Эпилог. Пробуждение Спящего.
В небольшой квартирке у юридической школы спит Розали Хейл. Обычно она беспробудно спит – «как мертвец», говорили ей друзья, семья и любовники, которые пытались пробудить ее ото сна, прежде чем она была готова к этому. Ей говорили, что она храпит. Она проспала даже землетрясение, когда отдыхала со своей семьей в Калифорнии. Но сегодня она проснулась в страхе. Розали Хейл не привыкла чувствовать такой ужас, ее не пугали глупые монстры в темноте. Даже когда она была ребенком, она крепко спала, не опасаясь, что что-то могло скрываться под ее кроватью или в шкафу. Но этим ранним утром – столь ранним, что сейчас может быть еще ночь – она вскакивает на своей кровати, где заснула со сводом законов под подушкой.

- Белла, - произносит она вслух, не зная почему.

Встает и возится с пультом дистанционного управления. Когда включается телевизор, она видит экстренную новость о пожаре. Здесь зимой они происходят довольно часто – много старых зданий с неисправной проводкой, множество отопительных приборов оставляют около занавесок и у края кровати. Ужасное ощущение в ее животе, и она не так удивляется, когда опознает здание, квартиру, где живет ее самая лучшая в мире подруга.

Не раздумывая, она надевает поверх пижамы дополнительные слои и укутывается в них. Стоянка такси неподалеку от ее дома, поэтому она запрыгивает в машину и говорит таксисту ехать к Финуэй. Пальто кое-как застегнуто, и таксист рассматривает ее, думая, что это, своего рода, Такси Позора после свидания, о котором она уже сожалеет. Движение не затруднено в такой ранний час, поэтому поездка занимает мало времени, и она на месте, но улица оцеплена сигнальными огнями, машинами скорой помощи, патрульными машинами и высокими мачтами радиовещательных антенн, отходящих от новостных фургонов.

- Я не могу проехать дальше, - говорит таксист с явным бостонским акцентом, и Розали шарит по карманам, находит мятую десятидолларовую купюру и просовывает ее через перегородку. – Это ваш дом в огне? - спрашивает он, но Розали, неспособная говорить, качает головой.

- Будь здорова, - говорит он любезно перед отъездом, взволнованный выражением ее лица.

Розали кивает, не разобрав в действительности его слов, обнимает себя руками и мчится вперед мимо припаркованных автомобилей, специальных автомашин, мешая репортерам заснять лучшие ракурсы для их отчета. Жители квартир, в шоке смотрящие на дымящееся здание, кутаются в одеяла, языки пламени еще вины у крыши.

Розали проталкивается через толпу жителей, ища Беллу.

- Кто-нибудь видел Беллу? Беллу Свон? С длинными каштановыми волосами? Живет на третьем этаже? – Она мечется между людьми, охваченная паникой. Жители пожимают плечами, некоторые из них тихо плачут, переживая из-за потери имущества, из-за того, что им негде жить. Они знают Беллу, но никто не видел ее. Они все качают головой, бормочут «нет» и «мне жаль».

- Нет, нет, нет, - рыдает Розали, раскачиваясь. Ей даже не надо подходить или спрашивать пожарников, чтобы узнать, кто под простыней. Она знает. Понимает, что знает это с минуты своего пробуждения. Прижимает руки к лицу и плачет, ее рваное дыхание оставляет клубы пара на холодном воздухе, клубы видимого горя, когда солнце начинает вставать на востоке, кроваво-красное, не дающее толики тепла, поскольку оно поднимается на бледное, безразличное небо.


В большом доме в небольшом городке на западной окраине штата Вашингтон спало пять скорбящих людей: четыре члена одной семьи, и тот, кто не имел к ним отношения, но в один из дней должен был примкнуть к ним, но теперь этого никогда не произойдет. Врач и его жена цеплялись друг за друга в центре большой двуспальной кровати, его руки лежали на ее талии даже в глубоком сне. Она плакала, не спав весь день, пока врач не попросил принять ее Ксенакс, прописанный ей. Теперь каждый вечер, когда она проваливается в сон, спокойный и пустой, она не плачет, но хотя бы отдыхает, словом, милостивый всплеск беспамятства. Почти каждый вечер врач не спит рядом с нею, слушая ее одурманенное дыхание и задаваясь вопросом, сколько раз его сердце может разорваться, прежде чем полностью остановится. В конце концов, он кладет свою руку на тонкую ткань ее ночной рубашки и наблюдает за взлетами и падениями ее дыхания, чувствуя нервозность кожи на животе, которая расслаблялась и напрягалась, и снова напрягалась три раза. Только одна из этих трех душ, которые были в настоящей коже, живет и спит сегодня под одной крышей.

Зазвенел телефон, и врач сел, задыхаясь и хватаясь за грудь. Он никогда хорошо не спит, но он не будет принимать Ксенакс, прописанный жене. Он чувствует, что один из двоих должен быть начеку, иррационально боится, что если они оба крепко заснут, то трагедия снова их найдет. Бдительность. Жена врача просто тихо простонала и перевернулась, а он поднял трубку, руки его дрожали, напоминая себе, что все, кого он любит больше всего, под этой крышей. Ничего страшного, это нормально. Какие еще плохие новости могут прийти в середине ночи?

- Дом Калленов, - отвечает он, голос его дрожит. Он спокойно понимает голос на другом конце линии, резкий и профессиональный. Он вздыхает в изнеможении, закрывает глаза и говорит: - Спасибо. Да. Я понимаю. – Он осторожно кладет трубку на базу, стараясь воссоздать как можно меньше шума. Он опирается на спинку кровати и прижимает кулак ко рту, борясь с желанием зарыдать вслух, стараясь не разбудить жену. Но потом он понимает, что ему нужно разбудить ее. Она должна знать.

