11. Прах

Свет от потолочного светильника преломлялся сквозь бутылку родниковой воды, стоящей предо мной на столе, образуя разноцветные лучи на блокнотах моих коллег. Их глаза не зафиксировали это цветопредставление, тем не менее я поймал на себе несколько странных взглядов, когда передвинул бутылку и образованную ей радугу.

Я беспокойно ерзал. Для человека это было допустимо, хотя немного не вовремя. Для меня это было нелепо. Знай мои коллеги, насколько ненужным для меня является движение, они немедленно поняли бы, как сильно я был взволнован. Я двигался, чтобы не сосредотачиваться на разговоре.

В тесном офисе нас собралось четверо. Помимо меня были Клифф Эндрюс – глава отделения гематологии, Андреа О'Кигэн – заведующая отделением онкологии, а также Мандип Бхэттэчарья, который возглавлял педиатрическую онкологию Корнелльской медицинской школы, он накануне приехал из Манхэттена, чтобы быть с нами.

Мне не нужна была способность Эдварда, чтобы знать: трое из присутствующих задавались вопросом, что молодой хирург общей практики делает на этой встрече.

За три дня до этого Курт и Энн Мейсоны захотели поговорить с Андреа. Не со мной, потому что, как выразилась Андреа, они были «привязаны» ко мне. Разговор был сформулирован, как просьба разработать директиву в случае, если все станет еще хуже. Но в действительности, как все мы знали, это “хуже” уже наступило. Вопрос, как выразился Клифф, созвавший сегодняшнее совещание, состоял только в том, долго ли мы будем ждать чудес.

Для меня идеальным количеством времени для этого была вся вечность.

Все пространство на столе Клиффа было заполнено медицинской диаграммой Тони — страницы результатов лабораторных анализов и снижения жизненных показателей. Я сделал вид, что смотрю туда, хотя знал каждую запись наизусть. Я знал, что он терял вес из расчета треть фунта (прим. пер.: 150 грамм) в день. Знал, какими были результаты его анализов два дня назад и сегодня утром. Мне было известно, что он боролся против другой оппортунистической инфекции и два часа назад его температура повысилась до 99,5 градусов по Фаренгейту. (прим.пер.: 38º С)

И я знал больше этого. Я знал, что мальчик, чья жизнь лежала на чаше весов этих чисел, был Тони, не Энтони. Он выбрал для себя это имя в возрасте трех лет, потому что был очарован талисманом мюсли Frosted Flakes, и его отец при случае по-прежнему называл его “Тигр”. Мне известно, что он любил видеоигры, Людей Икс, бейсбол и свою младшую сестру, хотя никогда не признался бы в последнем. Я знал, что он ненавидел алгебру всеми фибрами своей души, хотя обладал не по годам острым умом. Кроме того, он был единственным человеком, который действительно заставлял меня смеяться почти пять месяцев.

Но я не знал, был ли Тони готов позволить своей болезни унести его жизнь. Этой единственной части знания мне не хватало, и поэтому я не знал вообще ничего.

Разговор троих проходил мимо меня. Я слушал все – моя превосходящая мозговая способность не могла заблокировать это, но, в действительности, я не слышал ничего. Я знал ход этого разговора — он шел точно так же, как если бы я обсуждал любого другого пациента.

Голос доктора Бхэттэчарья вернул меня в обсуждение.

- План паллиативного лечения требует, чтобы он был переведен в один из хосписов, - говорил он.

- Он не захочет этого, - сказал я немного более громко, чем хотел. Для людей это было лишь бормотанием, но его было достаточно, чтобы привлечь их внимание. Три пары глаз внезапно посмотрели на меня.

- Извините, доктор Каллен? Не могли бы вы повторить, пожалуйста? - доктор Бхэттэчарья посмотрел на меня тяжелым взглядом и добавил, пробормотав шепотом, но я услышал так четко, как будто он кричал: - Добро пожаловать обратно на совещание.

Я глубоко вздохнул.

- Тони, наш пациент, скорее всего, не захочет быть переведенным из Корнелльского медицинского центра. Я знаю, что мы написали это, но с тех пор многое случилось.

- Я понимаю, это сентиментальность, доктор Каллен, но…

Его речь была прервана рычанием, которое вырвалось из моей груди.

Я прижал ладонь ко рту, быстро сжав ладонь в кулак и симулируя кашель. Я действительно только что рычал на одного из наиболее известных онкологов в Соединенных Штатах?

- Мне очень жаль, - ответил я. - Аллергия, полагаю. У кого-то из вас есть кошка? - У доктора О'Кигэн была, я уже почувствовал этот запах на ее брюках. Она виновато улыбнулась и отодвинула свой стул подальше от моего. - В любом случае, - продолжил я, - думаю, когда мы поговорим с пациентом, то обнаружим, что он предпочел бы оставаться здесь.

- Ну мы и не думали заставлять его, - мягко сказала доктор О'Кигэн. - Конечно. И вы знаете пациента лучше, чем остальные из нас, - она неодобрительно нахмурилась.

- Все, что мы знаем – он не хочет прекращать лечение, - добавил я.

Доктор Бхэттэчарья закатил глаза.

- Как вы хорошо знаете, доктор Каллен, решение принимают его родители.

Принимают его родители. Образ Элизабет Мейсен возник в моей голове, ее лицо, бледное и липкое от лихорадки, ее руки, побагровевшие от цианоза. Я вспомнил ее красивые зеленые глаза — глаза Эдварда — уставившиеся на меня пристальным взглядом, когда она умоляла меня: «Вы должны сделать все, что в ваших силах. Что не могут сделать другие, именно это вы должны сделать…»

Мои мысли увели меня на два этажа вниз в палату Тони, и я увидел себя, склонившегося над его кроватью. Я наблюдал, как мои зубы с легкостью погружаются в нежную кожу на его шее. Я почувствовал вкус его крови — крови, над которой я ломал голову и которая убивала его — как она течет в мой рот, словно мед. Семь станет восемью. Я бы с легкостью рассмеялся снова.

