Глава 22. Она думает о природе стерильности.

Когда я открываю глаза, думаю, что должна все еще быть между, в этой странной неопределенности между пробуждением и сном, как на тропе к миру снов. Промежуточное место. Ненавижу их. Пытаюсь открыть глаза шире. Пытаюсь проснуться в мире снов, поскольку знаю, что не бодрствую. Не могу. Если бы я спала, то чувствовала бы себя более живой. Я бы так явственно не чувствовала страх. Я чувствую себя… как-то по-другому.

С усилием потираю глаза и моргаю некоторое время. Все серое и туманное, холодное – словесное описание моего сердца без Джейкоба. Смотрю на себя. Одета в свое белое платье. Я здесь. В мире снов. Но где волки? Последнее, что я помню перед пробуждением, как я призывала больше волков, создавая их в этом мире. Не слышу звуки. Я, должно быть, слишком далеко от Истока, чтобы услышать мчащуюся воду.

Иду через туман. Вижу лишь руку перед лицом. Пытаюсь понять по земле под ногами, где я. Но трава выглядит везде одинаково. Решаю закрыть глаза и позволить телу вести меня. Пятка, носок, пятка, носок, я мягко ступаю по мокрой воде, холодной под моими ногами, надеясь, что в любой момент услышу вой волков, стремительное движение, их призыв.

Но вокруг царит тишина.

Но я не хочу сдаваться, оставлять надежду. Не могу.

Следую за притяжением, доверяя своему телу, которое не приведет меня к опасности, и сталкиваюсь с деревом Сета. Открываю глаза. Но в тот же момент они плотно закрываются от боли после того, как я носом попадаю по коре. С трепетом осматриваюсь, но все еще ни крошечной вспышки надежды. Если бы волки был, то они, конечно, находились бы здесь. Здесь они бы собрались. Дерево Сета все еще голое, и единственное яркое пятно – ярко-розовые цветы кактуса Леи. Так это правда. Моя сила покинула меня. Моей власти недостаточно, чтобы строить, разрушать, восстанавливать. Тогда почему я здесь?

Пристально вглядываюсь в серость вокруг и слышу лишь тишину, разум заполняется строчками Т.С. Элиота:

Край без кровинки,
Край колючего кактуса,
Каменные истуканы,
Воздвигнутые воспринять
Молитвенность мертвых рук
В мерцаньи кончающейся звезды.

Отворачиваясь от деревьев, я чувствую странное покалывание на шее, будто за мной наблюдают. Оборачиваюсь и стараюсь увидеть через туман и смог у деревьев. Конечно, ничего не вижу.

Обнимаю дерево Сета, рука лежит на коре. Кружусь вокруг три раза. Не знаю почему. На моем третьем повороте цепляюсь носком за что-то между корней, выходящих из земли. Это оказался переливающийся драгоценный камень – сердце Джейкоба, мое сердце. Чувство отвращения настигает меня при воспоминании, как я вырезала его из груди Джейкоба. Мне противно от самой себя. Смотрю на руки и хочу уничтожить их. Чувствую воспаленную ранку на губе, что сделал куст на могиле Джейкоба, выросший из его убившего ножа.

Я заслужила эту боль. Даже большее, нежели это. Почему я здесь? – снова спрашиваю я себя.

Я трепетно встаю на одно колено и выкапываю камень, сердце. Наше сердце. Оно принадлежит обоим. Теперь, когда Джейкоб ушел, ушел навсегда, я не знаю, что мне делать без него. Не знаю, что было для меня таким важным.

Эдвард Каллен, - немедленно шепчет мой разум.

Когда земля стала настолько серой (край без кровинки, край кактусов)? Замерзаю в своем льняном платье без рукавов. Сажусь, помещая сердце на колени. Быстро тру руки, пытаясь согреть их. Я почти снова желаю укуса ножа. С удовольствием почувствовала бы боль, если бы это означало, что Джейкоб будет здесь со мной.

Эдвард Каллен, - настаивает разум.