Он нежно дотрагивается до нее, она хнычет как маленькая, крошечная складка формируется меж ее бровей. Он снова ее немного покачивает, чуть меньше, осторожно, ее веки затрепетали, она открыла их и закрыла несколько раз, прежде чем проснулась в панике.

- Что случилось? – шепчет она, ее голос с оттенком страха.

Он прижимает ее к себе. – Они нашли его. Они обнаружили его тело.

Вдвоем они плакали в темноте, боль, снова свежая и новая, такая же, как в первый телефонный звонок. Никто из них не хотел понимать этого до этого момента, они тешили себя надеждой, несмотря на все трудности, будто это все дурной сон, и они найдут его живым, никто не хотел признавать очевидного. Как будто он поприветствует их, входя через парадную дверь, словно ничего и не было. – Мама! Папа! Почему вы так смотрите на меня? – сказал бы он.

Как прошла первая волна рыданий, врач взял лицо жены в руки и вытер ее слезы большими пальцами. Он нежно поцеловал ее в обе щеки, а потом и в губы. Ее дыхание успокоилось. Наконец, она заговорила.

- Наш ребенок, наконец, может отдохнуть, - сказала жена врача в тихой, спокойной печали, положив руку на живот, вспоминая жизнь, которая когда-то порхала под ее пальцами.

- Мы должны разбудить Эммета? – спросил врач.
- Он захочет узнать, - решила жена.

Они встали с постели, надели халат и тапочки. Дом был пропитан сквозняками и холодом. Рука об руку они вышли из своей комнаты, пошли по коридору и постучали в дверь своего сына.


Сильно ухватившись за одеяло кулаками, Эммет прерывисто спит. Он здесь больше не живет, но он взял отпуск в школе до конца семестра, желая убедиться, что с его мамой и папой все хорошо. Ну, это он так говорит. Но в глубине души он боится, что развалится без них, теперь, когда его лучшего друга нет. Он знает, что они не ожидают, будто он уберет ботинки брата, но он чувствует отсутствие своего брата везде, в доме и в мире. На несколько дней он забывает, что Эдвард ушел, в другие дни он делает вид, что ничего не случилось. Но затем он проходит мимо пустого места, где раньше было пианино, и снова чувствует. Он вспоминает. Эдвард ушел. Эдвард ушел. Эдвард ушел. Как это могло случиться?

Теперь он скрежетал зубами во сне, по утрам просыпался с такой болью, что в первые часы не мог говорить. Он наливал себе кофе и подносил горячую кружку к лицу, пока его челюсть не ослабевала. Что бы сказал Эдвард? Раньше он скрежетал зубами, как ребенок, когда они жили в старом доме и делили спальню. Эдвард кидал в него подушку, чтобы он прекращал это делать. Если Эммет просыпался от особо приятного сна (в таком возрасте это, как правило, бесконечные потоки мороженого и гамбургеров), Эммет выпрыгивал из кровати и боролся с Эдвардом. Они боролись и били друг друга ради забавы, пока их родители не стучали в дверь и не спрашивали, что происходит. Они не понимали. Вы можете ударить своего брата в живот или сидеть на его лице и пукать, удерживая его, пока он не начнет просить о пощаде, и слезы от смеха начинали течь по его лицу. Это не значит, что вы ненавидите его. Это часть того, что вытворяли братья.

В своем полусонном состоянии он помнил о драках с Эдвардом посередине ночи в старом доме, руками он схватился за одеяло, как будто это Эдвард в старушечьей пижаме на пуговицах. Он вспоминал, как они боролись с друг другом, смеялись и подшучивали друг над другом. Он не хотел будить родителей. Брат не хотел других неприятностей.

Когда он услышал стук в дверь, то пробормотал в подушку: - Честное слово, мам, пап, ничего не происходит. Мы просто играем.

Стук стал громче и настойчивее, и Эммет проснулся полностью, но на мгновение растерялся, ведь был в другой комнате и в другом доме. Он посмотрел налево, где была кровать Эдварда в старой комнате, и покачал головой. Он развернул свои ноги на кровати и опустил их на холодный пол. – Сейчас, - сказал он сердито и открыл дверь, где стояли его мама и папа со следами слез на лице. – О боже, - сказал Эммет, широко раскрыв глаза от беспокойства. – Все ли в порядке? Что случилось?

- Нет, Эммет, все хорошо, - сказала его мать, кладя холодную руку на щеку.

- Они нашли Эдварда, - сказал его папа, сглатывая. – Они опознали его тело.

Он делает несколько шагов вперед и кладет руки на родителей, крепко обнимая их. Он выше всех своих родственников и перерос маму, когда еще был в младших классах, и он легко обогнал и своего папу, когда у него был второй или третий всплеск роста в средней школе. Он жалеет, что снова не маленький, чтобы залезть на колени к маме, пока она будет поглаживать его спину и петь колыбельную на ухо. Но вместо этого он зажимает их в объятия.

- Полегче, Эммет, - проговорила мама, ее глаза сверкали слезами, а на лице царила грустная улыбка. – Я твоя мать, а не пищащая игрушка.

Эммет рассмеялся сквозь плач, видя перед собой лишь массу слез, спин и рук, обнимающих друг друга – в общем, странное небесное тело. Эдвард все же вернулся домой. Они обнаружили его тело. Это сделало финал реальным. И как бы больно не было прощаться, но это лучше, чем незнание или мысль о том, что его тело потеряно навсегда.

Через некоторое время хороший врач сказал: - Мы скажем Тане?

Эммет сказал: - Вы идите в кровать. Я скажу, - они благодарно кивнули и пошли в кровать, зная, что не заснут.

Эммет пошел по коридору, потом вниз по лестнице в комнату для гостей. Он слегка постучал в дверь.


