Жизнь распределяет людей в разные весовые категории, которые участвуют в боях без правил, именуемых «испытаниями судьбы». Ежедневно.

На самом деле почти все эмоции, что испытывают борцы на ринге, простые обыватели ощущают и в реальности: восторг, неверие, оцепенение, ярость, кровожадность, жестокость, радость, восхищение, ненависть… и все эти чувства непомерно сильны. Но у каждого есть свой предел, в том числе и эмоциональный.

В пару на арене никогда не поставят двух человек из разных весовых категорий. Потому и говорят, что люди, занимающие разное положение в обществе, не могут жить вместе не то что счастливо – даже сносно. Скандалы и разборки с битьем посуды из-за того, сколько денег потрачено, какое количество еще можно потратить, и какого черта кто-то должен в чем-то себя ограничивать, будут возникать постоянно.

Люди, имеющие разные взгляды на жизнь, не находят точек соприкосновения. Романтика медового месяца где-нибудь на Маврикии заканчивается, просторные люксовые виллы с пятидесятиметровыми бассейнами остаются лишь на цветных фотографиях, а рутина поглощает. Муж занят бизнесом, жена – спа-салонами и элитными бутиками. Они садятся вместе ужинать в ресторане за застеленный белой скатертью стол, пощипывают хлебные палочки, пробуют какое-то дорогущее вино и знать не знают, как прошел день у супруга. Им не интересно. У него в голове мысль о том, как по-быстрому отыметь ее и заняться подготовкой к завтрашней презентации, а у нее – как перетерпеть недосекс и нанести на лицо специальную маску с фиолетовыми устрицами для мягкости кожи.

Они не заводят детей. А если и заводят, то уже в две недели отдают няне, а в шесть лет – в частный интернат, типа английского Итона. Нет детей – нет проблем. Зато наследники вроде как есть.

Что же, шаблонно? Глупо? Неправильно? Но как раз таких браков пруд пруди. Последнее время становится все более редким явлением даже взаимное уважением супругов…

И этот «бизнес», на самом деле, еще лучший вариант. Потому что ей двадцать, а ему тридцать пять. Оба вроде как молоды, оба собрались строить жизнь. По крайней мере, лет пять они вместе протянут – перетерпят. И уж если разбегутся, то оба найдут партнера помоложе.

А бывает иначе. Страшнее.

Обоим по сорок-сорок пять лет. Они акулы бизнеса, решившие создать союз с обязательным брачным договором, дабы не перекупать акции друг друга и сотрудничать на новом уровне. С утра до вечера пропадают на работе, раз в неделю обедают или ужинают в каком-то именитом ресторане, потом в дальней комнате дома или в президентском номере отеля спят (не чаще двух раз в месяц), а на утро с новыми силами возвращаются к прежним делам.

Как правило, у него любовница. Может, три. Все не старше двадцати пяти. У нее – любовник, возможно, два. Всем не больше двадцати. Почему-то серьезные женщины любят несерьезных мальчиков…

Таких людей, разумеется, ничто не объединяет. У них нет ни совместных интересов, они не разговаривают, чтобы скоротать время, не имеют ничего общего, кроме новых договоров. Их жизнь – водоворот продуманных бизнес-решений.

У них нет ни сострадания, ни заботы друг о друге. Порой они еще и ненавидят своих названных супругов. И эти люди смеют говорить, будто история Золушки – хуже?

Их большинство. Я знаю это, потому что на вечере Аро я видела, сколько на самом деле таких пар существует. Меня с ними знакомили. Смотря на это, я поняла, откуда берутся стереотипы, особенно в такой среде, о том, что любви нет, а верность – насмешка. Зато размер будущих алиментов стоит обсудить заранее.

Эдвард, конечно же, убеждал меня, что всё это глупости, и к нам они не относятся. Нам не нужен брачный договор. Нам не нужны заверения, подтверждения и официальные бумаги. Мы любим. Мы преданы. И наше благополучие будет строиться на единении душ, нежности и совместных планах.

Именно поэтому мы чувствуем друг друга. Порой это проявляется в самых неожиданных ситуациях, а порой в достаточно банальных. Но, так или иначе, наблюдателям вроде Алесса не понятно, почему такое существует. Они во всем ищут выгоду, подтекст… которого нет.

Просто когда Эдвард этой ночью, около трех утра, поднимается с постели, я просыпаюсь. Открываю глаза, почти мгновенно почувствовав колыхание воздуха при его движении, слышу шорох откидываемого покрывала и то, как отзывается на соприкосновение с голой ступней мужа наш пол.

Дверь не хлопает. Не слышно ни звука. Даже шаги – и те будто призрачные.

А мне без труда удается определить в кромешной темноте, что мистера Каллена нет рядом.

Наверное, будь это любая другая ночь, я бы осталась в постели и терпеливо стала дожидаться его возвращения. Но, принимая во внимание все события, случившиеся чуть больше трех часов назад, включая нашу ссору и мой позорный побег, сделать это просто невозможно. Мое беспокойство неизмеримо и неуемно – того и гляди, сердце выпрыгнет из груди.

Я поднимаюсь следом. Сонно выпутавшись из кокона одеяла, в который, по уверению Каллена, закутываюсь каждую ночью как в последний раз, ступаю на прохладный деревянный пол. Спальня большая и просторная, с красивыми панорамными окнами лучшего пентхауса города. Но без Эдварда она пустая и ледяная. Никакая красота не сравнится с людской близостью.

Я выхожу в коридор. Три шага к лестнице, десять – по ней. Второй этаж, лучшее расположение, специальное кондиционирование и прочие лучшие модернистские технологии. Еще только потолок не регулируется по высоте щелком пульта, а так даже телевизор включается сам, стоит произнести кодовое слово. И разговаривает с тобой.

Чертовщина.

Моргнув, я опираюсь на перила и вглядываясь в темноту кухни. Силуэт мужа прекрасно просматривается у окна. Он открывает шкафчик, отведенный под аптечку.

- Что такое?

Эдвард тяжело вздыхает, услышав мой голос. Его ладони, одна из которых перебинтована мной, достают с верхней полки укомплектованный пластмассовый ящик с красным крестиком посередине. Второй раз за эту ночь.

- Все в порядке.

Баритон сонный, хрипловатый. По нему без труда можно определить, сколько мистер Каллен выпил этим вечером и что у него был приступ. Эдвард всегда говорит тише и менее четко после этой каторги.

- Таблетки от головы наверху.

Ему снова плохо? У меня сжимается, облившись волной крови, сердце.

- Я знаю.

Эдвард методично, даже не обернувшись в мою сторону, перебирает аптечку. Без единого источника света.

- А что ты ищешь? Я могу помочь тебе, – подавив зевок, спускаюсь, немного нахмурившись. Иду в его сторону. Пижама мужа почти полностью высохла, кожа тоже, хоть ощущение липкости наверняка сохранилось. Он бледноват и черты заострены, но это не худший вариант. Во время своей кластерной агонии мужчина и вовсе на себя не похож. Призрак. Восковая статуя.

Эдвард резко выдыхает, выпустив с этим выдохом немного раздражения.

- Белла, если бы мне понадобилась помощь, я бы тебя позвал.

Я останавливаюсь там, где стояла. В этих словах нет злобы, грубости, нет даже раздражения. В них просто напряженность. А еще – нетерпение. И мягкая попытка уговорить меня идти туда, куда глаза глядят, главное – подальше отсюда.

В сравнении с моментом засыпания это выглядит, по меньшей мере, странно. Мне неприятно и немного больно, что все возвращается на круги своя, но я пытаюсь списать это на ночь. Он хочет спать.

- Я просто предложила, Эдвард… - прикусив губу, оправдываюсь я. Становится неловко.

Как удивительно, что одни эмоции без труда перестраиваются на другие. Мы заснули с переплетенными пальцами рук три часа назад, а теперь снова перебрасываемся пустыми фразами на расстоянии.

Это не просто американские горки, наши отношения это «рев дракона» – самый страшный аттракцион Сиднея. Четыре мертвых петли, вертикальный спуск с высоты девяносто метров и скорость в сто сорок километров в час. Там потряхивает и не так. Лихорадит.

- Я буду наверху, - не желая пробовать на себе еще одну поездку вниз головой, я отступаю обратно к лестнице, - извини, что потревожила тебя.

Нет сил на обиды. Нет сил на уверения, что я беспокоюсь. И нет никаких, никаких скрытых резервов для того, чтобы спорить с ним посреди ночи, стоя одной ногой в столовой, а второй – на кухне.

Однако план, сформировавшийся за мгновенье, за это же мгновение и рушится. До основания.

- Белла, не уходи…

Это меньше всего похоже на раздраженную попытку унять глупую обиду. Эдвард прерывисто выдыхает, уронив здоровую руку на столешницу рядом с аптечкой, и обреченно смотрит вниз, на свои пальцы. Обручальное кольцо на его руке едва ли не болтается.

