Часть первая.

Всё было предопределено, хотя они и не знали точной даты. Они и вправду не понимали, что скоро будут стоять перед его могилой, ведь он так молод, и впереди его ждало такое блестящее и великолепное будущее. Казалось, что имелся шанс на его возвращение из бездны безумия. Безумие – грубое слово... Возможно, одержимость, лучше. Они видели и одновременно не понимали, что он падает всё глубже и глубже в собственную темницу отчаяния, горя, сожаления и боли. Никто не смог вытянуть его обратно — никто из живых во всяком случае. Это она являлась источником всего, и с этим ничего нельзя было поделать. Её смерть стала платой, позволившей победить всю тьму мира и, возможно, таким образом её смерть оказалась благом. Во всяком случае это принесло благо. Но никто не осмелился сказать или даже подумать о подобном в его присутствии. Им даже не позволялось упоминать её имя, если они не хотели, чтобы весь дом обрушился на их головы. Его взгляд сверкал абсолютной яростью когда он слышал его из чьих-то уст. Это постоянное глубокое, подавляющее отчаяние в его глазах скрывалось под щитом враждебности ко всякому, кто осмелился сказать её имя рядом с ним.

Рон смотрел на надгробье Гарри со смесью облегчения и потери. Возможно, теперь Гарри перестанет мучиться. Может теперь у него будет время вздохнуть, расслабиться, просто быть. Он провёл первые десять лет в семье где его третировали как раба, где он никогда не ощущал любви. Его били, физически и морально, он видел лишь пыльные внутренности тесного чулана под лестницей. Поэтому открытие, что он волшебник, причем самый известный из современных, казалось сродни попаданию в волшебную сказку. И Рон радовался счастью быть его другом. Сначала потому, что он знаменитость вместе со своим шрамом-молнией, а потом просто потому, что он — Гарри. Гарри, наслаждавшийся квиддичем, не считавший его самым тупым парнем в округе и получавший наслаждение от его компании тоже. Конечно, они оба ревновали друг друга: Рон жаждал славы, а Гарри завидовал тому, что у Рона есть своя семья, но всё равно они оставались лучшими друзьями до самого конца.

Сказка-мечта обернулась кошмаром, от которого он так и не смог очнуться. Иногда Рон удивлялся – неужели это и есть настоящая цена за жизнь в славе и известности. Он никогда не смог бы стать нормальным, он слишком известен чтобы вести нормальную жизнь. Наибольшей его нормальностью были болтовня с Роном и игра в квиддич вдобавок к постоянной грызне Гермионы насчёт выполнения домашней работы. Всё остальное принадлежало Этому-Гарри-Потеру, и всё это быстро истощало и выматывало его. Это могли быть безумные обвинения и покушения на его жизнь, в или ином виде, но Гарри больше действительно не хотел быть Этим-Самым-Гарри-Поттером. Иногда Рон этого не понимал, ведь сам он жаждал и стремился выделиться, хотя бы на фоне братьев, но моментами это становилось очевидным.

Если попросить описать последнюю битву одним словом, то это слово было бы ужас. Рон никогда не ощущал себя настолько на 'ты' со словами, чтобы выразить все свои кошмары, порождённые ею. Если бы она выжила, то вероятно смогла бы сказать что-то мудрое и проникновенное, что заставило бы людей задуматься. Что-то абсолютно гермионистое, блестящее и исключительное по воздействию. Потому что она была самой выдающейся ведьмой поколения. Чёрт, да наверное ярчайшей со времён Ровены Равенкло. Может мнение Рона предвзято и слегка приукрашено, но он часто получал её мысли и умозаключения из первых рук с полной уверенностью в их исключительности.

Ещё недавно их было трое. Настоящая золотая троица. Герои и героиня Хогвартса и всего волшебного мира. Их имена теперь известны во всём мире, лица всеми узнаваемы, сочинённые про них истории и легенды зажили своей, независимой жизнью. И это нравилось бы Рону. Но стоя здесь, глядя на пару надгробий, он не ощущал никакой гордости. Спасение волшебного мира взяло дань в две трети золотого трио. Разные времена, разные убийцы, разные обстоятельства, но двое мертвы, и ничто уже сможет это отменить. И может быть это сделает легенды ещё более потрясающими. Трагическая история любви вдобавок к приключениям, мужеству и отваге. Рон не хотел и не мог слушать эти разговоры. Никто посторонний не знал, что случилось на самом деле. Они не знали Гарри и Гермиону так, как он, как его семья и друзья. Они стали плодом воображения для украшения волшебной ёлки парадной истории. Гарри Поттер и Гермиона Грейнджер. Ярчайшая ведьма и самый сильный волшебник, безумно влюблённые, погибли и спасли нас всех. Это правда, конечно, но там было больше, гораздо больше...

