В международном аэропорту Хартсфилд-Джексон в Атланте мы садимся в девять часов и тридцать пять минут пополудни. Ловко встраиваясь в череду приземляющихся по очереди авиалайнеров, пилот получает место возле северного терминала и для нашего небольшого самолета. Он мягко заходит на посадку и в ту же секунду в окошках иллюминатора для меня открывается вид на ночной город, расположившийся всего в шестнадцати километрах отсюда. Большие небоскребы, частные коттеджные поселки, формирующие пригород, бесконечная череда автомобилей. Вот он, главный город американского Юга. Никогда не думала, что стану здесь жить.

Шасси касаются земли, самолет, постепенно сбавляя скорость, замедляется. Меньше чем через десять минут нам можно будет выйти.

- Эй-эй… - тихонько шепчу, погладив по плечу Эдварда, который успел уже достаточно крепко заснуть. В его правой руке смартфон, в ближе расположенной ко мне левой печатное издание с непонятными разноцветными графиками и миллиардом цифр. Он определенно хотел поработать в самолете. Однако усталость оказалась сильнее.

Он чуточку морщится, не желая просыпаться, но все же открывает глаза. Медленно и недовольно.

- Мы приземлились, - с маленькой улыбкой глядя на его сонное выражение лица, объясняю я, - сейчас будем выходить.

- Они еще минут пятнадцать будут кататься туда-сюда, - хмуро отзывается мужчина. Его веки слишком тяжелые, чтобы держать глаза открытыми – так и норовят опуститься.

- Приедем домой и поспим, - утешаю его я, - имеем полное право. Самолет задержали.

И это правда: наш вылет перенесли, заставив остаться в солнечном Мехико еще на некоторое время. Любезные сотрудники аэропорта, которым погода не позволяла выпустить нас в воздушное плаванье сначала час, потом три, а затем и все пять, предложили услуги отеля, расположенного на территории комплекса. Все номера были одинаковыми, во всех присутствовали минимальные удобства, но оставаться в них не хотелось совершенно, а отдыхать – кошмар и вовсе, как сказал Эдвард. На деле же номера оказались вполне нормальными, комфортабельными, светлыми комнатами с совмещенным санузлом. Ни в коем случае, конечно, не чета вилле, с которой мы сюда приехали, но от того не хуже. Он просто более человеческий, этот отель. Я к такому привыкла. К тому же, судя по стоимости обеда, по ценовой категории он крайне близок к привычному Эдварду миру.

Полуденное солнце не располагало к излишней активности, да и по аэропорту гулять желания не было, а больше было негде. Я свернулась калачиком на постели, забрав себе левую подушку, а мистер Каллен намеревался проверить почту и ответить на несколько важных писем. Но не прошло и часа, как он сдался, присоединившись ко мне. Мы вместе проспали все время до вылета и, если бы не наш пилот, проспали бы и сам вылет. После бессонной ночи это не было бы удивительным.

- Знаешь, я никогда столько не спал, - жалуется Эдвард, разминая затекшую спину и поглядывая в темный иллюминатор, - старею…

- В тридцать два года? Определенно, да, мистер Каллен, - хмыкаю, развеселившись от его слов, - тогда я вообще старуха. Двадцать шесть лет и первый раз замужем!

Он удивленно изгибает бровь.

- Первый?

- Первый и последний, - исправляюсь. - Но что это меняет? По средневековым законам я старая дева. Ты женился на старой деве, поздравляю.

- И абсолютно этим доволен, - со смехом заявляет муж, чмокнув меня в макушку, - так что мы друг друга стоим, малыш.

Самолет окончательно останавливается, и стюардесса, появляющаяся из пилотного отсека, услужливо сообщает, что мы можем покинуть салон.

Эдвард с готовностью поднимается, увлекая меня за собой. Его волосы чуть примялись, лицо бледнее обычного, но в целом выглядит он хорошо. А это меня воодушевляет.

- Как ты? – с налетом тревоги зову, забирая с багажной полки и его, и свой ноутбуки. Мой фотоаппарат уже висит на плече.

- Без повода для волнения, - отвечает мужчина, недовольно цокнув языком и отобрав у меня ворох сумок, - отосплюсь, и все будет в порядке.

- Хорошо.

За бортом царит приятная весенняя прохлада. Моей тонкой куртки вполне хватает, а Эдвард справляется и без нее, ограничиваясь пиджаком. Может быть, поэтому мы так быстро сошлись? Схожий климат, говорят, скрашивает трудности общения, понимания и особенно переезда. Я обрадовалась, узнав, что он живет в Джорджии.

Прямо возле самолета, дабы далеко не идти, ожидает машина. В темноте мне не видно ни цвета, ни марки. Я сажусь в салон, когда муж галантно распахнул двери, и, устраиваясь у окошка, поглядываю на мерцающий впереди город.

- Надо бы подумать об ужине… - сам с себе говорит Эдвард, садясь следом за мной.

- Я могу приготовить что-то дома, если хочешь, - предлагаю, желая поскорее оказаться в нашей квартире и смыть с себя всю усталость водой и сном в теплой постели, - продукты же есть…

- Да, должно было что-то остаться, - мужчина кивает, соглашаясь со мной, - но если это тебя не затруднит…

- Готовить? Еще чего!

Он очаровательно улыбается мне, придвигаясь ближе. С этого ракурса под его глазами просматриваются темные круги, а морщинок возле них немного больше, нежели прежде. Темные оливы здесь, да, они живые, они улыбается, но они… устали. Ничуть не меньше, чем я.

- Тогда поехали домой, миссис Каллен, - шепчет любимый. И целомудренно целует меня, нагнувшись к губам.

В эту секунду мне не кажется, что все так уж серо. Будни буднями, а у нас есть главное – мы вместе. Этого, думаю, должно хватить, в том числе для счастливой жизни.

Часом позже, пока Эдвард в душе, я разогреваю на сковороде оливковое масло, неторопливо нарезая мясо тонкими полосками. Жареная в сметане курица и гарнир из тушеных овощей – вот наше меню. Я знаю, что муж ненавидит перцы, а потому их совершенно точно в блюде не будет. В свою очередь, ради моих предпочтений ему придется пожертвовать кукурузой. С детства не могу ее есть.

Кухня у нас достаточно большая – для квартиры даже слишком большая. Ровные закругляющиеся ряды кухонных ящиков, твердые тяжелые плиты на них, оборудование по последнему слову техники – я не сразу разобралась, что и где включается, когда мы стали жить вместе. Все выдержано в бордовых тонах: не темных, но и не светлых, что-то между - главное, что стильно не раздражает.