В этой чужой постели так далеко находящейся от квартиры, что она делила со своим женихом, спала Таня. Она никогда не привыкнет к этому матрацу и незнакомому запаху моющих средств на простынях. Она иногда думала о себе, как о принцессе на горошине, а затем поправляла себя, как вдова на горохе. Только она никогда не была замужем. Почему у них нет слов для той, чей жених умер? Каллены были достаточно любезны и позволили ей остаться после мемориала. Она боится возвращаться домой. Она не чувствует себя достаточной храброй, чтобы столкнуться с тем, что уже было, не говоря уже о несостоявшихся людях из ее прошлой жизни и не представляя свое будущее без любви всей ее жизни. Эммет заявил, что поедет с ней, когда она будет готова, чтобы помочь разобрать вещи Эдварда. Он сказал, что из двух сломленных людей можно сделать одного сильного человека.

Эммет был замечательным и принимал ее как члена семьи. Это не значит, что доктор и миссис Каллен принимали ее холодно, она знала шок на их лицах, чувство потери и безумие, когда вы оказываетесь в ловушке из худшего кошмара вашей жизни. И вы просто не можете проснуться. Она не винит их в том, что они смотрят сквозь нее. Они едва держат себя в руках. Но Эммет… он был единственным, с кем она могла поговорить, тем, кто понимал ее. В одни из ночей он заходил к ней, когда видел пробивающийся свет через трещины под закрытой дверью. Иногда они просто сидели в своих пижамах, ели печенье и делились любимыми историями об Эдварде.

Таня проснулась ото сна про принцесс, вдов и горох, она не слишком испугалась или удивилась стуку в дверь. Подкравшись к ней, она встала около двери, прислонившись лбом к полированному дереву. – Эммет? – спросила она. – Это ты?

- Да. Могу я войти?

Она открыла дверь и махнула Эммету внутрь. Она заметила, что сегодня вечером он без печенья. Он аккуратно отодвинул одеяло и присел на подножие кровати. Она села рядом в изголовье, обхватив колени руками. Немного погодя она вытянула подушку из-под одеяла, положила одну за спину и предложила другую Эммету, который взял ее с благодарным кивком. Он не положил ее под голову или спину, только сжал, будто готовясь к баскетболу.

- В чем дело? – произнесла она.

- Мама и папа только что разбудили меня, - сказал он, играя с подушкой, как с аккордеоном. Он склонился. – Они нашли его… его тело.

- Ох, - тихо выговорила Таня. Это маленькое слово, а не вздох, просто вырвалось из нее, как будто она была сдувавшимся воздушным шаром.

- Да, - сказал он, откладывая подушку, чтобы увидеть, что она делает.

- Я… я думаю, что это хорошая новость, правда? – сказала она, глядя в потолок. Она пыталась не плакать. Она плакала так много за последние несколько недель, что ее глаза были постоянно опухшие, а кожа пятнистая. Она быстро моргала, но две слезы скатилось по ее щекам. – Черт, - сказала она, сердито вытирая слезы. – Я так устала плакать.

- Да.

Они молча сидели некоторое время. Эммет смотрел на нее, а она лежала головой на коленях. Слезы скользили из уголков ее глаз постоянным, медленным потоком. Она выглядела так красиво, как печальная садовая скульптура для фонтана. Не раздумывая, он притянул ее ближе, поглаживая по волосам, просто давая выплакаться.

Она закрывает глаза на его прикосновения, и на то, что они мало знакомы. Она ненавидит то, что он не Эдвард и то, что она ведет себя как маленькая, но ее не волнует, что она в порядке рядом с Эмметом.
Она садится, и он отпрыгивает подальше, боясь, что пересек черту. – Сожалею, - бормочет он.

Она качает головой, волосы попадают на глаза, и берет его за руку. Он не вырывается. Они сидят бок о бок, ноги свешаны. Они опираются на спинку кровати. Она кладет голову ему на плечо, и они держаться за руку, не говорят.

Им не нужны слова.


В большом доме в небольшом городке на западной окраине штата Вашингтон четыре человек в двух спальнях не спят, и только один ребенок все также дремлет. Врач и жена держатся друг за друга, оба опустошены, но странно спокойны. Возможно, это временное онемение или, может, их души устали. Но все же они будут в порядке. Они пройдут через это, так же как и прошли через многие другие скорби. Много любви, удерживающей их вместе.

Внизу брат и невеста лежат рядом с друг другом, переплетя пальцы. Разве Эдвард простит меня? Чудо брат.

Измена ли это? Чудо невеста.

Брат наклоняется и целомудренно целует макушку невесты. Она сжимает его руку в ответ.

Я думаю, он понял бы, - одна и та же мысль поселилась в умах этих двоих.


Тишина повисла в огромном доме в небольшом городке на западе Вашингтона, где четверо лежат с открытыми глазами, лишь ребенок спит.

Доктор и его жена, брат и невеста внимательно и осторожно слушают дыхание своих спутников. Их любимый скоро упокоится. Они полны горем, но все же благодарны небесам, что нашелся их утерянный, что он, наконец, будет дома. Осознание этого причиняет боль, но это приятный вид боли, как боль от стягивающихся краев раны после неудачного пореза.

Ни звука в огромном доме в небольшом городе на западе Вашингтона, лишь вдохи-выдохи четверых человек, постепенно закрывающих двери и движущихся в новые комнаты своих жизней. Тихая стоическая скорбь. Ни звука, кроме дыхания спящего ребенка.

Доктор и его жена, брат и невеста дышат, благодарные за тепло тела рядом с ними, благодарные за начало закрытия. Они, все четверо, начинают погружаться в сон.

И затем…

Затем вопль заполняет воздух, нечеловеческий крик. Этот голос никто в этом доме никогда не слышал, и доктор и его жена, брат и невеста вновь проснулись с широко раскрытыми глазами, наполненными страхом. Брат отпускает руку невесты, беспокоясь, что это своего рода сигнал, что каким-то образом преданы чувства Эдварда.