Яд, заполнивший мой рот, привел меня в чувства так же быстро, как я потерялся в них. У Тони были родители. Сестра. Семья, которая будет столь же потеряна без него, как я был без моего собственного сына.

Но они потеряют его так или иначе… Яд появился снова.

Я вскочил на ноги, отчаянно пытаясь загнать назад смертельную жидкость.

- Мне жаль, - сказал я сквозь сжатые зубы. - Я потерял счет времени. Обычно меня здесь не бывает днем, я должен забрать мою дочь в Сиракузах, - это было ложью только отчасти — поезд Элис должен был прибыть через несколько часов.

Остальные трое подозрительно смотрели на меня.

- Ты уверен, что в порядке, Карлайл? - мягко спросил Клифф. Это был первый раз на протяжении всего совещания, когда он обратился непосредственно ко мне.

Я кивнул.

- Вполне. Просто забывчивый отец, вот и все, - мне удалось проглотить достаточно яда, чтобы робко им улыбнуться и быстро уйти.

- Я собирался предложить, чтобы он был тем, кто обсудит это с родителями, - я слышал, как Клифф сказал это, когда я сбежал. - Но думаю, что это могу сделать и я…

Быстро и целенаправленно шагая, как будто я только что получил срочный вызов, мне удалось пройти мой путь через всю больницу к гаражу без препятствий. Проводя дрожащей рукой по своим волосам, я сел на сиденье водителя и уронил лоб на руль, моя грудь поднималась от ненужного дыхания.

Что я делаю? Я заставил себя вспомнить Энн и Курта Мейсон. Настоящих родителей Тони; таких же, как Эдвард и Элизабет Мейсены, ставшие моими пациентами восемьдесят семь лет назад. Но Элизабет и Эдвард умерли, прежде чем их сын пострадал от моей руки.

На этот раз я рычал только на себя. Почему я даже думаю об этом? Я больше не был отчаянно одиноким зверем, как в 1918 году. Я был человеком с семьей. Жена. Пятеро детей. Я поклялся, что Эммет будет последним.

Вставляя ключ в замок зажигания, я выехал из гаража так быстро, что шины завизжали. Мой мозг отчаянно нуждался в освобождении, которое наступит после долгой езды.

Я просто приеду в Сиракузы на несколько часов раньше, вот и все.



Элис стояла около автомобиля, припаркованного на обочине возле станции Амтрак, с задумчивым выражением лица, находясь, как всегда, далеко в своих мыслях. Моя дочь жила своей жизнью в мире, который был на несколько шагов впереди нас всех, терпеливо ожидая в настоящем того момента, когда ее видения встанут на свое место так, как она узрела их. Я задался вопросом, что она видела теперь. Очевидно, какие-то дела со мной, раз она специально попросила Джаспера остаться дома. На миг я подумал, видела ли она совещание этим утром, и понял, что, конечно, видела.

В автомобиле, у которого она стояла, не было водителя, так что я нажал на тормоза, подъезжая, и начал искать место парковки. Но едва я подъехал, как человек выбежал из здания вокзала, вскочил в машину и быстро укатил, оставив свободное место прямо передо мной. Я улыбнулся, аккуратно припарковавшись и выйдя из автомобиля. Один месяц без Элис, и я уже забыл, как доверял ее предусмотрительности.

Сияя, Элис подскочила ко мне, ее сумка упала позади нее. Я среагировал как раз вовремя, когда она врезалась в меня, обвила руки вокруг моей шеи и поцеловала в щеку.

- Добро пожаловать домой, - сказал я, и она улыбнулась.

- Хорошо быть дома, - ответила она безмятежно, высвободив свои руки от объятий. На мгновенье в ее голосе послышалась помпезность, но потом Элис стихла и повернула голову к автомобилю. - Поедем? Я жду не дождусь, чтобы увидеть Джаспера.

Я кивнул, взяв ее сумку. Все мы довели до совершенства свои манеры, за которыми в присутствии людей скрывали наши истинные натуры: придержать двери, чокаясь, не позволять бокалам проливаться и разбиваться, нести вещи друг друга. Но то, что мы не должны были делать все это, делало подобные поступки также проявлением доброты. Так что Элис робко улыбнулась, когда передала мне тяжелую сумку и села в автомобиль.

Элис была необычно тиха, когда я отъезжал от вокзала. Мы уже ехали по автостраде, когда она заговорила.

- Как дела дома? - спросила она.

Я задумался на мгновение. Конечно, я был занят в больнице больше чем обычно, но оставался достаточно внимательным, чтобы не совершить ту же ошибку, что в декабре. Хотя мне предложили пост второго приглашенного лектора в Колледже экологии человека, я отказался, решив вместо этого прочитать лишь несколько лекций в качестве приглашенного гостя на том же самом семинаре по эпидемиологии, который я вел в предыдущем семестре. Это оставляло мне больше времени на мою семью, и я пытался использовать его по максимуму. Даже Розали неохотно присоединилась к Эммету, Джасперу и мне в игре «Пятикарточный покер» два дня назад. Джаспера невозможно было прочесть, он обыграл нас вчистую, независимо от того, кто был его соперником. Оглядываясь назад, я задался вопросом, влиял ли он на процессы принятия нами решений.

- Что Джаспер купит тебе со своего выигрыша в покер? - спросил я, надеясь отвлечь ее от своего вопроса, если сумею перевести тему.

- О, он еще не купил подарок, - улыбнувшись, ответила Элис. - Но он выбрал новую сумку из последней коллекции Fendi. В случае если я захочу совершить еще одну поездку в Билокси. Она симпатичная. Мне понравится.

На мгновение возникла пауза, в то время как она думала о сумке, а я размышлял о ее словах.

- Думаешь, будет еще одна? - тихо спросил я.

- Будет что?

- Еще одна поездка в Билокси.

Отсутствующий взгляд вернулся в глаза моей дочери.

