Ϟ
She's like the wind through my tree
She rides the night next to me
She leads me through moonlight
Only to burn me with the sun

Living without her
I'd go insane

…Сириус неожиданно для себя восторженно замер, когда в проходе появилась Лили Эванс. Он мог с уверенностью утверждать, что она никогда не была такой красивой – вроде бы простое белое платье, простые распущенные волосы… но близость счастья, которое можно было ухватить рукой, заставляли ее невероятно красиво улыбаться. Щеки чуть розовели, а в зеленых глазах была такая любовь, что у каждого человека перехватывало дыхание. Рядом шел хромающий и чуть дрожащий от волнения Грюм. Отец Лили давно умер, а этот загадочный человек за какой-то месяц стал членом всей их маленькой компании. Сириус признавался себе, что чувствует его, как отца, и его не отталкивало отсутствие глаза, носа, тактичности или прочие такие мелочи. Тем более, сейчас обычно жутковатый Грозный Глаз был удивительно красив рядом с Лили Эванс.
Сириус, будучи шафером, и стоявший за плечом Джеймса ( как всегда), осматривал зал и натолкнулся взглядом на Ремуса Люпина с сияющей улыбкой на лице и Мэри Макдональд с безмятежным взглядом. Иногда Мэри напоминала ему Мадонну – что-то было общее в чертах божества и этой простой женщины.
А дальше на тихой семейной церемонии плакали, казалось, почти все. Его Эшли размазывала слезы по щекам, а Сириус не понимал – почему они плачут? Наверное, от счастья. Никто же тогда не знал, что счастье будет совсем коротким и вскоре с громким звоном лопнет, как упавший хрустальный бокал…
– Джеймс Джонатан Поттер… – Тоненький волшебник, который несколько лет спустя будет произносить прощальные речи на похоронах многих присутствующих здесь гостей, обращался к совсем уже беспокойному Джеймсу. Речь продолжалась, но Сириус ее не слышал. Подумать только, возможно, он так же будет ждать Эшли у алтаря.
- Да. – Он не узнавал своего друга. Тот ли этот парнишка, который так настойчиво добивался внимания женщины, что стоит напротив? Парнишка, попадавший в неприятности? Парнишка с неприглаженными вихрами? Вряд ли. Слишком сильно он изменился. Его согласие было таким взрослым, уверенным, осознанным... Хотя непоседливые волосы все те же. Сириус почувствовал желание хорошенько их взлохматить, позволил себе широко улыбнуться, и внезапно заметил тихо плачущую Минерву Макгонагалл. Удивительно – женщина-кремень по-настоящему плакала.
– Лили Долорес Эванс…
И вновь прозвучало тихое «да», и двое людей, стоявших перед алтарем, с небывалой нежностью посмотрели друг на друга. Никому особо и не верилось, что этот статный мужчина – все тот же самодовольный язвительный паренек Джеймс Поттер, а эта необыкновенная женщина – вся та же стеснительная девочка Лили Эванс. Стеснительная девочка, которая его так раздражала.
– Я объявляю вас мужем и женой!
Зал на секунду встревожился громовым звуком, но это всего-навсего Хагрид сморкнулся в видавший виды носовой платок размером со скатерть. Хагрид, тоже ставший частью их семьи за считанные месяцы, Хагрид, истинный человек Дамблодора, Хагрид, их верная опора в давнем Ордене Феникса, Хагрид, пытавшийся купить яйца химер… Сириус в который раз во время церемонии подавил ухмылку.
– Жених, поцелуйте невесту.
