Глава 9. Ибо отдавая

Холодный ветер ударил мне в грудь, когда я бросился в темноту леса. Температура была ниже нуля, и я проявил осторожность, надев вчера вечером на работу утепленное пальто. Теперь, вдали от людских глаз, я бежал босиком и с голым торсом по замерзшей земле, ветер бросал мне снег в лицо и волосы. Легкое дуновение ветра за моей спиной сообщило мне, что Эсми была рядом – она не знала, куда мы направляемся. Я выбрал это место три дня назад в ожидании предстоящей темной ночи. Прошло более двух столетий с тех пор, как я создал этот ритуал, но лишь восемьдесят четыре года я разделяю его с кем-то. Я до сих пор не привык к тому, что Эсми вместе со мной.

Это случилось в 1799 году, когда я стоял у входа в церковь в новом штате Массачусетсе. Лютеране праздновали там четвертое воскресенье Адвента (рождественского поста). До этого момента я прожил в Новом Свете всего десять коротких лет и начал понимать, что несмотря на то, сколько противоречий было у меня с Аро, Маркусом и Каем, я тем не менее скучал по их компании. И поэтому на короткий миг меня захватила надежда, исходившая от верующих, собравшихся на богослужение, и сделал то, что было чуждо мне в течение почти ста сорока лет – я начал молиться.

Всю ночь я провел там, стоя на коленях в грязи. Собравшиеся верующие ушли, а я все еще оставался в молитве, пока не начало всходить солнце, и я был вынужден мчаться по лесу обратно в мой скромный дом. Я молился за себя, за людей, которых знал и потерял, о дружбе, в которой начал нуждаться. Я молился о силе, чтобы продолжить работать в выбранной мною профессии. Я просил, чтобы моя молитва была услышана, и Бог, которому я когда-то молился, смог полюбить проклятое существо, каким я стал.

Это была долгая ночь, почти неощутимо более долгая и темная, чем прежняя или та, которая наступила следом. Когда я бежал домой, то рассмеялся, понимая всю иронию ситуации. Я оказался способен молиться Богу, во имя которого мой отец преследовал столь многих в праздник, принадлежавший тем, кого он ненавидел: языческое Рождество. Но есть ли для ночного существа более подходящее время для поклонения Богу, чем самая долгая ночь года?

Так и повелось, что я праздновал Солнцестояние по всей северной части США в течение двухсот шести лет везде, где я жил. Зима 1918 года застала меня в молитве в нескольких метрах от дома, когда я продолжал пристально следить за новорожденным Эдвардом. В 1921 году он был тем, кто внимательно наблюдал за Эсми, в то время как я пошел еще дальше. Я назвал это молитвой, обращением к себе. Эдвард назвал это смешным. Эсми не назвала это никак, она просто пошла со мной. Она не верила, что Бог, который любил людей, мог пощадить и нас, но она верила в меня.

Я замедлил бег, когда достиг незаметной тропы, обнаруженной три дня назад. Она была на краю ущелья в двадцати милях от нашего дома, в полумиле от главной тропы, ведущей к выступу, слишком опасному для людей, чтобы гулять там. Ярко-желтые знаки на краю тропы предупреждали о смертельной опасности падения в водопад. Я прыгнул с тропы на выступ, загораживающий полузамерзший водопад, затем повернулся, чтобы поймать Эсми, когда она сделала то же самое.

Она улыбнулась, когда приземлилась, пойманная моими руками.

- Это было ненужным, - прошептала она, прижимая свою голову к моей груди. Она освободилась мгновением спустя и, покачиваясь, пошла по краю, ее ноги сияли белым в бледно-лунном свете.

Сидя со скрещенными ногами, я прижал голую спину к замерзшей скале позади меня и положил руки на колени. Это вызвало улыбку на моем лице: когда-то я ругался за использование этой позы для молитвы, теперь же сам принял положение, наиболее часто используемое марокканцами с Востока. Я мог услышать дыхание Эсми, присевшей рядом со мной. Под нами текла небольшая струйка воды – маленький незамерзший кусочек водопада. Закрыв глаза, я глубоко вдохнул. Запахи льда, Эсми, хлопка моих брюк, папоротника, растущего вдоль каменной стены позади меня, сразу достигли меня, как только я начал говорить.

Я чувствовал взгляд Эсми на себе, когда прочитал несколько покаянных псалмов, перемежая их с собственными молитвами. Иногда я молился вслух, иногда – молча. Я не осознавал, когда говорил вслух, но в любом случае не волновался об этом. Я просил, чтобы Эдвард благополучно вернулся домой и его душа исцелилась от боли. Чтобы Розали нашла какое-то утешение в рождественское время, а я мог вылечить Тони. Я просил прощения за моменты, когда не поддержал свою семью, хотя должен был это сделать. Просил прощения за то время, когда был отдален от них, и за моменты, в которые мы все причинили друг другу боль на протяжении последних месяцев. Еще я благодарил Бога за хорошие моменты в году: Беллу и счастье Эдварда, и за минуты, которые принесли печаль в нашу семью. Также я благодарил Бога, как всегда делал, за общение с Ним после стольких лет.