- Я не уверена, - сказала она наконец. – Там почти не осталось дел для меня.

Я мрачно кивнул, не отводя взгляда от дороги, хотя у меня не было никакой необходимости видеть дорогу в полном объеме. То, о чем она говорила, было одной из причин, почему я никогда не возвращался в Лондон. Моя жизнь там поблекла у меня в памяти, а те несколько мест, которые сохранились в моих мимолетных воспоминаниях, давно остались в прошлом. Последний раз я возвращался к своим корням в восьмидесятых годах восемнадцатого века, когда присоединился к экспедиции в Новый Свет. Даже тогда кладбище позади старой церкви моего отца было просто зарослями сорняков, и было чистой случайностью, что я нашел там его могилу рядом с могилой моей матери и местом моего захоронения. Мемориальная доска из стеатита была уже сильно разрушена, я был в состоянии разобрать только «АЙЛ» - все, что осталось от моего имени. Церковь сгорела некоторое время спустя и никогда не восстанавливалась, а ее земля, в конце концов, перешла к шумной столице, которая стала современным Лондоном.

Но в отличие от меня, у Элис все еще были родственники.

- Что с твоей племянницей? - спросил я.

Элис улыбнулась.

- Она, кажется, здорова. Энергична. Одна из тех женщин, ты знаешь, которая всегда была выскочкой. Я видела, что в доме престарелых она флиртовала с человеком, который, должно быть, был на десять лет моложе ее. Ее муж скончался от сердечного приступа приблизительно пять лет назад.

- Она похожа на свою тетю, - заключил я, и Элис улыбнулась.

- Я не пошла смотреть на ее семью, - добавила она задумчиво мгновение спустя. - Мне не хотелось. Это было просто слишком много для меня, - Элис отвернулась, глядя в свое окно.

- Я понимаю, - хотя на самом деле я не понимал. Единственный человек, кого я оставил позади в своей человеческой жизни, был мой отец. Но у меня с ним были такие разногласия в течение большей части моей юности и взрослой жизни, что я едва ли оплакивал его. Он скончался спустя несколько лет после того, как я был обращен, и я принял решение покинуть Англию навсегда.

Честно говоря, я с трудом вспоминал этого человека.

- Карлайл?

- Да?

- Как ты думаешь, что произошло?

Мне потребовалась секунда, чтобы понять то, что она имела в виду.

– С тобой?

Она кивнула.

- Ты знаешь, что это было? Я знаю, ты думал об этом.

Итак, своим разговором Элис привела нас на ранее неизвестную территорию. Она была права. Зная, как проявлялись способности Эдварда и Джаспера, когда они были людьми, я, конечно, задумывался и о ней. Новость, что она была обращена, находясь в психиатрической больнице, подтвердила мою первоначальную теорию. Возможно, именно по этой причине она попросила меня, чтобы я забрал ее один. Я чуть не рассмеялся — было довольно эгоистично для меня думать, что первым делом по пути домой Элис захочет обсудить Тони.

- Височная эпилепсия – мое лучшее предположение, - ответил я осторожно. - Правда, я не невролог. Но это часто проявляется галлюцинациями и судорогами. В 1910-х мы не знали, как лечить это. Мы едва начинали понимать, что была такая вещь, как неврологические заболевания. - Я молился, чтобы она не прочитала между строк моего высказывания, но ей понадобилась лишь доля секунды, прежде чем сделать именно это.

- Ты посоветовал бы моим родителям отправить меня в психиатрическую больницу?

Я зажмурился на секунду.

- Да.

Она не ответила.

На дорожном покрытии автострады с равными интервалами были расположены искусственные неровности дороги, я насчитал четыреста шестьдесят три ритмичных удара, когда мы мчались по неровностям в тишине. Наконец, я оторвал правую руку от руля и положил ее на худенькое плечо моей дочери.

- Элис, мы просто не знали тогда ничего лучшего, - вспомнив, что Джаспер сказал о дате на ее надгробной плите, соответствующей дню поступления в психиатрическую больницу, я добавил: - Я не советовал бы твоим родителям делать вид, будто тебя больше не существует.

- Я понимаю, - сказала она тихо, смотря вниз. Мгновение спустя она усмехнулась.

- Что?

- Просто, когда я была человеком, моя семья заперла меня и притворилась, что я умерла. А теперь я живу в семье монстров, и ты перестраиваешь свой график так, чтобы за час езды забрать меня на вокзале. Ирония.

Я улыбнулся.

- Порой теряя, мы обретаем.

Элис кивнула.

- Да. Мы обрели семью, - она дотянулась до моей руки, сжав ее. - Спасибо за это.

Странный комок поселился в моем горле, и Элис сжала мою руку сильнее.

- Ну как ты? - спросила она мгновение спустя.

Я сглотнул.

- Все хорошо.

- Эдвард не звонил снова?

Комок стал немного больше.

– Ты знаешь, что нет.

- Всегда есть надежда, - она вздохнула. - Я не очень следила за ним, ты знаешь. Он просил меня не делать этого, и лучшее, что я могла сделать, это уважать его просьбу. Я вижу его, только когда он принимает действительно кардинальные решения.

- И он не принял ни одного из них в последнее время?

- Нет. Ты был единственным, кто делал это, - она резко посмотрела на меня.

Она действительно знала о встрече этим утром. Я вспомнил точное видение, которое захватило мои ощущения и поглотило меня, зная, что Элис видела каждую противную часть его.

- Так… ты видела это.

- Карлайл, - она засмеялась безжалостным смехом. - Что еще я буду делать пять часов езды на поезде? - она замолчала. - Я знаю, ты уже понял, насколько это плохая идея.

Я отвел взгляд.

- Да, - когда я вспомнил свое видение, яд снова наполнил мой рот.

Элис увидела это, но ничего не сказал.