Сразу за кухней гостиная, являющаяся одновременно и столовой. Круглый стол с резными ножками, деревянная столешница и неизменный кувшин с водой, который хозяин самостоятельно меняет каждое утро. Для него это почти ритуал, а я не мешаю. Возле нашей постели Эдвард ночью тоже неизменно оставляет воду. Однажды он признался мне, что это просто привычка. Раньше некому было принести ее, когда у него начиналась мигрень.

В гостиной диван – большим полукругом, огибающим почти все стены – как в кинотеатре. Он широкий, мягкий и с огромным количеством разных подушечек. В них в буквальном смысле можно утонуть. К тому же яркий контраст желтых подушечек с темной обивкой является прекрасным дизайнерским решением. Ровно как и телевизор, подвешенный на стене. Благодаря его выпуклости (модель X, в продажу еще не поступила) видно происходящее на экране с любых сторон. За время нашего знакомства, правда, Эдвард включал его сам всего дважды – когда показывали мой репортаж о редких австралийских птицах по первому каналу и когда его любимая футбольная команда «Барселона» претендовала на самое почетное место в европейском рейтинге. Именно поэтому ту неделю, что мы гостили у моих родителей, Эдвард с отцом расходились по комнатам во время футбола – папа болел за «Мадрид». Я смеялась над ними, закатывая глаза на детское упрямство, а они оба воспринимали приоритет каждой из команд очень серьезно. Прямо как личное оскорбление.

После гостиной, с левой стороны от дивана, начинается недлинный коридор. В нем всего две двери: одна ведет в гостевую спальню, вторая - в уборную. Зато рядом расположилась удобная лестница, ведущая наверх. Пентхаус, как говорил любимый, лучшее, что он купил после своего уникального серебристого «Мерседеса». И он был невероятно горд тем, что привел меня именно сюда. Никуда более.

Я выкладываю курочку на сковороду, уменьшая огонь. Посыпая ее тертой зеленью, добавляю душистого перца. И под шкварчание мяса, под тот аромат, что выделяют специи, раскрываясь, вспоминаю то, что абсолютно точно забыть невозможно.

Проходит неделя с тех пор, как я сломала ногу. Эдвард сидит рядом со мной, закинув ногу на ногу и бездумно переключая каналы телевидения, пока я поедаю свой любимый карамельный попкорн. Теплая и безопасная атмосфера спальни, где мы вдвоем и где нам хорошо, превосходна. Я уже люблю этот день. Пожалуй, больше многих.

Этот мужчина с удивительной прозорливостью узнает о моих вкусах. Не проходит и дня, чтобы какая-нибудь мелочь не стала напоминанием о нем. То в моем почтовом ящике обнаружится янтарная канарейка, за которой я гонялась по интернет-аукционам полгода, то веселый доставщик пиццы принесет «Маргариту» с черри под двойным сыром и улыбнется, что все оплачено… или цветы. Лилии. Красивые-красивые.

А сегодня у Эдварда получилось вырвать вечер из своего графика и приехать ко мне самому. За окном гремело, шел дождь, тяжелые облака плыли по беспросветному небу и я, ковыляя к двери, абсолютно точно не была довольна поздними посетителями.

Но как только дверь открылась, и на пороге показался Каллен, все труды мгновенно стали не напрасными. Мне кажется, даже моя нога улыбнулась. А я покраснела.

Он, мокрый и прекрасный, стоял под косыми струями, прикрыв голову какой-то папкой с бумагами. В кожаной непривычной куртке, в темных джинсах – никаких белых штанов и жестких рубашек.

- Разрешишь войти? – спросил.

И, разумеется, никакого ответа, кроме «Конечно!» он услышать не мог.

Я заварила ему чай, а он раскрыл для меня попкорн и поставил на стол баночку со спрайтом. Получить эти продукты от него было так непривычно, что у меня в груди приятно защипало. Простой, совершенно простой мужчина. И я ему нравлюсь!

- Ты голодный?

Он успокаивающе покачал головой.

- Разве что до попкорна, Белла. У меня была встреча, я поужинал.

- Ладно, - не слишком обижаюсь, потому что с моим гипсом стоять на кухне проблематично. Гораздо лучше и проще сидеть или лежать, тем более рядом с Эдвардом. Я уже успела по нему соскучиться.

Мы усаживаемся на диван – я и он. На мягкие подушки, под плед, который я притащила сюда еще днем. Пробуем попкорн. Потом из одной баночки пьем спрайт.

- Как ты себя чувствуешь? – заботливо спрашивает мужчина, оглядев мою ногу, - ты вызывала доктора?

- Еще и недели не прошло. Зачем?

- Проверить, как все срастается. Это не то, с чем шутят.

Я мягко улыбаюсь ему, ободряюще погладив по плечу.

- Все будет в порядке. Самое главное сделал ты, когда помог мне… Я ведь толком и не сказала спасибо, Эдвард.

Он оставляет мой гипс в покое, самостоятельно, не вынуждая тревожиться понапрасну, придвигаясь ближе.

- Ты ведь тоже мне помогла, - доверительно сообщает, носом проведя по волосам, - спасительница.

- Мы друг друга стоим, - смущенно усмехаюсь, покраснев, - но все равно спасибо. И за пиццу, и за канарейку, и за попкорн, ты зря со мной так возишься.

- Мне это в радость, - с потрясающей искренностью заверяет Каллен, - не волнуйся.

А потом наклоняется ко мне. Осторожно, не желая испугать, целует. Будто впервые.

Наши отношения только начинаются, я знаю, но так не хочется думать, что когда-нибудь они могут закончиться… Этот человек мне уже дороже многих. Скоро будет дороже всех.

Мое желание его близости куда сильнее – или под куда меньшим контролем. Выгнувшись, я обхватываю руками его шею, чуть приподнимаясь над диванными подушками. Отвечаю на поцелуй с полагающейся страстью. Он единственный, кто во мне вызывает такой отклик.

- Соскучилась? – сбившимся теплым дыханием разбудив рецепторы на моей коже, шепчет Эдвард.

Я быстро, не отпуская его лица от себя, киваю. Поглаживаю затылок, прикасаясь к волосам.

- Слишком…

Краснею, а глаза подергиваются прозрачной пеленой. Мне и стыдно, и приятно. И закончить надо бы, и хочется продолжения - это плохо описываемое ощущение. Такого сильного влечения, как мне казалось, нельзя испытывать вообще. Даже к самому Аполлону.