Прошло уже почти два часа, когда я, наконец, замолчал. Я поменял положение тела, притянув колени к груди и положив подбородок на них. Спустя мгновение руки Эсми обвили мои плечи, обхватывая мою грудь, когда она пристроилась позади меня. Она, ничего не говоря, положила подбородок на мое обнаженное плечо, когда мы оба смотрели на ущелье. Мы наблюдали, как убывающая луна играла на льду и в воде под нами, танцуя в свете колеблющейся водной поверхности.

Голос Эсми прервал мои мысли.

- Ты собираешься произносить свою молитву? - прошептала она.

- Она не моя, - пробормотал я. - Я узнал о ней совсем недавно.

Это была католическая молитва обо всех вещах, которые сначала заставили меня чувствовать себя неловко. Старые предрассудки все еще не совсем стерты, я думаю. В первый раз я услышал ее от солдата, вернувшегося домой с Первой мировой войны и молившегося на своем смертном одре в Чикаго. Он сказал так много вещей, которые я хотел в своей жизни. Я не мог помочь, но впоследствии сделал эту молитву частью моего моления на солнцестояние.

Эсми перебралась вперед, положила голову мне на плечо.

- Я знаю, что на самом деле она не твоя, - сказала она тихо. - Но я по-прежнему о ней так думаю. Я хотела бы услышать ее.

Улыбаясь, я положил руку на ее хрупкие плечи.

- Господи, сделай меня орудием мира твоего, - начал я тихо. - Там, где ненависть, дай мне сеять любовь; там, где обида — прощение; там, где сомнение — веру; там, где отчаяние — надежду; там, где тьма — свет; и там, где печаль — радость.
О, небесный Владыка, даруй мне не столь стремиться быть утешенным, как утешать. Не быть понятым, как понимать, не быть любимым, как любить. Ибо отдавая – мы получаем, прощая – мы прощены, умирая, мы рождаемся для вечной жизни.

- Аминь, - пробормотал я.

Эсми довольно вздохнула, ее дыхание щекотало мою шею.

- Это так красиво. И я буду думать о тебе каждый раз, когда услышу эту молитву, - она прижалась губами к моей щеке.

Я пожал плечами, смотря на воду под нашими ногами. Маленькие ручейки уже замерзли, но более глубокие потоки воды журчали, вспенивая реку в черную пену на дне ущелья. Я размышлял о том, что молитва всегда оставляла после себя послевкусие, но сегодня вечером слова, казалось, взвалили на меня непосильную задачу. «Там, где отчаяние», - повторил я про себя, когда смотрел на поток воды. Как я должен был сеять надежду, когда сам страдал от боли? Прошло четыре дня после Рождества, но известий от Эдварда до сих пор не было. Чтобы прийти в себя после последнего исчезновения Эдварда, потребовались годы, которые были наполнены тревогой. По глупости я даже попытался найти ему пару, чтобы он всегда был рядом.

Мысль о Розали наполнила меня чувством вины. Она и я установили шаткое перемирие после ее гневного возвращения домой, и теперь мы разговаривали, хотя и очень мало. Но она все же мне улыбалась в эти десять дней, что была дома. Мы оставили друг другу место для маневра, как пара недружелюбных домашних котов. Но я подозревал, что у каждого из нас была своя броня по одной и той же причине: никто не хотел признавать, как ранит отсутствие Эдварда. Поэтому мы избегали друг друга.

Шорох рядом со мной дал понять, что Эсми изменила позу. Она сидела передо мной между моих ног, обвив мои руки вокруг своих, как шаль, когда ветер путал нам волосы, а вода от водопада забрызгивала наши тела. Мы молчали долгое время, она также была погружена в свои мысли, когда мы сидели вместе в залитой лунным светом темноте. Было столько вещей, о которых я хотел рассказать, и молитв, которые я должен был произнести. Но тут Эсми наконец нарушила молчание:

- Мы когда-нибудь увидим его снова?

Я сглотнул. Не это ли было главным в моих молитвах этим вечером? Когда поиски Эдвардом Виктории увенчаются успехом, воссоединится ли он с нами и сможем ли мы начать все сначала? Но когда я посмотрел на Эсми, лунный свет отразился в ее волосах, и я понял, что надежда, за которую цеплялся, была абсурдна. Сын, которого я когда-то знал, никогда не будет прежним после любви Беллы, так же как и меня навсегда изменила женщина, находившаяся сейчас в моих руках. Для Эдварда вернуться к нам будет означать снова окунуться в боль расставания с Беллой, в этом я был теперь уверен. Как бы я ни хотел вернуть его себе, не уверен, что смогу найти в себе силы снова видеть его свернувшимся клубком рядом с радиатором. Если он не станет активно защищать Беллу, будет ли он способен существовать не как одичавшее существо, которое ютится у подножия нашей лестницы? Комок застрял в горле, когда я позволил себе признать правду: если ничего не изменится, Эдвард, скорее всего, не найдет в себе силы вернуться.