Проглотив обильное количество яда второй раз за день, я вздохнул, пытаясь выровнять дыхание. Конечно, я знал, что это была плохая идея. Я знал, что было плохой идеей привязываться к Тони только из-за связи его имени с Эдвардом. Тем не менее из-за моего собственного горя я позволил этому произойти. Теперь я за это плачу. Сколько тысяч пациентов ускользнули сквозь пальцы на протяжении веков? В большинстве случаев я даже не знал их имен. Но теперь я еще раз позволил одному молодому человеку забраться под мою кожу и сейчас был в агонии.

- Я просто хочу знать, что это был его выбор, - сказал я наконец, мои пальцы впились в руль.

- Это помогло бы?

- Помогло бы что?

- Если ты бы знал, что это было его решение.

Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что предлагала Элис. Я, наконец, отвел взгляд от дороги и обнаружил, что она рассматривала мое лицо, как будто никогда не видела его раньше. И я предполагал, что так оно и было в действительности. Она никогда прежде не видела мучений, которые, как я знал, были написаны в линиях моей челюсти и лба. Элис и Джаспер пришли в нашу жизнь через десять лет после того, как весь хаос закончился. Эдвард вернулся домой, Розали нашла своего возлюбленного и через него получила несколько капелек мира в ее новой жизни, а Эсми и я наслаждались отношениями, которые с каждым днем становились все более непринужденными.

И вот я опять погрузился в смятение тех лет, когда отсутствие Эдварда проделало жгучую дыру в моем бытии, чего никогда не испытывала Элис. Личная печаль Эсми и ее чувство неполноценности подавляли меня, сделав те три года еще более невыносимыми. Теперь, столкнувшись с той же самой болью еще раз, я отчаянно цеплялся за единственный кусочек света, который у меня был. Это было глупо, я знал это. Но как это ни парадоксально, я не мог перестать бороться, пока не пойму, что сделал все возможное для Тони. В 1918 году я принял решение о жизни одного мальчика, исцелив себя от почти трех столетий одиночества, но при этом погрузив его в почти девять десятилетий его собственного одиночества. Мой живот скрутило, когда я представил Эдварда, находившегося где-то одного от всех этих переживаний за девочку, которую он ждал и искал так долго.

- Карлайл?

- Да, - тихо сказал я, возвращая свой взгляд на длинный участок автострады впереди, видя не тротуар перед собой, а брошенного мальчика, который ждал меня в вечернюю смену. Я вздохнул, признавая поражение.

- Да. Знай я, что это было его решение, я мог бы позволить ему уйти.

Элис кивнула, и мы проехали остаток пути домой в тишине.



Пар поднимался от моей кожи, когда я взял полотенце. Эсми провела последние несколько недель, демонтируя чугунные трубы, которые были установлены в доме еще в начале девятнадцатого века, и заменяя их на более современные из меди. Приводя в порядок дом, где большую часть его существования не было установлено никакой сантехники, Эсми удивительно хорошо справилась с сохранением оригинальной атмосферы дома и при этом добавила все современные удобства. Она решила замаскировать наличие душа, установив его непосредственно в стены и потолок ванной комнаты. Не было никаких занавесок и стеклянных стен — просто вода с трех сторон, которая стекала в пол.

Закончив вытираться, я начал одеваться. Когда я потянулся за рубашкой, висевшей на задней стороне двери, я мельком увидел себя в старинном зеркале над раковиной. В зеркале отражались моя шея и ключица со специфическими шрамами в форме полумесяца. Я проследил их своими пальцами, ужасный день мгновенно всплыл в памяти. Эдвард, входящий в наш дом, его глаза, сияющие чужим сладким красным блеском, и неистовая сила, как результат потребления человеческой крови. У меня было слишком мало опыта отцовства тогда, чтобы признать, насколько больше будет его злить мое милосердное прощение. Он оступился, причем не просто позволил себе это сделать, а получил удовольствие при этом, что было гораздо важнее. Он хотел, чтобы я его ненавидел. Хотел, чтобы мой гнев выгнал его, прежде чем он сам примет решение уйти. Утешение превратилось в возгласы, те в крик, и, прежде чем я понял, что происходило, Эдвард разбил мою ключицу, когда рванул к моей шее. Охваченный болью, я сломал ему нос в попытке отбросить его от меня.

Физически мы оба исцелились в течение нескольких часов, но боль той борьбы и ее трехлетние последствия до сих пор остались для нас обоих. Много раз в течение десятилетий я заставал Эдварда смотревшим на оставленные им шрамы, когда он видел меня без рубашки. Для него они были постоянным напоминанием о годах, которые он считал своей самой большой ошибкой.

Для меня они были свидетельством, что я любил его настолько, чтобы отпустить.

Я массировал свое плечо, когда мои мысли, как обычно, вернулись к моему своенравному сыну. Снова прошло почти два месяца с тех пор, как я получил известие от него. У Элис не было видений про него в то время, поскольку она действительно не искала его. Она была дома уже две недели, вернувшись из Миссисипи, и я несколько раз почти поддался желанию попросить ее просто проверить Эдварда. Он не узнал бы. Но я не стал. Я уважал его частную жизнь и не заставил Элис нарушить свои обещания.

Я погладил шрам еще раз, прежде чем он исчез под голубой тканью моей рубашки. Полностью одетый, я покинул ванную и спустился по лестнице в человеческом темпе, прислушиваясь к звукам моей семьи, когда они донеслись до меня. Джаспер развлекал Элис и Эсми слащавыми песнями в стиле кантри на гитаре, в то время как Эммет боролся с очевидной скукой, чтобы не отставать от быстрых комментариев Розали о проектах, которые Эсми предложила для их нового дома. Розали удалось наложить вето приблизительно на три десятка домов, которые они с Эмметом видели во время периодических остановок на их пути в прошлых месяцах. Было наконец решено купить землю за пределами города, и Эсми спроектирует точно то, что хотелось Розали. Планы в настоящее время были сосредоточены на доме, который будет конкурировать с тем, что мы имели в Форксе.

