Когда пришло время решать, где именно провести черту между первым и вторым фильмами третьей части трилогии «Голодные игры», режиссер Френсис Лоуренс сказал, что пришел к пониманию того, что в «Сойке-пересмешнице» «две отдельные истории и два очень разных серьезных вопроса». Первый из них предусматривает окончательное понимание Китнисс того, что «она значит для остального мира» и принятие на себя ответственности за свою роль в революции, во всяком случае, пропаганда войны затрагивает обе стороны: и Капитолий, и силы, спасшие ее с Арены в конце «И вспыхнет пламя». («В свою очередь, Китнисс говорит: "Я доберусь до Президента Сноу", – рассказывает Лоуренс. – "Убей Сноу" – это вторая история.») Лоуренс пообщался с «Vulture» о собственной пропагандистской кампании, о том, почему исполнительница главной роли плакала на съемочной площадке, и том, кто заменил Филипа Сеймура Хоффмана, когда актер умер до завершения всех своих сцен.

Разве маркетинговая кампания фильма не похожа немного на пропаганду?

Точно! Одна из вещей, от которых я получал удовольствие, это идея о том, что Китнисс попадает в реальную ситуацию, и это действительно ужасное событие; затем она дает очень эмоциональное выступление, но затем ты берешь отснятый материал, возвращаешься обратно в комнату монтажа и меняешь порядок сцен, чтобы расставить акцент более специфически. Ты добавляешь вашу музыку, ваши надписи и превращаешь это во что-то вдохновляющее; и тогда ты добавляешь вещи, которые вроде как являются частью маркетинговой кампании самих фильмов «Голодные игры». Мы использовали тот же шрифт и логотип. И это было весело: использовать некоторую рекламную пропаганду для выгоды фильма.

И наоборот. В вашем тизер-трейлере было столько недомолвок.

Да! Это интересно, когда мы начали работать над пропагандистскими роликами в фильме, то начали рассматривать саму идею пропаганды. Был один австрийский парень [Эдвард Бернейс], примерно по время Первой Мировой войны, который написал книгу о пропаганде, и он пришел к пяти основным подходам, большинство из которых сейчас используются в рекламе. Они все были разными подходами к тому, чтобы установить связь с людьми, побуждении людей делать что-то или хотеть чего-то, или хотеть присоединиться к чему-то. И эти пять принципов по-прежнему используются все время. Например, Майкл Джордан продает обувь, так? Связь кого-то очень уважаемого с продукцией заставляет людей хотеть получить эту продукцию. Мы думаем, что «Да, и ежу понятно», но это был один из оригинальных подходов к пропаганде.

Так значит, актеры в фильме выступают в роли торговых представителей…

Абсолютно. Вам нужно продать фильм. И в идеале, когда снимаешь, у тебя есть актеры, которых уважают, так что твоя пропаганда работает! [Смеется.]

Дженнифер Лоуренс и Китнисс находятся в том положении, когда вынуждены что-то продавать – фильм, поведение – и лучше справляются с этим, импровизируя.

Да. Думаю, она определенно справляется. Она хороша и в том, и в другом, но, что интересно, она удивительная актриса. Ты даешь ей сценарий, и просто наблюдаешь за ней, такой невероятной и удивительной. От нее я каждый день узнаю что-то новое. Но на что действительно интересно смотреть, так это на нее неподготовленную. Есть смущенная, почти неловкая правдивость, которая исходит от нее, и это очаровательно.

В одну минуту Джен шутит, а в следующую вы уже начинаете снимать. Но Вуди Харрельсон постоянно шутил, даже после того, как вы начинали?

Особенно, когда он не в кадре. Но Джен может действительно, с ходу, легко переключиться с рассказывания анекдота на образ Китнисс. Я говорю: «Стоп!», и она становится собой. Она ничего не может с этим поделать. Она все время болтает, и обычно говорит очень глупые вещи и сыплет шутки направо и налево. Она хотела блупер-ролик, так что редакторам пришлось собрать их вместе для нее, но они просто склеили их вместе, все моменты, когда мы командовали: «Мотор!» и видели моменты, где она менялась от шутливого настроения к образу Китнисс. [Смеется.]

Когда ей в фильме пришлось петь «Дерево висельника», удалось ли ей переключиться точно так же?