Рон навсегда запомнил момент своего осознания, что они теперь вместе. И запомнил свою мысль, что он опять проиграл Гарри. Что Гермиона просто ещё одна вещь которую Гарри заполучил, а он не смог. Ему потребовалось некоторое время понять, что Гермиона и он просто не смогли бы слиться в одно целое. Их ждали дни, наполненные пустыми угрозами и борьбой, гневом и заблуждениями. Они разбивали бы лбы друг о друга по мизерным поводам, не говоря уже о серьёзных вещах, и не было у них ничего, кроме конфликтов, которые ошибочно считались многими романтическими противоречиями, мол милые бранятся – только тешатся. И невозможно оказалось не замечать как Гарри и Гермиона подходят друг другу как две половинки, которые всегда находились лишь в паре шагов от неизбежного объединения в конце истории, жаждавшей написания себя или хотя бы намёка, что кто-то наконец взялся за перо. Рон видел это давно, просто предпочитал не признавать. То, как они разговаривали без слов или ссорились по действительно важным причинам, или как они боялись друг за друга сильнее чем за весь остальной мир. Это существовало всегда, пока не стало наконец всем заметным и очевидным.

Если остальные на площади Гримо называли случившееся с Гарри и Гермионой удивительным или не ожидали этого, значит, они хорошо это скрывали. Он-то знал, что Гарри и Гермиона проводят ночи вместе. Гарри тогда занял комнату для себя одного после их возвращения на площадь Гримо, сказав, что ему нужно своё пространство. Они вернулись после нескольких месяцев охоты на крестражи и жизни в грязных номерах разного толка ночлежек, все в одной комнате для экономии денег и постоянной охраны друг друга. Спали в разные смены, чтобы хоть один всегда оставался начеку на случай появления упивающихся или самого Волдеморта. Несколько раз их почти поймали, но им всё-таки удавалось улизнуть. Незадолго до начала весны им удалось уничтожить их все. Случившееся стало настоящим потрясением основ – осознание, что осталось лишь пара шагов до последней битвы. Они выполнили задание, которое поставили перед собой давным давно, но в то же время только вчера они тайком вылезли из общей для Гарри и Рона спальни. И вроде бы сразу же после этого они возвращаются в Нору, где их встречают крики, слёзы и объятья. Потрясающе, на самом деле, после привыкания, что вокруг, кроме них троих, никого из своих.

Иногда, пока они были на охоте, Рон одновременно с любопытством и ревностью разглядывал их. Их близость очень сильно отличалась от таковой между ним и Гермионой. Ему казалось, что у них есть свой собственный способ общения с помощью глаз. Они всегда прикрывали друг другу спину на всякий случай или практически приклеивались друг к другу в неизвестных и опасных местах. Рон примечал мелочи, например, как он радостно принимал еду от неё и хмурился на шутки официантки или упоминание Рона о желании поесть. Трудно не замечать, что Гермиона — единственная, кто мог вывести его из приступов хандры или глубокой задумчивости.

В одну из его ночных смен он заметил, как естественно они спят вместе. Одеяло лежало ровно, и изгибы их тел совпадали друг с другом как-то одновременно интимно и невинно. Гарри часто держался за неё во сне, рука вокруг талии, ладонь прижата к её животу. Иногда, правда, он лежал на спине, скрестив руки на груди – в те ночи, когда он страдал от болезненных кошмаров. Но до того, как они полностью завладевали им, Гермиона как-то обёртывалась вокруг него, гладила ему волосы, шепча ‘шшш’ мягким, невнятным, усталым голосом. И он успокаивался, прижимал её покрепче и мирно засыпал. У Рона никогда не случалось подобных ночей с Гермионой и, естественно, никогда с Гарри. Каждый держался своей стороны кровати, и руки всегда оставались далеко друг от друга. Он часто размышлял о том, как бы она среагировала на его попытку обнять её как Гарри, и каждый раз его воображения рисовало себя на полу с жёсткой подушкой и горящей щекой.

