Волны разбиваются о скалистый берег.
Пенясь, сатанея, они атакуют острые каменные выступы, с громким грохотом уползая обратно в море. Цветом, сравнимым с небом – серовато-синим – снова и снова доказывают свои права на остров. И демонстрируют, не скупясь, силу.
Небольшой островок с замком Вольтури, окруженный этими самыми скалами и безбрежной, бесконечной морской стихией, выглядит карточным домиком в окружении всего этого. Казалось бы, одно движение чуть с большей силой, волна немногим злее и… все. Но каменные стены стоят здесь уже сотни лет. Нерушимо.
Это сражение, достойное описаний – человек и природа, камень и вода, жизнь и смерть. И, на самом деле, наблюдать за этим боем можно бесконечно долго. Сила и могущество воды пленяет, заражает, покоряет… хотела бы я иметь их столько же, сколько эти воды.
Моя комната располагается как раз напротив живописного скального уступа, что море атакует чаще остальных. В целях безопасности и, наверное, принимая во внимание мое положение практически как пленницы, у окна открывается только верхняя часть, да и то не широко. Убить себя невозможно, зато подышать пьянящим морским воздухом и понаблюдать за стихией – вполне. Мне не нравится выходить на улицу, потому что бдительная охрана следует за мной попятам – молчаливыми, мрачными истуканами. К тому же, там довольно-таки холодно и скудно по пейзажу. Те же скалы – здесь.
А вот в своем уголке, завернувшись в теплый плед, устроившись на широком утепленном подоконнике с тарелочкой малиновых тарталеток – одно из немногих, что в своем заточении с удовольствием ем – совершенно другое восприятие. И даже жизнь не кажется такой тяжелой.
Глядя на волны, я часто думаю об Эдварде и о том, что происходит на континенте. Спустя почти неделю я, как Даниэль и предсказывал, не получила своего звонка. Но, в отличие от мальчишки Аро, в депрессию по этому поводу ударяться не стала. Цепляюсь и всеми силами борюсь, чтобы не удариться. Вторая депрессия, еще и без Эдварда рядом, меня раздавит. Четыре дня миновали, а две недели еще нет. Я буду честной. Я буду ждать его.
Это не предательство, о нет…
Нет.
Он не хочет, он не можетпозвонить. Из соображений моей или собственной безопасности, из-за каких-то других логичных причин, что не могут прийти мне в голову…
В любом случае, я верю мужу и верю в него. Мы не расстанемся так быстро и просто. У нас еще слишком много дел.
То ли размеренная жизнь на острове вызывает во мне легкую отрешенность, то ли то, что разглядывания шторма напоминают о вечном, а я наблюдаю за ним почти каждый день, но боль притупляется. Немного, совсем на грамм, а становится меньше. И хотя я просыпаюсь ночами, мокрая и напуганная, сна не помню. Знаю, кто в нем, знаю, что с ним, но… не помню. А с этим хоть как-то можно жить. Эдвард и здесь был прав.
…Единственное, за что мне по-настоящему болит сердце в этом ужасе и от чего не спасают не волны, не стены, не отрешенность – его приступы. Ребенку уже не помочь, а мужу – можно. Только я слишком далеко.
Я помню, что при появлении лишнего огонька стресса его боли усиливаются, а ситуацию, в которой мы оказались, иначе, как гиперстрессовой назвать не получится. Его мучения для меня страшнее своих. И если я плачу на острове за эту неделю, то только тогда, когда сознание безжалостно рисует представление болей Эдварда. А я не могу ему помочь.
Это причина моих молитв. Перед тем, как лечь в постель и обнять подушку, старательно делая вид, что все в порядке и мой обладатель темных олив просто задерживается в офисе, я становлюсь на колени возле окна. И горячо, сорвано, искренне шепчу молитву. Прошу. Заклинаю.
Больше мне обратиться не к кому.
Чайки с криком отлетают от скалы. Я, тихо хмыкнув, беру тарталетку с красивой, но тяжелой тарелки. Десерт специально печет для меня Хиль – одна из двух домоправительниц замка. Она приставлена ко мне и, хоть неразговорчива, очень приметлива. Быстро выучивает, что кому нравится и старается, даже без особого взаимодействия, угодить. Вторая женщина – Марена – нацелена на Даниэля. Она разговаривает с большой охотой, а потому, когда экономки вдвоем устраиваются где-то внизу поболтать после тяжелого дня или просто проходят мимо моей спальни, думая, что отдыхаю, слышу ее гневный шепот: «дрянной мальчишка». Даниэлю сложно угодить.
Только отравлять ему жизнь никто не пытается.
А вот он, кажется, намерен сделать это для всех нас сполна.
Виолончель.
Я думала, он не играет, а слушает ее звуки, как Эдвард и говорил. Но оказалось, что слушать он намерен только то, что сам и воспроизводит.
Потому каждый день, в разное время, а может даже и дважды за сутки, Даниэль усаживается с инструментом в гостиной или на лестнице, или в одном из коридоров, откуда эхо разлетается по всему замку, и начинает играть.
Он чудесно играет. До дрожи. Талантливо. Проникновенно.
Но… горько, грустно и протяжно. Он рыдает на своей виолончели, а от такой музыки ничего, кроме плача, не могу выжать из себя и я.
Как волны скалы, она разбивает меня изнутри, царапает душу. Потому что вспоминается все, даже то, что не надо уже и забыто… а оно здесь. И это очень больно. Это и сейчас больно, но в первые мои дни здесь, самые первые… я думала, я влезу на стену. Он играл вечером, перед самым моим сном, и, засыпая и просыпаясь, рыдая в подушку, я все слушала и слушала… и хотела его заставить прекратить. И не могла.
Первые десять минут игры моей слабостью было подумать о погибшем малыше. Я боялась, до одури боялась, до перехвата дыхания, его забыть. Только не сейчас, когда он был самым ярким и теплым звеном, связывающим меня с мужем. Я бы просто этого не вынесла.
Эти слезы… очищают. Хоть немного.
Я доедаю первую тарталетку, хмуро глядя в окно, и посильнее кутаюсь в свой плед. Кажется, под стать моим мыслям, внизу супруг Аро начинает свой ежедневный ритуал игры.
Мелодия стартует с тихого-тихого позванивая верхних нот. Их шепот разносится под сводами замка. И я, хмуро обернувшись на дверь, принимаю решение.
Сегодня я не буду сидеть здесь.
Я спущусь.
Медленно, чтобы не оступиться, я иду по лестнице, ведущей на первый этаж. Музыка нарастает, проникая внутрь и удобно обосновываясь в самых чувствительных уголках души и, против воли, даже с пледом, я подрагиваю.
Даниэль сидит возле разожженного камина, повернувшись на огромном красном кресле к нему спиной. На журнальном столике рядом с ним недопитая чашка кофе, а на лице, уже покрасневшем, преддверие слез.
Даниэль делает вид, что не замечает меня, продолжая игру. Умелые длинные пальцы, охватив смычок, движутся в дьявольском темпе. Мелодия пробирает до костей, какой бы трепетно-нежной прежде не казалась.
Я тихонько выдыхаю, поежившись холодному воздуху гостиной. И усаживаюсь на такое же, как у молодого мужчины, кресло напротив. Кладу ладони на колени.
На мгновенье Даниэль поднимает на меня глаза, но почти сразу же опускает их. Прячет. Смаргивает влагу. Играет жестче и быстрее.
Он надеется, что я уйду.
Но сегодня я намерена остаться.
Никто не произносит ни слова. Хиль, несущая куда-то простыни, изумленно оборачивается на нас, безмолвно глядящих друг на друга. Громче всего слыша виолончель, за ней – потрескивание огня. Но ни намека на дыхание. Ни капли на разговор.
Нам не о чем разговаривать.
Даниэль будто старается меня прогнать. Его ноты взлетают вверх и плашмя падают на землю, его руки дрожат, нагнетая атмосферу, а лицо перекашивает от страстной попытки пересилить самого себя. Капельки пота видны на лбу, разметались недлинные белокурые волосы. И серьги блестят. И губы блестят, влажные. Но самые яркие отблески – на щеках. От слез. В них танцует отражение огня, хоть в радужке и давным-давно льдина.
Это напоминает сумасшествие в самом чистом виде. Помешательство, какое еще нужно поискать. Возрождаясь и умирая в каждом звуке, мальчик не просто изливает душу… он выкорчевывает ее, вместе с сердцем, кладя все к дну своего инструмента.
Я слышу тревожное перешептывание домоправительниц, хоть это и странно в таком шуме. Но, похоже, с сумасшествием Даниэля мы все тонем в пучине безумия. А чем не безумие, среди громчайшей драматичной мелодии услышать шепот?..
Смычок вверх… смычок вниз… черные ресницы мальчишки касаются его кожи, пальцы сводит судорога, а самая первая и главная слезинка летит вниз, к бездне пола… и в ту же секунду все кончается.
Его терпение. Его сдержанность. Его сила.
Откидывая к чертям виолончель и смычок, разжимая побелевшие пальцы, Даниэль с судорожным вздохом обхватывает себя руками. Его рыдания сотрясают тишину замка так же, как мгновенье прежде музыка.
Я теряюсь, ожидавшая любой развязки, но не такой.
