Ϟ
«Я не могу сейчас думать об этом. Я подумаю об этом завтра. В конце концов, всегда ведь есть завтрашний день».
© М. Митчелл. «Унесенные ветром».


Lily

– Пропади все пропадом!
Сириус раздраженно отбросил изрядно обслюнявленное перо подальше от себя и откинулся на спинку жёсткого стула.
– Я говорил, что ненавижу экзамены?
Я отодвинула от себя исписанный конспектами лист пергамента и потерла виски.
– Пару тысяч раз.
– Эванс, сейчас Рождество! А до наших любимых жаб еще полгода. Это несправедливо – портить нам предрождественское настроение.
– Ты потом скажешь им спасибо, – чуть улыбнулась я. Подобный диалог повторялся буквально каждый день, что становилось традицией.
– О да. Когда я стану мракоборцем, сомневаюсь, что мне потребуется перечислить какому-нибудь Пожирателю тринадцать способов использования красного камня.
– Один из способов поможет тебе в карьере. – Я зевнула. – Даже два.
– Не суть, Эванс!
Он выхватил из моих рук книгу по трансфигурации и отбросил ее подальше.
– Что ты делаешь?
– Возвращаю тебя из занудного царства, конечно.
Я возвела глаза к потолку.
– Отдай мне книгу, засранец.
– Нет. – Увидев мой разъяренный взгляд, он расплылся в улыбке. – Ладно, я не могу быть вредным с твоими сумасшедшими глазами. Просто ответь мне на один вопрос.
Я попыталась дотянуться до книги, буквально распластавшись по дряхлому библиотечному столу. Сириус засмеялся и отодвинул томик подальше.
– Ладно, я слушаю. – Мне пришлось вернуться на прежнее положение и воззриться на него. – Что?
– Сейчас без трех дней Рождество, Эванс.
– Круто, спасибо. Обязательно воспользуюсь твоими услугами, но позже, календарь на ножках. А сейчас отдай мне вон ту книгу, хорошо?
Он чмокнул меня в лоб, несмотря на то, что я попыталась вывернуться.
– Господи, я тебя обожаю. Но не суть. Когда ты начнешь?
– Начну что?
– Ты знаешь.
– Нет, не знаю.
Сириус издал душераздирающий вздох.
– Начнешь с ним разговаривать.
Я покраснела.
– Я с ним разговариваю.
– Да, но ты с ним не целуешься-милуешься, как обычно, – он изобразил губами поцелуй.
– Тебе не кажется, что у меня есть на то причины?
– Нет, не кажется.
– Просто ты парень.
– Почему в твоих устах это звучит, как оскорбление? Эванс, слушай, вы вроде как должны пойти с ним на Бал.
– Да.
– Но ты зовешь его «Поттер» и мерзко улыбаешься, когда он пытается лезть к тебе.
– Потому что он не извинился.
Он повторил свой вздох, сопровождая это трагически воздетыми к небу руками.
– За что мне это все? Послушай, за что ему извиняться? За то, что ты общаешься с губошлепом?
– Он не губошлеп.
– Самый настоящий губошлеп. Мерлиновы кальсоны, у него губы больше, чем моя задница.
– Сириус! – Против воли я засмеялась. – Почему тебя так волнуют его губы? Почему они всех вас так волнуют? Послушай, я хочу и буду с ним общаться.
– Но он губошлеп, – протянул он раздраженно.
– Нет, он хороший парень.
– Вот поэтому, – он зевнул, – Джеймс и наговорил всего тебе в тот день.
– Это уже его проблемы.
– Не будь стервой! Я люблю его, люблю тебя, люблю факт существования вашей пары, держу за вас кулачки, болею за вас с шарфом гриффиндорской сборной… Улавливаешь ход моих мыслей?
– Нет.
– Я же знаю, что улавливаешь.
– Я предпочитаю думать, что не улавливаю.
– Эванс…
– Блэк…
– Не передразнивай меня! И я был серьезен.
– Да, это заметно.
Он в очередной раз закатил глаза и легонько поцеловал меня в висок.
– И почему я раньше думал, что ты зануда? Черт, остальные придурки просто неспособны подшучивать надо мной, и вообще, острить. Ты крута, Эванс. Я просто должен на тебе жениться.
Я звонко расхохоталась, заработав злобный взгляд миссис Пинс.
– Извини, вакансий нет.
–У меня депрессия началась даже.
Я шутливо пихнула его.
Сириус в последнее время был подозрительно веселый. Не спорю, он всегда не отличался особой депрессивностью, или тяготением к унынию; да и с чувством юмора у него все в порядке обстояло, наверное, с самого рождения. Но в связи со сложившейся сейчас ситуацией… он придерживался странной политики. Не знаю. Его смех стал еще громче, звонче – но и наигранней тоже. Казалось, что никто этого не замечал, но черт. Я привыкла к нему приглядываться.