Мужчина все видит. Мои сомнения, мое желание, мои размышления: ничто от него не укрывается. И он умудряется умело этим распорядиться на радость нам обоим.

- Значит, это надо исправить, - многообещающе произносит, наблюдая за реакцией, когда погладил меня по груди. Через ткань майки, лифчик под которую я так и не успела надеть из-за его неожиданного прихода. Пока не касается кожи.

Произведенным эффектом и тем, как неровно выдыхаю, мужчина доволен. Дает себе право продолжить игру.

- Как насчет дивана? – развратно зовет, покусывая мочку моего уха. Не стесняется показать того, что хочет не меньше. Меня? О господи, да! Меня!

- Как хочешь…

- Как сможешь, - поправляет он, любовно пробежавшись пальцами по моему гипсу. Целует губы, потом шею, потом, задрав майку, мою грудь. – Если будет больно, скажи мне. Сразу же.

- Ага… - не слишком думая о смысле его слов, скорее сосредотачиваясь на завораживающем движении губ и его мужском аромате, окутавшем меня, бессильно шепчу я.

Для Эдварда этого оказывается достаточно. Похоже, ему так же тяжело терпеть.

Он очень изобретателен. Мои подушки сами собой появляются с нужной стороны дивана, возле пострадавшей ноги, а сам мужчина сдвигается в противоположную сторону. Удобно устраивает меня, следя за тем, чтобы гипс оказался в неприкосновенности.

- Пожалуйста… - с дрожью в голосе зову его, наблюдая за тем, как слишком медленно, по моему мнению, мужчина расстегивает ширинку, - мучитель…

- Я хороший мучитель, - с улыбкой напоминает Каллен, склоняясь ко мне. Бережно одаривает вниманием ключицы, особое почтение выражая яремной впадинке. Дразнит меня.

Зато потом сполна награждает за это… так, что я забываю обо всем на свете.

- Ты великолепен, - покусывая его шею, оказавшуюся теперь возле меня, бормочу я.

Эдвард удовлетворенно стонет, отозвавшись так же какой-то любезностью. Для меня она, в принципе, не имеет значения.

Его движения важнее. Слаженные, в меру быстрые, заполняющие меня… чувствую, все кончится куда быстрее, чем было запланировано.

Чувствую и улыбаюсь. Широко-широко.

Пятнадцатью минутами позже, лежа на диване – Эдвард сбоку от меня, а я, прижавшись к его жесткой от волос груди, рубашку с которой стянула, рядышком. Он поглаживает нежными пальцами мои лопатки, а я просто крепко прижимаю его к себе, обняв за талию. И грею, и греюсь. В такие редкие для Австралии дожди полезно быть с кем-то рядом.

- Я принес тебе весточку, Белла, - вспоминая о чем-то, что считает немаловажным, лениво произносит мужчина, - через три недели в Атланте большой фестиваль красок. Знаешь, как праздник Холи в Индии.

Я удивленно изгибаю бровь, приподнимаясь на локте. Заглядываю в темные оливы, не до конца понимая, о чем говорит их обладатель.

- Атланта?..

- Штат Джорджия, США, - поясняет Каллен, кивнув. - Мы можем слетать туда на выходные. Как тебе?

- Слетать? – я фыркаю. - На ковре-самолете?

- На обычном, куда более комфортабельном самолете, - Эдвард хмыкает. - Я не тороплю тебя с решением. Просто я подумал, что тебе может это понравится. К тому же к этому времени ты окончательно поправишься, и мы сможем здорово повеселиться.

В растерянности лежа на своем месте, я недоверчиво на него поглядываю.

- Ты зовешь меня в Америку? С тобой?

- Я обещаю не распускать руки, - со смехом дает клятву мужчина, - честно. Пока сама не попросишь.

- Я не об этом… - смущенно опустив взгляд, бормочу. - Просто это очень далеко…

- У тебя аэрофобия? – он встревожен.

- У меня не слишком полный кошелек, - виновато признаюсь, краснея еще больше, - туда еще могу долететь, а вот обратно - навряд ли.

Слушающий меня Каллен не может понять, серьезно я говорю или нет. Его лицо выглядит растерянным.

- Ты отказываешься только из-за стоимости билета?

- А еще отеля и еды. Эдвард, извини меня. Если бы ты сказал немного раньше, я бы поискала возможность. Как насчет Мельбурна? Там тоже неплохие фестивали…

Говорю, говорю, говорю, а потом вдруг останавливаюсь, когда вижу, что по губам мужчины расползается невероятных размеров улыбка. И мягкая, и заинтересованная, и снисходительная. Все сразу.

- Вся поездка – на мне, - заявляет он на мой вопросительный взгляд, - это даже не обсуждается. Я просто спросил, не хочешь ли ты ко мне присоединиться?

- И ты думаешь, что я дам тебе все оплатить? – закатываю глаза я.

- Я в этом уверен, Белла. Для меня это будет подарком.

Прикусываю губу, вспоминая тот день, когда он объяснил мне, чему были обязаны эти триста долларов на кухонной стойке. Проигрываю в голове его слова еще раз: «Я очень боялся, что ты со мной только ради этого. Это было проверкой. Жесткой, наверное, Белла… прости. Но у меня действительно не было другого шанса узнать точно».

Неожиданно погрустнев, чем я насторажила Эдварда, обнимаю его сильнее. Носом утыкаюсь в плечо, ладонями накрываю спину. Настолько, насколько могу, конечно. Она у него широкая.

- Мне нужен ты, Эдвард, - признаюсь, оставив на коже крохотный поцелуйчик, - мне правда неважно, где провести уикенд. Я просто хочу с тобой.

Он мне улыбается. Победно, нежно и воодушевленно. Как волшебнице.

- В таком случае мы поедем в Джорджию, любительница Верблюдов. Обещаю, там будет здорово.

И мы действительно поехали. Три недели и два дня спустя, я схожу по трапу самолета на горячую землю американского Юга, прикладывая ладонь козырьком ко лбу, чтобы хоть что-нибудь разглядеть.

Эдвард, наглядно демонстрируя свое присутствие, придерживает меня за локоть, помогая отыскать на ярком солнце машину, и галантно открывает дверь, усаживая внутрь. На заднее сиденье, не иначе.

Ведет не он. Он сидит рядом со мной, приобняв за талию, и рассказывает, по мере того, как мы проезжаем их, о достопримечательностях города.

