2024-11-23

16

0

0

Одни говорят: мир умрёт в огне,
Другие твердят про лед.
Я страсть испытал, и кажется мне,
Огонь скорей подойдет.

Но если бы кто-нибудь мне сказал,
Что дважды нас гибель ждет,
Я бы поверил. Я ненависть знал.
Знал, как смертоносен лёд…
Роберт Фрост (перевод Д. Эйдельмана)

- Завтра приезжают мои родители.

- Правда? Здорово, – бормочу я. – Они хорошо провели время?

Сейчас суббота, вторая половина дня, и мы вдвоем вольготно устроились в моей квартире. Эдвард, лежа на полу, читает Кольриджа для занятия у Пегги, а я за письменным столом работаю над заданием по аннотированной библиографии для курса литературоведения.

- Наверное. Вчера мама прислала мне сообщение с фотографиями Парижа. Отпад, я просто обзавидовался.

- Тебе приходилось там бывать?

- Не-а. Но с удовольствием побывал бы.

Я вздыхаю, прикидывая, смогу ли когда-нибудь позволить себе поездку в Европу:
- Я тоже.

- Однажды поедем туда вместе, – уверенно заявляет он.

- Да? – спрашиваю я с улыбкой. – Ты что, экстрасенс?

- Семейная черта.

Я посмеиваюсь над ним и, покачав головой, возвращаюсь к своему занятию – мне нужно перелопатить примерно пятьдесят статей по моей теме.

После Хэллоуина мы с Эдвардом видимся почти каждый день. В основном занимаемся вместе, поскольку семестр подошел к тому периоду, когда мы оба буквально завалены работой. Остается всего пять недель занятий, а помимо выполнения обычных заданий нужно написать еще две двадцатистраничные курсовые, и я посвящаю по меньшей мере пять часов в день исследованиям и чтению.

Накануне вечером мы с Эдвардом, Анджелой и Джаспером ужинали в доме Эдварда. Он приготовил пасту и салат и извинялся за то, что некогда было сделать что-то более изысканное. Но сочетание вкусов томатного соуса и сыра Романо в его Bucatini all’Amatriciana² оказалось потрясающим. Это незамысловатое блюдо стало самым лучшим из всего, что я ела за последнее время. Эдвард отмахивался от наших комплиментов, однако я видела, какое они доставляют ему удовольствие.

Было приятно постепенно узнавать заново Анджелу и Джаспера. Судя по всему, они даже без слов очень хорошо понимают друг друга, словно давно сложившаяся пара. И мне нравится, как они ведут себя с Эдвардом, с каким энтузиазмом поддерживают любые его начинания. На мой взгляд, Джаспер относится к нему по-братски. Эдварду очень нужны такие хорошие друзья.

В какой-то момент наш разговор перешел к Эммету и Розали. Я тихо улыбалась про себя, думая о том, что моя подруга снова на свидании. Эдварду по-прежнему не так уж легко примириться с их романтическими отношениями, но он старается.

За несколько дней до ужина с Джаспером и Анджелой у нас с Розали наконец-то появилась возможность обсудить всё произошедшее с нами обеими за выходные. Она практически светилась от счастья, рассказывая мне о подробностях вечера, проведенного с Эмметом. Он оказался умным, но не подавляющим и не самоуверенным – такое облегчение после Финли. И не только это: Розали нравится простота Эммета, его чувство юмора, к тому же она выяснила, что он чертовски хорошо целуется. На прошлой неделе он ежедневно присылал ей цветы. «Розы для Роуз». А теперь её живо интересовали любые мои воспоминания о нем. Я сказала, что не замечала за ним раньше такой романтичности, но зато хорошо помню его прожорливость. Розали засмеялась – очевидно, он по-прежнему обладает этим качеством.

Я никогда еще не видела, чтобы двое настолько быстро влюбились друг в друга, и теперь надеюсь, что у них всё получится – Эммет такой хороший парень, нет причины для неудачи. И Розали заслуживает счастья.