Когда я достиг гостиной, Эсми и Розали возбужденно обсуждали дом, Эммет по-доброму посмеивался над музыкой Джаспера, а Элис и Джаспер уютно устроились друг с другом на диване. Джаспер играл, а Элис довольно прислонилась к своему мужу. Эсми смеялась над идеей еще тысячи квадратных метров, а Эммет гримасничал над Джаспером, поскольку Розали надоела ему с планами дома. Когда я осмотрел комнату, чувства гордости и ужасной боли пришли ко мне сразу.

Моя семья была счастлива.

Такого момента счастья семья не испытывала слишком давно, но в то же время он наступил слишком скоро. Когда я осмотрел гостиную, я увидел шестерых из нас так, какими всегда, должно быть, видел Эдвард — три пары идеально подобранных партнеров и Эдвард, который был лишним, просто занимал место в мире, на самом деле не включавшем его.

Я закрыл глаза, когда услышал мелодичный перезвон смеха Эдварда в моей памяти так, будто он был в соседней комнате. Мой сын подошел так близко к осознанию того, за пределами чего он оставался в течение почти девяноста лет. На протяжении шести месяцев я наблюдал, как он открывался, пока не стал самым жизнерадостным отражением бывшего себя. Белла Свон осветила его изнутри, и его радость стала моей.

Каким мимолетным оказался тот момент.

Я присел на лестнице, опершись головой на ладонь. Шелест листов проектов прекратился, когда голос Розали затих. Песня Джаспера остановилась на незавершенном аккорде, и струны его гитары медленно вибрировали, затухая в молчании.

- Карлайл?

Это был голос Эсми. Она моментально оказалась около меня, как только я сел, и ее руки лихорадочно бродили по моему лицу, ища источник моей внезапной меланхолии.

Как я должен был сказать своей полной энтузиазма жене, что ее радость была источником моего горя?

- Карлайл, что случилось?

- Это… - шептал я.

Моя жена растерянно спросила:

- Что значит это?

Это походило на одну из тех загадок, которые вы загадываете маленьким детям: что отсутствует на этой картине? Счастливая семья, сидящая в гостиной, смех, пение, наслаждение компанией друг друга. Почти Роквеллиана (прим.пер.: Норман Роквелл – американский иллюстратор, чьи работы представляют сентиментальный идеализированный взгляд на повседневную жизнь), если он когда-либо считал целесообразным рисовать сверхъестественное. Я быстро взглянул на фортепиано, сиденье задвинуто, клавиши нетронуты с Рождества, когда Розали удалось сыграть только одну пьесу для нас, а затем она остановилась. Эсми проследила мой взгляд и печально кивнула, когда поняла, куда я смотрел.

- Эдвард… все в порядке, милый, - сказала она успокаивающе, беря мою руку. - С ним все будет хорошо. Он и прежде жил далеко от нас.

Слова должны были утешить, но это было не так. Я снова вспомнил сцену, которую моя память воспроизвела для меня несколько минут назад в ванной. Глаза Эдварда в тот день в 1927 году — омраченные человеческой кровью, пылающие гневом и все же мучащиеся, явно полные страха. И затем, восемьдесят лет спустя, такие же чувства в его голосе в этот Сочельник — «Я боюсь».

Я хотел, чтобы он вырос. Я хотел, чтобы он совершал ошибки и получал опыт, что любить кого-то иногда означает личную боль. Но еще у меня было неоспоримое желание просто взять его за руку и удержать от ошибок. Это было то желание, которое двигало моими действиями, когда холодным октябрьским утром я вскочил на ноги и зарычал на свою жену. Какая-то ужасная звериная часть меня сняла мой обычный контроль и ответила на угрозу потерять моего сына еще раз. И теперь он ушел снова, и именно я страдал от боли.

Я чувствовал, как холодный гнев вспыхнул во мне.

- Джаспер, нет! - прозвучал голос Элис, когда слова, о которых я буду сожалеть, выскользнули сквозь мои сжатые зубы:

- Не я был тем, кто попросил его уйти.

Четыре пары глаз застыли на лестнице. Шокированное лицо Эсми было свидетельством привычки, все еще оставшейся с ее человеческой жизни — сжимать закрытые глаза, чтобы сдержать поток слез, которого никогда больше не будет. Когда она открыла глаза секунду спустя, лицо моей жены было искажено от сказанных в гневе слов. Прежде я никогда не видел ее такой. Она медленно поднималась со ступенек, отняв руки от моего лица. Мгновение она возвышалась надо мной неподвижно, как только наш вид мог делать, прежде чем вновь обрела голос.

- Ты не единственный, кто скучает по нему, Карлайл, - сказала она мрачно, а затем ушла. Я услышал, как дверь нашей спальни защелкнулась на замок.

Порыв гнева оставил меня так же быстро, как и появился, и мой живот скрутило, когда я понял, что позволил себе сказать. Только тогда я узнал безумный голос Элис, которая снова и снова задавала тот же самый вопрос Джасперу: «Зачем?»

Я посмотрел туда, где они сидели на диване, чувствуя, что глаза Розали и Эммета следуют за мной при этом. Виноватое выражение на лице Джаспера сказало мне, что именно произошло.

- Джаспер? - мой голос снова был твердым, и я был способен чувствовать мой обычный самоконтроль.

- Ты никогда не сказал бы ей, - пояснил он спокойно. - А это беспокоило тебя в течение почти пяти месяцев.

Так все и было? Я неосознанно был зол. Но Джаспер лучше прочитал это, чем я сам. Когда я подумал об этом, то предположил, что он был прав. Я был осторожен, чтобы никогда не вспоминать то утро, зная, как Эсми ругала себя за отъезд Эдварда. Добавить мое собственное неодобрение было бы просто жестоко.

- Ты должен был начать говорить, - спокойно добавил Джаспер. - Но я сожалею, Карлайл. Я не думал, что у нее будет такая реакция.

- Да, жаль, что нет никого, кто мог бы увидеть это для тебя, - отрезала Элис.

- Элис, - сказал я, и она, печально посмотрев на меня, замолчала.