Я оборачиваюсь на отголосок боли, прозвучавший в его голосе, и вижу, как поникли его плечи. Бронзовые волосы жирные, потемневшие, на лбу, рядом с их линией, морщинки. И губы подрагивают.

Даже с величайшей обидой тысячелетия я бы не смогла сейчас уйти.

Мотнув головой, я торопливо подхожу к кухонной стойке. Эдвард морщится, борясь с желанием отступить, и самостоятельно раскрывает мне навстречу объятья.

Утыкаюсь в его грудь. Пижама пропиталась запахом свежевыстиранных простыней, алкоголя и пота. Прикрываю глаза.

- Что с тобой? – Я поглаживаю его спину, приобняв левой рукой за талию.

От Эдварда исходит горький запах спиртного и характерный, полуискуственный отголосок лекарств. Видимо, при смешивании они дают побочный эффект.

Этого он и стесняется. Эдвард намеренно поворачивает голову в другую сторону от моего лица, когда говорит, а слова подбирает покороче.

- Ожог.

Я нежно чмокаю его плечо.

- Болит?

Эдвард, могу поклясться, морщится.

- Да… сильно.

Это показатель. Эдвард никогда не признавался мне в силе своей боли.

Но, боже мой, чего он ждал, когда прикладывал руку к конфорке?

- Прежде всего, давай перебинтуем ее, - предлагаю, грустно приникнув к его шее, - а потом я найду обезболивающее.

Он без возражений принимает все, что я говорю. Самостоятельно отстранившись, целует в лоб и отступает на шаг назад. Смиренно садится на барный стул возле стойки, разделяющей кухню и столовую, и шумно сглатывает.

Я сажусь рядом, включив свет. Он бьет по глазам нам обоим и приходится прерваться на двадцать секунд, чтобы привыкнуть.

Удобным местом для всех манипуляций с его рукой служит та самая стойка, откуда муж отодвигает блюдо с яблоками. Для аптечки даже имеется специально возвышение слева. Эдвард говорил мне, что на нем до нашей свадьбы так же стоял полный кувшин воды. Они были в каждой комнате. Таблетки нужно чем-то запивать.

- Немного сильнее воспалилось.

Я откладываю в сторону использованный бинт, ставя баночку бепантена на стол. Эдвард мрачнеет, когда видит его.

Как можно нежнее, стараясь не причинять боли, я двумя пальцами размазываю маслянистую консистенцию по поверхности его пострадавшей кожи. В отличие от вечерней процедуры подобного рода, когда он даже не замечал этих касаний, сейчас мужчина более восприимчив. Мои попытки делать все аккуратно не имеют успеха – ему, так или иначе, неприятно.

- Прости, пожалуйста, - когда он вздрагивает, едва не выдернув руку из-под моих пальцев, я с сожалением глажу его по плечу, - потерпи. Осталось чуть-чуть.

- Это из-за приступа…

- Воспаление?

- Нет, - Эдвард приглушенно стонет, едва мой палец оказывается на вздувшейся поверхности его ранки, первой из трех, - нетерпимость к боли.

- Ты просто устал. - Перехожу ко второй, добавив немного мази на основное поле действия.

- Возможно. Но за это ты должна меня извинить.

Сонно улыбнувшись, я поднимаю на него глаза. Как раз после того, как с осторожностью покрываю целительной смесью третью ранку. Влажную, с поблескивающим мясом.

- Я ни на что не обижаюсь. Просто в следующий раз, когда тебе что-то нужно, разбуди меня.

Эдвард выглядит смущенным. На его щеках виден румянец.

- Это не боль, Белла, понимаешь? – он горько усмехается. - Вот в чем парадокс. По сравнению с приступом…

Он же не думает, что заслуживает худшего, правда? Не надо!

- И все равно. Я и так высплюсь. Пожалуйста.

К моим отрывистым, ясным фразам муж относится позитивно. По крайней мере, какая-то часть затравленности с его лица пропадает. Вместе с тем самым пресловутым румянцем.

- Ладно…

Я заново забинтовываю его ладонь, на этот раз тщательно проверив, чтобы повязка не только не жала, но и не сползала. Приток воздуха сведет на нет все попытки справиться с болью.

- Твои таблетки разрешено мешать с ибупрофеном?

Эдвард здоровой рукой устало ерошит свои волосы, клюя носом к гранитной поверхности стойки.

- С чем угодно, кроме алкоголя, Белла. – Ну конечно. Мне остается только кивнуть.

Я наливаю Эдварду воды в свою кружку, оказавшуюся ближе всего, и выдавливаю на ладонь таблетку, способную помощь ему заснуть. Превратив это почти в рефлекс, он тут же выпивает данное мной, не задумавшись и на секунду.

Так больно?..

- Пойдем в постель, - я призывно глажу его по плечу, разворачиваясь к спальне, - оно подействует очень быстро. Руке уже легче?

Уголок его рта дергается вверх.

- Прохладно.

- Так и надо. - Я даже не думаю о том, чтобы убрать со стола и вернуть лекарства на исходное место. Для этого будет полно времени утром. – А вот ты, похоже, горишь.

Его лицо пусть и бледное, но с румянцем. Он не совсем здоровый, тем более на лбу также выступают небольшие пятна.

- Обещаю не перегорать, - попытавшись рассмешить меня, усмехается муж. С натянутой, хмурой улыбкой.

То же он обещал на выходных в парке. И едва-едва сдержал слово.

- Не сомневаюсь, - вторю ему, перехватив здоровую ладонь и увлекая за собой на лестницу, - прежде всего тебе нужно выспаться, а потом поговорим. Все будет в порядке.

Эдвард не спорит. Он сегодня вообще не настроен спорить, он устал, ему больно и, кровать, похоже, предел мечтаний. Правда, с обязательным дополнением – мной.

- Если повернешься спиной, запах не будет таким сильным, - оправдывается он, почему-то подумав, что я собираюсь спать на противоположной от него стороне постели. Кровать большая и, мы бы не чувствовали друг друга.

Он даже порывается ополоснуться в душе, но вовремя оценивает свои шансы. Ноль.

- К черту запах, - честно, но мягко к его беспокойству отвечаю я. Поворачиваюсь к нему лицом, пристроившись у груди, и обнимаю обеими руками. Приникнув к теплой шее, чувствую себя счастливой, защищенной и полной. Какой уж тут аромат перегара…

Эдвард посмеивается моему заверению, уложив одну руку за мою спину, а вторую – на талию. Придерживает рядом, накрыв одеялом до самых плеч.

- Спасибо за преданность, рыбка.

Я закатываю глаза.

- И тебе тоже. Спокойной ночи.

- Скорее, утра…

- Тем более, - я легонько целую кусочек обнаженной кожи у его ключицы, - утро вечера мудренее…

Он замолкает и, мне кажется, отправляется к Морфею, отрешившись и от боли, и от дневных проблем.

Но последним, что я слышу, прежде чем заснуть, является смешок Эдварда. Тихий.

- Я люблю тебя, мое сокровище.



…Это произошло в середине января, за две с половиной недели до нашей свадьбы.

Я навещала родителей в пригороде, а Эдвард на сутки отлучился по каким-то делам в Сидней, покинув наш уютный домик на окраине и отправившись в самую гущу бизнес-центров.

Мама как раз пожелала мне спокойной ночи и закрыла дверь в спальню, когда зазвонил телефон. Мобильный. На дисплее высветился незнакомый номер.

- Да?

- Прошу прощения за беспокойство, мэм, - собранным и деловым тоном, дабы не усомнилась, откуда звонят, поприветствовал на том конце мужчина, - полиция Сиднея. Знаете ли вы Эдварда Каллена?

Я так и подскочила на кровати.

- Конечно!.. Что случилось?

- Кем он приходится вам, мэм?

- Он мой жених.

Кажется, таким ответом офицер остался удовлетворен. Он хмыкнул в трубку, наверняка качнув головой, и вздохнул.

- Если желаете, можете приехать и забрать его. И да, - мужчина прочистил горло, - за ним штраф. Тысяча долларов за ущерб, нанесенный бару.

- Бару?..

Шестеренки в моей голове крутились с поразительной скоростью. Я уже не была уверена, что офицер говорит о том Эдварде Каллене. Какой, к черту, бар? И о каком ущербе идет речь?

- Дебош, - огорошил меня, вклиниваясь своим голосом в череду мыслей, мужчина, - будет проще, если я объясню вам не по телефону.

…Стоит ли говорить, через сколько я была в этом отделении, адрес которого офицер мне так любезно продиктовал?

До смерти напугав родителей своей бледностью и спешкой, я предстала перед двумя полицейскими и бронзоволосым задержанным в том, что первое попалось под руку – широких джинсах и ковбойской рубашке в клеточку. В лучших традициях Техаса.

- Изабелла Свон?

