Автор выражает безмерную благодарность:
Seed (за качественную редактуру и мудрые советы)
Latiko (за вдохновение и поддержку)
Kseniya77 (за профессиональную консультацию и доброжелательность)




Сегодня девятнадцатое апреля, воскресенье. Сумбурный серый день, наполненный отголосками горькой пыли субботнего ожидания, недоверия, слёз и… обреченный стать еще хуже, дабы закрыть номинацию самых ужасных выходных в моей жизни.

Я сижу на кожаной кушетке, поверх которой постелена простыня, ощущаю некоторое неудобство после побывавшего внутри маленького датчика портативного аппарата УЗИ и смотрю, смотрю вокруг, тщетно стараясь отвлечь себя от неутешительных мыслей.

Таблетка.

Единственная в упаковке из серебристой фольги – с неровными краями и бледно-желтого цвета.

Таблетка.

Принимается по рекомендации врача, вызывает необратимые изменения в определенной части организма и разрешена не только в США, но и во всех странах Европы.

Таблетка.

Такая непримечательная, обыкновенная, чем-то напоминающая слегка вытянутой формой обезболивающее Эдварда. И надпись на упаковке ничуть не смущает…

Таблетка.

Лекарство, что выглядит как плодное яйцо, которое пару часов назад мне показывала доктор Джулис на экране монитора. Среди бесконечной серой массы, сдаваясь ультразвуку, оно отразилось белым пятнышком, всколыхнувшим мою душу. Шесть недель…

Я не знаю, как мне вдохнуть по-человечески, глядя на снимок, что держу в руках. Глаза саднят, болит горло, на руках – мурашки. И по спине то и дело прокатываются волны холода, вызывающие дрожь.

Эдвард крепче обнимает меня за плечи. Его ладонь с силой сжимает мою.

– Таблетка? – требовательно, едва ли не грубо, спрашивает он.

– Мифепристон, – спокойно подтверждает доктор, кладя упаковку на стол.

Я, наверное, навсегда запомню, как выглядит эта женщина: рыжеватые волосы, темные, почти черные глаза, длинные ресницы и маленькие руки, что прежде были в стерильных перчатках.

У доктора Сильвии Джулис наверняка есть ребенок или даже несколько. Она высококвалифицированный взрослый специалист с многочисленными наградами и внушительным послужным списком – иначе не было бы её в лучшей клинике Атланты. Всей Джорджии.

Когда Эдвард этим утром поднял меня с постели, он, не теряя времени, повез нас сюда. А здесь всё уже было до мельчайших подробностей оговорено и переведено на «скорый» режим, так как муж ненавидел больницы и понимал, что в определенной степени ненавижу их и я.

Однако такого развития событий не ожидал никто.

Я вздрагиваю, когда упаковка шуршит, выпуская одну-единственную таблетку. Бледно-желтую. Странной формы. Погибель мою.

– Вы можете объяснить еще раз? – раздраженно обращается Каллен к гинекологу, ощутимее потирая мои руки, – что за «яйцо»? К чему таблетки?

Эдвард бледный, собранный, с суровым лицом, глазами, угрожающе мерцающими своей оливковой сталью из-под бровей и ходящими под кожей желваками. На нём темный джемпер и джинсы ему под стать.

– Конечно, мистер Каллен, миссис Каллен, – женщина уважительно кивает нам обоим, откладывая упаковки в сторону. Она садится на стул напротив нашей кушетки и складывает перед собой руки. – Плодное яйцо – это структура, которая окружает эмбрион на ранних сроках беременности. То есть оно является подтверждением того, что зачатие прошло успешно, и беременность наступила.

Беременность наступила… То же самое вчера сказала я сама.

Там, дома, в ванной, пока Эдвард, меряя комнату шагами, ждал меня у постели, я для достоверности сделала еще три теста из тех, что принесли его посыльные. И все они оказались положительными. Мой выдал ошибку. Мой был… неправильным. Но лучше бы все было иначе…

Я вышла и увидела в оливковых глазах то, обо что так боялась споткнуться – мрачную убежденность.

Похоже, Эдвард понял все задолго до меня.

А теперь…

– То есть, беременность наблюдается?

– Верно, мистер Каллен, – гинеколог указывает на УЗИ-снимок, что я сжимаю в руках, – вот то самое плодное яйцо.

Муж даже не оглядывается на фотографию.

– И что с ним не так?

Я не перебиваю доктора, даже не плачу. Мне впервые кажется, что во мне пустота. Там, внутри, в матке… долгожданный маленький человечек. Создание, что я так хотела. И которого у меня никогда не будет.

– В первую очередь нас насторожило несоответствие плодного яйца размеру, типичному для этого срока, – спокойно продолжает повторять миссис Джулис мужу все то, что уже сказала мне, – затем, по результатам анализов, мы получили убедительный результат. Дело в том, мистер Каллен, – она ни на мгновенье не отводит глаз от него, отвечая на традиционный серьезный взгляд, от которого я порой прячусь, – что беременность может остановиться на определенной стадии и больше не развиваться. В таком случае она называется замершей. С чем мы и столкнулись.

…Все-таки, в действительности, повторяемые, эти слова звучат хуже, чем в моих фантазиях. Каменная стена, держащая слезы в узде и заставляющая смотреть на желтую таблетку, колеблется. Я прерывисто выдыхаю и не могу найти в себе сил остаться на прежнем месте.

