В сознание он приходит редко и ненадолго. Его общение состоит из стонов и болезненных вздрагиваний. Медсестры приходят дважды в день, а вчера… кажется, это было вчера, доктор Шарп приходил осмотреть опухоль в его животе.

Это был тревожный сигнал. Чарли сейчас слишком слаб для чего бы то ни было. Они не могут забрать его в больницу для дренирования брюшной полости, не будет никакой операции. Они могут только накачивать его морфином в надежде, что это сделает боль терпимой.

Сегодня утром он открыл глаза и посмотрел на меня. Действительно посмотрел на меня. Я видела бурю в его глазах, но он не смог сказать ни слова. Он не мог озвучить то, что я отчетливо видела в измученных глубинах его голубых глаз. Я даже будто бы слышала его голос, сказавший несколько недель назад:
– Я не хочу тебя оставлять.

Время будто бы потеряло всякое значение. Дневные часы проносятся в водовороте звонков, уборки и готовки еды, которая остается несъеденной. Я чувствую, будто только и делаю, что повторяю одни и те же фразы, как попугай, когда кто-нибудь звонит или приходит. А звонков и визитов много. Я впадаю в оцепенение, когда говорю с Джейкобом. На мало-мальски сносный разговор с ним требуется больше сил, чем у меня есть.

Рене перестала привозить его каждый день. Я знаю, что ему тяжело, но было бы еще тяжелее, если бы он был здесь.

Ночные часы тянутся дольше всего. В эти часы я остаюсь одна – лежу рядом с ним, слушаю, как он борется, и ненавижу, что ничего не могу поделать, чтобы помочь ему. В одиночестве ночи все ухудшается – его состояние, мои страхи… отчаяние и беспомощность, которую я испытываю. Порой бывает так плохо, что мне кажется, что меня это тоже убьет. Боль в моей груди никогда не проходит, только жжет сильнее по ночам. Единственное, что помогает мне пережить это – ощущение его руки в моей.

– Тебе нужно поесть, – говорит Сью, ставя передо мной миску с чем-то. Я даже не смотрю на нее.

Люди приходят и уходят целыми днями. Иногда это Лея, которая уговаривает меня одеться. Иногда Сэм и Сет, которые стоят, сбитые с толку и смотрят широко распахнутыми глазами с противоположного конца комнаты. Кажется, Сью пробыла здесь какое-то время. Она была здесь, когда я пошла спать, и разбудила меня утром, принеся мне кофе в комнату Чарли.

– Прости, Сью. Я неголодна, – говорю я, а в горле будто песка насыпали.

– Все равно, – настаивает она. – Съешь хоть немножко.

Я делаю несколько глотков супа. Желудок сразу сжимается, мне кажется, что меня вырвет, если я съем еще. Я смотрю на нее извиняющимся взглядом и вижу темные круги под ее глазами. Она ужасно выглядит, ее кожа бледна как никогда, а лицо кажется немного осунувшимся.

– Тебе бы поехать домой и отдохнуть, Сью, – советую я, чувствуя себя виноватой.

Она садится рядом со мной и берет мои ладони в свои.
– Я не хочу мешать, Белла. Но я бы хотела остаться, если ты позволишь.

Отчаянный тон ее голоса наполняет меня чувством стыда. Я проснулась вечером, а она сидела рядом с Чарли и читала ему. Она давала ему морфин, пока я билась в истерике в углу комнаты. Она была здесь, поддерживая равновесие, когда я готова была сойти с ума.

Я крепко сжимаю ее руки.
– Черт, прости меня! Я не хочу, чтобы ты уходила… просто я… я даже не знаю, какой сегодня день.

– Суббота, – говорит она, будто из этого следуют какие-то выводы. – Медсестры скоро придут.

Мне уже следовало бы это знать. Следовало бы знать имена медсестер и помнить их лица, но я не помню. Надо мной все еще довлеет это всеобъемлющее чувство усталости, накрывшее мое разум как одеяло, ничто не запечатлевается в нем отчетливо. Я говорю и слышу звуки, но это все лишь тени происходящего вокруг меня. Все поглощает то, что внутри меня. Боль, страх и усталость – единственное, что откладывается в мозгу с предельной ясностью.