- Эсми права тем не менее, - раздался голос с другого конца комнаты. Эммет шел ко мне, его лицо было страдальческим. - Ты не единственный, Карлайл. Я хочу… - он молчал достаточно долго, чтобы я задался вопросом, продолжит ли он разговор, - …я тоже хочу того маленького грубияна назад.

Лицо Эммета помрачнело, став более печальным, чем я когда-либо видел. Я знал, что он был недоволен отсутствием Эдварда; Розали пользовалась любой возможностью напомнить мне об этом. Но горе, запечатленное на его обычно усмехающемся лице, сказало мне больше, чем его жена могла когда-либо надеяться.

Позади него кивнула Розали. Я ожидал увидеть на ее лице торжествующее негодование в ответ на мой срыв, но в ее глазах была только болезненная грусть. Взглянув на пианино, я вспомнил ее единственную песню в Сочельник, ее желание избегать инструмента в других случаях.

- Без него все уже не так, - прошептала Элис. - Ты и Эсми – единственные, кто проходил через это раньше.

- И вы двое не справляетесь с этим, - добавил Джаспер.

Со своего места на лестнице я оглядел гостиную: умолкшая гитара, прислоненная к дивану, проекты дома, свободно скрутившиеся в трубу на середине обеденного стола. Мои дети, четверо, завершившие ту крошечную семью, которую я создал с Эсми и Эдвардом, снова посмотрели на меня.

Я был неправ, думая, что слишком рано они стали счастливы. Нам было грустно вместе. Это было просто потому, что никто больше не позволил горю остановить их жизнь.

Я встал со своего места на ступеньке, чтобы направиться к нашей с Эсми спальне, но обнаружил, что Эммет полностью заслоняет мне проход. В течение доли секунды я не был уверен, что он сделает — методы борьбы Эммета с его эмоциями предполагали определенный физический контакт.

Но этот вечер отличался от обычного. В этот вечер он просто держал руки чуть в стороны от его тела, ладонями вверх. Он пожал плечами, когда встретил мой взгляд, и я понял. Я упал в его сокрушительные объятия, и мы стояли так в течение нескольких минут в тишине, тогда как другие мои дети наблюдали за этим.

Несколько минут спустя мой пейджер начал сигналить.



- Доктор Каллен.

Я узнал Джанин Дебенедетто, одну из наших волонтеров в хосписе округа Томпкинс.

- Джанин, - я кивнул ей.

Она печально измученно улыбнулась.

- Он ждет вас, - сказала она тихо, кивнув на палату пациента, из которой только что вышла. Она ободряюще похлопала меня по плечу, прежде чем исчезнуть в коридоре. Акцент на слове «ждет» был очень тонким, но я понял его смысл сразу. Было не редкостью для пациентов, особенно сражавшихся с продолжительной болезнью, требовать того, кого они хотели видеть. На протяжении веков я наблюдал за больными, которые по всем медицинским показаниям должны были умереть через несколько минут, но цеплялись за жизнь в течение нескольких часов и даже дней, дожидаясь своих близких, чтобы побыть с ними.

Я был недостоин такого доверия со стороны Тони, который чувствовал, что меня стоило ждать. Я вошел в затемненную комнату. В соответствии со стандартом протокола, шторы были задвинуты, и только несколько ламп были все еще включены. Мальчик на кровати находился далеко от того состояния, когда рекомендовал мне видеоигры в декабре. Его тело было истощено в одних местах, но в других добавило вес от химиотерапии так, что общий эффект заставил его выглядеть не по-человечески непропорциональным. У него не было волос, и он, как многие пациенты, стал носить цветные банданы. Как и все, он принял это как должное. Всего за неделю до того он жаловался на невозможность проколоть ухо, чтобы быть похожим на пирата.

Его глаза оживились, когда он заметил меня, я увидел, как его кислородная маска переместилась, и я мог только предположить, что его рот растянулся в улыбке. Он поднял дрожащую руку и потянул маску вниз на достаточно долгое время, чтобы обратиться ко мне в откровенно хриплом ворчании:

- Вы выглядите так, как будто побывали в аду, доктор К.

- Энтони! - его отец выглядел шокированным, но я смог выдавить смех, когда подошел к постели моего пациента.

- Кто бы говорил, - сказал я спокойно, взяв его руку и вернув маску на место, когда Тони мне робко усмехнулся. Его температура значительно повысилась – последняя попытка его тела предотвратить неизбежное. Моя рука для него, должно быть, по ощущениям была словно лед. Но он не выпускал ее из своих рук.

Курт откашлялся, положив руку на плечо Энн.

- Доктор Каллен, - сказал он тихо, - Тони говорил нам ранее, что у него есть некоторые вопросы, которые он хотел задать вам конфиденциально, - он кивнул с серьезным видом своему сыну. - Мы оставим вас ненадолго, хорошо?

Я поднял глаза, и взгляд Тони встретился с моим. Я кивнул, и Курт с Энн удалились после того, как каждый поцеловал лоб своего сына. Перенеся стул через комнату к постели Тони, я снова взял его руку.

- Тони? - спросил я спокойно.

Он кивнул мне и подозвал меня ближе одной рукой. Опять он ловко сбросил свою маску — он, очевидно, делал это часто — и четко спросил:

- Это будет больно?

Я вздохнул.

– Нет, - ответил я тихо. - Но это может казаться пугающим. Ты боишься?

Он кивнул, и я сжал его руку.

- Это нормально – бояться, - сказал я ему, и моя память устремился назад в переполненную грязную больницу в Чикаго. Я произнес те же самые слова Эдварду так много лет назад. Сглотнув, я продолжил: - Твое тело просто будет делать то, что оно обычно делает. У него есть для этого процесс, как и для всего остального. Это похоже на выключение света, одной лампы за другой. Твои глаза приспосабливаются, когда ты это делаешь.