Сириус почувствовал странное, необъяснимое, головокружительное счастье, когда его друг целовал Лили Эванс, и их сплетенные руки сияли от окружавшей их золотой волшебной ленты. Он бросился поздравлять их первым, крепко чмокая Лили в щеку и прижимая к себе будто бы оглушенного Джеймса. Где-то рядом отчаянно рыдала Эшли, цепляясь за белое платье невесты, и Артур Уизли, приехавший с семьей на свадьбу, хлопал самого Сириуса по плечу…
А потом был Гарри. Сириус и сам не мог понять, как так получилось: и года не прошло, как он сам стал крестным отцом, как у него появился непоседливый сын, точная копия Джеймса. Казалось бы, он уже взрослый, вполне представляет, откуда берутся дети, однако этот мальчонка был совсем уж неземным. В него не верилось. (И хорошо, что это чудо назвали именно так, а не иначе; Джеймс в течение пары месяцев упорно повторял, что его сын будет Максимилианом, – благо, Лили рассерженно, на правах беременной женщины, вставила свое слово). Он бесконечно улыбался, наблюдая за тем, как Гарри рассекает воздух на крошечной метле, как порабощает Джеймса, как катается на нем, будто на лошади, как тиранит его самого. Только при виде Лили этот неугомонный черт замирал, осторожно касаясь матери и прикидываясь невинным ангелом. Сириусу казалось, что его дети с Эшли будут такими же.
– Сэр, вы готовы сделать заказ?
Он несколько раз моргнул, выныривая из раздумий. Добродушный булочник, стоявший у прилавка напротив, отсалютовал ему волшебной палочкой.
– Булочки с корицей, десять штук, – не замедлил с ответом Сириус, привычно разворачиваясь (идиотский, въедливый обычай всех мракоборцев – оглядывать любое помещение и любых людей). За его спиной толпилось огромное число людей; выходные означали срочную закупку всяких вкусностей и заползание в кроличью нору. Он слышал неясный шум, как бывает всегда, когда несоизмеримое количество народу говорит – разными голосами, тембрами и о разных вещах. И внезапно сердце рванулось к горлу – он встретился взглядом с Ремусом. Друзей теперь ему приходилось видеть реже и реже, за исключением вездесущей семейки Поттеров, с остальными же он встречался от выходных одного месяца до выходных другого. Тем более, Люпин и Петтигрю находились в разных подразделениях, и работа их не сталкивала. Именно поэтому Сириус просиял, быстро взмахнул рукой, и Люпин, к недовольству многих покупателей, просочился через толпу, встав рядом с другом.
– Как ты? – спросил тот, втягивая носом воздух. Сириус знал, что выпечкой пахнет Мэри, а значит, этот аромат нравится и Лунатику. Он по той же привычке оглядел друга: штопанная-перештопанная мантия, пара седых локонов у лба, грязные, сероватые разводы на давно не мытых туфлях. Ремус выглядел неухоженно, куда хуже, чем обычно; на молодом лице появились морщинки, и даже очертания «гусиных лапок» на висках.
– Через пять минут покидаю Англию. Лучше скажи мне, почему ты выглядишь так, будто не приводил себя в порядок около месяца.
– Потому что так оно и есть. Куда ты уезжаешь – как остальные, спасаешься бегством? – засмеялся Ремус, однако глаза его оставались серьезными.
– Брось. Мы трансгрессируем с Эшли, – ответствовал Сириус, забирая с тихим «спасибо» у булочника пакет и высыпая на прилавок груду кнатов. – Решили устроить небольшой праздник. Проведем на море недельку.
– Как, даже не будешь послезавтра бегать, разодетый привидением?
– В смысле? – Сириус нахмурился, сгребая в карман сдачу.
– Хэллоуин, – Ремус пожал плечами, – так, мне… вот список. Грюм дал тебе отпуск? Что с ним случилось?
– А. Стало быть, не буду. Проваляюсь на море, – Сириус потянулся, – и вновь работа. Я клятвенно обещал Грозному Глазу, что после отдыха с любимой женщиной буду работать за семерых… Работа, работа. Чертова работа. Чем вы сейчас занимаетесь?
– Думаю, тем же, что и вы. Вам с Джимом здорово повезло, что Грозный Глаз ваш начальник. Он отличный мужик, я даже завидую. Меня бы вряд ли отпустили. Удачного отдыха.