Теперь я должна сделать это. Я поставила перед собой цель. Поскольку если я позволю своему горю и вине из-за смерти Джейкоба поглотить меня, то получится, что он умер зазря. Он пожертвовал собой, чтобы у меня было то, чего я желаю больше всего на свете: лишь надежды, что однажды Эдвард Каллен узнает, кто я. Я даже не прошу о том, чтобы он влюбился в меня – я лишь… хочу, чтобы он узнал, что я больше, чем там девчонка, которая была так застенчива, косноязычна и неуклюжа. Я окончила Лонгфелло. Для кого-то это что-то значит. У меня есть страсть к искусству, как есть и у него – была, поправляю я себя, все еще тяжело думать о нем в прошедшем времени – к музыке. Я не тупая. Нет ничего плохого в том, чтобы узнать меня, правда?

Разве я не значу хоть что-нибудь?

Я не обольщаюсь. Знаю, что не могу быть той, какой он хочет. Я не муза, как его красивая, талантливая Таня. Но лишь призрачная надежда, может быть…

Прерываю ход мыслей, поскольку ко мне приходит мысль, что это все, что мне нужно. Я вызываю жалость. Джин появляется из лампы и исполняет их желание, и большинство людей придумали бы способ полностью изменить свои жизни или спасти мир. А я сосредоточена на том человеке, который даже не узнает, кто я. Я лгу себе и говорю, что это потому, что хочу избавить его любимых от боли. И да, частично поэтому. Мысль о матери, желающей видеть своего ребенка, невыносима. Или о двоих влюбленных, навсегда разделенных. Или о маленькой девочке, которая, вероятно, повидала немало ужасного за свою жизнь, что хватило бы на несколько жизней, навсегда оставшаяся без неистового и любящего защитника, мальчика, который неустанно делает что-то, чтобы заставить ее смеяться. Какой будет ее жизнь теперь? Какой была бы ее жизнь, если бы он не умер?

Нет, я все поставила на карту, бросила все в этом мире, чтобы знать, что он там. Чтобы смогла, по крайней мере, сказать: «Мы оба живы. Мы оба живем на этой земле». Эгоистично желать этого? Или я должна попросить о чем-то большем? Должна ли я попросить, чтобы, когда Эдвард вернется, он знал меня? Любил меня?

Не знаю, как просить об этом. Не знаю, чего окажется слишком много. Чувствую себя эгоисткой. Хочу быть таковой. Знаю, что не заслужила многого, и здесь я прошу об огромной просьбе – огромном желании, которое даже если и выполнить, оно повлечет за собой еще большее желание. Я дура.

Я попросила, чтобы Вечный вернул умершего, повернул время вспять или создал другую действительность, где ничто из этого никогда не произошло. Это идет в разрез со всякой логикой, всякими доводами. Я поражена тем, что желаю чего-то настолько большого и невозможного. Никогда не знала, как попросить о желаемом. Возможно, потому что не знаю, кто я.

Иногда мне жаль, что никогда не вернусь в мир снов. Со мной было все прекрасно в те годы, ты знаешь, думаю я. Когда я уставала, то просто закрывала глаза. Не было причин бояться во сне, потому что здесь не было снов, лишь покой. Никому не грозила опасность. Никто не умирал. Никто не умирал от моей руки. Да, это было, мой разум снова прерывает меня. То, что ты решила уйти, не значит, что жизни остановилась. Волки погибли потому, что тебя не было здесь, чтобы защитить их. Все те волки, те неназванные, все умерли. Теперь только я. Глупый остается один, думаю я, вспоминая книгу с загнутыми уголками много лет назад, покоящуюся в переднем кармане рюкзака у моих ног в кабинете музыки, пока я смотрела на Эдварда Каллена, играющего на своей гитаре.

Был ли это мой выбор – вновь видеть сны? Я сделала что-то, что заставило это произойти, я ли выбрала покинуть мир снов? Почему я здесь? – в третий раз спрашиваю я себя.

Смотрю вниз на свои колени, на камень, который наполняет меня пронзительной болью.

Эдвард Каллен. Спаси его.

Мысли принадлежат мне или кто-то думает за меня? Я даже не знаю, чей голос в голове я слышу чаще. Снова чувствую укол внизу шеи, но даже не потружусь оглянуться. Я знаю, что ничего не увижу.

Медленно встаю, наше сердце в руке, сжимаю и разжимаю пальцы другой, чтобы вернуть им некую чувствительность. Время вернуться к Джеймсу. Мы должны закончить это. Я уже от столь многого отказалась. И Джейкоб? Джейкоб отказался от всего.


