Часть третья

Рон тряхнул головой, поиграл желваками, глаза излучали злость и отчаяние. Он стал говорить, не слишком подбирая слова и постоянно запинаясь от невозможности выразить свое состояние и понимание какими угодно словами:

— Ты считала Гермиону ещё одной дочерью. Но ведь у тебя уже была дочь. Она была похожа на идеал, и это совершенство стало частью нашей семьи. Ты ворковала над ней, восхищаясь её умом и сообразительностью. Её умением вносить порядок в мою и Гарри жизнь. Но для нас она была другой. Мы видели её не только в дни радости или горя. Мы жили рядом с ней каждый, каждый проклятый день! Семь лет командования властной и настырной заучки! Не трогай это, Рональд. Делай домашнее задание, Рон! Пиши конспекты сам! Квиддич – ерунда, лучше почитай книгу! — Он запнулся, делая шаг назад, уши глохли от бешеного стука сердца, слёзы мешали видеть. — Мы все будем в порядке, Рон. Мы уйдём отсюда. Я куплю тебе сливочного пива. Разве я когда-нибудь тебя подвела? НЕТ! Нет, она никогда не подводила меня. Следи за Гарри, Рон. Не позволяй ему предаваться тёмным мыслям. Развесели его. Сделай его счастливым! А я не могу! Это она могла. Она всегда могла. Она всегда могла прочесть его, как книгу. Расстроившись, он всегда шёл к ней. Это ЕЁ он любил, — голос предательски задрожал. — А я... Я просто Рон. Прикольный кореш, оторваться и расслабиться, в шахматишки там или в квиддич. Мне не обнять его, как это делала она. И не удержать его, как могла она. Я никогда не говорил с ним, как она. Так и логично и одновременно искренне, от души. Я не могу. Я НЕ Гермиона! Ему нужна она! А я ему не нужен!

Горло першило, и слова цеплялись за шершавинки. Ему приходилось напрягаться и орать, чтобы вытолкнуть их наружу. Братья хмурились и глядели на него сочувствующими взглядами. Отец кивал головой, и тоже хмурился, держа за руку рыдающую Джинни. Луна же сидела спокойно, сложив руки и глядя перед собой, как будто ожидала этого. А Рон, отходя дальше, вдруг упёрся в стойку и прислонился к ней, чувствуя себя как будто из него выпустили воздух.