Это похоже на нечто сюрреалистичное, невозможное в принципе. Или атмосфера на то намекает или то, как беззащитно выглядит Даниэль… во мне что-то переворачивается с ног на голову и к горлу подступает ком.
Он дрожит. Бледная кожа в окружении черной ткани его одежды – у мальчика словно извечный траур – выглядит, мягко говоря, впечатляюще. Сжавшись, съежившись он, и стесняясь краем сознания своего поведения, и уже отказавшийся основной его частью чего-либо стесняться, не может успокоиться. Даже для банального вдоха.
Испуганные, домоправительницы не знают, что делать.
А я, мне кажется, знаю.
Как во сне, хоть и полноценно отвечая за каждое свое действие, поднимаюсь с кресла. Три шага до рыдающего Даниэля делаю довольно быстро. И пугаю его, что легко определить по всколыхнувшемуся затравленному взгляду, когда снимаю свой плед и кладу на его плечи.
Юного Вольтури передергивает как от удара током.
Он дышит настолько сорвано и поверхностно, что начинаю бояться и я.
Переступаю виолончель. Становлюсь к нему ближе.
- Это того не стоит.
Зажмурившись, мальчишка отворачивается в другую сторону. Но плед не отпускает.
Я чувствую в себе неожиданный прилив чудодейственной силы. Порой такое срабатывало во мне при виде мучающегося Эдварда.
Осторожно, бог знает почему еще боясь боли, я присаживаюсь перед злополучным креслом. Своими пальцами касаюсь пальцем юного Вольтури. Мои, по сравнению с его, выглядят чуть ли не загорелыми, хотя бледности мне не занимать.
- Посмотри на меня.
Он не намерен. Никогда. Ни за что. Держится до последнего, смаргивая слезы и вздернув подбородок. Мычит что-то, давит рыдания. Но не собирается смотреть. Нет. Ни в жизни.
…Смотрит.
Важнее всего терпение. Когда Даниэль понимает, что без своего я не уйду, он, хоть и пораженный, но дозволяет себя увидеть. Как следует.
Мокрые зеленые глаза утонули в боли – совсем как мои пару дней назад. Изрезанные и исчерченные полосками ожидания, какие обычно оставляют на стенах тюрем, они – истинное зеркало души. И мне не надо быть никем особенным, чтобы это увидеть.
Бедный мальчик.
- Он за тобой вернется, - убедившись, что зрительный контакт установлен, а темные ресницы Даниэля дрожат чуть меньше, доверительно сообщаю я, - мы оба покинем это место с теми, кого любим всем сердцем. Это особая связь. Ее нельзя разорвать.
Супруг Аро с силой прикусывает губу. Почти до самой крови. Его снова передергивает.
- Ты не можешь знать, - обвиняющим тоном, совсем как ребенок скулит он. Взгляд каменеет.
- Могу. И знаю.
- Пошла четвертая неделя…
- Я уверенна, этому найдется объяснение, - спокойно, сама изумляясь, откуда это во мне, продолжаю говорить. Краем глаза подмечаю, что домоправительницы скрываются в длинных каменных коридорах. Не хотят мешать.
- Оно уже нашлось. Самое верное.
- А если ему не позволяют обстоятельства? Эдвард тоже не звонит мне… - при произношении родного имени, вольно или нет, но вздрагиваю я. Музыка Даниэля пробирает до души. Его слезы компенсируют мои, мою истерику. Но воспоминания… тут уж никто не поможет.
Я храбрилась и продолжаю храбриться. Ради мужа. Однако такие маленькие вещи-напоминания способны вывести из равновесия навсегда.
- Я надеюсь, что обстоятельства, - все еще плачущий, мальчишка поднимает на меня глаза. Смелеет даже и пожимает руку, которой накрываю его. Теплая кожа. Теплая и холодная одновременно. – Но эти не они. У него просто был шанс… и он воспользовался…
Юный Вольтури проваливается в новые дебри своего горя. Не хочет с ним сражаться, не собирается выплывать. Готов стать утопленником.
- Даниэль!
Мой требовательный, достаточно громкий голос (понятия не имею, откуда он берется, ведь как и мальчик, я сама склеена из осколков) заставляет обладателя зеленых глаз замолчать. Подавиться воздухом, сжать губы.
- Если ты любишь его, ты будешь верить. Ты будешь ждать. Слышишь меня? Любишь?..
Он сглатывает. Запрокидывает голову.
- Люблю, - горячо, протяжно выдыхает. С силой кивает мне, а глаза начинают страшно сиять, – я люблю его с самого начала. Я люблю его любым. ЛЮБЛЮ!
Впечатленная, я даже не знаю, что сказать.
Но Даниэлю не нужны мои слова. Он сам еще не закончил.
- Только знаешь, Изабелла, моя любовь не ровняется его. Обстриги ты волосы или разбей лицо, твой муж будет с тобой… а мой – нет.
- Даниэль…
- Наши отношения изначально – блажь, - мрачно усмехнувшись, он отпускает мою руку. Отпускает плед. И взглядом, невидящим и мокрым, утыкается в блики огоньков камина на камнях, - я знаю, что он любит меня за черты отца. И я отдавал себе об этом отчет с самого первого поцелуя, - он смаргивает слезы, морщится, - только я думал, я думал, Изабелла, что справлюсь с этим. Я любил его по-настоящему и надеялся, что любви этой хватит нам обоим. Только я переоценил, насколько велико присутствие рядом Кая. Он… часть Аро. Не я, а он… неделимая.
- Ты – это он…
- Верно, - Даниэль скорбно качает головой, - и я стал причинять ему боль, судя по всему. Он запер меня здесь, чтобы не видеть. И тебя тоже. Это суровая, но правда.
- Он хочет тебя защитить. Они оба хотят этого для нас, - я поднимаюсь на ноги, ощутив некую тяжесть в ногах, - Алессандро Ифф жаждет получить нас обоих.
- Алессандро Ифф никогда не нацеливался на меня, - убежденно отрицает Даниэль, - разве что, на тебя… может, твое присутствие и оправданно. Но в процессе ему может надоесть.
Он жесткий. Слезы высыхают, оставляя пустоши жестокости, а глаза горят. Опять. Даниэль меняет личины с поразительной быстротой. И больше несчастным он мне не видится. Уж точно не до такой степени, как желала представить.
- У тебя богатые познания о любви, - едко отвечаю я, - и о верности.
- Моя внешность – мой козырь, Изабелла, хоть и мое проклятие, - он садится ровнее, мой плед кладет на подлокотник, - а вот твоя ничем тебе не поможет. Мы оба здесь заперты. Так или иначе.
Я разачарованно отступаю назад. Складываю руки на груди, стремясь скрыть свою дрожь.
- Ты не заслуживаешь любви Аро.
Даниэль едва ли не блаженно улыбается.
- Я много чего не заслуживаю, Изабелла. А чего заслуживаешь ты? – и тут его взгляд, его острый, приметливый взгляд, где недавно блестели слезы, касается моего живота. Прямо-таки останавливается на нем.
Знает?..
Застыв на своем месте, я не имею понятия, как реагировать. Изнутри, из самых недр тела поднимается такая же волна, как и снаружи, только не из воды – из боли. И накрывает собой все, что имеется внутри. Душит. Топит. Ломает.
Я не отвечаю на выпад Даниэля, хоть при виде моего выражения лица его собственное и вздрагивает, колыхнувшись виной.
Я не собираюсь даже смотреть на него больше, потому что предвижу, чем это кончится.
Я разворачиваюсь к лестнице, наплевав на плед и все то, что оставила в этой гостиной.
Произносить имя Эдварда было больно.
Но вспоминать о ребенке с подачи Даниэля… это нестерпимо.
Чужой замок, холодные стены, окна, волны, ветер, ковры и темнота… темнота поглощает меня, темнота убивает меня.
О боже мой.
Я вбегаю в свою комнату, хлопнув дверью. Закрываю ее, а потом спешу к постели. И, подавив первый вскрик в подушку, поддаюсь истерике.
Не справляюсь с силой волн и ветра.
Маленький мой…



Он тихонько стучится ко мне в спальню около двенадцати ночи.
Неслышной тенью, бесплотным духом проникает в приоткрытую дверь.
Но я его чувствую. Или просто обостряются все рецепторы, не способные дать сознанию хотя бы минимальный перерыв. Они теперь ненавидят Даниэля вместе со мной.
Он сиротливо останавливается в дверях. Вглядывается, вслушивается, сплю я или нет.
- Изабелла?..
Лучший способ – его игнорировать. Достаточно жестко и, что не менее важно, достаточно действенно. В конце концов, я не обязана с ним общаться. Тем более после сказанного.
Я пыталась помочь – зря. Я не должна влезать в те дела, что меня не касаются. Это справедливо, что получила. Запомню.
Но Даниэль все еще здесь. И что-то мне подсказывает, настроен он решительно.
Повторяет зов.
- Пошел вон, - я не в том положении, чтобы соблюдать правила вежливого поведения. Моя подушка мокрая от слез, а их отзвук в голосе отдается скребками в горло. Я устала. Я хочу спать, даже если вряд ли смогу. И слишком я скучаю по Эдварду, чтобы вместо мыслей о нем говорить с юным Вольтури.
- Мне бы хотелось извиниться, - негромко, сделав вид, что не услышал меня, просит мальчишка.