Я поднимаюсь наверх, где выполняю череду механических движений: принимаю душ и одеваюсь. Я подумываю вернуться в комнату Чарли, но слышу, как оттуда раздается голос Сью, поэтому спускаюсь вниз в поисках какого-нибудь занятия. Звонит телефон, и я снимаю трубку. Это Майк. Завязывается короткий разговор, я слушаю, как он предлагает помощь, что в итоге переходит в его извинения, и мне, кажется, удается давать ему только односложные ответы. Я пытаюсь сказать ему, что я в порядке, но слова не даются. Я остаюсь с пищащей трубкой в руке, и не помню, как попрощалась.

Когда Сью спускается, уже темно. Она садится в темной гостиной вместе со мной. Я вижу, что она плакала по тому, как она слегка вздрагивает, вдыхая.

– Белла. – Ее голос звучит хрипло. – Я думаю, тебе надо попрощаться с ним.

Мой резкий вдох кажется очень громким в тихом доме.

Я чувствую, как она нащупывает рукой мою ладонь, но вырываю ее.
– Он держится, но он уже несколько дней не был в сознании. Я говорю это не потому, что хочу сделать тебе больно, но если ты не попрощаешься сейчас, больше шанса может не представиться… и ты будешь жалеть об этом.

Мне хочется плакать, но в глазах сухо. В горле начинает жечь.
– Я не могу, – хриплю я.

Она снова нащупывает мою руку и крепко сжимает. Ее голос тих, но тверд.
– Белла, ты можешь.

Открывается парадная дверь, и мы вместе оборачиваемся на звук шагов.
– Что вы тут делаете в темноте? – спрашивает Лея, включая свет, который слепит нас обеих.

В руках у нее коробка с пиццей, которой она помахивает в нашу сторону.
– Я ужин принесла. – Она замолкает, глядя на нас. И я вижу, как кровь отливает от ее лица. – Что… такое? – Ее взгляд мечется к лестнице.

Сью встает.
– Нет, – говорит она.

Я не могу отвести взгляда от сникшего лица Леи. Ясно, что она поняла свою мать.
– Можно мне пойти наверх к нему? – спрашивает она, глядя на меня блестящими глазами. Я киваю и отворачиваюсь.

Услышав ее шаги на лестнице, я подскакиваю, преисполнившись вдруг необходимостью остановить ее. Они не могут этого сделать – не могут пойти к нему и сказать ему умереть. Это они и делают, говорят ему, что ничего страшного в том, чтобы уйти, но это не так. Ему нужно оставаться здесь. Ему нужно бороться, потому что я не могу представить свою жизнь без него.

Сью хватает меня за руки.
– Белла! – кричит она. – Белла, не надо!

– Сью. Пожалуйста, не дай ей велеть ему уйти! – плачу я, пытаясь вырваться.

Она притягивает меня ближе и обнимает.
– Мы не велим ему уходить, милая. Мы отпускаем его.

Я содрогаюсь в ее руках, когда во мне будто бы закипает горе.
– Я не могу отпустить его!

Когда я оседаю на колени, она опускается вместе со мной, все еще держа меня в объятьях, когда все кругом начинает рушиться. Она нашептывает мне то, что я не хочу слышать. Я не хочу знать, что он держится ради меня. Я не хочу сталкиваться с тем, что она права во всем, чего ждет от меня. Я знаю лишь, что не хочу, чтобы мой отец оставлял меня.

Я даю ей поднять меня на ноги и отвести обратно к дивану. Я чувствую только хватку ее рук на мне, до того она крепкая. Она приподнимает мое лицо за подбородок и снова смотрит мне в глаза.

– Мне так и не выпала возможность попрощаться с Гарри. В одно мгновение он был здесь, а в следующее его не стало. Я не помню, когда в последний раз говорила ему, что люблю его, вкладывая в слова истинное чувство. Мне так и не выпал шанс сказать ему, как много значила для меня возможность разделить с ним жизнь, или поблагодарить его за то, что он подарил мне двоих замечательных детей. – Ее глаза горят воспоминаниями о муже, но все равно невыносимо печальны. – Я бы все отдала за возможность вернуться в тот последний день. И как только он бы открыл глаза, я бы сказала ему все то, что мне так и не довелось сказать. Не упусти этот шанс, пожалуйста, умоляю тебя.