— Ты хочешь, чтобы я спас его, но спасать нечего. Он жив только чтобы отомстить за нее. Он бы не прожил столько, если бы Малфой и Лестрейндж умерли.
— Его можно спасти, — попыталась сказать она, но уже без прежней убеждённости в голосе. — Надо всего лишь напомнить ему всё, что счастливые моменты прошлого...
— В прошлом жила Гермиона, но её больше нет, — он сам удивился чеканности и неумолимости собственной речи. — Её нет, и без неё Гарри тоже не будет. Почему ты не понимаешь? Он уже не здесь! Ничто для него не имеет смысла без неё. Ты хочешь объяснить ему, что у него есть мы. Но что мы ему можем дать?
Ну почему никто не видит, что заходивший несколько минут назад сюда человек — это уже не Гарри, а его призрак, пусть пока и материальный! Его душа агонизировала, а тело ещё двигалось, дышало и что-то делало в рамках последней в жизни задачи. Видели его состояние все, но роковую немолимость его ненадолго отложенного ухода понимал только Рон.
— Семью, — от наплыва эмоций голос отказал ей и сорвался на шипение.
— Нет, — ответил он, шагнув вперед и желая хорошенько встряхнуть её. — Семья для него — это Гермиона, мама, и только она. Она могла бы стать его женой, и вообще всем для него. Их ждало будущее, с детьми и работой. Чисто семейные обеды по воскресеньями и празднования юбилеев! Добро пожаловать в дом Поттеров! Хотите чаю!? — воскликнул он, размахивая руками вокруг. — Солнце, радуга и вся любовная херня. Теперь всё по-другому. Гибель, мрак и темнота спальни. Еда без вкуса. Пустота внутри, которая всегда с тобой. Тени, ждущие только момента, чтобы проглотить тебя, и отчаяние, жадно поедающее тебя изнутри. Сердца разорваны, а голоса в голове сводят тебя с ума. Видения. Я вижу, как она сидит на диване и предлагает почитать книгу или... ещё что-то сделать для собственного обучения. Это знать, что он в своей грёбаной спальне выплакивает глаза, потому что её больше нет. Это думать, что лучше вообще не просыпаться. Хочется закрыть глаза и не видеть ничего, кроме темноты, чтобы не проживать ещё один долбаный день, — он натужно дышал, обхватив себя руками.
— Э-это т-ты так себя чувствуешь? – дрожащий голос и округлившиеся от удивления глаза матери.
— Каждый день... Каждый долбаный день. И если это я себя так чувствую, как ты думаешь чувствует себя он? – спросил он, чувствуя себя сдувшимся шариком. — Он её любил. Я даже не знаю насколько сильно. Насколько по-настоящему. Но, чёрт побери, мам, он её так любил!.. А я теперь жду. Потому, что я уже потерял одного лучшего друга, и другой... туда же. И потом я опять буду один. Буду видеть их тени за каждым углом, перешёптывающихся и обнимающихся. А я в стороне. Ещё живой. Треть трио, оставшаяся в живых, помнящая и каждое мгновение ощущающая их отсутствие. Никогда уже не будем просто мы — Гарри, Гермиона, Рон. Навсегда теперь — Гарри-и-Гермиона, а я — отдельно... Ну не могу я быть просто Роном, не могу! – он обошёл её, намереваясь выйти из кухни, но Луна перехватила его.
Он почти уже вышел из двери, когда она обвила его руками, и он остановился. Только пока она прикасалась к нему, он действительно что-то ощущал. Наполовину это сон, в этом сне её руки обнимают его, и он сползает в это тёмное и безболезненное забытьё. Она всегда дарила ощущение тепла, когда ему было холодно. Он смотрел на её мягкие светлые волосы, и сердце на мгновение сбилось с ритма. Часть его хотела оттолкнуть её, чтобы его затянуло поглубже в отчаяние. Другой его части хотелось держаться за неё и брать от неё силу, которой она всегда щедро делилась.
— Ты никогда не был просто Рон, ты всегда был их частью и они были частью тебя. И ты часть семьи, которая любит тебя. Ты — Уизли. Сильный, гордый, умный Уизли, — она повернула голову и легонько прижалась подбородком к его груди с обычной своей лёгкой улыбкой. — И я всегда буду здесь с тобой, Рунил Уэзлиб. Мы можем стать Луна-и-Рунил, если тебе нравится. Я не уверена, что мне нравится больше — Рон или Рунил. Выбирай сам, — мечтательная дымка в её глазах озарилась сиянием.
Рон судорожно перевёл дыхание, его руки медленно легли ей на талию. Он наклонился, уткнулся лицом ей в шею и сильно прижал её к себе. Грудь сжалась, и ему хотелось плакать — долго, горько и навзрыд. С недавнего времени он стыдился выставлять напоказ свои истинные чувства, только слегка выпуская их наружу, когда никто не видит. Но сейчас хотелось вырыдать, раствориться, чтобы она впитала всё, а взамен подарила ему спокойствие, забрала усталость в обмен на силу, чтобы хотелось проснуться утром. Его ладонь крепко сжалась вокруг кончика пряди её волос.