- Да, - пришлось кивнуть, чтобы они не усомнились. Одежда была порядком заношенная, я не надевала ее, когда планировала выходить из дома. Но здесь счет велся на минуты, меня подбрасывало даже на водительском сиденье, поэтому особенного выбора не было.

- Она-она, - мрачно кивнул Эдвард, махнув мне рукой. Он сидел на скамейке за своеобразной решеткой, отгораживающей его место от полицейских, постукивая пальцами о металл, - моя ковбойша…

Его язык заплетался, на лице разлилось выражение блаженного идиотизма, а выступившие на лбу венки подсказали, что всему этому есть причина: он пьян. Опять.

- Это – ваш жених? – вопросительно кивнув на Каллена, поинтересовался второй офицер. При всем том, что на Эдварде была рубашка за пятьсот евро и брюки за тысячу, сейчас, замазанные грязью и провонявшиеся спиртным, они выглядели хорошо если на сорок баксов. А я не добавляла людям оптимизма, явившись сюда прямо из постели.

- Да, - автоматически повторила я. – Что произошло?

- Они не умеют обмывать договора, Белла, - пробормотал Эдвард, хлопнув себя по коленям, - трезвенники-язвенники…

- Пьяный дебош, мисс, - полицейский сложил руки на груди, косо взглянув на моего будущего мужа, - ваш жених – зачинщик.

Мои брови, наверное, слишком сильно выгнулись. Даже Каллен замялся.

- Зачинщик дебоша?.. – от моего взгляда темные оливы увернулись. С играющей на губах улыбкой, но все же пристыженно.

- Тоже мне, дебош…

Я остановила его. Взглядом.

- Сколько мне нужно заплатить, чтобы забрать его прямо сейчас? – четко сформулировала вопрос я.

Офицеры переглянулись.

- Тысячу и пятьдесят долларов. Тысячу – бару, пятьдесят – полиции. Залог.

Это абсолютно точно можно было считать правильным, нужным и идеальным ответом. Потому что все, что у меня было с собой – все, что у меня было в принципе, включая деньги на оплату коммунальных услуг, еду и откладывания на новую фотокамеру – ровно тысяча и пятьдесят долларов. Ни центом больше.

- Не надо! – хрипло призвал Эдвард, замахав руками. - Пусть звонят в банк и снимают с моего счета, Белла! Это их работа!

У меня даже не дрогнула рука. Я бы и сама, не знай Эдварда, не поверила, что у него не только нет счета в банке (а их в реальности было четыре), но и даже банальной кредитки (а их было пять). Вид под стать месту, где оказался. И обвинению.

Ну, узнаю я, что там случилось…

- Вот. Тысяча и пятьдесят, - не ожидая никаких проверок и выволочек, я спокойно протянула ближайшему офицеру деньги. – Мы свободны?

- Белла, да что ты делаешь! Им же заняться и так нечем! – Эдвард почти кричал.

- Конечно, мисс, - мужчина в форме мне кивнул, на сей раз с сожалением взглянув на пьяного Каллена. – Спасибо за содействие. Можете идти.

Второй офицер, помладше и помолчаливее, открыл «клетку» и помог мне довести упирающегося Эдварда до машины. Не знаю, как он умудрился устроить некий дебош, если даже не стоял на ногах, но факт оставался фактом. И выплаченными оставались тысячу пятьдесят, которые уже не вернуть. До нового фото-заказа придется занимать у родителей.

Уже привыкший к своему месту на заднем сидении, Эдвард прижался к нему, что-то бормоча в темную обивку салона.

Я сделала глубокий вдох, прежде чем вырулить с парковки. Из-за поведения будущего супруга меня разбирала злость. Что это за дела такие? Еще и с пьянством!

Но сейчас вряд ли был резон о чем-то его спрашивать. Каллен обладал поразительной крайностью, которую я считала одним из немногих его недостатков – напиваться до упора. Чтобы уже ни ногой, ни рукой не пошевелить. Чтобы удар был соответствующим – мозги набекрень. Или же не пить вовсе. Что он мне, собственно, уже давным-давно обещал.

Мы выезжаем на трассу к моему дому.

Слава богу, я догадалась взять ключи – стоит привези в дом отца его будущего зятя в таком состоянии, и свадьбу можно отменять. Не лучшее время для визитов.

- Белла…

Я вздыхаю еще раз. Этот протяжный шепот наряду с каким-то бормотанием, раздающийся с заднего сидения, пытаюсь проигнорировать. Включаю даже негромкую музыку, которая не даст уснуть. На часах уже за полночь.

- Белла… - а голос громче. Он не унимается.

Я как раз сворачиваю к лесной зоне. До дома около десяти километров.

- Что такое?

До моего слуха доносится стон. Самый настоящий.

В зеркале заднего вида я наблюдаю, как Эдвард морщится. Его лицо будто бы белеет.

- Белла… я сейчас… остановись…

Да уж. Объяснение под стать ситуации. Зато все ясно.

Я торможу у обочины, порадовавшись времени впервые за всю ночь. В такое время здесь мало кто ездит и вряд ли меня оштрафуют за подобную стоянку. Денег в любом случае уже нет.

Выйти из салона мистер Каллен, чья ладонь покоится на животе, не успевает. Толкнувшись ногой от двери, он проползает вперед по заднему сиденью, свесив голову к земле. И тут же, не успев толком и вдохнуть, дает организму волю.

Похоже, в этот раз был перебор даже для его привыкшего к таким возлияниям, черт подери, желудка.

Я переступаю пеструю массу рвоты, когда он заканчивает, и присаживаюсь на краешек сиденья. Эдвард лежит, вдыхая и выдыхая через нос, и лицо его постепенно приходит в норму.

- Ты очень глупый миллионер, - честно сообщаю я, стараясь его пристыдить, пока влажными салфетками вытираю его рот и подбородок, куда попало пару капель.

Губы мужчина задумчиво изгибаются.

- Ты поэтому за мной приехала? И поэтому возишься?..

Был бы он трезвый, я бы обиделась. А так – даже смешно.

- Несомненно, мистер Каллен. Исключительная выгода. - Смяв салфетку в комочек, я кладу ее в выемку заднего сиденья, чтобы выбросить позже. - Постарайся не вырвать в салоне. Иначе машину уже не спасти.

Он чопорно, все еще пытаясь изображать веселье, кивает.

- Как скажешь, ковбойша.

Черт. Меня раздражает это прозвище. Но еще больше – тот тон, с которым он говорит. Все похоже на то, будто я вообще не знаю этого мужчину. Вряд ли бы Эдвард, который так заботился обо мне, которому я подарила на день рождения желтый автомобиль из эксклюзивной коллекции, напился бы до такого беспамятства. Причем без всяких на то причин. Внезапно.

Убедившись, что Каллена больше не тошнит, я помогаю ему лечь на сиденье как следует, пусть и согнув ноги в коленях, и закрываю дверь.

Он то и дело стонет и сопит сзади, когда машина движется, и я честно стараюсь ехать как можно ровнее, объезжая ямки и выбоины. Представляю, каково ему.

Впрочем, так или иначе – долго ли, коротко ли – но до дома мы добираемся.

Я останавливаю свой автомобиль на подъездной дорожке, заранее отойдя к крыльцу, чтобы открыть дверь, и только затем вытаскиваю будущего мужа из машины. Хотя выглядит он, скорее, как подобранный на обочине бездомный, чем жених. И, что забавнее всего, он снова в белых штанах.

- У меня их много, - заметив мою улыбку, сообщает Эдвард, - хочешь, подарю тебе?

- Я хочу, чтобы ты лег спать, - коснувшись пальцами его щеки, отвечаю я. Обняв за талию, прижав к себе и, как могу, игнорируя запах рвоты и алкоголя, веду Каллена прямиком в спальню. К черту этот диван. Сегодня он мой.

Там, на простынях, он все же затихает, унявшись. Я не успеваю даже расстегнуть грязную рубашку и распустить ремень брюк, а Эдвард уже посапывает, прижавшись к подушке. Мне остается только попрощаться с постельным бельем, которое так любила, и накрыть его одеялом.

----

Следующим утром, когда я просыпаюсь, Эдвард, к огромному моему удивлению, уже на кухне. Он сидит на барном стуле, повернувшись лицом ко мне, и пьет крепкий, судя по выражению лица, кофе. Повсюду витает аромат поджаренных зерен, а его пальцы белесого цвета чудесно выделяются на фоне моей темно-коричневой мебели.

Мы будто поменялись местами – пару месяцев назад он так лежал на моем диване. Первый раз в этом доме. Первый раз со мной. Как потом уверял, решающий.

Отовравшись от подушки, я приподнимаюсь на локтях, оглядывая домик. Урона нет. Рвотой не пахнет. Запаха спиртного не ощущается.

Жизнь налаживается.