Запуская руки в волосы Эсми, я поцеловал ее в шею и потянул ближе к себе.

- Я думаю, да, - прошептал я в любом случае. - Когда он позаботится о Виктории.

Эсми тихо вздохнула и закрыла глаза. Я положил подбородок ей на голову и наслаждался ощущением ее веса на мне. И так мы сидели в темноте, слушая падение воды, усердно стараясь поверить в мою ложь.



- Итак, все просто отлично заживает, и ваши почки функционируют почти нормально. Я хочу увидеть вас через три недели, чтобы мы могли снова все проверить. Тем временем, пожалуйста, следите за симптомами отторжения. Лихорадка, боль, усталость…

- …одним словом, если я буду чувствовать себя как при гриппе, то должен тащить свою задницу сюда, - закончил за меня мой пациент улыбнувшись.

- Дэниел, - отчитала его жена. Она посмотрела на меня извиняющимся взглядом. - Только мой муж может быть таким грубым с человеком, который спас его жизнь.

Я улыбнулся.

- Трансплантации почек в эти дни почти рутина, - ответил я. То, чем я никогда не переставал удивляться. - Это больше не подвиг.

- Ну, доктор, вы сделали так, что я могу поссать, поэтому вы мой герой.

Жена Дэниела ударила его по руке, и я рассмеялся.

- Это было удовольствие лечить вас, мистер Спенс, - сказал я. - Берегите себя, пожалуйста. Администратор запишет вас на следующий осмотр.

Мы пожали друг другу руки, и я вышел из смотрового кабинета, вздохнув, когда посмотрел в коридор. Были еще два других кабинета с желтыми пластиковыми флагами, торчащими из дверных косяков – мои пациенты, которые меня ждали. Это было то, что мне по-настоящему не нравилось в современной медицине, и одна из причин, почему я предпочел работать в хирургии, а не в качестве врача-терапевта. Скорость, с которой мы должны были совершить осмотр пациента, была ошеломляющей. Когда я обследовал амбулаторных больных, мне везло, если прием одного пациента длился хотя бы полчаса. Мы шли в регистратуру, чтобы получить историю болезни, просматривали поставленные диагнозы и выписанные рецепты. Это было все, что иногда я мог сделать, чтобы быстро, но тщательно осмотреть моего пациента и удостовериться, не пропустил ли я какую-нибудь другую болезнь, которую пациент не упомянул или не заметил. Я не знаю, как обычные люди-врачи делали это. Ну на самом деле это не было правдой. Люди-врачи просто совершали ошибки. Медицина сама по себе прошла длинный путь с тех времен, когда я получал вызов на дом в середине ночи и проводил осмотры при свете фонаря, но я не мог помочь, чувствуя, что чего-то не учел в процессе осмотра.

Я воспользовался компьютером в коридоре, чтобы предупредить администратора о необходимости записать мистера Спенса на следующий осмотр, а затем посмотрел на мой список пациентов. Мое сердце выпрыгнуло из груди, когда я увидел:

«13:40 – Мейсон, Энтони», - высветилось на экране.

Тони был выписан из больницы чуть раньше Рождества. Количество его раковых клеток было немногим более десяти процентов – больше, чем нам хотелось видеть, и значительно выше пяти процентов, при которых мы могли бы сказать о ремиссии. Но мы все равно отправили его домой, и он провел две недели со своей семьей и друзьями. Мы все сделали вид, что его состояние было достаточно хорошим, но всем был известен невысказанный подтекст – никто из нас не хотел лишать его, возможно, последнего Рождества.

Я невольно сжал челюсть, но потом тряхнул головой, чувствуя отвращение к самому себе. Ради бога, я был доктором Тони. Ничего больше. Если мы должны вернуться к лечению, которое будет только обезболивающим, именно это я и должен сделать.

Но от этой мысли мне стало плохо.

Глубоко вздохнув, я направился к первому желтому флагу смотровой комнаты и постучал в дверь.

- Эй, - раздался знакомый голос с другой стороны. Я открыл дверь.

Мальчик, свесивший ноги со смотрового стола, впервые выглядел как больной раком. Даже не осматривая его, я мог сказать, что он потерял еще пять, возможно, семь фунтов. Он вообще был от природы жилистым, но теперь выглядел еще более худым. Всегда яркие глаза были впалыми на его сильно побледневшем лице. Самое большое изменение тем не менее произошло с его волосами. Темные локоны, которые делали его таким по-детски красивым, когда он начал лечение, теперь были подстрижены по-армейски коротко, несомненно, чтобы скрыть места, где волосы поредели от химиотерапии.

Я выдавил из себя улыбку.

- Привет, Тони, - узнав темноволосого мужчину, который сидел в кресле рядом со смотровым столом, я добавил: - Курт, приятно видеть вас снова.

