Вновь моя душа полна сомнений,
Вновь печаль нахлынула волной:
Тесный сонм бесплотных сновидений
Вьется над моею головой.
Вижу все опять как на ладони:
Глупые, наивные мечты...
Мысли, словно бешеные кони,
Мчатся под покровом темноты.
(Маркиз)

Гермионе снились тревожные сны. Утром она не могла вспомнить из них ничего, даже моментов или образов.
Было ещё совсем темно. Серовато-синее небо, тусклый свет фонарей, проникающий в комнату — всё указывало на то, что до рассвета ещё далеко. Не подумав о том, что зимой светлеет довольно поздно, Гермиона решила, что может спать ещё долго. Почувствовала странное облегчение, закрыла глаза и попыталась расслабиться. Выходило плохо. Резко повернула голову и взглянула на часы: без пяти семь! Ровно пять минут до будильника! Захотелось заплакать.
Пять минут… Как это ужасно! Пять минут, и придется встать; пять минут, и начнётся новый день. День, который обещал быть не самым приятным.
Это были самые долгие и самые стремительные пять минут в её жизни. Они тянулись, как тугая резина, но проскочили, как мгновение. Гермиона открывала глаза, наверное, раз двадцать, ведь казалось, что прошел уже час, а будильник просто сломался и не прозвенел.
Но потом, когда наконец прошла трехсотая секунда, и звонкий, дребезжащий звук разнесся по комнате, Гермиона вздрогнула от неожиданности. Как же она его ненавидела! Больше всего на свете. Ну вот почему он снова так сильно ударил по ушам, что сразу разболелась голова? Вот почему он не мог прозвенеть чуть позже, дать ей ещё хоть одну минуточку? Ну вот что ему стоило? Впрочем, это бы не принесло облегчения.
Вскоре пришлось встать, коснуться босыми ногами холодного пола, закутавшись в одеяло, дойти до стола, взять палочку и наконец произнести отключающее заклятие.
Она собиралась долго, потому что идти никуда не хотелось, ведь иначе придется увидеть его и, возможно, что-то говорить.
Казалось, вчерашний вечер был самым чудовищным в жизни. Оказалось, он был лишь предвестником сегодняшнего ада. Гермиона стояла перед шкафом пятнадцать минут и впервые в жизни поняла, что надеть совершенно нечего.
Сегодня ей было просто необходимо выглядеть шикарно: притягивать взгляды, вызывать восхищенные вздохи. Так, чтобы все обращали внимание и говорили комплименты. И чтобы он видел.
Но сегодня волосы, как назло, торчали во все стороны, а под глазами были такие синяки, словно ночей пять она вообще не смыкала глаз.
Несмотря на все приложенные усилия, сломанные зубья расчески и полфлакона лака, вид Гермионы оставлял желать лучшего. Ни о какой красоте не могло быть и речи, как и об уверенности в себе. Пришлось смириться: чуть-чуть подкрасить глаза, заплести волосы в косу, двадцать раз повторить «Я выгляжу прекрасно!» и пойти на завтрак.
Когда Гермиона вышла, Гарри с Роном уже ждали её. Пропустив мимо ушей их вопросы о том, почему же она так поздно, попыталась собраться с мыслями и настроиться на встречу с ним. Методом самовнушения заставила себя поверить в то, что выглядит не так уж и отвратительно, что её словарный запас ограничивается не только «Эм-м-м, Малфой, эм-м-м…», что она, в конце концов, сообразительна и умеет находить выход из самых сложных ситуаций.
Но всё равно было страшно. Мысль о том, что произошедшее вчера — шутка, и она стала частью розыгрыша или спора, не покидала, поэтому Гермиона не исключала варианта, что в Большом Зале её встретят хохот, издевки и насмешливые взгляды.
Перед входом она глубоко вздохнула, набрав в грудь побольше воздуха, внутренне собралась, как перед битвой, вскинула голову и непроизвольно схватила Гарри за руку, сжав её до такой степени, что тот поморщился, но, слава Богу, не стал задавать вопросов.
В миг, когда дверь была почти открыта, но происходящего в Зале ещё не было видно, Гермиона почувствовала себя так, словно кто-то взял большие ножницы и перерезал какие-то струны в душе, и те, извиваясь и закручиваясь по спирали, вонзились в сердце, издавая звонкие, но фальшивые ноты. Ей даже захотелось закрыть уши руками, чтобы бы не слышать этого звука, который стал почти ощущаемым.
Но тут дверь открылась. Содрогнувшись, Гермиона окинула взглядом Зал, на миг задержав его на слизеринском столе, и облегченно выдохнула: никто не смотрел на неё и не смеялся.
Гермиона не сразу заметила, что его место пустовало. А потом, когда осознание этого факта пришло, почувствовала такое разочарование, словно приехав туда, куда всю жизнь мечтала попасть, обнаружила лишь пепелище. Та уверенность, ради которой она боролась с собой все утро, мигом испарилась. Её состояние было похоже на положение осужденного на казнь, который, уже положив голову на плаху, вдруг узнал, что исполнение его приговора переносится на час вперед. А значит, агония, которая должна была оборваться вместе с жизнью, ещё продолжается.
Все утренние приготовления показались пустыми и в чем-то даже постыдными. Ради чего?.. Чтобы он увидел, какая она красивая и уверенная, да ещё и не страдает ни капли? Он бы всё равно не оценил и не заметил.
Сейчас Гермиона не могла ни есть, ни пить. Она не даже толком не могла говорить: отвечала на вопросы друзей машинально, короткими фразами, а сама улетела в пространные размышления, сопровождаемая страхами и сомнениями.
Сегодня, как назло, было три пары со Слизерином. «Может, он не придет и на них?» — мелькнула в сознании слепая надежда. Тогда всё перенесется на Завтра. А завтра — уже другая жизнь, другой мир. Завтра далекое и недостигаемое и совсем не такое пугающее, как материальное и близкое Сегодня. Но серьезно рассчитывать на это не приходилось, поэтому надо было попытаться собраться с силами, вновь приготовиться к встрече с ним. В тот раз ей понадобилось на это более часа, а сейчас было всего пятнадцать минут.
Первый урок — История магии вместе со Слизерином. Идя по коридору, Гермиона считала секунды. Одна, две, три… Казалось, так время идет медленнее. Но с каждым шагом отчаяние становилось мучительнее, грозя вот-вот переполнить чашу терпения и самообладания.

