- Послушай, Далтон, я знаю, ты знаток свадебных обрядов…

- В том мире, который был до Панема, это называлось таинства – то, что изменяет людей невидимо, но так же реально, как рождение и смерть. И были люди, которым дана была власть совершать их. Так говорил мне мой отец, а ему - мой дед, а деду - мой прадед. Кто-то из этой цепочки помнил то, что было до катастрофы. Поэтому, может быть, ты и прав, Гейл Хоторн. Я кое-что в этом понимаю. Вот только не могу понять, почему ты этим интересуешься. Решил, наконец, жениться?

- Не знаю. Наверное. Наверное, сейчас самое время.

- Ну что ж, думаю, ты прав. Джоанна сейчас в таком состоянии, что ей нужна любовь и забота, и, возможно, она сможет тогда снова стать…

- Далтон, ты о чем? При чем тут Мэйсон – я же не на ней собираюсь жениться?

- Нет? А мне показалось, вы с ней…

- Мы взрослые люди, Далтон. Идет война, я мужчина, она женщина… ну да, у нас были определенные отношения, но разве речь шла о браке?

- Почему нет? Когда у мужчины и женщины определенные отношения, речь как раз и идет о браке.

- Какой брак? С Джо? Она гораздо старше меня… и потом - она психически нестабильна, а эта ее боязнь воды после Капитолия? И вообще, ты видел, во что она превратилась… какой брак? Ты о чем? Ты хоть представляешь себе, чем она вообще до восстания занималась? Нет, нам, конечно, было неплохо вместе, в конце концов, это война и… но теперь все кончено.

- Я понял. Так на ком же ты собрался жениться? Фульвия?

- Что за бред? На Китнисс, конечно. Она сейчас в больнице. Но я... я хотел сделать ей предложение. Увезти ее отсюда. Мы могли бы начать все сначала.

- На Китнисс… Ничего, что она тоже психически нестабильна? И покалечена не хуже Джо? Ты видел ее? Ты представляешь, что с ней стало после этих ожогов?

- Да мне без разницы, что с ней стало.

- Почему ты говоришь все это мне, Гейл Хоторн? Зачем тебе мое мнение, если тебе всегда хватало своего?

- Не знаю. Вообще-то я хотел договориться, чтобы ты провел обряд, свадебный обряд, как было принято у нас в дистрикте. Только боюсь, придется провести его тайно, Плутарх не допустит, чтобы это появилось на экранах – все эти несчастные влюбленные… чтоб их… вообще-то надо было сделать это давно, сразу… до того, как все это случилось.

- Постой, постой, Гейл, я не совсем понимаю, о чем ты? Китнисс и Пит – они ведь уже женаты? Какой обряд?

- Женаты? С чего ты взял? Ты это услышал в интервью перед Квартальной Бойней? Так это было очередное вранье, ради шоу. Я бы не стал верить Мелларку.

- А Китнисс – ей бы ты поверил? Если бы это сказала она?

- Она не говорила такого, и ничего подобного не было.

- Плохо же ты смотришь агитролики, Гейл Хоторн. Китнисс рассказала об этом на всю страну.

- Китнисс?

- Да. Ей было одиннадцать лет. От взрыва в шахтах погиб ее отец. Их семья умирала от голода. Она рылась в мусорных баках в надежде найти себе пропитание, но безуспешно. Она приготовилась умирать, когда Пит Мелларк дал ей хлеб. Горелый хлеб. Ты не помнишь эту историю?

- Ты что, серьезно? Но это было случайностью. Они были детьми, это ничего не значит!

- Если бы это было случайностью, это действительно ничего бы не значило. Но в данном случае таинство совершилось, потому что была любовь.

- Китнисс не любила его.

- Нет. Но он ее любил. По законам древних таинств, если любовь настоящая, то этого достаточно… если любовь мужчины настоящая. И тогда не важно, сколько кому лет, и любит ли женщина – таинство совершилось, а к тем отношениям, которые, как ты справедливо заметил, случаются между мужчиной и женщиной и даже в некоторых случаях ведут к браку, они придут позже. Когда подрастут. Это дело нехитрое – никуда они не денутся. Гораздо сложнее научиться любить. Некоторые проживают всю жизнь и так и не понимают, что это такое – научиться любить.

- Я не верю тебе. Этого просто не может быть. Она не знала его, они никогда не общались, они не были знакомы. Это был просто горелый хлеб.

- Я мог бы тебе рассказать об этом, Гейл Хоторн, если ты захочешь слушать. И если ты захочешь в ответ рассказать о себе.