Очередной вопль, одно слово, прежде чем доктор выбегает в коридор, жена следует за ним по пятам. – Элис.

Они бегут в комнату дочери, лишь в нескольких дверях от них. Крик доноситься изнутри.

- О нет, - бормочет жена доктора. – Моя бедная малышка, что с ней?

- Эсме, все будет хорошо.

- Как ты можешь знать? – сердито шепчет в темноте Эсме.

- Не знаю, - признает Карлайл, поникнув головой. – Я просто должен был это сказать.

Они хватаются за руки, и Карлайл открывает дверь. Они щурятся, когда нараспашку отрывается дверь, глаза пытаются приспособиться к темноте комнаты Элис. Она не терпит ни лучика света в темноте, слишком боясь теней на стенах. Им пришлось заказать темные занавески в ее комнату. В конечном счете, света из коридора вполне достаточно, чтобы разглядеть ее маленькую фигурку.

Она сидит на кровати, сжимая руками голову, ее пальцы запутались в темных, спутанных и непослушных волосах.

Они никогда не слышали ее крика.

Затем она начинает кричать: громкие, душераздирающие тело рыдания. Раньше ее крики или плач были сложно различимы. Она бормочет что-то – почти говорит! – вновь и вновь повторяя.

- Что она говорит? – шепчет Эсме, боясь подойти ближе. – Кажется, будто она повторяет какое-то название снова и снова.

- Нет, - удивляет их Элис, смотря им прямо в глаза, говоря – говоря! – им вслух. – Не название.

- Белла, - исправляет Элис.

- Белла? – спрашивает Карлайл, первый оправившийся от шока. – Кто такая Белла?

- Я больше ее не вижу, - произносит Элис и начинает рыдать снова.


Брат и невеста вслушиваются, глядя на потолок. Два крика. Затем стремительное движение ног и тишина. На третий крик встает брат. – Я наверх. Что-то не в порядке.

- Я с тобой, - говорит невеста, протягивая ему руку. Он не отталкивает ее, позволяет ее изящной ручке скользнуть в его большую, грубую. Они немного обретают храбрость от соприкосновения кожей, сильно сжимают руки, когда поднимаются по лестнице на второй этаж. Невеста теперь понимает, что имел в виду Эммет, когда говорил, что двое сломленных людей могут быть в состоянии сделать одного сильным. Она сможет вернуться в квартиру, если Эммет пойдет с ней.

- Думаю, это Элис, - произносит Эммет, и Таня кивает.

- Ты в порядке, Элис, - слышит он голос отца. – Ты в безопасности.

- Белла, - плачет она. – Белла, Белла, Белла, Белла, Белла.

Эммет и Таня ступают в комнату. – Это… была… что Элис говорила? – спрашивает Эммет.

- Белла, – снова произносит Элис.

- Что случилось, пап? – он касается плеча Карлайла свободной рукой. Доктор оборачивается, его взгляд натыкается на сцепленные руки Эммета и Тани. Никто в темноте не может сказать, что Таня покраснела. Она чувствует волны неодобрения, осуждения от отца ее жениха, и стыдливо пытается вытащить руку из захвата Эммета. Эммет качает головой и сжимает ее руку сильнее. Сжимая ее руку, он, кажется, говорит:

- Ты не должна стыдиться. Врозь мы два сломленных человека, вместе же мы один сильный.

- Элис, - отвечает наконец Карлайл. – Она… теперь разговаривает. Она проснулась, крича, и теперь она говорит.

- Что случилось, малышка? – спрашивает Эммет, отталкивая плечо отца, чтобы увидеть широко раскрытые испуганные глаза Элис. Его мать сидит подле Элис, стараясь пригладить ее волосы.

- Я бодрствую, - говорит она. – Но я больше не вижу ее.

Эммет, наконец, отпускает руку Тани. Она понимает. Семья на первом месте. Эммет подходит к Элис с другой стороны, обнимая ее своими большими медвежьими руками. – Ты говоришь, Эли-мишка. Чертовски приятно слышать твой голос.

Она обворачивает руки вокруг его шеи, прижимая. – Спасибо.

- Большой брат Эм теперь здесь, - произносит Эммет. – Знаю, не могу заменить Эдварда, но это мы с тобой, ребенок. Дети Каллена держатся вместе, так, Эли-мишка?

- Угу, - говорит она, прижимаясь влажным лицом к его шее.

- С вами все будет в порядке? – официально спрашивает он, отклоняясь и касаясь кончика ее носа.

- Я в порядке, - произносит она. – Но Белла… - И она снова начинает плакать.

Однако каждое слово, слетающее с ее губ, - сокровище для ее приемной семьи. Они не понимают, что сегодня произошло; возможно, нахождение тела Эдварда так или иначе раскрыло ее. Но она не могла знать об этом. Они еще не успели сообщить ей об этом. Хотя они не собираются спрашивать ее. Они примут это как дар. Одно яркое пятнышко в их кошмаре наяву из недалекого прошлого.

- Что ж, - говорит мать. – Кто хочет спуститься вниз за порцией горячего шоколада?

- Мамочка, пожалуйста, - произносит Элис, истощенная, облокачиваясь на плечо приемной матери.

Эсме не может объяснить чувство в груди, боль в тех частях сердца, которых не стало навеки, и при этом она не может объяснить, как простое слово «мамочка», впервые произнесенное дочерью, кажется, заполняет трещины и делает ее чувство полным. – Ох, Элис, - говорит она, укачивая свою маленькую дочурку. – Я так тебя люблю. Ты знаешь это, верно? Очень сильно?

И в большом доме в небольшом городке на западе Вашингтона пятеро человек спускаются вниз за горячим шоколадом, никто в полной мере не понимает, что произошло этой ночью. Но они знают, их жизни никогда не будут прежними. Они знают, когда вмешалась божественная сила, даже если они не знают как и почему.