На многострадальной кожаной кушетке, до крови закусив губу, приникаю к плечу Эдварда. Утыкаюсь лицом в его джемпер, пахнущий до боли знакомым одеколоном. Плачу.

Мужчина, не ожидавший ни такого ответа доктора, ни подобной реакции от меня, рассеяно накрывает пятерней мои волосы. Пытается успокоить?..

– Беременность остановилась?

– Такое, к сожалению, случается, мистер Каллен, – доктор ободряюще глядит на меня, но её ободрение мне неважно, – существует множество причин, но судя по тому, что ваша супруга абсолютно здорова, скорее всего, мы имеем дело с генетической ошибкой.

Чудесная фраза. Я усмехаюсь ей сквозь слезы. А объяснение – под стать.

– Можно по-английски? – Эдвард раздражается сильнее, когда видит, что плачу я всё больше. Ему нужно поговорить с доктором, но и мне он нужен. Слава богу, он понимает. При всем том, что испытывал к этому безвинному созданию, оно – часть его. Хоть и мертвая теперь.

– Природа умнее нас всех вместе взятых, – гинеколог пытается поймать мой взгляд, будто ее слова могут утешить, – она не дает развиваться неполноценному, с отклонениями от нормы ребенку. Порой случается самопроизвольный аборт в таких случаях, а порой мы наблюдаем замершую беременность. Но потом, миссис Каллен, женщины рожают и двух, и трех здоровых, выношенных малышей.

– И причем здесь таблетки?! – яростно перебивает ее Эдвард. – Для дальнейшей контрацепции?

Доктор вздыхает.

– Медикаментозный аборт. Вы принимаете определенное количество таблеток раз, затем – еще один. И плодное яйцо покидает матку. Это наиболее щадящий во всех планах метод, поверьте мне.

Ну, конечно, щадящий. Потрясающе щадящий, как и всё остальное.

Немного крови, больше похоже на обильные месячные – и словно бы ничего не было. Применяется на ранних сроках при нежелательной или случайной беременности через малое время после незащищенного полового акта…

Это средство стало общепризнанным, стало нужным. И кто-то, имея возможность родить здорового ребенка, использует его.

И мы используем. «Замершие»…

– Вы планируете принять лекарство сегодня? – Эдвард, поджав губы, ослабляет свой захват.

– Сегодня будет лучше всего. У нас есть показания и результаты анализов, к тому же опасность инфицирования нарастает с каждым днем, – собранная, убежденная в своей правоте, Сильвия Джулис говорит прямо, четко и без права на опровержение. Она знает, что делает. И она знает, что нужно делать со мной.

– Нужно будет выпить лекарство… и всё?

– Я вам подробно всё расскажу. Но давайте прежде я дам вам минутку. Миссис Каллен?

Боже мой, она спрашивает меня, согласна ли я остаться наедине с мужем…

– Да, пожалуйста, – тихо выдыхаю я.

Понимающая, видевшая уже всё и всех, женщина с готовностью поднимается со своего места, покидая кабинет. Пойдет она в комнату отдыха или ожидания, попьет кофе или чая, позвонит ли домой… я не знаю. Но тот факт, что некоторое время её не будет в кабинете, дает мне возможность собрать остатки мыслей в кучку. Ошметки встрепенувшихся было рассуждений. Осколки так громко и болезненно разбившихся надежд.

…Я вошла сюда, в этот кабинет, с маленькой, но улыбкой. Я позволила ей осмотреть себя, назвала количество опробованных тестов, сдала кровь… И я верила, глядя на белый потолок, ощущая лопатками кожу кресла, что справлюсь. С Эдвардом и его неуверенностью, со своими собственными страхами, с обстоятельствами, что встали против нас. Мне в ту секунду, когда на мониторе появилось плодное яйцо, показалось, что я стану даже королевой этого венецианского бала, если он чем-то сможет нам всем помочь.

Это как горная болезнь, синдром Стендаля, просто ошеломление высшей степени… Всё-всё возможно, всё-всё допустимо, всё-всё – с легкостью! Только бы самое главное было на месте.

А потом пошли эти расчеты размера плодного яйца, появились результаты анализов… и эйфория сменилась жутчайшим депрессивным ударом. Комом в горле и каменным, застывшим в мгновение сердцем.

…Белая дверь в коридор закрывается.

Мы с Эдвардом остаемся одни.

Все еще сидя на кушетке, он с мрачным лицом поворачивается в мою сторону. Но смотрит пронзительно, сострадательно и нежно. Ему не плевать.

По-детски горестно хныкнув, я просто протягиваю обе ладони в его сторону. И с невероятным, недоступным описаниям трепетом позволяю с холодной простыни кушетки пересадить себя на колени – одним движением, будто ничего ему это не стоит. И он тут же зарывается носом в волосы, целуя кожу.

– За что?.. – тихо-тихо бормочу, с трудом сдерживая желание зарыдать в голос. Сейчас, когда доктора Джулис нет, я наконец даю себе слабину. И принимаю все те последствия, что она сулит.

Эдвард с болью накрывает щекой мой висок.

– Ты не виновата. Не смей винить себя.

– А кто тогда виноват? – я не контролирую ладони, отпуская их в свободное плаванье, как и все тело, и понимаю, где теперь ощущаю собственные прикосновения, лишь тогда, когда опускаю голову, прижимаясь к Эдварду сильнее.

На животе. На все еще плоском и теперь уже надолго плоском животе. Боже мой, неужели там, внутри, правда уже все потеряно?.. И я никак не могу ему помочь?

