Связка писем лежит на полу возле кровати Билли, едва видная из-под свалившихся во время его падения простыней. Я наклоняюсь и подбираю ее, пораженная почерком на конвертах. Моим. С первого взгляда ясно, что они не вскрыты. Эдвард молча стоит рядом со мной, слегка придерживая меня за поясницу.
– Изабелла? – говорит Джейкоб, выглядывая из-за открытой дверцы шкафа. – Вот.
Он подает мне еще одну пачку писем – от Эдварда и Элис. Старательно выведенные адреса вызывают у меня короткий приступ любви и боли.
Всего здесь примерно семьдесят конвертов. Бумага на ощупь кажется хрупкой, но тяжелой – отягощенной ложью и несправедливостью прошлого.
Эдвард, вздохнув, забирает у меня первую связку.
– Как много.
Я молчу, чувствуя, горячий комок в горле. Хотя какая-то часть меня жаждет разорвать конверты и наконец-то прочитать слова, которые столько лет скрывали от меня, другая часть боится. Я уже почти не помню, о чем были мои послания, но знаю, что в них хватает горечи, особенно в последних. А письма Эдварда, наверное, дадут много пищи для размышлений… нет, лучше потом.
– Ну ладно, – нарушает повисшее в комнате молчание Джейкоб.
– Думаю, нам пора уходить, – тихо отвечаю я.
Эдвард механически кивает, всё еще не отводя взгляда от моих писем, которые сжимает в руках.
Я прикасаюсь к его плечу, и он поднимает голову, оторвавшись от созерцания.
– Эдвард, – говорю я, поворачиваясь к нему, – я хочу попрощаться с Джейкобом. Можешь подождать меня в машине?
Его взгляд ненадолго задерживается на моей пачке конвертов – это письма от него и Элис.
– Конечно.
Джейкоб выходит из отцовской спальни, и мы следуем за ним по коридору к парадной двери. По пути я разглядываю висящие на стене фотографии и на пару секунд останавливаюсь перед одной из них – той, где Чарли и Билли запечатлены вместе. Я всегда любила этот снимок и сейчас стараюсь насмотреться напоследок.
Здесь так много воспоминаний. Билли всегда относился ко мне как к родной. Никогда этого не забуду.
Проходя мимо знакомых комнат, я молча прощаюсь с ними.
В прихожей Эдвард протягивает руку, и Джейкоб принимает ее. Рукопожатие короткое, но крепкое.
– Спасибо за то, что ты всегда поддерживал Беллу, – говорит Эдвард. – Боюсь, у меня было о тебе превратное мнение.
– Ну да… у меня, наверное, тоже, – в словах Джейкоба слышен оттенок неприязни, но в целом тон скорее удивленный. Мы все ошибались друг в друге в том или ином смысле.
Эдвард снова сует руки в карманы и неловко переминается с ноги на ногу:
– Тебя можно понять.
Джейкоб кивает.
– Позаботься о ней.
– Обязательно.
Я передаю письма Эдварду, а он слегка сжимает мои пальцы, прежде чем уйти.
– Джейкоб, – говорю я тихо, когда мы остаемся одни. – Прости меня, пожалуйста, за то, как я поступила с тобой. Следовало быть честной с самого начала. Я сожалею, что причинила тебе боль.
Он кивает и тяжело сглатывает, на секунду отведя взгляд.
– Я пока не готов обсуждать это.
– Понимаю.
Наконец он смотрит мне в глаза:
– Но я не хочу совсем потерять тебя. Не могу представить, что тебя не будет… в моей жизни.
– Я тоже не хочу. Совершенно.
– Мне жаль, что отец разлучил тебя с твоими друзьями. Это было неправильно. Мне казалось, что ты им больше не нужна, поэтому я считал необходимым защищать тебя. Но стал всего лишь… жалкой заменой.
– Нет, неправда, – говорю я, качая головой. – Прошу тебя, не надо так думать.
Но, даже протестуя, я с отвращением осознаю, насколько Джейкоб близок к истине. Он всегда был для меня вторым, а это несправедливо. Пора начинать отвечать за свои поступки.
Он вздыхает и бормочет что-то почти неслышное.
– Господи, Джейкоб, прости. Но, пожалуйста, поверь: мои чувства к тебе настоящие. Ты мой друг, и я люблю тебя. Ты достоин большего, чем быть вторым после кого-то.
– Это не только твоя вина. Я всегда понимал, как обстоят дела. Просто тешил себя иллюзиями… Ладно. Теперь всё в прошлом.