– У него паранойя, это иногда смущает. – Сириус изобразил на своем лицу суровую гримасу и тихо прорычал, – постоянная бдительность! А вообще спасибо. Я ведь заслужил отдых. Хотел перед отъездом забежать проведать Гарри, но времени нет.
– Не Джеймса, не Лили… Гарри, – с веселой улыбкой заметил Люпин. – Ты влюблен.
– Я не виноват, что парень превосходен. Я выращу его в ловеласа и разбивателя сердец.
– Бедные девчонки его поколения. Как я им не завидую.
– О да, я заставлю его наращивать себе мускулы. И, надеюсь, зрение у него будет получше, чем у папаши. Поттеровские очки – что-то с чем-то. Он же выглядит в них, как ботаник! А на девчонок мне плевать. Гарри будет в своих отцов. И немножко в маму.
– Болтун, – укорил его Ремус. – Что-то я не замечал твоих плевков на Эшли. Беги уже. У нас еще будет время потолковать за кружечкой сливочного пива.
– Эй, ты все еще в Хогвартсе? Только огневиски! И Эшли, кстати, не такая, как все девчонки. И эта женщина весьма любит опаздывать, так что и я могу себе это позволить,– беспечно пожал плечами Сириус. – Так что... Когда встретимся?
– Вот любовь к опозданиям – это типично для женщин, так что не вешай мне лапшу на уши. Когда вернешься?
– В первых числах ноября. Что, наберем Мародеров, уломаем Лили отпустить Джеймса надраться, верно? Как в старые добрые времена. Пойдем в славный ирландский паб, не забудем Питера – у него дела появились. Все, видимо, девушку нашел. Поболтаем.
– Иди уже! – Ремус искренне засмеялся, хлопнув друга по плечу. – Да. Мы найдем время.
– Пока, суровый укоритель.
Тот ухмыльнулся, оставив прощание без ответа, а Сириус поднял воротник куртки и распахнул двери булочной. Косой переулок, казалось, продувался всеми ветрами – уж очень было холодно. Эта осень вообще встречала людей промозглой и непривычно неуютной погодой. Хотя чего вы хотите от гнета Темного Лорда. На то он и Темный. Наверняка создает атмосферу туманности и мрака, чтобы люди пугались. Сириус не воспринимал этого человека всерьез, стараясь высмеять каждую известную новость о его действиях.
– Оляля, – сказал Сириус висевшему портрету с его собственной сестрой. Вот кто уж точно обожествляет и бессменно верит в Того-Кого-Нельзя-Называть, готовясь целовать следы его сапог. Плакат гласил, что Беллатриса Блэк чрезвычайно опасна. Хоть в чем-то Министерство не ошибалось.
– Сириус!
Он развернулся. Его догоняла улыбавшаяся Эшли.
– Ты так уверено шел мимо меня.
– Не заметил. Это же я, – он привлек к себе девушку и чмокнул ее в висок. – Готова?
Она взмахнула сумкой.
– Собрала все, что можно.
– Подожди, ты ушла к булочной? – его вопрос встретил ответный кивок. – Зачем?
– Надеялась тебя подстеречь, конечно. Но ты был чертовски целеустремленный, – она возвела глаза к пасмурному небу.
– Незримое растяжение? – он забрал у нее поклажу и охнул: такое ощущение, что девушка набила багаж кирпичами.
– Все самое необходимое, – она выпятила нижнюю губу, обнимая его за талию. – Готов?
– Если ты готова.