– Так случилось, – мужчина тяжело вздыхает, накрывая обе мои ладони своей. Он не пытается убрать их, отодрать... он понимает меня. Сегодня, хотел этого ребенка или нет, он понимает. И я вижу, что в свете последних событий беременность уже не кажется злом. По виду Эдварда, по его глазам видно, что он бы многое отдал, дабы я действительно была просто беременна сейчас. Удачное для его нежелания стечение обстоятельств не стало победой.

– На все в жизни можно сказать «так случилось», – слезно фыркаю я.

– Но это правда, – муж ласково трется носом о мою щеку, прежде чем осторожно ее поцеловать, – моя рыбка, пожалуйста, не плачь. Тебе больно? Что ты чувствуешь?

Задохнувшись от проглоченного всхлипа, я поднимаю на него глаза, где нет ничего, кроме пустоты. Чудовищных размеров.

– Ничего, – и это, на самом деле, самое страшное описательное слово.

Каллен понимающе кивает, нахмурившись сильнее, и я вижу, как глубокая морщинка прорезает его лоб. В этот день, в свои тридцать два, Эдвард выглядит на сорок. И мне кажется, я тоже… мне кажется, я уже никогда не смогу быть прежней.

Я не понимаю, почему так произошло. Я плачу и не пониманию, не верю до конца, что это правда. Мой маленький, мой хороший малыш, мой кружочек на черно-белом фоне… как же так получилось?

– Белла, – Эдвард обнимает меня сильнее, наглядно демонстрируя свою близость. Такой раздраженный рядом с гинекологом и такой ласковый сейчас здесь, со мной, он немного вводит в ступор, – ему мы уже ничем помочь не сможем. Давай не будем рисковать хотя бы твоим здоровьем. Пожалуйста, закончим с этим сегодня…

Опасность инфицирования.

Да, я помню… и, слава богу, точного определения и последствий этой фразы не знает Эдвард. Он бы уже поседел.

– Я не желал ему такой участи. – Видя, что молчаливо продолжаю плакать, мужчина гладит мои волосы от макушки до кончиков. – Солнце, поверь мне, я такого не хотел… и мне безумно жаль.

Я с силой прикусываю губу, не зная, как остановить слезы. У меня давным-давно першит в горле, и саднят глаза, но кажется преступлением просто прекратить эту скорбь. Я знала этого ребенка слишком мало. И моя материнская радость, даже ударившаяся о непонимание Эдварда, даже такая украденная, хоть и не безоблачно-счастливая, длилась совсем недолго. Как же я могу оборвать эти слезы? Откуда у меня такое право?

О, господи…

– Я знаю, – сдавленно уверяю мужа, отрывисто кивнув головой, – я не обвиняю тебя, я… Эдвард, я просто… мне ужасно, ужасно страшно…

– Это все будет безболезненным, рыбка. Это щадящий метод. Все быстро кончится.

– А я не хочу, чтобы кончалось! – сдавшись эмоциям, горько выдаю я. С крепко сжатыми зубами, чтобы не закричать.

– Всё, всё. – Каллен примеряется с ситуацией, переключая все мое внимание на себя. Прижимает к груди, обвив и талию, и спину, и не дает лишний раз пошевелиться. Вынуждает, почти приказывает успокоиться. Он не позволит мне оттягивать. Прежде всего он хочет, чтобы я была в порядке физически… с моральной стороной вопроса легче… всегда…

Таблетки избавят меня от беременности, это правда.

А вот иглу, тупую и острую, что несбывшейся надеждой останется в сердце, не выгнать никаким сильнодействующим препаратам.

Уж слишком глубоко…

– Я люблю тебя, – повторяет мне шепотом Эдвард, призывая на помощь всю свою нежность, и укачивая меня, как маленькую девочку, в своих руках в этой пустой, холодной приемной дорогущей клиники. Деньги не спасают. Деньги – бумажки. Аро Вольтури был прав…

Я не отвечаю мужчине, я просто обнимаю его сильнее, наконец затихнув. Не вырываюсь.

Минута. Вторая. Третья.

В наш маленький, только-только обретший какую-то опору мирок, возвращается доктор Джулис. С состраданием встречает нашу позу, однако говорит все так же бордо и убежденно. Ставит на стол принесенный с собой стакан воды, большой и полный, вежливо улыбнувшись.

– Миссис Каллен, мистер Каллен, давайте я расскажу вам, как все пройдет, – она не пытается смотреть мне в глаза и уж точно не вынуждает оторваться от Эдварда. Как непослушное дитя на приеме у врача с терпеливым родителем, я жмусь к мужу, не готовая сейчас и на миллиметр отстраняться. На его коленях мне легче дышать.

– Это будет очень кстати, – благодарно, готовый вести диалог за меня, отвечает Эдвард. Не спускает меня, на счастье, со своих рук. Наоборот – нежнее, массируя, поглаживает спину.

– Мы выпьем три этих таблетки прямо сейчас, – женщина поднимает вверх упаковку того самого препарата, что теперь всю жизнь будет наводить на меня дрожь, демонстрируя ее неудавшемуся отцу, – и оставим вас, Изабелла, в стационаре. До завтра. Утром вы выпьете еще две, уже других, – ее маленькая рука перебегает на другой край стола, касаясь новой, не вскрытой упаковки синего цвета, – и примерно через два-три часа произойдет медикаментозный аборт. Как только это случится, мы проведем небольшой осмотр, убедимся, что кровотечение остановилось, и отпустим вас домой.