Когда они вернулись на Гримо, он привык слышать, как Гермиона прокрадывается из их общей с Джинни комнаты в комнату Гарри. Первые несколько раз она тихонько стучала, а потом она просто заходила. Рон некоторое время успокаивал себя, что это просто отсутствие кого-то рядом не даёт ей уснуть и привычка быть рядом с Гарри. Но вскоре стало ясно, что они ходят друг к другу не только спать рядом с кем-то, хотя это, возможно, и явилось первичным побудительным мотивом.

Это случилось поздно ночью, когда Рон выполз из своей комнаты и попытался добраться до лестницы. Его мучила жажда, да и мамин шоколадный торт не лез из головы. Облизав губы, он потёр рука об руку в предвкушении, а вовсе не от озноба из-за прохлады в доме. Он почти спустился с первой ступени когда услышал первый звук.

Бормотание и громкие вздохи отчётливо выделялись в тишине дома. Потом воздух наполнился стонами удовольствия. Сбрасываемые простыни или одеяло заполнили шелестом и шорохами тишину. Хорошо ему знакомый тонкий женский смешок и глубокий добродушный смех. Ещё вздохи, стоны, и потом вскрик "Гарри!" и протяжное "Гермиона". Рон примёрз к месту с внезапно пересохшим ртом и окаменевшим телом. Он вдруг понял степень их близости, и внутри всё перевернулось. Ведь и вправду, это так не похоже на Гермиону — пробираться в комнату парня поздно ночью, каждую ночь. И Рон сначала глупо разозлился на них. Он ощутил, как кожа покраснела в тон его волосам или ещё темнее. Забыв про шоколадный торт и холодное молоко, он вернулся в свою комнату и угрюмо попытался заснуть, надеясь, что это всего лишь ночной кошмар.

На следующее утро он наполовину ожидал танца переплетенных рук между ними, но ничего подобного не случилось. Это было бы слишком ярко, слишком очевидно, слишком непохоже на Гарри и Гермиону. Вместо этого, пока он угрюмо ел свой завтрак, набив рот хлебом, он услышал её спокойный приближающийся голос и увидел, как они заходят, совершенно не касаясь друг друга. Гарри подошел за ней к раздаточному столу, и она налила им по чашке чая. Рон видел, как его ладонь устроилась у неё на пояснице и он прошептал ей что-то пока она наливала. Она развернулась к нему, улыбаясь, их носы почти дотронулись, но ничего не сказала. Её глаза блестели весельем и, к огорчению Рона, любовью. Он удивлялся, давно ли они занимаются этим или этой ночью у них первый раз. Может, он не замечал этих легчайших и совершенно интимных касаний уже давно?

После возвращения к столу они продолжили обмен взглядами и легкие и быстрые касания кистями и пальцами. Потом сели рядом и слегка вдали от остальных обитателей дома. Рон осмотрелся, чтобы понять – замечают ли остальные, но увидел лишь заговорщицки перешёптывающихся Фреда и Джорджа, видимо, не замечающих ничего необычного. Билл и Флер сидели на дальнем конце стола, ведя себя как и положено молодожёнам, на что Рон привычно округлил глаза. Его брат Чарли сидел в сторонке и читал почту, хмуря брови. Его мама и папа обсуждали что-то важное у плиты и совсем не выглядели счастливо. И Джинни ела свой завтрак, изредка бросая взгляды на Гарри и Гермиону, но помалкивала. Рон спросил себя, что она видела и слышала и заметила ли она, как Гермиона выбиралась ночью из комнаты, но счёл за лучшее не спрашивать.

Так это и продолжилось, когда каждый день являл ему признаки близости между ними, но все в доме, казалось, пребывали в неведении. Рон просыпался много раз, слыша их через коридор, но раз собравшись крикнуть им, чтобы наложили Silencio, тут же залился краской осознав, что придётся признать, что он знает о них и может их слышать. В одну очень сердитую ночь он решил — достаточно. Топая, он вышел, чтобы велеть им заткнуться. За ложь ему каждый день и игнорирование его, когда они отказались от трио и играли дуэтом по ночам. А он как всегда в стороне и никакой не герой. Герой получил девушку, а Рону приходится дёргаться и ворочаться в постели, ворча по поводу, что он теперь один и, кажется, его лучшие друзья не нуждаются в нём.