Появилось привычное гадливое ощущение, будто его протискивают через резиновый шлаг; мир вертелся перед глазами с небывалой скоростью, и тошнота, присущая людям лишь в первые разы трансгрессии, накатила на него острой волной. По щекам хлестал неприятный ветер, он крепко зажмурился, стараясь избавиться от этого ерундового чувства, как маленький ребенок – если я чего-то не вижу, значит, этого нет. Рука Эшли на его талии ощущалась восхитительно теплой, несмотря на то, что девушка впивалась в его тело сильней и сильней, будто бы стараясь спастись от осадка трансгрессии с его помощью. Еще секунда – и в зажмуренные глаза ударил яркий солнечный свет, теплый ветерок игриво коснулся щек, а плотная куртка стала совершенно не нужной. Он распахнул веки, легонько потянулся, оглядывая превосходную картину перед собой: синяя полоска моря со сверкающими бликами солнца, яркая тонкая полоска золотого песка, ряд аккуратных выбеленных домиков на берегу со спускающимися по стенам розовыми цветами. Они все-таки решили съездить в Италию: Сириус, побывав в этой стране в раннем детстве, не мог выбросить ее магию из головы. Она манила, и, в конце концов, он начал говорить о ней каждый день, изрядно надоев Эшли. Она со вздохом предложила съездить – он согласился. И краткосрочный отпуск того стоил.
– Красота, – выдохнула Эшли, выпуская его и сбрасывая с плеч пальто. – Ужас, мы как дурачки в теплых вещах! Скажи мне, где наш дом, и я пойду и переоденусь, а потом будем думать, где искупаться, перекусить – я умираю с голоду, я не ела с утра... Ой, это что, булочки с корицей? Красота какая! Сколько их тут? Раз, два, три… девять, десять! Ты милашка! До чего же вкусно пахнет! Но сначала я попробую итальянскую пиццу, клянусь тебе, и пасту тоже, и что ты еще говорил? Ризотто, и лазанью, и что-то там со словом болоньезе… – Сириус лениво щурился на солнышке, слушая привычную, и такую родную ему болтовню. Было тепло – не только физически; тепло от ее присутствия рядом. Он чувствовал с ног сшибаемое счастье – у них впереди неделя в этом райском месте, неделя, когда они могут делать все, что хотят, и ни один мракоборец не сможет достать его в этой норке своими совами, поручениями – благодаря отпуску. Грозный Глаз добрая душа, и слава Мерлину, что не стал нести привычную чушь о том, что всегда нужно быть начеку, и что у Аврората нет отдыха. Какой же он понимающий. Настоящий мужик – прав был Ремус.
А часом позже он растянулся за столиком в уличном кафе, поджидая свою девушку. Домик, за который он отвалил кучу галлеонов, находился неподалеку, всего-то в паре метров, и она осталась подбирать одежду для первой прогулки по Италии. Ему не хотелось о чем-либо думать: было слишком хорошо вот так сидеть и потягивать через трубочку свежевыжатый сок. Изредка мимо проходили итальянцы с прямыми смешными носами, и итальянки, что-то быстро лопочущие на своем великолепном языке. Он хотел выучить, да руки не доходили, вот и осталась в его лексиконе фраза «дон парло итальяно», что означало, что Сириус ни-чер-та на этом языке не говорит. Смутно знакомая улочка убегала вниз, и периодически по ней со свистом проносились машины. Солнце приятно припекало, и он вытянул вперед ноги, касаясь торчащими из шлепанец пальцами ног каменистой мостовой. Как же приятно было чувствовать такой воздух после холодной Англии!
– Ты похож на кота, – она села напротив и погладила его по носу. – Жмуришься на солнце.
Он приоткрыл один глаз, вызвав ее смех.
– Именно так мой кот и делал.
– У тебя был кот? – он оживился. Она до сих пор не рассказывала ему о своей жизни за пределами Хогвартса, не знакомила его с родителями, и он, в сущности, и не спрашивал. Слепо следовал молчаливому закону, вот и все.
– О да, Маркиз, – ее взгляд стал туманным, будто сейчас она находилась совсем в другом месте. – Он был тощий, страшный, рыжий, злобный, но очень умный.
– Какая милая характеристика. А я вот ненавижу кошек. Никогда близко не подойду к представителю семейства кошачьих. Мне собаки по душе.
– А сам ты похож больше на котенка, чем на пса.
– Здесь я не соглашусь с тобой, – он взял ее за руку привычным жестом, улыбаясь уголками губ. – Я самый настоящий пес. Могу даже полаять.