- Никуда они не денутся, говоришь? Таинство? То, что изменяет людей невидимо, но реально? Я никогда об этом не думал, но… может, оно и вправду есть? Почему он стал ей так дорог, этот парень? Почему рядом с ним она изменилась? Почему она всегда сравнивала меня с ним? Я никогда не мог понять этого… знаешь, Далтон, я никогда и ни с кем об этом не говорил. Возможно, будь жив отец… а так… друзей у меня не было. Таких, чтобы с ними можно было поговорить о таком. Мама, конечно, всегда меня понимала, но… у меня язык не поворачивался загружать ее и этим тоже. Ей и так слишком тяжело приходилось. Я пытался поговорить с Китнисс… но…

- Ваши разговоры всегда заканчивались ссорами?

- Да. Странно, но почему-то в последнее время так и было. О чем бы мы ни начинали говорить, всегда заканчивали ссорами. Так что, может, и стоит рассказать тебе все. Это что, тоже какой-то древний обряд?

- Таинство. Раньше люди помнили его смысл, но во всех этих катастрофах, войнах и темных временах он был утерян. Кажется, это помогало изменить себя, сделать лучше. Я не так часто сталкиваюсь с ним, брак приходится заключать гораздо чаще. Но несколько раз в жизни мне приходилось выслушивать исповедь.

- Собственно… я ведь ничего не теряю. С чего надо начать?

- Я думаю, сначала. Как ты жил до того, как вы познакомились?

- Как жил? Как живут дети в Шлаке? Мой отец был шахтером и целыми днями ломался под землей. Он приходил домой, едва держась на ногах от усталости, но его заработков не хватало, чтобы мы сводили концы с концами. Он выкраивал время для нелегальной охоты и рано стал брать меня с собой в лес. Учил ставить силки, делать ловушки, ловить рыбу. Он все умел, у него все получалось – он был такой умный, сильный, находчивый, бесстрашный… а в Шлаке он превращался в загнанный скот, в быдло, там все были такими. Изо дня в день терпеть издевательства миротворцев, унижаться перед надзирателями в шахтах, а если не будешь – тебя просто забьют до смерти. Если бы не лес, он бы не выдержал. В лесу мы могли говорить обо всем. Он ненавидел Капитолий, но что он мог сделать один? Ну, вдвоем… Трой Эвердин, отец Китнисс, был его другом. Они были другие, не такие, как все, это я сейчас уже понял. Они не боялись. Они не хотели смотреть на то, как их семьи подыхают с голода. Они охотились, носили добычу в Котел. Пока отец был жив, мне не нужно было подписываться на тессеры. Он научил меня всему, что умел сам. Он бы сумел поднять восстание, но у нас в Двенадцатом вряд ли кто-то пошел бы за ним. Все слишком боялись, тряслись за свои семьи, за свою жизнь. Хотя дерьмовее, чем у нас, жизнь и придумать сложно. У вас было так же?

- Как везде. Пожалуй, даже пожестче - никому бы и в голову не пришло продавать миротворцам добычу, иначе головы лишились бы сразу.

- Ну, не знаю. Я ненавидел нашу жизнь. Ненавидел шахты, потому знал, что однажды сдохну в них, когда больше не смогу работать. Ненавидел городских, за то, что они богатые и сытые, что им не приходилось унижаться и рисковать, за то, что они над нами смеялись, что мы нищее отродье из Шлака… Надо мной, правда, очень быстро перестали смеяться – я умел постоять за себя.

- Думаешь, городские ели досыта и не унижались? Так не бывает, Гейл. В дистриктах так не бывает. Капитолий бы этого не допустил.

- Не допустил? Да большая часть городских - приспешники Капитолия. Хочешь сказать, нашему мэру плохо жилось? Его дочь носила роскошные платья и золотые украшения, и ей не приходилось записываться на тессеры. А мама пыталась сшить Пози обновку из своих старых вещей или рубах, которые относили трое пацанов. И в свои восемнадцать лет я был записан на Жатву сорок два раза.

- Ты противоречишь сам себе, парень. Вот ты говоришь, что, когда жив был твой отец, никто из вас не брал тессеры, а я думаю, что если бы у той девушки погиб отец, ей было бы нисколько не легче.

- Мой отец погиб из-за них!

- Мэр был виноват в его смерти?

- Лично нет, но он был слугой Капитолия. А Капитолий сгубил моего отца.

- Как он погиб?

