Неожиданности – неотъемлемая составляющая нашей жизни. Как ключевой ингредиент моего любимого десерта – бисквит – они покрывают собой значительную часть земного времени людей.

Но неожиданности бывают разными. Некоторые до того приятны, что в животе летают бабочки, облегчение взрывной волной проходит по всему телу, а радость от полученного сюрприза запечатлеется на сердце.

А некоторые созданы явно не для смеха. Вгрызаясь в глотку, царапая длинными острыми когтями человеческую душу, оставляют столь глубокие раны, что они, бывает, кровоточат всю жизнь или же приводят к ампутации какой-то части сознания. Добродетель становится пороком, а злоба – союзником. Жажда возмездия оправдывает ужас кары, а кровь превращается в простую красную жижу. Случается, что у людей разбивается сердце от таких неожиданностей – пугающих и быстрых… и порой это сердце срастается неправильно, навеки изживая из себя любовь, сострадание и заботу о ближнем.

Мои философские рассуждения - своего рода защитный механизм. Я не желаю сейчас обо всем этом думать, анализировать и искать вариант выхода, я просто стою на пороге квартиры, на коврике с надписью «Веселые перцы Халапеньо», который мы привезли из Мексики, и смотрю в коридор.

Наверное, не стой передо мной Эдвард, загородивший собой большую часть обзора, я бы не смогла так долго смотреть в одну точку - теряла связь с действительностью гораздо раньше.

Но, то ли шок так действует на организм, то ли я просто сильнее, чем сама себе кажусь, в обморок не падаю. И, что интереснее всего, даже рвотных позывов не чувствую. Просто опустошение. Лед внутри. Просто замедленное, тихое-тихое, без хрипов дыхание.

В пять тридцать три утра среды, когда солнце еще не встало, а газетчики не занялись своим каждодневным делом, прежде бежевый ковролин общего коридора – по сути нашего, потому что квартир здесь больше нет, но формально принадлежащего застройщику – окрашен алым цветом. Некрасивыми пятнами-подтеками, расположившись поближе к нашей двери, странной формы сгустками, усеявшими толстые волокна, свежая кровь бросается в глаза.

Это не клубничный сок, что легко принять за кровь, и не какой-то заменитель крови, каким любили меня в Австралии на Хэллоуин разыгрывать дети. Это настоящая багровая жидкость, что течет по венам живых организмов и дает им право существовать.

Большой синий ящик-холодильник, лучший подарок для рыбака-любителя, стоит возле нашей двери – раскрой широко и собьешь его, что Эдвард и сделал. Выпустил «подарки» из плена.

С десяток выпотрошенных, окровавленных, с вырванными глазами золотых рыбок расползлись праздником смерти по ковролину. Это их кровь, их кровавые сгустки и их заметные раны причинили ему непоправимый вред. Никакая химчистка не спасет.

Эти рыбки прыгучими мячиками из детских автоматов рассыпались по полу. Одна к лифту, одна к вазе на постаменте, одна – к нашей двери. Умоляющим жестом, в каком изогнут плавник, она коснулась обнаженной ноги Эдварда и оставила на нем свой кровавый след.

Минутка изучения обстановки, что дает мне муж, длится, кажется, вечность. Он сам, ошарашенный, с остекленевшими глазами, смотрит вокруг. Моргает – но ничего не пропадает. Рыба все так же призывно лежит, демонстрируя нам процесс естественного отбора.

Что удивительно, я так же просто смотрю. Я смотрю на вспоротые брюшка, пустые глазницы, исчерченные кровавыми сгустками плавники и даже приоткрытые в немой мольбе рты, давно не нуждающиеся в кислороде. Я смотрю и понимаю, что боюсь только каким-то краем подсознания. Скорее, я просто в шоке.

Впрочем, чувства атрофируются не до конца. Не знаю, что происходит быстрее из трех вещей, которые побуждают меня заскочить обратно в квартиру и прижаться к стене.

Виной всему либо запах гнилья, пронзивший рецепторы каленым железным копьем, либо осознание того, почему рыбки золотые, либо выведенные черным маркером слово на ящике – единственное, которое я знаю по-испански после нашего медового месяца – «morte». Смерть.

Я подскакиваю на своем месте, когда все три обстоятельства сливаются воедино, орошая ледяной водой наиболее чувствительные места мозга и, в защитном жесте сложив руки на груди, вжимаюсь спиной в стенку стенда, так кстати расположенного напротив входной двери. Стеклянная статуэтка двух обнявшихся хвостами котов, подаренная моей матерью в день нашей свадьбы, с оглушительным грохотом разбивается о кафельный пол. Осколок царапает мою ногу, но внимания на это я не обращаю. Боли нет, есть страх. Вот теперь есть страх. И он – истинно опустошающее явление.

На заднем плане звукового сопровождения всей этой сцены – а у меня в голове до сих пор звяканье осколков – слышится отборный мат и яростный хлопок двери.

Чьи-то руки, возникая из ниоткуда, пробуют меня обнять. Или схватить. Или убить – я, кажется, даже к этому готова.

А вот инстинкт самосохранения не готов. Он отвешивает моему наплевательству звонкий удар-пощечину и вынуждает подчиниться себе.

Сквозь стиснутые до треска зуба сделав быстрый вдох, дергаюсь в сторону от загребущих рук, впитавших в себя немного гнилого запаха рыбы. Конечно же, без расчетов, без оглядки – просто дергаюсь. Спотыкаюсь на ровном месте, задеваю ладонью осколок статуэтки, а потом падаю. Слава богу, на пол, а не на остатки стекла.

Эти же руки, еще более уверенные в том, что делают, возникают перед глазами снова.

Я зажмуриваюсь, закусив губу, и вжимаюсь спиной в стену за собой, сгруппировавшись в защитную позицию. Дышу часто и неглубоко, воздуха постоянно не хватает и это пугает меня еще больше. До чертиков.

- Тихо-тихо, - словно сквозь вату в ушах просит голос Эдварда. Приближается, помогая себя расслышать, - Изабелла, смотри. Это я.

На этот раз я не противлюсь. Руки или ноги, кровь или рыбки, мне уже плевать.

Вроде бы это называется прострацией.

- Хорошо, - не встречая от меня новой волны обороны, муж аккуратно притягивает меня к себе, присев на корточки. Обвивает талию руками, держит за плечи и медленным, но уверенным движением поднимает на ноги. – Хорошо, мой малыш. Вот так. Нечего бояться, нечего. Это все просто извращенные шутки. Тише.

Пока он говорит, умелые ловкие пальцы пробираются под мои колени, не вынуждая становиться на задетую стеклом ногу, а левая рука – с кольцом – с плеч перемещается на спину, к ребрам. Будто бы проверяет нежным прикосновением их целостность.

- Дыши глубже, - советует мне на ухо Эдвард, когда поднимает на руки и несет куда-то вперед. То ли в спальню, то ли в гостиную, я не смотрю. Нерешительно положив голову ему на плечо, молчаливо принимаю все, что он намерен сделать.

В какой-то степени я даже рада атрофии, занявшей мышцы и голову. Очень боюсь, что когда первое впечатление от увиденного пройдет, меня охватит истерика.

Моя спина касается мягких простыней, а голова укладывается на подушку. Эдвард кладет меня так, чтобы пострадавшая нога оказалась на своеобразном валике из одеяла, а руки не были в опасной близости к прикроватной тумбочке, где стоят хрустальные светильники с неимоверным количеством затейливых переплетений.

- Посмотри на меня, - просит Каллен, чье лицо видно мне как никогда четко, - посмотри на меня, мне в глаза. Белла, все в порядке. Слышишь? Глубоко вдохни. Сейчас мы всем исправим.

Я не исполняю его просьбы – я боюсь. Наоборот, вопреки совету, зажмурившись, откидываю голову на подушку. Во рту становится слишком сухо.

Я слышу то, как поскрипывает постель, когда Эдвард встает. Я слышу его шаги в направлении ванной комнаты, и как открывается дверца шкафа. Я слышу, как он садится обратно на постель и матрас прогибается. А потом я слышу металлический звон пинцета от соприкосновения с чем-то стеклянным.

Муж наклоняется ко мне, невесомыми поцелуями в лоб обратив на себя внимание. Гладит по щеке пахнущими спиртом пальцами, призывающими повернуть голову вправо, и просит:

- Смотри на стакан, малыш. Только на стакан. Пожалуйста.

Не видя никакого иного выхода, кроме как быть послушной, я открываю глаза, встречаясь взглядом с молчаливой прозрачной поверхностью. В стакане вода – на две третьи. И в этой воде, забавно пузырясь, растворяются две таблетки. Их затейливый танец и является моим маленьким постановочным спектаклем.

Вглядываюсь в череду пузырьков и занимая себя тем, что определяю их размер и направленность движения, безропотно даю Эдварду забрать к себе на колени мою правую ладонь.

Пострадавшей кожи касается что-то холодное, и оно оказывается удивительно цепким, выхватывая инородный кусочек блестящего стекла. Потянув за живое, пинцет причиняет боль. Я поджимаю губы и дрожу, но не отрываюсь от стакана. Не хочу видеть крови. За сегодня ее вида уже хватило.

Каллен бормочет какие-то ласковые фразы, внутри которых фигурирует мое имя. Но от своего занятия не отказывается.

Тихонько всхлипываю, когда второй осколочек с легоньким звоном укладывается внутрь специальной емкости. А за ним третий. А за ним – четвертый. И так до пятого.

Таблетки, создающие мне атмосферу хоть какого-то душевного комфорта, почти растворяются к тому моменту, как Эдвард выбирает время обработать ранки.

Он отставляет емкость назад, судя по скрипу постели, а затем сдавливает пальцами стенки баночки с перекисью. Щелкнув, они поддаются – прозрачное пламя, тут же воспламеняющееся, вытекает на мою ладонь.