– Попрощаешься с Билли за меня?
– Конечно, – говорит он, склоняя голову к плечу, словно пытаясь запомнить меня получше.
– Береги его.
Мы обнимаемся – снова как старые друзья. Надеюсь, у него всё получится с Леа. Только бы она поняла, какой он отличный парень.
– И ты береги себя, – он отстраняется, голос его звучит хрипло. Очевидно, он изо всех сил старается не поддаться эмоциям.
Осталось сделать только одно. Я достаю из кармана простое золотое кольцо и кладу на загрубевшую ладонь Джейкоба:
– Прости, я никогда не была его достойна.
Джейкоб сжимает это скромное ювелирное изделие большим и указательным пальцами, глядя на него с болезненным сожалением. Потом торопливо сует в карман и ненатурально улыбается:
– До свиданья.
~QF~
Молчаливо-задумчивый Эдвард ждет меня в арендованном автомобиле с работающим двигателем. Я собираю письма с пассажирского сиденья и, забравшись внутрь, захлопываю дверцу. Мы отъезжаем, и я наблюдаю, как отдаляется и исчезает из виду маленький дом под соснами. От конвертов, лежащих у меня на коленях, исходит затхлый запах, постепенно наполняя собой воздух салона.
– Что будем с ними делать? – наконец нарушаю я молчание, когда машина выезжает на главное шоссе, по которому нам предстоит вернуться в отель, где мы проведем последнюю ночь перед отлетом.
Взгляд Эдварда неподвижен:
– Честно говоря, не знаю.
– Может быть, имеет смысл просто отложить их на время… подумать об этом?
– Неплохая мысль, по-моему, – отвечает он с явным облегчением.
– Мне кажется, сегодня было уже достаточно переживаний.
– Их было достаточно все прошедшие годы, – попытка пошутить не удается из-за слишком печального тона.
– Согласна.
Мы снова молчим.
– Но знаешь что?
– Что? – он удивленно оборачивается ко мне, прежде чем снова вернуть всё внимание дороге.
– Такое ощущение… что всё закончилось. Мы свободны. То есть ничто не стоит теперь у нас на пути, понимаешь?
Эдвард улыбается, но глаза его почему-то остаются грустными. А ведь, казалось бы, ему полагается выглядеть счастливым - я больше не помолвлена. Возможно, он чувствует себя виноватым из-за того, что его мнение о Джейкобе оказалось неправильным? Или всё еще размышляет о рассказе Билли? Бесспорно, я пока не в состоянии слишком глубоко вдумываться в эти откровения и задаюсь вопросом, не лучше ли обсудить их с кем-то беспристрастным… например, с психотерапевтом. Хотя в прошлом мое общение с такими специалистами не принесло положительных результатов, но тогда меня никак нельзя было назвать пациенткой, легко идущей на контакт. А теперь я сомневаюсь в своей способности самостоятельно разобраться с царящим в голове хаосом.
Пожалуй, вернувшись в Чикаго, следует расспросить Розали о консультанте, которого она посещает. Ведь в худшем случае всё сведется к паре неудачных сеансов.
В нашем номере в «Приюте» я сразу же убираю письма в дорожную сумку, а потом падаю без сил на ужасный комковатый матрац.
Эдвард ложится рядом и, взяв меня за руку, поглаживает пальцем ладонь. Это щекотно, но приятно и успокаивает после такого дня. Я прижимаюсь к Эдварду и вздыхаю, когда он обнимает меня.
– Белла… если ты хочешь поговорить о своей маме, я готов, хорошо?
– Хорошо, – отвечаю я, не испытывая желания обсуждать эту тему сейчас, но благодарная за поддержку. – Спасибо тебе.
Он целует меня в макушку:
– Я люблю тебя.
Последнюю ночь в Форксе я сплю крепко, без сновидений.
На следующий день Эдвард ведет себя замкнуто – и пока мы собираемся в отеле, и за рулем по дороге в Порт-Анджелес он очень молчалив, а во время полета постоянно пишет. Я пытаюсь занять себя, дочитывая то, что задала нам Пегги, но мой взгляд, как намагниченный, то и дело устремляется к блокноту Эдварда. Разумеется, это не остается незамеченным, и с легкой извиняющейся улыбкой он прикрывает от меня свою работу. Я снова пытаюсь сосредоточиться на чтении, стыдясь собственного любопытства и жалея, что Джудит Батлер** интересует меня в настоящий момент гораздо меньше, чем торопливые каракули Эдварда.