Она жаждала услышать подробности о хэллоуинской вечеринке, и я рассказала ей довольно много, включая краткий обзор моего столкновения с Кейт.

- Я недооценивала Эдварда, – сказала Роуз, явно удивленная его реакцией. – Он действительно дорожит тобой.

- Знаю.

- Помнишь, как-то я задавала тебе вопрос о твоих чувствах к нему.

- Да.

- Ты ответила, что не знаешь.

- Рози…

- Только одно могу тебе сказать: не ошибись, Белла. Главное, не ошибись.

Эти слова Роуз снова и снова звучали в моей голове во время того ужина у Эдварда. После того, как мы поели и провели пару часов за картами и вином, я собралась уходить. Анджела предложила на следующей неделе встретиться и выпить кофе, и я согласилась, радуясь возможности пообщаться с ней наедине. Эдвард проводил меня до станции метро, но, когда поезд отошел от платформы, я вдруг почувствовала себя странно при виде оставшейся на ней одинокой фигуры.

«Не ошибись, Белла…»

- …Я просто влюбился в эту строфу. Ты только послушай, – говорит Эдвард, отрывая меня от воспоминаний.

Я поворачиваюсь в своем кресле и улыбаюсь, а он приподнимается и садится, выражение его лица становится серьезным, он начинает читать:

«Ты всякое полюбишь время года:
Когда всю землю одевает лето
В зеленый цвет. Иль реполов поет,
Присев меж комьев снега на суку
Замшелой яблони, а возле кровля
На солнце курится; когда капель
Слышна в затишье меж порывов ветра
Или мороз, обряд свершая тайный,
Ее развесит цепью тихих льдинок,
Сияющих под тихою луной».²

- «Полуночный мороз»? – спрашиваю я с улыбкой. Это одно из моих любимых стихотворений – размышление Кольриджа о своем одиноком детстве и надеждах на то, что у его новорожденного сына детство будет счастливым.

- Снова правильно. Черт возьми, да ты молодец!

- Ну, я уже выполнила задание к следующему занятию.

- Ты наверняка знала это и раньше, – отвечает он со смехом, кладя книгу на пол и снова устраиваясь полулежа.

- Ну да. Возможно, – признаюсь я, глядя, как он, сосредоточенно хмурясь, изучает страницу.

- Вот эта фраза: «…мороз, обряд свершая тайный» – великолепна, – бормочет он.

- А мне очень нравятся последние строки.

- Повторение слова «тихий». Прекрасно, – соглашается он. Быстрым движением перекатывается на спину и сцепляет пальцы на затылке.

- Видишь, – поддразниваю я, вспоминая наш разговор в баре, происходивший несколько недель назад, – у Кольриджа есть не только «Кубла-Хан».

Тот вечер в «The End» кажется сейчас таким далеким… Эдвард был для меня незнакомцем. И я плохо его понимала. Очень плохо.

- Ты права. Знаешь, иногда я жалею, что не могу быть поэтом.

- Почему не можешь?

- Писательство само тебя выбирает.

- Хорошо, тогда почему ты жалеешь?

- Потому что… у поэзии гораздо больше возможностей, чем у прозы. Хороший поэт способен обращаться одновременно ко всем чувствам… как в строчках Кольриджа, которые я процитировал. Звук, запах, вкус, прикосновение, зрительный образ… и мысль – всё в одно и то же время. Ты словно со всех сторон окружен этим мгновением. Трудно запечатлеть нечто подобное в рассказе или даже в романе.

- Но ведь в прозе такое тоже возможно, – настаиваю я. – Как насчет Пруста? Джойса?

- Да… верно. Но есть одна штука, над которой я в последнее время работаю – как передать словами чувственный опыт.

- Приведи пример.

