- … здесь, - по-видимому, она не раз повторяла, поэтому положила руку на мое колено, чтобы привлечь к себе внимание. Вздрогнув от этого прикосновения, я вытащил один наушник и одновременно поставил на паузу свой айфон.
- А?
- Мы почти на месте, - повторила мама тихим и усталым голосом, - еще минут двадцать.
Я кивнул и вставил наушник обратно, откинув голову на спинку сиденья старой Камри и глядя в окно на… абсолютно ничего.
Деревья, дома, автомобили и дорожные знаки – все это лишь мелькало перед моими глазами и не имело значения. Ну, вообще-то они означали, что еще на один дом, на один автомобиль или дерево я был ближе к Сиэтлу, ближе к тому, чтобы увидеть его. Прокручивая мой Эдвард-плейлист, я выбрал «Something» («Что-то» - песня «Битлз» – прим.перев.) и сосредоточился на успокаивающем голосе Джорджа вместо тех кричащих в моей голове.
Я отказывался прислушиваться к тем голосам, я отказывался хоть на секунду поверить, что они могут быть правы.
Что Эдвард может умереть в любой момент.

«В манере его движений есть что-то…»

Было что-то в его манерах… и в речи, и во взгляде, и в прикосновениях.
В Эдварде было все, из-за чего во мне появилось что-то, чего я никогда не чувствовал раньше.

Я переехал в Форкс из Техаса чуть меньше года назад. И незадолго до этого осознал, что я гей. Как-то мы с моим другом Питером играли в футбол, и когда я ловил мяч, он решил перехватить его у меня и, навалившись всем телом, прижал меня к земле своим довольно солидным весом, пытаясь выбить мяч из моих рук. В тот момент он весь терся и двигался по моему телу, и мне стало так приятно. А когда я почувствовал, как в штанах задергался мой член и стал твердеть, я просто отдал ему этот проклятый мяч.
Этого не должно было произойти, во всяком случае, не с пацаном на тебе сверху. Конечно, я был молод, но уже знал достаточно, чтобы понимать, что это было неправильно. Вот только оказалось, это было как раз правильно, по крайней мере, для меня. После этого я начал экспериментировать, представляя себе во время мастурбаций всевозможных парней во всяких соблазнительных позах, одетых и раздетых, и тогда я кончал намного сильнее и более бурно, чем обычно.

Поначалу я постоянно причитал и ныл своим родителям из-за этого переезда, все время предупреждая их о том, как сильно буду ненавидеть людей, погоду, школу, да нафик все в этом городишке. Но как только вошел в ту школу и увидела его с такими чуднЫми патлатыми рыжими волосами и зеленее зелени глазами, я перестал жаловаться. Точнее сказать, когда я вошел в кабинет по биологии и увидел свободное место рядом с ним, я не только перестал жаловаться, но и подпрыгнул от опупенной радости.
Ну, про себя, конечно.
Внешне же я вел себя сдержанно, просто сел и кивнул ему с низким, растянутым «Привет». Он вернул мне «Привет» и продолжил вопросом «Новенький?».

Физически он привлекал меня во всех отношениях. Мое сердце то мчалось, то пропускало удар, член напрягался, а щеки краснели каждый раз, когда он был рядом или когда одаривал одной из тех своих ослепительных, изогнутых ухмылок. И не важно, говорил ли он со мной или просто был рядом, наедине или в толпе, только все мое тело всегда реагировало одинаково. Конечно, возникали определенные моменты смущения, особенно когда он понял, что оказывает на меня такое влияние. А узнав Эдварда получше, я понял, что меня привлекало в нем не только его тело, а и все остальное. То, как он проводил рукой по волосам, когда нервничал, или как целовал свою маму на ночь, или как говорил со мной так, словно, казалось, знал, что именно это в данный момент мне нужно было от него услышать.
В нем было действительно не просто что-то, в нем было все.

«Своей улыбкой он не скрывает уверенности в том,
Что мне не нужно других любимых…»

После этих слов песни я улыбнулся про себя, поскольку это было правдой, и ему она была известна. Я знал, что для меня никогда не будет никого другого. Никто никогда не сможет именно так затронуть мою жизнь или сердце, как сделал это он.

