

- Доброе утро, лузер, - радостно произносит она, после того, как отбрасывает Ночного Грома к журнальному столику, вяло вытягивая руки над головой.

- Ночной Гром скакал на тебе всю ночь, да? – спрашиваю я, наклоняясь и закручивая волосы в полотенце. – Он так энергично сидел на твоем лице, - добавляю я, вовремя выпрямляясь и отскакивая, чтобы не позволить руке мисс Розали ударить меня по заднице.

- Ты просто ревнуешь, - фыркает Розали, подтягивая свой конский хвост. – Ревнуешь, что Ночной Гром выбрал не тебя. Он такой внимательный возлюбленный, и он каждый день меняет набедренную повязку.

Господи, благослови Розали. Я хихикаю, и угрюмая девочка из душа прячется в тени. Это я, эта хихикающая девочка, та, которую вызывает Розали; это Белла Свон.

Так почему же в груди все тот же страх? Внезапная боль в ноге возвращает меня. Джейкоб. Что случится с Джейкобом?

- Торговец Джо²? – спрашивает Розали, распутывая наушники от iPod’а и убирая их в сумку.

- Но сегодня не суббота, - отвечаю я.

Розали пожимает плечами. – Вчера тебя здесь не было. Пребывание с Беллабэнд более важная вещь, нежели посещение магазина в надлежащий день.

- Конечно. – Честно говоря, я действительно чувствовала угрызения совести вчера утром, понимая, что скучаю по нашему еженедельному ритуалу. – Сначала пойдешь в душ?

- Не-а, я всем и такой нравлюсь, - отвечает Розали, направляясь в ванную, где брызгает на лицо немного воды.

Мы обе готовы противостоять сильному морозу, и, несмотря на холод, который нападает на нас, как только мы выходим из здания, я чувствую тепло в сердце, когда иду по тротуару рядом со своей подругой Розали. Хорошо вернуться.

Мы идем по Бойлстон-Стрит, и когда от ветра мерзнут щеки, и я щурюсь от песка и соли с тротуара, то чувствую, что это место тоже мой дом. Prudential Building³ – дружелюбный знакомый гигант, и я чувствую желание махнуть ему рукой, когда мы направляемся в ТД. Но вижу бостонский полицейский автомобиль, проезжающий мимо, и внезапно мое сердце вновь раскалывается надвое, одна ноющая часть в трех тысячах милях рядом с Чарли. Не думаю, что та часть моего сердца пытается вернуться в Бостон, или что половинка, оставшаяся во мне, желает выпрыгнуть из груди, чтобы присоединиться к другой в Форксе. Пытаюсь сосредоточиться на сиянии Розали, но это тяжело, когда часть меня чувствует отсутствие другой.

Вздыхаю, потому что рядом со мной никогда не будет всех тех, кого я люблю, в одном и том же месте. Мир слишком большой, мое тело слишком маленькое, слишком ограниченное. Смаргиваю слезы и пытаюсь максимально насладиться днем с Розали, моей яркой Розали.

Мы с Рози направляемся в дальний угол с образцами, и я выпиваю два бумажных наперстка лаймада⁴, пока она налегает на кофе. Сегодня одноразовые стаканчики наполнены соевым соусом с миндалем, так что мы берем по пять порций и выпиваем их залпом, как стаканы с текилой. Это почти похоже на наш обычный субботний ритуал, за исключением того, что мой разум знает, что сегодня воскресенье. Не совсем то, и, так или иначе, я чувствую себя обманутой.

Когда мы поднимаемся на эскалаторе, возвращаясь к выходу на улицу, Розали спрашивает:
- Ну что, Беллапотамус, чем хочешь заняться сегодня?

Я хочу остаться с ней и получить частичку ее света, чтобы отгородиться от чувства, что я разделена со всеми, кого люблю, разлетевшимися повсюду, как обломки после взрыва. Но что-то говорит мне, что я должна быть одна. Я не смогу вечно убегать от своей головы. Я собираюсь найти что-нибудь интересное в этом дне.

- Думаю, мне надо побыть наедине с собой некоторое время, - отвечаю я, смотря на свои ноги, чтобы те не стали завтраком эскалатора.