- Не надо!.. – вздрогнув всем телом, прошу у него, дернувшись на кровати в другую сторону. Хочу прижать свою ладонь к себе и как ребенка укачивать у груди, пока жжение не уймется. Боль сейчас та черта, которую я не готова переступить. У меня от боли предательски саднят глаза.

Однако хватка у мужа оказывается что нужно. Без труда удерживая левой рукой мою ладонь – возле запястья, чтобы, так или иначе, не вырвала, избавившись от перекиси – правой он продолжает начатую процедуру. По ручейку из антисептика получают и порезы на моей ноге, и мелкие ссадины на коленях от грузного и неожиданного падения.

Пузырьки из стакана с таблетками теперь на мне – жалятся и так же стремятся вверх, выплевывая воздух. Отнюдь неприятное чувство.

- Все любимая, все, - Эдвард придвигается ближе, загораживая от меня вид обработанных порезов собой, - больно больше не будет. Сейчас пройдет.

Он дает мне выпить то самое содержимое стакана, за которым наблюдала, а потом обнимает.

И вот теперь я плачу. Всего раз взглянув в его глаза и увидев, сколько там беспокойства обо мне, заливаюсь слезами. Он злится, это так – в уголках глаз злоба. Он в ярости, да – зрачки неумолимо потемнели. Но он здесь. Он сидит, смотрит на меня, гладит… и его собственные глаза влажнеют, а ресницы становятся тяжелее. Эдварду так же больно, если не сильнее – от каждого моего вскрика.

- Прости… - стону я.

- Эй, - мужчина качает головой, приникая своим лбом к моему, - никаких извинений. Здесь ни в чем нет твоей вины.

- Я разбила статуэтку…

- Я куплю тебе новую. Только не плачь, - указательным пальцем он быстро, но нежно стирает с моей щеки соленую дорожку.

Прямо сквозь слезы, рвано вздохнув, усмехаюсь. Не под стать ситуации, конечно, и не под стать случившемуся чуть раннее, но все же. И эта усмешка отзывается глобальным потеплением во взгляде Эдварда.

- Дело же не в котах…

- Совсем не в котах.

- Я про пинцет и ранку…

- Она теперь чистая, все хорошо, - Эдвард нежно трется носом о мой лоб, - и сейчас я ее перебинтую.

Его касания нежные, его тревога – ощутимая. И он делает все, чтобы не причинить мне боль.

Господи…

- А коридор?.. – Меня начинает потряхивать, когда вспоминаю о рыбках. Они ведь все еще там, на ковре коридора, такие же кровавые и безмолвные, как и прежде – тошнит от одной лишь мысли.

- Все уберут, - останавливая мой порыв подняться, Эдвард коконом из своих рук лишает меня права на лишние движения и неустанно целует лицо, - сейчас не это важно, а чтобы с тобой все было хорошо. Пожалуйста, постарайся успокоиться.

Черт, у него такой виноватый вид… у меня в груди что-то трескается.

- Я боюсь, - так и не поборов дрожи в голосе, сдавленно признаюсь я.

- Напрасно, - мужчина тут же, реагируя на признание, притягивает меня к себе. Приподнимает на кровати, прижимает к груди и зарывается лицом в волосы, - я здесь. И пока я здесь, никто и пальцем тебя не тронет. Это всего лишь гребаный розыгрыш. Я покажу им, как такое устраивать.

Стальные нотки, переплетенные в шерстяной колючий клубок с ненавистью, отнюдь не вдохновляют. Я дрожу сильнее.

- На что это был намек? Что я?..

- Никаких намеков, - отмечает муж, не дав мне договорить. С отчаяньем гладит мои плечи руками, пытаясь выгнать боль и из голоса, и из взгляда. Почти умоляет. - Малыш, я обещаю тебе, я помогу… помогу понять свою ошибку всем, кто к этому причастен. - Эдвард стискивает зубы, с трудом преобразовав убийственную фразу с обещанием отмщения во что-то более-менее приемлемое.

Ради него я пытаюсь смириться с тем, что видела.

Я делаю глубокий вдох, за ним, почти сразу же, резкий выдох. Не оставляю в легких и капли кислорода. Избавляюсь от него.

- Не уходи.

- Ни в коем случае, - нежно соглашается Эдвард, с радостью встретив мое более-менее сносное состояние, - я здесь. Я сейчас уберу все это и лягу с тобой.

Мне приходится на это согласиться. И заручившись моей поддержкой, пусть и выраженной всего лишь кивком, Каллен быстро расправляется с ненужными вещами. Уносит емкость с осколками, пинцет, перекись и вату. Перед этим с осторожностью перебинтовывает и мою руку, забирая следом за всем этим добром бинт.

Тогда, минут десять спустя, действительно ложится рядом. Крепко обнимает, прижимая к себе, и прячет под одеялом, стараясь создать максимальный комфорт.

Засыпая, я то и дело вспоминаю об остановившихся рыбьих глазах и покореженных плавниках, а потому вздрагиваю. И каждый раз, когда это происходит, Эдвард меня целует – в макушку, шею, руку или плечо. Его руки согревают и успокаивают, мне в них комфортно, но я всерьез начинаю думать, что не усну. Все равно не усну. Или, если все усну, сразу же проснусь от кошмарного вида, пронесшегося в голове.

Однако, к счастью, нервное потрясение и попросту теперешнее время суток играют свою роль, помогая распрощаться с бессонницей.

Неглубоко выдохнув, я шепчу Эдварду «я люблю тебя» и, не дождавшись его ответа, проваливаюсь в свой долгожданный сон.

В тайне надеюсь, что, когда открою глаза, все это, включая рыбок, окажется просто-напросто составными частями какого-нибудь яркого кошмара.

В последнее время они часто у меня бывают…

Второй раз за день, ставший слишком длинным уже в самом своем начале, я просыпаюсь в восемь пятнадцать утра.

Меня будит грохот чего-то в коридоре, язвительное и тихое грубое слово, а затем гневный шепот в трубку, требующий «всунуть им до самых гланд гребаный ящик».

Грубо.

Но не так уж и грубо для Эдварда.

Горько усмехнувшись, я переворачиваюсь на живот, подмечая, что кровать еще хранит след его недавнего присутствия. Вот подушка справа от меня, вот одеяло, а вот и затерявшийся волосок на простыни, блестящий знакомым бронзовым цветом.

К сожалению, тот сон, который я желала поскорее забыть, оказался не сном – как и предполагалось. Моя перебинтованная ладонь и заклеенные тоненькими полосочками пластыря порезы на ноге тому явные доказательства, а едва заметный отпечаток крови в изножье постели – не удивлюсь, если той самой, в которую вступил Эдвард – подтверждает самые ужасные догадки.

Рыбки были. Были, и я видела их. Они на меня смотрели.

Я шумно сглатываю, прогоняя тошноту, но концентрироваться на худшем из воспоминаний не собираюсь. Медленно встаю с постели. Очень хочу не потерять равновесие и оставить сегодня в целости и сохранности хоть одну часть тела. Происходящее и так напоминает глупый триллер, не хватало еще и придать ему остроты нежданными травмами.

Я прислушиваюсь, перед тем как зайти в ванную: голос Эдварда затихает вперед по коридору, подальше от спальни, чтобы меня не разбудить.

Хочу удивиться, почему в разгар рабочей недели в начале дня он не в своем офисе, но не могу. Что-то подсказывает, что будь мне куда идти, тоже бы сегодня осталась дома.

В душ не иду – боюсь. Не рискую так же наполнить ванну – слишком долго. Просто-напросто сбрызгиваю заспанное и красное от слез лицо холодной водой, а левую тщательно мою с мылом три раза. Мне все время чудится гнилой запах – чувствую, это надолго.

В одежде то же не усердствую. Вместо запачканной кровью ночнушки надеваю серую пижамную кофту и тренировочные брюки, привезенные мной еще из Сиднея. Мне их купила мама.

И в таком виде, не потрудившись расчесать волосы, а всего лишь стянув их в хвост, спускаюсь на первый этаж. Если судить по долетающим до меня звукам, Эдвард там.

В квартире идеальная чистота. Я подмечаю это, уже придерживаясь за перила лестницы, которые не протирала сама уже три дня, а пол возле нее добавляет подозрений: вчера здесь была пыль.

В гостиной подушки расставлены строго в соответствии дизайну, нет ни единой грязной отметки или отпечатка на панорамных окнах, а ковер потерпел фатальные пытки пылесоса, отдав ему безвозмездно всю свою пыль.

Здесь убирались. И убирались очень основательно.

Но когда? Я спала три часа.

Немного растерянная и все еще пребывающая скорее в прострации, нежели в нормальном состоянии, я иду вперед, минуя диван и журнальный столик. К совмещенной кухонной зоне. Но подальше от входной двери - ее я увидеть не готова.

Это удивительно, не правда ли? Я не понимаю. Сон или явь, но я не понимаю и оттого мне все хуже. Случившееся представляется цветной галлюцинацией, не более. Или просто помрачением рассудка от избытка переживаний вчера вечером. А может, виной всему протухший сыр? Или несвежие помидоры? Черт…

Эдварда не видно с первого взгляда. Он стоит возле холодильника, нервно постукивая пальцами по его пластиковый дверце, и что-то быстро пишет в нашем блокнотике для списка продуктов, царапая грифельным карандашом ни в чем не повинную тонкую бумагу.

- Вниз на девять и два? За день? – его голос не выражает ничего, кроме серой злости. – Если он думает, что эта баржа способна потопить крейсер, огорчи его. Биржа все равно наша.

Еще две записи – ряд цифр. И гневное шипение в трубку, от которого мне становится нехорошо:

- Я своими руками вытащу из него кишки, если не уймется. Я знаю, это от него… и я обещаю, что теперь он всю жизнь будет питаться долбанной гнилой рыбой.

Слишком яркое выражение. Фраза, которая наполнена таким чувством, что мой желудок заходится аплодисментами.