Он заражал своими беззаботными флюидами и Эшли. Их отношения значительно изменились с первого сентября – не знаю, что завязалось между ними летом, быть может, настоящая любовь, а не ее глупая привязанность к созданному ей же образу с лицом Сириуса Блэка. В этом году я ни разу не слышала ее несерьезных выпадов а-ля «ну сейчас я пойду, займусь с ним сексом, и все будет хорошо». Нет, она стала больше похожей на мотылька, который рвется на огонь – абсолютно ее не волновало (будто бы) происходящее. Но в плане их отношений Эшли повзрослела. Я была рада за них – просто причины не понимала. А в остальном она порхала и порхала, все смеялась над Войной, и казалось иногда, что она пытается таким образом замаскировать панику. Черт, я не знала. Я перестала понимать собственных друзей.
А свой ключик к Ремусу я потеряла окончательно. Он изменился. Складывалось такое впечатление, что летом он изменил всю свою жизнь. Ни следа не осталось от того уныния, что властвовало им в прошлом году; в глазах засиял волевой блеск, горько смешанный с непередаваемой болью. Кое о чем я догадывалась, но не верила, что мои предположения могли действительно вызывать в нем такую печаль. Какое-то время я и Джеймс пытались выяснить, не дело ли тут в Таинственной Девушке Лунатика (таинственной она оставалась потому, что Джеймс полностью отказывался обратиться к своим «источникам» с целью ее узнать, ведь это было нечестно). А потом просто забросили эти попытки. Нельзя же было подойти прямо при счастливой Мэри и спросить у него, не встречается ли он еще с кем-нибудь, и все ли у него гладко.
Мэри. Я не понимала, почему все мои друзья внезапно стали такими веселыми, просто не понимала. Она была инвалидом; непереносимая ноша на ее хрупких плечиках испугала бы любого. Я помнила ее еще в конце весны; никак нельзя было назвать Мэри счастливой или же лучащейся оптимизмом, как раньше. Мы все считали, что сейчас она притворяется; что каждый ее смешок – не больше чем игра. Кроме того, если даже я знала о его таинственных связях, что говорить о Мэри, которая знала его, как самого себя?
Не совру, если скажу, что Джеймс тоже стал другим. Беззаботным – да, он всегда был таким; но его беззаботность дошла до абсурда, до полнейшего безрассудства. Мне казалось, что теперь он был готов броситься в любой омут с головой, глотая холодную воду и заполняя ей легкие, чтобы было тяжелее. Но это объяснить я могла. Он был единственным, кого я понимала. В связи с войной он считал своим долгом стать эдаким героем, который ничего не боится, не опасается; мы все знали, что многие ребята с первого до седьмого курса равняются на него. Он был горд этим. Мы все были этим горды. Но они старались поступать так же, как и он – практически глупо. Бессмысленно. Сам того не подозревая, он подавал им дурной пример.
А еще я с ним не разговаривала.
Причина была в человеке, который с некоторых пор стал единственным спокойным местом для меня. Сальвадор. Ежедневно от него приходило по две-три записки обо всем, что он видел. Тогда я с легкостью могла представить себе, что он рядом; что его глубокий голос вновь открывает передо мной врата Дурмстранга, абсолютно другого мира для всех нас. Тогда, летом, он часто рассказывал мне о своей школе, обходя наложенные табу. Он обладал чудодейственной силой; когда Сальвадор начинал говорить, Вселенная вокруг останавливалась и слушала.
Джеймса вовсе не устраивало такое общение. Он считал, что Сальвадор втирался ко мне в доверие, потому что он такой «хитрожопый губошлеп», конец цитаты. Какое-то время я находила такие нападки милыми – проявление ревности и все такое прочее. Однако положение наших отношений усугублялось его постоянными всплесками ярости, бешенства, в которых Джеймс чаще всего просто злился и даже думал, что имеет право обижаться. Событие двухнедельной давности, когда он взорвался и накричал на меня, увидев пару писем, заставило меня отдалиться от него.
Я могла понять почти все, правда. Кроме твердолобых монологов на тему того, что я тайно встречаюсь со своим другом, ну и, думаю, тут можно догадаться, в чем дело. Он не доверял мне нисколечко, и это обижало меня. Ремус уже проел весь мозг мне, пытаясь втолковать, что нам нужно быть выше мелочных обид и мелочного недоверия, но лучше бы он до Джеймса достучался. А пока тот не собирался ни успокаиваться, ни извиняться передо мной за свои слова. Это добавляло серых красок во взаимоотношения всей нашей компании.