Всю дорогу её пальцы сжимали руку Гарри. Это давало ощущение хотя бы относительной защищенности. Когда они свернули в последний коридор, не помогло даже оно. Гермиону охватило нестерпимое желание выпустить руку, развернуться и убежать куда-нибудь подальше отсюда.
— Гарри… — начала Гермиона на одном дыхании, желая сказать, что не пойдет на урок. Но не смогла даже закончить фразу, смотря на друга затравленно-неморгающим взглядом.
— Что с тобой? — обеспокоенно спросил тот. — Неважно выглядишь. Может, стоит сходить к мадам Помфри?
— Нет, — стиснув зубы, ответила Гермиона, тщетно пытаясь унять дрожь и бухающее в груди сердце, каждый удар которого эхом отражается в ушах. — Нет… Я в порядке. — Уже чуть увереннее. Смотрела прямо, серьезно, слегка печально. Но в голосе была сталь, а в душе смятение, уже почти вытесненное неожиданно принятым решением: покончить с этим сейчас. Ведь прыгать в пропасть надо сразу, иначе будет только тяжелее.
Гарри… Он так хорошо понимал её, а она так плохо умела скрывать эмоции. А вдруг он догадается? Он этой мысли Гермиона содрогнулась. А вдруг сам Малфой что-то скажет, выдаст её?..
Нет, ему самому это невыгодно. Зачем подставляться? Ведь она же грязнокровка…
А даже если и скажет, никто не поверит. Она и сама уже не верила, но помнила всё до мельчайших подробностей. Хотела забыть, но не могла. Хотя, зачем врать… Она вспоминала это с тем странным чувством, которое обычно возникает, когда совершаешь что-то запретное, очевидно ошибочное, но сладостное в своей запретности. Сломанные рамки, перейденные границы, сокровенная тайна и упоение от того, что она: та, кого привыкли считать правильной и скромной — целовалась в кабинете Рун с Драко Малфоем.
Есть ошибки, о которых жалеешь, а есть те, которыми наслаждаешься.
Гермиона снова стояла перед закрытой дверью и испытывала желание провалиться под землю.
Но его не было. Опять.
Взору открылся пустой кабинет, и кровь вмиг отхлынула от лица.
«Дура! Дура!» — ругала себя Гермиона, опустившись за первую попавшуюся свободную парту. Заметила, что Гарри сел рядом, быстро вынула вещи, уставилась в одну точку где-то на учебнике по Истории магии и словно бы окаменела. Казалось, что стоило ей сейчас совершить одно неверное движение, и весь мир рухнет: под ногами откроется огненная бездна, а она полетит туда и будет падать, пока не разобьется. Поэтому Гермиона сидела, сжав руки в кулаки, неморгающим взглядом сверля свой учебник. Она не заметила, как вошел преподаватель и начался урок.
А потом услышала резкий звук удара какого-то предмета об пол. Острым лезвием он разрезал оглушительную тишину и вывел Гермиону из полусна, заставив быстро поднять взгляд. Но лучше бы она этого не делала, потому что прямо перед ней сел Блейз Забини. Сначала она увидела только спину, но уже этого хватило, чтобы вновь захотеть раствориться в невесомости. Укрепилось данное желание, когда Гермиона повернула голову и увидела его соседа. Конечно, им был ни кто иной, как Драко Малфой. И звук падения именно его сумки до сих пор звенел в ушах, повторяясь вновь и вновь, как на испорченной аудиокассете.
Ненавидеть весь мир, содрогаться от страха — только он мог заставить её переживать такие эмоции. Смешно, но настоящее отчаяние было именно сейчас. Не при виде Пушка на первом курсе, не в министерстве на пятом, не этим летом на пустынной улице Египта, а сейчас… Когда надо просто увидеть юношу, который вчера поцеловал её в губы. Просто увидеть, даже не заговорить.
Ноги, которые до того казались деревянными, стали свинцовыми, воздух опять начал неприятно обжигать горло, а окружающие звуки усилились в несколько раз. Он не видел её, потому что сидел спиной. Иначе бы Гермиона, наверное, попросту умерла от остановки сердца.
Урок казался изнурительно долгим. Гермиона молилась всем богам, чтобы сегодня её не вызвали, и ничто не привлекло бы к ней внимание, заставив Малфоя обернуться.
Она знала ответы почти на все вопросы, но мысль поднять руку казалась полнейшим безумием. Не дышать, не смотреть…
Все конечности затекли, спина заныла, по телу пошла мелкая лихорадочная дрожь, вызванная напряжением и длительным пребыванием в обездвиженном состоянии. На Гермиону никогда не накладывали Ступефай, но сейчас она поняла, как, должно быть, чувствует себя человек под этим заклятием.
Звонок всё-таки прозвенел... Ещё никогда Гермиона не ждала его так сильно, однако облегчения он не принес, потому что сдвинуться с места она так и не смогла. Осталась сидеть, лишь только чуть-чуть изменила позу и шумно вздохнула, воспользовавшись той какофонией звуков, что принесла перемена. Но для того, чтобы покинуть класс, ей пришлось бы пройти мимо Малфоя. Поэтому скульптурообразное состояние обещало продлиться до того момента, когда он сам выйдет отсюда.
Наверное, всё кончилось бы хорошо, ведь Малфой уже принялся собирать конспекты. Но Гарри, не подозревавший о тяжком положении своей подруги, встал и сделал шаг вперед. Не посмотрев под ноги. Зацепился за сумку Малфоя, валявшуюся в проходе и, более того, в попытке удержаться на ногах, схватился за парту последнего, сметя с неё стопку учебников. Если собрать всю ненависть, что испытала Гермиона в тот момент к своему лучшему другу, то хватило бы на пару десятков убийств. Благо, порыв прошел мимолетно, иначе побеждать Волдеморта было бы некому.
Гермиону охватила настоящая паника. Она вздрогнула, слабо вскрикнула и, выхватив палочку, приготовилась отражать заклинания, которыми Малфой швырнет в Гарри. Но её сердце пропустило два удара, глаза расширились от изумления, потому что… ничего не произошло. Гарри поднял учебники и коротко извинился, а Малфой молча кивнул и, перекинув сумку через плечо, удалился из кабинета.
Если ещё мгновение назад Гермионе Грейнджер хотелось умереть, то теперь она просто не знала, что делать: смеяться, плакать или обращаться в Мунго. От отчаяния и страха не осталось и следа — теперь было лишь удивление. Самый настоящий шок. Впрочем, стало гораздо легче. Она даже перестала замечать, как сильно затекли ноги, как от долгого сидения в неудобной позе болели спина и шея. А ещё… Она вдруг осознала, что самое страшное — позади: он увидел её и ничего не сказал, подарив возможность вздохнуть полной грудью.
— Гарри, что это было? — спросила Гермиона звонким и чуть возбужденным голосом. Тот посмотрел на неё странно, как будто не понял вопроса и коротко ответил:
— Я спотыкнулся.
— Я заметила. Но Ма… — На этом слове голос Гермионы снова решил сорваться, поэтому предложение так и осталось незаконченным, словно его имя теперь под запретом.
— Что м-м-м? Пойдем уже, наконец. Скоро урок начнется, — улыбнулся Гарри. Гермиона обвела взглядом кабинет и отметила, что из учеников они остались здесь одни, а профессор Биннс уже странно поглядывает.
— Да, пойдем, — отозвалась она, наконец-то встала и принялась собирать вещи, попутно раздумывая о произошедшем. Случай с сумкой поразил до глубины души. Понять его не представлялось возможным. Может, у Малфоя болела голова, и не ему не захотелось ввязываться в перепалку? Или просто стало лень это делать?.. Данное объяснение было бы логичным, если бы речь шла не о человеке, который никогда не упускал возможности сделать Гарри лишнюю гадость.
Впрочем, в последнее время многое изменилось. Вспомнился случай, произошедший чуть больше месяца назад, после матча по квиддичу. Гарри и Рон тогда сцепились с Эйвери, а Малфой, который хотя больше и не был капитаном команды, всё равно очень болезненно относился ко всему, что её касалось, при этом присутствовал, но никак не поучаствовал в происходящем. Тогда Гермиона не придала этому значения, списав на магнитные аномалии, головную боль или хорошее настроение бывшего врага. А совсем недавно Малфой с Гарри даже поздоровались при встрече.
Мир словно бы сходил с ума.
А может, Малфой внезапно охладел к Золотому Трио и решил доводить её одну? Смешно… Чем она заслужила это?
Гермиона могла бы и дальше раскручивать эту цепочку, путаясь в пучине мыслей и догадок, или подключить логику, но быстро перешла бы к фантазиям, и, заплутав в них, почувствовала бы себя так, как будто её затягивают зыбучие пески. Снова вспомнила бы вчерашний вечер и вкус его огневиски, захлебнулась бы ощущениями и начала тяжело дышать, словно в комнате неожиданно сделалось очень жарко. И, может быть, кто-нибудь смог догадаться, что с ней не всё в порядке. И тайна бы раскрылась очень глупо и нелепо. Но прозвенел звонок, и цепь оборвалась, избавив Гермиону от столь неприятной участи.
Урок Защиты от темных искусств, который шел следующим, стал своеобразной передышкой, потому что сегодня был с Хаффлпафом. Двадцать баллов, заработанные для Гриффиндора, были хоть и не слишком значительным по сравнению со всем остальным, но все же приятным моментом. Одним из тех, что дарят чуть сладковатую, освежающую радость, похожую на холодную воду лимонным соком и сахаром, которая хоть и способна утолить жажду, но все же не имеет почти никакого вкуса.
Эти сорок пять минут прошли до обидного быстро, а впереди ждала Нумерология со Слизерином. Ни Гарри, ни Рон на неё не ходили, а вот Малфой, по воспоминаниям Гермионы, этот курс как раз посещал. Учтя свою предыдущую ошибку, она пришла почти со звонком, когда почти все ученики уже расселись, и выбрала парту в самом дальнем углу класса. Вскоре подошла Парвати и заняла соседнее место. На Нумерологии девушки часто сидели вместе, потому как Лаванда её не посещала.
Они сидели в ряду у окна на предпоследней парте, а Драко в среднем ряду на третьей. Поэтому он вряд ли мог видеть Гермиону, зато она видела его прекрасно. Это и погубило её, став новым шагом в пропасть, потому как вызвало интерес, заставив наблюдать за ним, а значит, толкнуло на путь к пониманию.
Весь урок, вместо того, чтобы слушать преподавателя, она не спускала глаз с Малфоя: заметила, что он был рассеян, полностью погружен в свои мысли и явно не писал конспект. Зачастую, когда профессор рассказывал материал, он сидел и смотрел в одну точку где-то между кафедрой и доской, а во время опросов мог схватить блокнот и начать судорожно записывать в него что-то, явно не имеющее никакого отношения к уроку. Иногда он хватался за предплечье, словно испытывал боль. Это подтверждало определенные подозрения, которые были у Гермионы уже давно. Желая утвердиться в них окончательно или наоборот опровергнуть, она мысленно стала просить его на минутку забыться и хоть чуть-чуть закатать рукав. Этого он, конечно же, не сделал. По крайней мере, до такой степени, чтобы дать Гермионе возможность что-то увидеть. Зато сейчас внимание привлек браслет на его запястье, который она видела и раньше, но никак не могла рассмотреть подробнее.
Тонкая серебряная с черным змейка дважды обвивала руку Малфоя. Её изумрудные глаза сверкали на солнце. Невозможно было сразу понять, что это просто браслет. Временами змейка лениво скользила по руке юноши, меняя положение. Гермиона была уверена, что это не просто украшение. Но что касается его скрытых магических свойств, то о них можно было только догадываться. Или спросить владельца. Но это вряд ли возможно, по крайней мере для неё.
Гермиона уже хотела отвернуться, поднять руку и ответить теорему, которую, похоже, знала только она, но тут Малфой, видимо почувствовав её взгляд, обернулся. Сердце пропустило удар, щеки слегка вспыхнули, а рука зависла в десяти сантиметрах над поверхностью парты. Но проклясть себя за то, что в своем наблюдении совершенно не знала меры, Гермиога не успела, потому что Малфой, скользнув взглядом по кабинету, даже не задержался на ней: отвернулся, смахнул с плеча несуществующие пылинки и снова уставился в свой блокнот.
Он не подмигнул ей, не улыбнулся своей мерзкой издевательской усмешкой, как можно было бы предположить, а просто проигнорировал. И это после всего, что случилось! Это… это… Впрочем, нормально. Уж лучше, чем намеки или насмешки.