И всё же я вскоре обнаруживаю, что отвлеклась, задумавшись об инициалах «ЭИР». Элейн. Бабушка моей мамы – единственная, кто поддержал ее решение уйти из дома и выйти замуж за Чарли. Какое имя может скрываться за буквой «И»? Знала ли она о насилии? А вдруг она еще жива? Поскольку мама родила меня в очень юном возрасте, это вполне возможно, но в таком случае я, вероятно, должна была хотя бы слышать о своей прабабушке? Рене разорвала все связи со своими родственниками, но эта женщина явно что-то значила для нее, иначе мама не стала бы хранить в шкатулке с сокровищами тот красивый чайничек.
Я решаю, что хочу узнать побольше только о прабабушке. И была бы счастлива не получать больше никаких напоминаний о родителях Рене.
~QF~
Успев соскучиться по учебе, я воспринимаю занятие у Пегги во вторник как желанное возвращение к обычной жизни. Когда мы с Эдвардом входим вместе в аудиторию за пять минут до начала, Розали вскакивает и обнимает меня:
– О Господи! Я так рада тебя видеть!
– Я тоже, Роуз, – говорю я, отвечая на ее объятия. – Как хорошо оказаться здесь снова!
– Как прошло? – интересуется она, снова опускаясь на свое место и похлопывая ладонью по сиденью соседнего стула. Эдвард садится с другой стороны от меня и тут же склоняется над книгой – он не успел прочитать все необходимые сегодня произведения. Оглядевшись, вижу, что, кроме меня, Роуз и Эдварда, в комнате всего двое слушателей, которые к тому же не обращают на нас никакого внимания.
– Это было… безумие. Настоящее безумие.
– Ты выжила?
– Чудом.
Эдвард ворчит что-то сзади меня, явно подслушивая. Я толкаю его в бок, и Роуз улыбается:
– Письма были у твоего опекуна?
Я медленно киваю, не зная, что сказать. Мы всё еще не решили, как поступим с ними.
– И?
– Хм… Я не… – К счастью, именно в этот момент влетает Пегги вместе с Рю, Райли и Элисон. Вскоре все в сборе, а аудитория наполняется голосами наших одногруппников, расспрашивающих друг друга о недавнем Дне Благодарения. Я закатываю глаза, подумав о том, что они сказали бы, если бы узнали, как провели праздник мы с Эдвардом. В ответ на вежливый вопрос Рю я просто улыбаюсь: – Хорошо.
Ха.
Пегги объявляет о начале урока, и я откидываюсь на спинку стула, с усмешкой наблюдая за поднявшим голову Эдвардом. Он уже несколько дней не брился и довольно сильно зарос. Моё любимое состояние.
Этого дня я ждала весь семестр – мы обсуждаем Уильяма Блейка. Мэрджори Элмс и парень, которого я плохо знаю, умело руководят дискуссией на первой половине занятия, сосредоточившись на самых простых стихах – «Песнях Невинности и Опыта».
В детстве я считала, что понимаю эти стихотворения. Я любила их – ведь именно они были в подаренной Эдвардом книге с яркими иллюстрациями. Но становясь старше и приобретая собственный жизненный опыт, я пришла к пониманию глубины, присущей даже самым, на первый взгляд, незамысловатым строфам.
Блейк жил во времена строгих нравственных норм, основанных на религии, но, хотя и сам был верующим, ненавидел лицемерие набожных людей, которые поворачивались спиной к страданиям бедных, наживались на порабощении остальных. «Песни Невинности и Опыта» написаны просто, но содержат великие истины.
Пока все присутствующие по очереди анализируют «Сад Любви», я читаю это стихотворение снова, не особенно вслушиваясь в то, что они говорят.
Я однажды пошел в Сад Любви -
Я глядел и не верил глазам:
На лугу, где играл столько раз,
Посредине поставили Храм.
Были двери его на замке –
Прочитал я над ними: "Не смей!"
И тогда заглянул в Сад Любви
Посмотреть на цветы юных дней.
Но увидел могилы кругом
И надгробия вместо цветов…
И священники с пеньем моим наслажденьям
Из вервий терновых крепили оковы.***
Мне не удается удержаться от толкования этих строк в свете только что пережитого. Из глубокой задумчивости меня возвращает в реальность голос Пегги:
– Изабелла, мы тебя сегодня еще не слышали. Хочешь что-нибудь добавить?
Я покашливаю, сердце колотится, как всегда бывает, когда меня вызывают. Залившись нервным румянцем, я пытаюсь собраться с мыслями.