— Он умирает, покидает меня. И у меня никого не останется.
— У тебя буду я, — пообещала она, нежно поцеловав его шею.
— Надолго? — он не успел укорить себя за глупый вопрос, когда она ответила.
— Пока ты хочешь быть Луна-и-Рунил, — и стала мягко гладить ему спину.
— Я не хочу начинать как Луна-и-Рунил. Предпочитаю Луна-и-Рон, — фыркнул он ей в плечо и прижал её чуточку посильнее. Может быть он сможет стать этим. Может быть.
— Ну... если ты так уверен, — сказала она скептически.
— Уверен, — она, не глядя почувствовала кивок, колыхнулась, и его обдало запахом мёда. Её редисочные серёжки щекотали ему кожу.
— Тогда не желаете ли вы, милорд, пойти и почитать главу из “Истории Хогвартса”, — спросила она, слегка откинувшись назад, чтобы видеть его лицо. Он кивнул, и молча вышел из комнаты вместе с ней, держа её руку в своей руке.
Он знал, что его матери найдётся, что сказать. Братья тоже всё ещё не могли успокоиться, хотя близнецы и смотрели понимающе. У Билла была Флер, и скоро в их семействе ожидалось прибавление, конечно, если считать признаками этого нерегулярные прикосновения и поглаживания Флер своего живота. Для Чарли существовали только драконы, и не ощущалось, чтобы он нуждался в ком-то или чём-то ещё. Джинни... Она любила Гермиону, любила как сестру, может и не так сильно, как его или Гарри. Рон обоснованно подозревал, что она и Невилл стали весьма близки за последнее время. Он мог бы быть недоволен и Невиллом, и любыми иным, но его останавливал звучащий в голове воркующий голосок Гермионы: “А я думаю, что это очень мило!” И он нехотя признавался сам себе, что Невилл не такой уж и плохой парень, и, возможно, Джинни будет счастлива с ним. Он не собирался затыкать своей матери рот, зная, что она любит их всех без меры. Но иногда ему казалось, что она просто не придаёт значения тому, как много значила Гермиона в его и Гарри жизни. И как много она значит до сих пор.
Остаток вечера он провёл сидя на диване вместе с Луной, читая отрывки из Истории Хогвартса и тихонько их обсуждая. Остальные постепенно отважились проникнуть в гостиную, расселись и занялись разговорами друг с другом. Близнецы притащили шахматы и бросили вызов Чарли и Биллу. По крайней мере честно — против этой парочки только вдвоём и играть. Флер присела рядом с Молли, пытаясь невинно выпытать подробности о младенцах и их воспитании. Молли отвечала рассеяно — её глаза пытались уследить одновременно за Роном и за входной дверью. Артур сидел на своём стуле, сплетя пальцы на животе, и тихо обсуждал что-то с Ремусом. Рона удивило отсутствие Тонкс — обычно она появлялась к ужину. Днями она занималась аврорской деятельностью, но при малейшей возможности она старалась Ремуса навестить, и большинство ночей она оставалась в его комнате, стараясь делать это незаметно. Она несколько раз пыталась поговорить с Гарри, но в конце концов именно она уговорила Ремуса не маячить у его двери, сказав, что Гарри нужна свобода на некоторое время.
Никто не расходился, дожидаясь возвращения Гарри, хотя это и заняло гораздо дольше, чем ожидалось. Фред и Джордж прикорнули прямо на полу, Флер крепко спала в объятьях Билла, также дремавшего на кушетке. Чарли читал книгу о драконах, сидя в кресле и борясь со сном подхихикиваниями над книжными заблуждениями, а Джинни спала, привалившись к его ногам. Ремус устало прислонился к стене, разговаривая с Артуром о том и сём. Молли ходила туда-сюда, поминутно глядя в окно, заламывая руки и бормоча, что он может где-то рядом, раненый, прямо сейчас, а мы ничего не делаем. Артур успокаивал её, что Гарри в порядке, в конце концов он победил величайшего чёрного мага всех времён. Хотя сам тоже начал тревожиться, когда время приблизилось к четырём утра.
Гарри возвратился только в пять. Руки-ноги казались невредимыми, хотя присутствовали несколько пятен крови на коже. Правую руку он прижимал к груди, и пальто ему пришлось стаскивать очень осторожно. Гарри глянул удивлённо, когда Молли молча помогла ему осторожно стянуть пальто с плеч и с повреждённой руки. Она повесила пальто на вешалку и со слезами на глазах повернулась к нему. Рон стоял в дверях пока его мать молча осматривала Гарри с макушки до пяток. Одежда его была порвана в разных местах, кровь сочилась из разбитой губы и из глубокого разреза по линии волос, кожа под глазом надорвана. Содранные рёбра виднелись сквозь рубашку, а опирался он только на левую ногу, что означало рану и на правой ноге тоже.