Я осознаю, что кивнула, когда на ее заплаканном лице отражается облегчение.

Когда приезжают медсестры, я пью чай. Когда они спускаются вниз, я сижу, упершись лбом в стол, и слушаю дребезжание холодильника. Они садятся рядом со мной. Мне хочется закричать на них, потому что обычно они не садятся, и я понимаю, что это значит: рассвета он не увидит.

Я мчусь наверх, отчасти ожидая, что его уже не стало. От тихого стона, который раздается из его горла, я чуть не падаю на колени.

Позабыв о вечерней рутине, я снимаю обувь и забираюсь на кровать рядом с ним. Я осторожно кладу на себя его руку и опускаю голову ему на грудь. Его слабое сердце бьется под моей щекой.

Медсестры помыли его. Я вдыхаю запах его кожи, но он отдает металлом и совсем не похож на тот, что я помню из детства. Через пару минут рубашка его пижамы намокает, и кости в его плече утыкаются мне в щеку. Я отодвигаюсь, боясь, что ему может быть больно от тяжести моей головы.

Я выбираюсь из-под его руки и вместо этого беру его ладони в свои. Какое-то время я слушаю его поверхностное дыхание, и, когда я готова, наклоняюсь и включаю лампу. Мягкого света достаточно, чтобы я увидела, как шевелятся его глаза под веками. Он не открывает их полностью, зрачки точно маленькие черные пятнышки. Он не видит меня, но я знаю, что он еще здесь и слышит меня.

– Я люблю тебя, пап, – говорю я, и голос срывается на первом же слове. Я не хочу говорить это сквозь всхлипы, поэтому прижимаюсь губами к его плечу и делаю несколько глубоких, успокаивающих вдохов. – Прости меня за все моменты, когда я причиняла тебе боль, за то, что делала твою жизнь несчастной, тогда как ты всегда делал так, как считал, будет лучше для меня. Не было и дня, чтобы я не любила тебя, папочка. Даже если я не показывала это… я всегда это чувствовала. О господи… это так больно, но я вредила только самой себе.

На меня накатывают болезненные воспоминания о том, о чем я не должна думать, о том, что напоминает мне о напрасно упущенном времени. Времени, которое я могла провести любя его, как он того заслуживает.

Я прижимаю его руки к своей груди.
– Но теперь все хорошо, потому что я рядом. Ты не оставишь меня, папочка, – шепчу я сквозь слезы. Я крепче прижимаю к груди его ладони. – Потому что ты всегда будешь здесь. Я всегда буду любить тебя… и никогда не забуду твою любовь.

Я плачу рядом с ним, пока его сердце продолжает биться, а легкие вбирать и выпускать воздух. Ничто не меняется, и я молюсь, чтобы он услышал мои слова. Я засыпаю и просыпаюсь. Просыпаясь, я снова и снова говорю ему, что люблю его, что Джейкоб его любит. Я провожу пальцами по его волосам, прижимаюсь губами к его липкой коже снова и снова. Пока не просыпаюсь в последний раз, а он неподвижен.

Открывается дверь, и луч света падает на кровать. Сью зажимает рот ладонью, и я осознаю, что ужасающие протяжные вопли вырываются из меня. Я замолкаю и утыкаюсь лицом ему в грудь, когда Сью подходит ближе. И мы обе плачем над оболочкой человека, которого больше нет.

Проходят часы. Приходят люди… так много людей. Приезжают медсестры и врач – еще до рассвета. Сэм с Леей приезжают уже рано утром. Сью предлагает позвонить Рене, но я должна сделать это сама, поэтому сажусь возле телефона и сижу, кажется, несколько часов, глядя на него, будто он укусит, если я к нему прикоснусь.

Когда я звоню, мне даже не нужно ничего говорить. Она тихо плачет на том конце трубки и говорит мне, что приедет, как только сможет. Я прошу ее не привозить Джейкоба, а потом говорю и вовсе не приезжать, потому что она не может оставить Джейкоба одного. Все это кажется нереальным, и хотя в доме полно людей, я никогда не чувствовала себя такой одинокой.