Обычно каждым воскресным утром его родители уезжали куда-нибудь позавтракать, оставляя нас с Эдвардом одних. После того как я еще ночью покидал свой надувной матрас ради тепла и уюта его объятий, мы лениво и томно просыпались, прижавшиеся и полностью сплетенные друг с другом. Откинув волосы с моего лица, он шептал мне своим приятным голосом с оттенком меда самые сладкие слова, всегда заставляя их звучать настолько сексуально непристойно, что мой уже и так твердый член начинал пульсировать, как сумасшедший. Порой он брал в руку мой утренний стояк, а я его, и мы оба дрочили друг другу. Или просто лежали рядом, глядя в наши глаза, и вместе мастурбировали каждый себе. Он знал, что мне требовалось, чтобы довести до оргазма, какие мне нужны прикосновения, какие слова, взгляды, и он всегда был в состоянии заставить меня кончить в рекордные сроки. После этого он ложился на меня сверху, по-прежнему держа мой член в своей руке, измазанной моей спермой, и его улыбка в такие моменты всегда говорила мне, что он знал, он знал, что я навсегда его.
И он был чертовски прав.

Конечно, так было не всегда.
На самом деле, когда я впервые встретил Эдварда, он уже месяцев пять как встречался с Беллой Свон. Признаюсь, мое сердце защемило, когда я увиделся с ней, но затем заметил, что Эдвард уклонялся от ее прикосновений, когда она, например, убирала его волосы со лба. Следующие несколько недель я наблюдал за ними – в основном, за ним – более внимательно. Казалось, что он избегал с ней физического контакта, а просто улыбался ей или подмигивал. Он никогда не наклонялся к ней, никогда не шептал ей на ухо и вообще не делал каких-нибудь сексуальных намеков. Черт, он даже не держал ее за руку. И если бы он не представил мне Беллу как свою девушку, я бы точно отнес ее к категории его платонических друзей.

Однако, не думайте, что я автоматически перешел к мысли, что Эдвард был геем, нет, совершенно. Я просто решил, что он был застенчивым или противился публичных проявлений чувств, и такое его поведение на людях еще не означало, что, когда они были наедине, он не забавлялся с этой малышкой.
И все же, независимо от того, что я говорил себе не делать этого, все равно лелеял крохотную долю надежды, что, возможно, только возможно, Эдвард был таким же, как и я, ну, в том плане.

О своей ориентации я не признавался никому. Мне было страшно, что я гей, но быть геем в Техасе вообще приводило меня в дикий ужас, поэтому я так запрятал в себе свою сущность, что не просто закрыл за ней дверь, но и забаррикадировал ее. И хоть Форкс, возможно, был более лоялен в этом вопросе, я все еще не хотел рисковать. У меня появилось несколько друзей, и я неплохо преуспевал в учебе, так что мне совсем не хотелось портить себе жизнь подобным признанием.

Примерно через месяц после того как я переехал сюда, Белла ушла с ночевкой к своим подругам, поэтому Эдварду стало скучно, и он позвонил мне. Спустя несколько минут он уже был у меня в комнате, и я знакомил его с радостями Мира Варкрафта. Мы сидели за моим столом перед компьютером, и в то время как я показывал ему своего персонажа и его царство, сам сосредоточился лишь на одной вещи.
Каким обалденным был его запах!
Это не были духи или лосьон после бритья, или еще какое дерьмо, это был только его натуральный аромат: запах леса, сосны и свежей травы, смешанный с мужским мускусом. И когда он склонялся ко мне, указывая на монитор и задавая какой-нибудь вопрос, все, что я мог делать, это глубоко вдыхать.
С любопытством взглянув на меня, он сочувствующим голосом спросил:
- У тебя астма?
Смеясь, я отрицательно покачал головой на такой нелепый вопрос. Нелепый, потому что у меня не только не было астмы, но еще и каждое утро я отмахивал по четыре мили во время пробежки.

