2. Потому что движение причиняет боль

Мы никогда не жили в Итаке. В штате Нью-Йорк - да. Два раза. Первый раз в Рочестере, когда Карлайл по глупости спас городскую любимицу, надеясь, что Розали Хейл станет моей Эсми. Это не было хорошей идеей, хотя даже я должен был признать, что наша семья не была бы полной без Роуз и Эммета. Тогда, покинув Олимпийский полуостров, мы переехали в Онейда Лейк, недалеко от Сиракуз. Это, безусловно, был наш самый красивый дом за все время - он был высотой в три этажа, и Эсми провела недели, заменяя одну стену огромным стеклом, чтобы у нас открылся панорамный вид на озеро, и выравнивая остальные стены дома Я мог совершить прыжок из моей спальни прямо в воду, погружаясь на двенадцать метров вниз, это было необыкновенно.

Здесь дом был великолепен и стар - излюбленный объект деятельности Эсми. Он был занесен в Национальный реестр исторических зданий, так как был построен примерно в то время, когда родился Карлайл. Тем не менее, когда мы приехали, он был необитаем, и никто не заботился о нем. Эсми влюбилась в дом, и Карлайл пошел на переговоры с открытой чековой книжкой. Он чувствовал себя плохо, заставляя ее переезжать. И он был готов на все ради нее.

Ну, почти на все.

На следующий день после дня рождения Беллы, когда та была на работе, я встретился с отцом в его кабинете и решительно сказал ему, что нашей семье нужно уехать. Он посмотрел на меня расстроено. "Я думал о том, что у тебя может быть такая реакция".

- У тебя есть какие-нибудь мысли, что будет с Беллой? - прошептал он, вставая из-за стола и осторожно приближаясь ко мне.

Он действительно считал, что я настолько глуп, чтобы не думать об этом?

- Она человек. Ее память как решето. Она перерастет меня, так же как и любая другая убитая горем девочка-подросток.

Слова разрывали меня на части. В Белле не было ничего от других девочек-подростков. И это сравнение было оскорбительно для нас обоих. Я знал, что причиню ей боль. И ей будет больно в течение долгого времени, я в этом не сомневался. Но она, несомненно, была человеком - не было ли это главным пунктом, заставляющим держать ее подальше от нас? И несомненно, она, в конечном итоге, оправится от разрыва со мной. Особенно, если я никогда больше не появлюсь в ее жизни, именно это я имел в виду.

Взгляд Карлайла был тяжелым. Чтобы не представлять опасности, мы все охотились перед вечеринкой Беллы, но его глаза, несмотря на то что были золотыми, пылали огнем. "Я не о Белле беспокоюсь", - признался он. Он согласился со мной, что она, вероятно, оправится, в конце концов. Эдвард, ты мой сын. Я не могу спокойно смотреть на то, как ты будешь без нее.

Я сглотнул, но встретился с ним взглядом:

- Со мной все будет хорошо.

Мой отец нахмурил брови.

- Я не верю в это, - он выпрямился и положил руки мне на плечи, но я отшатнулся от него, увидев, как шок и беспокойство, которые я услышал в его мыслях, отразились на его лице.

- Если бы твое присутствие подвергало Эсми опасности...

"Я даже думать не хочу о таком".

- Но ты бы ее оставил.

Его лицо исказилось, а глаза наполнились болью. Я выхватил мысленный образ его самого, сидящего в одиночестве в своем кабинете, обхватившего голову руками, с книгой по медицине перед ним, открытой, но не способной завладеть его вниманием. Я видел, что глубина его отчаяния была так велика, что оно сделало все остальное в жизни бессмысленным. Он оставил свою работу. Он не выходил из своего кабинета в течение многих дней. Все в нем, а точнее, в нем воображаемом, излучало абсолютное страдание. Я сразу понял это и почувствовал, как мой гнев начал расти.

Мой голос прозвучал неожиданно низко, почти рычанием.