– На сколько? – Эдвард говорит чуть грубее, почувствовав, как поджимаются от слов Сильвии мои губы. Слишком горячее дыхание и чересчур мокрая кожа подсказывают ему, что со слезами на сегодня мы не закончили.

– На два дня. Затем вы вернетесь для проведения планового УЗИ. И, если все будет в порядке, а я уверяю вас, что в девяносто процентах случаев так и происходит, можете быть спокойны.

– Ей будет больно? – Ладонь Каллена, та, что с кольцом, ощутимее обхватывает мою спину.

– Схваткообразные боли, несильные, – успокаивает Джулис, – очень похоже на ПМС. Тянущее чувство, не более того.

– И кровь…

– Чуть больше, чем во время месячных. Ничего сверхъестественного, мистер Каллен.

Не знаю, успокаивает ли такое заверение Эдварда настолько, насколько он хотел бы, но меня наоборот злит.

Мне хочется боли. Мне хочется… наказания? Я не знаю, как это назвать.

Совершенно нечестным и даже безбожным кажется просто… выгнать его оттуда. И почувствовать «нечто похожее на ПМС» в лучшем случае.

– На ночь она останется в больнице? – Каллен тяжело вздыхает, кладя подбородок поверх моей макушки. Ощущаю себя отвратительно слабой, но не могу, не хочу вникать в эти вопросы. Мне кажется, проглотить таблетки – мой сегодняшний предел.

Господи, как же я благодарна тебе за человека, что сегодня рядом со мной… за самого лучшего человека… чтобы он не делал и как бы порой себя не вел… любовь проверяется как раз в таких условиях. И мы оба выстаивали её не раз, подтверждая искренние чувства. Шаг за шагом. Удар за ударом.

Позволь нам справиться, пережить это и сегодня. Даже если в последний раз.

– Да, так будет лучше для миссис Каллен, – доктор тепло улыбается, заметив, как Эдвард внимателен, – у нас комфортабельные двухместные палаты, большие и светлые, так что это будет очень удобно.

– ВИП, – мгновенно прерывает ее мужчина, – исключительно. И, если можно, медсестру на ночь. Ваши правила позволяют ночевать в клинике близким родственникам?

Вздрогнув, я снова плачу. Тихо-тихо, но когда это укрывалось от Эдварда? Он наверняка мрачнеет больше прежнего.

Впрочем, важнее то, что он добровольно собирается остаться здесь. В больнице.

Мамочки…

– В вип-палате разрешено, – доверительно кивает женщина, – мы оформим бумаги сразу же, как миссис Каллен выпьет препарат. Изабелла, вы желаете, чтобы мистер Каллен остался?

По напрягшимся мускулам мужа и тому, как он сжимает зубы, вызывая колебание собственной кожи у моего лица, я без труда определяю тот недовольный, злобный взгляд, каким Эдвард одаривает доктора.

Однако его беспокойство напрасно. Я ни за какие деньги его сейчас не отпущу. Не могу.

– Да…

Сильвия, готовая к любому ответу, никак не выражает своей реакции на мое решение. Просто указывает на удобный темный стул рядом со своим столом, ныне пустующий.

– Садитесь, Изабелла.

…Облюбованные колени Эдварда мне приходится покинуть. Я совершенно неравноценно меняю их на жесткое сиденье стула, ощущая, как дрожу от контакта кожи с деревом. И почему я позволила себе надеть столь тонкую блузку?

Впрочем, Каллен все равно не остается на своем месте. Он тоже поднимается и, будто чувствуя свою особенную нужность для меня сейчас, встает за спиной. Ладони – на плечах. Гладят, подбадривают и помогают держать спину ровной.

Я смело утираю слезы. Всё.

Берусь за стекло подготовленного стакана.

– Три таблетки, – ловко выдавливая мне на ладонь первую, напоминает Сильвия. И кивает, давая свое разрешение проглотить.

Я не думала, что это будет так сложно. Я смотрю на нее, такую обыкновенную, такую маленькую, и не верю в столь сильное действие. Не хочу.

Малыш мой…

Эдвард, почувствовав неладное, наклоняется к моим волосам. Нежно, долго их целует.

– Давай, Белла. Пожалуйста.

И я, чудесно зная, что больше не решусь, если не сделаю этого прямо сейчас, выпиваю лекарство. Одним махом.

– Хорошо, – подбадривает доктор, вскрывая вторую упаковку. Это насмешка, что в каждой – по одной таблетке? Выкладывает точно такой же желтый цилиндр со скошенными краями мне на ладонь.

…Вторая.

– Последняя, миссис Каллен, – умоляюще хрустнув, фольга рвется. Третья таблетка.

Я проглатываю ее, давясь чистой, нормальной температуры водой, а Эдвард целует мой висок. Ни на мгновенье не дает забыть, что рядом.

Ну, вот и все.

Конец.

Против воли я все же кладу ладонь на живот и это не укрывается от Сильвии. Она обращается ко мне с доброй, уверенной улыбкой. Не врачебной, а человеческой. Женской.

– Изабелла, через полгода возможно новое зачатие. И я просто уверена, что оно, как и беременность, пройдет успешно. Вы еще молоды, вы здоровы, вы станете мамой не один раз.

Мне не становится легче от ее слов. Тем более Каллен чуть хмурится, их услышав, но ничего не отвечает. В конце концов, он готов был к одному ребенку. Он не отказывается от своего обещания.