– Хм. Что ж, полагаю, это стихотворение иносказательно повествует о разрушении естественной наивности. Заметьте, и в заглавии, и в тексте слова «Сад Любви» начинаются с прописных букв, явно символизируя Эдем. Рассказчик вспоминает идиллический Сад, где он часто играл в детстве. Но теперь над всем доминирует Храм – мрачное создание рук человеческих, не имеющее ничего общего с природной средой… – я умолкаю, не уверенная в том, что говорю понятно.
Пегги кивает:
– Продолжай.
– Блейк являлся противником подчиняюще-авторитарного воспитания детей, с помощью которого взрослые добивались от них хорошего поведения. Он считал светское и духовное образование своего времени весьма разрушительным, и здесь доносит свою мысль аллегорически: тому, что когда-то было свободным цветущим садом, противопоставлены закрытые ворота Храма с запрещающей надписью «Не смей». Этот художественный образ выражает основную идею: вместо цветов теперь надгробия. Связывание «терновыми вервиями» служит метафорой репрессивного воспитания.
Иллюстрация, сделанная Блейком к этому стихотворению, тоже очень важна, – говорю я, указывая на книгу. Поэт всегда дополнял свои строфы акварельными рисунками, и они имеют большое значение для понимания его произведений.
Переведя дыхание, я продолжаю:
– Три коленопреклоненные фигуры молящихся… одна из них несомненно священник, а остальные двое – дети. Позы напряжены, лица опущены, верно? Символическое изображение контроля, под которым церковь держит их врожденную склонность к играм.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – вступает в диалог Марджори. – Но как без религии можем мы научиться нравственности?
– Блейк настаивал на праве каждого делать то, что ему хочется, – со смехом добавляет Райли. – Это круто.
Я сердито вздыхаю, но Эдвард осторожно кладет ладонь мне на колено, и я продолжаю:
– Нет, он подразумевал совсем другое. По-моему, Блейк пытался сказать, что мы рождаемся свободными и по определению хорошими. С Богом в душе… а играть в саду – наше предназначение. Поэт критиковал использование организованной религии для подавления людей и ограничения природной свободы. Не в этом, по его мнению, заключается божественный замысел.
К моменту, когда я заканчиваю говорить, мое сердце бьется так громко, что его, похоже, слышат все присутствующие.
В аудитории на секунду-другую воцаряется молчание, а потом Пегги улыбается и кивает. Я понимаю, что она довольна, и дышать становится немного легче.
– Хорошо сказано, Изабелла, – говорит она. – Блейк действительно считал, что институционально оформленная религия скорее отвергает жизнь, чем утверждает.
– Я согласна с Изабеллой, – поддерживает и Розали. – Через весь этот стихотворный цикл красной нитью проходит мысль о том, что дети усваивают искаженное мировоззрение церкви и государства…
Она излагает свои соображения, а мое сердце понемногу унимается. Я сержусь на себя за то, что даже теперь так сильно нервничаю из-за необходимости выступать перед аудиторией, но старые привычки неистребимы.
– Ты потрясающая, – шепчет мне на ухо Эдвард, и я вдруг осознаю, как мне не хватает разговоров с ним. Он слишком молчалив с тех пор, как мы приехали из Форкса.
Интересно, навело ли и его это стихотворение на воспоминания о Билли.
После занятия у Эдварда какие-то дела, поэтому я иду домой с Розали и по дороге рассказываю ей всё, что мне кажется допустимым. Я чувствую острую потребность защитить прошлое мамы, вследствие чего умалчиваю о некоторых подробностях. Подругу особенно впечатляет, как держался Джейкоб во всей этой ситуации – и я признаюсь, до чего же мне стыдно за нанесенную ему обиду. Если бы у меня был шанс вернуться на несколько недель назад, я повела бы себя совсем, совсем иначе. Теперь я знаю, что он не заслужил ни капли тех страданий, которые я ему невольно причинила.
– Нельзя бесконечно заниматься самобичеванием из-за каждого допущенного промаха, Белла, – заявляет Роуз, когда мы собираемся расстаться возле моего дома. Она моя подруга – ей полагается пытаться облегчить мне муки совести, но никакие слова не изменят того, что я сделала.
– Всё это время я считала себя обманутой и преданной, поэтому и была уверена в своем праве поступать так, как поступала...
Она грустно улыбается:
– Ты хочешь сказать, что Эдвард был ошибкой?