Я уже узнала за эти дни, что он родился здесь, в Атланте. Это его родина, тот город, где ему больше всего нравится жить. И который он, конечно же, больше всего любит.

- Тебе пора вести экскурсии, - ласково замечаю, погладив его по щеке, когда он ненадолго прерывается, чтобы попить воды, так кстати обнаружившейся в карманах дверей.

- Спасибо, Белла, - очаровательно улыбаясь, благодарит Каллен. Закручивает крышечку, оставляет бутылку в покое. Легонько, в знак одобрения, ерошит мои волосы. – Тогда слушай.

В субботу, в этот чудесный солнечный день, мы гуляем по Атланте. Недолго – столько, сколько позволяет моя только-только зажившая нога. Потом едим мороженое, то самое, которое дало чек в невероятную сумму. А потом идем в кино на какую-то громкую премьеру. Но я, как человек достаточно приземленный, не слишком наслаждаюсь фильмом. Наоборот, усмехнувшись и расслабившись в темноте, даю Эдварду почувствовать, как рада, что он пригласил меня. Прощаю даже ту несуразную астрономическую сумму за билеты. За то, чтобы сидеть с ним вот так вот рядом и чувствовать его, я бы отдала гораздо больше.

Из кино мы выходим в три. Не обедаем, а сразу едем в центр, на тот самый пресловутый фестиваль.

И уж там, швыряясь друг в друга красками и потешаясь над в буквальном смысле «радужным видом», по-настоящему отдыхаем. Я ни о чем не думаю, и он, мне кажется, тоже. К тому же на память у нас остаются чудесные фото из специальных копеечных кабинок. Никогда не думала, что в них может быть так весело.

А вот уже глубокой ночью, когда кое-где начинают гаснуть фонари, мы едем, как обещает Каллен, домой. Только вот я не до конца представляю, что он вкладывает в слово «дом». Жду отеля, съемной квартиры, хостела, в конце концов… а получаю пентхаус. Его собственный, нежно любимый.

Он приводит меня к себе домой. В свою квартиру.

Тогда-то я впервые и вижу эти потрясающие желтенькие диванные подушки, огромную автоматизированную кухню. И кувшин с водой. Для меня он теперь - извечное напоминание о первом посещении Атланты.

Хохотнув приятным кусочкам памяти, я возвращаюсь к своей курице. Она уже подрумянилась, аппетитно пахнет – пора добавлять сметану. Четыре ложки, сверху еще немного зелени. Подсолить, как учила мама.

А на соседней электрической конфорке тем временем томятся овощи. И им немного сметаны – будет идеально.

Я закрываю обе сковородки крышками, мою использованные тарелки и приборы, убирая ненужные ингредиенты в холодильник. До готовности осталось максимум минут десять, не больше. И мы, наконец-таки, сможем сесть за стол и по-человечески поесть. А потом я быстренько сполоснусь и скользну к мужу под одеяло. Одна из самых потрясающих вещей в нашем браке – совместный сон. Обыкновенный сон, ни действием больше.

Он устраивается на спине, я занимаю его плечо, приобнимая руками за талию. Как правило, к утру обнаруживаю, что удерживаю мужчину от перемещений еще и ногами, но это уже другая история. Важнее всего то, что Эдвард не злится. Ему наоборот нравится. Он признался мне, что так чувствует себя неимоверно нужным и любимым. А еще это помогает ему быстрее заснуть – осознание, что я рядом. Когда однажды мы разошлись в центре города по разным углам, сами того не подозревая, он так извелся, что, когда нашел меня, был белее снега. И долго обнимал.

- Белла…

Тихо. Слишком тихо, я бы сказала, под шум воды. Я слышу курицу, слышу бульканье закипающего чайника, без труда разбираю ударяющуюся о плитку внутри душевой воды. Среди этой канители любой голос лишний, это точно. Тем более такой. Если бы Эдвард звал меня, он бы сделал это слышно, правда?

Однако какое-то странное сосущее чувство не отпускает. Пробирается к горлу, волнует. И не дает проигнорировать.

В конце концов, вряд ли муж сильно испугается, если я загляну к нему и спрошу, не окликал ли он меня. Мы ведь видели друг друга целиком и полностью, с одеждой и без, думаю, факт смущения никого не потревожит.

С этими вдохновляющими мыслями и иду в ванную, чуть приглушив огонь на плите. Спрятавшаяся за гостевой спальней, темная ручка без труда привлекает мое внимание. Осторожно опустив ее и несильно на себя потянув, без труда прохожу внутрь.

Пар, расползшийся по всему пространству небольшой комнаты. Запотевшее зеркало, матовые стенки душевой со сползающими вниз капельками воды. Яркий свет – лампочка защищена от влаги, но освещает пространство великолепно. Можно даже попытаться смыть родинки.

- Эдвард, ты меня?.. – зову я, ступая на резиновый коврик с дельфинчиками, привезенный нами из Рио. Но до конца спросить не успеваю. Вижу очевидное быстрее, чем слышу ответ.

Напрягшейся рукой с выступившими венами на ней, неудобно изогнув запястье, Каллен держится за умывальник, кое-как сохраняя равновесие. Вторая его ладонь впилась в отодвинутую дверцу душевой так, что побелели пальцы. А голова опущена. По мокрым волосам еще стекает пена.

- Д-да… - он медленно кивает, все ниже опуская лицо, - я не могу… я думаю, я…

Говорит все так же тихо, почти неслышно. Тяжелым, плохо контролируемым тоном. Скованным болью.

- Я здесь, - поспешно уверяю, сокращая между нами расстояние и, не тратя времени понапрасну, придерживаю его за талию, - держись за меня. Все в порядке. Мы сейчас выйдем отсюда.

Подставляюсь под все еще бьющие из душа струи, настойчивыми, но осторожными движениями вынуждая мужа переступить порог ванной комнаты. Он едва передвигает ноги. А за меня цепляется со страшной силой – как за последнюю опору.

- Я подумал, испугаю тебя сильнее, если упаду… - виновато бормочет, морщась от первого шага подальше от душа. На коврик.

Понимающе кивнув, я наскоро целую его в щеку.

- Спасибо, мой хороший.

Дверь я попросту распахиваю. Возмущенно взвизгнув, она ударяется о стену, отчего Эдвард дергается, чуть не вырываясь из моих рук. На его щеке, смешанные с гелем для душа, видны слезы.

- Тише, - приободряю его, к черту отсылая подальше собственный страх, - извини меня. Этого больше не будет. Никаких громких звуков.