Она звонко засмеялась.
– Давай.
– Знаешь, я в детстве говорил всем друзьям, что умею говорить по-собачьи. Просто хорошо имитировал язык этих животных. И так вот, меня все уважали очень, все эти дурацкие аристократы, и бегали за мной, и говорили: вот наш друг, он умеет такое, что вы не умеете. А один раз злобный пес моей тетки загнал нас всех на задний двор, и меня попросили с ним договориться. Я для виду порычал, гавкнул, вот только та туша мои старания не оценила и бросилась на меня. Вот, – Сириус помахал рукой, на пальце которой виднелся тонкий шрам, – и ка-а-ак вцепится в мою руку! Тут парни все и поняли, немножко поругались на меня и ушли. Моя репутация была безнадежно испорчена.
Эшли с широкой улыбкой покачала головой.
– Не могу представить тебя таким.
– А я не могу представить себе твое детство, – вставил он, серьезно смотря на нее. – Как будто ты только и появлялась, что на платформе.
– Ну, здесь не о чем говорить, – она опустила взгляд, провела тонким пальцем ( с искусанным ногтем) по поверхности стола и повторила, – здесь не о чем говорить.
– Почему?
Она вздохнула.
– Ну, я выросла в детдоме. В самом обычном бостонском детдоме. Я не знала родителей, родственников, не знала, какого числа я родилась, – он заметил слезы в уголках ее огромных глаз. – Я ненавидела момент появления и исчезания на этой платформе, потому что это означало для меня близкую грань с другой жизнью. – Эшли перевела дыхание. – И, слава Богу, все позади. Верно? Не ругай себя, что не спрашивал. Раньше бы я не рассказала.
– Извини, – тихо сказал Сириус, аккуратно беря ее за другую руку и касаясь ее губами. – Я был должен спросить. И знаешь, что?
– Что?
– Пусть у тебя будет день рождения сегодня. – Она вздрогнула, подняла на него взгляд, и в нем светилась невероятная нежность, любовь и любопытство, столь ей присущее. – Посмотри, какой прелестный день. Италия. Скоро ты попробуешь свою долгожданную пиццу. А потом мы пойдем купаться на море. Чем не праздник?
Она внезапно резко перегнулась через стол и запечатлела на его губах поцелуй.
– Я так тебя люблю. Ты ведь только притворяешься, что весь такой нечувствительный. А на самом деле ты самый лучший и самый понимающий.
– И я тебя люблю, – весело ответил Сириус. – Так что, сегодня отмечаем твой день рождения? Двадцать девятое октября. Что скажешь?
– Скажу, что ты самый удивительный парень на свете. – Она потрепала его по щеке. – И скажу, что меня устраивает дата.
– Хочешь выйти за меня замуж?
Эшли резко вздрогнула, и в ее огромных глазах яркой вспышкой загорелось неутомимое счастье, полное и живое.
– Это… неожиданно, знаешь ли…
– В моем духе, – его сердце резко колотилось. Он и сам не ожидал, что скажет заветные слова так резко, так внезапно, так неожиданно для себя и для нее. Просто почувствовал, что данный момент – правильный. Они сорвались с его губ лишь потому, что он давно хотел их произнести.
– Я хочу. Мне кажется, ты будешь лучшим мужем, которого можно только представить.
– А я свою жизнь без тебя не представляю.
Он никогда не верил в романтическую чушь и розовые сопли; это раздражало его. Но с Эшли это все ощущалось по-другому. Ведь все то, что они говорили друг другу, являлось правдой. Он действительно любил ее так, что разрывалось сердце; и он знал, чувствовал, что она любит его точно так же. Он действительно не видел своей жизни без нее, без ее огромных глаз, понимания, присутствия рядом, запаха, объятий. Казалось, без нее он не сможет жить.
Внезапно она запрокинула голову назад и расхохоталась – так, как умела только она, звонко, от души, сверкая восхитительной ямочкой на щечке; теплый ветер чуть шевелил ее каштановые локоны, и в огромных глазах плясали чертики.