– Нет. Эдвард не ошибка. Просто следовало изначально быть честной с Джейкобом. А теперь необходимо отвечать за собственные поступки.
– Ну что ж, ты всего лишь человек. Впредь будешь умнее, правильно? Честность – всегда лучший путь.
Я усмехаюсь над иронией ее утверждения. Ведь я должна была знать это лучше, чем кто-либо другой.
– Похоже, тебе наконец удалось привести мысли в порядок.
– Ха! Расскажи это моему психотерапевту. Но нет… на самом деле это здорово помогает. Даже сама возможность поговорить с кем-то, кто не знает меня лично и может беспристрастно указать на заблуждения, – она смеется, рассеянно поправляя синий шарф.
– Так ты порекомендовала бы своего консультанта? – спрашиваю я с нескрываемым интересом.
– Несомненно. Шивон потрясающая. Я пришлю тебе ее контактную информацию.
– Спасибо, Розали.
– Обращайся, детка.
Эдвард возвращается в мою квартиру поздно и ещё более угрюмым, чем раньше. Он сбрасывает с ног кроссовки и ставит рюкзак на пол.
– Привет, – говорю я со своего места за письменным столом. Я провела всю вторую половину дня, заново старательно вникая в своё исследование для итоговой работы.
– Привет, – откликается он и сразу сворачивает на кухню. Я чувствую где-то под ложечкой мучительное беспокойство. Что-то тревожит его, однако он ничего мне не рассказывает. Знаю, мне следует быть терпеливой и позволить ему добровольно поделиться со мной или разобраться со своими проблемами самостоятельно, но перепады его настроения не ослабевают и это начинает сводить меня с ума. Конечно, мы приехали из Форкса всего сутки назад, и тем не менее.
– Ты готовила? – спрашивает Эдвард, появляясь в комнате с тарелкой пасты, которую я оставила для него в холодильнике.
– Да. Я ждала тебя раньше.
– Извини, – тихо говорит он. – У меня были дела.
– Какие? – небрежно интересуюсь я.
Он яростно работает челюстями, уничтожая холодные макароны. Я не предлагаю разогреть их, поскольку ему явно всё равно.
– Просто дела.
– Просто дела? – переспрашиваю я, раздраженно закатывая глаза. – Здорово. Звучит забавно.
– Белла… – останавливает он меня, садясь на пол и вытягивая ноги.
– Отлично. Не рассказывай, – запальчиво отвечаю я, не в силах скрыть обиду. Не знаю, как справиться с этим отстраненным Эдвардом, ведь в последнее время он был со мной таким открытым. Внезапно кажется, что наши отношения идут на спад, и мне это совсем не нравится. Я возвращаюсь к работе и пытаюсь сосредоточиться, а он ходит по моей квартире, такой родной и одновременно незнакомый.
~QF~
Пламя слишком жаркое, но я не выпускаю книжки. Если я их уроню, они превратятся в пепел, и я тоже. Я защищающим жестом прижимаю их к груди. Но где же мама?
Ее здесь нет. Она спаслась.
– Мама? Теплые прикосновения на моей шее, на талии. Я медленно выплываю из сна, чувствуя, как Эдвард настойчиво стаскивает с меня тонкие пижамные брюки.
– Ты нужна мне, – стонет он, прикусывая кожу над ключицей. – Пожалуйста.
– Эдвард? – я всё еще не могу побороть сон. Его эрекция прижата к моим бедрам, и внезапно мне хочется обхватить ее рукой. Но тут я вспоминаю, что сержусь на него.
Я собираюсь отвернуться, но он снова притягивает меня к себе. Несмотря на раздражение, я невольно начинаю поддаваться растущему внутри меня желанию, чувствуя движения Эдварда рядом со мной.
– Извини. Прости меня, – выдыхает он возле моего уха.
– Что с тобой творится? – спрашиваю я. – Сегодня ты был таким странным.
– Прости. Я расскажу. Только вначале дай мне это, – говорит он. Я резко вдыхаю, ощутив его ладонь уже у себя между бедер. С моих губ срывается тихое восклицание, которому полагалось бы быть протестующим. Но как можно сохранить ясность мыслей, когда он так прикасается ко мне? Когда я так сильно хочу его?
– Ты нужна мне, – повторяет он. – Не отказывай мне, пожалуйста.