Насчет компании. Она тоже не осталась неизменной. К тесным парочкам Лили–Джеймс, Эшли–Сириус и Мэри–Ремус присоединилась на всю голову сдвинутая Кортни со своим братом, которые отныне предпочитали проводить в нашем обществе большее количество времени. Думаю, что мы бы все неплохо сдружились с Эммой, но по каким-то причинам она все еще со мной не разговаривала, что осложняло все.
Неотъемлемой частью многих жизней стали переписки между волшебниками этого времени. Удивительно, но я неожиданно начала общаться с семьей того рыжего мага, который работал в Министерстве и появился в ту памятную ночь. Как позже выяснилось, его звали Артур. Дурацкое имя, особенно в сочетании с фамилией – Уизли. Он был женат, и его супруга Молли, скучающая дома со своим ребенком, регулярно писала мне всякие теплые вещи. Это неизменно поднимало настроение.
Джеймс вовсю общался с хорошей знакомой его родителей, Батильдой Бэгшот, самим автором знаменитой «Истории магии». Ему это нравилось – он читал свои письма. Они разговаривали о тонких материях, о происходящем в мире, о будущем. Он даже пытался выглядеть философичным. Почти смешно.
Ремус – к злости всей нашей группы – неожиданно начал списываться с Андромедой Тонкс. Несомненно, вначале это имя ничего никому не сказало – ну, в первые пять минут, потому что потом пришел Сириус и пробурчал, что это его непутевая сестрица, сбежавшая с каким-то парнем. Но не суть. Тем не менее, она была отщепенцем, но все же Блэком. Несмотря на то, что Ремус обиженно отпирался, что один из его лучших друзей тоже Блэк, этот аргумент никто не воспринимал. Сириус уже смеялся, что стал Джонсом. Эшли в такие минуты безумно краснела.
Мэри – здесь уже к удивлению – вступила в переписку с лучшими целителями нашего времени. В ее глазах загорался блеск, когда она думала о том, что сможет стать одним из врачей лечебницы Святого Мунго. Для меня было сюрпризом, что это ее давняя мечта. Как хотите. Я всегда брезговала видом крови и мыслью о том, что я могу залечивать чьи-то гноящиеся раны.
И случился еще один кое-какой переворот. Мы стали собираться вместе.
Не в том контексте – чтобы послушать музыку, или погулять, или поболтать обо всем и ни о чем, – мы пытались организовать небольшой кружок защиты от темных сил. Выдвинула эту идею я, и все держалось в строгом секрете. После того, что я увидела летом... Я понимала, что против Пожирателей просто необходим какой-то отряд. И не медлительное Министерство, которое большей частью думало о себе, о нет. Отряд молодых самоотверженных людей.
И те, кто мечтал стать мракоборцами, присоединялись к нам. Вероятно, кому-то наша группка из пятнадцати-двадцати человек казалась довольно странной. Но странными мы были в последнюю очередь. И что самое главное – учителя были за нас.
Вскрылось все в один прекрасный вечер, когда мы по обыкновению просочились в старый класс трансфигурации и достали волшебные палочки. Внезапно – если я не ошибаюсь, Фрэнк Долгопупс, – швырнул оглушающим заклинанием в нагроможденный ряд парт, после чего они начали рушиться, как карточный домик, с оглушительным треском.
Практически мгновенно дверь распахнулась, пропуская неясное сияние из коридора, освещающее лицо профессор Макгонагалл.
И я первый раз увидела, как она улыбается широкой, доброй улыбкой – как потом с любовью подшучивал Сириус, «во все тридцать два желтоватых зуба».
– Вам действительно удобно среди всего этого хлама? – спросила она весело. – Пойдемте, я вам открою большой класс.
День спустя она даже простила Джеймсу несделанное домашнее задание, а еще спустя день наградила Мэри двадцатью баллами за то, что та захлопнула распахнувшееся окно класса незначительным заклинанием.
Мы подозревали, что она сказала и другим учителям, потому что профессор Стебль как-то отвела меня в сторонку и с сияющей улыбкой вручила огромную бутыль бадьяна, сопроводив это словами «уверена, что бадьян лишним для вас не будет». Мадам Оскуро, преподавательница Защиты, очень «тонко» намекнула Эшли, что в Запретной секции есть некая интересная книга с хорошими чароотталкивающими заклинаниями, вручила разрешение на эту книгу, а потом завершила свою речь игривым «но учти, я тебе ничего не говорила». Но что удивило всех, так это небольшой коричневый сверток, переданный одним первокурсником-гриффиндорцем, с почитанием уставившегося на Джеймса и пропищавшего, что сверток от директора. Развернув шуршащую бумагу, мы обнаружили там два толстых кулька с лимонными дольками и записочку следующего содержания:
«Они очень вкусные». В конце Дамблодор даже улыбающуюся рожицу пририсовал.
Где-то недели две мы считали, что это розыгрыш, пока он не спросил у меня, как мне эти несчастные дольки. Удовлетворившись моим дрожащим ответом «вкусные», он таинственно кивнул и отошел в сторону. В глубоких глазах директора плясали чертики.
Кто-нибудь понимает, что я хочу сказать? Наша небольшая организация перестала иметь образ группки школьников-параноиков. Нас воспринимали всерьез, и это грело душу. Даже взрослые относились к нашим ежедневным собраниям с гордостью, подкидывая то или иное заклинание. Это все дорогого стоило.
Из раздумий меня вырвал «нежный» толчок Сириуса в мое плечо.
– Эванс? Ушла в астрал?
– Скажи мне честно, – проворчала я в ответ, – чье это выражение?
– Мое, конечно. Джим просто крадет все мои идеи.
– Получай на них патент.
– Всенепременно.
Мерлин, с ним было бесконечно интересно препираться. По крайней мере, он умел радоваться жизни, умел отпускать шуточки, умел смеяться. По-прежнему. Это делало его в моих глазах неким старшим братом, готовым защищать меня голыми руками. Сейчас я уже не представляла, как раньше жила без саркастических замечаний Сириуса Блэка.
– Ты собираешься идти в Общую гостиную?
– Я в свою комнату.
– Я провожу. – Он насупился. Да, еще одна обязанность возникла у этой троицы – (Питера уже никто не брал в расчет, по каким-то причинам он становился все дальше от нас), – провожать меня до спальни. Будто бы по пути меня поджидала армия Пожирателей с палочками наперевес.
– Хорошо, – я потрепала его по плечу. – Пойдем быстрее.
– Сидела, сидела, тупо уставившись в стену, а теперь еще и погоняет, – брюзжал он, выхватывая из моих рук школьную сумку. – Эй, феминистка! Я мужчина или не мужчина?
Я возвела глаза к небу.
– Не закатывай мне глаза, ясно? – Сириус пытался говорить это серьезно, что не увенчалось особым успехом.
– Тебе я глаза не закатываю.
– Вах-вах-вах.
– Что это значит?
– А ты как думаешь?
– Не знаю, – я засмеялась. – Что значит «вах-вах-вах»?
– Нечто вроде бла-бла-бла.
– Откуда ты этого набрался?
– Не помню. Подцепил где-то. У Эшли.
– Эшли так не говорит.
– Вах-вах-вах.
– Хватит кудахтать!
Теперь смеялся он.
– Ладно, Эванс, спокойной ночи. Мягких, розовых единорогов, которые бы отплясывали джигу посреди зеленых лугов Австралии.
– О Мерлин. Не говори мне, что опять взял тех красных листочков у Фрэнка и выкурил их в туалете Миртл.
– Я же говорил, что больше не буду!
– Трижды.
– Дважды.
– Трижды. Спокойной ночи, Сириус.
Он громко захохотал, запрокинув голову, а потом чмокнул меня в щеку.
– Иногда ты мне напоминаешь шкодливого пса.
Он криво улыбнулся.
– В этом есть доля правда. Передать Джиму привет?
– Вот еще.
– Понятно.
– Разве в Австралии есть зеленые луга?
– Не суть, зануда.
Я покачала головой, называя пароль Мерлину. Широкая спина Сириуса уже скрылась в конце коридора.
По-моему, сейчас никто даже не ждал Рождества. Не верилось как-то, что послезавтра уже тот самый великий день, Бал, и все в таком духе.
Мне даже идти не с кем.
А еще послезавтра будет вроде как наша годовщина. Если можно считать все то, что происходило между нами в канун Рождества и зимние каникулы, искренней любовью и отношениями.
Гулкая горечь. Всего каких-то пять месяцев до окончания школы, до погружения в неспокойные воды реальной, взрослой и жгучей жизни. Пять месяцев до того, как откроются двери нашего дома и выпустят неспокойных птиц, которые так хотят летать и так легко подвергают себя опасности. Пять месяцев до того, как я, возможно, начну убивать людей на официальных правах. Пять месяцев до того момента, как изменится абсолютно все. Трудно поверить.
Я подошла к заснеженному окну, защищавшему меня от холода, царившего снаружи. На расчищенном подоконнике в небольшом горшке вилась к свету та самая лилия, которую сотворил Джеймс. Она не боялась холода – она вообще ничего не боялась. Я не знала, что она будет цвести все время, не роняя ни единого лепестка. Можно себе представить, сколько он ее делал.
Внезапно мой взгляд упал на сложенный в несколько раз листочек бумаги, которого явно не было до этого. Так послания заворачивала лишь мама, и я проворно развернула его.