Я вскидываю бровь. Не думаю, что на своем месте, вдалеке от окна и двери, в темном углу кровати, хорошо заметна. Он не найдет меня, пока не включит свет. А включить не посмеет.
Надо же, как все быстротечно. Теперь я жестока.
Меланхолично повторяю:
- Пошел вон.
Но мальчишка упрям. Достаточно, как оказалось. Еще одно интересное наблюдение. Жалко только, что сил наблюдать уже не осталось.
Происходящее все эти дни кажется сном. Каждая минута, каждая секунда… все вокруг. Это странный, страшный, цветной сон. А я все никак не могу проснуться. А я все заперта своим же сознанием.
И как только у меня хватало мужества все это терпеливо сносить? Смирение, пожалуй, движущая сила номер один. Я тому доказательство.
Но даже у самых ярых причин бороться бывает окончание. Они притупляются. Свет становится темнее. А мир… мир окрашивается серым.
Слова Даниэля, хоть никогда ему и не признаюсь, обрезали во мне ту крохотную нить, на которой держалось все. Он первый напомнил мне о том, что я потеряла ребенка… первый из всех. Его почетная доля…
И правда. Малыша нет. Эдварда нет. Меня нет.
И не имею никакого представления, будет ли еще хоть кто-нибудь или что-нибудь хоть однажды.
Пессимистично.
Оптимизм мой больше не приходит. Он повесился.
- Я был несправедлив к тебе и хотел бы загладить свою вину, - приняв, что общаться с ним не намерена, Даниэль стремится высказаться и облегчить душу не выходя за установленные рамки. В темноте, почти в коридоре, он – точно призрак. Только голос, который мое подсознание не в состоянии еще воспроизвести в точных тонах, подсказывает, что все происходит на самом деле. – Ты хотела утешить меня, а я высказал ненужные мысли. Это неправильно.
Да он сердобольный… или просто совесть не дает спать? Но кто я такая, чтобы устраивать распри с его совестью?..
Хоть и нечего больше там хранить, я в защищающем жесте накрываю живот рукой.
- Я тебя услышала.
- Меня надо простить.
- Очень дерзко.
- Но я готов извиниться как следует.
Я не выдерживаю. Боже мой, он выжимает из меня последние капли. Рухнула целая крепость с его сегодняшним «а чего заслуживаешь ты?». Неужели мало? Неужели надо раскидать оставшиеся камни?
Какой жестокий мальчишка…
- Даниэль, мы поговорим утром. Ты смотрел на часы? Иди спать.
Нотки, проскользнувшие в моем тоне, его смешат.
- Он говорит со мной так же.
- Кто говорит?.. – я спрашиваю, а ответ знаю. Забавно получается.
Мой нервный смех немного разряжает для мальчишки атмосферу. Только не понимает он, что далеко не в лучшую сторону.
- Аро…
- Больше не скажет.
В комнате становится тихо. Даниэль проглатывает мою острую фразу. Менее острую, чем его, конечно, но тоже сойдет.
- Считаешь, я был прав? Никто не приедет?..
Мне становится холодно. Накидываю на плечи свое большое и теплое одеяло.
- Не знаю… - честно отвечаю ему. Даже чтобы уколоть не хочу соглашаться. Нельзя так.
Даниэль глубоко, тяжело вздыхает. А потом я слышу его шаги в направлении своей постели.
Пораженная наглостью, не могу удержаться. Сажусь, резко к мальчишке обернувшись. Еще спасибо бы сказал, что не видит меня в полном свете в таком виде. Испугался бы.
Может, включить лампу?
От юного Вольтури пахнет корицей. Странно, что этот запах я раньше не почувствовала.
- Изабелла, - он мягко опускается на самый краешек моей кровати, не сдвинув ни простыни, ни одеяло даже на миллиметр, - я не хотел говорить то, что ты в итоге услышала. Это было действительно очень жестоко.
- Тебе ли судить о жестокости…
- У моей матери тоже был выкидыш. Я помню, каково было ей.
Я хмурюсь.
- Я думала, ты был у нее единственным…
- В итоге да. Ее ухажер оставил нас, когда понял, что детей у нее больше не будет. Если бы не деньги Кая… мы бы просто умерли с голоду.
- Ты всегда зовешь его «Кай»?
- Я никогда не чувствовал его отцом, - пожимает плечами мальчишка, закатив глаза, - мой отец, любовник и друг – Аро. Наверное, я сам изначально поставил его в такие рамки… ты права была, я его не заслуживаю.
Меня пробирает на смешок. Правда, сквозь слезы.
- Он тебя не оставит. Ты знаешь это лучше меня.
- Может быть, - Вольтури робко соглашается со мной, но ни в его тоне, ни в его движениях не узнать того человека, что играл на виолончели как последний раз, того безумца, что он пытался изображать. И слезы его, и взгляды, и рыдания…
Он либо хороший актер, либо не до конца еще пережил подростковый возраст. Сколько ему было, когда он встретил Аро?.. Восемнадцать?..
- Ты правда думаешь, что он влюблен в тебя из-за Кая?
Даниэль ухмыляется моему предположению. Подсаживается чуть ближе.
- Тебе интересно говорить об этом? Ты постоянно возвращаешься к одной теме.
- В зале ты сказал…
- Это почти сюжет для романа, правда? – он кусает губу, - я отдаю себе отчет. Я мало сейчас думаю. Я никогда не расставался с ним больше, чем на пару дней, а тут… неужели тебя никогда не разъедало одиночество? Не ощущала себя брошенной?
Я отрывисто киваю. Вспоминаю свою истерику на нашей с Эдвардом кухне, как цеплялась за него, как молила не уходить, как стенала и обещала покончить с собой, если меня бросит… не думаю, что нашелся бы в мире человек, не испытывавший жгучего страха перед близящейся разлукой. Тем более, если разлука могла стать вечной.
- Аро говорил мне, мы много надумываем, когда предоставлены сами себе, - мудро произносит Даниэль, вздохнув, - и надо гнать эти мысли. Только у меня плохо получается последнее время.
Его губ касается ледяное подобие улыбки. Почти бритва.
- В любом случае, лучше я буду думать, что он бросил меня, чем что он мертв, - его голос вздрагивает, - лучше пусть бросит… только живет.
Я прикрываю глаза. Я понимаю его.
- Они вернутся. Оба. Я так чувствую.
- Твоим чувствам можно доверять?
- Думаю, да…
- Тогда ладно. Они вернутся.
Я гляжу на Даниэля всего пару секунд. В темноте, незначительно разбавленной светом коридора из приоткрытой двери, он – единственное, что по-настоящему реально. Реальнее даже меня самой. А это ощущение я ужасно боюсь потерять.
Потому не удерживаюсь.
Проглотив зарождающийся всхлип, тихий и тонкий, я обнимаю мальчишку. Едва касаясь. Без намеков. Без лишних мыслей. Просто потому что он… здесь.
Глупо? Несомненно. А мне легче дышать.
Даниэль не отстраняется и не вырывается. Кладет свои тонкие руки на мою спину, не сопротивляясь. И дышит в плечо.
У него та же беда. Нас двое, мы здесь одни и мы… одинаковы. Никто меня сейчас не поймет больше, чем этот мальчик. И никого больше не пойму я. Аро и Эдвард – смысл нашего существования. Его потеря чревата самыми радикальными решениями. И вряд ли под силу снести весь ужас этой разлуки в одиночку, как мы пытались. Я – поедая тарталетки и не отходя от волн, а он бесконечно экспериментируя с виолончелью.
Я позволяю себе чуть-чуть, совсем чуть-чуть слез. Я так устала…
- Ты была бы хорошей мамой, Изабелла.
- И ты туда же…
- Это видно, - честно докладывает Даниэль, - когда ты меня утешала там, в гостиной, я вспомнил свою мать.
Ощущаю, что возвращение слез близко. Каждое из них в разы сильнее предыдущего.
- Я не могу об этом говорить… пожалуйста.
- И не надо, - на удивление мудро, который раз за этот недолгий вечер, соглашается юный Вольтури, - лучше ложись спать. Утро вечера мудренее, слышала?
- От Эдварда – чаще…
- Твой муж глаголет истину, - от него такие слова слышать довольно забавно, однако прежде всего – приятно. Хорошо. Чтобы Даниэль не сказал прежде и как бы не задел меня, этот его приход ночью… и возможность его обнять – хоть кого-то, кому не все равно, кого-то живого, кого-то настоящего, не прячущегося от меня по углам… надеюсь, я так же облегчила ему это безбрежное ожидание. Хоть на каплю.
- Давай сделаем это вместе, - шепотом, но горячим и искренним, предлагает он.
Краешком губ я даже улыбаюсь. Отпускаю его.
- Что сделаем?
- Дождемся, - мальчик заботливо кивает мне на одеяло, блеснув добротой глаз. Он просто ребенок. Во многом. И, наверное, не самый сдержанный, но… хороший. А не это ли важнее всего? - В конце концов, прежде ведь они держали обещания…
- Держали, - выдыхаю я. Соглашаюсь. А потом с теплом гляжу на супруга Аро. Во мне расцветает признательность, что бы прежде там не было:
- Спасибо…



Некоторые люди в нашей жизни способны менять действительность. Из самой страшной – до теплой и нежной, из одинокой и потерянной – до целостной и уютной. Окружающее нас – это пазл. И те, кто рядом – составные его части. Это непреложная истина.