Медленными шагами, с горем пополам, но мы добираемся до дивана. От ванной до него максимум шагов десять, однако мне кажется, не меньше двадцати. Тем более Эдвард тяжелый, мокрый и скользкий. Он не успел как следует смыть с себя липкий гель.

Диванную подушку встречаю как манну небесную. Усаживаю на нее Эдварда и, только убедившись, что сидит он достаточно удобно, возвращаюсь в ванную за халатом. Как одеяло накидываю ему на плечи – от холода мужчина начинает дрожать.

- Белла, таблетку… пожалуйста, дай мне таблетку… - его глаза прикрыты, на лице желваки, а на шее проявившиеся вены. Далеко не самая успокаивающая картина. Я не зря боюсь.

С несвойственной себе быстротой, я бросаю на бок наш чемодан, торопливо перерывая его в поисках аптечки. До спальни далеко, а до прихожей близко. Здесь и нахожу драгоценную упаковку. Вместе с ней, сжав острые края пальцами, задерживаюсь лишь для того, чтобы налить воды в тонкий длинный стакан. С того же самого многострадального прозрачного кувшина.

Эдвард проглатывает круглое спасительное колесо, не слишком разбираясь, что именно я ему даю. Не проверяет, не ощупывает таблетку пальцами на предмет двух характерных зазубринок на боку. Выпивает и все. Не думает.

Я присаживаюсь рядом – не на диван, на пол. Прямо перед мужем.

- У тебя начался приступ? – тревожно спрашиваю, подтянув поближе друг к другу края его халата. Немудрено, что холодно. За окном двенадцать градусов, а отопление мы включить просто не успели.

- В глазах потемнело, - отзывается Эдвард, поджав губы. Его лицо белее той сметаны, на которой я жарила курицу, - я не знаю…

- Но голова болит? – не унимаюсь, забирая из подрагивающих пальцев наполовину полный стакан и отставляя его на пол. - Очень сильно?

Мужчина хмурится, все же поднимая голову на несколько секунд. Темные оливы, в которых виднеется мучение, переливаются от слез.

Вот и ответ…

В моей груди что-то отрывается и летит вниз. Разбивается на крохотные кусочки. Не собрать.

- Скоро пройдет, - утешаю тем, что могу сказать, аккуратным движением погладив его по плечу. - Боже мой, Эдвард… тебе нужно к врачу!

Он закрывает глаза, зажмуривается. Прозрачная дорожка течет по щеке.

Я не могу так на это смотреть. На него – дрожащего, отчаянного, измученного болью. Испуганного не меньше меня.

«Я подумал, что испугаю тебя больше, если упаду». Упадет! На плитку. На край душевой: об дверь, об умывальник! Господи…

- Секундочку, - шепотом прошу, вставая на ноги. В гостевой спальне, дверь которой не открывали, судя по химическому запаху средств уборки, уже давно, стаскиваю с кровати одеяло.

- Вот, - когда возвращаюсь к нему, так и не проронившему больше ни слова, говорю, - сейчас согреешься. Оно теплое.

Укутываю его как нужно, как могу. Поправляю края, укладываю их максимально близко, чтобы сохраняли тепло. И, наконец, сажусь рядом.

- Я с тобой, - повторяю снова, будто бы он и так этого не видит, - родной мой, любимый… я с тобой. Все закончится. Все будет хорошо.

Он неровно выдыхает – совсем неровно, поэтому в груди у меня все стынет. А потом, тихо простонав, все же поворачивает голову в мою сторону. Приникает к плечу. Аромат шампуня безбожно бьет по моему носу, мокрые волосы мочат блузку, холодят кожу. Но имеет ли все это значение?

- Эдвард… - без устали произношу шепотом его имя, не рискуя касаться волос и головы, но одаривая вниманием шею и плечи, - все. Уже проходит. Совсем скоро пройдет совсем.

Что же за день такой… дважды… дважды и через такие маленькие промежутки? Мой бедный… мой измученный, мой несчастный… как же я хочу, чтобы тебя побыстрее отпустило…

Я завтра обзвоню все клиники Атланты. Я найду тебе того доктора, который нужен, я обещаю. И хочешь ты того или нет, думаешь об этом или нет, на прием ты сходишь. Мы сходим, Эдвард. Вместе.

- Горит… - вторгаясь в мои мысли, замечает Каллен.

- У тебя температура? – автоматически, не подумав, прикладываю тыльную сторону ладони к его лбу. Он вздрагивает, но не дергается. Ему легче – уже хорошо. - Вроде нет…

- Горит еда, - поправляется мужчина, - ты что-то жаришь?..

Ну и вот... О да, я жарю. Жарила.

- Чертова курица, - прикусив губу, осторожно, дожидаясь пока Эдвард уберет голову, отстраняюсь от него. Бегу к плите. Здесь жарко, многообещающе кипит засохший соус, дым черным туманом окутывает зону плиты. Определенно надо что-то сделать.

Я машинально, абсолютно не думая, берусь за крышку сковородки. И тут же со вскриком, хочу того или нет, ее отпускаю. ГОРЯЧАЯ!

Черт.
Черт, черт, черт!

Сцепив зубы, хватаюсь пострадавшими пальцами за мочку ушей, другой рукой, еще дееспособной, выключая огонь. Понятное дело, что еду не спасти. Курица сгорела почти подчистую, ее уже не отодрать от специального покрытия сковороды - придется выкинуть. А овощи превратились в массу, напоминающую сморщившийся и впитавший весь вытекший сок уголь. Та же ситуация со сковородой. Может быть, чуточку лучше – есть вариант попытаться отчистить посуду.

Ну и пусть. Сейчас мне до всего этого точно нет дела.

Указательным пальцем стерев непрошенные слезинки, я иду обратно к дивану. С покалывающей в душе болью встречаю то, как Эдвард на меня смотрит. Не дай бог никому увидеть такой взгляд…

- Прости, - с раскаянием прошу я, останавливаясь рядом с ним, - оно сильно грохнуло, да? Очень сильно?

В сотый раз за эти сутки любимый морщится. Горько усмехается. Идет на крайность – качает головой.

- Белла. - Вот и я сижу. На его коленях, лицом к нему, поддерживаемая ладонями под спину, - к черту кастрюли. Что с рукой?

- Теплая крышка, - успокаиваю Эдварда, с горько-сладким настроением встречая его заботу, - обо мне точно не беспокойся. Как ты?