***
Последняя пара со Слизерином — Чары. Обязательный предмет для посещения, который проходил в большой аудитории с откидными стульями и кафедрами. Гермионе, оказавшейся между Гарри и Роном, было совершенно не до Малфоя. Отвлеченная шумом и пустым разговором, она забыла о нем и больше не вспоминала до самого вечера, словно запретив мозгу касаться этой темы. Лишь только в пять часов, в то время, когда она обычно спешила в кабинет Рун, подумала, что больше никогда туда не вернется во внеурочное время, и почувствовала невесомую и пугающую своей нелогичностью тоску о чём-то несбывшемся: том, что, наверное, могло бы случиться, но уже никогда не произойдет. Вдруг вспомнила вчерашнее письмо и до крови прикусила губу. Зачем она отправила его? Почему не смогла остановиться вовремя?.. Это вдруг показалось таким важным, словно те ничего не значащие строки могли что-то изменить: разрушить или построить. Словно они — звенья всё той же цепи.

***
Гермиона вошла в библиотеку, обняв стопку давно прочитанных книг. Быстро сдала их, пожелала мадам Пинс приятного дня и уже собралась уходить
Она редко прислушивалась к тому, что говорят в народе, но когда до её слуха донеслась фамилия Малфой, любопытство взяло верх. Остановилась и прислушалась: группа шестикурсниц, сидящих в читальном зале, о чем-то оживленно беседовала. Гермиона взяла с полки первую попавшуюся книгу и, для виду открыв её, села за соседний столик.