Я продолжаю выгибаться под его ладонью, а он свободной рукой обхватывает мою грудь, нежно пощипывает сосок. Лихорадочно целует меня, и наши языки встречаются. Не успеваю я опомниться, как Эдвард окончательно освобождает меня от пижамы и располагается между моих разведенных коленей, прижимаясь к самому входу. Он толкается внутрь, и я чувствую – и знаю, – что он не использует презерватив. Можно остановить его, но я не хочу… мне необходимо ощущать его так – чтобы ничто нас не разделяло, чтобы меня наполняла только его теплая плоть. Я издаю стон и обнимаю его талию ногами, притягиваю его ближе, позволяю проникнуть глубже. Словно со стороны слышу собственный гортанный стон, а Эдвард врывается в меня, потом еще раз, еще…
– О Боже. Так чертовски… о Боже… – его движения ускоряются, он прижимает к себе мои бедра и буквально вдавливает меня в матрац. Никогда еще Эдвард до такой степени не терял самоконтроль, но его исступление вызывает отклик и во мне. Я приподнимаюсь, извиваюсь под ним, словно подстегивая его, хотя такое поведение трудно назвать разумным, но сейчас мне всё равно. Через пару дней у меня должны начаться месячные, так что это безопасно. Наверное. Возможно.
Его ладони скользят под меня, он шепчет что-то восторженно-неразборчивое. Я вскрикиваю, когда он задевает внутри меня какое-то местечко, о существовании которого я прежде даже не подозревала. Эдвард касается его снова и снова, не сдерживая страстных стонов. Я наполнена им до предела, но каждый раз, как он выходит, ощущаю и в теле, и в душе томительную пустоту.
– Нам… мне не следует так делать, – тяжело выдыхает он рядом с моим ртом. – Но я не могу остановиться.
– Не останавливайся, – прошу я, впиваясь пальцами в его поясницу. – Пожалуйста!
– С тобой так хорошо. Я… – он часто дышит, с нас сваливается покрывало. Я догадываюсь, что он уже очень близок к разрядке, гораздо ближе, чем я. Он поднимает мою ногу и привстает на колени, а толчки становятся всё более беспорядочными. Я отчаянно цепляюсь за него, подгоняя собственный оргазм, но не успеваю.
– Черт… – рычит он, быстро отстраняясь. Я сразу же болезненно реагирую на его отсутствие, мое тело не желает успокаиваться, и ощущения только усиливаются, когда его горячая влага изливается мне на живот.
Эдвард со вздохом падает рядом со мной.
– Ты не кончила? – спрашивает он хрипло.
Я предпочитаю ответить честно:
– Нет.
– Ох, малышка…
И, раньше, чем я успеваю запротестовать или хотя бы предугадать его намерения, он уже склоняется над моими бедрами, а его рот накрывает мою влажную изнывающую плоть. Я со стоном выгибаюсь на кровати, пока он дразняще ласкает меня пальцами и языком, возвращая к краю. Моментально позабыв о приличиях, хватаю его за волосы и теснее прижимаюсь к его лицу, а потом кричу, подхваченная волной невероятно сильного наслаждения. Когда я наконец-то опускаюсь с небес на землю, задыхаясь в изнеможении, Эдвард тихонько усмехается.
– Что? – внезапно смущаясь, спрашиваю я.
– Ты такая красивая.
– О…
– Господи, Белла, – он вдруг мрачнеет. – Извини, пожалуйста. Нам не следовало так рисковать.
Теперь, когда все закончилось, я сама не понимаю, почему так легко уступила. Но даже досадуя на свою сговорчивость, стараюсь не дать Эдварду повода обвинить себя в том, что он воспользовался моей слабостью.
– Да, знаю. Но я этого хотела.
– И всё равно… черт. Прости.
– Хватит извиняться. Но мне, пожалуй, стоит перейти на таблетки.
– Наверное, это хорошая мысль, – он вздыхает и садится, явно все еще ругая себя, хотя в темноте трудно разглядеть выражение его лица. – Я принесу тебе что-нибудь вытереться.
Еще через четверть часа мы снова в постели, и мне удается убедить Эдварда не брать на себя всю вину за нашу с ним обоюдную беспечность, тем более что вероятность забеременеть в этот день цикла минимальна. Но мы оба клятвенно обещаем друг другу больше не глупить: ребенок сейчас опрокинул бы все наши планы.
– Но когда-нибудь… ты вообще хочешь детей? – тихо спрашивает он, убирая прядь волос с моего лба.
– Когда-нибудь. Да. Я имею в виду, когда я закончу аспирантуру и, надеюсь, получу постоянную работу. То есть не очень скоро. Вероятно, не меньше чем лет через десять, – к окончанию фразы я теряю уверенность, поскольку не знаю, захочет ли Эдвард ждать так долго. Вдруг он планирует обзавестись детьми раньше?