- Был взрыв в шахте. Многим удалось спастись, но нам не повезло. Мой отец, отец Китнисс, еще несколько человек погибли.

- Семьи бросили умирать?

- Ну, вообще-то нас наградили и дали какую-то денежную компенсацию… а потом все. Крутитесь, как знаете. Нам хватило продержаться самое тяжелое время - мама должна была родить.

- Хватило денег на врача?

- Какие врачи в Шлаке? Миссис Эвердин из семьи аптекарей, она лечила больных, но тут она вообще соображать перестала - сидела на стуле со стеклянными глазами. Я позвал Сальную Сэй. Мы с ней справились сами.

- Ты принимал роды у матери?

- А что я должен был делать? Кто-то смог бы сделать это за меня? Вообще-то все самое сложное сделала Сэй, я только помогал ей.

- Ты смелый парень, Гейл Хоторн. Не каждый мужчина вынесет присутствие на родах. Сколько тебе было тогда ?

- Четырнадцать. Мама едва поднялась и уже искала работу. Она устроилась прачкой, мы по очереди нянчили Пози, а я стал ходить на охоту. Один. Это было опасно: поймают – верная смерть, но я не мог их бросить. Мы с мамой пообещали, что сделаем все, чтобы дети не брали тессеры. И мы держали слово. У меня получалось охотиться не хуже отца. Я знал лес, умел делать ловушки.

- Твоя мать – сильная женщина. Она, наверное, гордилась тобой. В четырнадцать лет кормить семью вместо отца сможет далеко не каждый. Да еще и охотиться. Ты не боялся ходить в лес?

- В лес? Я любил лес. Там, в лесу, все по-другому. Там все по-честному. Звери гораздо лучше людей, Далтон. Они никогда не убивают из прихоти – только ради того, чтобы прокормиться, или ради защиты. Я знал их повадки, знал, как заманить их в ловушки. Наша семья не голодала... ну, не умирала с голода.

- А Китнисс? Ты говорил, что ваши отцы были друзьями?

- Отцы да, но мы не общались. Я познакомился с ней в лесу, когда она полезла к моим ловушкам. Мелкая, тощая, угрюмая – помню, как отшил ее тогда…

- Отшил? Почему?

- Зачем мне еще один охотник на моей территории? Она пристала, как клещ, чтобы я научил ее ставить силки.

- Сколько ей было лет тогда?

- Двенадцать вроде. Или одиннадцать. Не помню точно.

- Но ведь ее отец погиб вместе с твоим?

- Да. Я ее видел, когда нам вручали награды, там, в мэрии. Ее мать совсем ничего не соображала, а Прим тогда была совсем маленькой.

- То есть эта девочка в свои двенадцать лет пошла охотиться в лес – я все правильно понял?

- Да.

- И ты прогнал ее от своих ловушек? Почему?

- Мне надо было кормить семью, а она влезла…

- Но ведь это была дочь друга твоего отца. Маленькая, умирающая с голоду девочка. Она была из Шлака, как и ты. У нее на руках была невменяемая мать и маленькая сестренка. Ты знал все это – и прогнал ее? Ты не помог ей? Почему?

- Мне до нее дела не было - у меня свои трудности, у нее свои, почему я должен был ей помогать? С чего? Нам самим едва хватало. У нас никто никому не помогал - каждый был сам за себя.

- Но Пит-то ей помог. Хлеб отдал. Хотя он был городской, а она из Шлака. И он не был с ней знаком… чужая девчонка, побирушка… он еще и затрещину от матери получил за это.

- Что бы ему было не отдать хлеб - пекарь считался богачом, у него полно было хлеба. Подумаешь, бросил он ей… У него не было на руках голодных детей, мать не надрывалась, как моя. Ему легко было помогать.

- Не думаю, что так легко. Подставиться за незнакомую нищенку… обычно говорят, что сытый голодного не разумеет… да и хлеб этот они сами никогда не ели, им доставалось только то, что никто не купил. Но мы отвлеклись от твоего рассказа… так что же случилось потом? Вы с Китнисс стали охотиться вместе?

- Не сразу. Прошло много времени. Мы не доверяли друг другу, дичились, ссорились, прошло несколько месяцев прежде, чем мы стали друзьями. Зато потом мы всегда прикрывали друг друга. Китнисс была отличным напарником. С ней можно было иметь дело.

- И ты понял, что любишь ее? Когда она стала для тебя чем-то большим, чем просто товарищ по охоте?

