7. Что мы не закончили

Пронзительный сигнал пейджера разрушил тишину моего кабинета. Я всегда наслаждался безмолвием больницы по ночам, часто используя это в качестве оправдания нехватки солнца в эти рабочие часы. Все, казалось, замедлялось в то время, когда наши пациенты спали, и снижение уровня шума создавало атмосферу спокойствия. Часто бывало, что в предрассветные утренние часы меня можно было найти гуляющим по коридорам больницы, охваченным покоем и чувством умиротворения. В последние недели, однако, я почти не вставал из-за своего стола в ночные смены, проводя большую часть личного времени среди стопок медицинских журналов за чтением статей о миелоидной лейкемии.

Это стало моей ночной привычкой – пойти проведать Энтони Мейсена, Тони, как он предпочел себя называть, часом раньше, в начале моей смены. Он снова лежал в ОМЦ (прим.пер. – онкологический медицинский центр), так как для него начался второй курс химиотерапии. Его красивое юное лицо всегда светилось радостью при моем появлении, и это делало меня более счастливым, чем я мог позволить себе. У нас выработалось взаимопонимание за последние несколько недель – я был первым врачом, безоговорочно называющим его по уменьшительному имени, а он, в свою очередь, начал обращаться ко мне по моей начальной букве.

Сегодня вечером, когда я вошел, он полулежал в постели, играя в новую видеоигру под названием Guitar Hero. Насколько я мог сказать, это было его любимым времяпрепровождением, пока его матери, напоминающей ему делать домашние задания, не было рядом. Я упомянул, что должен приобрести игру в качестве рождественского подарка для Эммета, пополняя его огромную коллекцию, и Тони посмотрел на меня с привычным замешательством.

- У вас есть дети? - спросил он подозрительно.

- Пятеро, - ответил я, получив в ответ обычный недоуменный взгляд.

- Не обижайтесь, доктор К., - ответил Тони, - но вы выглядите на двадцать три или около того. Я понимаю, что это не так, так как вы были в колледже и медицинской школе, но вы не можете быть настолько старым. Откуда у вас пятеро детей?

На двадцать три или около того. Он был больше, чем просто проницательным.

- Ну, для начала, мне тридцать один, - ответил я, осторожно оценивая его реакцию. Он казался равнодушным, так что я продолжил: - А мои дети все усыновлены. Ну наши близнецы – под опекой. Но ты понял смысл.

Он выглядел заинтригованным.

- Сколько им лет?

В диапазоне от семидесяти до ста сорока, подумал я с иронией, но ответил:

- Моему самому младшему – семнадцать, а самому старшему – двадцать. Три мальчика, две девочки.

Тони кивнул:

- Да, они бы захотели это, - он указал на пластиковую гитару, которую использовал в своей игрушке.

- Да, думаю, скорее всего. Спасибо за предложение, - я хотел осмотреть его, перед тем как вернуться к компьютеру. - Могу я побыть на мгновение твоим доктором, как ты себя сегодня чувствуешь?

- Хреново, - ответил он быстро, и я вздрогнул от слова и состояния, описанного им. Тони заметил выражение моего лица. - Извините. Я знаю, моя мама говорит, что я не должен употреблять слово хр… и все в таком духе.

Его плохое самочувствие беспокоило меня гораздо больше, чем его словарный запас. Он понятия не имел, насколько мне было жаль, что я не мог просто удалить рак, не причиняя боли.

- Хреново – может быть полезным диагностическим описанием, - сказал я ему. - Не беспокойся об этом. Я знаю, во время химиотерапии чувствуешь себя ужасно.

- Я чувствую себя хуже, чем было до начала лечения, - пробормотал он, отводя взгляд. – Правда, немного жаль, что мы не должны бороться с этим.

Я кивнул. В том, о чем он сообщил, не было ничего необычного. Тони переносил химиотерапию довольно хорошо при сложившихся обстоятельствах. Он потерял шесть фунтов с момента его поступления в больницу, но это было в пределах нормы. Каждый раз, когда я приходил навестить его, он был по-прежнему внимателен, весел и, если не делал свои школьные задания, обычно увлечен какой-то видеоигрой. Мы все пытались сохранить его расположение духа и оценки. Когда я пришел проверить его показатели две ночи назад, он боролся с квадратными уравнениями, и я помогал ему рассчитывать и рисовать параболы в течение доброго часа, прежде чем продолжил свой обход пациентов. В целом он выглядел хорошо. Но именно глаза всегда выдавали его: они были уставшие, и под ними были видны круги, как у моих детей, когда они испытывали жажду. Его глаза сказали мне о боли, которую причиняло лечение, я знал, что так будет.