Позже в тот же вечер он лежал на спальном мешке на полу рядом с моей кроватью в одних пижамных хлопковых штанах с маленькими северными оленями и задавал мне вопросы о Техасе и моих друзьях там. Изо всех сил я старался отвечать ему, но все равно не мог не смотреть на его голую грудь и наслаждаться тем, как покалывал мой член.
Ха, больше, чем просто покалывал – он твердел! Ну, возможно, был не настолько твердым, чтобы выколоть-вам-глаз, но и, безусловно, не просто мягко-зависающим-другом.
Своими пронзительными зелеными глазами он подозрительно посматривал на меня из-за того, с каким трудом я отвечал на его простые вопросы, и когда его взгляд спустился ниже по моему телу, клянусь, он увидел мою растущую эрекцию даже под одеялом и пижамой.

Наконец, после того как он уснул, я позволил своей руке залезть к себе в штаны и под его мягкое, ровное дыхание начал гладить свой полутвердый член. Я чувствовал, как становился все тверже, закрыв глаза и рисуя у себя в голове всевозможные образы Эдварда.
А когда он вздохнул, мой член дернулся и вообще окаменел. Тогда я стал накачивать его сильно и быстро, сдерживая стоны, которые обычно издавал. Бедра сами начали взбрыкивать, трахая мою руку, пока я не почувствовал, как затянулись мои яйца, после чего другой рукой потянулся к своему столу, схватил с него какую-то тряпку и накрыл ею головку моего члена, которая тут же стала разряжаться резкими, бурными всплесками. Вздохнув, я вытерся и положил тряпку в ящик стола, открыв его медленно, чтобы он не скрипнул, а затем перевернулся на другой бок, повернувшись к Эдварду спиной. Мое дыхание все еще было отрывистым, а по всему телу разлилась послеоргазменная дымка, и тут меня охватило чувство вины и стыда.

Я только что сделал самую худшую вещь в своей жизни – дрочил под издаваемые звуки моего лучшего друга, представляя его обнаженным в моих маленьких эротических фантазиях.
Но когда уже засыпал, я подумал, а делал ли и он такое?

После той ночи я еще сильнее запутался в своих чувствах к Эдварду. Часть меня настаивала, чтобы я отпустил ситуацию, остался его другом и продолжал наслаждаться его компанией. Но тогда мне все время приходилось перед школой дрочить в своей постели, мечтая об Эдварде, а потом снова испытывать угрызения совести.
Впрочем, это все равно не останавливало меня.

Шли месяцы, и мы с Эдвардом по-прежнему сохраняли между нами статус блин кво.
Пока в один судьбоносный день лета перед переходом в старшие классы, когда…

- Приехали, - сказала мама достаточно громко, чтобы я мог ее услышать сквозь пение Пола.
Взглянув из окна, я увидел огромное здание, к которому мы подъехали с центрального входа и остановились возле двух мужчин в черных куртках.
- Парковщики, - пояснила она, прежде чем я подумал спросить.
Хотя я и не особо присматривался. На самом деле с тех пор, как она позвонила мне около восьми часов назад, у меня в голове была только одна мысль.

Пожалуйста, пусть с ним все будет хорошо.

Выйдя из машины, я посмотрел на здание с современным дизайном и с огромными дугообразными окнами. Второй этаж состоял из ступенчатых секций, каждая из которых была покрыта большим зеркальным окном. Это здание определенно не было похоже на обычную больницу. Я не новичок в них, потому что моя мать и отец Эдварда оба работали в больнице Форкса, и я был там бесчисленное количество раз, но ничего из этого строения и близко не напоминало ее.
Стоя в ожидании рядом со своей матерью, пока она с кем-то разговаривала за информационной стойкой, я видел движения ее рта, но даже при том, что на мне не было наушников, не мог услышать ни одного ее слова. Все, что я слышал, это лишь стук моего сердца, с бешеной скоростью гнавшего кровь по моим венам. Все остальное было сплошным белым шумом, негромким гулом и бормотанием, и никаких конкретных слов.

Во мне одновременно было и острое осознание, и тупое оцепенение. И хоть я чувствовал покалывание кожи от легкого дуновения, когда кто-то проходил мимо меня, но из-за каждого тревожного удара моего сердца, из-за каждой напряженной мышцы во мне я лишь смутно осознавал тех, кто находился вокруг меня, двигался или говорил. И чтобы различить и понять их, мне пришлось бы достаточно сильно сосредоточиться.