- Ну, вообще-то я долго не смотрел на нее, как на девушку. Она была мелкая и доставала меня, а у меня всегда было полно девчонок. Сколько угодно - городских, из Шлака. Только пальцем помани. Но однажды мы с ней были в Котле, и Дарий, один из миротворцев, молодой парень, стал приставать к ней, чтобы она поцеловала его. Он шутил и смеялся, но вот тут-то я понял, что сам хочу целовать Китнисс.

- То есть ты не видел в ней девушку, пока к ней не полез посторонний мужик? А увидев, что она не просто напарник, сразу решил перейти к поцелуям? А ты вообще кого-нибудь раньше любил? Какую-нибудь девушку? Или только целовался со всеми?

- Ну, я не только целовался, если ты это имеешь в виду. Одними поцелуями дело редко обходилось - если уж совсем недотрога. Но с Китнисс это бы не прошло. Почему-то я не мог вести себя с ней так, как с другими. Она была не такая. Она уже тогда была сильная, смелая и ничего не боялась.

- Да… знаешь, говорят, рядом с настоящим мужчиной женщина счастливая, а рядом с остальными - сильная. Так что все же было с любовью?

- Я любил Китнисс, но вся эта наша жизнь… Что я смог бы ей предложить? Всю жизнь горбатиться в шахте, как наши отцы, не вылезать из нищеты… Я предлагал ей бежать, жить в лесу вместе с нашими семьями, а она только смеялась и говорила, что мы и пяти миль не пройдем, как нас схватят.

- Ты говорил ей о том, что ты ее любишь?

- Нет. Как-то не получалось. Да она была еще маленькая. Я все думал - пусть подрастет, куда она от меня денется. Кроме меня, она ни с кем не общалась. Если только с этой… дочкой мэра… Защищала ее всегда…

- Защищала?

- Ну да. Как-то так получалось, что в лесу мы понимали друг друга, нам было хорошо, она соглашалась со мной, но стоило нам вернуться в дистрикт… Что я такого сказал, тогда, перед Жатвой? Эта Мадж в своем платье… эта ее золотая цацка, вот та, с сойкой, которую теперь носит Китнисс… она ничем не рисковала, такая сытая, чистая… А Китнисс вступилась за нее. Стала ее защищать. Почему? Я никогда этого не понимал, почему она ее защищала? Этой Мадж не приходилось брать тессеры. Ее бы не выбрали.

- Прим тоже не брала тессеры. Ее имя было вписано всего один раз. Но ее выбрали. От Жатвы никто не застрахован.

- Да эта Жатва… Она разрушила все… После нее что бы я не делал, было только хуже…

- Почему же ты не вышел добровольцем?

- Я? Я – добровольцем? Ты это о чем? Наши семьи умерли бы с голоду. Я должен был заботиться о своей семье и о семье Китнисс. Такой у нас с ней был уговор.

- Ну, за три недели Игр семьи бы с голоду не умерли. А потом Китнисс вернулась бы победителем, у нее были бы кучи денег, и до конца жизни ваши семьи никогда бы ни в чем не нуждались. Вроде бы расклад ясен. Это был лучший способ позаботиться о семьях.

- Что? Китнисс вернулась бы победителем? То есть ты сейчас хочешь сказать…

- Ну, все же логично. Ты любил Китнисс. Ты мужчина, охотник, ты смел, силен и отважен. Ты бы поехал с ней и обеспечил бы ей победу, тебе это было бы сделать гораздо легче, чем сыну пекаря, который и лука-то в руках не держал и в лесу не бывал. Но если смог он, то ты бы тем более смог.

- Да он чудом выжил – и то потому, что Китнисс все Игры таскала его на себе!

- Ну, если уж на то пошло, он и не собирался выживать. Он просто хотел, чтобы она победила. Он любил ее. Он же сказал об этом. Я думал, ты тоже ее любил…

- Конечно, любил. Я тоже хотел, чтобы она победила. Я сразу сказал ей, чтобы она сделала лук, что она сильная и сможет… Что убивать людей не страшнее, чем убивать зверей…

- Когда это ты ей сказал? На прощание? Хорошее напутствие для шестнадцатилетней девочки, идущей на бойню, от восемнадцатилетнего парня, остающегося дома.

- А что я мог сделать? Я не мог пойти добровольцем… наши семьи…

- Да ваши семьи только выиграли бы. Ты бы обеспечил их так, как не обеспечил бы за всю жизнь, охотясь и работая в шахтах. Другое дело, что вернуться смог бы только один из вас. В этом все дело?