- Я понимаю, - сказал я ему тихо. - Химиотерапия – неприятное лечение. Я бы хотел иметь что-то лучшее, но у нас нет. И еще слишком рано для других вариантов. - Кроме того, «другие варианты» были тем, о чем сейчас я не мог заставить себя даже подумать. У нас должен быть план паллиативного лечения (прим.пер. – снимающее симптомы, но не излечивающее болезнь), позволяющий в случае необходимости переключиться в режим, при котором мы больше не будем бороться с болезнью. Но ни один из врачей его лечащей бригады не был готов изложить эти идеи на бумаге прямо сейчас. Тони был сильным. Мы будем сражаться с болезнью вместе с ним столько, сколько будет нужно. Я кротко ему улыбнулся и похлопал по плечу. - Продолжай бороться, Тони. Мы тоже будем.

Тони молчал мгновение, изучая свою гитару.

- Доктор К.? – спросил он наконец, не поднимая глаз.

- Да?

Он глубоко вздохнул, и его следующие слова были произнесены очень быстро:

- Если начнется ухудшение, я могу решить, что больше не хочу этого?

Я замер. Это было так, словно он читал мои мысли – ощущение, которого у меня не было несколько месяцев. Дать Тони возможность задавать сложные и откровенные вопросы, подобные этому. Это застало меня врасплох. Казалось, что стремление встретиться с проблемой лицом к лицу – это одна из основных черт характера моего нового пациента. Таким отношением он напомнил мне Эдварда, у которого тоже не хватало терпения для сладких речей, хотя ответы Тони на неизбежные плохие новости неизменно излучали оптимизм, к какому, я предполагаю, Эдвард был неспособен.

Мои сомнения не ускользнули от внимания Тони. Обычно я очень хорошо справлялся, отвечая моим пациентам. Я знал, что лучше не лгать, даже если был настроен очень оптимистично. Только когда мой пациент был совсем юн, я показывал ему более радужную перспективу, чем та, которая действительно существовала, и даже в этих случаях я был полностью откровенен с родителями.

- Это значит «нет»? - немного помолчав, тихо спросил он.

- Ты несовершеннолетний, будут решать твои родители, - ответил я, смотря вниз на поручни его кровати. Американский медицинский закон был и замечательным, и удручающим – иногда он защищал именно то, что я хотел защитить, но были случаи с недееспособными пациентами, которые иначе могли бы высказать свое мнение. - Тем не менее, - я продолжал, фиксируя взгляд его голубых глаз на своих, - мы будем переходить этот мост, только если мы придем к нему. Статистика на твоей стороне, Тони.

- Сорок процентов, - бормотал он в ответ, цитируя мне процент молодых пациентов с ОМЛ, умерших в течение пяти лет после установления диагноза.

- Шестьдесят процентов – вот, о чем ты должен думать, - поправил я. - Это больше, чем пятьдесят на пятьдесят. - Не говоря уже о том, что его бригада врачей включала ряд специалистов из онкологического штаба влиятельной Корнельской медицинской школы в Манхэттене. - Лучшие доктора в стране борются за тебя.

Слабая улыбка показалась в ответ на его лице.

- Вы хвастаетесь? - поддразнил он.

- Я никогда не утверждал, что являюсь одним из них, - ответил я, но он вздрогнул. Я стану одним из лучших врачей в стране, если это будет касаться данного случая. Я заставлю себя таким стать. Я не могу подвести этого мальчика. Я не позволю ему умереть.

- Тебе, наверное, нужно немного поспать, - сказал я Тони тихо, но на самом деле это мне нужно было уйти, прежде чем я произнесу вслух какие-либо обещания из тех, что отчаянно давал себе. - Уже час ночи.

Он кивнул:

- Я закончу это, а затем буду спать, - он указал на игру.

- Хорошо. Сообщи мне, если почувствуешь себя хуже ночью. Просто позвони своей медсестре, и меня найдут.