- Замечательно, - говорит она, застегивая свою ретро лыжную куртку, прежде чем выйти в ветреный туннель Бойлстон-Стрит. – У меня есть куча дерьма, которую мне надо прочесть, но ты знаешь, где меня найти. – Она обнимает меня, когда мы уже снаружи, и я скольжу на льду, мое равновесие потревожено ее объятьем. Но Розали – кремень, даже не шелохнулась, так же как и в зоне получения багажа вчера вечером, и она поддерживает меня прежде, чем мои колени стремятся удариться об землю. - Полегче, Белла Команечи⁵, - говорит она, крепко держа меня за локти.

- Все хорошо, - отвечаю я, выпрямляюсь и смотрю по сторонам, чтобы узнать, не смеется ли кто над моей неуклюжестью. – Спасибо.

- В любое время, шлюшка, - отвечает она, бодро похлопывая меня по щекам. Она привыкла меня контролировать. Иногда мне кажется, что она наблюдает за мной как озабоченная мамаша, высматривающая всевозможные острые углы или скользкие поверхности, пытаясь предугадать, где в следующий момент я могу упасть. Она обычно оказывается там прежде, чем я ударяюсь, ловя меня крепкими руками, ставя меня на ноги.

Наблюдаю, как она возвращается к Мэсс Авеню. Я знаю, что ее день будет заполнен чтением и заметками в теплой удобной библиотеке ее юридической школы. Я навещала ее там с кексами Хостесс⁶, ввозила контрабандой свой рюкзак, чтобы помочь ей пережить вечера перед сессией, изо всех сил стараясь выглядеть обычным посетителем, чтобы охранники библиотеки не обыскали мою сумку до того, как я передам товар. Приятно вернуться в чрево студенческой жизни и готической архитектуры, но это лишь ложное чувство безопасности, потому что знаю, что в действительности не принадлежу этому месту. Темные, заплесневелые книги, стоящие на полках и строго смотрящие на меня, так что я почти слышу, как они шипят: «Самозванка».

Как только Роузи исчезает за углом, я продолжаю просто идти. Не уверена, куда именно направляюсь, но знаю, что должна куда-нибудь пойти. Позволяю ногам вести меня вперед, ступни уже окоченели. Поднимаю руку, чтобы почувствовать, как мокрые волосы выбиваются из-под берета, пряди покрыты инеем. Они не кажутся частью моего тела. Знаю, волосы не живые, но все же странно не ощущать их… отдельно от себя; убираю руки от волос. Какое-то плохое чувство поселилось в животе.

Иду, пристально смотря под ноги, и останавливаюсь, когда, кажется, слышу звук органа. Осматриваясь, понимаю, что оказалась возле церкви; с большой буквы.

Это был обычный день как сегодня, и я была все еще студентом Лонгфелло, первый курс, и в дни как этот, мне хотелось просто идти, куда глаза глядят... Я проспала и пропустила бранч, но Роуз предусмотрительно захватила для меня сэндвич и оставила его на моем столе. Одевшись, я направилась блуждать по городу, на ходу поедая замерзший английский маффин и позволяя ногам направлять меня. Какое-то чувство сопровождало меня. Тянуло куда-то тяжестью в животе. Спускаюсь в метро и еду в нем некоторое время, наблюдая за воскресными туристами в обнимку с картами, недавно купившими кепки Рэд Сокс. Вышла на Хайнс, потому что знала, что должна оказаться там.

Казалось, я не владею собственным телом, будто я была запрограммированным роботом или выполняла одно и то же действие миллионы раз. Следя за движением машин, я пересекаю улицы, блуждая по тротуарам, пока ритмичная мелодия не окружает меня и не ведет к ее источнику. Будто мелодия была материальной нитью, обвязанной вокруг моей талии, из шара пряжи, выводящей меня из лабиринта Минотавра. Выбора не было, я следую за ней. И оказываюсь перед этой церковью, Церковь Божьей Матери. Литургии закончены, но самую красивую мелодию играл орган внутри.

Прошли годы с тех пор, как я была в церкви – полагаю, маленькая часовня в школе Форкса была последней, если она в счет. Я открыла тяжелые двери и почувствовала яркий запах ладана, пропитанный маслом дерева, именинного торта, вокруг которого витал аромат свечей. И здесь звучала та мелодия.

Перекрестилась со святой водой и преклонила колено, действуя как католик после ухода из католической школы. Даже если я не была уверена в том, что верю, я уважала эти здания, этих людей, что молились внутри. Я уважала любого, кто способен так сильно верить в нечто невидимое, кто мог найти покой в слепой вере, особенно с тех пор, как начала сомневаться в том, кто я и всего бояться. Я завидовала людям, которые нашли здесь успокоение.