И все же, уже свершившееся, не доступное к возвращению к исходной точке событие, делает все вокруг чуть терпимее.

Я больше не терзаюсь мыслями, я просто жду.

Я просто плачу…



Эту ночь мы проводим в больнице.

В вип-палате, заказанной Эдвардом, есть все, что душе угодно: удобная кровать, плазменный телевизор, шкаф для вещей, личная ванная комната, даже подобие кухоньки за гипсокартонной загородкой. И диван для посетителей, что пустует. Вместо него Каллен буквально требует у миссис Джулис принести раскладушку. Ее, некомфортную, ставит возле самой моей постели. Ничего не слушает насчет того, где было бы удобнее спать.

С часу дня, когда я выпиваю Мифепристон и до десяти вечера, когда прошусь спать, мы пытаемся коротать время просмотром новостей, каких-то непонятных ситкомов и, под конец, программой «В мире животных». Но едва на плазменном экране показывается счастливая мама-лошадка, поддерживающая своего жеребенка, телевизор приходится выключить. Я начинаю рыдать в голос.

Телефон Эдварда выключен, его не отвлекают звонки, и не трогает никакая работа, что впервые кажется мне излишним. Он так пристально смотрит на меня, с таким беспокойством встречает каждый неровных вдох или выдох, что мне хочется чем-нибудь его занять. Мне стыдно. Мне горько. Мне хочется плакать и плакать, а он ужасно расстраивается, едва я начинаю.

В конце концов, мы сходимся на чтении вслух.

Муж, чтобы быть ко мне ближе, соглашается притеснить меня на больничной постели, а сам достает из вещей, привезенных теми же посыльными по первому телефонному звонку, какую-то книгу.

Это нечто вроде легкой прозы, юмористического романа. В желтой оптимистичной обложке, с забавно шуршащими страницами и большим шрифтом, оно настраивает на нужный лад.

Впервые читая мне вслух, Эдвард не всегда соблюдает интонацию и ударение, однако меня это волнует меньше всего.

Я лежу на его плече, слушаю его голос, и слезы высыхают. Прекращается моя истерика.

– Спасибо тебе, что ты здесь, – тихонечко благодарю его, выбрав паузу между двумя главами.

Каллен бархатно поглаживает мою скулу костяшками пальцев.

– Я никогда тебя не оставлю, рыбка.

– Я знаю, каково тебе… в больнице, – поморщившись, признаю прописную истину, – я правда очень благодарна… и мне гораздо спокойнее, когда ты здесь.

– Я всегда здесь, – кое-как улыбнувшись, клянется мне Эдвард. Настолько любяще, что щемит сердце.

И хоть нет в сложившихся обстоятельствах ничего приятного и доброго, я все же чувствую себя хорошо. Мне спокойно. И я, кажется, даже немножко счастлива, понимая и видя подтверждение своему пониманию, что родной человек держит свое слово.

…В конце концов, так я и засыпаю – на его плече, под чтение книги. Отказываюсь отпускать мужа обратно на раскладушку.

Но поспать до утра не удается.

Я открываю глаза, почувствовав несильную тянущую боль, еще до рассвета. Он только зарождается за толстым стеклом окна, подбиваемый моросящим весенним дождиком, а я больше не могу заснуть.

Я чувствую. И не хочу, не собираюсь этого забывать.

По отношению к нему это неправильно…

Эдвард просыпается через час, когда у меня начинает болеть спина и я, ворочаясь, случайно задеваю его.

Сонный, не до конца отошедший от царства Морфея, он недоуменно оглядывается вокруг, пытаясь понять, где мы находимся. И лишь увидев мою новую ночнушку, больничную, отыскивает ответ.

Он понимает все без вопросов и слов. Прижимает меня к себе, горячо, крепко целуя в лоб и щеки, и не отпускает. Он знает, что нельзя меня сейчас отпускать…

– Как ты думаешь, какого цвета у него глаза?

Эдвард едва ли не стонет.

– Рыбка…

– Он умер, – просто произношу в рассветной тишине, почти наслаждаясь тем, что это не проходит так уж безболезненно, как обещала доктор Джулис, – я имею право знать.

Каллен совсем невесело усмехается.

– Я думаю, твои.

Слабо улыбаюсь, представив это. В сердце что-то обрывается.

– А я думаю – твои.

Эдвард потирает мою спину, стремясь хоть как-то облегчить, отвлечь от тянущего чувства, и молчит. Но мне чудится, будто и темные оливы подергиваются чем-то прозрачным.

– Рыбка, – в конце концов, спустя еще некоторое время, он с любованием и благоговением, будто я хрупче всего, что есть на этом свете, прикасается к моему лицу. Вытирает на нем не высыхающие за эти часы слезы, – в октябре… после твоего дня рождения. Я обещаю тебе, мы попробуем снова. Ты будешь мамой. Ты будешь самой-самой чудесной мамой.

Господи, он сам это сказал? Правда?..

– Ты хочешь? – мой шепот срывается.

– Хочу, – убежденно соглашается муж, прерывисто выдохнув, – поверь мне… верь мне.

Разве же я могу иначе?

Сворачиваюсь клубочком, примостившись у его груди, и несколько раз тепло целую ту часть рубашки, что прячет сердце.

Если бы для этих слов ему не понадобился мой подобный диагноз, если бы чуть раньше – кто знает, может, все бы было по-другому?..