- Хорошо. Увидимся, доктор К., - его глаза снова сосредоточились на телевизоре, закрепленном на стене.

- Спокойной ночи, Тони.

Я вышел из палаты моего пациента, погруженный в мысли. Возрастающая привязанность к пациенту была опасна, после инцидента с Мейсонами в 1918 году я пошел на многое, чтобы избежать этого. Сходства Тони с Эдвардом на самом деле практически не существовало: он был смуглый, тогда как Эдвард был светлее. По характеру он был оптимистичен и весел, в то время как Эдвард склонен к серьезности и беспокойству. Он был на два года моложе и все еще вел себя как подросток, а Эдвард поступил под мое наблюдение наивным, но более зрелым. Не будь имя Тони так похоже на имя моего сына, мне, возможно, никогда бы не пришло в голову сравнивать их. Но это случилось, и, таким образом, в Тони я видел свой шанс искупить вину за то, что сделал с сыном Мейсонов, когда мои руки подвели его девяносто лет назад. У меня было в распоряжении двести пятьдесят лет медицинского опыта. Привязанность или нет, я вылечу моего нового пациента.

Таким образом, час спустя я снова был за своим столом, окруженный привычной стопкой медицинской литературы. В моей левой руке были последние результаты лабораторных исследований Тони, показывающие, что его количество лейкоцитов все еще в норме. Но так как химиотерапия, как предполагалось, разрушала его белые клетки, их число было больше чем нужно, и это немного беспокоило. Была прямая зависимость между высоким количеством лейкоцитов и вероятностью не победить рак. Каждый день, когда его анализы возвращались с отметкой «по-прежнему высокие», шансы Тони медленно ухудшались, и я все больше тревожился, отчаянно листая журнал за журналом, ища что-нибудь, что сможет помочь нам.

Поэтому, когда мой пейджер включился, я более чем слегка вздрогнул, оторвавшись от своего чтения. Инстинктивно потянув устройство к лицу, я ожидал сообщение из травматологии. Это было моим обычным перерывом в такую глухую ночь, как эта. Я был очень удивлен, увидев вместо этого шесть очень знакомых чисел: 030121. День святого Давида, 1921.

Это была Эсми.

Почему Эсми звонит мне в середине смены? Это не была чрезвычайная ситуация, иначе этому предшествовал бы ее код «911». Положив журнал, который читал в данный момент, я взял телефон в моем кабинете и набрал номер. Было два длинных гудка, прежде чем Эсми подняла трубку. Необычно.

- Алло? - заговорила она… торопливо.

- Здравствуй, любимая, это я.

- О, привет, Карлайл, - это приветствие не было безрадостным в любом случае, но казалась, что она старалась быть сдержанной. Очень странно. Мне сразу же стало не по себе от этого телефонного звонка.

- Что случилось? - осторожно спросил я.

- Нет-нет-нет, - ответила она в спешке. - Я просто не ожидала, что ты перезвонишь так быстро. Как проходит твоя смена?

- Просто прекрасно. Без осложнений. Здесь тихо, - я приводил голову в порядок. - А как дела дома?

- Ты придешь домой утром?

Я втянул воздух. Честно говоря, я не планировал это. Мой новый распорядок подразумевал выезд из больницы и возвращение обратно в город, в университет, где у меня был доступ к полной библиотеке и ее резерву медицинских журналов. Это утро ничем не отличалось, я хотел бы пойти в университет и закопаться в книгохранилище, пока снова не стемнеет.

Тем не менее была еще какая-то часть меня, которая знала, что нужно отодвинуть мои планы в сторону, поэтому правильный ответ на вопрос Эсми был: «Конечно». Даже притом, что я не был человеком и меня никогда не попросят спать на пресловутом диване, Эсми и я наслаждались счастливым браком, который на настоящий момент продлился дольше, чем у любого человека, где-то глубоко в душе я понимал, каким должен быть сейчас правильный ответ. Мне следовало сказать ей, что я буду немедленно дома, если именно этого она хотела. Но вместо этого я позволил вырваться глупому вопросу:

- Почему ты спрашиваешь?

Эсми резко выдохнула.

- Потому что я не видела тебя три дня, - ответила она секунду спустя.