На полдороге по коридору, с перекошенным от злости лицом он вдруг остановился как вкопанный. Его мать стояла у лестницы, комкала в руках складки ночной рубашки и печально хмурилась. Она, казалось, застыла между желанием остановить происходящее и просто притвориться, что ничего не знает об этом. Когда она взглянула на него, то тяжко вздохнула и кивком пригласила его последовать вниз, и он, согласившись, медленно двинулся за ней. Но он не успел уйти настолько далеко, чтобы не услышать выкрика Гарри имени Гермионы. Звучало это с необычной открытостью, как будто он обнажал свою душу одним этим словом, и Рон ещё больше расстроился. Он зашел на кухню и рухнул в кресло, пока мама наливала им чай. Он неловко молчал и надеялся, что она не собирается говорить ему о том, что надо ждать женитьбы и что секс – это плохо и вредно. Ему такой разговор не нужен, ведь это не он в постели наверху с хорошенькой девушкой. К сожалению.

Мама тихо вздохнула, поставила дымящуюся чашку перед Роном и села со сжатым от беспокойства ртом:

— Как давно ты знаешь? — спросила она, глядя на него снизу вверх.

— Достаточно, — ответил Рон, пожимая плечами когда и ёжась на сидении. — Обнаружил недели две назад. Знал, что она ходит спать с ним, но не знал, что они... — он замолчал, покраснев. Она просто кивнула, сделав глоток:

— Твой отец считает, что нужно оставить их в покое. Они теперь взрослые по волшебным законам. Они... — она покачала головой и нахмурилась. — Они знают, что делают, и у них ещё много всего впереди, поэтому... — она опять тяжело вздохнула с таким видом, как будто она потеряла часть себя. — Наверное я никогда не смогу запомнить как вы выросли или как много вы видели и сделали. — Она закрыла глаза, прижав ладонь ко рту. Рон поёжился, не зная, что сказать и успокоить её:

— У тебя ещё есть Джинни, мам. Она всё ещё очень молода.

— Всего на год моложе тебя, Рон. И она не такая, как другие шестнадцатилетние. — Её лицо потемнело от грусти и осознания. — Волдеморт забрал невинность жизни у стольких... Ты уже не маленький мальчик, Рон. И Гарри тоже. Я хотела бы надеяться, что однажды всё вернётся к тому прекрасному дню, когда я отправляла тебя в Хогвартс, и опять всё будет так молодо, так ярко, так... непорочно... Но теперь это всё потеряно, дорогой. Вы никогда не будете теми людьми снова. Возможно, это хорошо. Наверное, мне надо привыкать к тому, какие вы сейчас, а не желать вашего возврата к тем, одиннадцатилетним, — она вздохнула и поникла плечами, потом всмотрелась ему в глаза и задала так долго избегаемый им самим вопрос: — Я просто хочу самого лучшего для тебя, Рональд. Как ты думаешь... они любят друг друга? — Она смотрела на него желая быть увериться, что у двух человек, которых она считала приёмными детьми, не просто буйство крови, что часто случается во времена смертельных опасностей с молодыми из-за слишком большой ответственности.

Рон выпрямился, готовый сказать, что нет, Гарри и Гермиона просто друзья, нашедшие утешение на некоторое время в объятьях друг у друга. Но не смог. Он всё ещё помнил, как они смотрели друг на друга этим утром. Как они всё время пытались коснуться, ощутить другого рядом ещё и кожей, хоть чуть-чуть, хоть слегка. Как они заканчивали мысли друг друга с пониманием, которого Рону никогда не достичь и не выучить. Каков был их путь друг к другу. И матери ответил не обычный, а вдруг неведомо как обретший толику мудрости Рон:

— Да, мам. Гарри и Гермиона любят друг друга. И очень сильно.