Конечно же все различно. Есть кусочки, которые формируют рамку – хоть какую-то возможность удержаться в этом мире, смысл подобного. Есть те, кто начинает сбор основной картинки – наслаиваясь на жажду к существованию, они добавляют жизни оттенки, порой даже светлые, радостные. Но все равно главными и единственными остаются самые четкие кусочки, даже если они самые маленькие, завершающие нашу картину. Один такой пазл равняется сотне других, потому что без него ничего не станет цельным. Даже шедевр на семь тысяч кусочков.
В моей жизни завершающий элемент всего – это Эдвард. Без него мне нечего здесь делать и я борюсь, живу, дышу только лишь потому, что дожидаюсь его. Я обещала дождаться.
Но обещать – это одно, а выполнять обещание…
Моя вторая неделя в замке Вольтури, в мрачной Норвегии, среди холодных волн и молчаливых камней (удивительно, ведь считала нынче отмененный «Венецианский бал» худшим своим проклятьем) проходит иначе, чем первая, только благодаря Даниэлю. Он вспыльчивый, импульсивный, зачастую несдержанный и порой слишком эмоциональный, но он… живой. То ощущение, что я почувствовала, когда обняла его одной из ночей, доказало это.
Я не одна. Я не совсем позабыта. Я рядом с человеком, оказавшимся в такой же ситуации, как и я сама. Мы разделяем эмоции друг друга и горечь. У нас нет права не разделять.
По крайней мере, я не сижу больше на подоконнике дни напролет, а ночами не верчусь по пару часов, прежде чем уснуть. Звуки виолончели больше не донимают меня, а развлекают, и даже безвкусная еда обретает чуточку прелести… микроскопическая часть дыры внутри меня заполняется присутствием юного Вольтури. А в нынешней ситуации это джек-пот.
Даниэль, мне кажется, тоже доволен нашим взаимодействием. Мы не говорим много и не проводим вместе целый день, но те несколько часов, когда есть с кем поделиться мыслями – бесценны. Хотя бы в течении них я не думаю о малыше и Эдварде. Ночи и так безумно выматывают…
Мы завтракаем вместе, к удивлению домоправительниц. И ужинаем. Обеденное время я провожу за сном или книгой, потому что от еды меня тошнит, а так бы и ланч стал нашим общим времяпрепровождением.
А вечерами Даниэль и я сидим на креслах у камина. Парочку фраз, недлинные разговоры, порой содержащие в себе интересные темы… но в основном – все то же ощущение чьего-то присутствия. Без него на этом острове легко можно сойти с ума.
И одной из ночей, примерно в среду, я почти схожу.
…Просыпаюсь оттого, что кто-то довольно ощутимо трясет меня за плечи. Открываю глаза, но вижу не темноту комнаты, не перепуганное лицо Даниэля, а тоже, что и во сне – ребенка. С оливковыми глазами, бронзовыми волосами, чуть вздернутым носиком и черными ресницами. Впервые наш малыш предстает мне в девичьем обличии… розовый комбинезончик, пинеточки, колыбелька с полупрозрачным балдахином… Я все пытаюсь взять малышку на руки, я все смотрю на нее, не мигая, как на потустороннее существо, а она мне улыбается. Улыбкой Эдварда!..
- Это сон, - бормочет Даниэль, теребя мою руку, чтобы привлечь к себе внимание. Когда кричу, он морщится, - ну-ну, Белла… мне такое тоже снится, не нужно… просто сон…
Если бы, если бы просто сон! Обессиленная и беспомощная, я не могу смириться с тем, что постепенно изображение малышки исчезает. Она закрывает глаза, смыкает губки… и бледнеет. Я кричу, а она бледнеет еще быстрее. Наверное, юного Вольтури я оглушаю.
Но он не бросает меня. Сидит на краю постели, жмет руку и пытается утешить. Как может. Ему меня жалко.
- П-прости…
- Не извиняйся, - мальчишка хмурится, качнув головой, - хочешь воды? Или чая? Давай зеленого?
Заботливый. Сквозь слезы я чуточку улыбаюсь.
- Не нужно…
А потом проигрываю его слова в голове еще раз. Выискиваю цепляющее слово «зеленый» и плачу горше. Мои маленькие оливковые глаза. Мои большие темные оливы. Господи… неужели я никого из вас больше не увижу?
Плачу, пока хватает слез. Не могу остановиться.
Даниэль сидит и слушает мои сорванные бормотания-рассуждения, мои мольбы и проклятия, мои столь по-женски слабые причитания. Не уходит. Не бросает.
Мальчик или нет, но все же он – мужчина. И мне немного легче, когда он здесь. Больше ощущение безопасности, но которое никак не влияют каменные замковые стены.
Крепче сжимаю его руку.
Наутро я благодарю супруга Аро как полагается. Подбирая слова, не скупясь на искренность, хоть и тихим голосом, но говорю, что для меня значило его ночное присутствие. Подобные кошмары способны раздавить. Абсолютно точно.
Но Даниэль опять прерывает меня. Велит не извиняться. Заверяет, что в этом нет ничего необыкновенного и он рад был мне помочь, коль мы договорились ждать вместе, а еще обещает, что все будет хорошо. У нас с Эдвардом – точно.
- К тому же, ты бы поступила точно так же, Изабелла, - добавляет с теплой улыбкой.
…И следующей ночью, как по расписанию, невольно дает мне это подтвердить.
Я выхожу из спальни около трех на шум в коридоре. Негромкий, чем-то похожий на бесконечный шорох. А там Даниэль. Заплаканный, он ходит по деревянному полу, словно следуя за кем-то. И зовет… несложно догадаться, кого именно.
Я мягко уговариваю его пойти за мной. Я обещаю, что Аро уже близко и, чем быстрее наступит утро, тем быстрее он придет. Негромкими, неспешными словами я увожу мальчика обратно в его спальню. И теперь мой черед немного посидеть на его постели, сжав руку. Даниэль засыпает куда быстрее меня. Он верит.
Со стороны может показаться, что мы оба сходим с ума.
Так и есть. Правда.
Но то, что во время главных безумств так или иначе оказываемся рядом друг с другом, чуть ослабляет эффект. По крайней мере, до рванья волос и хождений по потолку не доходит – а еще пару дней назад к этой грани я была необычайно близка.
Так или иначе, время идет. Спешно или нет, но даты движутся… и обещанные мне Эдвардом две недели завтра должны подойти к концу.
…Я постоянно о нем думаю. Я не могу о нем не думать, сколько не гоню прочь такие мысли, чтобы хоть как-то дожить до мужниного приезда. Западня замка, охрана, женщины, давящая атмосфера… тут легко утерять веру.
Как он, мой упрямый, суровый мужчина? Как он, мое самое драгоценное сокровище? Его боли, его здоровье?.. Он бледен? Он похудел?.. Я сильно похудела… даже Даниэль теперь замечает…
Я надеюсь, Эдвард в порядке. Я готова молить всех богов сразу и каждого по отдельности за то, чтобы он был в порядке. Как помочь ему? Как его защитить?.. Мысли – все, что мне подвластно. Я очень надеюсь, что этого хватит…
В пятницу утром Даниэль будит меня сам. Часов в восемь утра. Он что-то бормочет и призывает поторопиться. У него есть… сюрприз?
Сонная и абсолютно рассредоточенная, я спускаюсь в холл замка через десять минут – в одном тонком домашнем халате поверх своей пижамы. А мальчишка сразу же сует мне в руки свежий номер газеты, пока домоправительницы ставят чай.
Пару раз моргнув, я смотрю на страницу-обложку. Недоуменно.
А там написано черным по белому, таким красивым официозным шрифтом «Погасли звезды над Вероной: весь мир скорбит о кончине Алессандро Патрицио Иффа. Итальяно-американский медиамагнат был найден мертвым в своей квартире в Атланте».
Задохнувшись, я с трудом отвожу от газеты глаза.
- Поверить не могу…
Гляжу на Даниэля, давящего победно-восторженную улыбку.
- Но это правда, - обнадеживающе заявляет он. Сжимает в руках газету.
…У них получилось.



За все время моего пребывания на острове эта ночь выдается самой тяжелой. Не считая самую первую, конечно, но она вообще не идет ни в какое сравнение ни с чем. Тогда, лежа на этих подушках с видом на это темное окно, еще и бесконечно проигрывая в голове слова Даниэля о том, что никто не придет, мне казалось, меня разорвет от боли изнутри. Сегодня чуточку легче. Прежде всего я знаю, что Эдвард и Аро справились, так или иначе, с поставленной задачей. Упорно не допуская мысли, что Каллен пострадал, я верю, что он скоро приедет. А это ободряет.
Но ночь длинная. Мрачная. Холодная.
Я проваливаюсь в сон на какое-то время, а потом просыпаюсь от холода. Дрожу, натягиваю одеяло на лицо, зарываюсь в подушки.
За окном шумит море. Кажется, собирается гроза, а с ней – и шторм. Впервые звуки разбивающихся о скалы волн, столько времени бывшие утешением, меня пугают.
Я ощущаю себя ребенком. И я не знаю, как это ощущение подавить.
Оно такое склизкое, болезненное, ледяное… оно ужасное. И оно пробирает до костей.