Прошло так много времени? Сегодня была среда – вчера я ушел из больницы в университет, а потом вернулся и делал то же самое в понедельник, и сегодня чуть раньше тоже намеревался... Это означало, что моя жена была права. Я не видел ее с утра понедельника. Чувство вины захлестнуло меня сразу же.

- О боже, Эсми, мне очень жаль, - ответил я. - Я не… дни такие короткие, а я изучал...

Она прервала меня:

- Розали и Эммет тоже дома. Они приехали вчера.

Я прикрыл трубку и прошипел слово, которое Эсми не одобрит. Розали звонила из Парижа за неделю до этого, чтобы сказать нам, что они с Эмметом вернутся домой по меньшей мере на месяц и проведут с нами рождественские каникулы. Мне каким-то образом удалось полностью отвлечься так, что я вытеснил их приезд из своего сознания. Неудивительно, что Эсми была расстроена.

- Мне очень жаль, - пробормотал я, когда, наконец, убрал руку с телефона.

Моя жена вздохнула:

- Послушай, я понимаю. Правда. Я знаю тебя. Я знаю, что ты усердно трудишься для своего пациента. Но… ты можешь прийти домой этим утром? Пожалуйста? Просто поздоровайся с Розали и Эмметом. Мы уйдем на оставшуюся частью дня. У нас встреча с агентом по продаже недвижимости, чтобы посмотреть дома для них.

- А Элис и Джаспер? - Джаспер был единственным, с кем я контактировал в последние несколько дней. Мы столкнулись друг с другом в библиотеке Корнелла и поговорили в течение пяти минут вчера после обеда.

- Они тоже здесь. Джаспер сказал, что видел тебя вчера. Я была рада услышать, что ты все еще бродишь где-то поблизости.

Я бы сказал, что это была не совсем шутка.

- И Элис, возможно, уедет в Миссисипи.

- Миссисипи? - теперь я действительно был сбит с толку. - Имеет ли это какое-то отношение к ее проекту?

Эсми медленно вздохнула, и ей потребовалось время для ответа.

- Просто приходи домой утром. Мы лишь хотим увидеть тебя.

Я тупо кивнул, как будто она могла меня видеть.

- Я заканчиваю в шесть.

- Тогда и увидимся.

- Я люблю тебя, - добавил я.

- Я не сержусь, Карлайл, - она повесила трубку.

Положив трубку обратно на подставку, я подошел к окну и уставился в темноту. Я был разбит. Эдвард ушел, Эсми расстроена, я, ко всему прочему, забыл о двоих моих детях, а этажом выше мой юный пациент все еще умирал. Закрыв глаза, я прикрыл лицо ладонью, глубоко вздохнул и, выдыхая, провел рукой по лицу. Когда я снова открыл глаза, в темном окне должно было быть мое отражение.

Мужчина, смотревший на меня, не был человеком, которого я обычно видел и с чьей молодостью должен был бороться, чтобы убедить каждого, что близок к возрасту, который называл. Нет, этот мужчина выглядел изнуренным, печальным и старым. В своем отражении я видел триста шестьдесят лет одиночества и беспокойства, перенесенных мною снова всего за три месяца мучительной тревоги. Как долго это будет продолжаться? В какой момент я должен был уступить, позвонить Эдварду домой, заставить его привести себя в порядок и препроводить обратно в Форкс? Эдвард не звонил уже полтора месяца, с тех пор как ушел, и, несмотря на недели практики, от меня требовалась большая концентрация, чтобы не позвонить ему самостоятельно. Я хотел, чтобы Эдвард всецело принял мою уверенность в нем, но я все еще очень скучал по нему.

Все мое естество вспоминало дни прошедшего лета, когда я, придя домой, слышал его смех из-за того, что они с Беллой в спальне обменивались какими-то глупыми шутками или как он весело подтрунивал над ее возражениями против его излишнего беспокойства о ее безопасности после нападения Джеймса. В то лето Эдвард был счастлив. И поэтому был счастлив я.