– Ничего, – успокаивает он меня. – Я не тороплюсь.
Мне вдруг становится очень приятно: мы разговариваем о наших будущих детях… Наше будущее. Дети. Я улыбаюсь, положив голову ему на грудь.
Но это напоминает мне о том отчаянии, которое бросило ко мне Эдварда среди ночи.
– Расскажешь мне, где был сегодня?
– Заходил домой.
– У тебя же были какие-то дела?
– Да. Но потом я поехал к себе… хотел позвонить родителям.
Моё любопытство растет, я приподнимаюсь в постели, чтобы лучше видеть Эдварда. Теперь, когда глаза привыкли к темноте, мне удается рассмотреть обреченное выражение его лица.
– Не позвонил?
– Не смог найти в себе достаточно храбрости, – признаётся он. – Весь день собирался с духом, решая, что сказать им, особенно отцу.
– И что надумал?
– Столько всего. Знаешь, я ведь всё еще чертовски зол на них. Но я их не ненавижу. И не хочу, чтобы им так казалось… я имею в виду, если с ними что-то случится, а они будут полагать, что…
Эдвард снова начинает волноваться, и я успокаивающе поглаживаю его по плечу, ощущая, как напряжены его мышцы.
– В общем, поэтому я тебе и не рассказал. Нелепо было сидеть там весь день с телефонной трубкой в руке… Но извини, что я вёл себя с тобой, как убогий придурок. Каким чудом ты вообще выносишь меня, не понимаю.
– Могу представить, каково тебе сейчас... Поэтому и выношу. Хотя ты действительно вёл себя как придурок. Вот у меня и возникло ощущение, словно ты что-то скрываешь от меня. И мне это совсем не нравится. Но я не считаю тебя глупым из-за того, что с тобой происходит. Доверяй мне хоть немного.
– Я доверяю. Прости.
Наклонившись, я нежно целую его в губы.
– Возможно, тебе стоит позвонить, когда их точно не будет дома, и оставить сообщение? Так они смогут узнать о твоих чувствах и одновременно понять, что тебе всё еще нужно время.
– Неплохая идея, – задумчиво откликается Эдвард.
– Видишь? Вместе мы справляемся гораздо лучше.
Он улыбается, целуя меня в ответ, его ладонь ласково обхватывает мой подбородок.
– Пока мы не закончили, есть кое-что еще. Только, пожалуйста, не сердись.
– Не буду, –отвечаю я, надеясь, что сумею сдержать обещание.
– Я не хочу, чтобы ты читала мои письма.
Его слова удивляют меня. Я снова сажусь и включаю лампу, чтобы как следует увидеть его лицо. Мы оба моргаем, привыкая к вспыхнувшему свету.
– И почему же?
Усталый взгляд его зеленых глаз встречается с моим.
– Я не всегда отдавал себе отчет в том, что писал. Вначале это были всего лишь грустные послания, где я отчаянно умолял простить меня. Потом я практически смирился с тем, что ты никогда не простишь. И сдался. Но потом заболела Элис, и я разозлился. Просто не мог поверить, что тебя не трогает не только мое раскаяние, но даже страдания твоей умирающей подруги.
Я вздыхаю, вспоминая собственный гнев.
«Мне жаль, что я вообще встретилась с тобой». – Я писал тогда много ужасного, Белла. И хорошего тоже. Сейчас, когда мы вместе, я совсем другой. Боюсь, прочитав мои письма, ты будешь всегда видеть во мне того мальчишку. Не хочу, чтобы ты воспринимала меня так.
Не знаю, что ему ответить… я даже не задумывалась о том, как эти письма могут повлиять на наши отношения. Но Эдвард прав.
– Я почти не помню содержание большинства из них. И там… Господи, я был в такой заднице!
– Ты читал их? – я начинаю понимать, в чем дело.
Он настороженно кивает:
– Несколько штук. Сегодня.
Мои глаза изумленно округляются.
– Не твои, клянусь. Я оставил их здесь. Но начал просматривать свои… и кое-что из прочитанного просто ужаснуло меня. Не хочу, чтобы ты думала так обо мне. Не хочу тебя обидеть, – горячо говорит он. – Конечно, они адресованы тебе, и решать будешь ты. Если захочешь узнать, что в них, я переживу это, – последние слова он произносит очень тихо, но я всё равно слышу в его тоне тревогу.