— Я не хочу знать... — сказала ему тихо Молли. Она несколько раз быстро зажмурила глаза и ладонями накрыла его лицо. — Ты все эти годы был мне как сын, и всегда будешь, что бы ни случилось, чтобы ты ни делал и куда бы ты ни пошёл, — она на мгновение втянула дрожащие губы в рот, сильно зажмурила глаза, а потом призналась: — Я знаю — тебе больно. И я, наверное, не понимаю — насколько. Но чтобы ни случилось... я хочу, чтобы ты знал, Гарри, я люблю тебя. Как только мать может любить.
Её слеза упала на щеку Гарри и оставила след сквозь засохшую и свежую кровь. Затем она отпустила его, поцеловав в лоб, и ушла в гостиную и села рядом со своим уснувшим мужем. Всё семейство уже погрузилось в сон, включая Ремуса, присевшего на пол и привалившегося к стене. Луна свернулась калачиком на диване, с “Историей Хогвартса” в качестве подушки.
Гарри встал в дверях рядом с Роном и оглядел всех спящих в комнате. На его лице читалось сожаление и прощание одновременно. Он вздохнул, когда его взгляд упал на глубокое кресло рядом с Луной, в котором они с Гермионой частенько сидели обнявшись, и опять Рону стала видна его боль, глаза, наполнившиеся слезами, и искривлённый в гримасе рот. Но мгновение прошло, и его взгляд заледенел, а лицо приобрело спокойное и одновременно решительное выражение. Он обернулся к Рону и взглядом позвал его за собой. Затем ушёл в свою спальню, но оставил дверь открытой. До этого Рон только однажды видел Гарри в его комнате после возвращения на Гримо. Это случилось поздней ночью, когда он неожиданно для себя проснулся и пошёл вниз чего-нибудь попить. На обратном пути он заметил, что дверь Гарри приоткрыта и подошёл к ней, не думая, что и как будет объяснять Гарри, лишь надеялся не попасть под заклятие. Он медленно толкнул дверь и оглядел комнату, в которой почти не бывал.
Кровать была не заправлена, но Гарри в ней отсутствовал. Он сидел на полу в одних трусах и тихо плакал с закрытыми глазами. Обстановку дополняли выдвинутые ящики комода, распахнутый настежь одёжный шкаф около окна, дверка которого болталась на одной петле, готовая рухнуть в любой момент. Вокруг Гарри лежали стопками предметы девичьей одежды — блузки и кофточки, юбки и брюки, нижнее бельё и школьные мантии. Гарри не глядя резко, как снитч, хватал что-нибудь из стопок, прижимал к лицу, мгновение держал и с коротким раздражённым всхлипом отбрасывал скомканную одежду в сторону, очевидно не находя в ней желаемого. Наконец он добрался до её гриффиндорской мантии, и тут замер. А потом разрыдался. Звуки не проникали сквозь плотную ткань, но характерные содрогания тела не оставляли в этом сомнений. Затем Рон заметил на полу перед ним альбом с колдографиями, на которых они трое год за годом смотрели, улыбались и махали руками. Зачарованные страницы перелистывались сами.
Гарри стёр слёзы сдвинутой мантией, открыл глаза, наклонил голову и теперь безотрывно вглядывался в картинки прошлого. Его рука дёрнулась и остановила движение страниц, дав возможность подольше разглядывать выбранную. Рон придвинулся поближе, стараясь не потревожить Гарри. Это была одна из последних, где они втроём сидели на диване и улыбались в камеру. На ней Гарри обнимал Гермиону за талию, та повернулась к нему и положила подбородок ему на плечо. Гарри случайно двинул Рона в плечо, а потом с усмешкой обернулся к нему. Рон погляделл на своих лучших друзей, закатил глаза, а потом подмигнул в камеру. Все улыбаются, у всех игривое настроение. В этот момент нет никакой тьмы, только дружба и счастье.
Рон посмотрел на приоткрытую дверь, затем бросил взгляд на своё семейство, на мать, молча плачущую в ладони. Затем медленно двинулся вверх по лестнице, внутренне готовясь к тому, что он увидит в комнате. Прошлый раз он перенёс очень тяжело и сбежал от того Гарри, который обводил пальцем лицо Гермионы на фото, а потом резко отбросил альбом, даже не прореагировав, когда тот разлетелся, врезавшись в стену. Он просто сидел среди её одежды, качаясь и что-то неразличимо бормоча. Рон ушёл сразу же после этого, насколько мог тихо, устремившись в спасительное ничто своих собственных снов. Но теперь он не может убежать. Гарри знает, что он здесь, и, наверное, нуждается в нём. У них всегда находилось время друг для друга. За исключением последнего месяца. Но Рон оставался рядом, не убегал все три раза, когда Гарри чуть не разрушил дом, услышав имя Гермионы из чужих уст. Оставался, когда сам Гарри уходил убивать этих двух уже едва ли людей. Оставался, когда его лучший друг едва замечал его и что он ещё жив. Может Рон и прятался, сводил себя с ума депрессией и безразличием, но он всё ещё здесь. Ждёт.