Оглядываясь назад, обострение защитных инстинктов у Эдварда должно было привлечь мое внимание раньше. Действия моего сына в период с марта по сентябрь так наглядно предсказывали его поведение. То, как он следил за каждым ее движением, когда я видел их вместе… В те редкие моменты он не выпускал ее из своего поля зрения – боясь за ее безопасность, в себе он видел самую большую угрозу для нее. Это должно было привести меня к неизбежному выводу, что Эдвард в итоге придет к решению самоустраниться, не оглядываясь на мучения, которые ему придется испытать. Я снова прижал руку к лицу, сильно нажимая кончиками пальцев на виски. Почему я не видел, к чему все идет?

Словно в ответ, красивое лицо Эдварда всплыло передо мной, его золотые глаза, смотревшие на меня с неподдельным сожалением, в то время как ветер на железнодорожной платформе хлестал его волосами по лицу. Пять слов, которые заставили мое сердце биться снова: «Я тоже люблю тебя, папа». Даже в простом воспоминании радость, принесенная мне этими словами, была пронзительной, на грани с болью. И я позволил своему стремлению к этому счастью удержать меня от того, что мне нужно было сделать, защищая моего сына.

Я так сильно хотел счастья для Эдварда, что забыл про мою ответственность перед ним как отца, включающую в себя необходимость иногда говорить ему «нет». Разве я не думал, что мы должны остаться в Форксе? Разве уже не понял, как больно будет Эдварду, если мы уедем? И все же я позволил себе, безрассудно пойманный данным обещанием и моим страхом принудить его сделать что-то против его воли, забыть свое первое и самое важное обещание ему: защищать и заботиться о нем. Вместо этого я позволил взять власть нашему упрямству, и данное разрешение почти свело его с ума от боли.

И теперь после его отъезда я позволил боли утраты отдалить себя от его братьев и сестер, и даже от моей жены. Я не мог и представить, что наступит время, когда ненамеренно смогу так долго не видеть Эсми. Конечно, мы оба ходили на охоту, в течение которой находились длительное время далеко друг от друга, но это было запланировано. Забыть о ней – что я действительно сделал – было чудовищным поступком.

Но если для Эдварда прямо сейчас я не мог сделать ничего, то другую ошибку можно было исправить. Садясь обратно на свое рабочее кресло, я открыл расписание больницы у себя на компьютере. Было всего лишь два часа ночи; есть еще один обход в травме около четырех. Моя смена технически заканчивалась в шесть, но я мог, скорее всего, убрать дополнительные два часа и пойти домой, сделав Эсми сюрприз. Это не компенсирует последние три дня, я не был настолько глуп, чтобы так думать, но могло вызвать улыбку на ее лице. Это было все большей редкостью в такие дни.

Посылая SMS Элис с просьбой не выдавать меня, я покинул свой кабинет, чтобы отпроситься на два часа раньше.



Подходя к дому, я услышал смех, а заглянув в окна, увидел, как остальные члены моей семьи сидели в недавно отремонтированной кухне и смотрели фотографии из поездки на Leica S2 – новом фотоаппарате Эммета. Тот оживленно рассказывал истории, сопровождавшие каждую фотографию, вызывая тем самым смех. Само окно также явилось свидетелем моего отсутствия: Эсми восстановила краску на подоконниках и ставнях. Груда разбросанных кирпичей у основания дымовой трубы сказала мне, что она поработала и там. Я вздохнул, так как пропустил все последние проекты. Хотя у меня были свои ключи, я осторожно постучал в кухонную дверь, надеясь, что Эсми удивится. Но это была Розали, находившаяся ближе всего к двери.

- Так-так-так, - сказала она мрачно, увидев меня. - Неужто отсутствующий отец.

- Роуз… - Эммет и Эсми сказали в унисон. Эммет сразу же подошел к Розали, как бы давая понять, где границы, в которых та должна оставаться. Эсми тотчас меня обняла, поцеловав в шею.

- Ты рано вернулся, - восторженно прошептала она. - Спасибо.

Я кивнул, заключив ее в объятия, когда она прижалась спиной к моей груди.

Розали просто покачала головой, послав Эсми тяжелый взгляд.

- Прекрасно, Эсми. Но если ты не скажешь ему, что думаешь, то это сделаю я.

Эммет бросил на меня извиняющийся взгляд, прежде чем мягко сказал:

- Эй, Роуз, почему бы тебе не дать Карлайлу минуту или две, прежде чем снести его голову? Он не был дома некоторое время.