Я встречался с родителями Тони несколько раз. Курт был архитектором и, как правило, делил дни недели между своей фирмой с квартирой на Манхэттене и его семьей в Итаке, но с момента постановки диагноза Тони он проводил больше времени дома. Он и его жена Энн были в больнице почти постоянно. Оба были любящими приятными людьми, которые мужественно пытались скрыть свое беспокойство. Это было странно, я никогда не думал, что у меня может быть когда-нибудь что-то общее с семьями моих пациентов.

- Эй, доктор К., - ответил Тони, улыбка озарила его лицо. - Я вижу, Канкун (прим.пер.: курортный город на юго-востоке Мексики, расположен на северо-восточном побережье полуострова Юкатан) вам не помог.

Я рассмеялся.

- Это верно, я и забыл о том предложении, - прежде чем мы выписали Тони на Рождество, он в шутку сказал, что мне нужно загореть, и предложил поехать куда-нибудь в теплые края на праздники за его счет.

На несколько секунд я взглянул в карту на записи, сделанные сегодня при поступлении Тони, и увидел, что его аппетит уменьшился. Но для того, кто проходил курс лечения, это было нормально. Все его жизненные показания были в норме, хотя я был прав по поводу веса — он снизился еще на шесть фунтов.

- Так как прошло Рождество? - спросил я, положив пальцы на его шею, чтобы можно было прощупать лимфоузлы. - Посмотри наверх, пожалуйста.

Отвечая, он приподнял подбородок вверх.

- Все прошло довольно хорошо. Я получил кучу прикольных вещей. Вы знаете, чтобы занять меня, когда я здесь. Шестидесятигигабайтный iPod, DVD-плеер, игровая приставка Nintendo DS и прочее. Хотя моя тетя купила мне книги. Гарри Поттер и Властелин колец, - он закатил глаза.

- Я слышал, книги хорошие, - ответил я, мгновенно зауважав его тетю. Хотя пытайся она действительно дать Тони образование вне сферы видеоигр, было бы лучше вручить ему антологию Шекспира. Я на мгновение задумался. Есть ли у меня дома современная антология, с которой я мог бы расстаться?

- Ваши руки все еще холодные, доктор К. Канкун, вероятно, исправил бы это.

Я рассмеялся. Если бы так было.

- Извини. Я делаю все возможное, - и убрал руки с его шеи. Ничего не опухло, это было хорошо. Лейкемия сама по себе не вызвала бы опухоли, но пациенты на химиотерапии часто заражались какой-нибудь другой оппортунистической инфекцией, и я был рад увидеть, что это не так. Я приложил стетоскоп к спине Тони так, чтобы слушать его легкие. - Пожалуйста, просто дыши как обычно, - сказал я ему и продолжил наш разговор. - Так, кроме подарков, что произошло в последние несколько недель?

Курт посмотрел на своего сына долгим взглядом, не пропущенным мной. Тони закатил глаза.

- Ты должен рассказать ему о рождественском ужине, - призвал Курт, положив свою ладонь на бледную руку Тони. Я заметил, что на его руке красовалось несколько маленьких синяков. Еще один не очень хороший показатель. Я напомнил себе добавить это наблюдение в карточку Тони.

Тони отвел взгляд.

- Я просто сблевал, папа. Это происходит все время.

- И упал в обморок, - добавил его отец, смотря на меня. - Мы были очень счастливы, нам казалось, что к Тони начал возвращаться его аппетит, по крайней мере, для индейки и пюре. - Он послал своему сыну нежную улыбку. - Но тогда он выглядел позеленевшим и его вырвало, прежде чем он смог добраться до ванной, такого не было раньше.

Тони закатил глаза еще раз.

- Ну, сын. Я знаю, что доктор Каллен твой друг, но он все же должен знать о таких вещах.

Я кивнул, убирая стетоскоп со спины Тони и сажая мальчика.

- Можешь рассказать мне больше об этом, Тони? - я пододвинул стул на колесиках ближе к смотровому столу и облокотился на колени.

Он отвернулся и, казалось, сосредоточенно изучал тонометр на стене.

- Мне просто стало плохо, все.

- Этому предшествовало что-нибудь необычное? Ты чувствовал, что объелся? Было что-нибудь на рождественском ужине не из твоего обычного рациона?

После этого я получил убийственный взгляд.

- Мне пятнадцать лет. Существует не так много вещей, которые не входят в мой обычный рацион, доктор К.

Я усмехнулся:

- Ладно. А обморок?

- Это было только в течение секунды.

- Он был без сознания, только пока падал, - добавил Курт. - К счастью, его дядя был за столом рядом с ним и поймал его. У него заняло, возможно, минуты три, чтобы вернуться к сарказму по поводу нас.

Я усмехнулся:

- Ну время восстановления сарказма, как правило, надежный показатель здоровья, - обморок и рвота были обычными побочными явлениями химиотерапии, хотя у Тони прошло две недели после его последнего курса, когда он решил съесть рождественский ужин. Я мысленно представил его медицинский отчет. Да, мы вытащили катетер PICC с лекарством тринадцатого декабря, так что это было практически две недели назад.

Развернувшись к компьютеру, закрепленному на стене, я открыл программу, чтобы назначить лабораторные исследования для Тони.

