– Отлично, ну и где будет наша первая остановка? – спрашиваю я, слегка подпрыгивая на сиденье и закрывая за собой дверцу. Мне всё еще трудно поверить в то, что произошло невозможное и мы наверстываем упущенное.
– Увидишь.
Эдвард включает обогрев салона, и я тру замерзшие ладони под потоком теплого воздуха:
– Нас ведь не арестуют за вторжение на чужую территорию, правда?
У него отвисает челюсть:
– Ну вот, когда это я, по-твоему, был правонарушителем?
– Никогда, – соглашаюсь я, а наш пикап медленно ползет по тихой зеленой улице. – Однако же кое-что меня до сих пор удивляет.
Меньше чем через двадцать секунд Эдвард сворачивает на песчаную парковку Брукс-Филда:
– Ладно, напомни-ка, чем же конкретно мне удалось тебя удивить в этом смысле? – он подъезжает к парадной двери старого летнего дневного лагеря Крафт-Шоп и вытаскивает ключ из замка зажигания, пока я раздумываю, стоит ли открывать ящик Пандоры. – Я жду, – поддразнивает меня Эдвард, разводя руками.
Я сердито фыркаю:
– Хорошо, как насчет потери невинности, когда тебе было всего пятнадцать?
– ЧТО? С кем?
Я приподнимаю бровь – немного слишком снисходительно, – но тут же снижаю накал, пока из кустов не выскочили люди в белых халатах, чтобы упечь меня куда надо за неразумное беспокойство о случившемся четырнадцать лет назад.
– С Дори Честер.
«Потаскушкой и моим наказанием Господним – в равной степени».
– Где же это ты слышала такую чепуху? – он выбирается из машины, и я иду вслед за ним к дверям.
– Не могу поверить, что ты отрицаешь… И эй! Кажется, ты говорил, что мы не будем вторгаться! – громко шепчу я, теперь уже держась вплотную к Эдварду и нервно вздрагивая в ожидании полицейских сирен и мигалок, ведь именно я окажусь той дурочкой, которая попадется.
Он указывает на дверную ручку:
– Замка нет. К тому же мы только посмотрим, – теперь его палец направлен на меня, а потом описывает окружность. – И, кстати, еще вернемся к этой выдумке о невинности.
– Да-да-да, – бормочу я, чувствуя себя во всеоружии с доказательствами в виде засосов, которые собственными глазами разглядела в тот день на обоих подозреваемых. Входя через ветхий порог бревенчатой хижины, я следую по пятам за Эдвардом и пригибаю голову, несмотря на то, что высота потолка – добрых двадцать футов. Уверена, здесь есть ночные летающие твари, готовые кинуться на нас со стропил. – Откуда ты знал, что здесь открыто и сюда можно попасть?
Он посмеивается:
– Я и не знал. Но вчера
был здесь, устанавливал вместе приятелем новый холодильник и морозилку для витрины. Уходя, мы случайно сломали проржавевший замок, – грустная улыбка Эдварда помогает утихомирить мои нервы, а он вытаскивает из заднего кармана маленький фонарик: – Вот я и рискнул в надежде, что Курт еще не возвращался сюда, чтобы заменить замок. Давай откровенно признаем, это место знало лучшие времена, и здесь вряд ли охраняют какую-нибудь золотую жилу.
И то правда: здание древнее и порядком изношенное… возможно, ему пора на снос. Эта лавка народных промыслов в Брукс-Филде всё еще предлагает товары весной и осенью в период футбольных матчей местных команд, но в ее лучшие дни здесь каждое лето кипела жизнь во время работы Медфорд-Лэйкского дневного лагеря. Мы восемь лет приезжали сюда на семинары по прикладному искусству: узелковое окрашивание футболок, изготовление деревянных салфеточниц, роспись по керамике… разнообразные достойные проекты, никакой дешевки и безвкусицы. И, разумеется, постепенно разрисовывали свои деревянные плашки – по одному сектору за лето – пока не заработали бронзовый щит, проведя по окончании восьмого класса последние смены в качестве вожатых-практикантов.
– Тебе нравилось возвращаться сюда вожатым? – спрашиваю я, проводя ладонью вдоль полки, на которой по-прежнему стоят белая, оранжевая, желтая и зеленая баночки для закрашивания четырех углов щита.
– Я год был помощником вожатого, но потом начал подрабатывать у отца на покраске и больше в лагерь не ездил. А ты?