У Эдварда синяки под глазами, венки у висков, примятые ото сна волосы и морщинки у глаз. Но все это теряется на фоне того, что сидит Каллен на стуле без рубашки. Видимо, ее уже стыдно даже трогать руками.

- Доброе утро, - хмуро приветствует меня он, приподняв свою чашку. Похмелье явно дает о себе знать.

- Доброе ли, мистер Каллен? Мне стоит спросить, нет ли у тебя моих фото?

Темные оливы закатываются.

- Только не начинай, ради бога…

- Я не начну. Но ты обещал прекратить, если помнишь.

Эдвард делает большой, просто огромный глоток своего бодрящего напитка. Но легче ему не становится.

- Был банкет, - объясняет он, отбиваясь от меня, как от назойливой мухи, - потом – спор, кто больше выпьет. Мы развлекались, Белла. Какая, к черту, разница? Этой тысячей – или сколько там – я могу подтираться.

У меня сводит скулы от грубости. Фу.

А уж от тона, от вида, от обвинений… деяло внезапно становится холодным, а подушка – твердой. Не зря ли я затеяла эту свадьбу? У меня снова возникает ощущение, что я не знаю этого человека, а знакомы мы больше четырех месяцев. За одни сутки многовато.

- Не все могут использовать тысячу долларов для туалета, Эдвард, - не скрывая отвращения к услышанному, произношу я, - между прочим, это новая фотокамера от Canon. Я собирала на нее с Рождества.

- Как будто ты платила…

Его фырканье, смешанное с пренебрежительным взглядом в мою сторону и взмахом руки, злят. Господи…

- А кто, по-твоему? – шиплю я. Сонная, не выспавшаяся на неудобном диване, разбуженная среди ночи из-за необходимости ехать в полицию… И он еще превращает это все в ерундовое происшествие?

Хмурые темные оливы останавливаются на мне. Прямо-таки замирают.

- Действительно ты?..

Мои плечи сами собой опускаются. Руки сама складываю на груди, прижавшись к подушке. Глаза на мокром месте.

- Я.

Не похожи. Мы совсем не похожи. Меня волнует эта тысяча, а его нет. И никогда не будет. При всем желании обеспечить мою жизнь, что я могу дать Эдварду, кроме своей любви? Вытирать его рвоту после таких вот «дел»? Или волочить от бара до машины, от машины до бара?

- Белла… - Каллен пытается правильно подобрать слова, - но как же?.. Они разве не звонили в банк? А мои карточки? Чековая книжка?

- У тебя с собой была только одежда. В ней ты и оказался в полиции. - Я разглаживаю неровности одеяла, качнув головой. - Но это все неважно. Было и прошло. Если хочешь, я могу постирать твои вещи.

Действительно. А на что я еще гожусь?

Это, наверное, всегда будет комплексом. Разные весовые категории.

Мужчина оставляет кофе в покое. Я говорю, трогая край пододеяльника, а он, не теряя времени, оказывается рядом. Мне, на удивление, сегодня пахнет не спиртным, а одеколоном и зубной пастой. И вид обнаженного тела, пусть даже наполовину… Ни на секунду, ни на минуту Эдвард не станет для меня менее желанным. Но я уже всерьез начинаю бояться, что не смогу с ним жить.

- Рыбка, - он присаживается перед диваном, большими и добрыми глазами, пусть и подернутыми похмельной пеленой, заглянув в мои. Широкие ладони обвиваются вокруг моих рук. Придерживают, поглаживая указательными пальцами, - ты что, правда заплатила за меня штраф?

- У меня был выбор? Ты выглядел хуже, чем… человек без определенного места жительства.

- Был, - Эдвард цепляется за первый вопрос, щурясь, - ты могла оставить меня там до утра, я бы протрезвел, набрал свой банк, и мы бы с полицией разошлись мирным путем, а твои деньги остались при тебе.

- Ты хотел провести ночь за решеткой? – Меня пробивает на смех.

- Я провел бы, если бы знал, что тебе придется платить…

- Господи! – я запрокидываю голову, окончательно сморгнув сон. - Да не в деньгах дело, Эдвард! Мне плевать на эту тысячу! Я хочу узнать, какого черта ты вообще оказался в баре? И почему ты был так пьян вчера, что тебя даже тошнило?

Он выглядит смущенным. Опять.

- В бизнес-центре был ресторан, в нем – бар. Этот спор… Они отказались признавать свой проигрыш.

Я фыркаю.

- Спор, ну конечно. Ты трясся, что я сделаю твои фото в таком виде, а что насчет остальных? В ресторане не было репортеров?

- Я перекуплю их фото, если таковые есть, - он опускает глаза, - это случайность…
Меня потряхивает.

- А мне кажется, здесь имеет место закоренелый алкоголизм. Эдвард, скажи мне, пожалуйста, пока я не надела кольцо тебе на палец – ты алкоголик?

Господи, можно правду? Хоть раз!

- Нет, - он серьезен как никогда. – Белла, у меня финансовая империя. Мне некогда пить.

- То-то и я вижу…

Он сглатывает, на мгновение отвернувшись к кухне. Только сейчас я замечаю, что от мужчины пахнет кофе, который он пьет. И оно мое. Не то, не за триста долларов.

- Не об этом сейчас. Подожди. Ты сказала, что это камера… ты откладывала на камеру?

Я начинаю злиться.

- Почему тебя это волнует?!

- Потому что ты отдала все, что у тебя есть… - Он будто не верит в слова, которые произносит. Будто сам их не понимает. И лицо такое… ошеломленное. – И все для чего? Для того, чтобы я не спал в полицейском участке?!

Я чувствую мурашки, пробежавшие по спине. Холодно от его тона. Я пока не разбираю эмоций.

- Не делай из этого подвиг. Любой бы так поступил. Я о выпивке, Эдвард…

- Не любой, - он перебивает меня, уверенно качая головой, - Белла, ты первая женщина, которая заплатила за меня! Ты хоть понимаешь?..

- Ты преувеличиваешь.

На его губах грустная ухмылка.

- Если бы, моя рыбка, - все еще потрясенный, Эдвард тепло пожимает мои руки. Во взгляде – нежность. - Спасибо тебе.

- Отметим? Как удачное заключение контракта? – мрачно предлагаю я.

С губ Эдварда пропадает улыбка. Прямо-таки сползает. Ему больно.

- Я шучу… - тихо признаюсь, испугавшись, что являюсь тому причиной. - Глупо, извини. Это ведь не было запланировано, да? Твоя выпивка?..

Но Каллен меня будто не слышит. Он в своих мыслях.

- Это ты извини, Изабелла, - в конце концов, едва слышно просит он. С ярым желанием загладить свою вину, которую обнаружил и понял. – Как же я?.. А ты… свою камеру, зарплату…

Его уничижение мне не нравится. У Эдварда потерянное выражение лица, поджатые губы, руки, которые пожимают мои рассеяно и некрепко… Нет. Это не то, что нужно.

- Послушай, - я подвигаюсь вперед, чмокнув его в щеку. Легонько, но ощутимо, - деньги – это не тема преткновения. Я была рада за тебя заплатить и ничуть не жалею. Я люблю тебя, Эдвард. Но я боюсь… что это станет постоянством, системой. Понимаешь? Выпивка, подобные «дела»… В Джорджии я ничего и никого не знаю, я не смогу так быстро помочь тебе… и на их штрафы у меня точно не хватит денег.

Безмолвно спросив разрешения и тут же получив его, Эдвард садится на краешек дивана, прижимая меня к себе. Целует в скулу, затем в лоб, а после – в макушку. С непередаваемой нежностью.

- Я тоже тебя люблю, моя Белла. И я, несомненно, возмещу тебе все до последнего доллара, что ты вчера заплатила, чтобы забрать меня домой. И я куплю эту камеру, раз тебе так хочется. Пусть это будет благодарностью, хорошо? И да, я помню, что это было из лучших побуждений, в качестве заботы обо мне, – на мои возражения принять эти деньги говорит он и поднимает руку вверх, призывая дослушать. - Я готов купить даже две камеры, дабы не видеть этих полицейских остаток жизни, и чтобы только ты меня снимала. Таким, другим… каким захочется.

Он усмехается, чуть веселя меня. Обнимает крепче.

- А насчет Джорджии ты беспокоишься напрасно. Там я буду о тебе заботиться. И ты совершенно точно никогда не будешь знать ограничения в деньгах.

- Я боюсь другого…

- Знаю, - Эдвард с серьезностью кивает. – И я разделяю твое мнение. Это совершенно неправильный поступок, допускать, чтобы ночью ты садилась за руль и ехала по городу, - он прочищает горло, - я хотел бы дать тебе обещание, Белла. Сегодня. Последнее. Перед нашей скорой свадьбой.

Я затаиваю дыхание.

- Я не притронусь к спиртному больше, моя рыбка. Обещаю, - все-таки говорит желаемое Эдвард. С честной, приятной улыбкой. С обещанием, которое не нарушает. Никогда.