Прежде чем слова вылетели изо рта Эммета, я уже знал, что ему не следовало этого говорить. Розали немедленно сбросила руку мужа и повернулась ко мне, ее глаза пылали.

- Именно! Как ты мог не приходить сюда в течение трех дней, Карлайл?! Как ты мог так поступить с Эсми?

- Поверь мне, Розали, этот вопрос не обошел меня, - я взглянул на мою жену, которая качала головой нашей дочери так, как будто я был прощен. Однако это никак не способствовало усмирению огня в глазах Розали, которая видела в Эсми схожесть с собой, потому что они обе пострадали от рук своих человеческих партнеров. Боль, которую я причинил Эсми, дала Розали еще одну причину обрушить свой гнев на меня. Возможно, именно поэтому она решила атаковать. Она пыталась защитить Эсми от меня. То, что она чувствовала потребность так сделать, заставило мой живот скрутиться.

- Ты, Карлайл Каллен, эгоистичный, гордый, эгоцентричный идиот, - медленно прошипела Розали, последовательно делая акцент на каждом прилагательном. Я на мгновенье оцепенел, когда она пошла на меня, как обычно откинув за спину свои длинные волосы. Никто из нас не стал бы спорить, что Розали была самой красивой в нашей семье. А когда она была в гневе, то становилась еще красивее, ее золотые глаза пылали безумной яростью, что делало ее просто великолепной.

Элис и Джаспер одновременно протяжно вздохнули, и мое чувство тревоги немедленно исчезло. Розали вскользь улыбнулась мне и добавила:

- Очень рада тебя видеть, Карлайл. Мы скучали по тебе в Европе, - затем она резко повернулась к Джасперу.

- Ладно, я стала паинькой, а теперь, пожалуйста, перестань это делать, - сказала она сладко.

Я кивнул Джасперу, обеспокоенные глаза которого встретились с моими.

- Все в порядке. Не будет схватки, - заверил его я. - Розали должна получить шанс сказать все, что считает нужным.

Приподняв одну бровь, Джаспер поднял руки.

- Хорошо… но я ухожу.

Он медленно встал, и Элис поднялась с ним. Исчезая из кухни, Элис пробормотала Джасперу:

- Она будет только кричать на него. Не волнуйся.

Я проводил их взглядом до лестницы, а затем вновь повернулся к моему самому пламенному члену семьи. Время от времени было необходимо просто расслабиться и позволить Розали выплеснуть свой гнев, если она в этом нуждалась. Она никогда не доходила до фактического насилия, но крик был процессом очищения для нее. И, конечно, будучи причиной ее обращения, я чаще получал ее желчь. Она справедливо обвиняла меня, что не упокоилась с миром, и это также приводило к обвинениям в чем угодно, пошедшем не так в ее нынешнем существовании. Я знал, что лучше не просить, чтобы она успокоилась.

Закрыв на миг глаза, я подозвал к себе мою дочь жестом правой руки.

- Я слышу, что ты расстроена из-за меня, Розали, - ответил я осторожно. - Могу я спросить, почему ты думаешь обо мне так?

- О, ты можешь просто прекратить эту назидательную беседу, - отрезала она. - Ты точно знаешь, почему я злюсь. Ты и твоя слепота по отношению к твоему драгоценному Эдварду.

Я мрачно кивнул, а она продолжила, делая еще один шаг вперед.

- Мой дом, - медленно проговорила она, выговаривая оба слова с нежностью. - Вы с Эдвардом забрали у меня мой дом. Прежде всего, ты позволил ему оставить Форкс. Это было замечательно. Увезти его подальше от нее, вероятно, было единственной полезной вещью, которую тебе удалось сделать с сентября.

«Ее». Не «Белла». Даже почти год спустя Розали не желала признавать никакой симпатии или чувства к выбранной Эдвардом девушке.

- Но ты не мог просто позволить ему уйти, - продолжала она. - Нет. Ты должен был взять нас вместе с ним и заставить страдать всех остальных, в то время как он просто спрятался здесь, опечаленный тем, что было полностью под его контролем! - Ее глаза сузились, и она сфокусировала взгляд на мне. Золото на золоте, презрение и чувство вины в одночасье встретились.

- Вот почему мы уехали, - она шипела. - Кто хотел сидеть здесь и иметь дело со страданием «бедного, бедного Эдварда» изо дня в день?