- Ты бы не оставил ее, - сказал я в недоумении. - Даже если бы она была в опасности.
Я чувствовал, как закипаю от гнева. Я ожидал, что Карлайл, мой самоотверженный названный отец, поймет. Он бы мгновенно отдал свое бессмертие для Эсми. Как же он мог не выбрать то, что выбрал я?

- Даже если ты был той причиной, из-за которой она в опасности!

"Твое присутствие - наше присутствие - не подвергает Беллу опасности". В его воспоминаниях возник Джеймс, а потом горящая студия танца. "На самом деле, ты мог бы подвергнуть ее большей опасности без нас..."

- Ты забыл ту часть, где Джаспер чуть не убил ее? - прошипел я.

Его воспоминания замелькали передо мной: Джаспер, бросающийся на Беллу, я, прыгающий между ними, чтобы сбить моего брата с его траектории, и одновременно отбрасывающий Беллу назад на груду тарелок. Если бы я не увидел намерения Джаспера за секунду до того, как он напал, я бы никогда не остановил его вовремя. В мыслях Карлайла я услышал треск смыкающихся на моем плече челюстей Джаспера, увидел цвет крови Беллы, когда она начала впитываться в ковер, и видел себя, присевшего низко перед Беллой, рычащего на мою семью, пока Эммет не обездвижил Джаспера.

- Я ничего не забываю, Эдвард, - сказал Карлайл спокойно.

Я скрестил руки на груди:
- Тогда ты знаешь, мы должны уйти.

Карлайл сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Это было его привычкой, возникшей на протяжении почти четырех столетий совершенствования своего человеческого притворства. Он легко контролировал свои эмоции, и я завидовал ему в этом.

- Почему бы тебе не подумать над этим, - сказал он мягко. - Я не говорю «нет». Но, пожалуйста, не поступай так с ней на основании на основании поспешного решения, принятого на волне эмоций. Пойди к Белле. Проведи с ней ночь. Если завтра утром ты по-прежнему будешь думать так же, мы уедем с тобой.
Мне не нравилось идти вразрез с мнением Карлайла, но я сделал это, когда сказал Белле, что не останусь. Провел ночь, бегая на максимальной скорости по лесу, и наконец, принял решение в два часа утра на вершине горы Олимпус. Я поймал черную медведицу, которую случайно поднял из спячки по пути на вершину, мои ноги имели преимущество на леднике, там, где ее лапы никогда не ступали. Но утоление жажды не принесло мне утешения. Наконец, стоя на вершине под сиянием Млечного Пути, я мог видеть всю дорогу до Сиэтла. Белла и я так и не совершили нашу поездку туда, и мы никогда не сделаем этого. И пока ветер продувал меня насквозь на ледяной горе, я решился. Я буду сильнее отца. Я вытерплю всю боль, что мне придется испытать, чтобы Белла была в безопасности.

Быть в обличии монстра целую вечность – это не ад; быть монстром, у которого есть родители, несомненно, близко к этому.

Не помогало и то, что дом в Итаке был намного меньше, чем в Форксе, было только три спальни плюс кабинет Карлайла. Когда Эммет и Розали вернутся из своего очередного медового месяца, Карлайл и Эсми планировали купить второй дом для них. Возможно, я мог бы переехать туда.

Где-то в глубине души я знал, что мои родители пытались мне помочь. Я слышал тревогу в их мыслях, хотя они отважно пытались скрывать ее от меня. Я просто хотел, чтобы они оставили меня в покое, но они не могли. Любимым занятием Эсми было использование меня в качестве личных строительных лесов, чтобы держать ее, пока она ремонтирует лепнину и украшения на потолке во всем доме. Она надеялась достаточно занять меня, чтобы я не думал о Форксе, Белле и той жизни, которую я бесцеремонно выбросил в мусорное ведро. Как будто отвлечение могло сработать для вампира!