– О, я еще довольно долго сюда возвращалась, – киваю я. – Несколько лет работала помощницей вожатого, а потом еще четыре – вожатой. Легкие деньги, особенно когда руководишь старшими девочками. В свободное от уроков плавания, походов в лавку и тенниса время им хотелось только сидеть в тенечке под деревьями и обсуждать парней, – говорю я со смехом. – Мне платили за то, что я лежала и загорала. Хороший летний отдых.
– Похоже на то.
– Разумеется, пришлось немного понервничать в то лето после нашего выпуска, когда мои девочки выдвинули меня на конкурс «Мисс Медфорд-Лэйкс». Заставили поверить, что половина населения города проголосует за меня, поскольку я популярная вожатая.
– Ага, никогда не забуду, как повсюду были расклеены твои фотографии, – Эдвард хохочет.
– Ох, прошу тебя, я ужасно
боялась победить. Не хотела проводить всю ночь Карнавала Каноэ на тематически оформленной флотилии и два часа рассекать по озеру.
– Не могу припомнить, голосовал я или нет. Если да, то наверняка за тебя, – заверяет он, приложив руку к сердцу.
– Поверь, меня порадовал проигрыш. Всё равно из-за отъезда в колледж в конце того лета я ни за что не смогла бы целый год выполнять все невероятно важные обязанности Королевы, – начинаю считать на пальцах: – Разрезание ленточек при открытии новых магазинов, включение гирлянды на городской Рождественской ели, поездки на заднем сиденье открытого
«Себринга» во время парадов на Хэллоуин и в День Поминовения… – я качаю головой, вкладывая дурашливый трагизм в каждое слово: – Слишком большое напряжение, мне пришлось бы отречься от престола. – Надежда на то, что слово «колледж», проскользнувшее в моем объяснении, поможет затронуть нужную тему, оказывается тщетной, Эдвард не клюет на эту наживку.
– А помнишь, какая очередь выстраивалась каждое утро на шоссе, чтобы попасть в лагерь? – он встряхивает головой и запрыгивает на конторку возле окна. – В полдевятого было уже настоящее пекло, а нас, черт возьми, все равно заставляли чуть ли не полчаса торчать на том горячем асфальте.
– Слава Богу за полотенца и термосы с ледяной водой, – я фыркаю и прислоняюсь к столику для пикников, который был тысячи раз забрызган туристами и выглядит словно невостребованное творение Джексона Поллока
1. Яркое воспоминание заставляет улыбнуться: – Эй, а помнишь, как один из твоих вожатых заставлял вас маршировать с песнями во время прогулки в перерывах между занятиями?
Он задумчиво прищуривается, как будто роется в картотеке воспоминаний:
– О Боже… Кажется да. Мы были совсем маленькими. Вроде бы ходили так от внешнего поля до пляжа на уроки плавания или еще куда-то.
– А я тогда по-детски обмирала от восхищения, глядя на вас. Так и было, только представь… идете по улице, поете…
–
«Ду во дидди, дидди дам, дидди дуу», – Эдвард заливается хохотом, воспроизведя для меня этот припев. – Черт возьми. Ну,
это было когда-то в катакомбах. А ты, наверное, вспоминаешь что-то более давнее, может быть, лето после первого или второго класса. Тот вожатый, бывало, затянет песню, а нам приходилось подпевать, – он опять смеется. – Вот умора.
Не могу удержаться от улыбки. С Эдвардом снова так легко разговаривать. Несмотря на заметные изменения, произошедшие за эти годы и за время, когда мы почти не общались, будучи подростками, я считаю, что он по-прежнему в чем-то главном мой вечный друг… мой Эдвард. Трудно игнорировать пьянящее чувство влюбленности, которое пытается выбраться на поверхность.
– В лагере было круто, – киваю я, еще раз осматриваясь. – Я здесь многому научилась.
Он приподнимает бровь:
– Соизволишь поделиться?
– Мммм… – тяну я, пытаясь припомнить что-нибудь приличное. – О! Да, научилась брить ноги.
– Ха! – он спрыгивает с конторки и кивает в сторону выхода. Похоже, мы отправляемся к следующему пункту назначения. – Что, неужели вы все привезли бритвы и мыло или что-то в этом роде?