— Да, он и правда странный, — воскликнул чей-то голос.
— Это все уже заметили! Ходят слухи, что он подсел на наркотики, — ответил второй.
— Неужели?! Какой кошмар! — ужаснулся третий.
— Говорят, он употребляет галлюциногенные грибы… — шепотом сказал первый.
— А я слышала, что вообще колется, — откликнулся второй.
— Правда?.. — изумился третий, а потом добавил: — Ну, может быть, может быть…
— Вряд ли… Колются только магглы, — снова вмешался первый.
— Разве? — засомневался второй.
— Ну да. Ещё маглорожденные и полукровки, возможно. А у чистокровных свои способы получить кайф.
— А ты, я смотрю, профи…

На этом моменте Гермиону затошнило, и, не желая больше слушать разговора о маггловских и магических наркотиках, она быстро встала и удалилась из библиотеки. Но этот разговор заставил её задуматься. Может быть, Малфой правда…
А что? Ведь весьма похоже.
После этого случая Гермиона стала чаще прислушиваться к сплетням. Вечерами она больше не покидала аудитории на переменах, чаще сидела в Гриффиндорской гостиной и даже дважды сходила в главный рассадник школьных сплетен — увитую плющом беседку неподалеку от квиддичного поля.
Эти походы, как и все остальные меры, открыли для Гермионы новый мир. Она и не подозревала, какие легенды, оказывается, ходят по школе.
Малфой был «темой года». Впрочем, иногда вспоминали о Гарри, Роне и о ней самой.
Так Гермиона Грейнджер, девочка, живущая в своем собственно мирке, чуждом разговорам в беседке, вдруг обнаружила, что за его пределами тоже кипит жизнь и даже прикоснулась к ней. Если не вошла, то хотя бы заглянула через замочную скважину. Впрочем, наверное, лучше было этого не делать, потому как мир сплетен, где все относятся к словам легко, а ложь и домыслы воспринимают как должное, просто не мог не обжечь её.

***
— А я слышала, что от своей зависимости он все лето лечился в Мунго.
— И что, не помогло?
— Нет, он сбежал.
— Ох! А что же мистер Малфой?
— Отправил его сюда, предупредив Дамблдора, что за Драко нужно смотреть внимательнее.
— Какой ужас! Вот бедняжка!
— Кто?
— Драко, конечно! Не Дамблдор же…
— Ну, с этим можно поспорить…

***
— Говорят, Забини бросил…
— Правда? Это он ведь подсадил Малфоя?
— Ну да. Но, видимо, оказался более стойким.

***
— А когда Гринграсс ему изменила с лучшим другом, он начал ещё и колоться.
— С Кинтом что ли? Вот дура! Бросить такого красавчика… Вот я бы на её месте…

***
— Он всегда был странным, а уж после того, что случилось…
— Да уж… Мне так жаль его. Упаси Мерлин всех нас от этого.

***
— А эта Грейнджер! Говорят, и с Поттером и с Уизли уже переспала.
— Тогда понятно, чего они за ней бегают, как два телохранителя.
— И чем только она их берет? Ведь ни лица, ни фигуры!
— Точно! Вот уж не знаю, чего в ней такого особенного.
— Может, она их амортенцией поит?..

***
— А потом они устроили дуэль.
— И кто победил?
— Малфой, конечно. Кинт вон уже полгода в Больничном крыле валяется, до сих пор не может избавиться от рогов на голове и через трубочку питается.
— Чем это Малфой его так, интересно?
— Никто не знает.
— Печально… Я бы тоже не прочь некоторым личностям рога приделать.
— Ну так поинтересуйся у него. Хотя он вряд ли скажет, с его-то характером. И я не советую злоупотреблять с этим… Малфой вон целых полгода отработки проходит.
— А ещё его сняли с должности капитана по квиддичу.
— Вот-вот.

***
— Он хоть и странный, зато какой красавчик!
— Это правда. Жаль только, что с ума сошел.
— Неужели?
— Ну конечно! Все об этом говорят. Но сумасшедший он чертовски сексуален!

***
— А Паркинсон с Гринграсс подрались!
— Когда это?
— Да год назад. Говорят, из-за Забини.
— Я сама ради него любой бы глаза выцарапала.

***
— Нет, сейчас он стал таким замкнутым, нелюдимым. Всё один, да один. И ходит такой насупленный… Прямо бука!
— Я очень скучаю по прежнему Драко. Мы с ним так страстно целовались в нише за гобеленами.
— Я бы многое отдала, чтобы оказаться на твоем месте! А ещё лучше — Гринграсс.
— Я бы тоже не прочь была бы стать девушкой Драко Малфоя.
— Дура она всё-таки!
— Не поспоришь.

***
— Так Забини и стал капитаном…
— Какой кошмар! Выходит, он специально Малфоя подставил?
— Да. А ещё друг!
— Мне вот он никогда не нравился. Не то что милый Драко. Интересно, он вылечится когда-нибудь от своей зависимости?
— Надеюсь.

***
Гермиона закрыла глаза и задумалась. Где-то за окном догорал закат, а легкий мороз рисовал на окнах причудливые узоры. Но она этого не видела, потому что пыталась распутать тугой клубок сплетен и не свихнуться; пыталась подавить приступ тошноты, что возникал каждый раз при мыслях обо всём этом.
Первая, и, по-видимому, последняя попытка приобщиться к общественной жизни с треском провалилась. Решающим стал разговор, услышанный ею не более часа назад и окончательно доказавший, как сильно этот мир глупых и пустых выдумок чужд ей.