- Я думаю, что обморок и рвота были просто побочными эффектами от химиотерапии, - сказал я им и ввел запрос, - но я собираюсь взять кровь на анализы в любом случае. Вы должны пойти в лабораторию. Когда вы уедете, у нас будет несколько флаконов для исследования. - Я поставил флажки на бланке анализов для полного количества клеток, а также отметил анализ, подсчитывающий раковые клетки.

- Вы, кажетца фсегда хотеть моей крови, доктор Кхаллен? - пошутил Тони, используя русский акцент.

Я рассмеялся и отошел от Тони, бесцеремонно обвинившего меня в том, что я вампир. Если бы он только знал, как мало на самом деле их жило в том регионе – Стефану и Владимиру нравилось держать свои охотничьи угодья без конкурентов поблизости.

- Да. Ладно, это, к сожалению, важный диагностический инструмент, - ответил я. - Но ты можешь сегодня сдавать не все анализы. Как тебе эта идея?

Он пожал плечами:

- Звучит хорошо.

Курт внимательно посмотрел на меня.

- Итак, что дальше? - осторожно спросил он.

Я нажал “подтвердить” в программе отправки анализов в лабораторию и повернулся к Курту и Тони, облокотившись на колени, когда заговорил:

- Ну, Тони, посмотрим на кровь, - сказал я ему. - И на основании результатов мы примем какое-то решение. Это, вероятно, будет означать еще один курс индукционной терапии. Количество твоих лейкемических клеток миелоболта не было достаточно низким в декабре, чтобы позволить нам начать следующий этап, но мы посмотрим на показатели сейчас.

Тони застыл.

- Что означает, я вернусь сюда, - он снова закатил глаза, но за саркастическим выражением я увидел отголоски боли.

- Поверь мне, Тони, я хотел по-другому.

- Есть другой путь? - Курт изменил свою позу и наклонился ко мне. - А как насчет пересадки костного мозга?

Я кивнул. Это был вариант, который я и другие врачи Тони уже обсуждали. Проблема состояла в том, что нам нужно было уменьшить количество раковых клеток, для того чтобы пересадка нового костного мозга была эффективна.

- Мы не можем дать сейчас ответ, - ответил я. - Но если новый курс химиотерапии пойдет хорошо, и пусть нам потребуется еще один курс, то состояние Тони стабилизируется и можно будет идти дальше, начав подготовку.

- Вы можете нас проверить? - лицо Курта выражало взволнованность.

Это была сравнительно простая вещь, которую мы могли сделать для них, как я предполагал. И она заставит Курта и Энн чувствовать себя более уверенными, что было бы хорошо.

- Я думаю, что мы можем организовать это.

- И Эшли?

- Эшли? - я нахмурился.

Тони побледнел:

- Она слишком маленькая, папа. Я не хочу, чтобы она столкнулась с этим дерьмом.

Ах. Верно. Тони упоминал, что у него была младшая сестра.

- Братья и сестры обычно ближе генетически, не так ли? - Курт продолжал, игнорируя возражения Тони.

Глубоко вздохнув, я кивнул:

- Да. Но… - был ряд вопросов. Получить донорские ткани у несовершеннолетнего было сложно, особенно для родного брата. Судья, опираясь на мнение детского психиатра, должен определить, что сестра Тони смогла понять риск, связанный с донорством, и добровольно дала согласие без принуждения ее родителями или братом. Кроме того, если Тони был против, это делало процесс намного сложнее.

- Почему бы нам не начать тестирование с вас и Энн, - предложил я. - Мы можем оставить разговор об Эшли, пока нет необходимости. Кроме того, мне нужно увидеть результаты последнего анализа крови, прежде чем мы начнем что-нибудь делать. Возможно, нам даже не придется об этом думать. - Я улыбнулся Тони самой обнадеживающей улыбкой, но он все еще хмурился.

- Когда будут результаты теста? - Курт попытался погладить руку Тони, но его сын отстранился. Боль пронзила меня, когда я увидел это. Резкое отдергивание руки было типичным движением Эдварда, когда я пытался продемонстрировать свою любовь физически. Это всегда было знаком того, что ему больнее, чем он хочет показать.

- Должны быть готовы к концу дня, - сказал я ему тихо. - Ничего, если я позвоню вам вечером? - Я хотел присутствовать в лаборатории лично. Мое зрение в любом случае было лучше, чем у специалистов лаборатории.

Курт кивнул и протянул руку:

- Спасибо, доктор Каллен.

- Карлайл, - ответил я, пожимая ее.

- Спасибо, Карлайл.

- Всегда. Рад был увидеть тебя, Тони. Хотя я надеюсь, что мне не придется видеться с тобой снова в ближайшее время.

Тони взглянул на меня.

- Да, не обижайтесь, доктор К. Но я надеюсь, что тоже увижу вас нескоро.

Я улыбнулся:

- Я не обижаюсь, - встав, я положил руку на дверную ручку. - Позвольте мне напечатать бланк анализа для лаборатории и можете идти туда. На лифте спуститесь на второй этаж и поверните направо. Там будет вывеска. Ряд был видеть вас обоих.