Молча я проследовал за своей мамой, когда она направилась к ряду лифтов, и, подойдя к одному из них, увидел, что она нажала кнопку четвертого этажа.

Когда двери открылись, и мы вышли из лифта, ее рука схватила мое запястье, притормаживая меня. И сейчас впервые после того, как она приехала домой, я посмотрел на нее, на самом деле посмотрел. Ее глаза были налиты кровью от слез, хотя я и не помнил, видел ли ее плачущей, а под ними были темные круги из-за нехватки сна, и на секунду подумал, неужели и я выглядел так же. Я даже не взглянул на себя в зеркало, потому что мне было все равно, как я выглядел.

После того как она позвонила мне, я больше не спал, а просто бесцельно бродил по пустому дому, не в силах сосредоточиться ни на чем. Из комнаты в комнату я наматывал круги в полном молчании, а в голове носились страшные мысли с изображениями, которые невероятно ужасали меня. К тому времени, когда в дом вошли родители, я уже был на полном взводе, дрожа от страха, и с нервами, натянутыми как струна. Но был одет и готов к действиям. И когда мама сказала, что ей необходимо сначала переодеться, я был чертовски недоволен, бурча себе под нос.

Разве она не понимала, что у меня не было на это времени, что я должен был поскорее поехать, что я должен был немедленно добраться до него.

- Подожди, - сказала она, а затем глубоко вздохнула, на удивление сильно сжимая мое запястье своими крошечными пальцами, - я не знаю многих деталей, но я знаю… знаю, что все довольно плохо. Этой ночью я говорила тебе, что сегодня утром ему должны были сделать операцию, и я пока не знаю результатов. Обещаю попытаться выяснить, что смогу, но сведения могут быть неточными, потому что там может быть много родственников и друзей, и все будут хотеть знать ответы, понимаешь?
Я кивнул, сместив вес на одну ногу и глядя повсюду, только не на нее. Я знал, что она пыталась подготовить меня к тому, что я увижу, но все, чего она этим добилась, это еще сильнее напугала меня.
- На самом деле картина не из приятных, - продолжила она, - он выглядит скверно, много ушибов и порезов. В общем, сейчас он не будет выглядеть, как раньше.
Я снова кивнул. Мне было все равно, как он выглядел. Я просто хотел его увидеть, убедиться, что он жив.
- Ладно, пойдем, - сказала она, слегка покачав головой, прежде чем повела меня налево в сторону холла.
На стенах висели вывески с надписями «операционная», «реанимация» и «интенсивная терапия», в сторону которой мы и направились. Когда мы проходили мимо медсестер и палат, она снова заговорила:
- Карлайла, Эсме и Элис – все здесь. Думаю, его бабушка и дедушка уже в дороге из Чикаго.
- Он в порядке? – спросил я каким-то чужим и немного хриплым голосом.
Ее шаг немного сбился, и она заколебалась, прежде чем ответить. Мое сердце тут же дернулось, словно хотело пробить грудь, поскольку больше не могло сдерживать ту боль, которую я чувствовал.
- Я бы так не сказала, - ответила она честно.

В общем, пока все, что я знал, это то, что он был жив и находился в критическом состоянии.
Мы свернули еще несколько раз, и вдруг у меня в животе все скрутило, а в горле появилась горечь, которая усиливалась с каждым шагом, ведущим нас к Эдварду. Не поднимая головы, я уставился на каблуки своей матери, которые цокали по кафельному полу, и отказывался верить во все происходящее.

- В Вольво он ведь должен был быть в безопасности, Карлайл! В безопасности! Что же, черт возьми, случилось?! - вопрошал неистовый голос.
Я узнал его и, подняв голову, увидел миссис Каллен и доктора Каллена, стоявших от нас через несколько дверей, и ее крошечные кулачки стучали по его груди, пока она смотрела на него со слезами, исполосовавшими все ее лицо. Она истерично рыдала, и ее обычно идеально уложенные волосы были беспорядочно спутаны, а одежда вся измята.

Вольво.