Следователи идут через дым по обломкам квартиры, где умерла девушка. Больше никто не погиб в огне после четырех сигнальных сирен – все остальные вовремя вышли из здания. Так почему она? Почему эта девушка? Она была молода – у нее не могли возникнуть проблемы со своевременным уходом из квартиры. Она не должна была спать под звук пожарных сирен, стука в дверь.

Здесь мало что осталось, сложно вообразить, что это был чей-то дом. Все обуглено, пропитано водой. Потребуются дни, чтобы добраться до сути произошедшего. Взгляд офицера Уолласа остановился на том, что раньше было кроватью девушки. Здесь она умерла, здесь ее нашли. Отравление дымом, сказал коронер.

В комнате, окрашенной главным образом в черные и белые цвета с оттенками серого, внимание привлекает неповрежденный блокнот с какими-то рисунками. Что… что это? Офицер Мюррэй занят осмотром другой комнаты, так что Уоллас поднимает блокнот, руки в латексных перчатках. Альбом. Как бумага не сгорела наряду со всем остальным в этой комнате?

В любопытстве он открывает первую страницу. На обложке записка: имя и адрес. Он осматривается и не может представить красивую, грустную девушку, которую продолжают показывать на местных каналах, которая смотрит со страниц утренних газет. Это было ее последней нуждой. Не процедурой, но… к черту. Он помещает блокнот и небольшой предмет, который он нашел возле него, в большой пакет для вещдоков и засовывает его в задний карман брюк под куртку полицейского. Его могут уволить, если кто-нибудь узнает, как будто что-то криминальное было в этом пожаре. Полицейские собаки не смогли учуять какие-либо катализаторы, и домовладелец освободил квартиру. Он все еще может считаться ответственным за дефектную проводку в здании, но наиболее вероятной причиной пожара был радиатор на втором этаже, который вызвал искру. Черт, это, возможно, было банальной отключкой на кровати с сигаретой в руке.

Как он может отказать грустной девушке в ее последней просьбе? Ее глаза все еще преследуют его. Он видит их, когда закрывает глаза ночью. Если он не сделает этого для нее… даже мысль о возврате блокнота как вещдока заставляет его сердце сжаться, заполняясь горем.

Пусть его уволят. Он знает, это правильно.

- Что ты там делаешь, Уоллас? – спрашивает офицер Мюррэй из другой комнаты. – Нашел что-нибудь?

- Ох, все в порядке, ничего нового, - отвечает он, поглаживая свою спину, удостоверяясь, что альбом выпирает не настолько сильно, чтобы вызвать подозрение. Эти зимние бостонские курки скрывают множество нарушений – и в его случае – вещдок.

- Кажется, будто его открывали, вот, - говорит офицер Мюррэй. – Видишь? В детекторе дыма нет батареек. Она, должно быть, была уже без сознания до того, как разразился остальной шум. Проклятие.

- Да, - кивнул офицер Уоллас.

- Мы закончили здесь? Хочу зайти в Дункин.

- Не думаю, что мы здесь найдем что-нибудь еще, - говорит офицер Уоллас, собирая пакеты с уликами и складывая их в большую сумку.

Но немного потеет, обеспокоенный тем, что делает, но вспоминает грустные карие глаза. Она едва стала взрослой. Он думает о своей собственной дочери, примерно ее же лет. Если она умерла бы таким образом… он тяжело сглатывает. Он хотел бы, чтобы ее последнее желание было исполнено.

Он оглянулся на Мюррэя, который, кажется, уже мечтает о переслащенном кофе. Да, он сможет сделать это. Он лишь должен поездить с альбомом за поясом еще несколько часов. Он направится прямиком в почтовое отделение по пути домой, в то, на Южной станции, что работает круглосуточно.
Бедная девочка.

Это меньшее, что он сможет сделать.


Ничто кроме памятника, поставленного ими ранее, хотя бы тела, не доказывало, что их любимый сын, их любимый брат погиб. Мемориал был только для семьи. Доктор вылетел в Чикаго, чтобы забрать то, что осталось от тела его сына, опознанного только благодаря образцам ДНК. После кремации остался только пепел. Он хотел укачивать в руках, словно в колыбели, серебряный сосуд, как тогда, когда родился Эдвард, столь крошечный и хрупкий, завернутый в грубое хлопковое больничное одеяло. Но металл был холодным, сосуд твердым, - ничто не походило на тепло завернутого ребенка, который булькал и угугукал возле рубашки доктора в поисках молока.

- Эй, приятель, ты напал на ложный след, - сказал он, возвращая драгоценный кулек своей удивительной жене. Она сияла счастьем, сидя на кровати, ожидая очереди понянчить ребенка, их ребенка. Их первенец. Он был прекрасен.

Металлический сосуд… как он мог вместить в себя того красивого мальчика?

Они стояли плечом к плечу, одетые в черное, под мелким дождем больше похожим на туман. Будто находясь в облаке.

Доктор благодарен, что кладбище довольно маленькое и замысловатое, чтобы можно было нанять парня, чтобы сделать ямку в земле, вместо большой машины, создающей большую дыру. С малышкой Эмми у них не было выбора, даже притом, что ее шкатулка была душераздирающе маленькой. Но сосуд Эдварда еще более крошечный, меньше, чем его тело при рождении. И он беспокоился, что машина может повредить урну Эмми. Он знает, его страх нелогичен – что можешь теперь ей навредить? Но, так или иначе, он не хочет, чтобы что-либо тревожило ее покой.

Им не надо вырывать большое отверстие – сосуд, в конце концов, маленький. Лопата могильщика утыкается во что-то твердое. Это небольшой камень, блестящий, треугольной формы, необычный.