Мне требуется минута, чтобы вспомнить, где я, кто я, когда лежу на кровати, уставившись в потолок. Дом. Я дома. Какой дом? Чей дом? У меня один дом, и он с Чарли. Почему я здесь?

Кажется, я слишком часто спрашиваю себя об этом в последнее время.

Очень скучаю по Чарли. Хочу позвонить ему, но сейчас слишком рано. Знаю, что рано, даже не смотря на часы. Могу сказать это по углу солнечных лучей через жалюзи, говорящий о том, что я должна еще спать. Я должна все еще быть в тихоокеанском поясе, по крайней мере, еще несколько дней. Ненавижу свое тело за то, что оно так быстро приспособилось, что так легко забыло свой истинный часовой пояс. Разве оно не могло подождать несколько дней перед возвращением в зону моей уединенной взрослой жизни в Бостоне? Почему мое тело не может позволить мне хотя бы притвориться, что я все еще в Форксе?

Что я собираюсь делать сегодня? Понедельник. Если бы я работала на этой неделе, я могла хотя бы встать и принять душ, может, убрать кровать или поменять простыни, что-нибудь, чтобы заполнить время перед выходом из дома. Но я еще даже не звонила в агентство. Даже не уверена, хочу ли работать. Денежных средств маловато, но мне хватит на оплату аренды на следующий месяц, и, думаю, проблем с едой и коммунальными услугами не будет, если начну работать со следующей недели. Хотя эта неделя… не могу просто вернуться. Не хочу разговаривать ни с кем, кроме Роуз. Не думаю, что смогу принять нормальный вид и попытаться быть услужливой, притвориться, что мой мир не разваливается на куски – нет, не разваливается. Уже развалился. Оба моих мира – бодрствования и сновидения – разрушены. От отчаянья ударяю кулаками по матрацу, вызывая небольшие облака пыли, напоминающие мне о тумане, покрывшем мир снов. Это случилось из-за меня?

Господи, я хочу оплакать Джейкоба, я думала, что достаточно тяжело потерять Эдварда Каллена, но он никогда не был моим. А Джейкоб – Джейкоб был моим, полностью. Он жил лишь в моем мире, жил ради меня, умер ради меня. Он был моим другом. Теперь я рыдаю, ненавидя себя. Сжимаю голову руками. [/i]Соберись, Белла[/i], говорю я себе. Ты оплакиваешь свои сны. Мои мысли беспорядочны и иррациональны, и я просто… просто не выгляжу нормальной.

Тянусь за альбомом и карандашами. Пролистываю его, ища новые рисунки. Ничего, ничего нового, все также ни одного волка у дерева Сета. Я ничего не нарисовала, пока спала. Что если я все это потеряла?

Сижу с альбомом, смотря на чистую страницу. Касаюсь кончиком графита до листа бумаги и отпускаю разум. Рука неистово работает, расплывшееся пятно на странице, и, когда я останавливаюсь, вижу рощу, где похоронен Джейкоб, и пару глаз, светящихся как угли, смотрящих на меня. Я помню колючее ощущение на шее. Кто там? Кто ты? Что ты?

Ощущение отступает, рисуя картинку, я успокоилась, повернулась на другую сторону и пытаюсь снова уснуть. Засовываю одну руку под подушку, оставляю другую покоиться на альбоме.


Стою с нашим сердцем в руке, вертя его, пытаясь увидеть разноцветные отблески, но все еще слишком туманно. Возможно, солнце никогда не вернется. Может, и его я уничтожила.

Выпрямляю спину и иду к Мосту Между. Зубы стучат от холода и страха. Я пришла, чтобы узнать, что ничего хорошего никогда бы не произошло от этих встреч.

- Джеймс? – зову я, голос дрожит. Стараюсь быть храброй. – Мне можно пройти?

Не слышу ответ, но все равно ступаю на мост, чувствуя влажность воздуха от брызг Истока, бьющегося о камни. Планки скрипят, и я держу сердце Джейкоба в одной руке, а другой держусь за веревку. Я внутри облака, так далеко от земли, и думаю о самолете, о моем ужасе быть так высоко. Хотя страх не так велик. Я просто знаю, что мост надежен. Знаю, что не соскользну.

Знаю, потому что сердце Джейкоба со мной.