Но так же, как внезапно начинается, под пенистым шум волн, странное ощущение проходит.
Я задремываю не больше, чем на час, а когда в который раз открываю глаза, все в порядке. Прежде всего мне совсем не страшно. Организм абсолютно расслаблен.
Не менее удивляет, что я не дрожу. Может, Даниэль под шумок принес мне лишнее одеяло?.. Он заботливый. Но уж больно тепло… одеяло такого не дает. Тем более, источник этого тепла идет от спины. Меня словно бы… согревают.
И тут я слышу запах. Моря – соленого и мокрого. Пота - сладкого и въедливого. Но больше всего ощутимы сандаловые нотки одеколона. Только у одного человека на свете я помню такую туалетную воду.
Быть не может.
Нет.
Никак.
Что же это?..
Я медленно, предусмотрительно крепко накрыв рот ладонью, оборачиваюсь. С первым же шевелением без труда ощущаю большую теплую руку на своей талии. Четко у самого живота.
Эту миллисекунду мне кажется, что я умираю – не хватает воздуха, а в голове полнейшая каша. Ореол безумия меня окружает. И затягивает – не иначе.
Но вот я вижу темные в этой ночи бронзовые волосы, вот я замечаю изгиб скулы, вот рыжеватые ресницы отбрасывают тени у закрытых век…
И безумство это или нет, сон или смерть, я не хочу от него отказываться. Я хочу себе его целиком.
На кровати рядом со мной, сиротливо пристроившись на самом краешке подушки, Эдвард. Из плоти и крови. Тихо дышащий, в сером джемпере и таких же серых, но потемнее, джинсах.
Подавляя порывающийся наружу счастливый, облегченный смех, я крепче вжимаюсь ладонью в лицо.
О Господи!
Это ничем невыразимое счастье. У меня не хватает эмоционального фона, чтобы как следует принять новость возвращения мужа, причем так скоро и неожиданно. Я просто дрожу на своем месте, но уже далеко не от холода. И слезы появляются. Соленые-соленые, но теплые. Слезы радости.
Ими, как ни стараюсь упрятать любые звуки, я все-таки Эдварда бужу. А может, он просто чувствует, как именно сейчас мне нужно сполна его увидеть?
Мужчина сперва жмурится, а потом хмурит брови, медленно и без особого желания открывая глаза. На его лице поочередно отражаются недовольство, недоумение… и боль.
Однако прежде, чем я успеваю испугаться, темные оливы находят мой взгляд. И мир в них переворачивается с ног на голову.
- Рыбка…
Он произносит это слово с невероятной нежностью и почти настолько же невероятной любовью. Меня даже пробирает дрожь.
- Ты вернулся…
- А ты думала, - Эдвард говорит шепотом, его голос немного другой, более хриплый. А может, просто мои чувства обострились от этой разлуки, - не плачь…
Он замечает мои слезы и, мне чудится, боли во взгляде больше. Взгляд так же чуточку изменился. Но в чем, я понять пока не могу.
Эдвард вздыхает. Предусмотрительно отводит глаза.
- Ну что ты, рыбка, и при встрече, и при расставании – со слезами?
Не отвечая, я обнимаю его синхронно с тем, как Эдвард сам притягивает меня в объятья.
Как ни стараюсь, не могу поверить, что это правда он. Моя фантазия настолько извратилась? Или это очередной сон, который кончится все теми же истеричными выкриками?
- Я люблю тебя, - как бы там не было, эта фраза то, что я прежде всего хотела и хочу ему сказать. Я не буду изменять себе.
Темные оливы под стать моим глазам влажнеют. Какие же черные у него ресницы… нет в них рыжего больше. Мне показалось?
- А я тебя как, моя девочка…
Я прижимаюсь к Эдварду всем телом. Я опутываю его собой, какого бы труда мне это не стоило. С ним я дышу. Я существую. Наконец-то я на самом деле существую!
- Откуда ты?..
- Из Атланты, - муж осторожно целует мой висок, - а ты пахнешь морем…
- Ты тоже.
- Я только что с него, - в баритоне смешинки, - и знаешь, там холодновато…
- Там же шторм, - я вздрагиваю, непроизвольно оглянувшись на окно, - как же ты? Эдвард!
Нотка укора его абсолютно не трогает. А вот моя дрожь – вполне. Мужчина крепче меня обнимает, дозволив прижаться к теплой ткани своего джемпера, еще и одеялом укутав посильнее.
- Знаешь, он – последнее, что могло меня остановить. Мы и так порядком задержались.
- Я не встретила тебя…
- Ты очаровательно спала, моя рыбка. Я не хотел тебя будить.
- Я просыпалась больше, чем спала, - мрачно бормочу в его плечо, - ты меня согрел. Спасибо.
Эдвард ласково проводит пятерней по моим волосам. А потом неожиданно крепко целует в макушку. Словно обрел то, что уже считал навсегда потерянным.
Пользуясь моментом, я скольжу руками по плечам, по спине, по груди мужа, изучая его, проверяя, все ли в порядке. Но кожа везде ровная, теплая. Эдвард капельку морщится лишь от холода моих рук, а потому и перехватывает их, чтобы согреть.
- Как ты?..
- Хорошо, - я закусываю губу, посильнее втянув носом его аромат, буквально заставив рецепторы поверить в мужнино присутствие, - если ты здесь… очень хорошо…
Эдвард не закатывает глаз, хотя очень хочет. Вместо этого он трепетно ведет линию по моей щеке, освободив одну руку. Вторая все еще продолжает потирать мои пальцы, избавляя их от холода.
- Тогда я хочу продолжить согревать тебя. Попытайся поспать.
Просыпается мое возмущение.
- Я не видела тебя две недели, а теперь, встретив, должна спать?..
- Больше мы не расстанемся, - столь серьезным тоном обещает Эдвард, что я не решаюсь ни возразить, ни даже вздохнуть как-то особенно. Убежденность баритона пленяет.
- Я не могу поверить, что ты настоящий, - дрожащим голосом отзываюсь, ткнувшись носом в его шею. Теплую. От нее сандалом пахнет больше всего.
- У тебя будет достаточно времени для этого, - обещает мне Каллен, - закрывай глаза. Я здесь Белла. Я никогда тебя не покину. А утром мы вдоволь наговоримся.
Я шмыгаю носом, смущенно, сдавленно кивнув.
Но не спорю. Даже если галлюцинация мой Эдвард, не собираюсь я спорить. Лучше наслажусь. За такие минуты я готова сносить все, что угодно, в течении всей жизни. Пусть только будет рядом. Хоть несколько часов… хоть во сне.
- Спасибо, что ты вернулся, любовь моя… спокойной ночи.
Ответом мне служит утешающе-нежный поцелуй в лоб. Тот самый, какой умеет дарить только Эдвард.
И я закрываю глаза.
Он здесь.



Я чувствую этот взгляд даже краешками пальцев.
Его в принципе сложно не почувствовать, а сейчас, когда я так боюсь и так надеюсь, одновременно, что сон станет явью, и вовсе.
Со мной происходят странные вещи за эти дни. Мама, как квалифицированный психолог, сказала бы, что все это от стресса из-за потери ребенка. Но об этом событии в моей жизни, я надеюсь, она не узнает… никто больше не узнает. Я не выдержу разговоров.
Я открываю глаза. Никак не предваряя этого, не делая вид, что просыпаюсь медленно, попросту открываю. И встречаюсь с беззастенчивыми темными оливами, что стали с ночи еще темнее.
Эдвард опирается о подоконник, с которого я столько времени наблюдала за морским простором, все в том же ночном сером джемпере. Волосы его взъерошены, но лицо гладко выбрито, а глаза горят. Он и сосредоточен, и недоволен, и в недоумении, и… ужален. До глубины души.
Я беспомощно вожу глазами по комнате. Ничего не изменилось со вчерашнего дня, кроме появления мужа. Не сон… не сон ведь, правда?..
Впрочем, пару раз моргнув и избавившись от пелены сонливости, что мешает видеть вещи в истинном свете, я начинаю не понимать, в каком именно месте реальность и нереальностью разошлись.
Я помню одного Эдварда – того, которого видела ночью. Которого видела каждый день за время нашего брака.
Но сегодня передо мной другой человек. Довольно ощутимо. И я не уверена, что хорошо его знаю… что имею представления о том, что происходит.
У Каллена вытянулось лицо. Вытянулось и заострилось, особенно у скул. Щеки заметно впали, они темными тенями видны среди бледной кожи. Благородная лепка лица стала чем-то наподобие ясно очерченных линий каменного памятника. Оно какое-то… неживое, это лицо. Изможденное, пронизанное бесконечным терзанием, выжатое. И подбородок, выступивший вперед… и эта презрительная ниточка синевато-серых губ… нет в них розового ни на грамм. Словно бы специально окрасил.
Я шире открываю глаза. Чем дальше – тем хуже. Бронзовый цвет волос у Эдварда в основном сохранился, но то тут, то там, я своим неожиданно приметливым зрением (как бы не хотела списать это на блики или особое освещение) вылавливаю седину. Под цвет ей как будто побелела, посерела кожа.
Но самое страшное – это глаза. Под ними глубокие сине-черные круги, которые кто-то явно пытался замаскировать тональником, но не смог. А слой-то глубокий.