Но я настроена немного скептически.

- Ты говорил…

- Я помню. Но теперь это официально, как моя подпись. За несоблюдение контракта можешь вводить штрафы и санкции.

Это сказано таким тоном, таким голосом… Я усмехаюсь. И почему-то верю. Будто это я подписываю контракт.

Я обнимаю его за шею, потянувшись вперед. Сильно, крепко прижимаю к себе.

- К черту эту камеру и тысячу долларов, Эдвард, - шепчу ему, поцеловав в щеку, - этим обещанием ты сделал меня самой счастливой. Спасибо тебе.

Он накрывает подбородком мою макушку, покачивая, как ребенка, в своих руках. Контакт с его голым торсом воспламеняет парочку нервов внутри меня. Но это позже. Пока – только любовь. Светлое, полное и прекрасное чувство.

Он так его заслужил!..

- Ты – мое сокровище, Эдвард, - решившись, признаюсь я.

- А ты – мое, Изабелла, - в такт отзывается без двух недель мой муж.

…Только на следующий день я узнаю, что на вечер планировалось заключение брачного контракта и четкого раздела по имуществу и содержания. Но Эдвард, почему-то, отказался от своей затеи.

Ночью, в постели, когда уже стало все равно, где эти люди, деньги, договоры и прочее, я все-таки спросила у него, что послужило причиной отказа. В конце концов, это было его перестраховкой, и я не собиралась лишать Эдварда земли под ногами.

- Не будет никаких контрактов, Белла, потому что это святотатство – заключать его с человеком, которого любишь ты, и который любит тебя, – ответил он мне, ни секунды не сомневаясь в сказанном. - Ты отдала за меня последнее вчера, а я посмел думать о том, чтобы ограничить тебя. Не лучшее ли это доказательство, что нам не понадобится бродить по судам?



Утром следующего дня, в многострадальную субботу после многострадальной пятницы, я просыпаюсь от терпкого аромата свежезаваренного кофе, включающего в себя отблеск молочной пенки, карамельного сиропа и тростникового сахара.

Еще здесь пахнет выпечкой – хрустящей, слоенной, с обещанием густого джема начинки внутри. Я почти чувствую застывшие, как янтарь, капельки на концах изделий. И пудру, конечно же. Неизменно белая, неизменно обильная, сладковато-пуховая на вкус.

Но все эти запахи, ароматы и прочее, от чего текут слюнки (про тошноту нет и речи), всё же отходят на задний план, едва Эдвард понимает, что я больше не сплю.

Веет его теплым мятным дыханием и гелем для душа с ментолом – свежесть, к которой хочется быть ближе. Впрочем, мужчина и сам достаточно близко ко мне. Он наклоняется, целуя мой лоб, а затем игриво переходит на скулы, не упустив возможности чмокнуть в нос.

- Доброе утро, моя маленькая рыбка, - с улыбкой произносит он.

Еще не открыв глаз, я изворачиваюсь, приподнявшись на локтях. Несильно, легко касаюсь его губ, но уже чувствую электрический заряд, бегущий по венам.

- Доброе утро, Эдвард.

Судя по шевелению, он ложится возле меня, устроившись так, чтобы держаться на весу, но находится в непосредственной близости к телу. Мне кажется, настроение у него сегодня получше.

Я моргаю, кое-как разлепив глаза. Упрямые, уставшие за все эти злоключения, они отказываются подчиняться.

- Спящая красавица, - Эдвард ласково трется носом и мой нос, одной из рук поглаживая мои скулы, - не бойся, Белла, у тебя есть повод проснуться. Сегодняшний день будет достоин твоего внимания.

- Все дни достойны моего внимания, если в них есть ты, - качнув головой, я все-таки справляюсь со своими глазами, посмотрев на мужа. – Не сомневайся.

Эдвард усмехается.

Он выглядит куда лучше, чем вчера, что сперва я хочу списать на мутный взгляд. Но я продолжаю моргать, фокусируя зрение, а образ не меняется. Да, Эдварда еще не до конца отпустила ночная бледность, да, маленькая венка проглядывается у его виска, да, его губы не идеального розового цвета. Но это все. Не выцветших глаз, не страдания в чертах, ни морщинок, не искаженной линии рта… ему хорошо. И совсем, совсем пропало ощущение похмелья. Даже голос прежний.

- Как твоя рука? – шепотом спрашиваю, коснувшись взглядом забинтованной ладони. Вчера ночью боль дважды мешала ему спать. Это нельзя оставлять просто так.

- В полном порядке, - успокаивает меня мужчина, - твоя мазь помогла, как и таблетки. Спасибо, Белла.

- Ты говоришь правду?

- Мне незачем больше тебе лгать. Это… недостойно, - он делает глубокий вдох.

Не время сейчас для плохих мыслей. Нельзя. Это наше утро. И если ему не больно, если он в порядке, я не посмею ничего рушить.

- Сколько сейчас времени? – потянувшись, стараюсь обнаружить часы где-нибудь на прикроватных тумбочках, оглядываясь туда и назад. Меняю тему.

- Десять утра, - Эдвард, возвращая настроение в прежнее русло (не без усилий), игриво укладывает меня, привставшую, обратно на место. Нависает сверху, многообещающе посмотрев прямо в глаза, - у нас еще много времени.

- Много для чего?

Мужчина глядит на меня, как на ребенка. В темных оливах капельку, но пробивается грусть.

- Я перестал доставлять тебе удовольствие, Белла? – задает свой вопрос он, став мгновенно собранным и серьезным. – Ты поэтому больше меня не хочешь?

Мои глаза распахиваются. Сонное сознание мгновенно меняет наряд ночи на наряд дня – трезвые, добротные мысли. Никаких смытых контуров.

- Почему ты так решил?.. – все, на что меня хватает.

За эту неделю мы занимались сексом трижды. Стабильно вечером и стабильно, когда Эдвард уставал, но это не было плохо. Более того, ни его нежность, ни его забота не пропали, только, казалось, углубились. И теперь я знала, что это по причине веры в то, что я могу уйти к Алессу. Он словно пытался запомнить меня, насытиться…

Два раза из трех я получила удовольствие. И получила третий, когда увидела, как хорошо мужу. Любовь ведь тем и загадочна, что прежде всего думаешь не о себе, а о партнере. В том числе, в постели.

Но я ни разу… я же никогда не дала ему повод подумать, будто не хочу. Да и не было такого, чтобы я не хотела.

- Это не было сложным, - Эдвард горько хмыкает, подвинувшись ко мне ближе. Он поднимает ладонь в стремлении погладить меня по щеке, и от неожиданности ее появления я капельку морщусь. Для него это знак. И такое чувство, что ожидаемый.

- Видишь! – демонстрирует мне. - Ты боишься, когда я подношу руку к твоему лицу. Ты мне не доверяешь.

Ох ты черт!..

- Нет, - поспешно качаю головой, перехватив собственной ту самую ладонь, - ну что ты. Я доверяю тебе.

- Я хочу, чтобы ты доверяла, - исправляет Эдвард, наклонившись и запечатлев поцелуй у меня на лбу, - и я верну твое доверие, обещаю.

От него это звучит уверенно, твердо и, как всегда, будто не подлежит обсуждению.

Он целует меня, выбрав наиболее удачный момент, и с этим поцелуем обращается к сердцу, выпрашивая понимания для себя. Без высоких разговоров о гордости.

- А как мне заслужить твое доверие? – шепотом зову мужчину, оторвавшись. Недвусмысленно прикасаюсь к его гладковыбритой щеке, вчера получившей от меня пощечину, и вздрагиваю.

Эдвард глубоко, до самого упора вздыхает.

- Ты сказала мне, что не уйдешь, - тщательно подбирая слова, говорит он, - и я доверяю тебе. Мы ведь условились, что теперь все по-честному, так? И что нам нужно обсудить многие вещи.

Еще бы я об этом забыла…

- Прости меня, - немного шокировав его таким ответом, дотягиваюсь до той самой щеки пальцами. Ласкаю ее, ненавидя себя за то, что натворила. – Лучше бы я ударила себя, Эдвард.

Он мягко улыбается моей нежности. Ему приятно.

- Но ты ведь женщина, Белла, - перехватывает мою ладонь, целуя тот палец, на котором кольцо. Он всегда так делает, когда хочет доказать, что рядом и понимает меня.

- Женщинам что же, позволено бить мужчин?

- Они делают это в крайнем случае, - пытается рассмешить меня муж.

- А мужчины?..

Он мрачнеет.

- А мужчины тогда, когда им взбредет в голову. - Эдвард опускает глаза, сглотнув горечь. – Белла, я бы никогда тебя не ударил. И я никогда тебя не коснусь подобным образом. Пожалуйста, поверь мне.