Я давлюсь слюной, не успев даже сообщить о своем присутствии.

И быстрее, чем понимаю, что делаю, желая лишь не украсить пол кухни пестрой рвотной массой, кидаюсь к умывальнику. С отвратительным звуком высвобождающейся через рот пищи склоняюсь над его металлической раковиной.

- …Потом. Я перезвоню.

Эдвард едва ли не кидает телефон на пол, заслышав мой первый позыв. С трудом находит силы устроить его на тумбочке, мгновенно оказавшись за моей спиной.

- Дыши, - тихо советует, убирая с моего взмокшего лба прилипшие волосы, - тогда все быстрее кончится.

Я не отвечаю, но прекрасно слышу его. И словно бы в подтверждение этого факта, сжав металл пальцами до того, что они белеют, склоняюсь над раковиной еще раз. Нашей раковиной, той, где мою посуду, готовлю еду и тщательно слежу за чистотой.

Теперь, наверное, никогда в жизни мне ее не отмыть…

- У меня есть таблетки, - чудом не сорвавшимся голосом бормочет Эдвард, погладив меня по спине. Он отходит всего на шаг, но его отсутствие ощущаю крайне явно. Тянет заплакать.

Меня отпускает. Делаю два-три вдоха прежде, чем осторожно повернуться от раковины и открыть кран, смывая рвоту, и убеждаюсь, что конец наступил. Верилось или нет.

- Держи, - обеспокоенный Каллен сразу же вкладывает в мою руку кругленькую зеленую таблетку, - это поможет.

Я не спорю. Он наливает мне воды в самую ближайшую чашку – свою, и я пью. Проглатываю, запивая бесцветной жидкостью и молю, чтобы ей же меня не вывернуло в ближайшее время.

- Тебе нужен врач, - Эдвард подходит ко мне и становится рядом, аккуратно притянув к себе. Его губы на моем лбу, стараясь определить, нет ли температуры, а руки на талии – гладят.

- Это последствия испуга… - пытаясь смириться с тем, что глотать удается с трудом, я хмурюсь. Боязно, будто бы он сейчас растает в пространстве, приникаю голову к твердой груди, - пройдет.

- Я надеюсь. Может быть, тебе лучше еще поспать?

От его беспокойства я улыбаюсь – чуть-чуть, краешком губ.

- Я больше не смогу. Тем более… А почему ты не на работе?

Ловкие пальцы находят мои, притягивая к губам своего обладателя. Мягким, теплым и нетребовательным – нежные. Он дважды целует мою ладонь.

- Я перенес все назавтра. Я сегодня никуда не поеду.

- Это прогул?..

- Пусть думают что угодно. Я тебя не оставлю.

Я вымученно усмехаюсь, собственными руками обняв его талию. Утыкаюсь лицом в свежую рубашку в темную полоску, отвлекая себя запахом мужниного геля для душа от чертовой рвоты.

- В болезни и в здравии…

- В болезни и в здравии, пусть так, - Эдвард чмокает мою макушку, - чем я могу помочь?

В кухне, где сегодня как никогда пасмурно из-за надвигающегося дождя, в кухне, где я только что угробила кухонную мойку, в кухне, где Эдвард обещал выпустить кому-то кишки, становится жарко и неуютно. Она снова давит на меня – вся, включая автоматизированный холодильник со встроенным радио. Хочется сбежать в Австралию и оказаться с Калленом на моем диване. Там у меня были самые сладкие сны – и одни из самых сладких воспоминаний…

- Эти… рыбки…

Мужчина напрягается, но почти сразу же дает ответ, не заставляя меня проговаривать все вслух. Немую дрожь принимает за лучшее разъяснение.

- Все чисто. Ничего и не было, Беллз.

- Но было…

- Не повторится, - железным тоном уверяет он, опускаясь к моим вискам. Трогает губами сначала правый, потом левый.

- И от кого они?.. Это было подарком?..

- Нет никакой разницы, от кого. Он за это итак поплатится.

- И все же….

- Тебе не холодно? – Каллен пробует перевести тему, заботливо погладив мои плечи. - Хочешь, я вернусь в кровать с тобой? Никаких кошмаров, обещаю.

- Нет, не холодно, - я сглатываю, кое-как вывернувшись в его руках и взглянув в горящие оливковые глаза, - и я хочу знать, кто это был.

- Белла, они ведь напугали тебя. Ты уверена? – не доверяет, к гадалке не ходи. Смотрит сверху вниз и не доверяет. Справедливости ради стоит заметить, что своим видом я доверия не добавляю – того и гляди растянусь во весь рост на полу.

- Ифф. Это был Ифф. Это его запоздалый «свадебный» подарок, - Эдвард напряженно потирает мои плечи, призывая с достоинством принять вытребованную информацию и не заставить его опять собирать меня по кусочкам, - и этого с тебя хватит.

- А как он?.. Зачем он?.. – я не могу взять в толк. Алессандро, конечно, нельзя назвать умным, сдержанным и достойным человеком, но он не показался мне психом. Видимо, первое впечатление обманчиво.

Я вздрагиваю от соединенных воедино мыслей о том, как выглядит он, когда приносит этих рыб под нашу дверь, а затем те же рыбы скачут по ковру, купаясь в собственной крови… и сгустки… и запах…

Стоп.

Я уже достаточно навредила раковине на сегодня.

- Это неважно. Все, - Эдвард упреждает мои вопросы, на всякий случай, развернув лицом к умывальнику. С обеспокоенностью, а не с отвращением. Ему плевать, запачкаю я эту рубашку или нет. Но она не моя – не я ее дарила. Ему просто плевать.

Глубокий вдох.

Выдох.

- Наверное, действительно лучше в постель, - вынуждена признать я, поморщившись от мысли, что надо что-то делать. Включить телевизор? Лечь на диван? Максимум, на который я способна, это открыть книжку. Но не думаю, что она поможет забыть о тошноте.

- Правильное решение, - с радостью ухватившись за мое предложение и торопясь, пока не отказалась от него, муж твердо обвивает мою руку, призывая следовать за ним обратно к лестнице, - давно пора выспаться. День в пижамах, Беллз?

Его оптимизм, его улыбка ради меня, то, что делает вид, будто ничего не случилось и никаких собственных проблем, о которых говорил по телефону, когда я вошла, нет, вдохновляют.

Этакий маленький, но очень талантливый и желанный спектакль.

Я не стану его расстраивать, он не заслужил. Он ко мне очень добр.

Поэтому, повернувшись от кухни, я послушно иду за Калленом, куда ведет. Я с горем пополам поднимаюсь по лестнице, я даже сама открываю дверь в нашу комнату.

- Ты сам убирался?..

- «Чистый свет» приехал очень быстро, - Эдвард передергивает плечами, - но наверху да, я сам. Я не хотел, чтобы они тебя разбудили.

От моей ласковой улыбки он, похоже, немного теряется.

- Спасибо…

- Не за что, - поспешно мотает головой, кивая мне на так и не застеленную постель, - это все не было сложным.

Мы снова укладываемся на простыни. Эдвард снова привлекает меня к себе. Его губы находят мой лоб, руки – спину и ребра. Как ребенка, он гладит меня успокаивающими движениями туда-обратно, побуждая снова сдаться сну. Поднакопить силы.

И в этот раз мне спокойнее – то ли потому, что происшествие с рыбами осталось за границей памяти, там, в раннем утре, то ли потому, что Эдвард обладает отличным чувством убеждения и мне становится легче. Тем более, он здесь.

- Пожалуйста, будь рядом, когда я проснусь, - это все, что могу попросить. И мы оба это знаем.

Мужчина нежно улыбается, сделав все, чтобы заметила, как теплеют и светлеют его темные оливы, а лицо наполняется вдохновением.

- Ну, еще бы, малыш, - он легонько чмокает мои губы, - я буду охранять твой сон. Засыпай.

Фраза звучит интимно и, наверное, в духе мелодрам усредненного уровня для усредненной аудитории.

Но меня успокаивает, даже больше – усыпляет. Почти полностью.

Я сжимаю руку Эдварда, чуть ближе к нему пододвинувшись. Прижимаюсь всем телом.

- Ты очень хороший…

- Ты лучше, - с улыбкой заявляет он. Похоже на то, что зевает, - спи, Беллз. Все будет хорошо.

Ну что же, я верю. Глупо в такое не верить еще и тогда, когда он так близко и так нежен. Это святотатство.

Поэтому закрываю глаза и чуть удобнее кладу голову на подушке. Отпускаю этот день.

И забываю все, начиная от ящика с ужасным словом и заканчивая упоминанием Алесса пару минут назад. Выкидываю из памяти.

Пока Эдвард рядом мне, наверное, действительно нечего бояться.





Когда я выходила замуж в феврале этого года, меня предупреждали все, кому не лень, что семейная жизнь – дело непростое. А уж моя семейная жизнь и вовсе никогда простым делом не будет.

И самым ярким из тех, кто пытался показать мне, на что соглашаюсь, был Эдвард. Мы бесконечно это обсуждали. Я так уставала от таких разговоров, что стиснув зубы, часто спрашивала его, какого черта ему нужно, чтобы я передумала?

Тогда мужчина извинялся, гладил меня по волосам и говорил, что хочет быть уверен в том, что я понимаю, что делаю. И что на сегодня его эгоизм может быть свободен, он не позволит ему влиять на мое решение.

Но свадьба все-таки состоялась – как и медовый месяц, как и возможность жить с тем, кого любишь. Я приняла это как главный подарок и требовать больше, наверное, никогда бы не посмела.

Я не верила ни единому слову тех, кто утверждал, будто моя жизнь возле Эдварда, в качестве его золотой рыбки, станет худшим испытанием, чем семь кругов Ада. Что полетит все в тартарары быстрее, чем успею понять, что к чему.

И это было напрасным. До сегодняшнего дня не было, а вот после все же было. Я вижу.