Петунья выходит замуж за жутко напыщенного и похожего на свинью Вернона Дурсля. Учти: тебе я ничего такого не говорила, ведь твоя сестра думает, что я от него в восторге. Он сожрал все пирожки, которые я испекла! Ты представляешь, Лили? Все!

Очень хочу, чтобы ты приехала на ваших зимних каникулах. Я сойду с ума без тебя – организация свадьбы тяжелейшее дело, кроме того, твой папа очень сильно болеет. Я говорила тебе. Теперь ему еще хуже, он совсем состарился и стал намного худее. Врачи говорят, что проблема с легкими, но ничего не делают. Разрываюсь между дочерью и мужем. Ты нужна мне, солнышко. Хотя бы для того, чтобы защитить свадебный торт от алчных побуждений мистера Дурсля.

Пожалуйста, не смейся, как увидишь его. Мне было так неудобно, когда он поздоровался, пожал руку, и я со смехом поняла, что у него отсутствует шея! Как он живет без шеи? Как он дышит? Мне срочно нужен физиолог, иначе я с ума сойду от неведения. О, я надеюсь, Петунья не доберется до этого письмеца. Иначе мне разнос устроят.

Жду тебя,
с любовью, мама.

Совсем забыла! Как у тебя с Джеймсом? Передай ему, что я обязательно пришлю его любимые пирожки с вишней на Рождество. Те самые, которые смёл Вернон. И пусть приезжает на свадьбу. Сестра переживет, а я без его сарказма не выдержу церемонию.

Еще Петунья перекрасилась в блондинку. Это что-то с чем-то. Она выглядит отвратительно. Но Вернону нравятся блондинки, хотя он сам похож на кабана в соломенном парике. Я понимаю, что мамы не должны так говорить про своих зятей, но на фоне Джеймса он просто убог.

Слова «убог» даже мало.