Я следовала за музыкой к ложе хора у стены церкви. Молодой человек, повернувшийся ко мне спиной, играл на органе. Он играл эту мелодию снова и снова, регулируя педалью звук, я ощущала такую радость, исходящую от него через его белую рубашку. Я была увлечена им, как моль искусственным светом, и прежде, чем я узнала его, я оказалась за его плечом. Потянула руку, и она коснулась его предплечья.

Он удивленно остановился, мелодия оборвалась, зависла в воздухе как дым, и он повернулся посмотреть на меня.

Сердце остановилось.

Эдвард Каллен.

- Чт… эм… прости, - сказала я, убирая руку и уставившись на ноги.

Он по-доброму засмеялся, и провел рукой по волосам. – Ох, ты просто испугала меня, всего-то.

- Что… что ты здесь делаешь? – спросила я. Эдвард Каллен не должен был быть в Бостоне. После выпуска он поступил в Северо-западный университет⁷; в этом я была уверена. Это мне сказала Анжела, как только услышала, что он принят, и это было указано в наших выпускных листах.

Он снова улыбнулся. – Практикуюсь. Прости, это отвлекло тебя от молитвы? Я почти закончил.

Он не помнил меня. Знаю, я изменилась; другая прическа, веду себя более уверенно, чем в средней школе, но, тем не менее, я отличалась от себя прежней не настолько сильно.

Должна ли я спросить, почему он не в университете? Или это покажется навязчивым? – задумалась я. Я струсила. Он не поймет, раз он не узнал меня.

- Что ты играл? – спросила я, тихо произнося слова, эхо разлетелось по всему огромному помещению. – Красиво.

- Это Бах, - ответил он. – Называется «Wachet auf, ruft uns die Stimme».

- Проснись, голос зовет тебя, - пробормотала я, переводя.

- Говоришь по-немецки? – спросил он, слегка улыбаясь, когда перелистывал партитуру.

- Занималась в школе. Разве ты не слишком… молод, чтобы быть органистом? – Я решила, что раз я не знакома ему, то могу задавать вопросы, не представляясь ему слишком странной.

Его глаза улыбались вместе с улыбкой, как я и помнила. Даже после трех лет вдали от него, это зрелище выбило из легких воздух. – Я работаю здесь на выходных. Я студент консерватории.

Он должен быть в Северо-западном университете. Почему он здесь?

- Ты… ты там долго учился? – И я быстро добавила: - Ты так красиво играешь; ты не особо нуждаешься в обучении.

- Ох, все же у меня есть несколько лет в запасе. Видишь ли, в этом году я перевелся из Северо-западного института. – Он засмеялся. – Понятия не имею, почему я рассказываю тебе историю своей жизни.

- Прости, что прервала тебя, - сказала я, переминаясь с ноги на ногу. – Пожалуйста, не позволяй мне прерывать твои занятия. Ничего, если я немного послушаю? Та мелодия… не могу описать, но она что-то меняет здесь. – Я указала на свое сердце, чувствуя себя глупо, мои слова столь неуклюжие и неуверенные, грубо звучащие по сравнению с его игрой и спокойствием в воздухе этой церкви.

- Конечно, я не возражаю, - пробормотал он, поворачиваясь к партитуре. Он некоторое время сжимал и разжимал ладони, прежде чем отрегулировать регистры органа и начать играть. Снова разлилась красивая ритмичная мелодия, мягко раскачивающая меня, и затем она становится сильной и торжественной. Не имею ни малейшего понятия, о чем была эта мелодия, но она была настолько наполнена радостью и надеждой, ритм пульсировал в воздухе, словно сердцебиение. Это было живое музыкальное произведение, и я с жадностью наблюдала за Эдвардом, склонившимся над клавишами, его волосами, глазами, его взглядом, излучающим удовольствие, созданное этой величественной музыкой, текущей по нему подобно электричеству. Я помнила тот взгляд. Я скучаю по нему.

Он закончил мелодию и повернулся на скамье ко мне. – Я Эдвард Каллен, - сказал он, протягивая руку.

Он действительно не помнил меня, вообще. Даже мысль узнавания не мелькнула в его взгляде, ни морщинки между бровей в призрачном чувстве дежа вю.

Начала протягивать руку, чтобы пожать его, но остановилась на полпути. – Я… я никто, - произнесла я, затем повернулась и побежала из церкви, уверенна, что озадаченный взгляд Эдварда Каллена следил за мной.