Эта неделя, в своей середине разорвавшаяся на клочья от чудесного «подарка» Алессандро Иффа, которого я ненавижу все больше и больше (и настолько же боюсь, хотя Эдварду никогда не признаюсь), с каждым днем превращается в запутанный темный лабиринт боли.

Все рушится.

Все покрывается пеплом.

Все сгорает.

Пока я отхожу от шока и стараюсь занять себя хоть чем-нибудь в огромной квартире, Эдвард разбирается с навалившимися отовсюду рабочими вопросами.

По утрам, пока готовлю завтрак, я слышу его громкие баталии по телефону с каким-то Джоном, разбирающимся в акциях компаний, а потом, когда в молчании едим свои омлеты, запеканки или блины, наблюдаю перекошенные от гнева черты и огонь в глазах, разжигающийся с каждой минутой все больше.

Он уходит в офис к восьми и приезжает на обед к трем, ограничив его время с часа до двадцати минут. Он пытается перекидываться со мной какими-то словами или общими фразами, но у него плохо выходит. Это уже не беспокойство, это уже паника в темных оливах. А тучи так и не перестают сгущаться…

Как правило, ночами ему очень плохо. Едва ли не вскарабкиваясь от боли по ровному бетону на стены, Эдвард хрипло дышит и цепляется за меня руками, аргументируя это тем, что так быстрее становится легче. Ровно как и ситуация на работе, в нашей жизни и вокруг нас, его приступы выходят на новый уровень. И если раньше можно было, выпив таблетку, высчитывать десять минут, чтобы знать, когда она подействует, теперь порой мало и пятнадцати.

За два дня Эдвард превращается в тень самого себя, становясь и бледнее, и злее, и грубее. При мне он пытается сдерживаться, но остается только посочувствовать тем, с кем с утра до вечера проводит в одном помещении…

На выходные я пытаюсь все исправить. Отговорив его от желания продолжать работать хотя бы во второй половине дня, буквально силком вытаскиваю из дома и веду на прогулку. К большому парку, к озеру, к прохладным фонтанам и маленьким сувенирным магазинчикам. Раньше мы покупали в них всякие безделушки, символизирующие силу двух сердец или их неразделимость, или, может быть, магнитики попугайчиков-неразлучников, парочку из которых – коллекция – до сих пор висят на нашем холодильнике.

Однако теперь на магазинчики Эдвард даже не оглядывается. Он честно, словно бы отбывает необходимый срок, обходит со мной небольшой круг между деревьями, десять минут посидев на скамейке и понаблюдав за утками в реке, а потом просит вернуться домой.

- Тебе надо отдохнуть, - несогласная, я качаю головой из стороны в сторону, пытаясь хоть немного его образумить.

- Я здесь не отдыхаю.

- А где ты отдохнешь? Пойдем туда, - призывно беру его за руку, демонстрируя, что согласна идти куда угодно. С такими темпами он сделает из себя зомби. Уже сделал.

- Белла, ситуация не располагает, - у него будто замогильный голос. Не только лицо, но и тембр осунулся. Мне уже страшно.

- Всех денег не заработаешь, - упорствую, вздохнув и чмокнув его в щеку, - пожалуйста, подумай хоть немного о себе, Эдвард. Сохрани себя для меня.

Он вымученно усмехается, обнимая меня за талию и зарывшись лицом в волосы. Мягкий весенний ветерок приятно играет на лице, а солнышко, проглядывающее сквозь кроны деревьев, пытается нам внушить, что все не так плохо. И я стараюсь ему поверить.

- Не утерять бы те деньги, что есть… если пойдет такими темпами, Белла, мы с тобой будем в этом парке жить.

- Что случилось?

Мое беспокойство располагает к откровению. Он сдается.

- Я недооценил Алесса, - нехотя признается Эдвард, опустив глаза. За эти дни на его лице больше морщинок, нежели в ночи самых страшных болей, - он действительно нас топит…

- Но ему же не удастся, - мягко напоминаю, пальцами проведя по едва заметной щетине, - ваше место на рынке – лидирующее. Ты сам так говорил. Не зашивайся, пожалуйста. Эдвард, пусть лучше прогорит компания, чем перегоришь ты.

- Спасибо за заботу, любовь моя, - он поворачивает голову, целуя меня в лоб, - я обещаю тебе, что это скоро кончится. Перегорит Алесс. Я его раздавлю.

- Сколько на это нужно времени? – меня передергивает. Волосы Эдварда потемнели и потускнели, кожа туго натянулась на лице и руках, показались вены на ладонях и парочку синеватых переплетений их русел возле висков, на шее. Инфаркты в тридцать два года редкое дело… а инсульты? Кластерные боли как-то связаны с инсультами? О господи…

- Неделя, - Эдвард успокаивающе потирает мои плечи через тонкую малиновую блузку, - еще одна неделя. До пятницы. Двадцатого мы заново раздадим карты, для этого у нас есть свой туз.

Я грустно смотрю на него.

- Обещаешь?

Темные оливы, подернувшиеся усталостью, с обожанием изучают мое лицо.

- Обещаю. Следующие выходные мы проведем так, как ты захочешь. И где захочешь.

Ну что же, с этим обещанием можно жить. Я пытаюсь себя в этом убедить.

- Ладно, - даю согласие, коротко вздохнув, - до пятницы. А потом ты всерьез займешься собой.

Эдвард переплетает наши пальцы, сделав так, чтобы тонкие обручальные кольца потерлись друг об друга.

Единение все же есть…

Это греет мне сердце.

Конечно же, жить легче после нашего воскресного разговора в парке никому не становится. По утрам я все так же слушаю перебранки бизнесменов, по ночам дрожащими пальцами высвобождаю из упаковки таблетки с характерными зазубринками, а потом крепко обнимаю Каллена, ожидая для него облегчения.

Но это только одна сторона медали, уже мне знакомая.

А есть и другая.

Удивительно это или нет, но для меня теперь становится колоссальным испытанием заниматься прежде любимой готовкой. Все эти запахи, специи, аромат масла и пар, исходящий от мяса… особенно по утрам. Я не экспериментирую с блюдами или рецептами, ограничиваясь самым быстрым и простым. Под благовидным предлогом, что наелась, пока готовила или поем попозже, сейчас не хочется, подаю порцию блинчиков или яичницы лишь мужу. Кусая губы, глотаю таблетки от тошноты пачками, первое время желая все списать на кишечный грипп.

Однако постепенно, особенно когда к тошноте добавляется еще и утомляемость от самых мизерных усилий, начинаю задумываться о чем-то большем, нежели кишечная инфекция.

В тот же день, дождавшись, пока Эдвард уедет, спускаюсь в аптеку под домом за тестом на беременность.

Дрожащими пальцами, чудом не забывая дышать, исполняю все в точности, как прописано в инструкции и, кусая ногти, жду результата, прижавшись к холодной плиточной стенке.

Минута, две…

С мокрыми глазами достаю заветный тестер из специального стаканчика, поднимая к свету, чтобы лучше разглядеть результат.

Плачу.

Не беременна.

Наверное, стоит записаться к врачу…

Но это потом. Это после пятницы. Я все еще лелею мысль, что завтра все кончится и эта неделя, ровно как и прошлая среда, покажутся просто выдумкой душевнобольного. Больше всего я сейчас хочу, чтобы мы оба, и я, и Эдвард, пришли в норму. Потом уже можно рассуждать обо всем остальном.

С такими мыслями, заручившись поддержкой ставших моими друзьями таблеток, утром следующего дня – пятницы - я отправляюсь в магазин, твердо намеренная отметить конец жуткой недели хорошим ужином. Хотя бы для мистера Каллена.

К времени его возвращения – восьми – почти управляюсь. Выпив таблеток, тушу курицу с овощами, нарезаю ингредиенты для греческого салата и замешиваю тесто для яблочной шарлотки, понадеявшись, что не испорчу ее иным сортом яблок, к которым привыкла. Но в самый ответственный момент – добавление муки – понимаю, что дома нет корицы. Что купила все, начиная от специй для курицы и кончая специальным сортом брынзы для салата, а про маленький пакетик коричневого ароматного песка забыла. Прошла мимо как ни в чем не бывало.

Посмеиваясь от своей рассеянности, оставляю готовку, выключив огонь, и не надевая пальто, бегу вниз. Преимущество этого жилого здания – магазин на другой стороне узкой улицы, в котором есть все. Очень удобно для забывчивой хозяйки.

Не знаю, сколько провожу в нем. Хватаю корицу и следую к кассе, но встречает не улыбка продавца, а длинная очередь. И волей-неволей мне приходится ее выстоять, потому что шарлотка без корицы – не шарлотка, а просто вздутое тесто с мягкими яблоками.

Десять минут, пятнадцать. Уверена, не больше двадцати.

Однако, когда возвращаюсь домой, ключ в замке не поворачивается – дверь не закрыта. А это может значить только то, что Эдвард вернулся раньше меня. И сюрприз испорчен.

Все из-за корицы…

- Привет, - я нерешительно переступаю порогу, покачав сама себе головой за непредусмотрительность, - ты дома?

Ответом служит звон от соприкосновения чего-то стеклянного и кухонной стойки, а потом тишина. Я останавливаюсь в дверном проеме, не совсем понимая, что это значит.

На миг сознание заполоняют страшные образы очередных «подарков» Алесса. Может быть, он вломился к нам в дом? Или его приспешники? Черт, они ждут меня?.. Эдвард вообще здесь?

Ледяные мурашки табуном бегут по спине, заставляя задрожать пальцы.

Всерьез хочу отступить назад и поскорее, пока не замечена, вернуться на улицу, в людное место, в магазин, в конце концов, и позвонить мужу. По крайней мере, там я точно буду в большей безопасности.

Но в самый последний момент, почти рванув по лестнице вниз, вижу на вешалке прихожей калленовский плащ.

И вот тогда испуг отпускает. Он дома.