- Почти прошло, - устало произносит он, маленькой-маленькой, толком незаметной улыбкой подбодрив меня, - спасибо…

Сквозь слезы, которые больше не могу сдерживать, я улыбаюсь. Нежно и откровенно – ему одному. Именно сейчас.

- Пойдем спать, - пожав его руку, прошу, - тебе определенно нужно отдохнуть. К тому же уже поздно.

- Ужин…

- Ужин сгорел, - шмыгнув носом, мрачно докладываю я, покачав головой, - извини меня.

Эдвард облизывает пересохшие губы, смотрит исключительно на меня. Ласкает взглядом – даже замученным, даже изможденным. Только ему это под силу.

- Я завтра накормлю тебя, Беллз, я обещаю. Чем захочешь.

Не сдержавшись, я кончиками пальцев, не успев остановить себя, провожу по его щеке. Как раз там, где уже подсохла слезная дорожка.

- Завтра мы решим что-нибудь с твоей болью. Так больше не может продолжаться.

Эдвард молчит и я, не медля, принимаю это за согласие. Все равно, как оно выражено. Главное, чтобы он мне не мешал.

Мы идем в комнату. В гостевую, а не на второй этаж – это сегодня за гранью возможного. Я приношу Эдварду пижаму и второй стакан воды, а промокшее и впитавшее шампунь одеяло заменяю вторым, из шкафа.

Мы лежим на постели в той позе, о которой я фантазировала. Только вот на спине я, а Эдварда у меня под боком, на груди. Обняв руками, прижимает к себе. Старается затихнуть под покрывалом.

Я честно пытаюсь дышать ровно. Но всхлипы непредсказуемы и просачиваются тогда, когда я ненадолго отпускаю контроль. Спасение от них вряд ли найдется.

Каллен замечает, принимает это.

Вернувшимися к, слава богу, нормальному цвету ладонями гладит мои руки, бедра, талию. Обнимает, накрывая собой.

- Я никуда не денусь, Белла, - уверяет, придав голосу бодрости, - я абсолютно точно буду жить. Пожалуйста, только не плачь… не бойся.

Целует меня возле солнечного сплетения. Трется о кожу носом.

- Я тебя люблю, - просто отвечаю, не зная, что еще можно сегодня сказать. В голове, не смотря на растерянность и болезненные эмоции, уже формируется план действий на завтра, - сильнее всех, Эдвард.

Краешком губ он улыбается – мне заметно.

- Я тебя тоже. Даже больше. - Он крепко переплетает наши руки.

Так мы и засыпаем – не разжав пальцы. Это просто невозможно в свете того, что случилось за этот несчастный, такой недолгий вечер.



Будильник звенит в шесть сорок утра. Электронные часы, расположившиеся возле нашей постели, издавая малоприятные, зато будящие звуки, мигают. Кому-то пора вставать.

Недовольно, так, как будто в этой электронике затаился мой главный враг, приподнимаюсь и выключаю их долгим нажатием на кнопку. Будильник смолкает, часы тухнут. Быстрее, чем если выдернуть из розетки.

Я поворачиваюсь на другой бок, возвращаясь к Эдварду. Теперь он лежит не на мне, а рядом, на подушке. Правда, пальцы остались там же, где и вчера. Я была права насчет них.

Мужчина спит. Вернее, мне думается, что спит, потому что после первого же прикосновения к его плечу, когда пытаюсь устроиться поближе, он открывает глаза.

Постель теплая, простыни свежие, за окном солнце, и парочка его особенно смелых лучиков, не стыдясь, прогуливается по левой стороне лица моего мужа. Освещают его, делая оливы куда светлее, нежели прежде. Сейчас в них под силу угадать изумруд.

- Доброе утро, - улыбаюсь, все-таки прижавшись к его коже. Майка с короткими рукавами на размер больше нужного – чтобы было удобно. А потому немного сползает. Именно поэтому я получаю шанс увидеть то, что скрыто за плотной серой материей.

- Доброе, - отзывается мужчина, правой рукой, на которой лежу, притянув меня ближе, - хорошо спалось?

- А тебе?

- Просто восхитительно, - признается он, - у меня есть личный медвежонок Тедди, а с ним все ночи восхитительные.

Обнимает меня, наглядно демонстрируя свои слова. Крепко, как полагается, но нежно. Будто я плюшевая.

- Я рада, что с тобой все хорошо, - вздыхаю, с капелькой грусти посмотрев ему в глаза, - пусть так и остается.

Еще не до конца отошедший ото сна, Эдвард привстает на простынях и подушках, возвышаясь надо мной. Рукава его майки смешно топорщатся, волосы примялись, к тому же после вчерашнего недодуша они достаточно жирные, на щеке отпечаток подушки… Зато улыбка на губах одна из самых прекрасных, среди тех какие я видела. Она адресована мне. Она призвана успокоить.

- Белла, я не знаю, что вчера произошло, - честно признается он, - но я постараюсь сделать так, чтобы этого больше не повторилось. И уж точно не стану понапрасну тебя пугать.

- Ты мог расшибиться, - хмуро отвечаю, недовольная таким окончанием фразы, - прекрати. Ты же знаешь, что всегда можешь позвать меня. Эдвард, ты абсолютно прав, если бы ты упал, ударившись о душ или о раковину… ты бы испугал меня куда сильнее.

По спине пробегают неприятные маленькие мурашки, а глаза мутнеют. Как представлю, так и все… черт!

- Я к тому, что буду внимательней. Если что-то беспокоит, буду сидеть в окружении диванов и пить таблетки, пока не пройдет.

Его юмор, его шутливое настроение и отчаянные попытки хоть как-то стереть испуг с моего лица, не достигают конечной цели. Это совсем не то, что мне хотелось бы услышать.

- А я к тому, что тебе давным-давно пора съездить в больницу. Давай не будем думать, что это может быть… - меня передергивает, а ладонь, все еще держащая его руку, сжимается сильнее, - ограничимся простыми приступами мигрени. Но надо узнать точно.

Эдвард закатывает глаза, недовольный моими рассуждениями. Укладывается обратно на спину, давая солнцу вернуть утраченные позиции. Теперь оно щекочет мое лицо.

- Белла, эти боли называются кластерными, - предельно откровенно, но все же с явным пересиливанием себя, признается муж, - они наступают периодами и их можно только снимать, не лечить. Могут не проявляться два года, могут не проявляться даже пять, а потом раз – и вернуться. Как правило, больше чем на три месяца они не затягиваются.

- Ты изучал вопрос… - ошарашенно бормочу я, сопоставляя услышанное с реальностью.

