Жаль, конечно, что отдых закончился так рано, но если учитывать то, во что мы с Гарри его превратили, то едва ли это нам повредит. К тому же, с работой стало заметно свободнее, и все, что мне нужно теперь – держаться в курсе всех событий и два раза в неделю наведываться в редакцию. Все остальное время я занята домашними делами, друзьями и родителями.

Такое затишье сейчас очень кстати, потому что мама опять заболела. Я почти каждый день бываю у нее. Это меня радует, потому что появляется возможность забыться и притвориться хорошей девочкой.

По части притворства я просто виртуоз.

Если бы ложь была видом спорта, то мои рекорды еще долго остались бы недосягаемыми.

Виктор еще не уехал, хотя он и обещал, что покинет Британию через неделю после окончания праздника. Прошло уже две с половиной недели, а он еще здесь.

Я написала ему, что ничего не изменилось, и попросила прощения. Наверное, это было глупо и жестоко, но ведь это наша жизнь, а мы взрослые люди – кому, как не нам, знать, что иногда жизнь бывает слишком жестока? Я больше не могу себе позволить таких отношений. И даже то, что дети сейчас в школе, никак не влияет на ситуацию.

Мерлин милостивый, но ведь я же действительно ничего ему не обещала! Я же еще тогда сказала, что ничего, кроме секса, между нами не будет…

Стыдно мне, стыдно…

Я думаю об этом постоянно. Заниматься самоистязанием после каждого серьезного проступка вошло у меня в привычку еще с первого курса в школе. Подолгу анализировать свои поступки вредно, да и самокопания сами по себе обычно не приносят хорошего результата, но по-другому я боюсь, что стану бездушной тварью. Я и так уже начала в нее превращаться.

Самое страшное на данный момент то, что у меня даже нет подруги, которой можно было бы обо всем рассказать и пожаловаться на свою горькую жизнь. Никто не знал о Викторе. Я никому не рассказала, потому что боялась гласности. Как говорит мой папа – «Знают двое, знает и свинья». В нашем случае нас и так было двое – куда уже больше. Оборотная сторона конспирации, да.

Гарри сидит напротив меня и читает газету. Наконец-то и он нашел себе занятие за столом. Я пишу, а он читает. За столом тихо и уютно.

С тех пор, как мы вернулись из Ирландии, мы еще не ругались. Но есть в этой нашей тишине какая-то недосказанность, и это мне не нравится. Насколько я успела понять, мы с мужем не умеем глотать свои обиды или молчать о том, что нас беспокоит. Мы вообще не привыкли молчать. Значит, довольно скоро все невысказанное найдет выход.

- Сегодня благотворительный вечер, - бросает Гарри, отодвинув газету.

Благотворительный вечер…

Никогда не понимала сути таких мероприятий.

- Ага, - киваю я, хотя, конечно, я не знала о том, что запланирован этот дурацкий вечер добрых сердец.

- Мы должны пойти. Вдвоем.

Черт. Обязательно идти вдвоем?

- А когда это Кингсли успел запланировать благотворительное торжество? И почему нам так поздно о нем сказали?

- Сказали давно, просто я забыл тебе передать. У тебя есть платье? – Гарри окидывает меня взглядом, как будто думает, что у меня под халатом спрятано вечернее платье, которое можно сейчас разглядеть.

Забыл, да?

Я отрицательно качаю головой:

- Нет. Платья нет.

- Сходи и купи себе что-нибудь.

Он странным образом успокоился с тех пор, как вышел на работу. Раньше он приходил раздраженным и усталым, а теперь продолжает работать даже дома, в своем кабинете. Неужели преступников стало больше? Очень сомневаюсь.

- У меня есть старое платье, если влезу, надену его, - отмахиваюсь я.

Муж кивает и сворачивает газету.

- В шесть часов я зайду за тобой. Будь готова к этому времени.

- В шесть? Так рано, - недовольно бубню я.

- Все переговоры ведутся рано, а вечеринка – это уже остаточный след, так сказать. Так что часа два нам придется посидеть среди этих канцелярских умников, а потом придут твои издательские подруги и прочие… и ты сможешь танцевать и развлекаться, сколько душе угодно.

А я не хочу танцевать и развлекаться. Я сегодня хочу посидеть дома.

Вообще одичать – раз плюнуть. Я уже отвыкла от людей.

- Слушай, а обязательно нам идти вдвоем? – осторожно осведомляюсь я, так как говорить о своем нежелании идти открыто сейчас не совсем безопасно.

- Да, обязательно.