- Элис, это не тот камень, который ты потеряла? – спрашивает жена доктора, наклоняясь, чтобы присмотреться.

Элис кивает. Она подбегает и поднимает поблескивающий камень с разрыхленной земли.

- Он останется здесь, - говорит она, приподняв подбородок. Карлайл все еще не привык к голосу своей дочери. Он вздрагивает каждый раз, несмотря на то, насколько он благодарен этому чуду.

Они помещают сосуд в ямку и каждый член семьи, сменяя друг друга, бросает горсть земли в отверстие. Затем очередь Элис, она загребает своей крошечной ручкой горсть земли и падает на колени. Подносит камень к губам и произносит: - Прощай, обсидиан, - прежде чем кинуть его в ямку с громким стуком.

Ее чулки покрыты грязью, когда она вновь встает, затем берет мать за руку. Доктор, его жена и их дочь движутся к одному автомобилю, но сын и невеста Эдварда к джипу сына. Карлайл заметил, что эти двое проводят много времени вместе, но также заметил, как крошечные линии тревоги на их лбах, кажется, исчезают, когда они рядом с друг другом.

Хорошо, думает он. Они тоже нуждаются в спокойствии. Не ему спрашивать, где они находят его.

В машине доктора все молчат, когда они возвращаются домой, каждый: мать, отец, сестра, потерялись в собственных мыслях, в горе. Но когда они приближаются к подъездной дорожке, Элис кричит: - Остановитесь здесь! – требует она. – Мы должны остановиться.

- Элис, милая, что случилось? – спрашивает мать.

Дочь стучит кулаками по стеклу. – Мы должны остановиться здесь! Пожалуйста! Стойте!

Доктор не понимает, что происходит, но он не понимает большую часть из произошедшего за последние несколько недель. Он останавливает автомобиль.

- Что тебе нужно, Элис?

Но Элис уже открыла дверь и выскочила из автомобиля. – Элис, подожди, - кричит Эсме, открывая свою дверь.

- Нет, - кричит она. – Оставайся на месте. Я вернусь через секунду. Я в безопасности. Я в норме.

Эсме наблюдает, как ее дочь мчится через улицу. На дороге старый, потрепанный грузовик, припаркованный возле полицейского автомобиля. Это, должно быть, дом шерифа Свона. Она слышала новости об ужасной трагедии, произошедшей с той девочкой, его дочерью… как ее звали? Имоджен? Нет-нет, не так. И…-что-то, что-то царственное. Изабелла, точно. Она всматривается в окна дома. Она знает, что он чувствует. Она желает ему немного успокоения, немного покоя.

- Нет, Элис, не беспокой его, - начинает кричать она, но голос подводит ее. Она наблюдает, как Элис останавливается у старого красного грузовика. Скользит рукой по бамперу. Элис запускает руку в карман куртки и вытаскивает яблоко. Что она делает?

Она видит, как ее дочь аккуратно снимает этикетку с яблока и приклеивает ее на бампер, который, кажется, покрыт ими.

Элис поднимается на крыльцо в грязных чулках. Эсме хочет остановить ее, перебежать на ту сторону улицы и оттащить ее, но что-то, укол боли в животе, где поселилось чувство пустоты, говорит ей остаться на месте.

Элис стоит на лестнице к ним спиной и звонит в дверь.


Середина дня, но Чарли Свон все еще спит, полупьяный, на своем диване. Он не брился в эти дни. Он ушел в отпуск от потери с должности начальника полиции этого маленького, сонного города, в котором он прожил всю свою жизнь. Он ускользает. Это происходило с ним, когда ушла его жена, но тогда у него была дочь, ради которой стоило жить, дочь, ради которой стоило быть сильным.

И теперь, теперь ее нет.

Для кого ему теперь жить?

Он не думал, что что-то не так, когда в офисе на прошлой неделе зазвонил телефон. Он даже не встревожился, когда Диана произнесла с рукой у рта: «На линии полиция Бостона, просят Вас». Это, конечно, было необычно, но полицейские из других городов связывались с ним время от времени, чтобы он проверил чьи-либо данные, находящиеся под его юрисдикцией. Конечно, в большинстве своем полицейские имели общую информацию, но кто знал? Бостон лишь еще один город.

Отравление дымом. Пожар. Следователи выяснили, что в ее пожарной сигнализации не было батареек. На него уже налетели несколько адвокатов-стервятников, настойчиво спрашивающих, не желает ли он предъявить иск владельцу здания за халатность.

Его не заботят деньги. Он лишь хочет назад своего ребенка, его прекрасную Беллс. Она собиралась прилететь на Пасху. Он не знал, насколько лукавил, когда сказал, что ему хорошо и без нее. Он полагал, что это было правдой, пока она внезапно не приехала домой несколько недель назад. Конечно, это было ради какого-то мальчика, с которым она ходила в школу, но он все еще готов вновь принять ее под своей крышей, так?

Он не знал, что может спать так крепко, зная, что его ребенок вернулся домой, даже если просто в гости.

Когда он смотрел, как он шла от него в аэропорту, он боролся с желанием закричать ей: «Не оставляй меня!» Но он не хотел смущать ее. И к тому же, происходило то, к чему он привык – люди, которых он любил, уходили от него.

Похороны были вчера. Все произошло так быстро. Он должен был оформить все документы, чтобы привезли домой тело своего ребенка. Диана помогла немного. Похороны были скромными, но дочка Уэббера была со своими двумя малышами. Он не мог перестать смотреть на них, и его сердце разбивалось снова от мысли, что у него никогда не будет собственных внуков, его никогда не назовут «Дедушка Чарли».

Он был одет в свой единственный хороший костюм, в тот, в котором он обычно навещал Беллс в Бостоне, в котором он был на церемонии вручения дипломов в Лонгфелло. Как он кричал и аплодировал, желая встать с места, когда она шла по помосту и получала свой диплом! Гордость переполняла его.