Выйдя из кабинета, я подошел к принтеру в коридоре и взял бланк на анализ крови, чтобы проверить его. Печать выходила с помехами на странице, и я смотрел на нее мгновение, прежде чем понял, что это дрожала моя рука.

Опустив бумагу, я положил руки на стойку и опустил голову. Я не мог позволить Тони и его отцу увидеть, как разваливаюсь из-за этого. Возьми себя в руки, Карлайл. Он просто пациент. Ты практиковал медицину в течение двух веков. Ты потерял тысячи пациентов.

Я задохнулся, когда понял, о чем только что подумал. Я уже заранее хоронил Тони? Этого умного веселого мальчика, который видел меня насквозь; одного из немногих источников моего смеха в последние несколько месяцев?

Я не мог потерять это. Я не мог потерять его. Я не потеряю его.

Сделав глубокий вдох и придерживая свои руки, я повернулся, чтобы забрать бланк анализов для лаборатории, и пошел назад в смотровой кабинет.



- Как шесть человек, которые не потеют, могут создать столько грязного белья? - проворчал я, ни к кому конкретно не обращаясь, когда вытащил кучу носков, полотенец, футболок и трусов из сушилки. Положив теплую одежду на крышку машины, я переместил мокрую одежду из стиральной машины в сушилку. Я тихо напевал, раскладывая вещи из сушилки и сортируя одежду в шесть стопок. Когда я повернулся к сушилке, за моей спиной раздался голос:

- У тебя нет никакой необходимости стирать белье, за исключением, возможно, твоего собственного. Мы здесь все взрослые люди. Если тебе не нравится это делать, то мы не настаиваем.

Я улыбнулся, поворачиваясь, чтобы увидеть ухмылявшегося Джаспера. Когда Эсми только начала жить со мной и Эдвардом, она почти сразу же взяла на себя большинство обязанностей, связанных с ведением домашнего хозяйства. Это очень обеспокоило меня, поскольку я не хотел появления у нее мыслей, как будто я обратил ее, чтобы она стала нашей горничной. Однако у Эсми не заняло много времени, чтобы указать, что, как новорожденная, она сильнее меня, и, таким образом, я, очевидно, не мог вынудить ее сделать что-то, чего ей не хотелось. Так я научился расслабляться и позволять заботиться о себе. Но все же было то, что никогда не вызывало большого энтузиазма у Эсми – прачечная, и поэтому я с удовольствием взял на себя эту работу. Джаспер был прав, я действительно наслаждался этим. Эти приземленные детали жизни заставляли меня чувствовать себя более человечным, и раскладывание нижнего белья моей семьи было очень небольшой ценой за это.

- Как Элис? - спросил я, когда принялся за груду полотенец. Я услышал их ежедневный разговор по телефону друг с другом, прежде чем занялся стиркой.

- Она в порядке. И, похоже, многое выяснила. Она сказала, что вчера всю ночь сидела в психбольнице, надеясь что-то вспомнить, но это не помогло. Я думаю, завтра она будет шпионить за своей племянницей.

- У нее есть племянница?

- Да, дочь ее сестры. Ей за семьдесят. Живет в доме престарелых в Билокси, - он вздохнул, а затем добавил: - Она сильная.

- Элис?

Он кивнул, взяв одно из свернутых полотенец и вращая его в руках во время разговора.

- Я знаю, что это всегда беспокоило ее – ничего не помнить. Я горжусь ею за попытки узнать.

Я тоже гордился ею. Но я был так поглощен своей работой, ни на что не обращая внимания, поэтому только после возвращения Розали и Эммета домой узнал, как Элис на протяжении всего времени исследовала информацию, полученную от Беллы еще в марте. На следующий день после Рождества Элис объявила, что сделала столько, сколько она могла сделать из Нью-Йорка, и поэтому поедет в Миссисипи, чтобы продолжить свое исследование ее семьи там. Она уехала сразу после Нового года, после чего прошло чуть более трех недель. Она звонила Джасперу, по крайней мере, один, иногда несколько раз в день, если узнавала новую информацию. Я обнаружил, что тоже стремлюсь услышать ее новости.

- А Эсми? - Джаспер спросил, прислонившись к стиральной машине. - Где она сегодня днем?

- В мастерской, - моим рождественским подарком Эсми и Розали стала аренда складского помещения недалеко от дома и заполнение его всеми необходимыми инструментами для столярных и механических работ. Было так много комнат в доме семнадцатого века для электроприборов, и не было никакого места, чтобы работать над автомобилями. Эсми была в восторге, а Розали хоть и закатила глаза, напомнив про автомобили, которые мы все еще должны перегнать из Вашингтона, тоже была довольна подарком, как я подозревал.

- Так, это значит, что настоящие мужчины здесь, - сказал он с небольшим намеком на поддразнивание в своем голосе. - Тут написано «Не стирать». Ты берешь синьку, я приготовлю ванну…

Я рассмеялся:

- Синька? Ты что думаешь, это 1880 год? - я схватил белую бутылку с полки над машинами и вручил ее ему. - У нас теперь есть эффективные средства для того, чтобы «не стирать».