Он кивнул с серьезным видом, и долгое мгновение единственным звуком было мягкое шипение кислорода. Я больше не говорил; я просто смотрел на него, как и он на меня. Ветер из окна на другой стороне комнаты теребил больничную карту в торце кровати, и я посмотрел на Тони, чтобы увидеть, не мешает ли это ему. Когда я встретился с ним взглядом, то обнаружил, что его глаза прикованы к моей руке.

Лучик солнечного света, может быть, двух дюймов в ширину, пробивался сквозь штору, слегка приоткрытую ветром. Он сиял прямо на моем предплечье, когда я протянул руку к Тони. Его сердечный ритм ускорился, когда он увидел полоску моей кожи, мерцающую на фоне остальной части руки.

На долю секунды я запаниковал, и у меня опять возник образ, который я видел две недели назад. Я мог слышать слабеющую пульсацию сердца Тони и свист крови, текущей через его яремную вену. Это было бы слишком легко. Его шея легко поддастся моим зубам, его кровь будет течь в мой рот, как самая освежающая вода. Мы были на втором этаже больницы, и окно его палаты выходило на лес. Я мог бы выскочить в окно вместе с ним и умчаться далеко в лес. Никто никогда не должен будет снова услышать о семье Калленов.

Но я оставил свою руку там, где она успокаивающе лежала, и позволил ему смотреть на свет некоторое время.

Он подал небольшой знак и указал на свою маску. Я снял ее, боясь того, что он может сказать. Его голос дрожал, его глаза были широкими и недоверчивыми.

- Вы… не человек, - прошептал он.

Я закрыл глаза. Это был, в конце концов, мальчик, который точно обозначил мой физический возраст в одном из наших самых ранних разговоров. Конечно, он пришел бы к правильному выводу. Посмотрев на него, я медленно качнул головой соглашаясь.

- Но… настоящий? - он выглядел смущенным.

Я кивнул.

- Я очень настоящий.

Он склонил голову набок и подозвал меня, чтобы я снова дал ему маску, но сделал только быстрый вздох, прежде чем снова заговорил.

- Ангел?

Ангел. Не «демон», не «вампир». Не что-то злое, или угрожающее, или даже пугающее. Сила добра, посланная Богом. Я закрыл глаза и склонил голову над кроватью Тони. После более чем трех столетий жизни, после мучащего меня девяносто лет вопроса о правильности моих действий, я стоял здесь у смертного одра другого молодого человека, пленившего мое сердце. И он имел смелость прежде всего предположить, что я был ангелом.

Предположение Тони могло быть заслуженной похвалой, если бы меня только что не посетила мысль укусить его. И все же, посмотрев в его умоляющие глаза, я понял, что прямо сейчас он должен увидеть ангела. Это важнее, чем моя честность. Возможно, позже он посмотрит вниз с Небес и увидит противоречие, печального зверя, которого он вообразил серафимом. Но сейчас все, что он увидел, был его доктор К. И он считал меня ангелом.

Это было странное отпущение грехов, и был только один ответ, который я мог дать ему, чтобы удовлетворить нас обоих.

- Тони, я доктор, - прошептал я, сжимая его руку. - Это все, кто я есть.

Тони улыбнулся и медленно кивнул, закрыв глаза. Я убрал руку от солнечного света и подошел к окну, чтобы закрыть штору еще раз.

- Доктор Каллен?

Я повернулся, чтобы посмотреть на Курта и Энн, вернувшихся в комнату с красными глазами. Часто случалось, что семьи были храбры для своего пациента, но вне его досягаемости они позволяли эмоциям выйти наружу. Я показал на кровать.

- Мы закончили разговор, - тихо сказал я, и глаза Тони приоткрылись.

Родители Тони улыбнулись мне уголками рта и подошли к его постели.

- Я буду здесь, на моей смене, - тихо сказал я, когда подошел к двери. - Вы может позвать медсестру, если хотите.

Тони яростно покачал головой, и его отец, посмотревший на него, грустно ему улыбнулся в знак подтверждения.

- Я знаю, Тони хотел, чтобы вы остались, - сказал он мне. - То есть, если вы сможете остаться.

Я был поражен. Это была очень необычная просьба, и никто никогда не обращался ко мне прежде с такой просьбой. Но тогда я был очень осторожен относительно возникновения привязанности к пациентам после Эдварда.

Возможно, слишком осторожным.

Я кивнул Мейсонам и занял место в углу затемненной комнаты. Я слышал Энн, упоминавшую что-то о сестре Тони. Очевидно, Мейсоны решили, что она была слишком маленькой, чтобы сопровождать их, и оставили ее с бабушкой или дедушкой. Я подумал об этом. По моему опыту, дети часто были способны понять намного больше, чем мы, взрослые, думали.

Поскольку Курт и Энн тихо говорили со своим сыном, я позволил себе углубиться в свои мысли. Снова вернулся в то ужасное утро октября пятью месяцами ранее. Мой молодой пациент истекал кровью под хорошими, как я думал, руками. Плач его родителей сломал мою уверенность в состоянии моего собственного сына. Ужасающее предложение Эсми — и все же это было хорошее предложение. Как бы сильно я ни скучал по нему, я должен был признать, что Эдварду лучше жить с вновь обретенной целью, а не пытаться справляться с этим дома. Но Джаспер был прав. Я не справлялся без него. Яд образовался снова, когда я вспомнил, что едва не сделал некоторое время назад. Я закрыл глаза, чтобы остановить эти мысли, и лицо Эдварда всплыло передо мной: сначала радостный смех, когда он был с Беллой, а затем безжизненное тело, состояние, в котором я нашел его, прежде чем он ушел утром.

Я был почти потерян в жутком образе, когда карман моих брюк завибрировал, и в то же время я услышал робкое:

- Доктор Каллен? - сначала я поднял взгляд, чтобы увидеть мокрые глаза Курта Мейсона, и сразу понял, что сообщение было от Элис. Понял прежде, чем посмотрел вниз, чтобы увидеть слова, которые одновременно пугали и приносили облегчение:

Это его выбор.