Маме всегда удавалось развеселить меня, и ее комментарии по поводу вернонской шеи были довольно смешными. Позорно, но я ведь ни разу его не видела. После нашей ссоры летом она предпочла делать вид, что у нее нет сестры. Ее бесконечные детские свидания я просиживала в летнем домике вместе с Сальвадором, занимаясь своими делами. Когда приезжал Джеймс – гуляла с ним. Когда приезжал Сириус – позволяла ему увозить меня в центр Лондона. В конце концов, выработалось чисто принципиальное отношение.
Свадьба. У меня не было особого желания пускать сестринскую слезу на словах «да, я беру его в мужья», но я не могла бросить маму. Я понимала, каково ей – с Петуньей они были близки лишь наполовину, и теперь, когда та действовала по концепции «кто братается с моим врагом – мой враг», думаю, что маме было холодно в ее собственном доме.
Отец болеет… Хорошо, что она крепится. Я помню, как ужасно он себя чувствовал летом. Постоянный, непрекращающийся кашель с изредка выскакивающими кровяными сгустками, одышка, словно у невероятного толстяка, покалывание в груди. Сначала мы все думали, что простуда, потом – туберкулёз, а потом он внезапно прекратил болеть. Однако такие приступы случались все чаще и чаще… И вот теперь он похудел. Я не разбиралась в медицине, но Мэри однажды сказала мне, что это может быть тяжелая стадия рака легких. А потом дала задний ход.
Я не так уж его и любила, как бы аморально это не звучало. Но я не желала ему смерти! Бесконечное самокопание и анализ моих мыслей выматывал меня морально. С недавних пор я предпочитала думать обо всем субъективно, как будто это происходит со мной.
Я не хотела больше себя резать. Не знаю, может, причина была в этом. Вспоминая себя в то утро, я содрогалась. Думать о суициде было самым глупым поступком в моей жизни. Последующее кромсание собственной руки грязным пыльным камнем – еще глупее. Я вела себя, как незрелая девчонка, а с тех пор многое изменилось. Взять хотя бы чертову ссору с сестрой.
С наслаждением я заползла в кровать, касаясь щекой холодной стороны подушки. Наши воспоминания были оружием против нас самих. Воспоминание о прожитом счастье – уже не счастье, воспоминание о пережитой боли – еще более сильная боль. Иногда собственные мысли терзали меня, вспарывая изнутри кожу и пытаясь вырваться наружу, затопить весь мир вокруг меня. А я не могла такого допускать.
Может, поэтому многие из нас изменили свое отношение к жизни, став неисправимыми оптимистами. Особая тактика, помогающая не свихнуться.
После сегодняшнего денька, проведенного в библиотеке, болела голова. Каким бы легким не был Сириус, все равно объем домашних заданий напрягал. Завтра я не собиралась корпеть над свитками. Я мечтала о заслуженном отдыхе. Быть может, подговорить Ремуса поджаривать маршмаллоу, поговорить с Мэри о происходящем, посплетничать с Эшли, пойти навстречу Джеймсу, бросить несколько снежков в Сириуса, попросить Фрэнка научить меня танцевать рок-н-ролл... Все завтра. Завтра будет лучший день. Ведь он предрождественский.