- Clorox Plus для стиральных машин, - читал он вслух. - Да. Более эффективно, я уверен.

Поставив бутылку обратно на полку, Джаспер взял пару трусов с надписью на них “Укуси меня” и сморщил свой нос.

- Я очень надеюсь, что это Эммета.

Я рассмеялся:

- Ну они, конечно, точно не Эдварда.

Джаспер посмотрел на меня с жалостью, и мне потребовалось мгновение, чтобы понять почему. И когда я понял, холод пронзил меня. Я не имел этого в виду; просто было очевидно, если они не принадлежали Джасперу и не были моими, тогда оставались только Эммет и Эдвард. Я не собирался вспоминать Эдварда, но тем не менее мой живот скрутило от боли.

Эдвард позвонил всего через два дня после того, как я помолился о его безопасности. Он был в Техасе. Я прокручивал в моей голове этот разговор почти каждый час в течение следующей недели, задавшись вопросом, мог ли я сказать что-то по-другому, чтобы заставить его изменить путь. Его боль была совершенно прозрачна — он даже начал говорить мне, что боится. Признать уязвимость было, как я знал, почти невозможным для Эдварда, и то, что он так сделал, заставило меня страдать. Одного намека на те слова было достаточно, чтобы в ту же секунду почти заставить меня прыгнуть в свой автомобиль и разыскать его. Но он был полон решимости продолжить выслеживать в одиночестве, так что мне пришлось еще раз позволить ему уйти.

Джаспер нахмурился, потому что почувствовал мое растущее напряжение.

- Как твои дела, Карлайл? - спросил он мягко.

Я поднял бровь:

- Разве ты не знаешь?

Он кивнул.

- Но мне было бы интересно узнать, о чем ты думаешь, - он вытащил перемешанную кучу футболок и начал их медленно складывать.

- Я… — я остановился. Мог ли я спрятать свои эмоции еще больше? Я скрывал от всех, что почти четыре месяца спустя все еще не оправился от отъезда Эдварда. Понятия не имея, где он сейчас, я волновался, что он примет мое беспокойство за недоверие, если я ему позвоню. Я переживал за Тони, которому мы тремя днями ранее назначили третий курс индукционной терапии. Для него отсутствие прогресса в лечении было страшно, если не сказать больше. Я пытался быть храбрым для Эсми, которая еще две недели ругала себя за Эдварда после того, как он позвонил на Рождество. И у меня все еще были напряженные отношения со старшей дочерью. Розали и Эммет пока оставались дома, расположившись в комнате Эдварда, хотя на данный момент они использовали дом в качестве остановки между поездками по всему северо-востоку. Они катались на лыжах в Вермонте, посещали клубы Манхэттена и предприняли охотничье путешествие в Новую Шотландию, где Эммет уговорил Розали разрешить ему езду на собачьих упряжках. Большую часть времени они отсутствовали, но напряженность все еще висела в доме, как будто была частью декораций.

Джаспер кивнул:

- Хорошо.

- Хорошо?

- Я чувствую от тебя отдельные эмоции, - сказал он. - Значит, ты подвел итоги, а не просто оставил все в беспорядке.

Я поднял брови, когда начал сортировать груду носков. В основном они принадлежали Эммету, простые белые спортивные носки, которые Элис заказала ему оптом, так как ему удавалось уничтожать, по крайней мере, пару или две в неделю. Этот факт сделал работу по сортировке быстрой, и скоро передо мной на сушилке появилась груда белых хлопковых шаров. Джаспер наблюдал за мной спокойно, но внимательно.

- Хорошо, что ты считаешь это успокаивающим, - продолжил он через минуту. - Я не знаю, понимал ли прежде, насколько тебе нравится работа по дому.

Двигаясь на максимальной скорости, он положил сложенную на сушилке одежду в пластиковую корзину, оставленную мной на полу, а я мгновенно обнаружил себя с охапкой белья.

- Спасибо, - сказал я, и он кивнул, входя в гостиную за моей спиной. В рамках своей реставрации Эсми умно скрыла большинство современных удобств в доме, и прачечная была простой дверью шкафа в гостиной, на самом деле ведя в пространство, которое Эсми выделила, переместив западную стену моего кабинета. Джаспер сопровождал меня, когда я раскладывал одежду каждого в комнате ее владельца. Мое чувство тревоги, однако, не исчезло. Джаспер использовал свой дар, только чтобы читать эмоции.

Когда он помог мне сложить полотенца в старинном платяном шкафу, который Эсми использовала в качестве бельевого шкафа, Джаспер повернулся ко мне.

- Когда ты уезжаешь на работу?

- Через полтора часа, - я с нетерпением ждал возможности пойти и проверить анализы Тони. Ночь работы позволит расслабиться. - Почему ты спрашиваешь?

- Не хотел бы ты сыграть в шахматы до этого времени?