И зрачки. Мне чудится, или они расширены? Придают взгляду жесткость и яростность. Оголяют заточенное лезвие меча.
Я ежусь, а сон снимает как рукой.
Что происходит?!
- Что же ты наделала… - риторическим вопросом, в основании которого нота грубости, зовет Эдвард. Глядит на меня необычайно разочарованно. И зло.
А вчерашний мягкий шепот?.. А поцелуи?.. А нежность?.. Неужели все привиделось? Но он же здесь! Сейчас! Это же он?!
В конец дезориентированная, я просто пораженно замираю на своем месте.
Я его не понимаю.
Брови Эдварда сурово сходятся на переносице.
- Ты ешь? Хоть что-нибудь и хоть когда-нибудь? Изабелла, с тебя ведь кожа да кости…
Если честно, я не имею представления о своем внешнем виде – не смотрюсь в зеркало. Знаю, что все довольно-таки неприглядно, но не более. А что бы так… за что он?..
- Я завтракаю и ужинаю, - бормочу, вмиг почувствовав себя такой маленькой, что впору прятаться под кроватью, - мне хватает… а если тебе что-то не нравится…
- Что может нравится? – скрипит зубами Эдвард, - Изабелла, ты уязвима как никогда! О каком восстановлении может идти речь, если ни одна рекомендация доктора тобой не выполняется? Посмотри на себя!
Я просто не знаю, что сказать на такой выпад. Я банально оказываюсь к нему не готова. Тем более – от Эдварда. Тем более – сейчас. Это утро должно было стать хорошим, добрым… а оно опять такое же, как и все прежде.
- А ты на себя смотрел? – сдержав слезы, требовательно вопрошаю я, - кому говорить мне о правильном образе жизни?
Каллен распаляется окончательно. Глаза его – раскаленные угли.
- Я убил человека.
- Это не оправдание… убьешь теперь себя?
- А что тогда оправдание?! Кого убила ты?!
Ответ приходит мне сам – очень быстро. Эдвард не имеет это ввиду, я уверена, он просто говорит. В запале, возможно, а возможно из-за непродуманности, но… фраза произносится. Повисает в пространстве. А я безвольно, машинально складываю руки на животе.
Птенчик мой. Зеленоглазый мой птенчик.
…Слезы сами начинают литься. Бурно и горячо.
За эти две недели они четко выучили, что разрешение спрашивать теперь не нужная блажь.
Как же быстро все может измениться! И как потрясающе легко. Видимо, стоит попривыкнуть.
Лицо Эдварда перекашивает от муки, едва он видит первую из слезинок. На мгновенье муж цепляется рукой в свои волосы, едва не выдирая их с корнем, но потом убирает эту ладонь. Отдает мне.
Я отворачиваюсь от Каллена (как бы невероятно такое не звучало!), едва на коленях присаживается у постели. Утыкаюсь подбородком в свое левое плечо, зажмуриваюсь. Пальцами скребу пижамную кофту.
А Эдвард мои пальцы без зазрения совести, не скупясь на силу, отрывает от нее. Крепко сжимает в своих. С тяжелым, как будто последним, вздохом.
И на кожу мою обрушиваются сотни, если не тысячи, маленьких поцелуев. Обжигающих и, к моему изумлению, мокрых.
- Не плачь… ты же добьешь себя… не плачь… - приглушенно заклинает он. Потерялся где-то жесткий тон и эти горящие оливы.
Я плачу горше. Никак не могу это остановить.
Голос Эдварда едва ли не взлетает на октаву вслед за этим. За все время брака я впервые вижу его таким. А в контрасте с прошлой ночью, что была как наша обычная, наша настоящая, выглядит особенно жутко.
- Белла, это моя вина. Все это моя вина. Я не знаю, как оправдаться… я не хочу оправдываться, я заслужил все… пожалуйста, молю тебя, пожалуйста, успокойся!..
Отчаянье перебивает любую другую эмоцию. Мне по-настоящему страшно.
- Что с тобой? – поворачиваюсь обратно к нему, не тая жажду хоть что-то понять.
- Ничего страшного, - он тоже на меня смотрит. И глаза его тоже мокрые. В них выжженная земля, - пожалуйста, поверь, что ничего. Только позаботься о себе.
Мне начинает казаться, что кто-то из нас, не выдержав, тронулся рассудком. Только к ужасу, такому первобытному и живому, сомнения падают не на мою персону.
Я часто моргаю, прогоняя слезы. Сейчас они ни к чему, даже если имею на них полное право. Эдварду я нужнее.
- Любовь моя, послушай, - смягчаюсь, решив действовать иначе, - со мной все в полном порядке. И точно так же будет. Благодаря тебе. Ты вернулся – и все, что мне нужно, вернулось вместе с тобой. Расскажи мне, что произошло. Я обещаю, я пойму. Я люблю тебя.
Мой тон удивляет Эдварда, ровно как и такая быстрая перестройка эмоций. Но ведь он прекрасно знает и, я надеюсь, еще не забыл, что рядом с ним я всегда буду сильнее, чем прежде. Хотя бы ради него самого.
Главное, что он вернулся, верно? Остальное я переживу. Я разберусь.
Понимание этого чувства облегчает действительность. Сама себе улыбаюсь краешком губ.
- Вернемся в постель.
А теперь мой черед удивиться. Правда, сопоставив внешний вид Эдварда, утро и, возможно, вчерашнюю активную ночь, выходит, что удивляться нечему.
- Ты устал? – заботливо огладив его щеку, когда наконец прекращает бесконечно целовать мою ладонь, зову я.
Эдвард медлит с пару секунд. А потом нерешительно кивает. Он выглядит раздавленным и пристыженным. Тот огненный запал с не менее ярким финалом безумства проходит. Я очень надеюсь, что все дело в усталости. Она-то способна на многое, знаю по себе.
- Еще бы, - тихо соглашаюсь, запустив пальцы в его волосы. Легонько массирую кожу, - ты ведь полежишь со мной? Еще рано и мы вполне можем поспать.
Тише воды и ниже травы, мужчина не спорит.
Он поднимается на ноги, а я отползаю назад, по простыням. И, задернув шторы, крепко обняв друг друга, мы устраиваемся на постели.
Как ни странно, сейчас мне все начинает казаться реальным. И объяснимым. И понятным.
Веря, что не тешу себя напрасными надеждами, я натягиваю на нас с мужем одеяло. Его джемпер и руки опять меня согревают.
Каллен наскоро целует мой висок, поворачивая ближе к себе. Обнимает как следует.
- Я все объясню, - обещает он.
И не мне сомневаться.
- Верю, Эдвард.



Солнце в зените.
Я просыпаюсь бог знает какой раз за эти сутки, но за утро – точно второй, прекрасно осознавая это обстоятельство. Чуть раздвинутые шторы полноты картины не скрывают.
Я лежу на животе, на большой белой подушке. Сторона постели моя. И одеяло на мне мое. А вот пальцы, что чертят, едва касаясь, узоры на моей спине, явно моими быть не могут. Такое человеку неподвластно творить со своим телом.
Сонно прищурившись, я опасливо поднимаю голову. В комнате уже совсем светло, потому ни единый контур не стирается. Особенно тот из них, что замечаю первым. Первыми.
Эдварда.
Мой муж полулежит на подушках, опираясь на спинку постели, вместе со мной. Он на боку, повернут, естественно, в мою сторону. И на умиротворенном лице, хоть и тронутом теми страшными метками, какие я подметила недавно, блуждает легкая улыбка. Он ощутимее касается меня на спине.
- Доброе утро, любимая, - тепло произносит баритон.
Я хмурюсь, хоть касания родных пальцев и очень приятны.
- Не надо, - не нарушая мира, воцарившегося в комнате, Эдвард просительно разглаживает пару морщинок у моего лба, - поверь, ничто их не стоит.
Он такой же, как и прежде. Его голос, его движения. Я все пытаюсь найти в радужке или зрачке злость, огонь, да хотя бы раздражение… я мысленно готовлюсь услышать многое в свой адрес, даже повторение раннего утреннего выступления… но вместо этого я вижу мужа. Любимого и настоящего. Моего, как прежде. Без толики изменений.
- Я знаю, чего ты боишься, - уголки губ Каллена чуть опускаются, но не критично. Просто огорчение. – Однако Белла, уверяю, напрасно.
Легко поверить. Должно быть. Но мне… тяжелее. Может быть, я зря убеждала себя, что так просто со всем разберусь?
Эдварда бросает из стороны в сторону, а я все ищу закономерность. Только пока ее нет. А испуг есть. И желание помочь. Как мне ему помочь?
- Ты болен?
Мужчина уверенно качает мне головой.
- Ну что ты, малыш. Совсем скоро буду выглядеть как человек.
- У тебя волосы поседели…
- Это все слежка, - успокаивает, - да и я, последнее время, мало сплю.
- Отчего?..
Эдвард спокоен. Даже слишком. Оставляя мою спину, его пальцы трепетно скользят по моим шее и плечам. Непроизвольно вздрагиваю, отчего темные оливы покрываются горечью. Но она – все, что в них есть. Никакой ужасающей боли, от которой утром у меня все похолодело внутри, пока не наблюдается.
- Голова болит, - не юля, признается Каллен, - за эти две недели чаще обычного. Но повода для волнений нет, - заметив изменения на моем лице, поспешно добавляет, - Белла, я был у доктора два дня назад. Он сменил мне препарат.