Но так было всегда. Каждый день его гордость за Беллу не угасала. Он не мог поверить, как такая красивая, умная, любимая молодая особа была его продолжением. Несомненно, он скучал по Рене. Она все еще снилась ему по ночам. Но всякий раз, когда Белла смотрела на него, все, что причиняло ему боль, улетучивалось, когда она смотрела на него как на лучшего отца в мире. Она заставляла его чувствовать, что он чего-то стоит.

И как же один телефонный звонок может все стереть.

Он пробудился от дремоты от звонка в дверь. – Черт возьми, кто на этот раз? – бормочет он себе под нос, когда потирает лицо. Всю неделю приезжали люди с кастрюлями, будто блюда со сливочным грибным супом и лапшой могли восполнить тот факт, что его ребенок умер, что он остался абсолютно один.

Он спотыкается на пути к двери, когда звонок снова звенит. – Попридержите штаны, - кричит он.

Он готов оторвать голову любому, кто стоит за дверью, но он потрясен, когда видит лишь маленькую девочку.

Он открывает дверь на автопилоте, не отдавая отчет своим действиям.

- Чарли! – говорит ему маленькая девочка, и она разрыдалась.

Он не знает, что делать, когда она подбегает и обнимает его за талию так сильно, что почти тяжело дышать.

- Белла, Белла, Белла, - плачет она. Он замер на мгновенье, оглядываясь по сторонам, видя хорошо одетую пару в автомобиле на другой стороне улицы. Ох, доктор и его жена – Каллены. Они выглядят так же измученно, как и он. Получается это странное существо, обнимающее его, должно быть, приемная младшая дочь Калленов. Но это не может быть правдой – ему говорили, что она немая. Но поглядите – она говорит вполне ясно. – Она спасла меня, Чарли, она спасла меня, - плачет она. – Она даже не знала.

Он застывает, но затем неловко похлопывает эту странную девочку по спине. – Ну вот, - успокаивает он, на мгновение притворяясь, что это его собственная маленькая девочка. Она была такой же маленькой.

- Можно мне войти, Чарли? – вежливо спрашивает она, когда ее лицо спрятано в его рубашке.

- Хм? – Он все еще спит.

- Пожалуйста, - просит она, наклоняя голову и смотря на него своими большими сияющими глазами.

Чарли пытается очистить свой разум от гула пива. Он чувствует, что должен быть в лучшем виде для этой девочки. Он не может объяснить это, но это так. – Что ж, - говорит он, - убедись, что с твоими близкими все в порядке.

Девочка поворачивается и кричит:

- Мам, пап, ничего, если я заскочу к Чарли поговорить на секундочку?

- Она Вас не побеспокоит? – заинтересованно спрашивает миссис Каллен. Он может слышать горечь в ее голосе. Он чувствует родство с теми двумя, даже если они живут в том гигантском доме на окраине города, потому что он знает, что они также потеряли кого-то недавно.

- Нет, все в порядке, - отвечает он. – Она никого не побеспокоит.

- Тогда хорошо, Элис, если шериф Свон говорит, что все в порядке.

- Что ж, заходите, маленькая леди, - говорит Чарли, вежливо наклоняясь, будто она принцесса. – Так как Вас зовут?

- Элис, - отвечает она.

Его лицо уже немного изменилось, немного смягчилось. – Ну, Элис, что ты думаешь о шоколадных кроликах? – спрашивает он, когда закрывает дверь.


Розали устало тащится с занятий домой. Она знает, что вчера похоронили Беллу. Но она также знает, что Белла бы не хотела, чтобы она пропустила лекции. Она была лучшей в классе, и Белла не хотела бы, чтобы она рисковала этим. Все, что могла сделать Роуз, - поминальная служба в университете Лонгфелло. Потребовалось лишь несколько звонков в их старый жилой корпус, в университетский офис священника. Молва быстро разошлась, и большая церковь во дворе наполнилась людьми, все держали зажженные свечи, освещающие огромное пространство крошечными мерцающими символами любви, языками пламени, что забрало ее жизнь. Как могут любовь и смерть выглядеть одинаково? Розали задается вопросом, догадывалась ли Белла, сколько людей было тронуто ею, ее тихой и бескорыстной любовью.

Она была любима.

Розали может видеть лишь свою входную дверь через завесу слез, когда она толкает ее, и нога спотыкается обо что-то – пакет.

Она ничего не заказывала в Интернете, не ждала никакой посылки, но она проверяет бирку, чтобы посмотреть, кому это.

Адресовано Розали Хейл, почерк ей не знаком. Она убирает пакет подмышку и ступает на лестничную площадку.

Руки дрожат так сильно, что она едва способна открыть дверь, дважды пытаясь попасть в замок.
- Черт, давай же, Роуз, засунь его, - шипит она.

Как только она оказывается внутри, она борется с желанием разорвать пакет, немедленно открыть. Что-то говорит ей не торопиться. Она медленно снимает куртку, стягивает шапку и перчатки, расшнуровывает ботинки. Делает себе чашку чая.

Наконец, она садится с пакетом на кровать. Она тянет за тонкую линию отрыва, добавляя ее к кусочкам газеты вокруг нее, когда она разрывает пакет, обрывки разлетаются, как искусственный снег в снежном шаре.

Она опускает руку в пакет и натыкается на пружинку и грубый картон. Похоже на блокнот. Она вытаскивает его. Нет, это альбом.

Нет, это альбом Беллы.

Она видит знакомый почерк Беллы: «Пожалуйста, отправьте это по почте Розали Хейл». Там же ее адрес.

Что это может значить?

Она медленно открывает блокнот. Волки. Конечно же, волки. Белла всегда рисовала такие жуткие вещи. Она улыбается сквозь слезы. Так похоже на Беллу.