- Ну вот, скажем, сейчас. Я лежу здесь, у тебя на полу. Чувствую спиной его твердость. Мои руки под головой. Но происходит и кое-что еще. У меня чешется пятка.

- Так почеши, – шучу я, бросая в него колпачок от ручки. Он вскользь задевает Эдварда и приземляется в паре дюймов от него.

- Смысл не в этом. Пятка чешется, и в то же самое время я чувствую под собой пол. И он пахнет.

- Спасибо, – говорю я с притворной обидой.

- Нет… от него пахнет кофе. И тобой.

Я театрально принюхиваюсь к себе:
- Я сегодня принимала душ.

- Каждому дому присущ свой особенный запах. У тебя пахнет… корицей, и свежевыстиранным бельем, и чистой водой. Старыми книгами. Входя сюда, я думаю о тебе.

- Вот как? Не замечала этого запаха, – тихо говорю я.

- Ничего удивительного – он же твой.

- О… – его слова заставляют меня покраснеть. Как Эдвард может отрицать, что он поэт?

- Угу. Так вот. Теперь вкус. У меня во рту вкус кофе со сливками, который мы недавно пили. Слегка кисловатый. Я могу перебить его мятой, – усмехается он, шаря в кармане. – И, конечно, звуки: щелканье клавиатуры, шум машин за окном. Шелест страниц, когда мы оба читаем. А еще твое мурлыканье.

- Я не мурлычу, – возражаю я, но он поворачивает ко мне голову и кивает.

- Ты даже не замечаешь, но делаешь это.

- Я не знала.

- Разумеется.

- Ладно… что еще?

- Так… зрительные образы… Конечно, они составляют значительную часть ощущений. Очень важную. Мои глаза воспринимают всю эту комнату, но сосредоточены только на двух объектах одновременно. Мы видим и всё, и ничего. Забываем о чем-то или принимаем как данность. Например, вот эта книга, – говорит он и косится вниз, наморщив лоб. – Я знаю, что она здесь, даже когда не смотрю на нее. А иногда забываю о ней.

- Что еще ты видишь?

- День на исходе… ты замечаешь – солнце начинает заглядывать в твое окно?

- Да.

- Мне вспоминается стихотворение Дикинсон³.

- «Зимний день, и свет другой…» – говорю я с улыбкой.

- Точно. Но не только… я вижу твой потолок… пару паутин вон там, Белла, – поддразнивает он.

- Ну ты! Я слишком маленького роста, чтобы достать.

- Колпачок от ручки, – продолжает он, подбирая с пола мой «метательный снаряд» и кидая мне обратно.

Я ловлю его и кладу на письменный стол.

- И ещё здесь ты.

- Я?

- Ты наполняешь собой пространство… даже если я на тебя не гляжу.

У меня перехватывает дыхание, и я смотрю вниз, на учебник, лежащий у меня на коленях.

Но Эдвард, похоже, не замечает, как действуют на меня его слова. Он продолжает:
- Когда писатель выбирает подробности – чувственные, я имею в виду, – чтобы включить их в его произведение…

- Его?

- Или ее… – соглашается он, приподнимая брови. – Цель вполне конкретная – обозначить декорации, дать читателю возможность вглядеться в персонажей… одним словом, приходится тщательно отбирать нужные детали. Нельзя переборщить.

- Иначе ты перегрузишь читателя.

- И потеряешь его… или ее… интерес.

- Правильно.

- Но мне… не знаю… хочется найти возможность отразить это все на бумаге. Множество подробностей… и мои мысли… но едва ли такое возможно. Язык слишком линейный – одно должно следовать за другим. Поэзия, на мой взгляд, самый лучший способ охватить то, о чем я говорю. Есть определенные моменты… которые нельзя потерять, – тихо говорит он.

- Но ты и есть поэт, – возражаю я. – Что ты сейчас описывал мне? Это поэзия. И твои произведения в чем-то очень поэтичны, – оставив свою работу, встаю из-за стола и сажусь на пол рядом с Эдвардом.