Вздрогнув, я снова кивнул, а мой разум заполнил болезненный образ Эдварда, укрывшегося в темноте его спальни.

- Я очень сожалею, Розали, - ответил я.

Она посмотрела на меня и продолжила:

- А потом мы возвращаемся домой, а он даже не здесь. Ты просто позволил ему уйти, совершенно не учитывая того, как это повлияет на всех остальных. И если это все равно произошло бы в любом случае, почему остальные должны были уехать вместе с ним? Ты разрушил наши жизни и наш дом. Ради чего? Нет ответа. А затем… - она остановилась на секунду, чтобы сделать большой вдох, - затем ты просто позволил миру вокруг себя разлететься на куски. Эсми продолжает убирать комнату Эдварда, так как надеется, что он появится и ему это потребуется. Элис и Джаспер не могут больше оставаться здесь, в доме. Эммет уже хочет обратно, а мы были здесь всего только день, и ты, заметь, умудрился вовсе не появиться дома.

- И об этом я искренне сожалею, - она понятия не имела. Моя память была безупречна – не было никакого забвения в моем мире, только отвлечение. И разве я специально не отвлекал себя? Потому что если вместо этого я сосредоточивал свое внимание на моей семье, то единственное, о чем я мог думать, это где находится Эдвард, и незнание ответа отдавалось ноющей болью. Чтобы избежать этой боли, я избегал их. Розали была совершенно права – это было сверхэгоистично с моей стороны.

- Запомни это, - прошипела она, ее глаза по-прежнему были устремлены на меня.

Я сокрушенно кивнул.

- Что-нибудь еще?

Розали сократила расстояние между нами в миллисекунду.

- Да, - сказала она, понизив голос до низкого рычания. - Я хочу мой дом обратно. Я хочу этот клан обратно, как было раньше. Исправь это. - Она повернулась на каблуках и вышла из комнаты так быстро, что подняла маленький ветерок. Смотря на меня с сожалением, Эммет изрек «мне жаль», прежде чем исчез вслед за ней. Я кивнул и махнул ему рукой. Он был единственным, кого Розали слушала, когда приехала сюда. Задняя дверь открылась и закрылась со стуком, за которым мгновение спустя последовал второй удар, так как дверь полетела с петель на пол.

По-прежнему находясь в моих объятиях, Эсми, дрожа, сделала вдох.

- Я сожалею о случившемся, - тихо сказала она, поворачиваясь в наших объятиях так, чтобы быть ко мне лицом. - Она был в гневе с тех пор, как вернулась домой. Я просила ее не накидываться на тебя сразу, как ты откроешь дверь, но ты знаешь Розали.

Я вздохнул, снова качая головой.

- У нее есть полное право злиться на меня. Я злюсь на себя, - и ее обвинения, все до единого, были совершенно верными. Но ее последние слова, брошенные мне. Этот клан. Розали больше чем кто-либо из наших детей цеплялась за свое прошлое со всем ее сверхчеловеческим упорством. И, хотя она никогда не признает это вслух, я знал, связь нашей семьи друг с другом была отчаянно важна для смысла ее существования. Она никогда не воспринимала меня как отца, в отличие от Эдварда и Элис, и, хотя она была немного более расположена быть ребенком Эсми, регулярно напоминала нам обоим, что это не мы, а Хейлы были ее родителями. Но она никогда раньше не отрицала, что мы были семьей. Слово клан задело. Это то, до чего мы дошли? Очередная группа связанных между собой вампиров, остающихся вместе для удобства и только до тех пор, пока это удобство было взаимным? Тихое рычание сорвалось с моих губ при этой мысли, и Эсми подняла голову.

- Извини, - немедленно сказал я, потирая ее спину. - Я просто расстроился.

Моей жене потребовалась секунда, чтобы ответить.

- Клан? - спросила она тихо.

Я вздрогнул.

- Да.

Эсми вздохнула, ведя руками по моему телу до тех пор, пока не дошла до шеи, а ее ладони запутались у меня в волосах.

- Она сказала это, чтобы сделать тебе больно, - тихо ответила она. - Пожалуйста, не относись к этому серьезно.