Кухонный стол как-то оказывается заставленным тарелками с сандвичами. Не знаю, откуда они взялись, но ясно, что людям становится обо всем известно. К счастью, Лея с Сэмом, кажется, с успехом держат людей на расстоянии вытянутой руки. Меня обнимают, в этом я уверена, но не думаю, что сказала кому-то хоть слово.

Кто-то говорит мне, что он готов. Я не знаю, к чему он может быть готов, но Сью берет меня за руку и ведет наверх. Я молча иду с ней.

В комнате пахнет свежестью, и это я замечаю в первую очередь. Шторы задернуты. Я осматриваю прикроватный столик – все его баночки пропали. Там стоит только лампа, отбрасывая золотистый свет на кровать. Он выглядит так, будто спит. Как же мне хочется, чтобы все так и было.

Его лицо расслаблено, каким не было на протяжении нескольких недель. Его волосы аккуратно причесаны, а руки скрещены на животе. Я хочу снова свернуться калачиком рядом с ним и обвить вокруг себя его руки, но вместо этого сажусь на кровать и смотрю, плача. Сью что-то шепчет ему. Я не могу сосредоточиться на том, что она говорит.

Я одна с ним в комнате. Не помню, как ушла Сью. Я вздрагиваю от мягкого прикосновения руки к моему плечу. Я оборачиваюсь и бросаюсь в ее объятья.

– Все хорошо, детка, я здесь, – утешает Рене.

Она обнимает меня, пока рушится мой мир, а потом берет его ладонь, кладет в мою, и придерживает их своими. Ее слезы смешиваются с моими на его холодной коже, пока она шепчет слова прощания.

Уже близится вечер, когда за ним приезжают. Я прижимаюсь к Рене и отворачиваюсь, когда слышу, как его несут вниз. Если обернусь посмотреть, то не дам им унести его, поэтому я смотрю в пол и прижимаюсь щекой ко все еще сильному сердцу матери. Когда дверь закрывается, меня покидают все силы. Я оседаю в ее руках.

Меня заставляют выпить чай – очень сладкий чай. Потом Рене говорит, что должна забрать Джейкоба.

– Ох, Джейкоб! – восклицаю я, будто только что вспомнила о нем. – Мне нужно увидеться с ним.

Передо мной оказывается ее лицо.
– Я думаю, тебе сначала надо немного отдохнуть, – сочувственно говорит она. – Я отправлю за тобой такси через пару часов. Останешься сегодня в отеле, мы вместе скажем Джейкобу.

– Где он? – спрашиваю я, едва уловив ее слова.

– Он у Майка, – говорит она. – Помнишь, ты велела мне отвезти его к Майку?

Я киваю, хотя ничего не помню.

Теперь дом кажется более пустым. Остались только Сью, Лея и Рене. Мне вдруг очень нужно побыть одной хоть немного, чтобы сбежать от горя. Рене неохотно оставляет меня, а потом мне удается убедить Сью и Лею тоже поехать домой. Я говорю им, что все равно скоро поеду в отель, и что мне нужно побыть одной.

Они сомневаются, но в итоге соглашаются и после сокрушительных объятий, говорят мне, что зайдут завтра.

Я закрываю дверь, и из меня вырывается странный вздох облегчения. Тишина вдруг оказывается долгожданной.

Я вытираю лицо и иду наверх. Открываю дверь в свою комнату, но быстро понимаю, что во мне слишком много тревожной энергии. Я иду к комнате Чарли и медленно открываю дверь.

Занавески раздвинуты, окна открыты, в комнату влетает легкий ветерок.

Я вхожу в комнату, не в силах оторвать взгляда от кровати. С нее убрано все белье. Не осталось ни следа от него, будто его никогда и не было. Пустота дома вдруг наваливается на меня тяжким грузом, и я не могу быть здесь без него.

Я не глядя мчусь вниз и выбегаю за дверь. И не останавливаюсь. Я мчусь по ступеням с крыльца, через двор к тропе, что ведет в лес. Ноги напрягаются все сильнее, чем дальше в лес я бегу в отчаянном желании убежать от своего горя.