Эдвард закатывает глаза, брезгливо поморщившись. А потом выдыхает, осторожно коснувшись моей скулы. Целует ее.
- Ты божественно пахнешь…
Я смущаюсь.
- Правда?..
- Еще какая, - от его улыбки у меня в душе все расцветает. Как же не хватало этого чувства! – Так вот, о таблетках. Новое лекарство помогает лучше, но имеет некоторый побочный эффект. Собственно, отчасти ты его и видишь на моем лице… а вторая часть – такое поведение, - Эдвард пристыженно глядит на меня из-под ресниц, но руками не перестает гладить тело, - это длится три дня. Один уже прожит, сегодня – второй. Я знаю, что должен был дождаться, пока приду в норму, на материке… но мне ужасно хотелось тебя увидеть. Прости, моя девочка…
Раскаявшийся, сметенный, ласковый.
Невольно я улыбаюсь – мельком. Но потом шире. И еще шире. И совсем широко.
- О господи, Эдвард, - подаюсь навстречу, с силой его обнимая. Не хочу чувствовать, что нас что-то разделяет. Я напугана этим. Я этого не люблю. – Я тоже… и я не обижаюсь. Я понимаю тебя. Я же обещала, что тебя пойму…
Он убирает прядку моих волос за ухо. А следом целует мочку.
- Ты сильно похудела, мое солнышко, - баритон грустен, - а еще, когда спишь, ты часто вздрагиваешь… я проснулся раньше и увидел это. Я не смог себя сдержать, испугавшись за тебя. Но прежде всего, Белла, дело в том, что это – целиком моя вина. Все, что с тобой случилось. Нет оправдания, конечно, но это стало последней каплей… и то, что я сказал… крик отчаянья. Впредь я буду контролировать себя жестче, - я получаю отрывистый поцелуй в лоб, - а еще, я тебя вылечу. Все будет как прежде.
- Логичное объяснение... и доводы…
- Я очень надеюсь, что ты правда так думаешь, - откровенно произносит Каллен, - я в любом случае докажу тебе, что ты можешь на меня полагаться, но пока это первостепенно. Не бойся меня. Я тот же, маленькая. И я приехал… все. Навсегда.
По-детски хихикнув, я прижимаюсь к нему всем телом, как ночью. Мое очаровательное чувство единения. Мой самый любимый человек на свете.
Таблетки. А я напридумывала себе черт знает что.
Впрочем, усилившиеся боли его головы (даже ожидаемые) и бессонница – повод для расстройства. Но так же, как Эдвард надеется излечить меня, я собираюсь излечить его. Полноценно.
- Я сделаю все, чтобы тебе не было больно.
- Любимая, это очень просто, - мужчина усмехается, ловко подстроившись под мою ладонь. Оглаживаю его лоб, - видишь? К тому же, то, что ты в безопасности, то, что ты скоро поправишься… это лучшее. Это самое действенное.
Не вижу смысла ничего на такое отвечать. Просто приникаю к мужу покрепче. А глажу его нежнее.
Белла, ты дождалась. Ты смогла это сделать. Он здесь. Он вернулся. Даже если не обошлось без легкой паники, даже если произошло нечто неожиданное, в конце концов, все кончилось благополучно. А такой исход еще недавно казался сказочным.
Я широко улыбаюсь. Быстро и искренне.
- Как же хорошо, что ты здесь, - выдыхаю в его кожу.
Ладонь Эдварда накрывает мои волосы, пока вторая перехватывает руку с кольцом. Целует маленький холодный кружочек.
- Я всегда здесь, моя рыбка.
Какое-то время мы лежим в тишине. Она абсолютно не цепляет, если настолько домашняя и уютная. Я никогда не думала, что моя спальня в замке может быть такой. Приятная новость. Но еще приятнее та, что мне не приснилось. Ничего. Теперь Эдвард действительно будет со мной. А с ним я способна пережить многое, если не все…
- Мне казалось, ты растаешь к утру.
- Нет, - тепло клянется мужчина, - такого не будет.
Я задумчиво веду линию по его плечу. По круглому вырезу у джемпера. По его текстуре.
- Аро приехал с тобой?
Эдвард прищуривается.
- Да. И невероятно осчастливил Даниэля.
Я улыбаюсь.
- Так и должно быть.
- Я не спорю, - Эдвард зарывается носом в мои волосы, потянув их аромат. До сих пор не понимаю, что он может слышать там. Я пахну ненавистным шампунем из цитрусовых или, в крайнем случае, въедливым порошком постели. Но как же приятен этот его жест! Боже, как в другой жизни! Для меня уже все как в другой жизни. Словно его и не существовало никогда.
Нет… нет! Я избавлюсь от этого ощущения. Обязательно.
- Я видела статью, - поежившись, останавливаюсь пальцами возле сердца мужа, - Алессандро… пал?
- Смертью трусов, - ожесточившись, баритон отдает некой враждебностью, правда, маскированной как нельзя лучше, - он знал, что мы с Аро не оставим этого просто так. И он почти нашел вас, чтобы отобрать у нас козыри… но все же, первенство за нами. Из-за его игр это все и затянулось.
- Нашел?.. Игр?..
- Понял, что следы ведут в Норвегию. В любом случае, замок все равно надежно спрятан. Не беспокойся. Уже не о чем. Я не мог позвонить, дабы не нарушить слежки.
- Вы его?..
- Убили, - достаточно спокойно, хоть и следя за моей реакцией, признает Эдвард, - его прислужница стала нашей соратницей и смогла заманить его в ловушку. Но лучше не будем об этом говорить.
- То есть ты не сам его… убил?
Эдвард потирает мои плечи, стараясь успокоить.
- Если тебя это так волнует, то нет. И не Аро. Мы не имеем столько киллерского опыта. Однако Белла, хватит об этом. Мы закрыли эту тему навсегда. И пожалуйста, не выспрашивай подробностей.
Муж дает мне минутку, чтобы свыкнуться с узнанной информацией. Все так же потирая, поглаживает плечи. Дыханием напоминает о своей явной близости. И не торопит.
- По-другому было нельзя. Ты знаешь.
- Я знаю, - сдаюсь, не желая переосмыслять это убийство сегодня. И вообще переосмыслять. Ифф – редкая дрянь, совращавшая детей и погубившая ни одну жизнь. Он заслужил смерти. Любой.
Я должна понимать это как минимум потому, что сама едва не стала мамой Птенчика. За него бы сама Иффа задушила.
Кладу голову на плечо Эдварду. Прикрываю глаза.
- Моя бедная маленькая рыбка, - сострадательный, мой обладатель темных олив наглядно демонстрирует, что остается со мной навсегда, что рядом, - забудь это как страшный сон. Постарайся. Отныне все будет по-другому. И мы с тобой справимся.
Его оптимизм заразителен. Даже если на грамм.
- Конечно.



Хозяин замка встречает нас внизу лестницы. У поворота к столовой.
Последний раз с Аро Вольтури мы виделись на приеме на его острове и с тех пор утекло неимоверно много воды. В жизни супруга Даниэля тоже произошло изменения. И прежде всего связаны они с этой долгой разлукой, когда мы с мальчиком оказались с нашими любимыми людьми на разных континентах.
Аро Вольтури больше не выглядел восторженным изящным аристократом, способным на искренние улыбки, обворожительные комплименты и незабываемую услужливую гостеприимность, которые так рьяно отличали его на острове от всех остальных.
Тогда передо мной стоял миллионер во всей красоте своей личной роскоши и лоска.
А сегодня… сегодня человек, вернувший себе смысл жизни. Потрепанный, уставший, но… настоящий. Как никогда прежде.
Аро, как и Эдвард, заметно поседел. Не знаю, красил он прежде свои длинные черные пряди или нет, но сейчас в них тонкими нитями протянулось серебро. Лицо мужчины осунулось, количество морщинок на нем удвоилось, а из без того бледная кожа стала совсем белой. Такими темпами мы все скоро будем напоминать сборище вампиров.
Изменения в меньшей степени затронули его черные глаза. Они сохранили в себе внимательность, интерес и это блестящее выражение теплой доброты, но потеряли живость.
Аро выглядел на свой возраст сегодня. И особенно заметно это было рядом с Даниэлем.
Но кому какое дело? Я точно уверена, что Эдвард солидарен с моими мыслями: прежде всего Вольтури верный друг, хороший человек и лучший хозяин. Его жизнь, его отношение с Даниэлем, его внешность, в конце концов – нас не касается. Я благодарна Аро. Даже больше – я обязана ему. И потому все, что мне хочется сделать, глядя на него – помочь. Отблагодарить как следует. Это важнее всего.
Эдвард крепко держит мою руку. Он не даст мне упасть и даже споткнуться. Он теперь смотрит на меня так, будто я из чистого золота. Все случившееся тому причина… это ясно без слов.
Я стараюсь принимать его заботу. Сегодня, по крайней мере, точно. Что ждет нас в будущем не ясно, но оно у нас теперь хотя бы есть. А это уже большая победа.
- Наша красавица, - тепло мне улыбнувшись, хоть улыбка выглядит куда слабее его обычной, хозяин дома так же протягивает мне руку. На ней идеально видны все венки, - приветствую, Изабелла.