Таким было сообщение на пейджере.

С трепетом я подошел к кровати Тони. Его глаза были теперь закрыты, но это означало, что он все еще управлял мышцами. Его дыхание было поверхностным и прерывистым, но он все еще был там.

Его отец посмотрел на меня тревожным взглядом, который я сразу понял.

- Он все еще здесь, - сказал я тихо. Взяв руку отца Тони, я сплел его пальцы с пальцами сына и прошептал: - Поговорите с ним.

Энн повторила эти действия, и они вдвоем держали руки Тони. Они поочередно гладили его по волосам, говоря ему снова и снова, что любят его, обнадеживая, даже когда он ушел. Я снова опустил голову. Ведь я тоже сказал моему сыну, что люблю его. И как Мейсоны, я также задавался вопросом, услышал ли он мои слова.

В комнате все было по-прежнему, за исключением голосов родителей Тони. Я тихо стоял в стороне, моя голова почтительно наклонилась, когда я ждал и прислушивался к звукам, которые слышал сотни раз ранее. Но сегодня они не были звуками этих сотен.

Сегодня они были звуками только одного.

Под грохотавший кашель Тони, я слышал Эдварда, когда жидкость залила его легкие спустя несколько минут после последнего вздоха его матери.

Когда дыхание Тони заколебалось, вместо этого я услышал дыхание Эдварда, перешедшее в короткие прерывистые вздохи, сигнализирующие о начале четырех дней мучительной боли.

Когда сердце Тони вздрогнуло и остановилось, мне показалось, будто эхо отозвалось в комнате сердцем моего собственного сына, которое навсегда прекращало свое биение, когда он лежал в моих руках на кровати крошечной квартиры в городе, опустошенном гриппом.

Курт и Энн не заметили изменений, я был уверен. Их красивый сын лежал неподвижно, крошечная странная улыбка все еще играла на его губах, даже когда его мышцы потеряли способность держать ее там. Но для меня тишина безжизненного тела передо мной была оглушительной. Мне не нужен был стетоскоп, но Курту и Энн необходимо будет увидеть, что я использую его. Надев его, я сунул его под больничный халат Тони и слушал тишину, которая, я уже знал, была там.

Мейсоны обняли друг друга даже прежде, чем я оторвался от своего пациента, чтобы подтвердить то, что они, как и я, уже знали. Я мрачно кивнул, и они встретили мой пристальный взгляд влажными глазами. Склонив голову, я направился к двери, чтобы дать им уединение, когда рука Курта протянулась и поймала мою.

- Доктор К., - сказал он.

Я был поражен. Курт и Энн всегда были осторожны, называя меня доктором Калленом, оставив ласковую сокращенную форму только их сыну.

- Доктор К., спасибо, - прошептал он дрожащим голосом. - За все.

Я покачал головой. Будь я действительно достоин благодарности, они забрали бы Тони сейчас домой. Он смеялся бы. Больше играл в видеоигры. Дразнил бы свою сестру до слез снова и снова.

Будь я достоин благодарности, Тони не ушел бы.

- Я не смог сделать достаточно, - ответил я, но Курт покачал головой, говоря дрожащим голосом:

- Вы сделали все возможное. Мы наблюдали, как вы боролись с этим. Вы бросили все, что имели, в нашего мальчика, и я никогда не узнаю почему. И он продолжал бороться из-за вас.

Я начал протестовать снова, но его следующие слова захватили меня краткостью.

- Вы сделали все, что было в ваших силах сделать. Мы знаем это, - он судорожно сглотнул. - Спасибо.

Все, что в моих силах. Рыдание, вырвавшееся из моего горла, застало меня врасплох, и я кинул руку ко рту, чтобы задушить его.

- Пожалуйста, - мне удалось возвратить мой голос, когда я сказал слова, знакомые мне по тысячам и тысячам пациентам за эти годы. - Это было удовольствие – лечить Тони.

Мейсоны послали мне одинаково печальные улыбки и мрачно кивнули, оглядываясь на своего сына.

Я вышел в коридор и, не закончив ненужного вздоха, вспомнил слова отца моего пациента, его случайное эхо слов матери, которую я знал так мало восемьдесят семь лет назад. Это было тем, что Элизабет Мейсон хотела, чтобы я сделал? Отдать всего себя, чтобы в конце позволить ее сыну — моему сыну — просто уйти? Конечно, ни один родитель не пожелает смерти своему ребенку, но хотела ли она, чтобы Эдвард страдал так, как он страдает сейчас? Мои мысли так захватили меня, что когда я шел, возвращаясь в свой кабинет, я практически не заметил женщины, ждавшей меня в холле, даже в метре от меня.

Эсми твердо стояла посреди коридора, в то время как люди проносились мимо нее с обеих сторон. В ожидании ее руки были удобно скрещены на груди, а ее заинтересованные глаза отслеживали каждое мое движение, когда я подошел к ней.

- Элис, - прошептал я, и она кивнула. Конечно, Элис послала ее. Часть меня была ошеломлена, увидев мою жену перед собой, а другая часть ругала себя за то, что я сомневался в ее умении отбросить сказанное мной, чтобы прийти ко мне сейчас.

- Эсми, прости, - начал я, но она остановила меня, обняв и запустив свои пальцы в мои волосы, притянув мою голову себе на плечо.

- Не сейчас, - прошептала она еле слышно даже для меня. - Не прямо сейчас, Карлайл.

Благодарность и горе одновременно нахлынули на меня, когда я рухнул в успокаивающие руки моей жены. Мы стояли, обнявшись, страдающие родители другого потерянного ребенка, в то время как голоса и звуки шумной больницы вокруг нас смешались в один тихий гул.



------------------------------
От переводчика:

Музыка к главе - Sarah Brightman - Dust in the wind

http://www.youtube.com/watch?v=tH2w6Oxx0kQ

Перевод теста песни http://www.amalgama-lab.com/songs/k/kansas/dust_in_the_wind.html