– Это самый лучший день в моей жизни, – Эшли вскочила из-за столика и круто развернулась; ее длинная, в пол, юбка пышной пеленой обернулась вокруг ног, чуть показывая босые ступни. Сириус внезапно почувствовал нечто странное – будто его оглушили тяжелой дубиной, или же погрузили под плотный слой ледяной воды; дыхание сперло, голова и язык налились свинцом, а где-то в душе скребло отвратительное чувство дежавю. Юбка касается босых пят. Дурацкая юбка в цветочек. Так похоже на стиль хиппи. Ее стиль. – Я счастлива, Сириус. Счастлива благодаря тебе, – она раскинула руки, позволяя ветру играть с ее локонами, и сорвалась с места. Она бежала по каменистой мостовой, касаясь босыми ногами нагретой земли, обворожительно смеялась – от счастья, таким смехом, который раньше его раздражал. Он сидел, физически ощущая, что сейчас произойдет нечто страшное, он понимал, что нужно зачем-то ее остановить, чтобы она не бежала по дороге, не так, когда на ее устах остался звук его имени. Нужно остановить, потому что иначе... Он видел каждую деталь, каждую частичку, каждый жест, каждое шевеление волос – никогда его зрение не было столь острым. И он видел, как из края дороги показывается нос дурацкого черного автомобиля, как он летит, летит навстречу его девушке. И Сириус понял.
– ЭШЛИ! – закричал он, отшвыривая стул, и летя к ней изо всех сил. – ЭШЛИ, ОСТАНОВИСЬ!
Она послушалась – резко остановилась, как вкопанная, чуть изогнула голову, с удивлением смотря на него, улыбаясь. И в этот момент ее сбила машина.
Он видел, точно в замедленном ритме, как Эшли, словно кукла, сталкивается с автомобилем, неестественно взлетает в воздух – и падает, абсолютно бесшумно, а машина противно взвизгивает и столь же быстро, как появилась, исчезает за кромкой улицы. Потом Сириус не мог вспомнить, что делал, что говорил, но в тот момент ощущал происходящее удивительно отчетливо. Он бросился к девушке, сжал ее в объятиях, будто бы она была жива, уткнулся носом в волосы. Эшли была восхитительно теплой, она истончала собственный аромат, и он не мог поверить – она не может быть мертвой. Просто не может. Ведь на губах застыла та самая улыбка, которую она адресовала ему, а в глазах, огромных глазах, светились задорные искорки. Но юбка странно разорвалась, и ее рука была вывернута под странным углом – так не бывает у живых, тупо думал Сириус, не выпуская ее из рук. Около него толпились люди, кто-то пытался вытянуть Эшли, его девочку, из его ладоней, но он не отдавал. Она ведь до сих пор счастлива, сейчас ее день рождения, разве он позволит чужим касаться ее? Она просто не двигается, и, сколько бы он не шептал ее имя – Эшли, Эшли, Эшли, как молитву, заученную и впечатанную в мозг, – это не помогало. В огромных глазах, в которые он прятался вместе с окружающим миром, не было жизни. Они чуть удивленно взирали на мир, будто бы девушка спрашивала – за что? Удивленно, но по-мертвому, как смотрят на мир куклы. Он не понимал, сколько прошло времени; не мог понять. Чувствовал лишь, как она становится холодной. Сириус знал, что Эшли всегда замерзала, всегда ее пальцы были ледяными, и иногда он дергался, когда она проводила ими по его спине. Но сейчас все было по-другому. Они были плотными, тяжелыми, словно высеченные изо льда. Мир по-прежнему освещался солнцем, но оно его не грело. Никогда ему не было так холодно. И окружающая жизнь потеряла значение. Сириус не понимал – зачем вставать, идти куда-то, что-то говорить без нее? Всю свою жизнь, день ото дня, он проживал для нее, играя вечный спектакль «Приключения Сириуса Блэка, отважного мародера и гриффиндорца». А сейчас, когда она… ушла,