Рон задержался перед дверью на мгновение, чтобы собраться, затем вошёл внутрь. Одежда была убрана, гардероб починен и закрыт. Восстановленный фотоальбом лежал на прикроватном столике поверх “Истории Хогвартса”, и Рон догадался, что той стороне кровати спала Гермиона. Он зашёл внутрь, закрыл за собой дверь и остался стоять в замешательстве как раз на том самом месте, где предыдущий раз сидел Гарри. В комнате до сих пор чувствовалось присутствие Гермионы. Её расчёска лежала на комоде, несколько разноцветных резинок для волос обёрнуты вокруг ручки. Рядом стояло фото с ней и её родителями. Живоглот спал в кровати около ног Гарри, свернувшись в оранжевый меховой шар. Сундук Гермионы стоял рядом с Гарриным в головах кровати, и несколько учебников лежали на его крышке. Мягкий халат гриффиндорских цветов висел на одной из вешалок на стороне Гермионы. Чистый пергамент и полбутылочки чернил вместе со старой, скосившейся от потёкшего воска по причине частого пользования, долгогорящей свечой расположились на столе под окном.
Гарри лежал на кровати на животе, глядя на место, где она спала и пытаясь пальцами руки, лежащей на половине Гермионы, медленно загрести что-то в горсть с одеяла. Щека лежала на подвёрнутой под голову другой руке, очки сидели криво из-за сдвинутой дужки. Тишина ощущалась как удушье, и Рон нашёл это странным, ведь и он сам теперь всегда стремился к тишине. Он предпочитал тишину потому что и вправду нуждался в ней. Обычно он слышал голос Гермионы, хотя и нерегулярно, но сейчас она молчала. Рону хотелось сказать что-то, что угодно. Он так долго не разговаривал с Гарри, но теперь он не думал, что этот человек — тот Гарри, которого он совсем недавно знал. Кукла, проигравшая в игрушечной войне, и за это бессердечно выпотрошенная, выброшенная и забытая во дворе равнодушными к её жертвам детьми.
— Она ложилась вот сюда, — наконец сказал Гарри первые слова, которые услышал Рон с момента обещания на похоронах Гермионы. — Всегда одевала много одежды, говорила что в комнате слишком холодно. Хотя когда мы окончательно засыпали — от одежды ничего не оставалось. И она никогда не жаловалась. — Он не хвастался, не напоминал, а просто констатировал факт. — Первый раз, когда я проснулся рядом с ней, то увидел только волосы. Помню, подумал, что они могут и задушить меня во сне, если я позволю, — он хмыкнул, но прозвучало это пусто и механически. — От неё всегда исходил аромат ванили и чернил. И она всегда писала. Письма, даже при невозможности их отправить — она всегда надеялась, что они когда-нибудь найдут адресатов. Дневник, который она любила перечитывать. Конспекты и целые выписки из книг для себя и для других. Кончики пальцев у неё всегда были в чернилах, и частенько она в задумчивости пачкала ими себе нос и щёки.
Рон шагнул вперёд, вытянул стул из-под стола и поставил его около кровати, чтобы лучше слышать Гарри. Тот говорил тихо и хрипло, то ли от долгого молчания, то ли от эмоций, вызванных воспоминаниями о Гермионе. Когда Гарри замолчал, Рон сам стал говорить, чтобы заполнить тишину, сохранить эту наметившуюся открытость в разговоре, да и неизбежность скорого его окончания тоже приходилось учитывать.
— Я слышу её... иногда, — Гарри взглянул на него своими покрасневшими глазами. — Её голос возникает у меня в голове и разговаривает о происходящем. Говорит, что я груб с матерью, или что принимаю слишком много зелья сна без сновидений, а это вредно для меня. Велит сне есть побольше. И что лучше читать, чем просто сидеть без дела. — Он вздохнул и положил подбородок на переплетённые пальцы, локтями упёршись в колени. — Она говорит, что я смешон, когда убегаю от мамы и прячусь в своей комнате. Или ругает меня за разбрасывание одежды. И мне хочется сказать ей замолчать, отстать от меня. Но я ненавижу... ненавижу даже мысль о том, что в один из дней я больше не услышу её, и... — Он резко всхлипнул и руками вытер лицо. — Мне так её не хватает, вас обоих не хватает.
— Ты знаешь, что произойдёт, да? — тихо спросил Гарри, перевернушись на спину и не отрывая взгляда от Рона.
— Да, — хрипло ответил Рон.