Вот черт. Но я не хочу!

- А один ты пойти не можешь?

- Нет, не могу! – Гарри неожиданно вспыхивает и резко вздыхает, пытаясь не взорваться. – Не могу, понятно?

- Понятно, понятно, только не кричи. Я же просто спросила…

- Нет, ты спрашивала не просто. Ты не хочешь идти, да? Я тоже не хочу, но надо. Нас никто не спрашивает, так что…

- Ладно, ладно. Надо так надо.

Не хватало нам еще разругаться с утра пораньше.

***

Искать братьев Фольц – не моя задача. Но и впускать в свою страну чужих авроров, чтоб они тут хозяйничали – тоже не хочется. Поэтому я уже две недели уверяю Хорста в том, что сам справлюсь, но, по-моему, ему этого недостаточно. Он торопится, хочет поскорее поймать их и посадить за решетку. У Юргена и Зигфрида послужной список такой, что даже Беллатрикс Лестрейндж, будь она жива, удавилась бы от зависти. Гремучая смесь жестоких отморозков и близнецов Уизли – вот, что из себя представляют эти Фольцы. Веселый нрав вкупе с изобретательностью и преступными импульсами нужно учиться контролировать еще в детстве, но в Германии за ними не уследили с самого начала, и теперь у всех нас появились большие проблемы.

Самое веселое сейчас то, что я даже не знаю, где они могут скрываться – они мастерски залегли на дно и даже носа из своей норки не высовывают. Хорст не рассказывает, чего они там такого натворили, что им пришлось аж из страны бежать, но, думается мне – простого взрыва правительственного учреждения тут было бы недостаточно. Допустим, наши придурки, которые опробовали новую пиротехнику на министерском кортеже, получат большой штраф и предупреждение. Все дело в том, что кортеж они подорвали случайно – они просто не знали, что по той дороге будет ехать министр. Заложили взрывчатку, спрятались подальше и нажали на красную кнопку как раз в тот момент, когда из-за угла показалась первая карета. И сами же испугались до смерти. По-человечески, их нужно было бы вообще отпустить, ведь если бы они провели свои эксперименты тихо и мирно, никто бы им и слова не сказал, но эти чертовы формальности…

Ничего, в следующий раз будут читать газеты перед тем, как развлекаться подобным образом. И вообще впредь неповадно будет баловаться с тем, что и угробить может.
Что должны были сделать немцы, что их чуть было, не заявили в магловский Европол – неизвестно.

Самое удивительное в их деле то, что они еще очень молоды. Юргена я видел еще тогда, на конкурсе молодых талантов. Это было пять лет назад, в Германии. Ему было шестнадцать лет. Зигфрид держался в стороне – ему было четырнадцать. Сейчас им двадцать один и девятнадцать соответственно. Насколько я их помню, Юрген всегда был миниатюрнее Зигфрида, хотя он и старший. И, как я понял, он и является идейным вдохновителем, а Зигфрид выступает в роли вышибалы и телохранителя. Эти ребята продали галлоны самого опасного яда, они ведут переговоры с преступниками всего мира и, скорее всего, замышляют что-то важное. Самое страшное в них то, что большинство преступлений они совершают не своими руками. Они продают свои изобретения за сходную цену, и дальше оно работает уже в чужих руках. Именно поэтому их еще никому не удавалось поймать.

Братья Фольц – сироты. Ни один из них не женат. Им терять нечего, и они ни к кому не привязаны.

Пока я просматриваю вчерашние отчеты патрульных и дежурные заметки, накопившиеся за ночь, дверь в мой кабинет открывается, и заходит Дженис. В руках у нее здоровенная стопка бумаг, но ей, видимо, мало, и она тянется в шкаф за следующей. Интересно, что это она там собирает?

- Что ты делаешь? – вышло чуть сурово, но ей не привыкать.

- Э… я собираю ненужные бумаги – зачем копить их?

Вот оно что…

Она уже укладывает стопку старых газет поверх своей кипы, но я успеваю заметить маленький клочок пергамента на самой ее верхушке прежде, чем она накрывает его газетами.

- Что это там у тебя? – я встаю с места и выхожу из-за стола.

Я не помню никаких записок. Конечно, скорее всего, на клочке записана какая-нибудь ерунда, но просто…

- Это просто так, записка.

- Твоя? Она адресована тебе? Или ты ее написала?

Она мнется и молчит. Я понимаю, что больше мне от нее ничего не добиться, и стягиваю газеты обратно, оголяя листочек.

«Мистер Поттер, у вас очаровательная жена».