- Не знаю. Я не думал об этом…

- То есть смерть за любимую не входила в твои планы?

- Я опять выгляжу сволочью рядом с ним, да?

- Рядом с Питом? Ну, почему же сволочью. Разница в том, что он любил Китнисс, а ты нет. Просто когда мужчина любит, любит по-настоящему - у него все не для себя. Он не думает о том, что он приобретет. Он отдает. Это любовь. Только это и есть любовь. Что отдает? Все - себя, свои силы, знания, свою жизнь. И знаешь, что самое удивительное? Отдавая, он приобретает, хотя совсем не стремится к этому. Пит всегда ей отдавал - этот хлеб, свое умение пользоваться словами, свои силы, свою жизнь. Он не хотел возвращаться – но он вернулся. И вернулся не один. Китнисс, конечно, не любила его, но после этих Игр она просто не могла без него жить.

- Я это заметил. Как же я ненавидел его за это! Я сначала думал, что он заманивает ее в ловушку, что все эти его признания на интервью – лишь приманка, чтобы она расслабилась. А потом, когда он искал ее вместе с профи, я думал – вот, Китнисс, посмотри, какой он на самом деле! А потом, когда он прикрыл ее, и этот Второй его ранил… Я так надеялся, что он умрет… Потому что, если бы он выжил… ну, в общем, именно тогда я почувствовал – если он выживет, мне больше никогда ничего не светит. Я только не понял, почему изменили правила? Зачем? Зачем распорядители решили дать ему шанс? Это же невозможно, этого никогда не было… Кому еще это было нужно? Китнисс прекрасно победила бы и без него… Если он на самом деле ее любил, то почему не умер? Почему вынудил ее лечить его, спасать его? Да ее на Пире в клочки бы порезали…

- Ну, если ты помнишь, он не хотел отпускать ее и даже грозился идти следом, хотя уже был одной ногой в могиле. Если бы Китнисс не принесла лекарство, через несколько часов для Пита все было бы кончено. И он это знал лучше, чем кто-либо другой. Он как раз и хотел умереть и не обременять девочку. Но у нее тоже есть право выбора. Как она могла бросить умирать человека, который ее спас?

- Что здесь такого? Это Игры, шоу. Она должна была думать о своих близких.

- Я слышал, та девушка, дочка мэра… она однажды спасла тебя, рискуя жизнью. Я не видел ее в Тринадцатом.

- Ей не повезло. У меня было полно забот, кроме как спасать эту городскую неженку. Город горел, люди гибли… я бы просто не добежал...

- А ты пытался?

- Я думал о том, чтобы спасти как можно больше людей. Когда гибли все, спасать одну дочку мэра было бы эгоистично и глупо.

- Ясно. Я понял. Так что там с Китнисс?

- На этих Играх я перестал ее понимать. Я совсем запутался – где правда, а где игра ради шоу. Все эти поцелуи, они-то как раз могли быть игрой, но вот то, что она постоянно спасала его...

- Не больше, чем он ее.

- Наверное. Тогда я видел лишь то, что она спасает его. А когда она вытащила эти чертовы ягоды – я думал, все… конец… Я не мог понять, зачем она это делает? Почему бы просто не подождать полчаса? Он бы умер сам. Она бы ни в чем не была виновата, если ей ЭТО было настолько важным. Зачем она так рисковала? Неужели она была готова умереть вместе с ним? Зачем? И потом, когда она вернулась, я видел, что они не общались, но разве я мог забыть, как она бросилась к нему, когда увидела его в первый раз после Арены? Как она на него смотрела там… как винила себя за этот его протез, будь он неладен! Да, это правда, она не общалась с ним дома, в Двенадцатом – но она вернулась совсем другой…

- Вы не могли найти общий язык?

- Мне казалось, мы совсем перестали понимать друг друга. Но даже не это… когда мы охотились вместе, все было по-прежнему, но я всегда чувствовал, как она изменилась. Она стала… такая капитолийка, богачка, светская дама. Этот дом, приемы, стилисты. Почему она с ними дружила, они ведь просто разукрашивали ее перед смертью? Почему она постоянно названивала этому своему Цинне? Она изменилась даже внешне – стала такая холеная, такая красивая, наряжалась…

- А ты как был, так и остался нищим шахтером, совершенно без перспектив изменить свою жизнь.

- Почему, когда ты произносишь это вслух, это звучит так мерзко? Скорее всего, так и было. Она постоянно предлагала денег, предлагала содержать мою семью...