***
Гермиона шла в главный Зал на обед. Но звук собственного имени заставил её остановиться. Воспитание и осознание того, что подслушивать неэтично на эту неделю были отправлены в отпуск, поэтому девушка подошла к двери кабинета, из которого доносились голоса и прислушалась. Любопытство оказалось сильнее чувства самосохранения, которое настойчиво советовало поберечь психику и не слушать очередную сплетню про собственную персону: уж лучше вообще не знать, чего болтают злые языки, особенно если это не имеет даже косвенного отношения к реальности.
Но все же она остановилась… Но все же она услышала.
— Да, мало ей Поттера и Уизли! Ещё Малфоя подавай! Говорят, что они в кабинете Рун чуть ли не каждый день встречаются.
— Да ладно! Она ж грязнокровка! Он и не посмотрит на такую.
— Он и не смотрит. Гермиона сама вокруг него вьется.
— А она смелая! Драко же свихнулся в этом году. Чуть что, Авадой во всех кидается.
— Он на галлюциногенах сидит. Вот везде враги и мерещатся…
— А, может, Грейнджер, наоборот, красавицей кажется?
— Ну для такого ему пришлось бы сильно накуриться…
— Ну он и так… Говорят, его ночами к кровати привязывают. Для безопасности окружающих. А он вырывается и кричит.
Здесь Гермиона не выдержала. Довольно! Ощущение того, что её всю измазали липкой грязью, достигло апогея.
Как мерзко! Как низко! Удивительно, что им самим не противно. Впрочем, только на такое они и способны. Ни на что другое просто мозгов не хватает!
Дело не в том, что её практически обозвали уродиной, обвинили в том, что она бегает за Малфоем. Это ложь: её совесть чиста, а отражение в зеркале весьма миловидно. Дело в том, как легко эти люди придумывают себе бред, как легко в него верят, как быстро распространяют, доводят до абсурда.
При всей своей мнимой циничности, Гермиона все ещё верила в лучшее в людях. Она мало соприкасалась с внешним миром, окружив себя хрупким коконом, который пока ещё мог защитить. Гарри и Рон — милые и горячо любимые друзья были единственными, с кем она тесно общалась. В сущности, они составляли весь её мир, и это создавало ощущение, что все вокруг такие же: добрые, немного наивные, забавные.
Гермиона совершенно искренне верила, что по-настоящему жестоких людей просто нет. А если и есть, то их очень и очень мало, что у них какие-то отклонения в психике и что это, наверное, лечится.
Её передергивало от звука нецензурных слов, а при слове «секс» она до сих пор краснела.
Дожив до семнадцати лет, Гермиона осталась маленькой девочкой, слепо верящей во «всё будет хорошо». Именно поэтому эти сплетни казались чем-то диким и абсурдным; нелогичным и неправильным. То, что им вообще может нравиться вот так вот обсуждать других, попросту не укладывалось в сознании.
Наркоман Драко Малфой… Она бы поверила в это. И даже почти поверила. Однако теперь вдруг четко поняла, что эта история такой же бред, как её с ним отношения в видении этих пустышек. Да, он неуравновешен и странен, но уж точно не похож на человека, которого надо привязывать к кровати по вечерам.
И на наркомана, в сущности, не похож… Тут что-то другое. Как же хотелось понять, докопаться до истины! Но пока не было даже малейшей возможности сделать это.
А слухи… Разве она давала повод для них? Быть может, он давал?..
Гермиона так хотела уйти от неопределенности, от пустых мечтаний и глупых иллюзий, но отказавшись от одних, вскоре обрела другие. Нет, он вовсе не нравился ей. Ещё чего не хватало! Просто сложно забыть о человеке, который первым поцеловал тебя в губы.
Поэтому вся эта неделя, последняя перед балом и каникулами, прошла под лозунгом «Драко Малфой».
Гермиона наблюдала за ним на уроках, в Большом Зале. Она стала замечать то, на что раньше просто не обращала внимания. Опасения насчет Гарри подтвердились: они с Малфоем, похоже, уже давно не были на ножах. Девушка даже не знала, радоваться ли ей или остерегаться, так как не доверяла ничему из того, что не понимала.
Кроме того, оказалось, что Малфой неплохо разбирается в ЗОТИ и Зельях, уже давно избегают шумных компаний и очень часто пропускает занятия. Иногда он мог уйти прямо посреди дня или даже вовремя урока, отпросившись в медпункт или просто «по делу». Большинство преподавателей почему-то воспринимали это совершенно нормально. Особенно Гермиону потряс случай, произошедший на уроке Зельеварения. Кажется, они варили «Зелье Невидимости». Малфой в паре с Забини справлялись весьма неплохо, но когда осталось добавить лишь последний ингредиент, первый вдруг побледнел и выронил колбу, разлив все её содержимое на пол. Сказав короткое «Можно выйти?» буквально убежал из кабинета. Профессор Снейп тоже покинул класс и не вернулся до конца урока, оставив всех без домашнего задания, чему несказанно обрадовались Гарри и Рон.
Что случилось с Малфоем, понять так и не вышло. Больше в тот день он не появлялся вовсе. Как, собственно, и в следующий. Это удивило и даже немного взволновало Гермиону, поэтому она, проклинаемая собственной гордостью, отправилась в Больничное крыло. Чтобы хоть как-то оправдать себя, сослалась на головную боль, хотя прекрасно понимала, что истинная причина далеко не в этом. Воспользовавшись тем, что мадам Помфри долго искала Обезболивающее, успела оглядеть все койки, но Малфоя ни на одной не обнаружила.
Назавтра он появился вновь, но Гермиона, как ни пыталась, так и не смогла объяснить причину его таинственного исчезновения, как, впрочем, и узнать, где он находился целых три дня. А ещё в какой-то момент она поймала себя на мысли, что стала получать удовольствие от этих странных наблюдений за слизеринцем. Когда Малфой думал, его лицо принимало странное выражение отрешенности, которое очень нравилось Гермионе. А вот его усмешку она ненавидела… Та напоминала о случае в кабинете, и щеки вновь и вновь заливались краской. Более того, выяснилось, что у Малфоя неплохое чувство юмора. Шутки, которые он отпускал, хоть и задевали адресата, но были изящны и к месту. Он всегда умел находить нужные слова и прекрасно держал себя в любой ситуации. В отличии, например, от неё самой он никогда не терялся ни во время ответов у доски, ни в обычном разговоре. Гермионе стало казаться, что из него мог бы получиться интересный собеседник. Иногда в голове мелькали мысли, что было бы неплохо когда-нибудь просто поговорить с ним: без язвительных замечаний и колкостей. Так, как она говорила бы с самым обыкновенным человеком, а не с тем, с кем связана семью годами вражды. Было обидно, что это невозможно, и общаться с ним нормально она не сможет уже, наверное, никогда. Сам же он, кажется, вообще не обращал на неё никакого внимания, как будто вообще забыл, что она существует. Это облегчало жизнь, но одновременно задевало. Иногда хотелось подойти к нему и потребовать объяснений, но гордость и робость не позволяли Гермионе совершить подобную глупость. Благоразумие, впрочем, их поддерживало. Поэтому ей не оставалось ничего, кроме как наблюдать за ним со стороны, давая новые поводы для тех самых сплетен, что она так ненавидела.

***
Когда-то давно, много лет назад, Луна Лавгуд сделала выбор. Точнее будет сказать, что этот выбор сделали за неё — обстоятельства и воспитание. А ведь всё могло бы сложиться иначе…
Детство Луна прожила в хрупком, изолированном и невероятно светлом мирке, созданном для неё отцом. Как комнатное растение, выросшее в оранжерее, она была совершенно неприспособленна к реальной жизни. Одиночество, сопровождавшее в юности, пустило корни в душу, заставив девочку нуждаться в общении так же сильно, как рыба нуждается в воде. Желание найти друзей к началу школы стало непреодолимым.