Что за черт?

- Откуда это у тебя?

Молчит. Да что с ней такое?

- Я спрашиваю, откуда это?

- Так, передали.

- Кто?

- Мальчик… маленький такой. Сказал, что…

- Где ты его увидела? Он приходил прямо сюда?

- Нет. Он поймал меня на улице, в Косом переулке. Сказал, чтоб я передала это вам.

- И почему же ты не передала?

- Так это же… забыла просто. Положила в сумку и забыла. Да и не важная эта записка, что тут такого? Просто мальчишка решил…

- Что решил? Ты с ним знакома? Ты знаешь его мать или сестру?

- Нет. – Дженис испуганно оглядывает меня и пятится к двери. – Мистер Поттер, я не понимаю…

Сейчас не до объяснений, идиотка.

- Когда это было?

- Дня два-три назад.

Черт бы тебя побрал, дура!

- А точнее?

- Ну, не помню я! Где-то… примерно в том районе времени.

Я только киваю и, пока она не смылась, сдергиваю записку с верхушки стопки.

И мне надоело быть добрым дяденькой.

- И, знаешь, Дженис, - стараясь говорить тихо, оборачиваюсь к ней я. – В следующий раз, если ты еще раз решишь за меня, что важно, а что нет – я тебя уволю.

Девочка уже шмыгает – явно плачет – и скрывается за дверью.

Ничего, она не салфетки продает, раз устроилась в Аврорат, должна быть повнимательнее.
И вообще, что она себе позволяет? Забыла она…

«Мистер Поттер, у вас очаровательная жена».

Очаровательная жена.

Да уж, очаровательная.

От кого эта записка? Писали конкретно мне, значит, ошибки быть не может. Это не Крам – тот слишком спокоен. К тому же, это не его почерк. Если вспомнить, как он раздавал автографы после праздника… нет, не его почерк. К тому же, он тот еще конспиратор, как и Джинни. Да и совой он умеет пользоваться.

Кто же, кто же, кто же…

Кому есть дело до моей жены?

В Косом переулке. Мальчик.

Три дня назад я был в Косом переулке. Там, кажется, обокрали магазин детских игрушек – ничего особенного. Со мной был Макс Лэндон – хороший парень.

Черт, из-за того, что они не умеют замечать детали, приходится выезжать на все заявки самому. Благо еще боевые навыки у них хорошие. Ребята, ребята…

В магазине…

Лэндон заметил Джинни, когда она шла мимо. Он громко поздоровался с ней через разбитую витрину. Все могли это слышать. Но лицо Джинни не знает разве что иностранец, она же на всех газетах красуется, так что никого этим было не удивить…

Иностранец…

Черт!

***

Ну, вот. Теперь приходится искать это старое платье на чердаке. Стало слишком холодно, я не могу надеть то, что сшила себе три дня назад в ателье, в Косом переулке. То муслиновое – слишком легкое. Бархатное платье у меня одно.

И оно все в пыли.

Твою душу. Теперь придется чистить его, выглаживать, расправлять.

Можно сделать это с помощью палочки, но тогда есть риск пропустить что-нибудь.

Вообще-то я только что сбежала от Айрис, потому что вспомнила об этом проклятом вечере. А она могла рассказать мне так много интересного…

Околоквиддичные новости знаем только мы с ней. Ну, может, еще пара девочек. В остальном приходится работать с парнями. А о криминалистике я говорить не хочу. Даже думать не хочу. Есть у нас дома уже один, чьи мысли только и заняты криминалом.

Хотя, ее друг был очень даже интересен.

Люди с материка очень отличаются от нас. Вот, взять того же Виктора – тот совсем другой. И этот ее Майлс тоже стал совсем другим. Да, женитьба на немке изменила его до неузнаваемости. Надо будет приглядеть, чтоб никакие немки не заглядывались на моих сыновей, а то если с ними такое произойдет…

Я тащу платье на балкон, потому что в комнате после него будет столько пыли, как в сарае. Я не надевала его уже года три, надеюсь, все уже забыли, что когда-то я щеголяла в бордовом бархатном платье на, опять же, благотворительном вечере. А если помнят – и черт с ними. Не хочу никуда идти, так что все равно, как я буду выглядеть.

***

Уже половина пятого. Я стучусь домой, но никто не открывает. Что за…

Придется открывать самому. Где вообще Джинни? Куда она смылась, я же говорил ей, что зайду в шесть.

- Джинни!

Тишина. Ладно, попробуем еще раз:

- Джинни!

Опять тишина. Ясно, ее нет.