Почему я не остановилась? Почему не сказала: «Эдвард? Это, правда, ты?» Было слишком поздно, когда он представился. Я чувствовала себя глупо, как сталкер. Он, должно быть, подумал, что я преследовала его или что-то в этом роде. И затем унижение от необходимости напомнить ему, что он знал меня, что он знал меня с тринадцати лет, что я любила его так долго…. Это было слишком.

Конечно, я никогда не получаю того, чего хочу, потому что я слишком боюсь сражаться. Слишком боюсь следовать одной линии. Я предрекаю, что буду отвергнута, поэтому заранее вычеркиваю себя из уравнения. Потому что в глубине души я знаю, что ничего не стою. Кто выбрал бы меня? Кто захотел бы быть со мной? Кто нашел бы во мне ценность? И поэтому я оставила художественную школу, и поэтому я не могу представиться Эдварду Каллену, у которого не было воспоминаний обо мне.

Стою у церкви некоторое время, просто слушая. Понимаю, что никто не играет. Мой разум лишь играл со мной. И как я делала много воскресений назад, я вхожу в церковь Святой Матери, осматриваюсь и останавливаюсь у картины Четвертого Стояния: Иисус встречает свою Мать. Изучаю изображение его матери, стоящей там, плачущей, наблюдающей за ним в последний раз, зная, что он осужден на смерть, что он скоро умрет на ее глазах. Ребенок, который рос в ней, двигался. Я думаю о миссис Каллен и о горе, с которым она столкнулась уже дважды за свою относительно короткую жизнь, и я знаю, что должна сделать все, чтобы вернуть его.

Останавливаюсь у органа, закрытого перед переездом, провожу рукой по деревянной скамье. Он был здесь однажды, много раз, думаю я про себя, когда ухожу спокойно и печально, в этот раз не убегая.

Когда иду обратно к своей квартире, я снова думаю о том воскресном дне, как шла обратно в общежитие Лонгфелло и как после кинулась к компьютеру. Включила его и вбила в Гугле: «Эдвард Каллен», чтобы посмотреть, что смогу найти. Он был занесен в несколько списков выступлений в консерватории за последние несколько месяцев, а до этого в некоторые мероприятия в Северо-западном. Подумать только, он был в этом городе, в моем городе, на протяжении года. Если бы я была особенной, я бы почувствовала его присутствие. Если бы я была особенной, напомнила я себе, он узнал бы меня.

После того дня я искала Эдварда Каллена повсюду, потому что знала, что он жил в моем городе. Он был здесь. Он был рядом со мной. Так близко и далеко одновременно. Все же я никогда не переставала его искать. Иногда я думала, что нашла его, но была слишком застенчивой, чтобы приблизиться. И теперь слишком поздно.

Я вернулась в квартиру и уже опустошена, вероятно, последствия вчерашнего ужаса в самолете. Я так сильно хочу спать, но я также боюсь того, что не знаю, что собираюсь сделать с Джейкобом.

Не заставляй меня выбирать! – кричу я мысленно, кричу, будто Джеймс может слышать меня. И я не уверена, я это отвечаю или Джеймс, когда слышу голос в голове, говорящий: «Но ты уже выбрала».

Я вздыхаю, стягивая ботинки и носки, и устало направляюсь к кровати, засыпая на покрывале.


Я у дерева Сета, голые ветви почти черные на фоне неба. «Что я сделала тебе, Сет?» – тихо спрашиваю я, гладя ствол. Я привела ветер, сорвавший с него листья? Мой взгляд натыкается на нож, ненавистный мне нож.

- Я не сделаю это! – выкрикиваю я в воздух, надеясь, что Джеймс слышит меня. Знаю, он скажет, что я в любое время могу отказаться от блага. Я не должна делать это.

Моя принцесса. – Джейкоб около меня.

- Я не буду, - хнычу я, опуская голову

Ты знаешь, что должна сделать, - говорит он. - Не бойся.

Теперь я плачу как сумасшедшая. – Почему ты успокаиваешь меня, милый Джейкоб?

Все в порядке. Я… я думаю, для этого ты создала меня много лет назад.

- Что? Что ты имеешь в виду? – я с трудом вижу его через завесу слез.

Я думал, пока ты была далеко. И почему ты должна была сделать меня отличным от других? Почему ты должна была дать мне часть своего сердца?

- Потому что ты был первым. Потому что нуждалась в тебе. Потому что ты часть меня, и мне нужна эта часть здесь.

Или, может, ты как-то знала, что этот день настанет, - отвечает он.