***
Луна крепко сжала руку отца и огляделась вокруг.
Многолюдный перрон, длинный поезд, из трубы которого валил густой дым.
Сегодня она впервые ехала в Хогвартс и испытывала радость, смешанную со страхом и пришедшей раньше срока тоска по отцу, с которым она никогда ещё не расставалась так надолго. Но главным чувством было ожидание чего-то нового и неизведанного.
— Ну пока, принцесса! Держи нос морковкой! — голос отца вывел из размышлений. Быстро кивнув, Луна отвернулась, потому что иначе была вероятность расплакаться. Быстро махнув рукой, вбежала в вагон.
Остатки тоски рассыпались пеплом, потому что впереди была новая жизнь.
— Привет! Вы тоже первокурсники? — спросила Луна у группы детей, стоявших у подоконника.
— Да, — коротко и сухо ответил один из них, окинув её пренебрежительным взглядом и слегка поморщившись.
— Здорово! Значит, мы будем вместе учиться! — продолжила она, надеясь обрести здесь друзей или хотя бы хороших знакомых.
— Тебя как зовут? — спросила какая-то девочка.
— Луна. А тебя?
— Меня Миранда.
— Очень приятно!
***
Сначала все присматриваются друг к другу, ищут тех, с кем потом захотят общаться. Мечутся, совершают ошибки, но не прекращают поиск. Пока ещё все кажутся подходящими на роль друзей, пока ещё нет «первых» и «последних»…
Но детство — пора, когда встречают по одежке. Если человек за свою жизнь проходит путь своего рода, то начало подросткового возраста — жестокий период средневековья. Когда слабых убивали лишь за слабость, а не таких, как все, сжигали на кострах.
Пока ещё не бьют, но уже ищут жертву.
***
Она вбежала в вагон второкурсников, изо всех сил стараясь не упустить из виду его темно–зеленый свитер. Блейз вошел в купе, и Луна поспешила за ним. Поняла, что совершила, только когда вбежала внутрь, но отступать было уже поздно: на Луну Лавгуд смотрели четыре пары удивленных глаз.
Драко Малфой, Блейз Забини, Дафна Гринграсс, Пэнси Паркинсон…
Тогда она ещё не знала их поименно, но видела, как удивление на их лицах сменяли иные чувства. Наверное, это было неудивительно, если учесть, что сейчас их взору предстала растрепанная первокурсница, одетая в застиранный пестрый сарафан из легкой ткани в цветочек и открытые сандалии. Её длинные волосы были заплетены в косу и перевязаны толстым кожаным шнурком, а на шее красовалось ожерелье из морских раковин. От такого зрелища Пэнси Паркинсон ахнула, а Дафна Гринграсс схватилась за сердце. Драко Малфой всего лишь посмотрел на незваную гостью так, словно перед ним находились улитка или червяк, а Блейз Забини и рассмеялся, даже не пытаясь сдержаться.
Луна не могла понять, что не так — собственная одежда не казалась странной. Она не знала, в чем причина, но чувствовала волны презрения, исходящие от этих людей. Среди них был Блейз. Эта мысль оставила глубокие раны в душе, а первое столкновение с реальностью принесло жестокое разочарование: ей рады не все, ей рады не всегда. И если случай на балу ещё можно было списать на ошибку или недоразумение, то сейчас отвращение тех, с кем она хотела бы подружиться, чувствовалось почти физически.
— Простите, я… — начала Луна, судорожно ища рукой дверной замок. Уже собиралась выйти, но оступилась и почти упала, но не почувствовала боли — лишь услышала звонкий смех, который резал слух, словно острая бритва.

***
Самый страшный смех — над тобой. Не над ним, не над ней… Самый страшный смех обычно вызван тем, от чего тебе хочется плакать. Он калечит и убивает.
Ничтожная малость… То, что взрослый человек посчитает сущей ерундой, пропустит мимо ушей, может навеки разбить юную, неокрепшую душу.

***
— Ай! — излишне громкое, оно было вызвано всего лишь неудачно закрытой дверью.
Луна прищемила себе палец и быстро зажмурилась. Боль была не слишком сильной, но захотелось заплакать. Ведь дома, если она ударялась, то всегда плакала. Хотя бы ради того, чтобы папа крепко обнял, прижал к себе и сказал «Всё хорошо. Не плачь»
А сейчас всего лишь «ай!», но никто даже не оглянулся.
Хотя вчера, когда Астория Гринрграсс вылила на себя чай за обедом, её утешала половина Большого зала. Обидно…

***
Первое правило взрослой жизни: каждый сам за себя. Никому нет дела до чужих слез, обид и огорчений. Дома, в окружении близких, можно быть под защитой тонкого кокона теплоты и внимания, которые достаются тебе только за то, что ты есть.
Привыкнув к тому, отец всю жизнь сдувал с неё пылинки, Луна ожидала увидеть подобное отношение и в Хогвартсе. Звезда дома должна быть звездой и в школе.
Вот только жизнь порой идет вразрез с мечтами и желаниями.

***
— Держите его! Он сейчас убежит! — крикнул один из них. Тех, кого Луна уже научилась презирать.
Звонкий смех. Он мог бы показаться искренним и чистым, если бы не был таким жестоким.
Группа второкурсников издевалась над каким-то хаффлпавским мальчишкой. Луна не помнила его имени, но знала, что он всегда сидел на последней парте, ходил, смотря в пол, и носил большие прямоугольные очки. Но сейчас их на нем не было...
— Прекратите! Как вам не стыдно?! — громко и яростно выкрикнула Луна, сделав уверенный шаг вперед. Тогда она не думала, зачем совершила этот по сути своей безрассудный поступок. Если бы её спросили об этом, Луна, не задумываясь, ответила бы что-то сродни «Я ненавижу несправедливость и жестокость!» или «Мне стало его жалко!». Но так ли это было на самом деле?
Её никто не услышал, и это разозлило ещё сильнее, поэтому Луна, выхватив палочку, ринулась в толпу.
— Что, хочешь к нему присоединиться? — насмешливо спросил один из «заводил» и, произнеся короткое заклинание, обезоружил неудавшуюся спасительницу обиженных и угнетенных.
— Злодеи всегда получают по заслугам! — начала Луна, глаза лихорадочно блестели.
— Ну давай проверим, — загоготали её обидчики. Луна почувствовала резкий толчок. Но тут послышался звук приближающихся шагов, и они стремительно ретировались, все ещё корчась от смеха.
— Как ты? — обратилась Луна к сидящему на земле мальчишке, рассчитывая обрести в нем друга. Встала, отряхнулась, протянула ему руку.
Он посмотрел на неё с такой ненавистью, что Луне стало страшно.
— Кто просил тебя вмешиваться?! — сквозь зубы произнес мальчик. Голос его сочится ядом. Такое впечатление, будто Луна была главной причиной его проблем, будто она издевалась над ним, а не пыталась заступиться.
Он встал и быстро ушел, а она осталась одна.