- Я поседею от твоего молчания, - с успокоенным смешком бормочу, снимая обувь и направляясь со своим маленьким пакетиком сокровища в кухонную зону, - ты спишь?

- Спать будем потом, - отвечают мне. Теперь вслух отвечают, довольно громко. И снова ударяют стаканом об стол, - а пока попразднуем…

Я хмурюсь, недовольная нотками, которые звучат в его голосе. Разве все случилось не по плану? Он будто бы…

И вот тут, поворачивая за угол и встречаясь взглядом с темными оливами, понимаю, что предположение вышло верным. В «яблочко».

Изумляя меня больше, чем рыбки Иффа, наклонности Вольтури и предложение отца подарить Эдварду на день рождение акции его же компании, мистер Каллен сидит за кухонным столом, организовав себе праздник… сосудов? Или что там благотворно встречает алкоголь?

Вазочка со льдом, щипцы, дольки лимона на зубочистках и неглубокий хрустальный стакан, наполовину залитый темно-золотистой жидкостью. Запах подсказывает, что это быстрее, нежели красноречивая бутылка на столе. Macallan. Виски.

- Ты что… - слова застревают в горле от картины, какую, надеялась, мы уже давным-давно оставили в прошлом.

- С повышением по службе, - поднимая бокал и кивая мне, Эдвард громко смеется, - с полу-банкрота до почти-банкрота. Дело времени, как говорится.

Забывая и о корице, и об ужине, и о чертовом пироге, с трудом делаю несколько шагов до кухонной тумбы. Останавливаюсь, застывшими глазами наблюдая за мужчиной.

- Ты пьешь…

- Ага, - он запрокидывает голову, продемонстрировав распущенный галстук, грязный воротничок белой рубашки и отсутствие одной пуговицы на груди. Пиджак небрежно отброшен на пол, обувь так и не снята – он в ботинках, а штаны, такое ощущение, вытирали все стены нашего коридора. Не удивлюсь, если это было так.

- Ты обещал, что не будешь этого делать.

- Как мне сегодня напомнили, я много кому и много чего обещал…

Это не первый его бокал. И даже не второй. И не третий. Это полбутылки вдогонку к уже выпитому. Глаза в пелене, движения размашистые и раскованные, а дыхание удивительно глубокое. Отпечаток алкоголя уже уверенно разместился на бледном лице. Это не мой Эдвард.

- Ты можешь объяснить, что случилось? – я начинаю злиться. Не столько из-за загадок, которыми говорит, сколько из-за возвращения к спиртному и порче той пятницы, что мы условились сделать человеческой. К тому же, я очень сомневаюсь, что его организм способен сейчас выдержать прежний темп возлияний. Он слишком бледный и измотанный.

Каллен переводит на меня мутные, но в то же время сияющие всеми цветами радуги глаза. Призывно похлопывает по стулу рядом с собой, плеснув виски во второй бокал.

- Я не собираюсь пить, - складываю руки на груди, отбросив к холодильнику корицу и кошелек, - я хочу, чтобы ты мне все объяснил и пошел спать. Немедленно, Эдвард.

Тону своего голоса удивляюсь, но не сильно. Эдвард больше удивляется. И жесткость каленым железном выжигает маску на его лице.

Он поднимается со стула, удержав равновесие. Он делает шаг от стола, забрав с собой бутылку и проигнорировав стакан.

- Я расскажу, - кивает, состроив серьезный вид, - тебя это должно обрадовать, Изабелла. Как никак, твой почитатель взлетел до небес.

- Эдвард, пожалуйста…

- Ладно, - он примирительно поднимает руки вверх, предварительно глотнув прямо из горла обжигающего пищевод напитка, - слушай.

Мне хочется подойти и придержать его. Он стоит в опасной близости к столу и, если упадет, вполне возможно, что разобьет голову. А еще стулья, хрусталь, стекло бутылки…

Но не могу. Запах и здесь невозможен, а возле Эдварда, от него самого… я очень боюсь, что дело кончится очередной грязной раковиной. Боже мой, если это не токсикоз, тогда что?..

- Это сказка об акциях, - откашлявшись, с вступительным жестом фокусника начинает мужчина, - жили-были акции, которые не тужили. Они покупались, продавались, вели безбедное существование и росли, становясь все более ценными членами финансовой пирамидки. Их потолок был довольно близко и все это знали – надо было чуть-чуть подтянуться. Однако вдруг… появился на горизонте самолет. Коричневый, с большими крыльями и огромным эго. Он не представлял опасности, думали они. Он пролетает мимо… но самолет оказался слишком большим, хоть и едва достроенным. Он махнул крыльями – и акции посыпались со своего пьедестала вниз. Знаешь, как карты, когда выдергиваешь одну из основания, да, Беллз? И так – ба-бах на пол! В реку из сотен тысяч долларов… по лужайкам, лугам, берегам… и безвозвратно.

Он говорит, говорит, говорит, и лицо становится все темнее, желваки видны ярче, а ладони слишком сильно сжимаются в кулаки. Чувства в голосе становится больше, ненависть опаляет, ужас отвешивает поклон, а вокруг все становится холоднее. Я с трудом отваживаю себя от желания отшатнуться. Черт подери…

- Что ты несешь?..

Каллен свирепеет. Буквально так, прямо на глазах. Губы приоткрываются, дыхание становится хриплым, а темные оливы страшно блестят. Он ожидал, что я пойму все из этого спектакля?..

- Акции, Изабелла. БАБАХ! – громко повторяет, схватив со стола стакан и, для пущего эффекта, швырнув в холодильник, - НА ОСКОЛКИ!

- Упали акции?..

- Грохнули, - на сей раз Эдвард делает два больших глотка из бутылки, совсем не по богатому после этого вытерев губы ладонью. Капельки виски, не задетые ей, текут по его щеке, подбородку и шее. Грязнят рубашку больше прежнего – теперь я понимаю, почему воротник такого желтого цвета.

До меня начинает доходить.

- А туз?.. – цепляюсь за свое единственное воспоминание о том разговоре.

- Нет туза, - рявкает мужчина, метнув глазами молнию в ни в чем неповинный стол. Хватает второй стакан, у меня на глазах снова запустив его к холодильнику. В который раз в этой комнате звон осколков…

- Подожди, но не все же так плохо, - меня потряхивает, однако уходить на безопасное расстояние не соглашаюсь, - это же не банкротство, это пару акций…

- На тридцать пять процентов, Белла! ЗА ДВА ДНЯ! Финита ля комедия.

- Это не конец.

- Это полный конец. Это просто ВОТ ТАКОЙ конец, - он взмахивает руками, демонстрируя то неприличное слово, о котором говорит, разведенными ладонями, в одной из которых бутылка, - наслаждайся.

А затем он глубоко, до того, что дрожат пальцы, вздыхает. Будто бы набирается сил.

И когда оборачивается ко мне снова, когда поднимает глаза от пола, оливы уже чужие. В них синий огонь.

- Алессандро Ифф теперь новый финансовый магнат. Не пройдет и полугода, как выкупит всю мою… империю, - хохочет на этом слове, словно бы поражаясь его сильному значению, - и будет жить-поживать, да добра наживать. Он сейчас нарасхват. Так что тебе стоит поторопиться.

Колючий разряд тока, ударивший в самое сердце, заставляет меня вздрогнуть.

Бред бредом, но это… что он говорит?

- Эдвард…

- Ты посуди сама, - Каллен глотает виски как воду, осушая уже большую часть только что вскрытой бутылки, - лучшего-то шанса тебе не представится. В этом пруду – он обводит рукой гостиную – ловить уже нечего, рыбка сдохла. Почему бы не попытать счастья в другом месте? У Алессандро, кстати, целых восемь аквариумов… все панорамные и все с эксклюзивным животным миром. Я видел.

- Ты что, предлагаешь мне уйти к нему? – пробивает на смех. Только уж очень горький.

- Не так, о нет, - Эдвард мотает головой, зажмуриваясь, - я тебе ВЕЛЮ к нему идти. И чем быстрее, тем лучше.

Ну все, грань перешагнули. Действительно, финита ля комедия.

Завтра он ответит мне за все осушенные бутылки.

- Ясно, - всеми силами стараясь удержать на лице снисходительную улыбку, я закатываю глаза, - отличные новости, мистер Каллен. А теперь идите-ка в постель.

- Я не шучу, - он поджимает губы.

- Я тоже, - с не меньшей серьезностью заявляю, подходя к нему ближе, - давай мне виски и пошли.

- Изабелла, не до смеха.

- Еще как, - согласно киваю. Протягиваю пальцы к бутылке, но Эдвард уверенно убирает руку назад, лишая меня шанса до алкоголя добраться, - давай сюда. Прекрати уже этот спектакль.

- Минус пятьдесят пять миллионов. За два дня. Это два частных острова в индийском океане.

- Эдвард, иди сюда, - я призывно протягиваю руки, надеясь, что позволит себя обнять, - ты слишком устал. Мы поговорим позже.

И тут в нем словно бы что-то щелкает. Почти слышно.

- НЕТ! – ревет так, будто бы в этой бутылке – его жизнь. Но почти сразу же ее, так и недопитую, отправляет передавать привет разбитым стаканам. Со всей дури, со всей страшной силой, которая просыпается в гневе, запускает в холодильник. Удивлюсь, если он выживет после таких налетов…

- ТЫ! – засмотревшись на брызги виски по кухне и почувствовав отвращение к запаху, запоздало понимаю, что баритон теперь скорее рык, нежели голос. И под стать ему освободившиеся руки мужа вряд ли можно назвать руками. Когти.

- Что ты делаешь? – стараясь не злить его больше прежнего, силюсь выдернуть ладони, - отпусти!

- ТЫ! – еще раз повторяет он, прокричав это так, что птицы в небе должны остановиться и заглянуть в наше окно, - ИЗАБЕЛЛА, ТЫ! СКАЖИ МНЕ! СКАЖИ МНЕ ПРЯМО СЕЙЧАС!