Я не верю ему. Думаю, он хочет, чтобы я почувствовала себя лучше, стараясь уменьшить мою вину за то, что я должна сделать. НЕТ, НЕТ, НЕТ, говорю я про себя, я НЕ СДЕЛАЮ это.

Ты знаешь, что должна, - говорит он, будто читая мои мысли.

- Не могу. Ты знаешь, что я не могу сделать это. Не могу потерять тебя. Я люблю тебя, - произношу я, плача.

Ты так долго не говорила этого, - говорит он. – Это придает мне храбрости. Я знаю, что не почувствую укус лезвия.

- Это бред, Джейкоб. Я не сделаю это. Я эгоистична. Я испугана. Но я не могу сделать это с тобой.

Принцесса, ты сделаешь. Если нет, я покину это место. Уйду и никогда не вернусь. Я был создан для этого, и я готов. – Он встает рядом со мной и касается носом моей ладони. – Спасибо тебе за любовь ко мне.

- Почему? Почему ты заставляешь меня делать это? Ты знаешь, что это значит, не так ли? Ты умрешь. Мы не увидим друг друга. Никогда снова не поиграем.

Но у тебя будет он, правда? И это сделает тебя счастливой, ведь так?

- Я… я не уверена в этом, милый Джейкоб. И ты пожертвуешь жизнью ради этого? Ради этой неопределенности?

Эта неопределенность сделает тебя счастливой, чего ты ждала на протяжении всей жизни, кто я такой, чтобы останавливать тебя? Кто я такой, созданный тобою, чтобы составить тебе компанию? Без тебя я бы не существовал, и если ты решила, что моему существованию пришел конец, то я уйду. Уйду, но сначала поблагодарю тебя за дар жизни.

Падаю на колени, рыдая в руки. – Нет, Джейкоб. Я не буду. Я не сделаю это.

Я покину тебя. И ты больше никогда меня не увидишь.

- Я знаю, что это простая угроза, Джейкоб. Ты остался на моей стороне, когда я попросила вас похоронить меня и забыть обо мне навсегда. – Я взглянула на нож. – Знаю, ты лишь пытаешься заставить меня сделать это, - я даже не могу произнести вслух второе задание.

Я буду жить, я не боюсь, - говорит он, нюхая мои волосы, прежде чем лечь около меня.

Поднимаю голову и держу его голову своими заплаканными руками. – Джейкоб. Посмотри на меня. Послушай меня. Я не сделаю тебе больно. Я желаю, чтобы Эдвард жил, больше всего на свете, но я не могу убить тебя.

Ты должна. Или я сделаю это за тебя. – Он несется к ножу и хватает его зубами.

- Что ты делаешь Джейкоб? – воплю я, пятясь назад, пока не натыкаюсь на дерево Сета. – Держи его подальше от меня.

Даже с зажатым между челюстями ножом я четко слышу его голос у себя в голове:
Ты сделаешь это, моя принцесса. Я никогда ни о чем тебя не просил. Теперь прошу. Вырежи мое сердце. Пусть твой Эдвард живет. Я живу, я умираю только во служение тебе. – Он прижимает нож к моей руке, и боль простреливает руку, поднимаясь выше.

Что-то не так. С его слюной на рукоятке нож прилипает к руке. Не могу отпустить его, как бы ни старалась, и он горит. Будто я прохожу через казнь на электрическом стуле: разряд, высокая температура и боль поражают меня. Нож вновь превращается в насыщенное, кроваво-красное стекло, и Джейкоб ложиться на спину в ожидании.

- Я не убью тебя, Джейкоб! – кричу я, но рука колеблется вопреки моему желанию, лезвие приближается к груди Джейкоба.

Не бойся, моя принцесса, - говорит он, как раз тогда, когда лезвие режет его плоть, подобно ножу по маслу.

- Нет! – кричу я, но моя рука слушается ножа, и мне приходиться отвести взгляд. – Я люблю тебя, Джейкоб, навсегда! – Я чувствую, как моя рука быстро двигается. Я ангел смерти. Нож входит глубоко, жестко, и я чувствую что-то теплое и липкое на коже, походящее на высохшие слезы на моем лице. Воздух наполняется ароматом крови и железа, наши половинки сердца разлетаются на миллионы частей.

Затем нож ударяется обо что-то твердое и выпадает из руки. Моя рука, все еще не совсем принадлежащая мне, хватает что-то твердое и вытягивает из его тела.