Предложение поразило меня. Шахматы были популярным времяпрепровождением в нашем доме и источником многих пари. Я любил играть, но в последнее время был так поглощен исследованием, что не играл после того, как Эдвард уехал. Это, конечно, сразу же опечалило меня, заставив Джаспера закрыть глаза.

Я провел рукой по волосам и попытался скрасить свое настроение.

- Это звучит великолепно.

- Я знал, что так будет, - Джаспер внимательно изучал меня, когда мы пошли назад в гостиную, несомненно, пытаясь понять настроение, которое я отважно пытался замаскировать. Достигнув кабинета, где мы держали наши несколько наборов шахмат, я наклонился, чтобы взять один. Когда я поднялся, рука Джаспера была на моем плече.

- Отпусти это, - сказал он тихо. - Я знаю, что странно себя чувствовать так после двухсот семидесяти лет, но ты больше не один, и ты не был одинок в течение долгого времени. Тебе нет никакого смысла чувствовать себя одиноким, это не поможет.

Одиночество. Я даже не рассматривал его, правда? Но Джаспер был прав. Я думал, что это была тревога, или печаль, или горе, но я чувствовал себя одиноким. Я сглотнул. Окруженный семьей здесь и сейчас, я все еще по-прежнему отчаянно искал общения. Я вел себя как Эдвард, отказываясь от поддержки нашей семьи, надеясь на свою ошибочную попытку независимости. Я склонил голову, стыдясь и благодаря Джаспера, поставившего под сомнение мое поведение.

- Эдвард так упрямится, когда ему показывают, что у него есть семья и он не одинок, - продолжил Джаспер, несомненно, читая изменения в моем сознании. - Он придет к этому. Он страдает, но будет жить. У тебя должна быть вера.

Я позволил себе легкую улыбку.

- Я единственный в этой семье, у кого есть вера.

- Вера в Бога, да. Я говорю о вере в людей, Карлайл. Прекрати молиться о чудесах и начни доверять людям, которые тебя окружают.

Это было тем, что я делал? Я хотел, чтобы Эдвард вернулся домой. Я хотел, чтобы он понял, что разлука с Беллой не работает для него. Я хотел, чтобы он перестал беспокоиться о Виктории. Я хотел, чтобы Тони прожил долгую полноценную жизнь. Неужели я просил слишком много?

- Чудеса были бы прекрасны тем не менее, - ответил я рассеянно, и Джаспер засмеялся, когда взял у меня шахматы.

- Некоторые думают, что это чудо – ходить по воде, - сказал он надменно, когда шахматная доска и фигуры появились на обеденном столе перед ним с вампирской скоростью. - Но я говорю тебе, истинное чудо – это ходить каждый день по земле.

Я поднял бровь.

- Авторская мысль Уитлока? Это, конечно, не Аристотель.

- Тхить Нят Хань, - он жестом указал на мой стул. - Это высказывание из восточной философии.

Это было новым. Джаспер цитировал вьетнамского монаха.

- Бывший солдат Конфедерации цитирует буддийскую философию?

- Цвет кожи человека не имеет никакого влияния на его способность к философской мысли, - ответил Джаспер, сев напротив меня и ухмыляясь.

Я рассмеялся:

- Ты назвал меня расистом?

- Нет, я называю тебя трусом — хватит уклоняться, - он ткнул пальцем в середину доски. - Расслабься и позволь мне преподать тебе урок игры в шахматы, старик. Тысяча долларов?

Я кивнул, улыбаясь Джасперу. Он был таким затворником время от времени, но когда он выходил вперед, как этим утром, то был необыкновенно спокойным и мудрым. Я был благодарен ему за это. Некоторые думают, что это чудо – ходить по воде, действительно.

Взяв в руки королевскую пешку, я решил некоторое время идти по земле.

----------------



1. Мне жаль, что я не могу предъявить права на прекрасную идею, когда Карлайл молился на Солнцестоянии. Однако оригинальная идея не моя – она принадлежит blondieAKARobin s Dark Side of The Moon, глава 12, “Тихая ночь”.

2. Молитва, которую Эсми просит прочитать Карлайла, известна, как молитва св. Франциска Ассизского. Ее можно увидеть у анонимного автора из Нормандии приблизительно в 1912 году, и она стала популярной во время Первой мировой войны. Она была использована в наиболее известной утренней молитве Матери Терезы из Калькутты, которая просила разрешить ей прочитать ее на церемонии, когда она получила Нобелевскую премию мира. Смотря на ее строфы, я часто чувствую, что Карлайл написал бы подобную молитву сам. (Название главы из строки “Ибо отдавая – мы получаем”.)

3. Катетер PICC - катетер, который устанавливается в верхней части руки пациента, чтобы облегчить внутривенное введение лекарств. Тонометр – прибор, который измеряет кровяное давление.

4. Синька – бытовой продукт, голубая краска, которая добавляется в воду для стирки белой ткани, чтобы улучшить ее внешний вид. Обычно использовалась в конце девятнадцатого века – вполне возможно, она была в последний раз, когда Джаспер действительно думал о прачечной!