Или она ушла за платьем? В Косой переулок…

Твою мать!

- Джинни, где ты? Я уже пришел!

Говорила, что у нее платья нет, неужели ушла покупать?

- Джинни, мать твою, ты где?

Я бегу к ней в комнату, потому что мне становится дурно от одной мысли, что она одна пошла в этот чертов, долбанный переулок.

«Мистер Поттер, у вас очаровательная жена»…

В комнате ее нет. На кухне? Нет. Где еще она может быть?

Прямо у меня над головой начинает резонировать потолок, потому что кто-то топает по старым доскам чердака.

- Джинни, ты на чердаке?

Голос жены, приглушенный стенами и досками, отвечает мне:

- Нет, я уже на балконе.

Иду на балкон, стараясь не бежать.

А если…

Она стоит на балконе и машет палочкой над платьем.

Умница, догадалась не покупать ничего нового.

А что, если это…

Да нет, невозможно. Или… ладно, надеюсь, она меня простит.

Я вынимаю из кармана пузырек с водой и капаю ей на руку.

Джинни подскакивает на месте и смотрит на меня так, что мне уже смешно.

Знаю, знаю, горит ужасно. Но теперь я знаю еще и то, что ты настоящая.

- С ума сошел? – наконец выдает она и смотрит на руку.

- Ожога не будет, не волнуйся.

- Что это за фигня? – она решительно тянется к пузырьку.

Ну, нет, дорогая, это мое.

Я убираю пузырек в карман и улыбаюсь:

- Это водичка, смывающая оборотное зелье. Усовершенствованная, поэтому и кожа горит.

- Совсем уже? На меня ты это зачем капнул?

- Чтобы убедиться, что ты настоящая. И вообще, кто снял защитные чары с дома?

- Я сняла, полгода назад. Мы что – опять в состоянии войны?

Я сразу мрачнею.

- Нет, все в порядке.

Она качает головой и возвращается к платью.

- Время еще есть? – не поднимая головы, интересуется она.

- Есть, - киваю я.

- Проголодался?

- Нет.

Наблюдать за тем, как она возится, довольно мило. После трудного рабочего дня и перед нудным светским мероприятием – самое лучшее, что можно представить.

Сейчас она очень напоминает мне нашу младшую.

Платье бархатное и с пылью расстается не так-то легко. Джинни хмурится, фыркает, обиженно надувается и берет в руки щетку. Ну, точно, как Лили. Вся растрепанная. Интересно, что она сделает с волосами?

- Ты была три дня назад в Косом переулке?

Она кивает и продолжает работать щеткой. Я отхожу назад и опускаюсь на стул позади нее.

- Что ты там делала?

- А тебе зачем?

- Просто скажи, что ты там делала.

Несносный все-таки у нее характер.

- Покупала платье.

- У кого?

Она оборачивается и хмыкает:

- А у кого мы еще берем платья?

Ясно, у мадам Малкин.

- Кого-нибудь встретила у нее?

- Клиентов, которые были в очереди позади меня. Ну, и конечно, саму мадам Малкин.

- Кто-нибудь пытался с тобой заговорить?

- Да, все пытались.

Что с ней такое?

- Я серьезно спрашиваю.

- Да что с тобой такое?

Она закончила мучить свое платье и оборачивается ко мне.

Что ей ответить?

- Ничего.

- Это из-за братьев Фольц?

А с этого момента поподробнее, милая.

- Откуда ты знаешь про братьев Фольц?

Она пожимает плечами:

- Да так, просто.

Вот, женщины. Все у них «просто».

Джинни переводит взгляд на мое лицо и быстро поправляется:

- Да не кипятись ты! Друг моей подруги женился на племяннице Хорста Зи…

- Кто-кто?

- Друг Айрис женился на племяннице немецкого… короче на племяннице Хорста Зигнера. Я сегодня его видела, он сказал по секрету.

Сказал по секрету. Журналистке.

- Да никому я ничего не скажу, - уже злится Джинни. – Пропусти, мне еще в душ надо.

Я отодвигаюсь, и она проходит мимо. Сегодня мы идем на благотворительный вечер. Там будет сотня людей.

- Джинни, - я окликаю ее, пока она не скрылась за дверью ванной.

- Да?

- Не отходи далеко от меня на вечере. Точнее, вообще никуда не отходи, хорошо?

Она несколько раз хлопает глазами, но потом кивает:

- Не буду.

Сегодня так обойдемся, а завтра я пришлю к ней Робби Ричардсона. Пусть присмотрит за ней.