- Поверь, у меня был резон, - он фыркает, - так что больница – это далеко не выход. Я уж скорее прибегну к альтернативной медицине, чем к их кислородным маскам. Легче от них не становится.

- Но мы хотя бы попробуем…

- У тебя есть время пробовать? У меня нет, - категорично заявляет Эдвард, все-таки расцепив наши пальцы. Его хорошее настроение тает, как льдинка на солнце, а я ничего не могу сделать, - в любом случае это явно не разговор для такого времени. Поспи еще.

Он чмокает меня в лоб, немного выгнувшись на постели. Быстро, просто как данность, из приличия. И мне жутко не чувствовать той теплоты, которую он обычно в это вкладывает.

- Не обижайся, - перехватывая его руку, когда собирается поправить майку и подняться, прошу я. Смотрю виновато, чуть прикусываю губу, - Эдвард, честно, я просто боюсь за тебя… И мне кажется, кто-нибудь из специалистов сможет тебе помочь. Пожалуйста, дай мне шанс попробовать. И себе.

Он останавливается, внимательно меня слушая. Оливы все такие же темные, но под глазами нет кругов, а это вдохновляет. Он хорошо выглядит. Он правда выспался и у него правда ничего не болит. Это лучшая новость за последние два дня.

- Мы это еще обсудим, - в конце концов, смягчившись, кивает Каллен. Проводит двумя пальцами по моей щеке, утешая, - не бойся. Могу ли я на тебя обижаться, Беллз?

И только теперь, уверенный, что все в порядке, и мы все уладили, он встает. Потягивается, разминая спину, и скидывает майку. Хитро смотрит на меня, обернувшись. На розовых губах улыбка. Как же сильно я ее люблю…

- А можно я тоже?.. – нерешительно прошу его.
- Тоже что?
- В душ…

Эдвард усмехается, прищурившись.

- Со мной все в порядке. Падать не буду.
- Я знаю, - поспешно признаю.
- А то, что недоверчивость рушит семьи, тоже знаешь? – он изгибает бровь.

- Да-да, я все знаю, - поднимаюсь с простыней следом за мужем, становясь рядом в своей примятой сиреневой ночнушке, - просто я вчера не была в ванной, а сегодня есть возможность совместить приятное с полезным.

- А как насчет поспать? – он с вожделением смотрит на расстеленную постель и я сразу же понимаю, какое его самое заветное желание.

- Я выспалась, - уверяю, забрав у него пижамную майку и кинув на кровать. Туда же, собираясь применить это как свой козырь, отправляю ночнушку. В душе она мне нужна.

Эдвард кривовато усмехается моей настырности, но не протестует. Расправляется со штанами и, хмыкнув, за руку ведет в сторону ванной.

После душа я на скорую руку сооружаю на сковороде грибной омлет, а Эдвард знакомится с динамикой своих акций, опираясь на холодильник. Он уже в своем любимом черном костюме с белой рубашкой, галстук давно мной затянут, а щеки идеально выбриты. Готов к новым свершениям.

Из отпуска он вернулся посвежевшим. Не стану даже думать, сколько его у него не было…

- Малое количество процентов? – улыбнувшись, спрашиваю я, заметив его хмурость.

- Хотелось бы больше, - Каллен сосредоточенно кивает. - Готово?

- Почти, - переворачиваю едва не начавший подгорать омлет деревянной лопаткой, уменьшаю огонь. Пока он дожаривается, режу помидоры. Сегодняшний завтрак еще и вчерашний ужин. Как ни странно, спать на пустой желудок не так уж сложно. Наверное, вчера удалось напитаться адреналином.

- Ты сегодня до вечера? – Ставлю на стол две тарелки и наливаю в две кружки черный чай.

- До восьми, - муж кивает, - много дел.

- Ну, зато ты хотя бы в городе… - успокаиваю саму себя, постаравшись спрятать то, как удручающе звучит подобная новость.

Эдвард сам, не дожидаясь пока я вернусь к плите, подносит сковороду к столу. Устраивает ее на специальной деревянной подставке, снимает крышку.

- Знаешь, у меня в два есть час на обед, - задумчиво выдает, поцеловав мою руку. Ту самую, что вчера обожгла. Он запомнил? – Если хочешь, я могу заехать.

Мгновенно повеселев, я с радостью киваю. Быстро-быстро.

- Конечно, хочу! – воодушевлено, улыбнувшись так, как ему хочется, заверяю: - Спасибо, Эдвард.

Обрадованный подобной реакцией, Каллен приобнимает меня за плечи.

- Значит, увидимся в два. А сейчас давай завтракать.

Большая часть этого дня проходит без потерь, но и без приобретений. Все утро я разбираю вещи, обвыкаясь в новой квартире и изучаю каждый ее уголок, который теперь является и моим тоже. Хозяйская спальня, конечно же, превосходит все мои ожидания – после моего последнего приезда в Атланту в ней явно был ремонт.

Двуспальная кровать стала еще больше, стены перекрасили в нежно-рубиновый, модернистскую мебель заменили классической с красивыми изящными ручками. В прежнем стиле осталась только гардеробная, но и в ней постелили новый ковер. К тому же теперь, чтобы попасть внутрь, достаточно прямо из спальни отодвинуть деревянную скользящую ширму.

Помимо кровати в комнате есть удобный комод для всякой всячины, небольшой телевизор на нем, который работает без пульта, диванчик и два кресла по бокам от книжного шкафа. Он полупустой, Эдвард явно ждал, пока я заполню его книгами. Он знает, сколько их у меня.

На потолке люстра: как из диснеевских сказок, с лампочками, подходящими под определение свечей, позолоченная, с хрустальными украшениями, свисающими капельками вниз. А горит тремя цветами на трех разных уровнях яркости. Можно использовать даже как ночник.

Но самое главное - здесь есть окно. Большое, широкое, за полупрозрачными шторами, которые прячут ненужные движения хозяев, зато ничуть не скрывают обзор. Придуманы и выполнены идеально. Я не думала, что такие бывают.

Насколько я знаю, у Эдварда есть женщина, помогающая по дому, но на этой неделе у нее выходной. Обычно она приходит в девять, убирается, готовит обед и уходит ближе к трем. У нее есть свой ключ.

Я не против помощи со стиркой, мытьем полов и глажкой, но еду прошу мужа оставить мне. В конце концов, сидя в четырех стенах, мне хоть чем-нибудь, да нужно заниматься. А готовить на такой кухне – одно удовольствие. Вряд ли можно устать.