– Нет. Несколько самых крутых девчонок издевались над нами – теми, кто еще не отваживался на бритье. Я приехала в тот вечер домой, взяла мамину розовую «Леди Бик» и выбрила полосу прямо по центру голени. – Эдвард хлопает ладонью по лбу, слушая и посмеиваясь, словно мой глупый рассказ действительно важен для него. – Как же я боялась, что родители взбесятся… Пока волоски не отросли, старалась всё время носить гольфы, натягивая их до колен, а потом спросила у мамы, можно ли мне со следующей недели начать пользоваться «Nair»
2.
– Тяжело было вам, девчонкам, – говорит он, обходя капот своего чёрного
«F-150». Парням не приходилось выдерживать всю эту ерунду. Если удавалось перетерпеть ломку голоса, не теряя достоинства, и не «натягивать палатку» ненароком рядом с хорошенькими девушками, в остальном всё шло гладко.
Я хихикаю:
– Ну же, не оставляй меня в неведении… а тебе доводилось «натягивать палатку» в неподходящий момент?
Он посылает мне свою убийственную улыбку:
– По этому пункту я воспользуюсь пятой поправкой.
– Трусишка! – говорю я, еще раз хохотнув, и пристегиваюсь ремнем безопасности. – Ну, что у нас дальше?
– Давай просто поездим немного по округе и посмотрим всё, что сможем. Согласна?
От Тайлера до сих пор ни звука. Не сомневаюсь, что он пьян, по уши увяз в покерных фишках и полуобнаженных женщинах, но я ему верю. Да и Эммет ни за что не позволит ему совершить какую-нибудь глупость. Мне не о чем волноваться. К тому же мы с Эдвардом слишком хорошо проводим время, чтобы прямо сейчас закончить наше путешествие.
– Ты за рулем, – поднимаю я ладонь. – …Вперед!
.
.
.
Следующие сорок минут мы смеемся и напоминаем друг другу забавные истории о наших старых друзьях. Мы проезжаем мимо всех достопримечательностей и зданий, которые в детстве что-то значили для нас, – по городу, где на площади в полторы квадратные мили среди бесчисленных деревьев причудливо разбросаны двадцать два озера. Мы в полном смысле слова жили в лесах. И это было сплоченное сообщество, отличное место, чтобы растить детей. Ничто и никогда не проникало извне в наш идеальный мирок.
– Э… у меня есть идея насчет следующего пункта назначения, но вначале нужно заехать кое-куда, и нет, это не включает незаконного вторжения, – подмигивая, заверяет Эдвард.
– А я только-только начала привыкать жить по понятиям.
Он фыркает и качает головой:
– Я и забыл, какая ты чертовски остроумная. «Жить по понятиям».
.
.
.
– Слава небесам за круглосуточные автокафе! – я поднимаю свой стаканчик и чокаюсь с Эдвардом. – И ты хорошо придумал с этими коктейлями «Шемрок».
Эдвард кивает и, глубоко втягивая щеки, старательно высасывает через соломинку густой коктейль, потом делает передышку:
– Я же тебе говорил.
– Картошки?
– Спасибо, – он берет несколько ломтиков и кидает в рот, а потом сворачивает в темноту Мохок Трэйл, одной из транспортных артерий, протянувшихся через весь город. – Обмакнуть пока не могу. Пусть это подождет до следующей остановки.
– Друг не позволит другу макать и рулить, – заверяю я. – Это мой долг – позаботиться о твоей безопасности.
Мы оба смеемся, а он делает последний поворот, и я понимаю, куда мы направляемся:
– Игровая площадка начальной школы?
– Да, черт возьми! Сколько раз ты, я, Джаз и Эмбри, покончив с домашними заданиями, приходили сюда? – показывает он, заезжая в парк. – И катались вон с той горки. Клевое место.
Мы идем через лес, обмакивая ломтики картофеля в мятный коктейль, и попадаем на то самое поле, где Эдвард предпочел меня остальным девочкам, которые в те давние годы настойчиво требовали его внимания. Ностальгия стрелой вонзается в мое сердце. Не разбивает – для этого укол слабоват, но достаточно болезнен, чтобы его нельзя было не заметить.
Приходится задуматься, будет ли затяжной приступ боли сопровождать каждое воспоминание о нас с Эдвардом.
Предполагая, что он не переживает подобных девчачьих эмоций, пытаюсь вывести себя из этой кратковременной депрессии:
– Я бы сказала, что «первей тебя добегу до качелей», если бы не была на трехдюймовых каблуках.