- Почему ты отказался? Для твоей семьи это было бы спасением…

- Мне не нужны были ее подачки. Я сам мог о них позаботиться. Я работал и охотился… Хотя, что я говорю – охотилась она... и отдавала нам всю добычу. Я закрывал на это глаза, зная, что ничего не могу поделать. А после того, как сменили главу миротворцев, и меня отхлестали плетьми, все стало еще хуже: мать осталась без работы, я не мог их прокормить, и Рори пришлось брать тессеры.

- И даже тогда ты не принял помощь – почему?

- Я был зол на нее. Она предложила мне сбежать, жить в лесу.

- Ты же хотел этого? Почему ты не согласился?

- Я согласился. Только выяснилось, что она хочет взять с нами Хеймитча и...

- И Пита?

- Ну да. Она, видите ли, не может бросить близких ей людей! Я отказался бежать с ней и буквально через пару часов попал под раздачу. Если бы не Китнисс… она смогла вытащить меня…

- Она одна вытащила тебя от позорного столба? Уговорила миротворцев?

- Не одна. С Хеймитчем и Питом.

- То есть ты отказался их спасать, а они полезли за тебя под плеть? Я правильно понял?

- Вот черт. Я никогда не смотрел на это… так... Ее мать лечила меня, Китнисс устроила маму на работу к Хеймитчу, она не отходила от меня, даже целовала… но я был так зол.

- Зол? За что? За то, что она помогла тебе? За то, что позаботилась о твоих близких?

- Хочешь, скажу тебе честно? Я и так уже в твоих глазах упал ниже некуда, так что еще одно признание ничего не изменит. Я был зол за то, что она выбрала не меня. За то, что она постоянно меня сравнивала. За то, что я постоянно оказывался в идиотском положении, а этот городской чистюля, слюнтяй и хлюпик – для нее он всегда был героем.

- Ты не привык, что тебя сравнивают? Другие девушки так не делали?

- Другие девушки… им бы это и в голову не пришло. А Китнисс… даже когда я целовал ее, я чувствовал – вот сейчас она сравнивает. Я сказал ей то, чего никому не говорил, сказал, что люблю ее. И что она мне ответила – я знаю. Это ответ?

- Но Питу она тоже ничего не ответила. Она никогда не говорила, что любит его.

- Да плевать мне на Пита, она мне ничего не ответила! В общем, я был очень зол на нее тогда. Наговорил всякого. Да и вправду, что толку спасать кучку людей, когда назревает революция, когда можно спасти всех? Я был таким идиотом. Никому в нашем дистрикте революция была не нужна. Все шарахались от меня, как от заговорщика и мятежника, все дрожали за себя и свои жалкие жизни. Да еще ее помолвка. Вся эта возня со свадебными платьями. Меня это так бесило! И главное, я ведь понимал, что она мне не ровня… что я всего лишь нищий неудачник из Шлака… А потом объявили Квартальную Бойню. Она снова должна была пойти на Игры. И теперь бы она точно не вернулась. Я со своей гордостью и обидами просто упустил свой шанс. Я решил тогда все исправить, но когда пришел… я испугался за нее – она была пьяна в стельку, вся в слезах… я никогда прежде не видел ее такой. Такой слабой. Такой напуганной. Она отказалась бежать со мной. Осталась с ними. Сказала, что не может их бросить. Она всегда была с ними, а я постоянно был в шахтах. Только по воскресеньям я мог приходить к ним.

- К ним? К Китнисс?

- Ну да. Они все вместе тренировались там перед Бойней. Ты знаешь, этот Пит Мелларк оказался не таким уж слюнтяем и хлюпиком. Он запретил Хеймитчу пить.

- Запретил? И Хеймитч послушался?

- Я не представляю, как это ему удалось, но во время подготовки к Бойне я ни разу не видел старого ментора пьяным. Даже Риппер боялась продавать ему самогон, потому что Пит запретил ей. У Мелларка была идея сделать из них профи. И он так это все организовал, ему помогала и эта капитолийская фитюлька, Эффи, и миссис Эвердин… и даже я… учил их делать ловушки…

- Как это ты сумел так переломить себя?

- Не знаю. Может, потому что он гонял Китнисс и Хеймитча так, что они на ногах не стояли от усталости? Никаких этих соплей, нежностей, любовей – она у него только успевала отжиматься от пола. Да и он сам не отставал… знаешь, он, может, и не умеет тихо ходить по лесу и стрелять из лука, но я понял, что он не слабак. Почему-то мне все тяжелее было его ненавидеть. И он так ловко продумал изучить приемы тех, кто будет их соперниками. Это как с ловушками – представь, что думает и чувствует твоя жертва, и ты победишь. Я не ожидал такого от городского мальчика.