Она была любовью и гордостью Эдварда. Родители подарили ему эту машину вскоре после его шестнадцатилетия, как только он получил права. Она не была новой, просто родители купили себе другой автомобиль, а этот решили отдать Эдварду, полагая, что в нем ему будет безопасно. И его совсем не волновало, что эта Вольво была не крута. Она была его, и он чертовски гордился этим.

В тот день, когда Эдвард получил ее, он сразу же позвонил мне, бессвязно восторгаясь всеми ее функциями, но главным акцентом для него была аудиосистема и то, насколько круто в ней будет звучать великий «Битлз».
На следующее утро перед выходом в школу он уже появился у меня дома. Услышав сигнал его клаксона, я пулей сбежал вниз по лестнице со своим рюкзаком и направился к двери, чтобы поприветствовать его.
Он гордо возвышался рядом со своей блестящей серебристой Вольво, а увидев меня, широко раскинул руки и просиял этой моей любимой изогнутой улыбкой. Я покачал головой, даже не пытаясь скрыть свою счастливую лыбу, и протянул руку, чтобы схватить его за рубашку. Мы были почти одного роста – он был всего лишь на дюйм ниже меня, – поэтому наши губы встретились легко, без всяких усилий в нашем приветственном утреннем поцелуе. Формально мой день никогда не начинался, пока его губы не встречались с моими. Целомудренно, глубоко, с языком или нет – не важно, я просто нуждался в его прикосновении. Запустив пальцы в мои еще влажные волосы, он застонал в поцелуе, и от этого славного звука мой член сразу начал твердеть. Его податливое тело было упругим и нетерпеливым под моими руками, и с каждым легким движением его мышцы вздрагивали и сокращались под хлопком рубашки. Обхватив одной рукой за шею, я с мягким стуком прижал его к машине и толкнулся в него, прежде чем разорвать наш поцелуй.
- Не дразни меня, малыш, - предупредил я, вжимаясь своими бедрами в его, - или позже тебе придется иметь с этим дело.
- Обещаешь? – произнес он, с озорством шевеля бровями и опуская свои руки к моей заднице, а затем щупая ее.
- Мммм, гарантирую.
- Я сегодня не работаю, а у тебя есть тренировка?- спросил он между поцелуями, нежно бормоча мне в губы.
- Нет, но у меня соревнование.
Он печально вздохнул:
- У нас или в другом месте?
- У нас.
Его руки снова сжали мою задницу, и он толкнулся бедрами вперед:
- Я люблю эти соревнования у нас. Люблю смотреть, как ты бегаешь, весь такой потный и запыхавшийся, прям как мне нравится.
- Извращенец, - поддразнил я его.
- Ты любишь этого извращенца.
- Люблю, - полностью согласился я.
И с последним поцелуем он отпустил меня.
- А теперь мы должны идти учиться и становиться умными, - пошутил он, мягко отталкивая меня, и направился к водительскому сидению. - Ну и что ты думаешь о моей малышке?
Я открыл дверцу с другой стороны и сел:
- Эдвард, я был в этой машине тысячу раз.
- Да, но тогда это была машина моих родителей. А сейчас, когда эта малышка стала моей, она уже гораздо круче! - воскликнул он, вставляя ключ зажигания, а затем посмотрел на меня и начал подробно рассказывать обо всех ее функциях в мельчайших подробностях. Улыбаясь, я слушал Эдварда, глядя на его воодушевленное и взволнованное лицо. – Вот, послушай, - сказал он, включив сидишник, и из колонок сразу донесся «Битлз», - звучит здорово, правда? - спросил он, восхищаясь, словно ребенок. – Пристегнись.
Я так и сделал, а затем наклонился и поцеловал его в щеку:
- Блин, ты настолько очаровательный.
Покраснев, он закатил глаза и тронулся с места, врубив на всю громкость «I Want You», что, думаю, было слышно даже моим соседям.