– А разуться было бы опаснейшей ошибкой, потому что из-за обильных дождей песчаные шпоры растут сейчас как бешеные.
– У них такое название? – бормочу я, удивленно глядя на Эдварда. – Помнится, я всегда называла эти колючки…
– Автостопщиками? Да, я тоже. Но ты же знаешь моего отца, он до мозга костей учитель естествознания, а урок по экологии всегда наготове в его карманном пенале.
Мы направляемся к дальней части поля, где к старому дубу, растущему на игровой площадке, по-прежнему приделаны качели.
– Можно? – спрашиваю я, делая шаг вперед.
Эдвард поднимает руку ладонью вверх, поворачивается и карабкается по шведской стенке, где устраивается на верхних перекладинах, продолжая потягивать свой напиток:
– Ты когда-нибудь думала, что это был полный отстой – слияние нашей школы с «Нитой» на другом конце города?
Я хихикаю над беспорядочным ходом его мыслей:
– Ну, нам – всем тридцати восьмиклассникам – наверняка было бы слишком тесно в здешнем маленьком помещении, но да, я понимаю, что ты хотел сказать.
У нас была клевая маленькая группа, – говорит Эдвард, пожимая плечами. – Меня это устраивало. – Мы поворачиваем головы к медленно едущей вдоль улицы машине, ее фары на мгновение освещают нас.
– Да, после объединения с еще тремя десятками школьников я, конечно, нашла среди них пару новых близких подруг, и всё же…
– И всё же ушло кое-что из того, что у нас уже было, – Эдвард перехватывает мой взгляд, договаривая то, что я не решилась сказать. Его задумчивая улыбка – словно отражение вечно заботливой души. «Может быть, он и правда скучал по мне, когда наша дружба начала таять?» Такая возможность приводит меня в радостно-возбужденное состояние – и одновременно заставляет чувствовать себя совершенно несчастной.
Отклоняясь назад, чтобы раскачаться, делаю попытку сменить тему:
– Но всё равно нам есть что вспомнить о тех годах, – и издаю стон: – Помнишь, как в восьмом классе я сломала руку?
Эдвард качает головой:
– Ты постоянно падала.
– Эй! – протестую я. Наши байки устроили кучу-малу на велосипедной дорожке. Как будто я нарочно зацепилась рулем за лямку рюкзака Эми Корсон. Как только мы выехали на открытую парковку, она нечаянно повернула в одну сторону, а я попыталась свернуть в другую.
– И приземлилась на запястье, – он вздрагивает. – А я никогда не ломал костей.
– Это была самая сильная боль за всю мою жизнь. А еще пришлось до конца учебного года носить тот невероятно пропотевший гипс, – я морщусь. – Но, по крайней мере, мама сшила мне атласно-кружевную перчатку, чтобы прикрыть его во время бала выпускников.
Эдвард посмеивается и спрыгивает с перекладин:
– Кажется, у меня где-то есть профессиональная видеозапись того бала.
– Вот так и началась наша карьера старшеклассников.
– Да, кстати, о старших классах, – меняет тему Эдвард. – Кто наболтал тебе, что я спал с Дори? Да еще в пятнадцать лет?
Я вздыхаю, чувствуя, как щеки раскаляются от смущения:
– Ох, просто забудь мои слова, это было глупо.
– Нет, правда. То есть прошлое всё равно не изменишь, но почему у тебя сложилось впечатление, что у нас с ней что-то было?
Я пожимаю плечами, стараясь не докрутиться на качелях до головокружения:
– Это было в понедельник утром, и я услышала, как несколько девочек сплетничали на уроке хорового пения. Они сказали, что Дори призналась в этом во время классного часа.
Сердито хмыкнув, Эдвард трет большим и указательным пальцами уголки глаз:
– Мы не занимались сексом.
– Я видела засос на ней…
– Мы даже почти не целовались, – перебивает он.
– …
И на тебе, – я приподнимаю брови и спрыгиваю с качелей. – И твой был тоже здоровенным… выглядел, как будто она приставила к твоей шее шланг пылесоса, – издевка в моем тоне несколько чрезмерна, но уже слишком поздно умерять ее.