— Мне бы хотелось, что бы всё случилось не так, — признался Гарри, его взгляд вернулся на покрывало. — Я лежал здесь и думал, как бы всё было, если бы она всё ещё была здесь. Я представлял, как держу её, как слушаю её голос. Я помню ощущение её тела в моих руках, и как она мечтала, что станет так здорово, если ты и Луна будете вместе. Я думал о том, какой она видела свою свадьбу, когда всё закончится. Маленькая церемония, может быть в церкви, хотя она была уверена, что твоя мать всенепременно захочет провести её в Норе, — он вздохнул, звук получился неровным и сдавленным. — Я сделал ей предложение прямо здесь. Кольцо я две недели держал среди носков. Глупо, ведь там же лежали и её носки тоже, — признался он со сдавленным смешком. — Она наполовину спала, но её пальцы рисовали что-то на моей груди, кажется что-то из арифмантики. И я спросил её как она видит будущее для нас двоих. И знаешь, что она сказала? — он взглянул на Рона сквозь стекающие по лицу слёзы.
Горло у Рона перехватило, глаза немилосердно жгло, и он не смог ответить. Взамен он отрицающе помотал головой.
— Она сказала, что это зависит от времени. Потому, что первые несколько лет после поражения Волдеморта она хочет заняться карьерой, или может быть открыть книжный магазин, или что-то ещё... А когда придёт стабильность, и она будет уверена, что мы готовы, вот тогда мы можем завести детей. Она хотела не меньше двух — обязательно и мальчика, и девочку. И что она видит нас в доме, не огромном, а удобном. Она хотела, чтобы наши дети знали всё о мире магглов тоже потому, что это несправедливо растить их только в волшебном мире, тогда как мы оба выросли среди магглов. Она хотела, чтобы они знали обе стороны и не полагались только на магию. Она говорила, что наши дети будут сами убираться за собой, сами решать свои проблемы и полагаться на себя, а не на волшебную палочку. А ещё она заявила, что им не будет позволено летать на метле по крайней мере до десяти лет. Тут я сказал — пять, а она — девять. И в конце концов мы сошлись на семи. Тогда я достал кольцо и попросил её обещания, что всё это у нас будет. Она засмеялась, таким милым и мягким смехом. И согласилась пообещать, если я постригу свои слишком длинные волосы. Я предложил обрить голову, если ей это угодно, но она пообещала в таком случае забрать своё согласие назад. Мои волосы очень нравились ей, — голос Гарри становился всё более хриплым и неразборчивым. Он прикрыл лицо руками, грудь содрогалась, пока он пытался успокоиться.
Рон всхлипнул, потёр глаза и выпрямился на стуле:
— Я думаю, что я буду с Луной, — сказал он наконец, пытаясь облегчить то давление, что окружало Гарри и не давало ему вздохнуть. Гарри засмеялся в ладони, затем опустил их.
— Да уж, — он покачал головой. — Она всегда знала, что вы споётесь. Предлагала поспорить на галеон... Мы немного отодвинули тебя после того, как стали... парой. Я сожалею и... извини меня за это.
— Да чего уж там, — пожал плечами Рон. — Я расстроился, но я... пережил. Ты с Гермионой — это было так, как... оно должно было быть. Как неизбежность. Наверное я заметил это ещё несколько лет назад, но мне просто не хотелось остаться в стороне. Думал, что потеряю вас, если вы будете вместе. Что вы станете... только вы двое, а я окажусь за бортом, временами заглядывая внутрь и надеясь, что я всё ещё часть команды.
— Ты всегда был нашим лучшим другом и всегда будешь. Мы никогда не хотели тебя оттолкнуть, никогда не хотели, чтобы ты себя так чувствовал. Иногда мы слишком увлекались друг другом, и тогда забывали обо всём и обо всех. Иногда я с ней отключался от окружающего, но ненадолго и тем более — не навсегда... Она тогда пообещала мне, что она обязательно будет здесь, и я ей поверил. Думал, что если буду верить крепко-крепко, то её не смогут у меня отнять, — его голос дрожал от тяжёлого дыхания.
Рон кивнул, и его спина вдруг одеревенела, когда он вспомнил, как она выгнулась дугой, перед тем, как упасть на колени. Зелёные вспышки настигли её с двух сторон и безжалостно умертвили, прямо у него на глазах. И он был там, так близко и так далеко. Он не добрался до неё, не заслонил, не спас и не отомстил ни одному из её убийц. Он просто был там, наблюдал.
— Я не могу остаться тем Гарри, каким я был, Рон, — голос Гарри вырвал его из печальных воспоминаний. — Я теперь уже не он в прошлом. Но и возможности не быть им у меня нет. Я не выдерживаю, когда просто вижу всех тех, кто внизу. Живых, дышащих, здоровых, смеющихся. Я не могу слышать их голоса, потому что среди них нет её голоса. Кто-то другой может. Кто-то другой из знавших её может жить дальше. Кто-то, да, наверное, все они желают мне помочь, но я знаю, что это — не в их силах. Невозможно сделать лучше по их желанию, забыть случившееся. Они не могут исцелить эту жуткую, изматывающую боль в груди или убрать то, от чего раскалывается моя голова. Они не могут забрать мои сны без зелий и магии. А я не хочу полагаться на них. Потому что когда я сплю, даже если она умирает прямо на моих глазах — она здесь, рядом. Я могу видеть, дотронуться, обнять и поцеловать её. Она мне нужна. Я не могу... Я не могу существовать без неё. Просто не могу.