Он с невозможной силой сдавливает мои запястья, отбирая последний шанс вывернуться. Движение вправо-влево – сломает их. Без шуток.

У меня в груди холодеет, а глаза сами собой распахиваются.

- Мне больно…

- Будет больнее, - сжав зубы, шипит Каллен. Еще секунда – и вжимает спиной в стену возле стола. Не ударяет, не кидает, просто вжимает. И холодный бетон, окрашенный по единой цветовой гамме, впивается в кожу.

- Эдвард… - на глазах закипают слезы. Я была уверена, что знаю, что от него ожидать. Никогда, никогда агрессия мужчины не обращалась против меня. Он всегда клялся меня защищать и меня защищал. А теперь… теперь нет.

Он не тронулся рассудком? Ну пожалуйста, не надо!

- ГОВОРИ! – бескомпромиссный и безжалостный, велит, наклонившись к самому моему лицу, - ДАВАЙ ЖЕ, СЕЙЧАС! СКАЖИ, ЧТО БРОСАЕШЬ МЕНЯ! СКАЖИ, ЧТО УХОДИШЬ К НЕМУ!

О господи…

Это уже не триллер, это фильм ужасов. И я в главной роли. И я у стены. И я сейчас лишусь если не обеих рук, то точно способности дышать. Вид разъяренного, пьяного, абсолютно бесконтрольного Эдварда способен довести до обморока.

Я упрямо молчу. Спрятав дрожь, слезы и выражение боли на лице, молчу. Мне ничего не остается.

- НЕ СМЕЙ! НЕ СМЕЙ ТАК, БЕЛЛА! – а муж расходится еще больше, встречая мое игнорирование, - НУ ДАВАЙ ЖЕ! ЧЕРТ ПОДЕРИ, СКОЛЬКО ЖЕ ТЕБЕ НАДО, ЧТО ДАЖЕ АЛЕСС С МОИМИ ДЕНЬГАМИ – МАЛО? ТЫ ЧТО, ХОЧЕШЬ ШЕЙХА? ВЫШКУ НЕФТИ? НЕ МОЛЧИ!

- Ты делаешь мне больно, - тихо, вынуждая его замолчать, чтобы услышать, бормочу я. Кожа белая, а кости трещат. Это не праздные слова.

- Ты мне тоже! – шипит он, опустив голову и тщетно пытаясь выровнять дыхание, - каждый божий день, мать твою, Изабелла… думаешь легко жить с мыслью, что однажды ты уйдешь вон? Со всем, что привнесла в мое существование?

- Неужели ты до сих пор считаешь так?

- А КАК МНЕ СЧИТАТЬ? – его передергивает, и среди темных олив пробиваются похожие на мои слезы. - Кого ты на самом деле любишь? Меня? Или все же деньги? Не смей молчать!!!

- Я говорила сотню и даже тысячу раз, Эдвард, - всхлипываю, сморгнув соленую влагу, чтобы лучше его видеть, - и я не знаю, сколько еще надо сказать, чтобы ты поверил…

- Ты меня мучаешь…

- Ты меня тоже, - качаю головой, даже не пробуя уже освободиться из стальной хватки, - почему ты не видишь, что этими словами разбиваешь мне сердце?

Он резко выдыхает. По щеке течет маленькая соленая капелька.

- Потому что ты разбила мое.

Эдвард поднимает голову, стерев с лица любое упоминание о слабости и слезах. Сильнее сдавливает мои руки своими пальцами. Мы оба уже не думаем об этой боли.

- И чем ты его лучше? ЧЕМ ТЫ ЛУЧШЕ АЛЕССА? – не выдерживаю я, буквально выплюнув эти слова ему в лицо, - В богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас… эти клятвы были для тебя пустыми?

- Для меня не было пустым ничего. НИЧЕГО! – Эдвард вздрагивает, впившись в меня глазами, - я хотел тебя. Я желал тебя. И я тебя получил – я бы и так тебя получил, даже без согласия. Ты знаешь это. Ты просто хочешь набить себе цену!

Поддавшись эмоциям, окунувшись в их красный водоворот с головой, я на секунду теряю власть над своими действиями.

- НЕ СМЕЙ! – выкрикиваю, дернувшись влево. И то ли от неожиданности движения, то ли от того, что сила Эдварда неукоснительно слабнет, мне удается вырвать руку из стальной хватки. И первое, что оглушает тишину комнаты после моего приказа – хлопок кожи о кожу. Колючая щетина по пальцам. Теплота о холод после бетонной стены. Пощечина…

Сама с ужасом встретив то, что сделала, отшатываюсь назад, больно ударившись головой о стену. На щеке Эдварда секунду-две мерцает красный отпечаток от моей ладони, а потом этот алый цвет, этот огонь, перебирается в его глаза, отпуская кожу. Я никогда не видела их такими черными…

Эдвард перехватывает мои руки одной своей, давая свободу правой ладони. И ей, большой, тяжелой, горько пахнущей виски… замахивается. В ответ.

Схватив мгновенье перед ударом расширившимися глазами и коленями, которые подгибаются, поспешно уворачиваюсь, с придушенным выкриком опустив голову вниз.

Рука мужа своей цели не достигает.

Он ей не дает?

Черед долгую, тянущуюся почти вечность, секунду, я, не услышав характерного хлопка и не ощутив волны боли, должной прокатиться по телу, поднимаю голову. И встречаюсь взглядом с застывшими, покрывшимися льдом оливами. Пораженными в самое сердце.

Morte.

Даже не пытаясь перебороть дрожь, я несильно дергаю руками, призывая меня отпустить.

И о чудо – оковы разжимаются.

Эдвард следует за мной взглядом, но больше ни единого, ни самого мимолетного движения не предпринимает. Он будто заморожен.

Я часто дышу, заставляя ноги слушаться голову. Не обращая внимания на саднящие отметки на коже плеч, запястий и локтей там, где их держал в свое время мужчина, иду к двери. Бегу к двери – будет точнее.

Мамочки.
Мамочки…
Мамочки!..

- Белла…

Не слушаю. Каким-то чудом угадав с сапогами и надев свои, а не калленовские, хватаюсь за холодный замок, мокрыми пальцами стараясь вывернуть его в нужную сторону.

Выбегаю в коридор, не потрудившись ни запахнуть пальто, ни захлопнуть дверь. Все внимание занимают слезы и то, как стоит перед глазами картинка замахивающегося Эдварда.

Он хотел меня ударить.

Он почти ударил меня.

Я бегу, хотя не знаю, куда бегу. Для начала – вниз по лестнице, подальше от квартиры. И неважно, что в карманах ни денег, ни телефона. Это сейчас ненужно.

А вслед, по холлу частного коридора, мне летит сквозь щель приоткрытой двери настоящий рев. Громкий. Отчаянный. Безнадежный.

Именно так кричат львы, которых в единую секунду разит меткое и пропитанное ядом копье охотника…



Я возвращаюсь домой в двенадцать ноль пять ночи.

Официально я так и не решила, хочу возвращаться или нет, дом это вообще для меня или нет, и есть ли у меня какая-нибудь альтернатива, чтобы считать иначе. Слова Эдварда плотно въелись в подкорку и уже разъели сознание как быстродействующая кислота, шокировав получше, нежели все вспоротые рыбки от Алесса. А его… телодвижения, уж точно добавили решимости сотню раз подумать, прежде чем дойти до двери пентхауса. Вдруг на этот раз не удержится, не сможет остановиться?

От таких мыслей просыпается дрожь, но та же самая дрожь не бодрствует и на улице, где темно, холодно и страшно. Мне некуда идти – сегодня точно. И в таком виде, без денег и документов, меня вполне могут еще и арестовать. А это за такой насыщенный день было бы уже слишком много.

Поэтому, приняв довод сознание, что дома все же безопаснее, нежели на улице, я соглашаюсь подняться к нашей квартире. Не знаю, нашей ли уже… но все же квартире. Со светом, горячей водой и окнами, спасающими от пронизывающего ветра.

В конце концов, если Эдвард еще раз на меня замахнется я… вызову полицию. Или схвачу кошелек и уже тогда убегу. Но точно не стану терпеть. О нет, я не стану.

Как ни странно, все, что есть в моем плаще – ключи. Я собираюсь ими воспользоваться, чтобы хоть как-то показать, что все еще живу в этом доме, но это оказывается лишним. Дверь открыта – никто не потрудился ее закрыть.

Второй раз за чересчур долгий вечер я переступаю порог квартиры, находя глазами плащ мужа, его черные вычищенные туфли и мобильник, сиротливо лежащий на тумбочке в прихожей. Похоже, он тоже ему больше не нужен.

Я скидываю пальто, медленно снимая обувь. Не убираю, оставляю на видном месте на случай, если надо будет снова уйти. И только затем, сделав глубокий вдох, прохожу в квартиру. Слез у меня больше не осталось, руки больше не болят. Как никогда велико ощущение, что не Эдвард, доведший меня до этого, а я сама – каменная. На сто двадцать процентов.

Первое, что чувствуется в доме – странный запах. Горьковато-сладкий, с примесью горелых корочек, аромат. Он переплетается с алкоголем, но не теряется, не растворяется в нем. И раздражает рецепторы почище, нежели сладкая картошка, которую я готовила на обед вчера. Убийственный запах.

Нахмурившись, я иду сразу же на кухню. Не знаю, с чего бы вдруг Эдварду браться за кулинарные шедевры, но комком свернувшееся в животе плохое предчувствие пересиливает и обиду, и злобу, и все остальное. В конце концов, этого человека я люблю. И, в конце концов, пока еще он мой муж.

В тишине пентхауса постепенно начинают появляться звуки. Вернее, один звук – всхлипы, то и дело скатывающиеся до негромких рыданий. И они, судя по тембру, мужские.