Это режет без ножа, до кровавых ран, однако их своей удивительной чудодейственной силой лечит смысл сказанного. Горит звездой, вынуждая забыть обо всем другом. Прошлом.

– Я тебя люблю, – всего-навсего откровенно, по-моему, ярче и лучше любой благодарности, произношу я. Только для него. Сегодня.



Доктор Джулис приходит в половине десятого утра. Она никуда не уводит меня, оставаясь в палате сама, и выуживает из кармана те самые синие упаковки лекарства.

Эдвард рядом – снова. Он даже не заикается о работе.

Таблетка.
Глоток.
Таблетка.
Глоток.

Я ложусь обратно на постель, откинув подальше одеяло, и жду уже просто того, когда все кончится. Приятного здесь нет ничего. Хотя и с родами, несомненно, не сравнится. Там, мне говорили, адская боль.

…Когда это происходит?

Я не знаю. Я не помню точного времени, потому что закрываю глаза и не смотрю на циферблат часов. Я знаю, что если увижу его, буду потом каждый день на протяжении всей жизни вздрагивать в этот час и проливать хоть одну, хоть скупую, но слезинку. Хватит и даты.

Демонстративно отворачиваюсь от часов, всеми правдами и неправдами преодолевая нестерпимое желание.

Эдвард мне помогает. Он снимает даже свои, оставляя их на тумбочке так же небрежно, как в марте на яхте дорогой костюм от Каспиана.

…Как это происходит?

Очень просто. Довольно быстро. Без лишних светопреставлений.

Я чувствую немного увеличившуюся тягу внизу живота, а потом сильнее болит поясница.

И я знаю, что это.

По истечении отведенных нам трех часов, доктор Джулис усаживает меня на кресло, дабы убедиться в правильности произошедшего и его завершении.

Я вижу на прокладке кровь. Она видит. Мы обе убеждаемся.

…Что я чувствую?

Как и сказала Эдварду вчерашним днем, ничего. Отходит куда-то затихающая боль, прекращаются терзающие мысли, нет места ни рассуждениям, ни сожалениям.

Все кончилось. Все прошло. Во мне, как в душе и сердце, так и в лоне, пусто. Там слышно даже эхо…



В жизни каждого человека наступает момент, когда происходит переоценка ценностей и подведение итогов уже прожитых лет. Порой он приходит вместе с каким-то роковым событием, от которого не повернуть обратно, а порой – с пониманием, что лелеемая и воспеваемая мечта разбилась и вряд ли уже станет прежней.

Теряя, мы обретаем. И наоборот.

Это нечто вроде закономерности, круга жизни. Каждый день приближает нас к смерти, но он уже и показывает всю красоту жизни, ее магию… и добавляет нам вдохновения идти вперед, чтобы там не ждало, лишь бы встретить где-нибудь счастье. Истинное. Яркое. Только твое.

Сложности и боль потерь проверяют нас на прочность, но так же проверяют и тех, кто рядом с нами.

Принимая как должное любовь и заботу близких, можно и не увидеть насколько она бесценна.

Остановиться, оглянуться, поймать ускользающие мысли, зафиксировать их. И не сметь обгонять поезд по его же рельсам…

Сколько раз после нашей свадьбы Эдвард обнимал меня? А целовал? А говорил, что любит?

Я не считала…

Я преступно не считала, полагая, что так и должно быть. Что то, что он рядом, что беспокоится обо мне, окружает своей любовью и защищает – нечто вроде закономерности.

Я ужасно ошибалась.

Этим днем, сейчас, в четыре часа по полудню, я прижимаюсь к нему и без конца и края бормочу слова благодарности. «Спасибо» льются из меня водопадом, выбираясь из самых потаенных уголков.

Заслуженно. Для него. За него.

Только что проснувшаяся, я пугаюсь незнакомой обстановки прежде родной квартиры, как от огня отшатываюсь от безвинного комода, отпихиваю от себя мягкие, пушистые подушки. Жду маленьких, неудобных – из больницы. Жду, что на теле вместо теплой пижамы обнаружится тонкая больничная роба. Изумляюсь, что простыни пахнут сиренью, а не порошком… что они шелковые…

Эдвард возвращает меня в реальность. Он полулежит на постели, придерживая меня и не давая совершать чересчур много резких движений, и целует в лоб. В скулы. В щеки. В губы – легонько-легонько, дуновением ветерка. Он ждет, пока я смогу дышать по-человечески.

Мужчина терпелив, держит себя в руках, опекает меня как маленького ребенка и не думает упрекать в излишней слезливости или недостойном поведении. Он беспокоится обо мне, пытается создать максимальный комфорт и не напоминать о том, о чем не нужно.

Я любуюсь своим Эдвардом, что еще вчерашним утром был готов рвать и метать при новости о малыше…

Прошедшие сутки нас изменили. Нас обоих.

– Дома, – успокаивающе отвечает на мои сорванные бормотания-вопросы о том, где мы. Подтягивает одеяло повыше, – все хорошо, рыбка, все кончилось. Это наша с тобой спальня.

– И ты… – кусаю губы я.

– И я, – заверяет Эдвард, со всей нежностью прокладывая дорожку из поцелуев к вискам, – это все просто дурной сон.

– Я уснула?..

– Не так давно, – с некоторой грустью убирая с моего взмокшего лица спавшие на него волосы, Каллен кивает.

Я тщетно, так и не отпуская его, пытаюсь восстановить картину событий.