Достигаю конца моста, и все бело, чистый холст.

- Джеймс? – зову я снова.

- Маленькая лучница, ты вернулась? – Голос повсюду, не в голове, он часть воздуха.

- Я пришла со своим сердцем, - говорю я, и колонны, свечи, арки вновь появляются, будто стремительно нарисованные невидимой рукой. Ухожу с моста и следую знакомым путем к комнате, где мы с Джеймсом обсуждали наше дело.

- Добро пожаловать, - говорит он и улыбается, махнув рукой на белое кресло, которое появилось не из чего. Щурюсь от яркого света.

- Не думаю, что сейчас уместно сидеть, - отвечаю я. Сидеть здесь, небрежно держа сердце Джейкоба, как будто чашку чая… это не кажется правильным. Это непочтительно.

- Как пожелаешь. – Он пожимает плечами, будто бы это подобие ангела могло сделать настолько распространенный, настолько смертный жест. Это похоже на пожимание, умелое, но не совсем живое, будто Джейн Гудолл¹ пытается приспособиться в группе шимпанзе после миллионов лет наблюдения за ними.

Протягиваю сердце Джейкоба, но не хочу отдавать его Джеймсу. Не знаю, что он будет делать с ним. Но знаю, что Джейкоб хотел бы, чтобы я сделала это. Он умер, чтобы я могла жить. Если я буду продолжать цепляться за сердце, то все это было зря.

- Вот часть моего сердца, вырезанная ножом, что дал жизнь Тому-Самому-Камню.

- Вижу, - холодно отвечает он. Не знаю, чего ожидать от него, но эти короткие ответы сбивают с толку.

- Я выполнила оба задания. Теперь ты сделаешь это? – Я взволнована, нетерпелива.

- Сделаю что, моя справедливая дева?

- Ты пробудишь Спящего?

- Так-так, - цокает он – снова слишком изящный в имитации неуклюжего человеческого поведения.

- Что я сделала неправильно? – настойчиво требую я.

- Ничего, милая, - улыбается он. Думаю, он пытается улыбнуться доброжелательно, но почему-то… улыбка кажется мне лживой. Я не доверяю ему. Жалею, что попросила об этом благе.

- Больше не хочешь благо? – спрашивает он, читая мои мысли. – Желаешь закончить на этом?

Смотрю на сердце в руке. Думаю обо всем, что уже совершила, что уже разрушила. Я продолжаю следовать по выбранному пути? Что еще будет уничтожено? Или остановиться сейчас, помня обо всем, что привело ко всему этому?

Джейкоб не хотел бы, чтобы я отказалась. Он умер ради этого. Пожертвовал собой ради этого. Как бы я ни боялась того, что будет дальше, я обязана ему, не имею права сдаться.

- Я хочу продолжить. – Я справилась с собой. – Тебе… тебе оно нужно? – как мне противно отдавать ему сердце, но я протягиваю его ему.

Он шипит и отступает. – Я не должен касаться его, если ты желаешь благо. Но положи его сюда. – Он указывает на маленькое, ослепительно-белое возвышение под стеклянным колпаком. Медленно подхожу к нему, не желая терять эту часть Джейкоба навсегда. Когда я подхожу, колпак приподнимается ровно настолько, чтобы я смогла просунуть под него сердце, положив его на белую подушку на возвышении, белое на белом. Это кажется стерильным. Иногда стерильность – хорошая вещь, например, для бинтов, марлевых повязок, медицинских инструментов. И иногда это значит, что ничто не живет здесь. И ничто не может жить. Иногда стерильность – значит смерть.

Когда я думаю о природе стерильности, колпак встает на место, почти прищемляя мне пальцы. Я еле успеваю убрать руки.

Чувствуя себя еще более болезненно, видя сердце на подушке, заключенное под стекло, в это странное место. Это было ошибкой. Чувствую это своим нутром. Пытаюсь коснуться стекла, но меня ударяет острый электрический импульс, как только я приближаюсь к нему. Теперь его сердце потеряно для меня, навсегда.

- Теперь, - говорит Джеймс.

- Да? – Жаль, что мой голос не казался громче, сильнее. Это больше похоже на писк мыши, крошечной, ничего не значащей.

- Твое путешествие почти закончено.

- Что теперь? – спрашиваю я, заполненная страхом.