***
Защищать тех, кто слабее… Что может быть проще? Ставя себя выше всех: их самих и обидчиков. Кажется, что это благородно. Красивые рыцарские жесты, способные поднять самооценку. Они словно кричат: «Я лучше вас всех! Я имею право судить и выносить приговоры!»
А этого не прощают…

***
— Да ты чокнутая!
Глаза наполнились слезами, и дать достойный ответ уже не было сил. Бумажные шарики, жестокие заклятия, брошенные «случайно» и ничем не объяснимая ненависть.

Никто никогда не сможет объяснить «за что» любят и «за что» ненавидят. Никто никогда не сможет сказать, почему одних вознесли до небес, а других ровняют с землей. Странные правила жестокой игры: каждому обществу нужен слабый. Тот, на ком можно отыграться. И неважно, кто он, какой он… На него уже не смотрят, как на человека.
Он всего лишь жертва. Одно лишь слово, сказанное кем-то почти случайно, может определить чью-то судьбу, навеки разрушив её.
Никто бы никогда не вспомнил, кто первым нарек Луну Лавгуд сумасшедшей. Но эта мысль облетела школу с невероятной быстротой.

***
Кто-то подбежал к Луне сзади и, дернув за сумку, вырвал её из рук. Всё содержимое рассыпалось по полу. Бегущие мимо студенты наступали на них и, казалось, даже не замечали этого. Никому не было дела для светловолосой первокурсницы, до крови прикусившей губу в отчаянном стремлении не заплакать.
Ещё недавно Луна была открыта миру. Была готова встречать его улыбки. Но вместо них получила удары. И это было больно.
Всё-таки больше морально. Физически только потом…
Странное свойство человеческой психики: если ты идешь по коридору, спотыкаешься на разлитой воде, падаешь и ударяешься головой так, что искры сыплются из глаз, то пережить это гораздо легче, чем, если идя по тому же коридору, ты падаешь из-за толчка в спину. И боль, физическая боль, в первом случае может быть в сотни раз сильнее, чем во втором. Но все же, справиться с ней легче. Потому что нет унижения, нет жгучей обиды и ненависти ко всему на свете.

***
Урок Истории магии. Дисциплина на нем всегда оставляла желать лучшего. Если первые ряды ещё слушали профессора Бинса, то задние занимались тем, чем хотели.
В последнее время Луна старалась занимать ближайшую к преподавателю парту, но сегодня она опоздала, поэтому это место было занято. Пришлось сесть в самый конец класса.
Чье-то перо врезалось в спину. Девочка поморщилась, но не издала ни звука и даже не обернулась. Боль была не слишком сильной. Вполне терпимой… Но все равно хотелось разрыдаться в голос. Но от этого станет только хуже. Она знала это, ведь уже успела проверить на себе…
Конец урока приближался неумолимо. А с недавних пор Луна ненавидела перемены… Ведь там дозволено все. Там нет сдерживающих факторов в виде преподавателя, урочной дисциплины.
Она не могла слышать все, о чем говорили сзади. Но обрывки фраз, долетавших до её слуха, имели плачевный смысл.
«Наша школа не место для сумасшедших… Покажем ей… После этого урока… Не дать ей уйти…»
Как только прозвенел звонок, Луна выбежала из кабинета, даже не дождавшись объявления домашнего задания, и кинулась вниз по лестнице. Её целью был женский туалет, где можно запереться в кабинке, где количество её обидчиков сократится на две трети, ведь мальчишки не станут входить туда.
Они бежали за ней. С криками и улюлюканьем.
Достигнув желанной двери, Луна ворвалась внутрь и захлопнула её изнутри. Медленно сползла по стене, тяжело дыша. Теперь можно было дать волю слезам, которые беззвучно лились по щекам.
Прятаться в туалете от собственных однокурсников…
Большего унижения Луна не испытывала ещё ни разу в жизни.

***
Сказав себе, «я не как все», Луна стала подсознательно доказывать всем правдивость этой мысли. Непроизвольно бросая вызов обществу ежедневно, она не понимала, что делает только хуже. Но теперь для ненависти, которая преследовала её, хотя бы были объяснимые причины. И это приносило облегчение.
Любовь к жизни, которую девочка хранила в сердце с детства, не удалось убить.
Но обида и непонимание заглушили её почти полностью.
«Они живут неправильно и не желают понимать этого» — казалось Луне. Эта мысль помогала ей пережить происходящее, служила лекарством для уязвленной гордости, но делала пропасть между ней и остальными все глубже.
С детства она не могла понять «почему?» Почему люди сами надели на себя кандалы? Почему сами пережали себе горло? И они никогда не позволяют себе поступать так, как хочется? А теперь зацепилась за эту идею и использовав её как подспорье, начала вызывать весь мир на дуэль. Но уже не бессознательно, как раньше, а вполне осознанно.
Теперь её облик стал не просто отражением внутренней сущности, но ещё и способом доказать всем, что она — не такая, как они. Стремление к дружбе и пониманию по-прежнему жило в душе, но теперь его вытеснили гордость, тщеславие и протест.
Образ, созданный ею, предполагал непонимание и ненависть. Но то, что она сама создала его, помогало справиться с ними, научиться уважать себя и даже начать гордиться своей уникальностью.
Вскоре её оставили в покое. Но главная причина этого заключалась отнюдь не в том, что она изменилась. Нет, изменения эти касались только её собственного внутреннего мира, для других же Луна Лавгуд оставалась все той же «девочкой со странностями», какой и была раньше. Просто вскоре к её поведению все привыкли. Подростковая жестокость ушла, уступив место отчужденности.