Правда, после вчерашних моих изысков все же придется прикупить парочку новых сковородок. Сгоревшие я выбросила с утра.

На втором этаже, помимо нашей спальни, есть еще две. Одна из них совсем пустая, во второй минималистическая обстановка: две кровати, комод и большое кресло-качалка. Радует то, что у каждой из спален свой санузел, пусть и совмещенный. Мне кажется, это достаточно удобно.

…Эдвард действительно приезжает в два. Я кормлю его отбивными с картофельным пюре и греческим салатом, который до жути любила готовить мама. Она меня и научила.

Мы пьем апельсиновый сок, рассуждаем о всяких глупостях и он, мне кажется, расслабляется. По крайней мере, той скованности и серьезности на лице, с которой он вошел в квартиру, больше нет. Достойный перерыв и достойный отдых. В офис он возвращается в приподнятом настроении, а для меня это лучшая награда.

- Кажется, я нашел ресторан, в котором буду обедать с удовольствием, - заговорщицки говорит он мне, напоследок чмокнув в щеку. - До вечера, малыш.

Я улыбаюсь, поправив его галстук.

- До вечера, Эдвард.

Но до вечера, на деле, еще далеко. И этим я пользуюсь.

Стоит мужу уйти, как я сажусь за компьютер, без труда пробивая в поисковике клиники, где могут помочь решить калленовскую проблему. Ищу врачей со стажем, с серьезными рекомендациями. Выписываю пару телефонов. Звоню. Договариваюсь на среду. Доктор обещает принять в то время, что будет нам удобно. За это я ему очень благодарна.

А вот Эдвард, вернувшийся домой в восемь, как и обещал – минута в минуту – явно не блещет благодарностью.

За ужином перебираю в тарелке зеленый горошек, посматриваю на клубочки пара, которые извергает кастрюля с рагу, а он рассказывает мне что-то о новом проекте. Какие-то цифры, непонятные слова… Я слушаю, но не слышу. Я думаю.

И под конец, не выдержав, все же сообщаю ему. Аккуратно.

- Знаешь, я поговорила с доктором…

Эдвард прекращает есть. Подняв на меня удивленные глаза, переспрашивает:

- Доктором?

Я в нерешительность поджимаю губы. Взгляд его глаз меня пронзает.

- Это лучший невролог вашей центральной клиники. Он сказал мне, что сможет помочь.

Муж оставляет вилку на тарелке. Забывает про еду в принципе.

- Мы так не договаривались, - напоминает мне с плохо сдерживаемым тоном, с самым недовольным выражением лица.

- Я просто подумала…

Эдвард запрокидывает голову. Ладонь, которой он удерживает стакан, сжимает его с нечеловеческой силой.

- Меньше думай, пожалуйста.

Я делаю вид, что не заметила этой грубости.

- Все в порядке. Мы просто сходим к нему на прием, он просто осмотрит тебя и все. Парочка анализов – и поедешь на работу.

- Это что, еще и рабочий день?!

- Среда. Но он обещал…

Лицо Эдварда краснеет. Мои любимые оливы, сатанея, наливаются чем-то неправильным. Очень злобным.

- Ты с ума сошла?!

- Эдвард, - с трудом удерживая голос в узде, спокойно повторяю я, - он согласен на любое время. Когда тебе будет удобно?

Каллен негодующе фыркает, отодвинув от себя тарелку. Мне кажется, или его пальцы чуть дрожат?

- Передай ему, что мне неудобно на этой неделе. И на следующей. И через месяц, - неумолимо отметает все муж.

Я не выдерживаю. Поднимаюсь со стула, оставляю свое недоеденное рагу, подхожу к нему. Прямо к стулу, рядышком. Обнимаю за плечи, погладив по спине.

- Эдвард, не будь таким упрямым, - прошу его, - ты же знаешь не хуже меня, что с этой болью надо что-то делать. Будь умнее.

Не понимаю, что именно он находит в этих моих словах, может он просто ждет их, чтобы самому высказаться – слушает, но не слышит – однако дело, похоже, заходит слишком далеко. Искренне злится.

- ЭТО НЕ ЛЕЧИТСЯ! – оттолкнув меня, мужчина так же встает со стула. – ТЫ МОЖЕШЬ ВБИТЬ СЕБЕ ЭТО В ГОЛОВУ? НЕ ЛЕЧИТСЯ!

Кричит – вот именно, кричит. Громко, яростно, здорово меня пугая. Эффект внезапности срабатывает или то, что он так зол, не знаю. Но мне действительно страшно. Я не узнаю в этом человеке того, за кого вышла замуж.

- Послушай меня… - предпринимаю последнюю тихую попытку. Почему-то тянет заплакать.

- Нет, это ты послушай, - перебивает Эдвард, не дав мне сказать и слова, - вместо того, чтобы заниматься ерундой, нашла бы себе дело. Могла бы съездить в клинику за таблетками – где рецепты ты знаешь.

- Таблетки только снимают боль.

- Этого мне хватает, - с самым серьезным видом кивает Каллен, - остальное не имеет значения.

- Но ты не хочешь даже попробовать! – обвиняю его, пустив в голос чуточку боли.

- Пробуй на себе, - советует муж. Отходит от стола, не собираясь за него возвращаться, - спасибо за вкусный ужин и потрясающий прием, Белла.

Я банально не успеваю ничего сделать. Застывшая в недоумении, растерянная, готовая заплакать сразу же, как в голову придет такая мысль, стою и смотрю на Эдварда. Он одевается – набрасывает пальто поверх своего так и неснятого костюма. С полки в прихожей забирает две тоненькие бумажки – те самые, о которых мне говорил. Рецепты.

- Куда ты?.. – проглотив первый всхлип, хмурюсь я.

- В больницу, - едко выдает он, надев туфли, - ты ведь этого хотела, так?

- Таблетки…

- Таблетки, - Эдвард ухмыляется, - вот именно. За ними я и еду.

Наверное, он ждет, что я захочу его остановить – секунду медлит, застегивая пуговицы пальто. А может и не ждет, просто пальцы не слушаются, не имею представления. Однако задерживается. Ненадолго, но задерживается. А я все равно ничего не делаю. Никуда не иду.

Зато после того, как хлопает дверь, ситуация все же сдвигается с мертвой точки. Эдвард переступает порог, поворачивая ключ в замке, а я даю слезам волю. Больше сдерживать их не вижу смысла.

…Этой ночью мы спим в разных комнатах.

В гостевую спальню, где расположилась я, Эдвард, вернувшись, даже не заглядывает.