Я улыбаюсь ему так же тепло, надеюсь, и совсем не вымучено.
- Здравствуйте, Аро.
Даниэль, замерший рядом с мужчиной и поддерживающий его под локоть, дружелюбно мне кивает. Мы все выглядим устало-счастливыми, но мальчик не просто счастлив, он светится на общем фоне. И, мне кажется, его живой огонь и энергия подпитывают старшего Вольтури. Судя по его виду, он тоже страдал бессонницей эти дни…
- Прошу прощения за погоду, Изабелла. Она здесь неизменна ни за какие деньги.
- Важнее погода в доме, неправда ли? – я качаю головой, - спасибо большое за возможность пожить здесь.
- Надеюсь, вам было удобно.
- Да, было, - отчасти я не лукавлю. Ведь замок вполне комфортабелен, комнаты уютны, а тепло не так уж сложно раздобыть. Моя проблема была в эмоциональном состоянии. Здесь обитель Аро ни причем.
- Давайте продолжим разговор за ужином, - Эдвард, приобняв меня за талию, нежно целует в макушку, - наша красавица и так мало ест…
- Это поправимо, - Аро по-доброму пожимает мою ладонь, прежде чем отпустить, - все наладится, изабелла. Попомните мое слово.
Он похож на моего отца. Мудрее его, конечно, но сходства определены. Возможно, все дело в том, что они одного возраста? Я понимаю Даниэля. Этот человек действительно воплощение многих ролей.
- И все-таки, еда полезна для здоровья, - настаивает нетерпеливый Эдвард. Я пытаюсь осадить его, но тщетно. Упрямство перебороть нам не дано.
- Это точно, мой дорогой, - соглашается Вольтури. Смотрит на своего младшего друга. Вопросительно? Пристально?.. Разочарованно?
А мой муж отвечает ему острым взглядом. Ледяным.
Есть что-то еще, о чем я не знаю?
Удивленно обернувшись к Каллену, я требую объяснений. Но он быстро отводит взгляд – и от меня, и от Аро, направляясь к столовой. Крепко держит мою руку – чудится, даже крепче, чем на лестнице.
Он что, уводит меня? От Вольтури?..
Я успеваю заметить, что тот вздыхает. Тихо, однако тяжело. И Даниэль, такой же недоуменный и испуганный, пытается разгадать этот ребус.
Но, есть ответ или нет, мы все равно оказываемся за столом. В честь возвращения Аро и Эдварда, в честь нашего воссоединения, в честь окончания эпопеи с Иффом и, в конце концов, в честь начала новой жизни. Особого настроения, не глядя на душевный подъем, нет ни у кого, но не отметить эти события было бы неверно… да и Эдвард порывается кормить всем, что видит.
Надо тщательнее осмотреть себя в зеркало. Неужели я правда так ужасно выгляжу?
Последний раз с Аро за одним столом мы заседали на «Свободу цвету!», а там изысканности блюд можно было только удивляться. Сегодня никаких особых кулинарных изобретений не подают. Вместо них привычные и вкусные блюда, которые не так сложно приготовить и которыми не надо удивлять – их и так любят. Чересчур просты для приема на сто человек. Идеальны для нашего едва ли не семейного ужина.
Я кладу себе запеканки с грибами и курицей по примеру Аро (хотя ему кладет Даниэль), Эдвард искренне заинтересован отбивными из баранины – впрочем, как и Даниэль. У них схожие вкусы.
Молчание нарушают наши негромкие разговоры на отвлеченные темы, сперва довольно робкие, быстро утихающие, но постепенно переходящие в нормальный темп, а так же плеск сока в бокалах. Никакого алкоголя на столе нет. И это не может не радовать.
Я сижу возле Эдварда, напротив наших хозяев. Под столом муж постоянно гладит мою руку – не проходит и минуты без этого. Похоже, он старается дать мне больше нежности после нашей неожиданной размолвки утром… как и обещал. Но мне достаточно. Хотя бы потому, что дает ее он.
Вот так, в ритме этих разговоров, в стуке приборов, в отражениях бокалов и даже в белой скатери на столе я начинаю потихоньку верить в то самое будущее, о котором нынче столько разговоров. Я знаю, что ничего уже не будет как прежде. Я прекрасно понимаю, в каком мы все положении и что теперь придется отвечать за последствия, в первую очередь перед самими с собой. Да и с отношениями надо работать… с болями Эдварда… с пониманием друг друга в некоторых других вопросах. Но это не так страшно. Это даже хорошо. Жизнь постепенно входит в свою колею, а это лучшее, на что она способна – стабильность. В стабильности рождаются идеалы.
В конце концов, перед подачей десерта – манника со сливовым вареньем, что звучит ужасно вкусно даже для меня, аппетитом не отличающейся – Эдвард просит Аро отойти на несколько слов. Мне успокаивающе кивает, Даниэлю словно бы посылает предупреждение. Странно, мне казалось, он вполне сносно относится к мальчику.
- Все-таки мы дождались, Изабелла, - пытаясь отвлечь меня, глядящую вслед мужчинам, произносит юный Вольтури.
Я ему улыбаюсь.
- Спасибо тебе, Даниэль.
- По одиночке ничего бы не вышло, - тот смущается, взгляд его теплеет, - и тебе спасибо, Белла. Я надеюсь, в будущем мы будем видеться почаще.
- Живя в одном штате, думаю, да.
- В крайнем случае, от «Берега слонов» да «Свободы цвету!» всего пятьдесят миль…
- Ага.
Он милый. И он мне нравится. Проведя вместе самое непростое время, видишь людей в их истинном свете. Даниэль стал для меня открытием за две эти недели. Думаю, я тоже стала для него. И хорошо то, что хорошо кончается.
- Тост за исполнение желаний, - подлив мне сока, предлагает мальчик.
Я с радостью с ним чокаюсь.
- Пусть они все сбываются, Даниэль. Да.
Допивая свой сок, мы молчим. Но юный Вольтури довольно быстро нарушает это молчание. Его бодрый голос немного грустнеет.
- Их здорово потрепали, да?
Я с тревогой оглядываюсь на арку столовой, куда удалились мужчины.
- Да…
Мальчик задумчиво ведет краем пальца по своему бокалу.
- Он почти не спит.
- Аро?..
- Да. Сегодня только под утро.
- Я думаю, это пройдет, Даниэль…
- Конечно пройдет, - мальчишка даже не думает опровергать, - просто я сделал выводы. И своих ошибок больше повторять не буду. Он мне слишком дорог.
- Это очень похвально.
- Тем разговором, Белла, - он наклоняется ближе ко мне, чтобы было доверительнее, - ну, помнишь, с виолончелью и когда я… неважно. Важно то, что ты когда ты заставила меня многое обдумать. Я целыми ночами думал. И я понял, сколько раз был неправ. Сколько боли ему причинил. Незаслуженно, - он отстраняется, усмехнувшись. – Знаешь, любит он меня потому, что я как Кай, или по другой причине… прежде всего он любит меня. А больше мне не надо. Я буду его достоин.
Эти две недели сделали мудрыми нас всех. И говорю я ему без капли лести:
- Я горжусь тобой, Даниэль.
Мальчик смятенно улыбается. Краснеет. Но снова подливает мне сока.
- Давай и за них тост. За их здоровье, - морщинка пробегает по его лицу. И я вижу, как на самом деле его беспокоит состояние Аро. Мы и в этом сошлись…
- Давай, - без лишних слов поддерживаю я.
Мы чокаемся.
Через пятнадцать минут возвращаются Аро и Эдвард. Занимают свои места, хоть оба и помрачнее, чем уходили. Но мы делаем вид, что все в порядке.
Подают манник. Он действительно обворожителен.
Эдвард не торопит меня, но всем своим видом показывает, что хочет вернуться в комнату. И непременно первее, чем встанет из-за стола хозяин замка.
Я стараюсь не брать в голову и не задавать вопросов. Благодарю Аро, киваю Даниэлю и кладу салфетку на свой стул. Домоправительницы почти сразу же ее убирают.
Муж под локоть ведет меня по лестнице. Губы его плотно сжаты.
- Все хорошо, Эдвард?
- Более чем, рыбка, - вздыхает, нацепив на лицо улыбку из-за моего обеспокоенного голоса, - я просто хочу, чтобы ты как следует отдохнула. Это тебе необходимо.
- И тебе.
- И мне. Отдохнем вместе, - примирительно замечает он.
Ну что же...
Пусть так.

…Но в почти в полночь, когда Эдвард принимает душ, а я, поддерживая давнюю традицию, смотрю на ночное море, в нашу дверь тихонько стучится Даниэль. Радуется, что открываю я. Но выглядит не лучшим образом – загнанно и встревоженно.
- Спустись в столовую, когда мистер Каллен заснет, Белла, - негромко передает мне мальчик, цокнув языком, - Аро есть что сказать тебе на его счет…

После столь длительного отсутствия продолжения истории, нам с бетой будет крайне приятно увидеть ваше мнение о новой главе на форуме! Изменились герои, изменились и события, изменились и мы сами. До финала осталась 9 глава и эпилог. И что, с учетом этого, могло прорвать сдержанность Аро? Тайн у Эдварда много... но одна, похоже, вопиющее всего. С чем это может быть связано? Ждем ваших теорий.
Спасибо за прочтение!

Предыдущая глава