Он заново, проговорив все это, подносит ладонь к моему лицу. Робко, полудрожащими пальцами касается кожи. Но я не морщусь. Не хмурюсь. Не отворачиваюсь.

Я его не боюсь. Ну как, как он мог подумать о другом?

- Я тебе верю, - убеждаю мужчину, извернувшись так, чтобы оказаться поближе к его плечу. На Эдварде нет рубашки и пижамы, на нем только боксеры. И свежесть душа, вымытой кожи, шампуня… у меня кружится голова. – Только и ты поверь, что я никогда не оставлю тебя ни в пользу Алесса, ни в пользу кого-то еще. Не прощайся со мной, пожалуйста…

Эдвард приникает своим лбом к моему.

- Обещаю, Белла. И верю.

Затем Каллен наклоняется пониже, не лишая меня шанса себя коснуться. Самостоятельно целует губы, чуть сильнее атакуя нижнюю.

Что мое, что его тело на этот контакт реагирует незамедлительно.

Откровенные разговоры располагают к интимной обстановке?

- Я тебя люблю… - бормочу, уткнувшись в его плечо и поглаживая обеими руками широкую спину, - всегда-всегда-всегда…

Эдвард приглушенно стонет, наткнувшись указательным пальцем на мою грудь. Его тело надо мной проявляет свою благосклонность к нашему занятию сильнее.

- М-м-м, - мужчина облизывает губы, прервав наш поцелуй. С трудом, с нежеланием, но остановившись. Его пальцы все еще поглаживают мое тело, а горячее дыхание прекрасно ощущается на коже. – Если мы продолжим в том же духе, Беллз, завтрак остынет и не будет больше вкусным.

Я недоверчиво оглядываюсь по сторонам.

- Но я еще ничего… - осекаюсь, заметив дымящийся поднос на прикроватной тумбочке. В лучших традициях американских фильмов, просмотренных мной в детстве, он наполнен разнообразной едой. И, конечно же, на его серебристой поверхности две чашки кофе.

- Завтрак в постель, - объясняет муж, заметив мое недоумение, - в эти выходные тебе не придется ничего готовить. Я буду тебя кормить.

От его кривоватой улыбки, от его воодушевленного лица, от близости… я таю. И в то же время радуюсь, наслаждаясь этим великолепным моментом, потому что после ужасной вчерашней пятницы и не надеялась его получить.

Эдвард не выглядит усталым, из его черт испарилась болезненность.

День, наступивший вчера, вчерашним и остался. Неизменно.

- Спасибо… - растроганно шепчу, толком и не увидев, что на подносе. Я съем все, что мне предложат.

- Не за что.

Он ловко усаживает меня на простынях, утянув за собой и чмокнув в нос. Словно бы по волшебству между нами появляется раскладной кроватный столик с изящным узором на ножках, а его деревянную поверхность тут же занимает завтрак. Уверенными движениями распределяя тарелки и чашки на подносе по ему одному согласной схеме, краем глаза Эдвард наблюдает за мной. С ухмылкой.

- Круассаны!

- Ага! - Мой восторг по невидимому проводу передается и ему. Заприметив интерес к конкретному блюду, которое увидела первым, муж поворачивает его ко мне лучшей стороной.

Девять маленьких круассанчиков. Идеальной формы, выпеченные по всем канонам, с золотистыми боками и крошащейся корочкой, они приветственно глядят на меня с тарелки. Та самая свежая выпечка, что пахнет божественно.

- Где ты?.. – не могу я поверить глазам, удивленно улыбаясь.

- Под нами прекрасная пекарня, Белла, - пальцы Эдварда с нежностью прикасаются к моей щеке, - но когда-нибудь и я сам научусь печь такие же. Честно.

Потянувшись к мужу через столик, легонько целую его.

- Ты не обязан ничего мне печь. Большое спасибо за то, что принес их…

- Тебе нравится? – Теплые пальцы пожимают мою ладонь, когда он задает этот вопрос. Он будто бы сомневается.

- Безумно, мистер Каллен. Все жены о таком мечтают.

Мой смех и то, как глажу его здоровую руку в ответ на прикосновение, успокаивают Эдварда. И добавляют ему веселости.

- Ты еще не пробовала. Вот, - он заставляет меня сесть на прежнее место, собираясь что-то объяснить, - эти с клубникой, эти с малиной, а эти – с вишней.

Я с энтузиазмом, под стать мужчине, разглядываю разложенные на кучки угощения.
- Я могу выбирать?

Он щурится.

- Еще бы.

Что же, выбор мне известен. С самого детства из ягод я больше всего предпочитала вишню. Любые кондитерские изделия с ней, любые напитки или угощения – все числилось в списке моих предпочтений. И только в сыром виде, зрелую и с дерева, есть ее не хотелось.

Эдвард внимательно следит за моим выбором.

- Значит, вишня?

- Да, - пробую круассан, не в силах сдержать улыбку, - они безумно вкусные!.. Вот это пекарня…

Темные оливы немного грустнеют. И это их состояние, после такой обворожительной улыбки, меня пугает.

- Что? – поспешно ищу причину, по которой это могло произойти. - Я что-то не то сказала?..

Эдвард хмыкает. Его пальцы снова на моем лице и снова они необычайно нежные.

- Я даже не знаю твоей любимой ягоды, Белла, - сокрушенно произносит он, - извини меня…

- Неправда, - силясь прогнать тучки с его лица, предлагаю мужу свой круассан, - теперь знаешь. Но я с удовольствием попробую и малину, и клубнику.

Не оставаясь безучастным к моей попытке разрядить обстановку, он с улыбкой кивает.

- Да уж… теперь знаю.

- Пусть тебя это не расстраивает, - почти умоляюще прошу, сжав его руку, - я ведь тоже не знаю твою любимую ягоду. Нам еще многое предстоит друг о друге узнать, не так ли? Это же чудесно!

Каллен медлит около секунды, прежде чем мне ответить. Его улыбка немного сникает, но пока держится, а вот глаза потухают.

- Голубика.

- Голубика? – я с энтузиазмом доедаю свой круассан, - неожиданно.

Мой смех расслабляет мужа. И придает ему сил.

- Брусника тоже сойдет, - отшучивается он.

- А вишня?

К глазам возвращается радость и шаловливость. Я готова восторженно кричать, когда вижу это.

- И вишня, конечно же, любовь моя, - он целует меня, слизнув джем с уголка губ, - я люблю все, что любишь ты. Запомни.

- Ну… кроме курицы. И пасты.

- Пасты с курицей, - Эдвард фыркает, - ну, должны же быть хоть какие-то различия…

- Несомненно, - отшучиваюсь я.

А потом я смотрю на родное лицо, чей обладатель не прячет и капли той улыбки, что завладевает им. Это греет сердце и душу. Лучшим и ярчайшим солнцем.

- Спасибо тебе за самое счастливое утро, - тихо произношу я, дабы не утратить сокровенности этой фразы, - и за твою любовь, Эдвард. Это бесценно.

Муж окончательно возвращается в прежнее состояние. Глаза сияют, на губах улыбка, на лице радость, а от тела исходит энтузиазм. Он раскрашивает все вокруг меня яркими красками и наполняет жизнью.

Я не помню вчерашней пятницы.
Я не помню сцен Эдварда.
Я не помню своих сомнений.
С ним я буду счастлива. Кто бы что не говорил.



Самое главное правило любви, и это относится ко всей любви, не только между мужем и женой – никакого унижения. Человек, не соглашающийся признать своей ошибки, угнетает близких, стараясь сделать виноватыми их самих. Это не он, такой именитый и серьезный, не приехал, когда обещал, а они должны быть готовы, что он будет приезжать, когда сам решит. И так же учить их жизни, переступая порог дома, ставшего для семьи тюрьмой, потому что он ее знает, а они – нет. Их дело – молчание. А король подумает, когда дать им заговорить.

Уничижение, попытка растоптать, вдавить в землю, оправдать себя с помощью столь низких механизмов чувства вины порой имеют свое воздействие. Но на раз. На второй. А на третий уже обращают всех против манипулятора, атрофируя все нервные клетки, мысли и сожаление. Им плевать.

Отпор находит на отпор. Летят искры. Все вокруг горит.

И семья рушится…

Я благодарна Эдварду за то, что при всех наших ссорах, скандалах и прочей требухе, вызванной то его, то моими сомнениями, мы не переходим на создание вокруг себя стены из неподражаемости. Ни я, ни он не ставим друг друга выше изначального уровня и не позволяем себе давить на партнера.

Да, он порой груб, он порой плохо себя контролирует и недостаточно удерживает нужный тон, но никогда со времени нашего знакомства Эдвард не сказал мне и не показал, что я – ничтожество. Что я ничего не стою без него, что я – приспособленка, дрянь. И должна быть благодарна ему за те деньги, что он вложил в меня, за тот дворец, в который поселил, за выход из дыры, где дневала и ночевала на наволочках за десять долларов… нет. Ничего подобного.