Он слегка улыбается и поворачивается на бок, подперев голову рукой:
- Ты правда так думаешь?

- Да. Правда. Я… всегда так считала.

Он смеется:
- Вечно забываю о том глупом рассказе, который дал тебе когда-то. Твоя похвала заставила меня гордиться собой. Ведь я боялся, что он тебе совсем не понравится.

- Он был замечательный, – шепчу я, чувствуя, как сильно начинает биться сердце.

- Я уже почти не помню его, честно говоря.

Мой взгляд устремляется к кровати, под которой находится блокнот с его детским рассказом. Я кусаю губу.
- Знаешь, пожалуй… – тихо бормочу я. Сейчас или никогда… Или я покажу ему… или нет.

- Что? – с улыбкой спрашивает Эдвард.

- Закрой глаза.

- Хмм?

- Закрой их.

Хохотнув, Эдвард выполняет мою просьбу, снова перекатываясь на спину и закрывая лицо рукой. Я замечаю, что он исподтишка подглядывает, и укоризненно восклицаю, ткнув его пальцем в бок:
- Эй! Я всё вижу!

- Извини, извини, – он убирает руку и демонстративно зажмуривается. – Теперь лучше?

- Да. Вот так и оставайся.

Опасаясь растерять всю храбрость, я на цыпочках иду к кровати, поглядывая через плечо, не жульничает ли Эдвард. Достаточно странно уже то, что я столько лет хранила его рассказ, поэтому меньше всего мне хочется показывать, где я его прячу. Но Эдвард должен узнать, какое значение имела для меня… наша дружба.

Я нащупываю коробку, вытаскиваю ее из-под кровати и осторожно снимаю крышку, а Эдвард тем временем напевает знакомую мелодию.

- «Лунный свет»?

- Ага. Как раз его ты недавно мурлыкала.

- Нет.

- Да.

Эдвард нетерпеливо притопывает ногой.

- Уже можно смотреть? – спрашивает он.

- Нет. Просто расслабься.

Я вынимаю его блокнот, потом книгу Блейка. Страницы пожелтели, подпаленные едким дымом и подбиравшимся к ним огнем. Чудо, что они вообще уцелели.

Сердцебиение набирает скорость. Я заталкиваю коробку обратно под кровать и, сжимая в руке книгу и блокнот, возвращаюсь к Эдварду. Показав их ему, я уже не смогу повернуть все вспять.

- Белла? – спрашивает Эдвард и слепо шарит рукой, пока не находит мое колено. – Что случилось?

- Мм… Ничего. Всего лишь… хочу показать тебе кое-что. Кое-что особенное. Можешь открыть глаза, только если обещаешь не иронизировать надо мной.

- Обещаю, – говорит он с улыбкой. – Никогда бы так не поступил.

- Хорошо.

Эдвард открывает глаза и смотрит на меня. Я чувствую себя слабой и неуверенной, все еще крепко прижимая к груди свои сокровища. Его взгляд опускается вниз, и я медленно показываю обложку синего блокнота. Почти мгновенно обеспокоенное любопытство на лице Эдварда сменяется потрясением. Смертельно побледнев, он торопливо садится.

- О Боже, – шепчет Эдвард. – Это то, что я думаю? – он указывает на блокнот. Берет его у меня. Потом книгу. Явно ошарашенный открывает обложку, видит свою надпись. Пальцами легко касается хрупкой выцветшей бумаги.

- Эти страницы…

- Они немного обожжены, – бормочу я.

- Но я не могу… я не… Как? – недоверчиво спрашивает он.

- Они были со мной… когда меня нашли… Мне отдали их обратно при выписке из больницы. Никто не знал, что это за книжки. Билли принял их за какие-то школьные принадлежности, – я невесело смеюсь.