Завтра

– Мне полагается разбудить тебя поцелуем, вредная девчонка? Тебе же нравится эта сказка про Спящую девицу? Там принц нагибается над своей принцессой, которую видит впервые в жизни, и засасывает ее. Романтика…
– Уйди, – проворчала я, пытаясь заползти под одеяло. – Просто уйди отсюда, Поттер.
– Я так долго сочинял эту речь, а ты взяла и оборвала ее. Время одиннадцать часов, соня.
Я накрыла голову подушкой.
– Что ты делаешь тут?
– Ты сама сказала мне свой пароль.
– Уйди. – Я неожиданно рассмеялась, пытаясь оттолкнуть его от себя. – Поттер, уйди от меня.
Он захохотал, щекоча меня. Мои тщетные попытки вырваться прервались крепким объятием Джеймса.
– Поттер…
Он поцеловал меня куда-то в висок и улыбнулся.
– Пока ты не перестанешь обижаться, никуда я не уйду.
– Отвали! – я попробовала оттолкнуть его, все еще хихикая. Одной рукой у меня даже получилось сорвать очки с ненавистного носа.
Ну да, ненавистный – очень большое преувеличение.
– Отдай мои очки, – миролюбиво обратился он ко мне. – И извини. Я идиот.
– Ты идиот, – ответствовала я уже более ворчливо. Все-таки Сириус промыл ему мозги!
– Я соскучился.
– Мистер Поттер, – возмутилась я, наконец выворачиваясь из цепких объятий, – никакого секса сегодня!
Он закатил глаза.
– Ты извращаешь каждое мое слово, Лили. Я вообще не на то намекал. Просто хочу провести день вместе. Можно?
– Нельзя, – отрезала я, вылезая из кровати.
– Брось, я знаю, ты не злишься и порядком умилена.
Я покраснела.
– Что, правда? Я владею телекинезом? – Он вскочил вслед за мной. – Как у тебя дела, солнышко?
Ну вот. Неизменно. Я всегда таяла, когда он называл меня «солнышко». Только мама и Джеймс Поттер имели право использовать это прозвище. Больше никто. Просто потому, что никто не произносит слово «солнышко» лучше мамы или Джеймса.
– Ты все выведал у Сириуса, – я вытащила из шкафа видавший виды зимний костюм и потащила его в ванную. – Я тоже владею телекинезом.
– Хочу послушать твой голос. И вообще, почему ты заперлась в ванной?
Я стащила ночную рубашку.
– Потому что ты наказан, и при тебе я переодеваться не буду.
– Я расстроен.
Просто удивительно, как он может быть таким легким после нашей ссоры и вести себя так, будто ничего не происходит. Хотя на самом деле много чего происходит.
– Ты скоро?
Я вышла из ванной и затолкала одежду в шкаф.
– Да. Скоро. – Мой взгляд внезапно упал на белоснежный лист бумаги на подоконнике, который явно был принесен совами ночью. Что наводило на мысль…
Что это прислал Сами-Знаете-Кто.
То есть Сальвадор.
Что определенно не было нужно в сложившейся ситуации.
Я быстро взяла листок и пробежалась по буквам, выведенным каллиграфическим почерком:

У нас новый профессор, появился прямо под канун Рождества, будто подарок. Ага, подарок – сын нынешнего Каркарова, Игорь Каркаров. Он тебе не шуточки. Он самый настоящий сумасшедший. И по-моему, он болгарин. Ну знаешь, его отца зовут Уильям. А этого – Игорь. Полная чушь. Я всегда боялся болгар. Теперь я не могу заснуть, и в кои-то веки мои слова – не сарказм. У тебя как дела, Лили? Приедешь на каникулы? Меня мама звала уже на свадьбу твоей сестрицы, надеюсь, ты слышала об этом. Скучаю,

Сама знаешь, кто.