Истинно любящий человек никогда не сделает такого. А он меня любил. И не меньше того любила его я сама. Его приступы никогда не вызывали во мне отвращения. Мне не было противно помогать ему, думать о нем, защищать… я никогда не считала, что заботу и внимание нужно ограничивать. Это глупость.

Я ведь его люблю…

Я посмеиваюсь, легонько погладив все еще забинтованную ладонь мужа, сидящего рядом, и Эдвард удивленно оглядывается в мою сторону.

Мы устроились на диване, обнявшись, просматривая какой-то идущий по ТВ фильм о вечном противостоянии добра, зла, любви и ненависти. И включили как раз на любовной сцене, чему рассмеялись, только-только отдышавшись после собственного, яркого и жаркого утреннего секса. Особенно проникновенного и особенно страстного. Чтобы все сомнения сгорели к черту.

Я даже не слежу за сюжетом кинокартины, потому что мне все равно. Наконец-то за всю неделю он рядом, держит меня и не собирается отпускать. Верит, что больше и я сама не отпущу его. Не уйду.

- Что?..

- Спасибо тебе…

Он чмокает мою макушку. С недоумением.

- За что?

- Ну, - я задумчиво провожу пальцами по его груди, прокрадываясь к вороту свободной зеленой майки, - во-первых, ты накормил меня, во-вторых, мы с тобой прекрасно отдохнули на кровати, и, в-третьих – ты здесь. Разве недостаточный список?

- При условии, что все то же самое ты делаешь каждый божий день? Нет уж, это не подвиг, Белла.

Я улыбаюсь, с радостью ощутив всю полноту, всю красоту этой улыбки. Она для Эдварда. Она всегда была и будет такой только для него одного.

- Просто я тебя люблю.

- А я – тебя, - он кладет подбородок на мою макушку, дав как можно крепче прижаться к своему плечу, - и я так рад, что ты здесь, Беллз…

- Я уже говорила, где буду, правда?

Он улыбается со смятением.

- Я убеждаюсь в этом, поэтому верю. И, как помнишь, я обещал стать лучшим мужем. Я буду стараться.

- Ты и так лучший, - я зарываюсь носом в его шею, погладив затылок, - самое главное, что мы оба осознаем свои ошибки.

Эдвард целует мой лоб у линии волос.

- Прав был Аро – цветок жив, пока у него есть стебель. Потом он умирает. – Каллен чуть привстает, обняв меня за талию, и усаживает ближе к себе. Удобнее. – Ты – мой стебель, Белла. И без тебя бутон завянет так быстро, что никакие заморозки не сравнятся.

- Это его любимая метафора? – Я с обожанием прикасаюсь к щеке мужа. Той, что вчера так несправедливо пострадала.

- Вроде того.

- Тогда ты – мой стебель.

Проведенной мной параллели Эдвард посмеивается, но мягко. Все его действия, все обращения ко мне, каждое прикосновение теперь мягкое. Он будто боится пошатнуть, разбить наш хрупкий мирок единения, тепла и заботы.

Но страх этот не имеет никакого резона. Пусть этот брак и выглядит как мыльный пузырь, на поверку он окажется устойчивее железа.

- Договорились. Будем расти рядом, - шепчет он. И почти сразу же целует меня в такт тому, как к такому же решению приходит на экране главный герой. Осыпаются весенние листья, загораются фонари в парке, где они стоят, и мир окрашивается новыми красками. Любовь и не на такое способна.

- Я отключил телефон, - чуть позже, уже когда мы сидим на кухне и пьем чай, заботливо заваренный Эдвардом, обсуждая какие-то детали прошедшего фильма, сообщает муж.

Я изумленно откладываю ложечку для сахара на блюдце.

- Правда?

- Да. И компьютер. И даже будильник. Никакой электроники и никаких вмешательств. Помнишь, я обещал тебе, что этот уикенд – наш?

Меня охватывает такое восхитительное на вкус чувство ликования!.. Я поднимаюсь со своего места, вплотную подходя к Эдварду, и крепко обнимаю его, восхитившись тем, на что он готов пойти. Никогда раньше, никогда прежде, да даже во время медового месяца девайсы не были выключены. Видимо, вчерашняя ночь глубоко пустила корни. И пока это не худший вариант.

- И ты говоришь, что не дотягиваешь до звания лучшего мужа? – журю я, присаживаясь на его колени. Эдвард не противится. Больной рукой он придерживает меня за талию, чтобы не упала, а здоровой гладит лицо. Ему постоянно сегодня хочется его касаться – а я не имею ничего против. Мое желание такое же.

- Если бы я был лучшим, - задумчиво бормочет Каллен, не скрывая своей улыбки от того, как ему приятна моя близость в самом прямом смысле этого слова, - сейчас бы мы с тобой загорали где-нибудь на Майорке или Мадагаскаре. Куда нашелся бы билет.

- Эдвард…

- Просто я не предусмотрел наше месторасположение, - он закатывает глаза, окинув рукой квартиру, - в любое место Европы и Африки надо добираться как минимум девять часов. И столько же обратно. А мне в понедельник нужно быть на работе.

Он так говорит, будто оправдывается. Не рисует представления и не высказывает мысли, а буквально сообщает, почему не смог то или иное развлечение организовать, что намерен предпринять в следующий раз и как собирается выходить из ситуации теперь.

Я слушаю, сначала не поверив этому первому предположению про оправдание, но все становится лишь хуже. И тут уже не верить нельзя.

- Эдвард, - останавливаю его, широко раскрытыми глазами вглядевшись в темные оливы, - ты же не серьезно, правда?

Поток слов прерывается.

- Про что?

- Про эти Майорки и Мадагаскары. Ты ведь понимаешь, что мне все равно, где быть, главное – с тобой? Или нет?

Его плечи немного опускаются. Подавленно?

- Я хочу лучшего для тебя, - откровенно признается мужчина мне, - и если Мадагаскар тебе не по вкусу…

Я качаю головой. Прикрыв глаза, вздохнув, пытаюсь уговорить себя не уверять и не спорить.

Вместо этого обвиваю лицо Эдварда обеими ладонями, положив их на его щеки, и нежно целую губы. Так легко, будто это дуновение ветерка, а не поцелуй.

- Знаешь, чего я хочу? В парк. К озеру, уткам, к лавкам с попугайчиками-неразлучниками… и два шарика клубничного мороженого. Этого будет достаточно для рая, Эдвард.

Он пару раз моргает, пытаясь понять, шучу я или нет. Лицо вытягивается, губы поджимаются, а в глазах вопрос.

Но он сейчас излишен. Все и так видно.

- Ладно… - медленно соглашается Каллен, давая мне последний шанс вывести себя на чистую воду. Кто откажется от поездки на Мадагаскар? – Тогда пойдем в парк.

Я широко улыбаюсь, изымая последние сомнения, если они у него и были. Крепко обнимаю, приникнув щекой к плечу.

- Это будет потрясающе. Спасибо.

В темных оливах по-прежнему неверие, но уже не такое серьезное. Просто как данность. Эдвард постепенно учится смиряться с тем, что я не притязательна в плане отдыха и развлечений. Я же приспосабливаюсь к тому, что ему принципиальны лучшие условия и лучший досуг. В конце концов, видел муж гораздо больше меня. А с этим нужно считаться.

- Ладно… - повторяясь, второй раз бормочет он. На лбу виднеется небольшая складочка, сообщая о том, что он в раздумьях. – Но сначала предлагаю поговорить. У тебя были ко мне вопросы, а я сегодня готов на них ответить.

Я изворачиваюсь на его коленях, нахмурившись.

- Ты уверен? Сейчас?

Эдвард потирает мои плечи.

- Это будет лучшим вариантом. Так мы хотя бы не станем растягивать эту ерунду на весь день, ожидая прогулки.

Я снисходительно глажу его волосы. Мне тяжело даже минуту провести без возможности притронуться к Эдварду. Это побочный эффект вчерашней ссоры. Внутри что-то сгорело, обуглилось от нее. А теперь там начинает заново появляться жизнь, потому что я знаю, каково это, думать, что все потеряла… и обнаруживать, что вовсе это не так.

- Только… - Каллен чуть прикусывает губу, с напряжением поглядев на меня, - пожалуйста, давай не будем обсуждать акции компании и идиота Иффа. О них уже сказано так много…

- Я собиралась предложить то же самое, - успокаиваю его, приникнув к груди. – Ты со всем справишься, а значит, дело решенное. Нечего его обсуждать.

Эдвард благодарно целует мою макушку. Кажется, даже его губы в преддверии ответа немного побледнели.

А сейчас он расслаблен. И готов.

- Ты спрашивала у меня о семье три раза, я помню. А правды я так и не сказал. Если тебе все еще интересно, мы можем…

- Можем, - я тут же соглашаюсь, взяв его ладонь в свои, - я готова выслушать все и о тебе, и о твоей семье.