Эдвард смеется:
– Ну, могу тебя заверить, что не лишился невинности в тот уикенд, – он хмыкает и перехватывает вращающиеся качели, чтобы остановить их беспилотное движение. – И еще несколько лет после этого, честно говоря. Ты же знаешь, каким трусом я был рядом с девушками.
Откровение насчет того, что он не занимался сексом в таком юном возрасте, почему-то успокаивает ту часть меня, которой даже через столько лет было неосознанно плохо от этой мысли. Жаль, что я не узнала вовремя, ведь это уронило Эдварда в моих глазах, и мне очень не нравилось, что его образ как будто потускнел. Похоже, я задолжала ему объяснение причины моего разочарования и замешательства.
– Я
думала, что знаю, но потом мы перешли в девятый, и мне показалось, что ты превратился в идеального старшеклассника, – я смотрю на небо, подыскивая верные слова. – У нас были разные компании. Ты путешествовал в каюте люкс, а я в трюме, или, по крайней мере, у меня было такое ощущение. Твое имя было известно всем, всем двум тысячам учеников. И я подумала, что, возможно, старого друга, которого я знала, на самом деле больше нет.
Он подбоченивается и, глядя мимо меня, качает головой:
– Разве ты забыла, что у нас был похожий разговор, когда нас обоих выбрали в Королевский двор выпускного бала?
Его слова заставили меня опешить:
– Да, я-то помню, но не думала, что этот разговор помнишь ты. Пока мы росли, наши отношения менялись, Эдвард, – я сосредоточиваю внимание на сосновой шишке, которую притаптываю носком туфли. – Это не делает тебя плохим человеком… просто что есть, то есть, вернее, что было, то было, – я безрадостно усмехаюсь и машу рукой: – Без разницы.
– Тот факт, что мы перешли в старшие классы, ничего не изменил в моем мнении о тебе, Белла. Я по-прежнему считал тебя своей… подругой, – его запинка перед последним словом выводит меня из равновесия. Он кажется искренним, и это вызывает у меня тревогу: – Знаешь, ты ведь тоже никогда не пыталась приложить какие-то усилия, чтобы поддерживать отношения со мной, – он пожимает плечами и говорит всё более раздраженно, начиная вышагивать взад-вперед по площадке. – После второго курса ты просто пропала. Не звонила, не заезжала, никогда не останавливалась поболтать со мной в коридоре… ты тоже исчезла из моей жизни. Не только ты чувствовала, что тобой пренебрегают, ясно?
Я бросаю на него недоверчивый взгляд, готовая разразиться речью о кастовой системе в старшей школе, но потом решаю: к чему это? Разве этот поезд не ушел вечность тому назад? Да, я возвела Эдварда на пьедестал, о чем он никогда не просил… просто видела его так. Нельзя заставить его отвечать за то, что происходило у меня в голове. Но и с его стороны несправедливо говорить так теперь. Из-за этого я чувствую себя обманутой. Как будто только скажи каждый из нас тогда, как нам друг друга не хватало, возможно это
мы с Эдвардом сейчас собирались бы пожениться через три недели. Я обрываю этот нелепый внутренний монолог и решаю посадить свой мысленный корабль дураков на Землю, пока он не покинул нашу галактику, чтобы больше никогда не выходить на связь.
Подпрыгивая на месте, чтобы согреться, пытаюсь поднять настроение:
– Ладно. К какой достопримечательности нашего детства ты хочешь меня отвезти на этот раз? И мы еще даже не коснулись темы
твоего пребывания в колледже.
– Поверь, мое пребывание в колледже не имеет ни малейшего значения, – бормочет Эдвард. – Здесь не о чем рассказывать. Я бросил учебу, потому что оказался слабаком, не способным справиться с собственными проблемами, – он иронически усмехается и пожимает плечами.
– Что, мать твою, это значит? – рявкаю я, не в силах вынести его самоуничижения. Разница между тем, что полагается говорить в подобных случаях, и окончанием ответа, которое вертится у меня на языке, примерно такая же, как между единственным выпущенным на волю червяком и целым вагоном этих малоприятных созданий, вываленным нам на головы.
Он игнорирует мой вопрос и продолжает:
– И мне в первую очередь хочется узнать, почему ты меняешь тему.