Я оглядываю кухню на предмет зоны бедствий. Стаканы так и лежат в разбитом виде, виски так и текут по тумбочке, а моя шарлотка, наверняка вместившая в себя парочку осколков, ждет своего часа возле вытяжки. Однако кое-что все же изменилось: посуда. На плите стояла посуда, а теперь она безбожно скинута. Сохранила свое местоположение лишь кастрюля с мясом, прикрытая крышкой – она дальше всех. Остальная же утварь нашла приют на тумбочке, полу и холодильнике. С явственным нетерпением кто-то освобождал конфорку…

Я подхожу ближе, стараясь дышать ровнее, пока страшные мысли заполоняют голову. Поселяются в ней. Хорошо, что плита не газовая… нельзя списать все на желание покончить с земным бытием.

Но картинка по центру самой большой из электрических конфорок, все еще, к слову, горячей, отнюдь не придает оптимизма. Словно бы отпечаток… словно бы что-то живое… подгорелое, а прежде живое. Панель грязная от жирности… пальцев?

Я замираю, как громом пораженная. Дав себе секунду на то, чтобы свести факты – отпечаток, запах и конфорку - воедино, чувствую возвращение знакомой дрожи.

О нет…

Кое-как перепрыгнув через разбитые стаканы и лужу виски, игнорируя и аромат, выедающий легкие, бегу на то и дело затихающий звук всхлипов. В гостиную. К дивану. За загородку, созданную телевизором. К креслу, вместившему на себя три желтых подушки, дарящие мне прежде оптимизм.

Эдвард здесь.

Он вздергивает голову, увидев меня, а глаза, как когда-то мои собственные, распахиваются. Он вздрагивает, будто своим появлением я его ударила, и едва не падает с кресла. Красные ободки глаз, намокшие ресницы и лицо, скованное от слез – все, что вижу, прежде чем обратиться к своей цели. Сконцентрироваться на ней.

- Покажи мне немедленно, - дрожащим голосом велю, откидывая ногой подушки на полу и присаживаясь рядом с креслом, - сейчас же. Быстрее.

От неожиданности от моих цепких пальцев муж не успевает даже увернуться.

Я хватаю его ладонь, лежащую не слишком естественно, и обвиваю обеими руками.

Вот и все…

Кожа вспухла, видны пузыри, линии жизни, любви и здоровья окрасились темно-бордовым, почти скрывшись под ожогами, а ранки слева и справа от запястья очень красноречивы.

Он. Сжег. Себе. Руку.

- Что же ты делаешь?.. – мигом севшим голосом шепчу я, посмотрев на него как впервые.

Оливы все так же ледяные. Ни движения.

Черт.

- Сиди здесь. Не смей даже вставать, слышишь меня? Я предупредила, - вскакиваю со своего места, тем же быстрым шагом направляясь обратно на кухню. Аптечка. Большая зеленая коробка. Скорее. Это же адская боль, боже мой…

Когда я возвращаюсь к Эдварду, он так и не убирает с моих глаз ладонь. Мне начинает казаться, что он в прострации или застыл в пространстве. Все, что может – смотреть на меня. И так же тихо плакать.

- Ты охлаждал его? Под водой?

Кивок.

- Хорошо… - но хорошего мало. Вряд ли боль от этого намного уменьшилась.

- Я искал тебя… - шепчет он.

Правда? Мое сердце, по-моему, пропускает один удар.

- Я была далеко, - и за это поплатилась…

Эдвард опускает голову, признав поражение.

Раскрутив колпачок принесенного бепантена, выдавливаю немного белого крема на пальцы – те пару секунд, что заняло мытье рук, кажется, длились вечность.

Эдвард редко вздыхает, когда я касаюсь кремом поврежденной кожи. В пространство проскальзывает его тихонький всхлип.

- Потерпи, - умоляюще прошу, стараясь прикасаться как можно аккуратнее, - если не намазать, будет только хуже.

Интересно… а я-то наивно считала, что вышла замуж за взрослого человека. Палить руки о плиту… это надо додуматься. Глупый какой!..

Мои были утихнувшие, забытые слезы с завидной скоростью восстанавливают утраченные позиции.

- Сильнее, - вдруг просит Каллен. Мои пальцы сами собой останавливаются, а голова поднимается, чтобы найти его глаза. Чтобы понять, что просит.

- Что?..

Его губы немного подрагивают, но в большей степени на лице убежденность в собственной правоте и решительность. Даже алкогольная маска теряется.

- Сделай мне так же больно, как и я тебе, Белла. Пожалуйста.

Он меня сегодня доведет. Я едва не роняю колпачок от крема, зажатый в другой руке.

- Помолчи, пожалуйста, - мотнув головой, оцениваю оставшийся объем работы, - у меня еще есть, что тебе сказать…

Эдвард действительно замолкает – на секунду.

А потом внезапно дергает пальцами, вынуждая мои прижаться к ране почти полностью. Поперек крема.

- Ты что делаешь?!

- Не щади… - он морщится, но не так сильно, как мне думалось. Дрожит.

- Отпусти немедленно.

- Не надо…

- Послушай, - я тщетно стараюсь сохранить в голосе предупреждение и не перейти на гнев, - если сейчас ты не станешь вести себя нормально, я развернусь и уйду. И тогда уже «скорая» будет разбираться со всем этим.

Реакция на такую тираду следует незамедлительная. Сжав губы и подавив всхлип, Эдвард сразу же отпускает мои пальцы. Его голова опускается вниз, на щеках слезы. И дыхание почти неслышное.

Я чувствую себя виноватой.

- Никуда я не пойду, - сбивчиво обещаю, на мгновенье отвлекшись от его руки, и той ладонью, что с кремом, погладив по колену, - я просто не хочу, чтобы ты мешал. Ладно?

Кивок. Еще один.

Сквозь слезы, я усмехаюсь.

Заканчиваю с обработкой довольно быстро – мужчина не чинит препятствий, и тем лучше для нас обоих. Прикусив губу, медлю лишь там, где настоящие ранки, где действительно просто взята и снята кожа.

Он сглатывает, когда я прикасаюсь к этим местам. Прикрывает глаза.

- Очень больно? – плохо контролируя голос, зову, насилу оканчивая на этом участке работу, - извини меня… Но зачем же ты?.. Что же ты наделал?..

- Тебе больно, - считая, что этим все объясняется, глухо отзывается Эдвард. Поднимает на меня мутные глаза, почти поборовшие опьянение, и смаргивает слезы.

- Ты что, мазохист?

- Скорее подонок.

Зажмурившись, качаю головой. Отодвинув его ладонь на безопасное расстояние – подлокотник кресла – встаю как раз промежду его коленей. Притягиваю к себе, руками касаясь спины и вынуждая прижаться к своему телу. Чуть ниже груди – к животу.

Мой глупый, упрямый и по-детски радикальный. Ты сам себя наказал…

- Ты вернулась, - едва ли не со стоном, но не предпринимая попытки обнять меня в ответ, шепчет Эдвард.

- Еще бы, - сглатываю, поморгав глазами, чтобы прогнать слезы, - знала бы я, что ты тут делаешь, я бы за порог не ступила.

- Это же заслуженно…

- Сумасшедший, да? Может быть и мне пойти прижаться ладонью к конфорке?

Его пальцы на здоровой руке робко прикасаются к моей талии. Шипят сквозь рыдания:

- Не смей.

- Вот-вот, - хныкаю, немного присев и поцеловав его в макушку, - то же самое, Эдвард.

Он замолкает, вслушиваясь в ритм моего сердца. А я, дав пальцам вольность, перебираю его волосы.

Не было ничего. Ничего не случилось. Все по-старому… все как прежде… хотя бы этим вечером.

Я не прощу себе, если он еще раз сорвет с собственных рук кожу.

- Я бы никогда тебя не ударил, - отчаянно-мертвым голосом, от которого мое сердце бьется на части, клянется Эдвард, - я бы скорее себя… никогда, Изабелла!

- Ага, - неглубоко вздохнув, двигаюсь пальцами ниже, к его щекам, стирая остатки слез. Верю. - Только не плачь. Пожалуйста, только не плачь…

Каждая слеза, каждый всхлип, хрип – ножом по сердцу. На него так же влияют мои слезы?

- Ты тоже.

- Я тоже, - усиленно моргаю, избавляясь от соленой влаги, - все. На сегодня – все.

Осторожно и медленно, очень не желая этого делать, отстраняюсь от мужа. Снова приседаю перед ним, критическим взглядом осмотрев ладонь.

Достаю из аптечки бинт, разматываю на нужное расстояние. На всякий случай, на полупрозрачную сеточку из ткани наношу еще немного крема.

Перебинтовываю его руку так, чтобы было удобно. Дважды спрашиваю, не туго ли затянула тут или там. И под конец, закрепляя основания, переспрашиваю еще раз.

- Если ты хочешь, я могу остаться на диване, - Эдвард нерешительно смотрит мне в глаза, теряя и спесь, и ярость, и все то, чем был наполнен последнее время, - или в гостевой… я не стану претендовать на спальню, Белла. Не беспокойся.

Мне неожиданно становится очень больно. Не просто горько, не просто жалко, а именно больно – до дрожи. Видеть его таким, говорить с ним таким и знать, что он совсем недавно с собой сделал.

Из-за меня.

Никакие синяки, касания и даже слова (по крайней мере, сегодня) не идут с этим ни в какое сравнение.

- Я не хочу, чтобы ты спал здесь, - уверенно заявляю, покачав головой, - мы оба полноправно владеем спальней. И мне бы хотелось, чтобы ты остался там. Со мной.

Не верящие тому, что говорю, темные оливы не спешат загораться.

- С тобой?.. – баритон дрожит.

- Да, - подтверждаю, не давая ему усомниться. Наклоняюсь и чмокаю в лоб так нежно, как поцеловала бы, наверное, только ребенка. Нашего ребенка. – Я ведь твоя Золотая Рыбка, любовь моя…



Этой ночью на долю Эдварда выпадает один из самых болезненных приступов за все время. Не имеет веса даже то, что обычно алкоголь, как утверждал он, позволяет спокойно спать до утра, блокируя проявление болей.