- Господи, Белла…

- Это глупо, понимаю.

- Это не глупо.

- Не помню, о чем я думала. Бывают такие странные поступки, когда действуешь на автомате, – говорю я, пытаясь облечь причину в слова.

- Догадываюсь, что ты имеешь в виду, – откликается Эдвард. Рассматривая книги, он ждет продолжения.

- Я… собиралась вылезти на крышу. Но услышала… что-то. И вернулась. Ручка двери была горячей, но я все равно открыла ее.

- Моя смелая девочка, – говорит он, прикасаясь к моему лицу. Но я захвачена воспоминаниями: горящие волосы, плоть… я содрогаюсь.

- Нет. Я поступила безрассудно. Было уже слишком поздно. Ужасно. Я… видела ее.

Взгляд Эдварда вспыхивает болью, потом гневом, потом чем-то еще. Он кладет книжки и сажает меня к себе на колени. Охотно подчинившись, я зарываюсь лицом в изгиб его шеи и вдыхаю успокаивающий запах. Эдвард прав. Запах есть у каждого. Я просто не знала, чем пахну, пока он не описал это мне.

- Она пыталась спасти меня, – шепчу я.

- Господи.

- Если бы я… не…

- Она же была твоей мамой. И заботилась о тебе, невзирая ни на что. Твоей вины нет.

Я растворяюсь в нежном покачивании, чувствуя себя в объятиях Эдварда маленькой – будто снова стала ребенком. Вот только воспоминания о пылающих волосах моей матери стереть невозможно.

Эдвард слушает, а я рассказываю ему все, что помню. О том, как очнулась в больнице. О переезде в Сиэтл, а потом в Форкс. О бесчисленных операциях. Об одиночестве. О моей ручной птичке и о том, как я плакала после ее смерти. О том, каково это – снова ходить без трости. О том, что мои легкие никогда больше не будут работать нормально.

Закончив, я сижу неподвижно, ожидая неизбежных слов жалости. Но Эдвард молчит. Должно быть, он думает о моих шрамах, о том, как они выглядят. Все о них думают.

- Блэки хорошо о тебе заботились, – говорит он, прислоняясь к дивану. Я по-прежнему сижу у него на коленях.

- Да.

- Странно… я хочу ненавидеть их… но не могу. Ведь они оберегали тебя.

- Да.

Знаю, я должна встать, отпустить его, отойти. Но не могу. И не хочу.

- Должно быть, они действительно любят тебя.

- Да, – отвечаю я снова.

- Спасибо, – просто говорит он.

- За что?

- За то, что доверилась мне. Рассказала. Нелегко было… решиться на такое.

Ему это известно из собственного опыта.

- Да, нелегко, – соглашаюсь я.

- И ты хранила книжки? Столько времени?

- Это всё, что у меня осталось, – другого объяснения нет. Всё, что осталось – от моей мамы, от Элджина. От него.

- Ты взяла их с собой сюда, в Чикаго? Почему?

- Я…

- Почему, Белла? – спрашивает он тихо и серьезно.

Мысли спотыкаются среди запутанных невысказанных фраз, которые я не могу произнести вслух. Ведь я не думаю… не думаю, что…

- Белла, – шепчет он возле моей щеки.

Его тело – нечто гораздо большее, чем утешающее объятие. Я чувствую всё. То, как поддерживают мой вес его теплые бедра, как напряжены его руки, как гулко стучит сердце в его широкой груди. Такой сильный и такой хрупкий. Я страстно желаю раствориться в нем, узнать, каково это – жить в его теле.