Тактика Карлайла очень отличалась. Пока он был дома, он не пытался вовлечь меня в разговор, или попросить меня помочь ему, или сделать что-то очевидное. Но мне потребовалось всего несколько часов, чтобы заметить, что он неустанно следовал за мной, куда бы я ни пошел. Если я сидел на диване в гостиной, он появлялся на одном из стульев. Если я шел в его кабинет, ему внезапно и необъяснимо нужно было прочитать книгу из своей коллекции. Я получал передышку только в моей спальне, но даже когда я был там, либо он, либо Эсми постоянно находили причины, чтобы периодически пройти мимо моей двери. Тогда я начал искать место, куда бы мы не поместились все вместе.

В доме, в силу его древности, было много темных углов. Моим любимым был поворот главной лестницы - на половине пути она образовывала почти 90-градусный угол, всегда окутанный тенями, независимо от того, насколько отчаянно Эсми пыталась его осветить (а она неоднократно предпринимала подобные попытки, особенно после того как я облюбовал это место). Я подолгу сидел там, зажатый между радиатором и стеной, созерцая глубокую ноющую боль в моей груди. Это было так, словно кто-то брал нож и вырезал из меня куски, бросая их там, где я никогда бы их не нашел. Я проводил часы, согнувшись под лестницей, желая, чтобы боль либо поглотила меня, либо оставила. Но ни то, ни другое не происходило, вместо этого боль обжигала меня словно пламя, но отказывалась испепелить, предпочитая, чтобы я медленно тлел для большего эффекта.

"Белла. Белла. Белла", - скандировало мое сознание, когда я прижимался щекой к радиатору. Мое героическое усилие казаться нормальным быстро исчезало, я больше не мог не думать о ней. Я был в состоянии оставаться с моей семьей лишь поначалу. Так, спустя две недели после нашего приезда я даже пошел на охоту в Белые горы с моими братьями. Первое время было почти нормально, почти радостно наблюдать, как они охотятся. Эмметт, с его игнорированием каких-либо приличий, играл с медведем, которого он нашел. Джаспер был более быстрым, более точным, но тоже радостным, когда помчался за своей добычей. Я убил двух рысей и лося друг за другом, а затем присел на камень, чтобы понаблюдать за охотой братьев.

Я еще никогда не был настолько отдален от них. Они хорошо справлялись, ничего не говоря мне о переезде или об обстоятельствах, которые привели к этому. Джаспер даже не пытался изменить мое эмоциональное состояние, хотя я знал, что моя боль очень сильно его ранит. Когда мы приехали в Итаку, я был невозмутим в его присутствии ровно тридцать секунд, прежде чем попросил его, по возможности, оставить меня в покое. Он сделал это, хотя я слышал его мысли, в которых он очень не хотел бросать меня в таком положении.

Мои сестры были совсем другой историей. Розали смотрела на меня с жалостью, правда, с ноткой самодовольства. Она никогда не переставала думать, что мои отношения с Беллой были плохи для нас обоих, и была рада, что я сделал что-то настолько разумное, покинув ее. Она думала, что наш отъезд снова объединит ее семью в одно целое, как она любила. Ее тихое злорадство было очень некомфортно ощущать в течение двух недель, пока она и Эммет не уехали в Европу.

Элис, по сути, не была на меня рассержена, и в моем нынешнем состоянии она никогда не показала бы ничего, кроме сестринской привязанности ко мне. Однако, я знал, что причинил ей боль, вынудив оставить Беллу без прощания, обеспокоенной той волной отчаяния, которая обрушилась на ее лучшую подругу. Это пришло мне в голову, когда я попросил ее пройтись по магазинам для меня - моя одежда полностью пропиталась ароматом Беллы, и не существовало стирального порошка, после которого вампирский нос не чувствовал бы ее запаха. Она потрясла меня своим вежливым отказом, высказав вслух свои мысли, что, возможно, мне полезно оставить одежду. Но за ее словами я уловил более сердитую мысль: "Сам кашу заварил, Эдвард, сам ее и расхлебывай. (на англ. Ты постелил эту постель, Эдвард, тебе в ней и спать)"

Я сжег всю свою одежду в костре за домом.