- Третье задание. Заключительное.

Что-то в том, как он сказал «заключительное», заставило меня дрожать.

- Просто скажи мне. – Я с тревогой сжимаю платье, сминая ткань в кулаках.

Джеймс скользит ко мне, почти заключая в свои ладони мое лицо, но застенчиво останавливается.

- Я уверен, ты уже догадалась, Изабелла.

- Теперь мы в игры играем? Разгадываем загадки? – Я отвернулась от него. Не хочу, чтобы он дотрагивался до меня.

- Это не игра, и ты знаешь это, - говорит он, опуская руку. – Не действуй неблагодарно. Это неприлично.

- Прости, - говорю я, хотя ни капли не сожалею. – Это были тяжелые несколько дней. Ты знаешь, мне пришлось убить друга.

- Хм, - произносит он, изучая меня. – Не помню, чтобы принуждал тебя. Все, что ты делаешь здесь – это твой выбор, Изабелла.

Конечно, на это не сильно похоже. Думаю о том, насколько я одинока, об однообразии, что ждет меня на другом краю Моста Между (край без кровинки, край кактусов).

- Почему здесь больше нет волков? – проговариваюсь я. Я не хотела, но это вырвалось из меня. – Я пыталась создать их как раньше.

- Ах, Изабелла. Последствия. Ты думала, что выйдешь невредимой, попросив о столь большом? Ты забрала жизнь у своего создания. Твои руки больше не чисты.

- Я вымыла их в потоке, - говорю я, зная, что хватаюсь за соломинку.

- Не оскорбляй нас обоих, притворяясь, что я говорю буквально.

- Почему ты не предупредил меня об этом? – Я смотрю на сердце Джейкоба на возвышении за стеклом. Кажется, что совершенное мною сделало меня стерильной. Эти руки, мой голос, они больше не создают. И не смогут этого снова. Теперь я знаю это, не нуждаясь в подтверждении Джеймса.

- Изабелла, ты никогда не спрашивала. Когда ты научишься задавать правильные вопросы? У всего есть последствия. Ты попросила пробудить Спящего. Я помог тебе пройти этот путь. Ты знала, он не будет легким. Я сказал об этом в самом начале. Ты попросила меня о том, что совершить почти не в моей власти.

Он ведет себя так, будто делает мне большое одолжение. Уверена в этом, когда размышляю на эту тему. Он делает мне одолжение, потому что я случайно помогла ему. Но почему это значит, что я должна столь многим пожертвовать?

- Желаешь услышать третье задание или нет? – спокойно спрашивает он. Как он может пугать меня таким тихим голосом, таким красивым лицом?

- Желаю, - шепчу я.

- Не хочешь ни о чем спросить?

- Нет.

- Тогда хорошо. Помни, я спрашивал.

- Запомню. Только скажи мне, Вечный.

- Разве это не очевидно? Я удивлен, что ты еще не поняла этого.

- Просто скажи. – Я устала от этих игр. Стоит ему сказать, что он не играет, и я не могу не чувствовать себя подобно мыши, зажатой лапой огромной кошки. Желаю, чтобы он нанес окончательный удар вместо того, чтобы играть со мной, заставляя меня зря сотрясать воздух.

- Изабелла, милая. С тех пор как появился мир людей, на все появился обмен, жизнь за жизнь. Ты должна отдать свою.

Комната вращается, и я чувствую себя так, будто нахожусь в луна-парке, когда бочонок неистово вращается по площадке, затем падает, прижимая тебя к стене.

- Что? – удается выдохнуть мне.

- Изабелла, ты должна умереть.


Просыпаюсь с криком, руки запутались в волосах.

Альбом лежит открытый на коленях, покрытых одеялом. Лежит, открытый на рисунке, что испугал меня, как только я нарисовала его – я привязана к палке, руки прикреплены к перекладине.

И впервые я вижу действительность изображения. Я не чучело.

Я жертва.

---

¹ Валерии Джейн Миррис Гудолл – посол мира ООН, приматолог, этолог и антрополог из Великобритании. Она широко известна благодаря своему более чем 45-летнему изучению социальной жизни шимпанзе в Национальном парке Гомбе-Стрим в Танзании и как основательница международного Института Джейн Гудолл.

Перевод: floran
Редактура: Goldy-fishes