В моей груди и повсюду вокруг меня пульсирует тихая энергия. Эдвард смотрит на меня, глаза его мерцают. Я не отвечаю ему, но выдаю свои чувства с каждым дрожащим выдохом. Его глаза. Теперь они как море – вихрем закручиваются зеленый, серый, синий с вкраплениями коричневого и золотого. Одной рукой он продолжает обнимать меня, а вторая приходит в движение. Я поворачиваю голову и закрываю глаза, а он нежно прикасается к моему лицу. Его ладонь оставляет у меня на коже обжигающий след. Она обхватывает мой подбородок… замирает у меня на щеке. Я чувствую легкие как перышко прикосновения к моим сомкнутым векам – кажется, это его губы. Как я скучаю по его губам!

Пытаюсь сосредоточиться, но не могу разобраться в мешанине мыслей. Пальцы Эдварда зарываются в мои волосы, нежно пробегают по затылку. Я не должна позволять этого и все-таки не в силах остановить его. Мне еще кажется, что я способна сохранить безопасную дистанцию, пока не смотрю ему в глаза. Но меня губит грохочущее сердцебиение под моим ухом.

Он снова шепчет мое имя, и я не удерживаюсь. Смотрю. И это слишком… эти глаза-море. В них можно утонуть, и я тону – с радостью. Эдвард осторожно снимает слезу с моей щеки, втирает ее в свою ладонь, а потом большим пальцем проводит по моим губам.
- Видишь? Этот момент. Это, – говорит он, повторяя движение. И прикасается губами к тому месту на ладони, где высохла моя слеза, и к пальцу, который касался моих губ.
А я отчетливо понимаю: моя последняя мысль перед смертью будет о нем.

- Я отдал бы всё на свете… за возможность поцеловать тебя сейчас, – хрипло говорит он.

- Эдвард, я… – у меня не хватает слов. Возможно ли, что я… нужна ему… теперь? Или это только воспоминание о девочке, которой я была когда-то?

- Шшш, я знаю, – бормочет он, прикладывая палец к моему рту, чтобы заставить меня замолчать. Нет, не может быть... и думать нечего… Он снова гладит меня по волосам, так нежно. Я закрываю глаза и наклоняюсь к его руке. Позволяю этой опасной мечте завладеть мной.

- Знаешь ли ты, что ты значишь для меня, Белла? – шепчет он.
Я качаю головой – глупо, бессмысленно.

- Ты для меня всё, – он зарывается лицом в мои волосы и вдыхает. Я чувствую его губы у себя на виске, и нет ничего приятнее этого.

И вдруг… Подает голос мой телефон, возвращая меня в реальную жизнь. Субботний звонок Джейкоба.

Отпрянув, поднимаю глаза на Эдварда, и он тут же роняет руку. Я встаю с его коленей, суетливо отыскиваю свой мобильный на письменном столе, а чувство вины уже скручивает спазмом желудок.

Да, это Джейкоб. Я не могу выдержать взгляд Эдварда и отворачиваюсь, поднося к уху телефон.
- Алло? – говорю я, не в силах справиться с нервной дрожью.

- Изабелла? Алло? – на линии какие-то посторонние шумы… треск. Голос Джейкоба звучит искаженно.

- Да, Джейк, это я. Где ты? Тебя плохо слышно…

- Изабелла?

- Джейк?

Помехи стихают, и я наконец слышу его:
- Господи, я… ты нужна мне сейчас, Изабелла. – Сколько раз я разговаривала с ним по телефону, но его голос никогда еще не был таким… отчаянным. Похоже, что-то не так.

- Что случилось? – встревоженно спрашиваю я, еще чувствуя тепло Эдварда.

- Просто… я не знаю. Я всё думаю о том, как плохо здесь без тебя. Даже не знаю, кто я теперь. И я… мне нужно, чтобы ты вернулась, Изабелла. Сюда, в Форкс. Твое место здесь, наше с тобой место…

- Джейкоб… – сердце бьется словно прямо у меня в ушах и сквозь его гулкие удары я слышу, как Эдвард позади меня шелестит бумагами. Голос Джейка. Слишком много звуков.