Есть рисунок непосредственно Беллы, некий сумасшедший автопортрет, где она привязана к столбу, затем не менее странные вещи: сигаретный окурок, свернутая записка, квадрат черного бархата.

Именно на этой странице она задерживается дольше всего, страница с кусочком черного бархата. Вокруг него все разрисовано. Это снова Белла, думает она, даже не смотря на то, что Белла нарисовала себя со спины. Но Розали узнала ее волосы.

Белла одета в длинное платье, ее волнистые волосы каскадом спускаются по спине, и она держится с кем-то за руки. Она не видит лица, но различает беспорядок непослушных волос.

- Кто ты? – шепчет Розали этому таинственному мальчику.

Она касается бархата, и слова возникают в ее голове. Она не знает, что они значат – они на немецком. Она не знает этот язык. Белла учила немецкий. Bräutigam und Braut¹. Что же это значит?

Она снова осматривает мягкий пакет, проверяя, есть ли что-нибудь еще. Наверно, нет. Она с удивлением натыкается рукой на что-то маленькое, острое, что помещается в ее ладонь. Обхватывает пальцами этот таинственный предмет, как в детстве вы запускаете руку в темную коробку и пытаетесь предположить, что там внутри.

Через прикосновение она не может понять, что это, так что она медленно вытаскивает руку, ее пальцы все еще зажаты вокруг тайны.

Она глубоко вдыхает и раскрывает ладонь.

Крошечная красная пластмассовая обезьянка, бармены имеют обыкновение помещать их в коктейли девушкам. Она таращится на бархат, обезьянку и рисунок Беллы с таинственным мальчиком. Она ничего не понимает, но тем не менее шепчет:

- Спасибо, Белла. Спасибо, что сообщила, что с тобой все хорошо.

Она держит обезьянку в руке, кладет альбом под подушку, и вытягивается на кровати, внезапно чувствуя себя опустошенной.

Розали спит.

---

Послесловие автора:

Я не распространялась, какие произведения повлияли на эту историю, потому что не хотела давать слишком много информации. Мои два самых больших источника вдохновения на эту историю стали фильм «Лабиринт Фавна» (Дель Торо) и графический роман и «Песочный человек» (Гейман), особенно «Игра в тебя»². Я так же была под влиянием «Донни Дарко»³, оперы «Диалоги кармелиток»³ (Пуленк), тонны Нарнии, Ленгли⁴, а также те книги о вампирах, которые Вы, возможно, читали.

После «Лабиринта Фавна» я чувствовала себя опустошенной, потому что не верила, что волшебство реально. Это была неподъемная для меня история, поскольку она была о том, как самоотверженное действие, пусть даже в мире без волшебства, может побудить чудо. «Диалоги кармелиток» основаны на реальной истории монахинь во время французской революции, впоследствии обезглавленных. Хотя они могли легко избежать этой участи, они охотно мучили себя, поскольку полагали, что их жертва восстановит баланс благодати в мире. Примерно после двух недель после их казни революция завершилась. Сама опера следует по пути молодой девушки, боящейся смерти, она настолько боится ее, что не может жить. Она бежит от своего страха на протяжении всей оперы, убегая даже из женского монастыря, что защищал ее, и она наблюдает за пределами сцены за тем, как монахинь казнят одну за другой. В последний момент она набирается храбрости и, хоть она и не осужденная, поднимается на эшафот, чтобы встретить судьбу со своими сестрами.

Так я оставила многое открытым. Действительно ли волшебство оказалось реальным? Смерть Беллы повлияла на последующие события? Есть ли жизнь после смерти для Беллы? Для Эдварда? Оставлю все на Тебя. У меня есть собственный взгляд на произошедшее, но Ты, читатель, можешь придумать собственную интерпретацию. Можешь верить, можешь не верить. Как и все на свете – это Твой выбор.

Послесловие переводчика:

Больше года прошло с момента появления пролога «Проснись» на просторах нашего любимого сайта. Год – сколько всего произошло за этот срок, вот уже и Новый Год практически стоит на пороге, отряхивая валенки от снега. Возможно, с переводом не все шло гладко – не удалось избежать задержек, хотя этого так хотелось, но, все же, эпилог явился перед Вами, милые читатели.

Конец истории туманен, осталось много вопросов, но кажется, что другое окончание «Проснись» было бы не уместно, автор смогла сохранить ту атмосферу, в которую нас затянуло с первых строк. Думаю, каждый у каждого из Вас свой взгляд на историю, и соглашусь со словами автора: «Как и все на свете – это Твой выбор».

«Проснись» не прощается с Вами, ведь впереди еще десять отрывков (хотя некоторые сложно так назвать, в виду длинны в десять страниц), которые, возможно, сделают историю понятнее, может быть, ответит на Ваши вопросы.

---

¹ Жених и невеста.

² Девушка Барби узнает, что ее детские мечты воплотились в реальность. Она отправляется в вымышленный ею мир, чтобы спасти его от некой ужасной Кукушки.

³ К своим шестнадцати годам старшеклассник Донни уже знает, что такое смерть. После несчастного случая, едва не стоившего ему жизни, Донни открывает в себе способности изменять время и судьбу. Перемены, случившиеся с ним, пугают всех, кто его окружает – родителей, сестер, учителей, друзей, любимую девушку.

³ Революционные власти издают декрет о ликвидации монастыря ордена кармелиток. Монахини во главе с настоятельницей обрекают себя на мученическую смерть на эшафоте. Дочь маркиза де ля Форса – Бланш, укрывавшаяся в эти кровавые времена в святой обители, решает достойно встретить судьбу, разделив печальную участь своих спасительниц.

⁴ Американская писательница, ставшая известной благодаря молодежной художественной литературе.

Перевод:floran& Lemis
Редактура: Goldy-fishes