Складывая руки на груди, прислоняюсь к сетчатой изгороди рядом с бейсбольной скамейкой для запасных:
– Эдвард, – скулю я, измученная его желанием продолжать допытываться в прежнем направлении. – Как ты уже сказал, мы не можем ничего изменить в прошлом. Порядки в старших классах остались позади, и слава Богу. Давай просто поговорим еще немного о тебе, – настаиваю я. – И как ты мог сказать, что не имеешь значения? – меня настигает внезапный выброс адреналина, вызванный безнадежным разочарованием. – Представляешь ли ты, как сильно мне не хватало возможности поговорить с тобой? – я всплескиваю руками. – Когда еще у нас будет такой шанс?
– Уверяю тебя, Белла, я не важ… всё это не стоит времени, которое потребуется на объяснение.
Мой тяжелый выдох устремляется к земле пышной белой струей пара. Я усиленно стараюсь не заплакать от разочарования, поэтому снова быстро меняю тему:
– Ладно, тогда давай уедем отсюда. Меня развлекает эта экскурсия по родному городу.
– Ну, если только ты не прихватишь меня с собой обратно в дом твоих родителей или мы не предпримем набег на дом в соседнем квартале с вашим, где я жил когда-то – хотя мне кажется, что у нынешних хозяев найдется что сказать по этому поводу, – то не могу придумать, куда бы еще отправиться за воспоминаниями.
Я киваю, настороженная его снисходительным тоном:
– Ясно. Может, тебе стоит просто отвезти меня назад к «Пи Джей», и я возьму свою машину?
В тенях, отбрасываемых лунным светом, я вижу, как его кадык дергается вверх и вниз. Эдвард стискивает зубы, разочарованный – надо полагать – мной.
Какой дерьмовый способ закончить то, что начиналось как потрясающий вечер. Умница, Изабелла. Мы возвращаемся к машине, не говоря ни слова. Нас окружает шуршание сухих листьев и каких-то ночных существ, но оно не может заглушить внутренний голос, который громко требует, чтобы я всё исправила, пока не поздно.
К счастью, Эдвард, выезжая с парковки, включает радио. По крайней мере, хоть что-то заполнит молчание. Затихают финальные фортепианные аккорды
«Faithfully», и равнодушный голос объявляет подборку рок-музыки восьмидесятых, после чего к знакомым звукам клавишных присоединяется голос Стива Перри
3.
Я издаю саркастический смешок, зарываюсь лицом в ладони, потом медленно провожу пальцами по лицу:
– Ты это нарочно?
Эдвард ухмыляется и пристально смотрит на меня:
– Конечно, я хорош, но, черт побери, не настолько, – он качает головой и прибавляет громкость. – Невероятно, блин.
Всю дорогу обратно на парковку «Пи Джей» мы слушаем
«О, Шерри», и ни один из нас не начинает прощаться, пока песня не заканчивается. Когда мелодия смолкает, Эдвард выключает радио.
– В детстве я бесконечно крутил эту песню на своем магнитофоне, – признаётся он, откидывая голову на спинку сиденья. – Запись была паршивая: знаешь, когда прикладываешь маг к радиобудильнику и нужно молчать, пока песня не закончится.
Я улыбаюсь:
– Я делала это со множеством песен, – но не добавляю, что, получив от родителей в подарок на шестнадцатилетие свой первый CD-плейер, на следующий же день сбегала в «Сэм Гуди» и купила альбом Стива Перри, чтобы слушать «О, Шерри» в режиме повтора.
– Думаю… может, Вселенная советует нам остыть и нажать кнопку перезагрузки? – говорит он ветровому стеклу.
– Случаются и более странные вещи, – я смотрю на часы на приборной доске. – Но сейчас, кажется, мне пора сказать «спокойной ночи».
Он кивает, всё еще не глядя на меня:
– Понимаю. Ты сможешь вести машину?
– Наверное.
– Провожу тебя до вашего дома, – его взгляд наконец встречается с моим. – Если не возражаешь.
– Буду благодарна, – тихо отвечаю я и подбираю с пола сумочку.
Выбравшись из его пикапа, сажусь в свою машину и выезжаю с парковки. Всю дорогу до дома родителей я чувствую оцепенение, поэтому еду, как на автопилоте. Перебираю в памяти то, что выяснилось за последние несколько часов. Внутри всё то замирает от волнения, то скручивается в болезненный узел – и так снова и снова. Ни один из воображаемых в юности сценариев нашей долгожданной встречи и отдаленно не совпадал с тем, что произошло на самом деле.
Я отравлена сказками и фильмами Джона Хьюза
4.