— Я знаю. Всё время знал.
Гарри глянул на него, лицо горестно искривилось, и он кивнул собственным мыслям.
— Да, конечно знал... А теперь я просто хочу покоя.
— Ты его заслужил, — сквозь слёзы сказал Рон.
Гарри сел, наклонился вперёд и вытер лицо.
— Там пара писем на столе для тебя и остальных наших. Одно написала Гермиона, и я... Я тоже написал одно... после её смерти.
Рон кивнул, бросив взгляд на стол, а потом решился:
— Я знаю, я никогда по настоящему не говорил этого, но... — он обхватил себя руками, чувствуя собственную уязвимость.
— Я тоже люблю тебя, Рон. Ты всегда был мне братом. Брат нам обоим.
Рон всхлипнул, вытер глаза, встал и попросил:
— Ты... Ты скажешь ей, что я её люблю? Что очень скучаю по ней?
— Обязательно, — согласился Гарри, тоже встав с кровати. Он смущённо попереминался с ноги на ногу, затем вздохнул. — Я хочу, чтобы ты знал, что я завещал тебе половину всего, — он провёл пятернёй по волосам до затылка. Рон протестующе помотал головой, но Гарри прервал его не высказанный отказ: — Не хочу с тобой спорить. Мне деньги не нужны. Они были для меня с Гермионой. Другая половина — Ремусу. Делай с ними что хочешь. Купи экипировку для квиддича, хорошую метлу, сходи в бар с близнецами, купи дом, устрой отпуск, да что угодно, только трать их как-нибудь. Нам будет приятно. Да, и обязательно купи родителям хорошую, симпатичную одежду, своди их пообедать или ещё куда. Я бы предложил найти домашнего эльфа для них, но Гермиона точно будет против, — улыбнулся он.
Рон судорожно кивнул, грудь сдавило и глаза опять наполнились слезами:
— Я не хочу, чтобы ты... ушёл, — признался он, горло вдруг перехватило, и последнее слово он с трудом просипел. Бесполезно просить Гарри жить дальше, не бросать его. Даже с очевидностью понимая, каков будет ответ. Но он бы ненавидел себя всю оставшуюся жизнь, если бы не сделал даже такой слабой попытки.
— Я знаю, — ответил Гарри, — но я не думаю, что смогу и дальше выносить всё это.
— Я буду скучать по тебе, приятель, — на этот раз Рону удалось удержать плач.
— Я тоже буду скучать по тебе. Позаботься о Луне. Она будет любить тебя. Она позаботится о тебе, только позволь ей это.
Рон покивал головой, зажмурив глаза. Он сильно обнял Гарри, содрогаясь от плача:
— Скажи Гермионе, что я читаю “Историю Хогвартса”, без шуток читаю. Самая скучная из написанных книг. Скажи ей, что она права насчёт аппарации и что Томас Корнелл не должен был пытаться сотворить это дурацкое заклятье в туалетной комнате. Да и что он делал в умывальнике девочек? Она поймёт, — он в который уже раз громко всхлипнул, ощущая, что слёзы льются как из крана.
Гарри крепко обнимал его в ответ, кивал, соглашаясь передать послание, даже хохотнул при упоминании случая в туалете. Но через мгновение он отстранился, вытерся рукавом, перед тем, как сесть обратно на кровать. Нервно вдохнул и проговорил:
— Не позволяй никому зайти сюда пару часов, хорошо?
— Ладно, — ответил Рон. — Мама расстроится.
— Думаю, она справится.
— Наверное, — допустил Рон.
— Последи за Ремусом. Он тоже потерял очень многих в жизни. Хоть сейчас у него и есть Тонкс... Думаю, он подозревал и тоже... ждал, — Гарри пожал плечами и отвернулся. — Он хороший человек. Я ценю его попытки, но... — он мотнул головой, закрыл лицо ладонями на секунду, прежде чем провёл ими по по волосам. — Я пуст и я устал. Я отдал всего себя, и тем не менее потерял её. Я не могу просуществовать тридцать-сорок лет без неё. Её ведь не оказалось здесь, когда всё закончилось, поэтому я... Я ухожу к ней.
Рон помолчал и наконец сказал:
— Хорошо.
Может быть он теперь готов позволить Гарри уйти. Будет больно, но жизнь не была бы так важна, если бы смерть не забирала нас из неё в конце концов. Гарри совершил великие дела, и за это его всегда будут помнить. Он и Гермиона скоро станут героями легенд. А история их любви будет описана в книгах, которые сама Гермиона читала бы и перечитывала не раз. Если бы осталась жива. Глубоко вздохнув, Рон закрыл глаза и вспомнил тот день, семь лет назад, снова в поезде, первый раз везущем его и Гарри в Хогвартс.