- Не знаю, хорошо ли это… - фыркает муж, но берет себя в руки. Смаргивает наваждение. – Помнишь, что я говорил о них раньше?

- Что они умерли, - без труда вспоминаю я.

- Верно. Для меня. Но на самом деле они живы, Белла. Все до единого.

Я изумленно делаю неровный вздох. Как это – живы?

- Ты их… похоронил? Сам?

- У меня была причина, - Эдвард в защитном жесте складывает руки на груди, взглянув на меня немного настороженнее, - я ушел из дома в семнадцать лет, жил на квартире друга и делал все, чтобы поступить в Гарвардский университет. У них было пять грантов для таких студентов, как я. Заплатить нужно было лишь за комнату в общежитии, это около семисот долларов. У меня было пятьсот.

Неожиданная правда о семье оказывается не тем, чего я ожидала. Мы говорили на эту тему всего дважды, и Эдвард оба раза подтверждал, что родители умерли много лет назад. А сейчас, как выясняется, не все так просто…

- Ты попросил у них денег? – я прекрасно помню, что Эдвард не учился в Гарварде. Он окончил Чикагский университет бизнеса, а потом Кларк-Атланту здесь. Неужели гордость не позволила ему?..

- Да, - Каллен тяжело сглатывает, поморщившись, - первый и последний раз. Они ответили мне, что собирают на колледж Тане и Кейт, моим сестрам, и никак не могли выделить лишние деньги. Они не были баснословно богаты, Белла, но были вполне обеспечены. Они могли найти эти несколько сотен на счет три, если бы захотели. Но не захотели.

Он закатывает глаза, резко выдохнув, а я просто обнимаю его сильнее. Глажу по спине, по напряженным плечам, поворачиваю голову и покрываю поцелуями его щеку.

- Мне жаль, Эдвард…

- Не о чем сожалеть, Белла. Дело давнее. Мне просто показалось, что тебе следует это знать.

Как же они могли? Я не понимаю. Имей мы с Эдвардом ребенка… разве позволили бы такому случиться? Наверняка ведь сняли бы последнее и с банковского счета, и с себя.

За это он их возненавидел, а они потеряли сына. Боже мой.

- Ты поэтому… - я нервно тереблю уголок своей блузки, решая, должна это говорить или нет. Но внутри так горит, когда обдумываю отрицательный вариант, что ответ напрашивается сам собой, - ты поэтому не хочешь детей? Потому что твои сестры отобрали у тебя внимание родителей?

- Знаешь, рыбка, - Каллен нервно проводит рукой по своим волосам, - у детей, выросших в многодетной семье, всего два пути – либо они любят младших и хотят такую же большую семью, либо ненавидят маленьких детей и отказываются заводить их в принципе. Оба варианта встречаются с потрясающей частотой.

- Ты выбрал второй… - сдавленно делаю вывод я.

- Да. Но это исключительно мое предубеждение, - согласившись, сразу как можно четче обрисовывает ситуацию Эдвард. Опять с трудом подбирает слова.

- И ты думаешь, что ребенок перетянет мое внимание с тебя на себя? Что я откажусь от кого-то из вас? – Согласна, эти мысли нечто ужасное, но что-то подсказывает мне, что они далеко небеспочвенны.

- У тебя есть гораздо больше поводов сейчас уйти, чем потом, - Эдвард качает головой, - я не против из-за этого. Я вообще не против. Я просто не хочу.

Больно.

Ну и что. Этого следовало ожидать. Я с самого начала заприметила недоброжелательное отношение Эдварда к детям, не столько злобное, сколько холодное. А еще он никогда не приводил меня в места, где они были. Он объяснял это тем, что когда они кричат, плачут, требуют или слишком громко смеются, у него раскалывается голова. А боль и так нестерпима и постоянна…

- Ладно, не нужно, - пытается повернуть все вспять муж, - мы сейчас снова поссоримся. Белла, я понимаю, что любая женщина хочет быть матерью, я тебе уже говорил. И ты будешь. Все, точка. Не переживай на этот счет.

На мои глаза наворачиваются слезы. Оно звучит так холодно, так отстраненно, так выверено… он обсуждает бизнес-план, проект, договор – не нашего ребенка. И пусть все дело в его детстве и юношестве, пусть родители сослужили ему недобрую службу, а детей он не хочет не от меня, а в принципе, все равно слишком сложно это слышать.

По крайней мере, пока оно не обречено в слова, звучит не так ужасающе.

- Но ведь не сейчас, Белла? - он тяжело вздыхает, заметив мою подавленность, - мы окончательно притремся друг к другу, все спланируем, обговорим… пожалуйста, только не бойся. И не плачь.

- Эдвард, - тихо зову я, проглотив всхлип, сделав вид, что не слышала его. Спина чуть подрагивает и это не укрывается от мужа. Обеспокоенные зеленые глаза на мне, изучают, просматривают каждую черточку. И от слез им плохо.

- Что?.. – горько переспрашивает он, легонечко вытерев одну слезинку с моей правой щеки.

Я поднимаю на него глаза. Выдерживаю прямой взгляд. Терплю, чудом не сжав зубы.

А ладонь сама собой кладется на живот.

- Эдвард, а если я уже?.. – все тем же шепотом спрашиваю, сделав лицо непроницаемым.

И с новым потоком слез наблюдаю, как оно вытягивается, наполняясь страхом. Самым настоящим. Фобией.

Он хочет спросить, что я имею в виду. Глаза широко распахнуты, губы приоткрыты.

Но не успевает.

Вместо ответа просто соскакиваю с его коленей, почувствовав, что предел терпения миновал, и кидаюсь к кухонной раковине, уже дважды сослужившей нам добрую службу.

Кажется, моя рвота служит достойным аргументом. Круассаны с вишней… кофе… ломтик сыра…

Эдвард понимает, что именно я хотела спросить.

***

Этим днем мы никуда не идем. Ни гулять, ни в ресторан, ни к моим любимым лавкам с сувенирами. Больше не идет по телевизору кино, домашний кинотеатр пылится со своей сотней разношерстных дисков, а на кухне закипает чайник для зеленого чая. Он унимает тошноту.

Я лежу на постели, обняв руками подушку, и замершими глазами слежу за тем, как Эдвард раскладывает передо мной на покрывалах восемь самых разных тестов. Его подчиненные только что их привезли. Лучшие. Точные. Маркированные.

Мы больше не говорим ни о его семье, ни о моей. Мы не обсуждаем Алесса, работу, акции… в мыслях даже у меня нет грядущего Венецианского бала, на который предстоит идти через три недели и проходить своеобразную инаугурацию, которую завуалированно называют «встреча с обществом».

О нет. На это сейчас ни сил, ни мыслей.

Я изредка смаргиваю слезы, а Эдвард пытается уговорить меня попробовать хоть один тестер. Он напряжен, бледен и, кажется, расстроен. Но я не берусь судить.

Черт его знает, почему разговор о детях и нежелание их иметь вызвали во мне такой водоворот эмоций прямо сейчас. Мы ведь уже обсуждали это, мы ведь уже ругались на эту тему, мы мирились… и мы договаривались. Он не запрещает мне! Он не велит идти на аборт! Он просто хочет знать. Хочет предусмотреть все.

А ребенка не хочет.

Вот я и плачу…

- Ты была у врача?

Мой громкий всхлип.

- Нет.

- Тебе нужно пойти туда в самое ближайшее время. Твоя тошнота, как думаешь, связана с беременностью? – У него даже голос другой – из ночи. Меня пугает жесткость и льдинки в нем.

Как же быстро обещанная мне и запланированная чудесной суббота стала продолжением пятничного кошмара. Только утром мне казалось, будто все наладилось. Ага…

- Наверное.

Эдварда не устраивает такой ответ. Он немного злится.

- Наверное? С этим не шутят, Белла. Сделай тесты.

У него такой вид, будто под откос летят все планы. То непроницаемое лицо, с которым говорил со мной об этом ребенке – в прошлом. Он был эфемерным, а теперь – почти живой. Сейчас только опасение. Только нежелание. И только… горечь.

Я больше не могу это терпеть. Шмыгнув носом, изворачиваюсь и достаю из своей прикроватной тумбочки самый первым тест. Кладу его как раз в середине между новенькими, еще в упаковках. Эдвард явно не имеет представления, как это делается. Зато знает, что должен быть за результат. И одна полоска, которая предстает на обозрение на первом тестере, кажется, красноречива.

- Белла…

Я молчаливо поворачиваюсь на другой бок. От слез саднят глаза.

- Все в порядке, Эдвард, - выдавливаю из себя, делая все, что угодно, дабы подавить рыдания, - тебе не о чем беспокоиться.

Папа Его не хочет, и Его нет.

А я впервые, кажется, хочу…