Наверное, такое окончание лучше, чем идеальное воссоединение, при котором мы чудесным образом объясняемся друг другу в любви, клянемся никогда не разлучаться, а потом я выхожу из дома покататься на велосипеде – только затем, чтобы быть раздавленной в лепешку грузовиком. Поскольку мне вечно не везет, такая концовка больше соответствовала бы моей натуре.
Хотя то, что произошло, не так уж отличается от лобового столкновения с большегрузным фургоном.
На подъездной дорожке Эдвард останавливает свой автомобиль рядом с моим, и я огибаю машину, чтобы подойти со стороны водительской дверцы, пока он выбирается из пикапа.
– Что бы странное ни произошло тогда на площадке, хочу, чтобы ты знал: сегодня ночью мне было хорошо, – начинаю я. – А некоторые из этих мест я не видела почти пятнадцать лет, –тереблю бахрому шарфа, тщательно подбирая слова: – Здорово было вспомнить прошлое со старым другом, который понимает необычность нашего крошечного городка в Пайн-Барренс.
Он прислоняется к кузову своего пикапа, лицо хмурое из-за складочки между бровями, улыбку никак не назовешь искренней.
– Да. И мне было очень приятно повидаться с тобой. Предложил бы не прерывать связь, но у нас это паршиво получалось с самого выпуска, – Эдвард приподнимает и тут же снова сдвигает брови, словно пережив какое-то нежелательное озарение. – И, похоже, даже гораздо раньше, – бормочет он.
Заправляя за ухо выбившуюся прядь, киваю, не оставшись глухой к тому открытию, которым он только что огорошил меня... или самого себя? Теперь уже не знаю. Сосредоточенно смотрю на свои туфли, чувствуя, как щиплет в носу из-за подступающих слез. Но клянусь себе не плакать. И так уже будет достаточно неловко, если он заметит, что у меня глаза на мокром месте.
Мы встречаемся взглядами, и Эдвард внезапно отворачивается, играя желваками:
– Наверное, я должен еще что-то сказать, – он хватается за шею, потом качает головой: – Только не знаю, что именно.
У меня откуда-то берется эмоциональная энергия, чтобы подбодрить его… нас обоих… поэтому я улыбаюсь:
– Эй… у нас всё хорошо. Мы сталкиваемся друг с другом каждые пять лет или около того, – говорю я со смехом, а он отвечает мне своей кривоватой полуулыбкой. – Так что буду начеку примерно в две тысячи девятом.
Он хмыкает и делает шаг ко мне, раскрывая объятия. Мое сердце сбивается с ритма, в глазах щиплет при попытке сдержать поток эмоций, вызванных осознанием того, сколько потеряно времени.
– Будь счастлива, Белла, – шепчет Эдвард, прижавшись щекой к моей макушке. – Надеюсь, он сделает тебя счастливой. У меня полно историй и оправданий, которыми я мог бы с тобой поделиться, но они сейчас ничего не значат.
У меня внутри всё сжимается от мысли, что мне, к сожалению, неизвестно многое из того, что я хотела и должна была знать.
А Эдвард продолжает:
– Наверное, мне просто нужно, чтобы ты поняла: часть меня постоянно принадлежала тебе, часть моего сердца. Прости, что я не постарался сделать так, чтобы ты всегда это знала. И из тех, с кем я когда-либо был знаком, ты
больше всех достойна счастья.
Его слова убивают меня, но я отказываюсь задумываться о них, просто не могу.
– То же самое относится к тебе, – бормочу я, уткнувшись ему в грудь, а потом мне удается поднять голову, чтобы увидеть его лицо. – Мы почти не коснулись твоей жизни после школы, но важно, чтобы ты помнил, каким особенным всегда был – и остаешься – для меня. Всё, что касается тебя, имеет значение, Эдвард Каллен. И ты тоже достоин счастливого конца.
Миллисекунду спустя я испускаю громкий стон и зажмуриваюсь. Ударяюсь лбом о его грудь, поняв, какую выдала двусмысленность. И чувствую, как вздрагивают плечи Эдварда. Наши смешки перерастают в полномасштабный хохот, и мы отстраняемся друг от друга, качая головами и вытирая глаза.
Я молча возношу благодарственную молитву небесам за то, что они позволили моей оговорке разрядить напряженность последних мгновений.