- Ну, он не просто мальчик. Он победитель. Он уже победил на Играх.

- Случайно. Китнисс его вытащила. Я думаю, он знал, что затевается какая-то буча. Он попрощался со мной и сказал… Короче, он сказал, что Китнисс ко мне вернется, и мы будем отличной парой. Почему-то мне показалось, что он всерьез так думал. Я потом видел его медальон, который он отдал Китнисс на Арене. Она показывала мне. Поэтому я не обращал внимания на все его эти байки о свадьбе и ее беременности. Да и не до того мне было. Старик-ментор шепнул мне еще перед Играми, чтобы я был готов ко всему. Что может случиться все, что угодно, любая гадость. Ну, говорит, ты парень толковый, поймешь, что к чему... А потом он позвонил. Позвонил к себе домой, когда мать убиралась там, и сказал, чтобы я внимательно смотрел Игры в тот вечер и если увижу что-то необычное - спасал всех, кого смогу спасти… Я потихоньку шептал мужикам в шахтах, чтоб в случае чего бежали к ограждению, подальше от города… Но я не ожидал, что бомбить начнут так быстро. Это было ужасно. Наш дом горел, горели дети… если бы я не знал заранее, спаслось бы еще меньше людей…

- Ты отважный парень, Гейл Хоторн. За пятнадцать минут вывести из-под огня почти девятьсот человек под силу далеко не каждому…

- Спаслись только те, кто жил недалеко от ограждения. Хотя, скажу тебе честно – я не спасал городских. Меня упрекали здесь не раз, что я не спас Мелларков, мэра, еще кого-то там. Я не ходил в город. Там было полно миротворцев, а после того, как меня высекли, я вообще лишний раз туда не совался - они буквально ходили за мной по пятам. Я никого не предупреждал. Только своих. Только шахтеров. Можешь считать меня трусом. Я сам знаю, что я струсил тогда.

- Нет. Поверь мне, ты не трус. Ты сделал все, что мог. Ты сделал больше, чем ты мог сделать… Что ты мог один? Тебе было всего девятнадцать…

- Я знаю, что смог бы… и не могу простить себе, что не сделал этого…

- Люди тебе благодарны, ты настоящий герой. Президент Койн наградила тебя.

- Она умела разбираться в людях.

- Да. И она очень хорошо умела заставлять их плясать под свою дудку. Для нее люди были всего лишь пешками в ее игре. Цель которой власть. Ее ничего не волновало, кроме ее власти. Китнисс это поняла… почувствовала. Ее столько раз делали пешкой в чужих играх, что девочка это чувствовала, не умея выразить словами.

- Да нет же. Китнисс действительно постоянно нападала на Койн, огрызалась… она вела себя просто глупо - ведь Койн хотела свергнуть чудовищный режим Сноу, принести людям свободу…

- Ты же умный парень, Гейл Хоторн. И честный, по крайней мере сейчас. Чем Койн отличалась от Сноу? Сноу сгноил в шахтах твоего отца, оставив тебя подыхать с голоду – а сколько ни в чем не повинных шахтеров погибло в Орешке? У всех у них были семьи, дети... которые стали врагами революции. На что обречены они? Сноу засыпал горящими бомбами Двенадцатый, ты видел, как горели дети – а как же те дети, что погибли на площади перед президентским дворцом? Они погибли точно так же – сгорели заживо. В чем они были виноваты? За что их сожгли? Это ведь была твоя бомба, Гейл? И там сгорели не только капитолийские дети – там сгорели солдаты повстанцев, медики, сестра Китнисс… как и сама Китнисс – Питу чудом удалось вынести ее из огня. Как же так вышло, что ты, талантливый смелый и отважный парень, стал пешкой, дьявольской игрушкой в руках президента-убийцы? Неужели потому что Койн приблизила тебя, дала возможность развернуться, а не послала в шахту добывать графит, как это делали рядовые жители Тринадцатого? Какими были бы твои взгляды, если бы по прибытии тебя назначили в шахты? Двенадцатичасовой рабочий день, невозможность охотиться в лесу, жизнь по расписанию, ешь, что дают, носи чью-то одежду, чью-то обувь? Ты бы так же защищал ее, Гейл?

- Койн боролась за свободу...