Заставляю себя посмотреть на драгоценный камень в моей руке – спрятанная часть моего сердца. Сердце Джейкоба.

Он все еще жив, тяжело дышит. Я знал, ты сможешь сделать это, - выдыхает он. – Спасибо.

- Джейкоб! Джейкоб! Останься со мной! – кричу я. – Я никогда не могла отказаться от тебя ради него – ты знаешь это!

Но это случилось, моя принцесса, - говорит он. – Не печалься. Я понимаю.

Роняю камень в траву рядом с ножом, поглаживая голову окровавленными руками, целуя мех. – Не уходи, Джейкоб. Пожалуйста. Тебе не нужно мое сердце, чтобы жить. Что мое сердце? Оно ничего не значит. Кто хочет мое сердце? Оно ничего не стоит, - от горя я больно закрываю глаза и качаю его в руках, молясь изо всех сил: «Спаси его. Пожалуйста, пусть с ним все будет хорошо».

Но еще до того как открываю глаза, я знаю, что Джейкоб умер.

Я смотрю на его бездыханное тело в моих руках и рыдаю еще сильнее, его мех становится мокрым. – Это не мой выбор, - говорю я, но в сердце знаю, что сделала. Я выбрала Эдварда. Это всегда будет Эдвард, даже если он не помнит, кто я.

Я аккуратно кладу тело Джейкоба на траву и встаю. По крайней мере, я сделаю ему самый красивый, благородный, величественный памятник. Я могу дать ему хотя бы это. Я почти слышу, как Леа насмехается надо мной и говорит, что такие жесты бессмысленны, но они важны для меня.

Закрываю глаза, вытягиваю руки в стороны ладонями вверх, открываю рот и пою. Я пою маленькому комочку меха, найденному мною под кустом, храброму животному, кто всегда оставался на моей стороне. Пою о его преданности, о его бессменной вахте у моего тела здесь, когда я попросила оставить эту землю. Пою о его свирепости, пою о том, как он нашел меня, когда я снова проснулась здесь, о его непоколебимой вере, что я была Принцессой Иззи, даже когда я ничего не помнила. Пою о его самоотверженности, его жертве, чтобы дать мне вещь, желаемую мной больше всего на свете. Пою о его сердце, моем сердце. Пою о своей любви к нему, милому, дикому, преданному, ранимому созданию. Пою о Джейкобе. Моем Джейкобе.

Открываю глаза, думая, какое прекрасное дерево станет мемориалом этому великому волку.

Глаза открыты.

Ничего.

Ни дерева для Джейкоба, ничего.

Смотрю вниз, и его изувеченное тело лежит в луже крови у моих ног.

Поднимаю Джейкоба на свои колени, не заботясь о своих белых одеждах. Он все еще теплый. Плачу над его безжизненным телом, вспоминая картину Четвертого Стояния, и думаю: «Не была ли я, своего рода, матерью Джейкоба?»

Ветер свистит через деревья, через пустое место, где должно быть дерево Джейкоба, и я плачу в его мех, целуя его голову, гладя его уши. Я качаю его, будто укладываю спать, и понимаю, что пою:
Ты мой солнечный свет, мой единственный свет. Ты делаешь меня счастливой, когда небеса серы. Ты никогда не узнаешь, милый, как сильно я любила тебя. Пожалуйста, не забирайте мой свет.

Я не могу заставить себя спеть вторую строфу.

---

¹ Моление о чаше (Гефсиманское моление) — молитва Иисуса Христа в Гефсиманском саду, описанная в Евангелиях. Гефсиманское моление Иисуса Христа, с точки зрения богословов, было выражением его страха перед смертью, свойственного человеческой природе.
² Trader Joe’s - сеть магазинов для гурманов.
³ Небоскреб в Бостоне, Массачусетс. Это здание является частью комплекса Prudential Center, второе по высоте (228 м) здание Бостона после Башни Джона Хэнкока.
⁴ Сок лайма с водой.
⁵ Надя Команечи – знаменитая румынская гимнастка, пятикратная олимпийская чемпионка. Самая титулованная спортсменка Румынии в истории Олимпиад.
⁶ Компания Хостесс – производитель кексов, ставших в Америке каноническими.
⁷ Один из старейших университетов Иллинойса. Основной кампус находится не в самом Чикаго, а в его северном пригороде – Эванстоне.

Перевод: floran
Редактура: Goldy-fishes

Прошу прощения за задержку, глава далась мне нелегко :(