Плохо удается.

Вот доктор Джулис делает свой осмотр, давая мне какие-то результаты на бумажках…
Вот синяя упаковка Мифепристола, кажется, пустая…
Вот Эдвард помогает мне забраться в «Мерседес», закрывая дверь…
Вот мы едем по спешащей в свои офисы Джорджии… едем, и я плачу… плачу… плачу. Без конца.

Наверное, какую-то часть воспоминаний эти слезы и стирают – я не могу вспомнить, как именно вернулась домой. Что почувствовала, увидев вещи, которые остались прежними, несмотря на глобальные перемены внутри меня самой? Как уговорил меня лечь в постель Эдвард? Переоделась ли я сама или он переодел?..

– Ни о чем не думай, – мужчина неодобрительно разглаживает морщинки на моем лбу, говоря негромко, убаюкивающе, – Белла, у нас все в порядке. И с тобой тоже.

– Сколько времени? – нахмурено спрашиваю я.

– Полчетвертого.

– А ты дома…

– Я и завтра буду дома, – Эдвард поднимает с простыней мою руку, пытающуюся обосноваться у его груди, и осторожно ее целует, – не волнуйся. Я только твой на эти дни, моя хорошая.

Стоит признать, это утешает.

Добрый и нежный, такой искренний Эдвард утешает.

Ему ведь наверняка и страшно было и неприятно, и больно, а он все равно думает обо мне. Только обо мне. Всегда обо мне.

Нет никаких перепадов настроения.

– А компания? – недоверчиво интересуюсь я.

– Компания это компания, – впервые так спокойно обсуждая эту тему, Каллен качает головой, – Белла, если бы ты не сказала мне… ты представить не можешь, что я успел узнать о сепсисе.

Его передергивает, и мужчина морщится, пустив в глаза немного страха.

Он крепко обнимает меня, притянув к себе по скользким простыням, и горячо целует в лоб.

– Я теперь понимаю, что нет ничего дороже семьи, Белла. Я со своей семьей.

– А разорение?.. – на сей раз вздрагиваю я. В отличие от совсем недавних событий, пятницу, с которой прошло уже почти трое суток, помню до каждой мелочи. И его взгляд, его крики, алкоголь… и обожженную руку.

– Я сам едва не отдал им все, что у меня было, – Эдвард кладет подбородок на мою голову, не выпуская из своих рук, – а больше мне терять нечего.

Слушая его, надежно спрятанная от всего и всех на груди, игнорирующая теперь чуть тянущий живот и все те напоминания о его пустоте, которые неустанно занимают голову, я чувствую уверенность. Странную, очень сильную уверенность. Ее почти невозможно правильно объяснить.

– Мне тоже…

Несчастье, да.
Горесть, да.
Потеря. Наша потеря, общая…

Но и обретение! Я вдруг явственно понимаю, ощущая Эдварда рядом, видя, как переливаются темные оливы его глаз, что… это какое-то неправильное, болезненное, но все же удивительное начало.

По-настоящему наш путь, общий. Через тернии. К звездам?..

– Беллз, ты можешь положиться на меня, – муж привлекает мое внимание, на удивление ровно вклиниваясь в мысли. Он легонько чмокает мой нос, одарив самым любящим из своих взглядов до того, что перехватывает дыхание, – рыбка моя, я понял. Так много понял…

Обладатель оливковых глаз останавливается, делая глубокий вдох, и чуть прикрывает глаза, посмотрев на меня из-под густых черных ресниц. Такой красивый и теплый, такой близкий и ласковый, такой настоящий… мой.

– В первую очередь я теперь муж, мое сокровище, – он переплетает наши руки с кольцами под одеялом, глядя на них по-особенному сокровенно, – и только потом мистер Каллен и прочее... Больше у тебя не будет причин плакать. Я обещаю.



Следующим утром, еще до того, как Белла просыпается, а кофеварка извещает о готовности бодрящего американо, в калленовской квартире раздается звонок.

В темном джемпере и с мрачностью взгляда Эдвард отрывается от экрана ноутбука, бликующего на солнце, что так и льется из окна, и открывает пришедшим дверь. Не успев отыскать тапки, прямо так, босиком.

Не вынуждая звонивших снова касаться звонка, готовый и к новому «подарку», за который готов убить, и к очередному незваному гостю, Эдвард остервенело дергает дверную ручку.

Гнев льется наружу водопадами, если не целыми реками, окрашивая все вокруг в красный, будто перед глазами алый фильтр.

Однако причина злиться, неожиданно, отпадает.

Это он. Он, в черном пальто с высоким воротом, знакомой бордовой лентой, перехватившей длинные смоляные волосы и пристальным взглядом.

Аро, бледный как смерть, но ровно настолько же сосредоточенный, приветственно кивает старому другу. Телохранители, словно по невидимому приказу, смыкаются за его спиной, закрывая дверь от посторонних глаз.

– Позволишь войти?

Эдвард отступает, ощущая, как покалывает в области сердца.

Мистер Вольтури не похож на самого себя. Глубокие морщины исчертили его лоб, сеточки прежде разглаженных морщинок снова собрались вместе, добавляя своему обладателю лет десять к биологическому возрасту, а руки в кожаных перчатках чуть дрожат. Аро будто на краю пропасти, на кончике иглы. Один неосторожный шаг, движение, вдох… и конец.