- Койн рвалась к власти. Сноу защищал свою страну, а она разрушала ее. Стравливала дистрикты и Капитолий, и пока они дрались, она шла к власти. Что бы изменилось? Даже Голодные Игры – и те оставались бы прежними. У Сноу все же хватало храбрости отвечать за свои поступки. Если он проводил Голодные Игры, то хотя бы не выставлял это так, что их решили провести сами победители. И если бомбил Двенадцатый, то так и говорил – это мои войска сбросили бомбы. Китнисс сразу это поняла. Она так и не смогла с этим смириться. А если бы Пит Мелларк убил Китнисс, кого бы ты обвинил? Его? Или Койн, которая, видя его состояние, послала парня на передовую биться бок о бок с Сойкой - символом революции?

- Я хотел убить его. Я боялся за Китнисс.

- Ты боялся за Китнисс? Ты не боялся за нее, когда уговаривал ее стать Сойкой, не боялся, когда лез с ней под пули в Восьмом, не боялся, когда отправлял ее на площадь во Втором, не боялся пойти с ней в этот идиотский поход на президента Сноу? И ты боялся, что рядом, в одном отряде, будет безоружный парень, который, к тому же, постоянно закован в наручники и с которого глаз не спускает все отделение? Не смеши меня. Если бы ты хоть когда-нибудь действительно за нее боялся, ты бы грудью прикрывал ее еще на тех, первых Играх, или спрятал в лесах, чтобы она не пошла на вторые… а что в реальности произошло? Лук тебе в руки, Сойка, и вперед, под пули во благо революции! Что-то я не видел ни в одном отряде солдата Энни Кресту? Не потому ли, что Финник Одэйр, игрушка Капитолия, этот гламурный красавчик действительно за нее боялся? Даже полностью охморенный Пит Мелларк больше боялся за Китнисс, чем ты, Гейл. Когда просил убить его, потому что он может причинить ей вред. Когда выволакивал ее из подземелья. Когда ушел от Тигрис отвлекать толпу на себя. Когда вынес ее из под твоих зажигательных бомб. Когда не дал ей съесть ту таблетку после казни президента.

- И опять сравнение не в мою пользу. Нас постоянно все сравнивают.

- Так уж получается. Вы оба были рядом с Китнисс, но шли разными дорогами. Пит – любовью, а ты ненавистью. Его любовь вывела его живым с Арены, из застенков Капитолия, из охмора… а куда привела тебя ненависть?

- Я хотел принести людям счастье, но получилось, что меня использовали? Гордился своим умением ставить ловушки и сам же попался. Смешно.

- Ненависть - плохой советчик. Она делает человека слабым. Заводит в силки, спасения из которых нет. Она сжигает и тебя, и твоих близких. Это не выход.

- Наверное. Вообще-то надо бы радоваться победе, но что-то не получается. Словно внутри все сгорело. Я не хотел, чтобы так получилось с Прим. Я видел трансляцию…

- Как тебе новый президент Пейлор, кстати? Ты не останешься в Капитолии?

- Нет. Если быть честным – меня не приглашали. Я, скорее всего, уеду во Второй. Там мне предложили интересную работу. Я хотел взять с собой Китнисс. Жениться на ней. Но теперь… не знаю, что и делать… Ты, наверное, прав был, Далтон, стоило все это рассказать тебе. Не знаю, смогу ли я после этого стать лучше, как ты говоришь, но то, что я увидел в себе…

- Ты сможешь. Ты сильный парень, Гейл Хоторн. Сильный, смелый, отважный и очень талантливый. Тебя поймали на твоей ненависти. Возможно, тебе стоит научиться любить… ты же любишь свою семью, мать, братьев, малышку Пози… возможно, стоит попробовать научиться любить кого-то еще? Так, чтобы не для себя. Чтобы отдавать, а не брать. Попробуй…

- А Китнисс? Я ведь однажды ходил к ней. Перед казнью президента. Может, она когда-нибудь сможет меня простить? Хотя она не из тех, кто легко прощает… Может, ты прав, и им вдвоем будет лучше... ей будет лучше с ним. Не для себя, говоришь? Пусть ей будет лучше. И ему тоже. Может, ты прав, и никуда они не денутся. Наверное, не стоит мозолить им глаза. Так будет лучше для всех…

- Я же говорил - ты сильный парень, Гейл. Ты все правильно понял. И сделал первый шаг. Когда-нибудь у тебя все получится. Удачи тебе. Когда все получится – приглашай на свадьбу. Я обязательно приеду!