- Просто выслушай меня, хорошо? Думаю, лучше будет, если не я переберусь в Чикаго, а ты вернешься сюда, когда пройдешь этот курс. Писать диссертацию можно и дома.

Слушая его, я теряюсь – слова кажутся такими неправильными. Мне нравится Чикаго. Я не хочу заканчивать аспирантуру в Форксе. Не хочу переезжать обратно. Но его голос…

- Джейкоб, – говорю я как можно тише, чтобы Эдвард не услышал. – Я не могу обсуждать это сейчас. Пожалуйста?

Он бормочет что-то еще минуту или две, однако я способна думать только об Эдварде.

- Хорошо. Хорошо. Я знаю… Я немного забегаю вперед. Но это всего лишь идея. Наверное, нам следует обдумать ее. Ну, знаешь, после свадьбы.

Свадьба. До сих пор все мысли о нашем браке оставались туманными – как о неясной перспективе, которая маячила в отдаленном будущем. Но до лета осталось не так уж много времени. Июль. Восемь месяцев. Я представила себе это… Белое платье. Джейкоб в смокинге. Торт и танцы. Клятва хранить ему верность всю оставшуюся жизнь, а я уже не верна в глубине души. Не верна, потому что… люблю другого.

Какая я глупая.

Ведь я всегда любила другого. Эдварда. «Да, – шепчет внутренний голос, – ты дура, если могла отрицать свою любовь к нему».

Я думаю о последних неделях… как умудрялась ничего не осознавать до этого момента?

- Джейкоб. Я… мне надо идти, – говорю я, пытаясь овладеть своим голосом, но чувствую подступающую дурноту.

- Ладно. Понимаю, вся в работе, – пытается шутить он.

- Да, – хрипло отвечаю я. – Извини… – мне за столько всего ещё нужно просить прощения.

- Я люблю тебя, детка. Скучаю по тебе.

- Я тоже скучаю, – шепчу я, потому что отчасти это правда, мне не хватает моего друга. Того, кому я могла доверять, с кем чувствовала себя когда-то легко и свободно. Но это не вся правда. Я могу жить без Джейкоба. Я уже живу без него.

А без Эдварда я не жила никогда. И даже сейчас, когда он здесь, со мной, я так сильно скучаю по нему, что сердце просто не вмещает этой тоски. Оно раздувается, вырывается из груди, заполняет собой всю комнату… настолько ощутимо, что я почти вижу это.

Джейкоб всё еще говорит:
- …Так что на следующей неделе я буду занят. Но всё равно постараюсь звонить тебе в обед.

- Ладно. Хорошо, – фальшивая бодрость моих слов пустым эхом отдается в ушах. Это не я. За меня говорит кто-то другой. Я лгунья.

- Кстати, отец передает тебе привет. Он сейчас смотрит игру, поэтому не может разговаривать.

- От меня ему тоже привет, – шепчу я.

- Передам.

- Пока, Джейкоб.

- Пока, солнышко.

Я закрываю телефон и кладу его на письменный стол. В комнате неестественно тихо. Медленно, очень медленно я поворачиваюсь.

В квартире пусто.

- Эдвард? – зову я. Нет ответа. Дверь в ванную открыта. На кухне его тоже нет.

Он ушел.

Мое сердце перестает биться.

---

1 Отрывок из стихотворения С.Т.Кольриджа «Полуночный мороз» (перевод М.Лозинского)

2 Букатини (итал. Bucatini) — толстые итальянские спагетти с отверстием, проходящим по центру изделия. Название происходит от итальянского: Буко, то есть «дыра», а Букато означает «пронзили». Аматричана (итал. l'amatriciana, римский диалект matriciana) — итальянский соус, основными компонентами которого являются свиная щековина гуанчиале, сыр пекорино и помидоры.

3 Эмили Дикинсон (англ. Emily Elizabeth Dickinson; 1830 – 1886) – американская поэтесса. Белла цитирует ее стихотворение «Зимнее солнце».