Я не сразу ответил, вместо этого посмотрел в окно на лужайку и лес. Пока я был в больнице, выпало много снега – первый раз с тех пор, как мы переехали в этот дом. Белое одеяло, укрывшее землю, создавало чувство безмятежности, в противоположность буре, которая только что разразилась на нашей кухне.

Вздыхая, я снова посмотрел на свою жену.

- Я действительно превратил нас в простой клан?

Эсми закрыла глаза. Я приготовился к эмоциональному утешению, отражавшему мое собственное беспокойство, и как я предполагал, она вскоре задрожала в моих руках. Но я был абсолютно не готов, когда моя жена, откинув голову назад, засмеялась так сильно, что почти задохнулась.

- Что? - спросил я, а она улыбалась мне, просто качая головой, пока не утих ее смех и она не смогла говорить.

- О, Карлайл, - она раздраженно вздохнула, но улыбнулась при этом. - Ты король идиотов. Я здесь спорила с Роуз, что ты не страдаешь от комплекса Бога, - хихикнула она.

Комплекс Бога? Единственной вещью, в которой я был уверен, было знание, что я не Бог. Сейчас я чувствовал себя более беспомощным, чем когда-либо в своей жизни. Я соединил эту семью и был ее стержнем. Если позвоночник сломается, что будет с остальными функциями организма?

Эсми прижалась щекой к моей груди, мягкие вибрации ее смеха проникали в мое тело, когда она ответила мне на невысказанный вопрос.

- Ты действительно думаешь, что только твои действия могли разрушить эту семью? И если бы даже могли, неужели ты сделал это, просто зарывшись в библиотеке на несколько дней?

- Но я создал эту семью, - слабо возмутился я.

Эсми засмеялся еще сильнее.

- Нет, любимый, мы создали эту семью, - поправила она, снова приближая свои губы к моим. - Нас семеро. И не тебе решать, когда мы перестанем ею быть. Впрочем, как и не Розали. - Она убрала одну руку из моих волос и погладила меня по щеке своим большим пальцем. Я закрыл глаза и позволил себе насладиться ее прикосновением.

- Я скажу тебе вот что, - произнесла она через мгновение, положив другую ладонь мне на грудь. - Вчера я наконец разобрала кладку кирпича, которая забила дымоход. Почему бы мне не пойти повторно повесить заднюю дверь, - я вздрогнул, вспомнив бурный выход Розали, - а ты идешь за дровами. Мы будем сидеть у огня и наверстывать упущенное.

- Я должен пойти извиниться перед Розали, - пробормотал я.

- Она не будет слушать тебя прямо сейчас, и ты это знаешь, - ответила Эсми. - И ты преподаешь сегодня, значит, ты у меня есть только на несколько часов, доктор Каллен. Я планирую эффективно их использовать. - Самодовольно ухмыляясь мне, она дернула мой галстук, чтобы приблизить мою голову к своей.

- Ты уверена, что после это действительно останется гостиной? - я поддразнил, когда мы поцеловались, и она игриво шлепнула меня по щеке.

- Я сказала «наверстывать», - повторила она, улыбаясь, но радость в ее глазах сказала мне, что она знала, как несерьезен я был. - Это влечет за собой только разговор. - Качая головой и все еще смеясь, Эсми разорвала наши объятия и направилась в сторону своих инструментов.

Я проводил взглядом свою жену, когда она ушла. Было приятно услышать ее смех, даже если ненадолго, и я пообещал себе насладиться временем, которое она хотела провести вместе этим утром. Оценив лес из окна и определив месторасположение упавшего дерева, выглядевшего достаточно маленьким, чтобы быть разрубленным на дрова, я направился к двери. Бросил последний взгляд на опустевшую кухню. Оставленная на столе камера лежала напоминанием о том, как быстро в нашем доме смех превратился в гнев и отчаяние.

Держась за дверную ручку, я остановился. Я думал о моем юном пациенте, его темных глазах, всегда веселых, дразнящих, даже когда он тихо страдал от болезни. Думал об Эсми, о тревоге и страхе на ее лице, когда я чуть было не набросился на нее два месяца назад. Думал об Эдварде, ужасающе неподвижном, когда он лежал в моих объятиях. И, наконец, я вспомнил последнее слово Розали перед уходом, и глубокая боль снова потрясла меня, когда я вышел в морозный рассвет.