– Я знаю, что она спит, – едва Эдвард оглядывается на спальню Беллы, спокойно, даже устало замечает неожиданный гость, – я поэтому здесь так рано. Из соображений безопасности.

Эта фраза сбрасывает с Каллена сонливость и недоумение. Для разбора полетов еще будет время.

– Расскажи мне, – четко требует он, против воли сжав-таки здоровую руку в кулак, – все!

– Choosefilling, – отрывисто выдает итальянец, – особенно прогрессивные психиатры называют это так.

Эдвард никак не выдает своей растерянности. Мысленно его уже подбрасывает от пришедших в голову вариантов столь раннего и столь скорого посещения их Аро, однако пока они бесплотны… Он ничего дельного не сказал. А до тех пор ни одна причина не подлежит признанию.

– Болезнь?

– Расстройство личности, – подтверждает Вольтури, – со склонностью к садизму, но не над простой жертвой, а над определенной – той, к которой испытывают особенную привязанность. Думаю, ты понимаешь, о ком мы говорим.

– Он опять взялся за старое? – против воли, но губы Эдварда вздрагивают, а сердце спотыкается на очередном ударе.

Шепот коридора первого этажа, близость к двери, само время дня – все подсказывает, что Белла никак не может их услышать. А значит, она еще беззащитнее… она понятия не имеет…

– Я говорил со знающими людьми, они полагают, это прогрессирование. Аниту, официальную любовницу твоего партнера, Каспиана, вырвали из его рук в последний момент.

– Он похитил ее?.. – Эдвард стискивает зубы, полыхнув такой ненавистью, что впору удавиться. Однако Аро лишь невесело усмехается, скорбно глянув на свои руки. Он не снимает перчаток, дрожа буквально от каждого дуновения воздуха. Слабый. Хрупкий. Давно с ним такого не случалось…

А причина, объясняющая столь вопиющее поведение Вольтури, озвучивается в следующей фразе:

– Он пытался похитить и Даниэля, Эдвард, – итальянец сглатывает, прикрыв полупрозрачные веки, – я уверен, он придет и за твоей женой…

– По-твоему, Алессандро решится? – Сердце в горле. В висках. Везде. Сейчас разобьет грудную клетку. Бессильная злоба, помноженная на оголтелое желание размазать обидчиков Беллы по стенке, завладевает всей душой Каллена. Она так рыдала там, в больнице, так плакала дома, здесь… Еще одного удара она не переживет. У нее сил не хватит. – Я ЕГО УНИЧТОЖУ!

– Или он тебя, – выдыхает пришедший. – Эдвард, решать тебе, но я настоятельно советую увезти Беллу из Штатов. Даниэль в моем замке на том северном острове, возле Норвегии. К нему подлет – только с воздуха. И двадцать четыре часа вооруженной охраны.

Мужчина осекается, замерев на полуслове.

– Так серьезно?..

– Недавно одна из его любовниц скончалась. Утопление как причина. Ты понимаешь, я думаю…

На лбу выступает холодный пот, а знакомый маленький молоточек, всегда предвкушающий адскую головную боль, отстукивает по самым чувствительным местам сознания. Эдвард задыхается.

– Нет, Аро… Он не посмеет… он интересуется только совсем молоденькими…

ТВОЮ МАТЬ! Гребаную, чертову мать!

Обладатель темных олив будто чувствует курок у своего лба. Раз – и выстрел. Только его смерть будет куда мучительнее, чем огнестрельное ранение. Мишенью выбрано сердце. А сердце его давно уже ходит вне тела… оно у Беллы…

Как и сердце Аро. Вот почему он так выглядит…

Это – самое страшное, что могло случится. Самое ужасное. Узнав возраст будущей жены, верно оценив шансы, Эдвард сделал все возможное, дабы оградить ее от посягательств Иффа. Их вечер на острове, тот гребаный банкет – показать ему, КАКАЯ она. Чтобы не смел даже мысли допускать...

А впрочем, насторожиться следовало давно. Давным-давно, еще когда Алессандро «случайно» столкнулся с ними в ресторане или же подбросил контейнер с рыбами под дверь… тогда его сердце похолодело, но продолжило биться.

– Возрастная планка увеличена, Эдвард, – мертвым голосом докладывает итальянец, – ему интересны они оба. И Алесс не перед чем не остановится, это теперь охота.

– Tremore passione¹…

– Нет, – Аро прикусывает губу, посмотрев на друга с самой настоящей болью, почти физической. – Теперь он зовет их pesce rosso², Эдвард.

---

Tremore passione¹ – дрожь страсти;
Pesce rosso² – золотая рыбка.

От автора: это последняя глава «Золотой рыбки» на данный момент. Продолжение в виде 2-ой части седьмой главы и оставшихся глав истории будет добавлено на сайт после окончания «РУССКОЙ».

К сожалению, что бы не делал автор, две истории слишком сильно переплетаются при взаимном написании, а это не идет на пользу ни одной. Герои высасывают друг из друга эмоции, судьбы, события… и особенно – наполненность. Этого бы очень не хотелось. «Золотая рыбка» для меня с самого начала была особенной работой, хотелось бы, чтобы такой она и осталась.

История обязательно будет закончена, фанфик не приостановлен. Я обещаю, что после того, как будет закончен русский форум, «Рыбка…» обретет второе дыхание. Чтение будет доставлять вам куда больше удовольствия, а повороты сюжета – интриговать с новыми силами. И никаких повторов.

Благодарю за прочтение и надеюсь на понимание.