- Эсме, - услышал я, как моя мать обратилась к миссис Каллен, которая тут же повернулась и направилась к нам, после чего оказалась в объятиях моей мамы, - мне так жаль, - продолжила она, поглаживая спину миссис Каллен, пока та в конце концов не отстранилась, вытирая нескончаемый поток слез со своего лица – Есть новости?
Мать Эдварда покачала головой, а затем повернулась ко мне. Не уверенный, что делать, я послал ей слабую улыбку, а затем, подражая своей маме, раскрыл для нее объятия. Она сразу обняла меня, причем гораздо сильнее, чем я ожидал. Крепко зажмурившись, я попытался придумать, что сказать, что-нибудь утешительное и успокаивающее, но все, что вертелось в моей голове, было «Я люблю его». Не совсем то, что она ожидала бы услышать, по крайней мере, не так, как я это имел в виду.
Так что я вообще ничего не сказал, а просто продолжал обнимать ее.
- Спасибо, что пришли, - сказала она, отпуская меня и смахивая с моего лица прядь, а затем заправляя ее за ухо, точно так же, как делал ее сын, когда я видел его в последний раз. - Он был бы счастлив узнать, что ты здесь.

Повернувшись, она повела нас по коридору туда, где стоял доктор Каллен с таким же усталым и измученным лицом, как у его жены. Рядом с ним стояла Элис, что еще сильнее подчеркивало ее крошечную фигурку. В ней столько много было от моего Эдварда, и хоть цвет волос у них был совершенно разный, торчали они у них одинаково во все стороны. Правда, волосы Эдварда были растрепаны, потому что они были непослушными, ну или потому, что мои пальцы ворошили их бессчетное количество раз, а Элис специально делала такую укладку, чтобы бросить вызов гравитации. Ее глаза были такого же лучисто-зеленого цвета, и она взяла от него такой же прямой нос и высокие скулы. Было почти больно смотреть на ее точеные, совершенные черты лица и видеть в ней сильное сходство с Эдвардом.

Мы снова все обменялись объятиями и взволнованными словами. Доктор Каллен дал понять, что Эдвард все еще был в операционной, потому что врачи столкнулись с некоторыми сложностями. Проглотив эти его страшные слова, я опустил взгляд в пол и, собрав всю силу воли в кулак, постарался сдержать свои эмоции. Нельзя позволить никому в этой больнице узнать, что Эдвард для меня был гораздо больше, чем мой лучший друг, и это было самой трудной вещью, которую я когда-либо делал. Мне и так было чертовски трудно это скрывать каждый день, чтобы ненароком не прикоснуться к нему в общественных местах так, как я мог сделать это наедине с ним. Это была постоянная борьба, которая настолько въелась, что уже стала частью меня.

Со временем я научился сопротивляться своим безудержным желаниям запустить пальцы в его шелковистые волосы или приласкать его щеку, когда он был напряжен, или даже просто сесть с ним слишком близко за нашим обеденным столом. Мы настолько приспособились скрывать наши отношения на публике и поддерживать статус просто друзей, что на людях я иногда даже забывал, что мы были большим друг для друга.
Но стоило ему посмотреть на меня даже в переполненном кафетерии или сидя на трибунах на стадионе во время моих соревнований по легкой атлетике, и наши глаза встречались, нельзя было спутать тот голодный блеск в его глазах со взглядом обычного лучшего друга.
Таким взглядом мог смотреть лишь твой любовник, твоя родственная душа.

Но труднее, чем даже подавлять свои желания прикоснуться к нему, будет маскировать мое беспокойство за него, которое, несомненно, окажется значительно выше всех рамок даже при таких близких, не просто дружеских отношениях, какие были у нас. Где взять сил не дать им узнать, что в той операционной сейчас была часть меня, и если он не выйдет оттуда, то… короче… в общем, и я тоже.

- Джаспер? - мама прикоснулась к моей руке, и я быстро поднял голову. - Я сказала, может, пойдем посидим в приемной?
Я слабо кивнул и последовал за всеми в комнату ожидания, заставленную неудобными пластиковыми стульями с одной коротенькой кушеткой, которая, вероятно, была еще неудобней. На стене висела плазма, а между стульями расставлено несколько столиков с журналами. Доктор Каллен закрыл за нами дверь, оградив нас от внешних звуков, но не больничных достопримечательностей, потому что окна в приемной открывали прекрасный вид на коридор.
Плюхнувшись на стул, я вытащил свой айфон и снова надел наушники. Затем нажал на кнопку и начал слушать голос Леннона, певший мне о том, что ничто не изменит мой мир.
Просто это уже случилось.
Мой мир изменился из-за одного красивого мальчика, чья жизнь теперь была в руках хирургов. Но они не знали его, для них он был всего лишь еще одним пациентом, еще одной пометкой на их ремне, опоясывающем их комплекс Бога.