***
Чем меньше времени оставалось до каникул, тем больше становились очереди около кабинетов. Никому не хотелось лишиться возможности отправиться на Бал или остаться в школе на всю зиму из-за банально несданного зачета. Если раньше с пересдачами мирились немногие преподаватели, то на последних трех курсах стали разрешать почти все, потому что иначе пришлось бы отчислить добрую половину учеников Хогвартса.
Особенно не везло Зельеварению. В последние дни перед балом около кабинета профессора Снейпа стояли толпы, насчитывающие, наверное, полсотни учеников, начиная от пятого и заканчивая седьмым курсом. Преобладали здесь гриффиндорцы; учеников Рейвенкло и Хаффлпафа было примерно поровну, а слизеринцев — меньшинство.
Луна Лавгуд вздрогнула и рывком вырвала свое сознание из воспоминаний, заставив его вернуться в серую реальность. Сейчас стояла, прислонившись к стене, и пыталась читать учебник. «Надо сосредоточиться» — подумала она. Приходить сюда во второй раз не хотелось совершенно. Её очередь должна была скоро подойти, но казалось, что познания сейчас приближенны к нулю. Ведь все выученное вчера словно бы испарилось из головы, а в той какофонии звуков, в которую она была погружена, сосредоточиться было просто невозможно.
— Да, конечно, я уже купила! Малиновое в горошек. И туфли под цвет, — услышала Keyf чей-то звонкий голос прямо у себя над ухом. Подняла глаза и увидела Лаванду Браун, разговаривающую с Мирандой Шеллоу, шестикурсницей с Хаффлпафа. Той самой Мирандой, от которой пытался избавиться Блейз, когда устроил спектакль, финал которого стал для Луны почти трагическим.
Она так задумалась, что забыла отвернуться от девушек и смотрела на них тем странным и ничего не значащим взглядом, который мог бы, наверное, показаться заинтересованным. Впрочем, с тем же успехом Луна могла бы сверлить глазами любого из окружавших её учеников, картину на стене или квадратики на полу, так как не видела перед собой ровном счетом ничего.
— А ты уже выбрала платье? — вдруг спросила Лаванда. Луна не сразу поняла, что этот вопрос обращен к ней. А потом слегка вздрогнула и пролепетала нечто похожее на «Н-н-нет…».
— Чего же ты так? Три дня осталось, — пропела Миранда, как-то недобро улыбаясь.
Луна уже хотела ответить, что, наверное, не пойдет на бал, но в этот момент из кабинета вышел Дин Томас. Это означало, что настал её черед идти на каторгу — отвечать зачет профессору Снейпу. Последний раз заглянув в учебник, она переступила порог, взяла билет и села за свободную парту в конце класса.
— Да уж, это я сглупила: спрашивать у Лавгуд про платье! — голос Лаванды был слышен даже отсюда.
— Я даже удивилась, чего это ты, — отозвалась Миранда.
— Но она так заинтересованно на нас смотрела…
— Наверное, услышала слово «туфли» и попыталась вспомнить, что оно значит.
Девушки рассмеялись, а Луна закусила губу, стараясь не заплакать прямо сейчас: в кабинете профессора Снейпа, во время зачета.
«Да она деревенщина… Одеваться не умеет… Никто не обратит внимание…» — доносились до Луны обрывки разговора, и она бы, наверное, всё-таки разрыдалась, если бы голос профессора Снейпа не разорвал тишину:
— Вы готовы?
— Да.
Села, положила перед собой конспект, чувствуя, что сейчас вряд ли сможет ответить хотя бы на «Удовлетворительно». Но всё же начала:
— Итальянские алхимики доказали, что при смешивании корня мандрагоры с остролистом при температуре выше девяноста градусов можно получить…
— Профессор, я… — звук хлопнувшей двери и чей-то взволнованный голос заставили её остановиться.
— Мистер Малфой, мы же уже решили проблему с вашим зачетом, — сказал Снейп, обращаясь к возникшему в дверях слизеринцу.
— Я знаю. Но... — выдохнул тот и осекся. Кивнул на Луну, словно намекая, что не хочет говорить при ней.
— Что-то случилось?
— Да, письмо от отца…
— Снова? — Снейп прищурился, а затем перевел взгляд на Луну, — Можете идти, мисс Лавгуд. И передайте остальным, чтобы приходили завтра.
— Спасибо, профессор, — ответила та и поспешила удалиться из кабинета. Её радость от чудом сданного зачета тут же была омрачена осознанием того, что сейчас придется сообщить всей этой оголтелой толпе учеников, что сегодня они уже не смогут ответить. Это удручало, потому что, как известно, гонца, принесшего дурную весть, в древности казнили. А уж если этот гонец школьная сумасшедшая…
Луна знала, что сейчас её вряд ли встретят с распростертыми объятиями.
— Профессор Снейп просил передать, что сегодня больше не будет принимать зачеты, — объявила она, но никто не обратил внимания. Тогда Луна ещё раз повторила свою фразу.
— А может тебе это послышалось, Лавгуд? — выкрикнул из толпы Теодор Нотт. — Тебе же часто голоса мерещатся…
— Она, наверное, сама не сдала, вот и решила всех нас подставить, — подхватила Миранда Шеллоу. Звук её голоса вновь воскресил в памяти Луны недавний, но уже почти забытый разговор. Не дожидаясь продолжения, она побежала прочь. Вслед неслись смех и улюлюкание.

Надо что-то менять.
Решение, корни которого росли ещё из детства, вдруг сформировалось в сознании окончательно.
«Я докажу! Я докажу им всем…» — думала Луна, толком не зная, что именно собралась доказывать. Это намерение, которое было похоже на помешательство, ослепило настолько, что она стала практически одержима им. Вот только Луна забыла, что попытки доказать что-то другим людям чаще всего ставят в зависимость от них и толкают на поступки, которые никогда не были бы совершены в другой ситуации. Этот путь редко приводит к желанному финалу, но вот свернуть с него очень и очень сложно.

***
Третий магазин, и ничего сносного. Гермиона никогда не любила ходить за покупками, потому что это очень быстро утомляло: не найдя ничего подходящего с первой попытки, она начинала испытывать раздражение.
Так было и сейчас. Войдя в очередную лавку, Гермиона с унылым видом оглядела витрины и уже хотела было уйти, когда увидела то, что заставило её в недоумении остановиться. В разделе вечерних платьев стояла Луна Лавгуд и с вполне серьезным видом осматривала предлагаемый ассортимент, уже держа что-то в руках.
— Луна! — окликнула её Гермиона. — Не ожидала увидеть тебя здесь!
Та обернулась и широко улыбнулась:
— Я выбираю платье для бала.
— Правда? Я тоже. Но пока безуспешно, — пожаловалась Гермиона.
— У меня та же проблема… Хотя уже присмотрела несколько вариантов. У меня мало опыта в этом деле. Ты мне не посоветуешь? — попросила Луна.
Гермиона быстро кивнула, стараясь ничем не выдать свое удивление. Но видеть эту девочку выбирающей платье было не просто странно, прямо-таки невероятно. Эта неделя была щедра на сюрпризы.

***
— Ну так вот… Я уже думала, что уже всё пропало, но меня спас случай, — сейчас Луна рассказывала о том, как пересдавала зачет по Зельям. — Вернее, даже не случай. Меня спас Малфой!
— Малфой?! — глаза Гермионы округлились.
— Да. Он зачем-то пришел к профессору Снейпу, и тот меня отпустил. Это было странно…
— Зачем? — быстро спросила Гермиона, зацепившись за возможность узнать что-то новое о Малфое, как за тонкую соломинку.
— Что «зачем»?
— Зачем Малфой приходил к Снейпу?
— Не знаю… Говорил что-то про письмо от отца. А почему ты так интересуешься? — спросила Луна, заставив Гермиону вспомнить, что не стоит перегибать палку в своих расспросах.
— Да так, просто любопытно, — отмахнулась она. — Смотри, вот, кажется, неплохой магазин… — добавила она, в надежде перевести тему.
Больше девушки к ней не возвращались.