Катаясь по кровати с натянутой на лицо футболкой, он стонет, подрагивая от каждого движения.

Будит меня, хотя не хочет. Будит стонами, шелестом простыней и тем, что один раз случайно задевает мою руку – заживающую, но еще не зажившую. От тех самых котиков-любовников.

- Скоро пройдет, - ободряю я, ласково стягивая промокшую ткань футболки с его лица и вынуждая приподнять голову, чтобы запить принятую таблетку водой, - я здесь.

Это уверение, похоже, работает лучше всего. Эдвард не решился сегодня обнимать меня, когда мы легли в постель, а вместо этого предложил сплести вместе руки. Сила единства – величайшая сила. Сравнима даже с любовью – мы оба ощутили это, засыпая.

Близость. «Я здесь». Спокойствие. Ничего нет лучше.

- Невыносимо… - Каллен с силой зажмуривается, цепляясь за мою ладонь.

- Чуточку терпения, - успокаиваю, придвинувшись ближе и приобняв его за плечи, - ты же помнишь, пятнадцать минут.

- Двадцать, тридцать… с алкоголем – хоть час, - Эдвард испуганно вдыхает резко кончившийся воздух, переведя на меня остекленевшие, залитые ужасом глаза, - я столько не выдержу…

- Не придется, - продолжаю упрямо гнуть свою линию, сжав его пальцы, - все будет в порядке. Просто смотри на меня. Видишь, мы наконец-то в одной постели.

Мужчина запрокидывает голову, удерживая мой взгляд. Его лицо белее бинта на пострадавшей ладони, на нем снова вены, а посиневшие губы изогнуты от боли.

- Я люблю тебя, Белла, - срывающимся шепотом признается Эдвард, делая все, дабы слова не звучали вымучено и фальшиво, - я не могу без тебя жить… буквально.

- Я тоже, - нагибаюсь, пряча его лицо в завесе волос и легонько, желая лишь помочь, целую в щеку. Потом ниже, челюсть. За тем подбородок – и обратно. – Я тоже очень сильно тебя люблю. И я бы вытерпела что угодно, лишь бы тебе стало легче…

- Так не бросай меня… - он почти заклинает.

- Я никогда бы не стала, - вытираю с его лба испарину, - ты ведь знаешь.

- Я знаю, это жалко и отвратительно, Белла, но мне так страшно… - он моргает, позволяя мне увидеть затаившееся во взгляде страдание, - страшно, что этот Дьявол окажется прав, и однажды ты растворишься на горизонте. И никакие деньги мне тебя не вернут.

Эдвард снова плачет. От боли, от ужаса, от озвученных мыслей – неизвестно. Может быть, и от всего сразу.

И эти слезы меня ранят. Но далеко не так глубоко, как то, что он постоянно думает о моем уходе.

- Видишь это кольцо? – поднимаю свою руку, продемонстрировав ему тонкий золотой ободок, поблескивающий от света луны за окном, - как только ты надел мне его на руку, я стала твоей, Эдвард. Независимо от твоего кошелька, дома, в котором мы живем, континента и даже мира. Я – твоя жена. Я та, кто будет рядом в любом случае. И если ты и можешь однажды меня потерять, то только из-за своего неверия.

Его глаза распахиваются, а лицо сводит судорога.

- Нет!..

- Значит, не потеряешь, - вздыхаю, погладив его щеку, - нам просто нужно начать все сначала. Нам нужно поговорить.

- Неужели это правда? – темные оливы переливаются при свете ночи.

- Что именно?

- Что ты меня не оставишь. В любом случае и даже если… деньги кончатся? Если империя сгорит? Если тело… откажет?

У него такой потерянный, болезненный, убитый вид, что у меня нет права даже улыбнуться на нелепость таких вопросов, о которых твержу днем и ночью. Напрасно, как вижу.

Он со всей серьезностью, опасливостью и ужасом спрашивает, не зная ответа. Не контролируя его.

С надеждой.

- Ни за что, - просто отвечаю, поразившись силе и честности, какую можно вложить в эту фразу. Емкую, но четкую. И до боли клятвенную.

Эдвард прикрывает глаза, словно бы смиряясь. Напитываясь. Проникаясь.

- Проси все, что угодно…

Я неглубоко вздыхаю.

- Не делай мне больно.

Каллен вздрагивает, его ладони дергаются к лицу. В какой-то момент мне кажется, что он решительно настроен сорвать кожу.

- Прости меня… - взгляд мгновенно задевает руки. Завтра на них наверняка проступят синяки.

Я вижу, что он не понял. Договариваю.

- Не делай мне больно своим недоверием и проверками, Эдвард. Не кидайся к выпивке от того, что думаешь, будто так сможешь переубедить меня быть рядом. Ты тоже, пожалуйста, не бросай меня… сегодня… сегодня мне показалось, что ты хотел этого…

Больно. Почти так же больно, когда смотрю и вижу, как собственными пальцами Эдварда нещадно терзает виски. Продавливает кожу, желая к ним пробраться. Едва ли не изгибается от этой пытки.

- Дыши, - сажусь совсем рядом, ловким движением заставив его поменять кроватную подушку на мои колени. Первый раз за все время, не опасаясь и не отдергивая рук, глажу его голову, волосы, лоб. Изредка целую, советуя делать более глубокие, более полные вдохи.

Что спазм кончился, я понимаю потому, что Каллен снова говорит. Сбивчиво и быстро, так и не выровняв дыхание, силясь успеть до следующего налета боли:

- Я никогда этого не захочу. Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы ты осталась. Белла, я дышу, пока я тебя вижу. Как же я могу захотеть… ну что ты… ни за что на свете. Ни по каким причинам. О нет…

По его лбу течет липкий пот, глаза мокрые от соленой влаги, кожа влажная и холодная, а пальцы будто в треморе дрожат. Похоже, с алкоголем приступы еще хуже. Простыни под нами влажнеют.

- Я верю, - убеждаю, обеими руками обхватив его лицо, - всему верю и никогда больше ничего такого не подумаю. Обещаю.

Эдвард медленно, слишком медленно вздыхает.

- Я напугал тебя сегодня.

- Не так сильно, как думаешь.

- Ты убежала…ты убежала, потому что думала, что я тебя ударю…

- Больше не думаю, - заверяю, прокладывая очередную дорожку поцелуев по его лбу – сегодня Эдвард на это даже не реагирует. – Я поняла, что это не так.

- Мне бы очень этого хотелось, - он сглатывает, - Белла, я хотел наказать себя. Я думал об этом уже очень давно. И плита… я никогда бы не ударил тебя! Я скорее убил бы себя, Беллз…

- Своей болью ты наказываешь меня, - аккуратно пожимаю перебинтованную ладонь, невесомо коснувшись ее центра пальцами, - не смей такого делать.

Он сдавленно кивает.

- Поэтому я и не сделал ничего непоправимого. У меня была крохотная надежда, что ты вернешься. И знаешь… - Эдвард смотрит на меня смятенно, с ярким желанием-надеждой быть понятым правильно, но подтверждающим, что все эти слова далеко не пустые, - если бы ты не вернулась, я бы не стал терпеть этого. Не сегодня.

Взгляд переметывается к балкону, скользнув по его двери, а потом возвращается ко мне. Сверкает.

Не стоит больших усилий подсчитать, в какой минус уходят шансы выжить после того, как шагнуть вниз с тридцать девятого этажа. И от этого я дрожу сильнее.

- Мы найдем, что сможет тебе помочь, - обещаю, крепко обнимая мужа, - эти боли не будут вечными. У тебя больше не возникнет соблазна… закончить. Всему виной стресс. Мы минимизируем стресс, будем больше гулять и все… все будет в порядке.

Эдвард вымученно усмехается, повернув голову к моим коленям, а руками накрыв мои руки на своей шее. Нежно сжав – без намека на те синяки, что оставил прежде. Я верю, что такого больше не повторится. Я это чувствую.

- Если компания обанкротится, - он тихонько стонет, запрокинув голову выше, - у нас будет много времени…

- Нам, так или иначе, на все хватит денег. Здоровье за них не покупается.

- И любовь, - уголки его губ подрагивают. Значит, отпускает… ну, слава богу.

- И любовь, - подтверждаю, с улыбкой встретив разливающееся по любимому лицу облегчение. – Давай забудем то, что случилось. С завтрашнего дня просто начнем новую жизнь – в первую очередь мы, а затем все остальное. Хотел того или нет, Алесс, похоже, оказал нам услугу. Мы сошлись во мнениях.

Эдвард глубоко вздыхает, осторожно, но самостоятельно перекладываясь с моих колен на подушки. Благодарно смотрит на мои пальцы, притягивая их к себе.

Я ложусь рядом, без боязни прижимаясь к нему. Не хочу разъединяться.

- Пока ты со мной ни Алесс, ни прочее отрепье не станет нам угрозой, - серьезно проговаривает мужчина, убрав с моего лица прядку волос, - я был слишком невнимателен к тебе прежде, Беллз, но я исправлюсь. Мы не будем напрасно прожигать время. Это наша жизнь.

Я широко, нежно улыбаюсь, выгнувшись на своем месте и поцеловав его в лоб.

- У нас есть вечность, Эдвард, - в тишину говорю я, поражаясь правильности этих слов, - и в этой вечности нам все по силам. Главное – не разлучаться.

И как доказательство, в уже ставшем традиционным жесте переплетаю наши ладони.



Жизнь не всегда бывает простой, даже золотая, и наши герои это доказали. С удовольствием ждем вашего мнения о главе на форуме!
Заранее спасибо за все "яблочки" и "спасибо", к прошлой главе они особенно порадовали автора. Надеемся, эта часть вас не разочарует.