Они не знали, что для меня он был всем.

Они не знали, как он фыркал, когда слишком сильно смеялся.

Они не знали, что он всегда приносил мне с работы сандвич.

Они не знали, как он напрягал свою задницу, чтобы заработать «отлично» по химии по повышенной программе.

Они не знали, что он был влюблен в мальчика, для которого был всем в этом мире.

А вне этой комнаты жизнь продолжалась, планета все так же вращалась, меняясь каждую секунду – ту каждую секунду, где Эдвард был на грани между жизнью и смертью, а люди все так же продолжали свои дела, пациенты приходили и уходили, посетители обнимали родных, а врачи отдавали распоряжения.
Я ненавидел их всех.
Я ненавидел то, как они улыбались, обнимались или выражали свою любовь, в то время как я сидел здесь и мучился вопросом, сможет ли когда-нибудь и Эдвард снова сделать что-нибудь из этого.
Глубоко вздохнув, я закрыл глаза и сосредоточился на другом коридоре за много миль отсюда.

Я захлопнул свой шкафчик, и в этот момент Эдвард словно вырос из-под земли передо мной.
- Господи, Каллен, - подпрыгнул я и покачал головой, - ты конкретно напугал меня, - и закинул на плечо свой рюкзак.
Он оглянулся и быстро подмигнул мне.
- Прости, любимый, - прошептал он, - просто хотел сказать тебе привет.
- Привет, - довольно вздохнул я.
Затем посмотрел в обе стороны по коридору и, убедившись, что он был пуст, прижал Эдварда к шкафчику и вставил ему между ног свое колено.
- Черт, - прошептал он, и тут же его голова мягко стукнулась о дверцу, поскольку мои губы накинулись на мое любимое место – чувствительный участок его шеи прямо над воротником рубашки.
Своими покусываниями я быстро добрался до мочки его уха, где долго и влажно выдохнул.
- Мне нравится, какой ты на вкус, - пробормотал я, прежде чем выпрямиться и поправить свои внезапно ставшие узкими джинсы.
Он зарычал и, обхватив меня за шею, притянул мои губы к своим для быстрого поцелуя. Это было рискованно, и мы оба знали об этом, но иногда любили вести себя отчаянно. Часть меня задавалась вопросом, не хотелось ли ему быть пойманным и тем самым вынудить нас раскрыться сейчас, вместо того чтобы ждать этого момента до хороших времен.
- Аналогично, - улыбнулся он, прервав поцелуй. - Увидимся на химии?
- Да. Береги себя, малыш.
- До скорой встречи, любимый, - ответил он, уже направляясь по коридору в свой класс и начиная бежать, когда понял, что может опоздать.
Я засмотрелся на его длинные ноги, удалявшиеся от меня по коридору, и это совсем не облегчило мою растущую эрекцию.

Эдвард был прирожденным атлетом. Его тело было стройным и мускулистым, натренированным за годы занятий спортом и плаванием в бассейне его родителей. Он довольно преуспел в баскетболе, хотя и мог это сделать практически во всем, за что бы ни взялся. Я несколько раз пытался убедить его присоединиться к нашей команде по бегу, но он настаивал, что именно баскетбол был его видом спорта. Однако, согласился начать бегать со мной каждое утро. Мы встречались у моего дома в пять и пробегали несколько миль трусцой в умеренном темпе, и его шаг легко подстраивался под мой уже довольно опытный. Как правило, мы бежали в тишине в такт с нашими вдохами, и единственным звуком были ритмичные удары наших ног. В нашем собственном мире иногда мы могли бежать трусцой так близко, что терлись друг о друга потными руками. Даже когда наши глаза смотрела прямо перед собой, мы остро осознавали друг друга и то электричество, которое гудело и окутывало нас.