– Эдвард, – я быстро обнимаю его, и он удивленно охает. – Я люблю тебя. Мы вместе. Я не буду читать их, если тебя это расстроит. Они ничего не изменят между нами…
– Я так тебя люблю, Белла, – от волнения его голос звучит сдавленно. – Ты узнаешь всё, что хочешь знать. Но лучше уж от меня, чем из писем, которые мы писали, когда были несчастными и сердитыми детьми. Обманутыми детьми.
– Хорошо, – соглашаюсь я, целуя его в колючую щеку. – Договорились.
Мы довольно долго лежим в обнимку, нежно касаясь друг друга и шепотом заверяя в своих чувствах. Тревожное выражение понемногу уходит с его лица, и у меня на душе становится легче.
– А письма Элис? – тихо спрашиваю я. Одно дело согласиться не вскрывать наши с ним письма, но Элис – совсем другое. Ее нет с нами. Я ни за что не сумею отказаться от возможности прочитать ее последние слова, обращенные ко мне, даже если они наполнены горечью и злостью.
– Я тоже думал о них, – со вздохом бормочет Эдвард.
– И к чему пришел?
– Трудно сказать… наверное, я хотел бы узнать, что она тебе писала. Но это может быть тяжело.
– Нам не обязательно решать прямо сейчас. Но да, давай обсудим все позже. Когда будем готовы.
– Ладно. Ты права.
– Теперь тебе спокойнее?
– Гораздо.
– Я рада.
И я снова прижимаюсь к Эдварду, слушая негромкие удары его сердца.
~QF~
Я просыпаюсь в одиночестве, но не беспокоюсь, поскольку у Эдварда назначена ранняя встреча в кампусе. Сев в постели, быстро моргаю, с удивлением заметив, что уже одиннадцатый час.
Всё еще в пижаме, я готовлю себе завтрак, потягиваясь и чувствуя оставшуюся с ночи приятную боль, которая напоминает мне о необходимости запланировать визит к гинекологу.
Включаю компьютер и, пока он загружается, прихлебываю кофе и поглядываю в окно на улицу. Начинается прекрасный солнечный день, но очень холодно – морозные узоры на стекле вызывают у меня улыбку. Почему-то я жду наступления зимы.
Потом я замечаю на своем столе какое-то письмо.
«Белле с любовью, Э.»
Озадаченная, я открываю незапечатанный конверт и, достав из него листок бумаги, торопливо разворачиваю его. Послание датировано сегодняшним утром.
Белла,
Знаешь ли ты, в какой момент я понял, что люблю тебя?
Это случилось, когда Элис нарядила тебя в белое платье нашей мамы. Ты прибежала на первый этаж, расстроенная разговором с Элис, и я подумал, что никогда не встречал никого красивее тебя. Странно, ведь до этого дня ты была для меня всего лишь подругой моей младшей сестры. Если я ничего не путаю, платье было тебе сильно велико и опасно сползало с плеча. Я не хотел отпускать тебя из дома (или просто от меня) в таком наряде.
Мне хотелось поцеловать тебя.
Наверное, ты меня испугалась. Но самое главное, чего я не могу забыть о том моменте – твои широко раскрытые карие глаза. Я видел в них свое отражение.
Это одно из моих любимых воспоминаний о тебе.
Я вынужден уйти на несколько часов. С удовольствием разбудил бы тебя поцелуем, чтобы снова взглянуть в эти глаза, но не буду. Дам тебе отдохнуть.
Спасибо за то, что ты всё для меня.
Всегда,
Эдвард.
P.S. Пообедаем вместе? Я знаю замечательную маленькую закусочную прямо за углом… увидимся там в час? С каждым прочитанным словом я улыбаюсь всё шире, и наконец мне кажется, что мое лицо уже не может вместить эту улыбку. По-прежнему держа в руке записку Эдварда, я роюсь в столе и нахожу свой любимый бледно-желтый набор канцелярских принадлежностей.
Беру авторучку и начинаю писать.
* Пьер Тейяр де Шарден – (фр. Pierre Teilhard de Chardin; 1881 – 1955) — французский католический философ и теолог, биолог, геолог, палеонтолог, археолог, антрополог.
** Джудит Батлер (англ. Judith Butler, род. 24 февраля 1956) — американский философ, представительница постструктурализма.
*** Перевод С.Степанова
...что, можете прорекламировать свой фанфик за баллы в слайдере на главной странице фанфикшена или баннером на форуме?
0