Ох, это правда мило.
Меня умиляло то, каким образом он подписывался.
– Что там? – ревниво спросил Джеймс, и я, решив, что ложь во спасение – не ложь, небрежно ответила:
– Ничего, пустяки. Мама пишет о свадьбе.
– Свадьбе? – он нахмурился. – Петунья и эта жирная свинья?
– Вот почему ты нравишься моей маме. Вы мыслите одинаково. Но вообще да.
– Ты поедешь? – он приобнял меня и заглянул в глаза. – В смысле, это же тяжело для тебя и все такое.
– Поеду. Это будет странно, Джеймс – если собственной сестры Петуньи не будет на свадьбе, особенно в тяжелые для нашей семьи времена. Папа же болеет, а я не хочу, чтобы нам перемывали косточки. И знаешь, ты тоже приглашен. Мама говорит, что не выдержит без тебя.
Он покачал головой.
– Я не верю, что твоя сестра обрадуется мне. Я волшебник. И из-за моего отсутствия не будет пересудов. Просто это поставит вас всех в неловкое положение, если она закатит грандиозный скандал и выгонит меня, а все так и будет, как в тот раз в вашем доме.
– Да, это здравомысляще. – Я медленно взяла его за руку. – Мы еще подумаем.
– Полагаю, это, – он поднял наши ладони, сцепленные в замок, – означает примирение? Ты пойдешь со мной на Бал?
– Не особо распускай слюни, Поттер.
Он возвел глаза к небу.
– Знаешь, что у нас по плану?
– Что?
– Уделать Сириуса в игре в снежную крепость.
– Мы совершеннолетние.
– И что? Не можем поиграть в снежки?
– Мне нравится ход твоих мыслей. – Я засмеялась, и он тоже засмеялся.
– Ты такая милая, когда не ворчишь!
Двумя часами позже я хохотала, как сумасшедшая, в сто тридцать девятый раз заваленная в громадный сугроб Сириусом. Нам пришлось разбиться на команды, распределить роли, избрать капитана, солдат и все такое. Даже выстроить оборону. В моем отряде капитаном был, конечно же, Джеймс, командующий мной, Кортни и Ремусом. Под началом Сириуса действовала Эшли, Курт и Питер.
И это было больше, чем весело. По-моему, половина преподавательского состава просто-напросто умилялась нам, потому что каждый из нашей компании строил из себя великого полководца и великого воина, ползая в снегу на манер разведчиков и бросая снежки с самым воинственным видом. В конце концов, наша команда разгромила всю крепостную стену противника – дело шло к победе.
– ЭВАНС УБИТА! – орал Сириус. – ЭВАНС УБИТА, Я КЛЯНУСЬ ВАМ! Я УБИЛ ЕЕ! Я УБИЛ ЭВАНС! ДЖЕЙМС, Я УБИЛ ЭВАНС! ТЫ ПОЛНЫЙ ЛОХ, ПРИДУРОК!
Или что-то в этом роде. Толком я не слышала, потому что смеялась, как сумасшедшая.
– НИЧЕГО ТЫ ЕЕ НЕ УБИЛ! ОНА ЖИВА! ЖИВА, МАТЬ ТВОЮ!
– Ты что, только что сказал «мать твою», Ремус? – простонала я, сопровождая свою фразу диким взрывом хохота.
Ремус, задыхаясь, рядом со мной на спину, тоже смеясь.
– Но он тебя не убил!
– УБИЛ! – орал Сириус. – УБИЛ! ВЫ ГРЕБАНЫЕ ЛОХИ, ЯСНО ВАМ? ВСЕМ ПОНЯТНО? ВЫ В МЕНЬШИСТВЕ, СУКИНЫ ДЕТИ!
Кортни залепила ему в лицо снежком.
– Блэк, прекрати ругаться! Лили жива, не жульничай!
– Жулик! – Джеймс дразнился. – Ты всегда мухлюешь!
Сириус, отплёвывая снег, возмущенно уставился на него.
– Чья бы коровка мычала, придурок!
– Это так романтично, – Эшли отвесила ему подзатыльник. – Я даже ревновать начинаю.
Неожиданно Курт со всей силы впечатал свою сестру в многострадальный сугроб с диким хохотом и мгновенно получил «пять» от Сириуса.
– Так их, сукиных детей!
Я, не прекращая хихикать, встала, отряхивая налипшие комья снега.
– Сам ты сукин сын!
– Лили Эванс настолько добра, что выносит оскорбления с хохотом, – отпустил тот шпильку. – Может, пойдем? – и мгновенно полетел в свою же крепость, сбитый с ног злобно смеющимся Ремусом. Я даже не знала, что он умеет издавать такие звуки.
– Это победа! – возликовал Джеймс, крепко стискивая полузадушенного Ремуса в объятиях. – Победа! Туша капитана команды настолько массивна, что он разрушает свои же укрепления!
– Я в идеальной форме, – простонал Сириус из горы снега, которая когда-то была невысоким замком с крутыми бойницами. – Ты же знаешь. Ты видел меня голым.
– О-о-о-о-о…
Все мы сделали это синхронно, и оба парня мгновенно залились краской.
– Вот почему ты не стремился мириться с Лили, Джеймс, – подколола его Эшли. – У тебя просто был партнер… ну, ты знаешь… на ночь.
– ПОШЛА ТЫ В ЗАДНИЦУ! – взревел Джеймс, бешено вращая зрачками в глазницах. – Я НЕ ГОМИК!
– То есть мою честь ты не защищаешь, – подал голос Сириус из кучи снега. – То есть то, что я как бы гомик, тебя не трогает.
– Ты моешься в воде с апельсином, – снисходительно заметил Джеймс. – Не мужское это дело…
– Хорошо пахнуть? – вставила Кортни, хихикая.
– Жалкий лицемер! Не ты ли причесываешься по часу?
– О чем это вы говорите? – с подозрением спросила я, еле сдерживая улыбку. – А?
– Ни о чем, – невинно ответил Джеймс, крепко обнимая меня. – Ни о чем.
– Может, пойдем на обед? – несчастно спросил Ремус. – Я хочу кушать.
– Еще заплачь, – Курт хлопнул его по плечу. – А вообще да, я в три погибели от голода сгибаюсь.