(но она не может уйти)
продолжать спектакль не имело никакого смысла. Ведь когда зрительская толпа с оживленным шумом покидает зал, актеры бессильно опускаются в кресла в гримерках, оставляя роли по следующей толпы. Ну а если такой толпы не будет – не будет и ролей. Потому что смысла тоже не будет. И сейчас он не видел никакого смысла в простых действиях – встать, произносить слова всем этим людям, звонить Джеймсу
(ты всегда был рядом, а сейчас ты не стоишь за моей спиной)
и с болью осознавать, что все это произошло, что это не тот сон. Но вот в чем дело – тогда сон обрывался на моменте, когда ее сбивает машина, а сейчас она лежит в его руках, твердая и ледяная, со своими огромными глазами, застывшей улыбкой, и сон не кончается. Сириус никогда не хотел проснуться так, как сейчас, и крепко обнять Эшли,
(пожалуйста, пожалуйста, Эшли, разбуди меня)
вдохнуть ее аромат и услышать, что это кошмар. Но почему он не может проснуться, почему она его не будит, почему не касается своими пальцами его волос, так, что по спине пробегает здоровая дрожь?
И Сириус внезапно с такой силой осознал, что ничего этого никогда больше не будет, что поднял лицо к небу и взревел. Никогда – страшное слово никогда; он не верил в него, не понимал истинного смысла лишь потому, что всегда оставался подростком. А сейчас он проскочил период взросления, сразу превратившись в старика, немощного, слабого,
(без нее)
что понимал это слово слишком хорошо. Дело было в том, что Эшли действительно никогда не окажется рядом с ним. Потому что ее не стало, потому что она умерла, умерла так, как он миллионы раз видел, и все равно позволил себе быть с ней, позволил привезти ее в ее день рождения в эту страну, сделав эту дату днем смерти Эшли Джонс. Он виноват в ее смерти, целиком и полностью – он сам убил ее, сам будто бы столкнул под машину, он кругом виноват, он все сделал сам, и лишил себя своего сердца тоже сам. Внезапно с небес хлынул теплый дождь, будто бы погода провожала Эшли Джонс в последний путь горькими слезами. Капли дождя барабанили по мостовой, а по щекам Сириуса Блэка впервые в его жизни стекали отчаянные слезы. Он плакал так, как ни один человек не смог бы заплакать. Ветер играл с ее волосами по-прежнему, и Сириуса вдруг осенило: сама Эшли всегда была, словно ветер. Она была точно так же изменчива, но постоянно, точно так же находилась рядом, даже простым ощущением ( дуновением), и сейчас, так же легко, как и ветер, исчезла.
Исчезла. Сириус в последний раз зарылся в ее волосы лицом и спросил, отчаянным хриплым шепотом – на большее он не был способен:
– Как я буду без тебя, Эшли? Ты была моим спасением, была всем, ради чего я жил… теперь мне незачем жить. Ты умерла, и вместе с тобой умер я.
Сириус Блэк не знал, что его девушка спасла его; что всего неделей позже, когда он попадет в Азкабан, он будет помнить лишь о ней, будет бесконечно вспоминать ее лицо, ее глаза, ее мертвое, искалеченное тело. И то, как он забрасывал ее песком на пляже Италии, как постепенно она исчезала за слоем земли, и что он чувствовал себя погибшим, будто он хоронит не ее – себя. Будто Сириус Блэк улетучивается из мира вместе с каждой горсткой земли, которая закрывала лицо его любимой женщины. Он будет помнить лишь ее, и самые страшные существа мира, дементоры, не смогут забрать у него остатки разума. А разума было немного. В тот страшный день, день ее рождения и смерти, он окончательно потерял себя, потерял улыбчивого синеглазого мальчишку, потерял все то, ради чего имело смысл даже не жить – существовать. Потерял свой ветер, потерял то, что вдыхало кислород в его легкие. Свою Эшли.