Она могла. Существует мало примеров того, когда Джен начинала нервничать по поводу того, что должна сделать на съемочной площадке, и пение было одной их этих вещей. Я знал, что ей не нравится идея пения, но я не понимал, насколько нервной она станет к моменту первого дубля. Она плакала. Она не была сломлена, но расстроилась. Мне не нужно было говорить ей сделать это, она знала, что это ее работа, но просто была несчастна из-за этого. «Боже, да мне всего лишь нужно спеть перед полутораста людьми!» Она бы предпочла, чтобы мы использовали чужой голос. Думаю, она бы сказала, что хотела, чтобы это сделала Лорд! [Смеется.] Но смотрите, на вершине всего этого то, что пение не должно быть профессиональным. Все должно было звучать так, как пела бы настоящая девушка. Так что она это сделала. Она делала это в течение всего дня. И звук ее голоса действительно классный. В нем даже можно уловить скрипучую текстуру. Так что это было нисколечко не страшно. [Смеется.]

Вы потеряли Филипа Сеймура Хоффмана в качестве Плутарха, когда он умер за неделю до окончания своих съемок. Какой эффект его уход из жизни оказал на сцены, в которых он должен был сыграть?

Это была настолько ужасная вещь, какая только может случиться. Это было совершенно трагически. Это раздавило всех нас. Это было действительно жесткое, эмоциональное время и жесткое возвращение в работу и попытка снова найти привычное. Там были две огромные сцены, которые он оставил, сцены с диалогами. Все другие имеющиеся у него сцены были просто появления, без вступления в диалог. Мы знали, что не собираемся пытаться воссоздать его в цифровом виде, поэтому решили переписать сцены и дать его диалоги другим [актерам]. В «Сойке-пересмешнице. Часть 1» есть сцена, которую взяла на себя Элизабет Бэнкс, в «Сойке-пересмешнице. Часть 2», есть сцена, которая полностью досталась Вуди Харрельсону. Я не хочу рассказывать, что это в «Сойке-пересмешнице. Часть 2», но в «Сойке-пересмешнице. Часть 1»...

Это сцена, где Эффи скучает по кофе?

Да! Каждый, кто знает книги, знает, что все это на самом деле диалог Плутарха. Самое интересное, что это сцена, в которой он работает с Эффи. Эффи действительно может дать [дизайнерскую] книгу [с нарядом Пересмешницы] от Цинны, потому что была связана с Цинной. И она в Дистрикте 13, как рыба, выброшенная на берег, поэтому диалог о том, как они строги, о комбинезонах и париках – тут Элизабет слегка сымпровизировала – все это работает на Эффи. Эффи даже не в Тринадцатом, но Элизабет Бэнкс просто сделала Эффи таким знаковым персонажем, так что даже стало как-то несправедливо по отношению к Эффи – держать ее в эпизодической роли в конце части 2, так [продюсер] Нина [Джейкобсон] и я действительно поработали над [автором] Сьюзен [Коллинз], чтобы она разрешила нам разместить Эффи в Тринадцатом.

А что на счет решения вывезти из Капитолия в Тринадцатый и других жителей? Команду подготовки Китнисс? Когда она обнаруживает, что их пытали в тюрьме Тринадцатого, это дает ей повод не доверять стороне повстанцев.

Действительно, для нас это было о привлечении Эффи, и это также было о том, что мы приносим и проводим время с персонажами, с которыми эмоционально связаны. И в экранизации этих книг вы теряете время с некоторыми людьми, так что, в случае с фильмами, мы не потратили столько времени на команду подготовки. Так что там просто нет той связи.

Натали Дормер хотела побрить голову полностью, но вы остановили ее на половине?

[Смеется.] Она была готова! Если думать об эстетике Крессиды, то я думал о ней, как о репортере-выпендрежнике, и она будет эдакой непочтительной, почти в стиле панк. Я на самом деле был вдохновлен нашим дизайнером костюмов в «И вспыхнет пламя», который настаивал на том, чтобы сбрить все наголо.

«Игра престолов» поблагодарила вас за то, что вы не сбрили все волосы?

Теперь Натали может носить свои волосы распущенными с обеих сторон, и никто не может сказать, хочет ли она скрыть это. [Смеется.]