Так я и сидел в темноте под лестницей, как демон, одетый в джинсы и толстовку, которую взял из шкафа моего отца. Мое сопротивление таяло с каждой секундой. Месяц назад это было намного более терпимо. Мои мысли о Белле были абстрактны, не сфокусированы. Я был в состоянии думать о ее улыбке, убеждать себя, что она счастлива без меня, или, по крайней мере, что она будет. Я был в состоянии представить ее с друзьями из Форкса: Джессика и Анжела, берущие ее с собой за покупками платьев для вечеринки, Майк и Тайлер, находящиеся вне себя от радости, что странный Эдвард Каллен, наконец, выпустил ее из своей хватки. Но чем больше дней проходило, тем больше я вспоминал ее уникальность - совершенную красоту ее лица во сне, наш первый поцелуй, ее неизменное и незаслуженное доверие ко мне. И самые худшие воспоминания: ее лицо, обращенное ко мне той ночью в лесу, последнее слово, произнесенное моей любимой, которое я услышал: "Подожди!"

Это было мучительно. Брешь в моей обороне разрасталась, и однажды у меня закружилась голова от боли, позволив стону сорваться с моих губ. Ошибка. Эсми появилась в долю секунды, понадобившуюся мне, чтобы заглушить звук, ее лицо исказилось от беспокойства. Она опустилась на колени рядом со мной, ее руки обхватили мое лицо.

- Эдвард, - пробормотала она. - Эдвард, пожалуйста, поговори со мной. - Я не знаю, что делать. Я больше не могу выдержать это. Эдвард, пожалуйста, пожалуйста, скажи что-нибудь. Может быть, я должна позвать Карлайла...

О, нет. Последнее, что мне было нужно, это напоминание о том, насколько я подвел моего отца. Я отстранился, в то же время замечая шок и боль, захлестнувшие разум моей матери. Я знал, что она хотела мне счастья. Я знал, что причинял ей боль. Я чувствовал себя больным. Был хоть кто-нибудь, о ком я заботился, и кого я не сделал прямо сейчас абсолютно несчастным?

Как будто в ответ на мой вопрос, Джаспер и Элис появились на лестнице. Выражение лица Джаспера отображало мое отчаяние. Это было абсурдно.

Я сделал единственное, что мог: сбежал в свою комнату. Проносясь сначала мимо Эсми, издавшей легкий вздох печали, а затем мимо Джаспера и Элис, я достиг своей новой кушетки в одно мгновение. Она была из черной кожи, как и та, что стояла у меня в комнате в Форксе. Я лег на бок и свернулся калачиком, как младенец, только так я мог справляться с болью. Брешь во мне увеличилась, монстр заликовал - я, наконец, сдался.

Белла возникла в моем сознании, но не счастливая Белла, не та Белла, которую я мог вызывать в своем воображении месяц назад. Сейчас это была Белла в лесу за ее домом в тот ужасный день. Тогда я был рад, что она была исключением для моего дара. Страдание читалось на ее лице, и одно это было достаточной пыткой.

Ее колеблющийся, заикающийся голос:
- Ты не хочешь меня?

И мой собственный ответ: "Нет".

Как будто могло быть что-то более желанное на земле. Я хотел ее так сильно, что едва мог стоять на ногах, зная, что она была там, а не со мной. Что я был лжецом. Что я был монстром. Ее лицо в тот момент врезалось в мою память; я видел его каждый раз, когда закрывал глаза. Ее шок, ее тревога - и моя собственная боль при понимании, что она мне поверила. Как она могла мне поверить?! Тысячу раз я говорил ей, что она была единственным центром моей вселенной, и, тем не менее, она мне поверила?!

Я схватился за кушетку одной рукой, мои ногти оставили глубокие царапины на коже.

- Белла, я лгал, - прошептал я в темноту, позволяя боли взять надо мной верх.

Damnatio memoriae - проклятие памяти