– Спасибо тебе за это, – говорит Эдвард, открывая дверцу своего пикапа. – Что-то просто казалось неправильным в… конце нашей ночи при таком накале, – его голос звучит хрипло из-за скрытых эмоций. – Спасибо за такое завершение.
Да, это было неправильно, но закончилось задолго до того, как мы приехали сюда. Просто прошло слишком много времени. Слишком много воды утекло, слишком много пролито слез, слишком многого я не знаю о том, что случилось с Эдвардом. Потерянное время, растраченные чувства… но он никогда не делал ничего плохого нарочно. И так и не узнал, что я несла факел своих чувств к нему еще многие годы после того, как закончился наш детский роман. Может быть, в этом была моя вина, но у меня никогда не хватало храбрости рискнуть теми крохами дружбы, которые у нас еще оставались.
Нет. Никто из нас не сделал ничего плохого. Мы просто жертвы времени, взросления и жизни.
– Пока! – улыбается Эдвард и делает шаг назад. Его последнее слово плывет ко мне, пока он не закрывает дверцу и не выезжает задним ходом с дворового проезда. Я стою с поднятой рукой, глядя, как задние огни его автомобиля исчезают в конце дороги.
– До свидания, – шепчу я, смахивая слезу со щеки. Мне нужна была эта ночь. Конечно, я не хотела, чтобы она так закончилась, но чертовски уверена, что необходимо было именно это.
Завершение.
.
.
.
Я лежу в своей детской спальне, всё еще отделанной розовыми бутонами и цветами в стиле Лоры Эшли, мои полные слёз глаза устремлены на нечеткое фото, засунутое в нижний угол плетеной рамы настенного зеркала. Мне незачем вставать и рассматривать поближе. Я помню всё и об этой фотокарточке, и о моменте, который был запечатлен на ней больше двадцати лет назад.
Мы с Эдвардом, оба растрепанные, держим свои корзинки. Это было во время охоты за пасхальными яйцами во время весеннего уикенда на игровой площадке школы Нокомис, и наши мамы фотографировали нас и наших младших братьев.
Высоко держа свою добычу перед фотоаппаратом, чтобы было лучше видно, мы наклоняем головы друг к другу, потому что мы близкие друзья. Наши улыбки такие искренние, со смешными дырками из-за выпавших молочных зубов, но милые лица полны свежести… и детской наивности, еще не стертой прозаическими подробностями жизни, которые прилагаются к взрослению.
Ни капельки не сомневаюсь, что в детстве, убежденно используя слова «всегда» и «навеки», мы и не подозревали, как далеко разойдутся наши дороги. Отчасти я благодарна, что мы приехали сюда сегодня вместе, чтобы сказать то, в чем, наверное, слишком стеснялись признаться в те давние годы. В годы, когда гормоны и компании были непостоянными, как погода, а чувства и репутации разбивались из-за одного неверного взгляда.
Нет, даже лучше, что мы сказали это сейчас, в двадцать девять, перед новым поворотом жизненных путей, которые приведут нас к счастью согласно нашим представлениям… даже если это «долго и счастливо» не значит, что мы будем вместе.
Через три недели я выйду за Тайлера и отдам ему свое сердце целиком, потому что он этого достоин, мы оба достойны. Но всю жизнь меня несомненно будет интересовать мой вечный друг.
Эдвард Каллен навсегда останется моим далеким пламенем.
1 – Джексон Поллок (англ. Paul Jackson Pollock; 1912 – 1956) – американский художник, идеолог и лидер абстрактного экспрессионизма, оказавший значительное влияние на искусство второй половины XX века;
2 – «Nair» – марка средств для депиляции, выпускаемых компанией «Church & Dwight»;
3 – (англ. Steve Perry; 1949) – американский певец, наиболее известный своей работой в группе Journey с 1977 года по 1998 год;
4 – Джон Хьюз (англ. John Hughes; 1950 – 2009) – американский кинорежиссёр, продюсер и сценарист. Среди его работ такие фильмы, как «Клуб Завтрак», «16 свечей», «Бетховен», «Один дома», «101 далматинец» и многие другие;
5 – Лора Эшли (англ. Laura Ashley; 1925 – 1985) – дизайнер одежды и интерьеров; больше информации и иллюстраций здесь.
... что можете оставить заявку 
вы можете рассказать о себе и своих произведениях немного больше, создав Личную Страничку на сайте? Правила публикации читайте в специальной 
0