– Ты и вправду Гарри Поттер? – выпалил Рон.

Гарри кивнул.

– А… ну хорошо, а то я думал, что это очередная шуточка, – пробормотал Рон. – И у тебя действительно есть… ну, ты понимаешь…

Он показал на лоб Гарри.

Гарри отвел в сторону прядь волос, чтобы стало видно шрам. Рон смотрел во все глаза.

– Это где Сам-Знаешь-Кто?…

– Да, – кивнул Гарри, – но я этого не помню.

– Совсем? – с интересом спросил Рон.

– Ну – я помню яркий зеленый свет, а больше ничего.

– Ух ты! – воскликнул Рон. Он замер и некоторое время смотрел на Гарри, а потом, как будто опомнившись, быстро отвернулся к окну.

Кто же знал, сколь много воспоследует из этой встречи?! Настоящая дружба длиною в семь лет. В неё вместилось и неоднократное спасение Хогвартса и множества жизней в бесчисленных приключениях. Он сам боролся с тёмными колдунами, стал частью Золотого Трио, сыграл заметную роль в последнем сражении с Волдемортом. Он был здесь, рядом с Гарри Поттером, в рядах Ордена, готовый отдать жизнь за лучшее будущее волшебного мира. Кто бы мог вообразить, что его храбрость зайдёт так далеко? Он, обычный мальчишка, встретил Гарри Поттера, которым давным давно восторгался. Герой магического мира потряс его тем, что заинтересовался им, бедным и маленьким, хотя бы на короткий разговор. Но это случилось, и он приобрёл лучшего в мире друга, а теперь он теряет его. Он, в-общем, всегда понимал, что Гарри может погибнуть внезапно, в любой момент, и, скорее всего, так и случится. Но сейчас всё по-другому. Он ждал этого месяц, и этот момент настал, и с ним вернулось ощущение пустоты, которое — он знал — теперь будет с ним до конца времён:

— Я останусь совсем один, — пробормотал он вслух.
— Нет, пока ты сам не позволишь себе, — отрицающе качнул головой Гарри.
Рон взглянул на него, вздохнул и кивнул. Ему теперь суждено стать Луна-и-Рунил. Или Луна-и-Рон, что более приемлемо.
— Я тебя никогда не забуду, — сказал он, чувствуя себя сентиментальным глупцом.
— Ты храбрейший мальчишка из известных мне, — Гарри смотрел ему прямо в глаза. — Я горжусь, что ты был моим лучшим другом, Рон.
Рон кивнул, сжал на секунду челюсти и протянул руку:
— Прощай, Гарри Поттер.
— Когда-нибудь встретимся, Рон Уизли, — и Гарри в ответ крепко пожал ему руку.
Рон всмотрелся в него прежде, чем решительно кивнуть:
— Да, — прохрипел он, перед тем как отпустить руку своего лучшего друга и позволить своим рукам бесполезно повиснуть. Он подошёл к столу, подобрал письма и положил их в карман. По дороге к двери он ощутил, как наливаются тяжестью ноги и сжимает грудь.
— Найди себе покой, Гарри, — выдохнул он дрожащим голосом.
— Благодарю тебя, — ощутимо тяжело отозвался Гарри. — За всё.
Рон оглянулся, подбородок дрожал, когда он кивнул. Выйдя из двери и закрыв её за собой, он привалился к стене. Колени ослабли, и Рон сполз на пол, закрыв лицо ладонями. Он плакал молча, слёзы стекали с лица или застревали в его грубых ладонях. Живот скрутило, грудь теснило и боль долбила в голову в ритме ударов сердца. Он всхлипнул, задержав рыдания в горле, и сжал челюсти, чтобы не поддаться давлению потери. Тело хотело развалиться на части, выпустить всё скопившееся внутри на волю, но он не мог позволить себе этого. Не сейчас, когда Гарри рядом и может услышать его. Он слизал все слёзы, вдохнул ставшего тяжёлым вокруг него воздуха. и сглотнул боль в горле. Встал, дошёл до лестницы, спустился и зашёл на кухню.

Он наполнил чайник и поставил на плиту, сел за стол и уставился на сиденье напротив. Он мог видеть их там: Гарри, с полуулыбкой передвигающий куски яичницы по тарелке, и Гермиону, привалившуюся к нему, держащуюся обеими руками за его руку. Она кладёт подбородок на его плечо и что-то шепчет ему в ухо. Её тело по-смешному изгибается, чтобы она могла разговаривать с ним, но ей — всё равно. Гарри легонько смеётся, но так тихо, что Рон почти не слышит. Губы Гермионы изгибаются в ответной улыбке, и Рон сглатывает комок в горле. Она наконец отодвигается от Гарри, чтобы позавтракать, но рука Гарри скользит под стол и задерживает её руку. Они замирают на некоторое время, потом обмениваются взглядами и лишь после этого приступают к еде.

Скоро, очень скоро они снова будут вместе, успокаивал себя Рон. Он уже не пытался как-то остановить или просто вытирать текущие слёзы — бесполезно. Гарри-и-Гермиона. После свистка чайника он на автомате сделал себе чашку чая и стал прихлёбывать горячее питьё. Потом смотрел на поверхность стола, барабаня по ней пальцами, пока сидел и ждал. Ждал целую вечность, когда проснутся все, и мама приготовит завтрак, и кто-нибудь спросит о Гарри. А вот Ремус, Ремус будет сидеть и вслушиваться, ждать скрипа половиц. Но не будет больше звуков из его комнаты. И он поймёт, и все поймут, что Гарри больше нет.