— Хорошо, — кивнула она и улыбнулась. Затем глотнула чая и потихоньку, на материнский манер, мягко похлопала его по руке с сожалеющей улыбкой. — Если мир и может принять что-то сверх нормы, то это любовь. Я не знаю двух людей, кто бы сделал больше для этого. Ты отличный друг, Рон. Замечательный сын и всё более заметная другим личность. Гарри получил девушку, но это не значит, что нет девушки для тебя. Может быть... Может быть эта твоя настойчивая убеждённость в твоём будущем вместе с Гермионой закрыла тебе глаза на другие варианты, да? — спросила она с видом, что знает что-то недоступное ему. И прежде чем он смог ответить, она встала. — Не вини их за молчание, Рон. Вся жизнь Гарри слишком публична и открыта всем. Почти все, кого он любил, ушли. И это он понимал слишком поздно. Пусть у него будет она, только для него. Настолько долго, насколько для него это возможно.

Она покинула кухню, оставив сына обдумывать её слова. Рон не хотел признаться себе, что она права и что он — эгоист. Он перестал отключать голос рассудка, который говорил ему почему Гарри и Гермиона стали отличной парой, что они созданы друг для друга. А он всё слушал и слушал как голос, подозрительно похожий на голос полоумной Луны Лавгуд, информировал его о всех причинах почему Гарри и Гермиона будут лучшей парой, чем она и Рон когда либо смогли бы. Рон уступил мечтательному голосу, который напомнил, как он мало заботился о книгах и учёбе. Что ему никогда не нравилась властная Гермиона и как он постоянно считал её всезнайкой-зазнайкой. И он признал факт, что Гермиона улыбалась гораздо чаще рядом с Гарри, и Гарри не выглядел таким опустошённым пока она рядом. Рон наконец пришёл к согласию с самим собой, что у его лучших друзей любовь и что они подходят друг другу.

Мать была права. Вернувшееся с охоты трио стали привлекать к обсуждению стоящих перед Орденом задач и проблем. К удивлению многих, но не Рона, очень быстро предложения и мнения сначала Гарри, а потом во всё большей мере Гермионы стали во многом определяющими при принятии множества решений. Львиную долю своего времени эта пара теперь работала в качестве генераторов собственных идей и своего рода диспетчеров усилий других людей, например близнецов. Не было двух других людей, кто работал бы упорней для общего дела чем они. Он, по крайней мере, не знал. Если бы он упомянул об этом Гермионе, она, без сомнения, выдала бы огромный список трудившихся на благо остальных. Она не привыкла к похвале и знала столько обо всём, что не могла принять идею, что она сама – герой. Обязательно напишут книгу о ней, где её обрисуют таком же виде, как и всех тех, о ком она читала. Герои и героини, те, кто мало думали о себе и много о других. Гарри конечно же думал о том, насколько лучше будет его жизнь без Волдеморта, что у него появится личная свобода, но он боролся и за всех остальных тоже. На самом деле, если бы он не желал спасти всех, он мог бы исчезнуть уже давно. Бросил бы всё и смылся. Но громадная доброта и мужество не позволили ему оставить их страдать. И у Гермионы тоже сердце кровью обливалось при мысли, что можно бросить надеющихся на тебя людей. У Гарри — храбрость, у Гермионы – разум, и вместе они спасут мир. Только справедливо, что при этом они нашли свой личный кусочек счастья.

Во множестве ситуаций и моментов Рон по-настоящему беспокоился, что Гарри сломается, сдастся. Он потерял уже слишком многих, он жертвовал собой изо дня в день для дела. Увы, но у него отсутствовал реальный выбор из-за сделанного ещё до его рождения пророчества. Его вера или ощущения, что он может и хочет, не имели значения. Он должен. Он или никто. Он сделает это или все умрут. И этот крест взвален на плечи ещё мальчишки. Слишком много для любых плеч. Но Гарри принял ношу, хотя она его пугала и придавливала вниз каждый день, но он не уступал и не сдавался. Гермиона поддерживала его, придавала ему спокойствия и прочности, и на деле приняла на свои плечи бремя доброй половины его ноши. И внезапно пропало ощущение ничтожности, пустоты и неумолимости. Стал виден свет в конце тоннеля, стало возможным мечтать.

Гарри заслужил любовь, ведь он всегда нуждался в любви других. Он искал её у разных людей – учителей, подруг или друзей. И хоть нашёл семью среди Уизли и наставников в Дамблдоре и Люпине, он до недавнего времени всё ещё не обрёл той желанной всеобъемлющей любви, которая освещала жизнь его родителей и о которой он мечтал для себя. Рон не знал когда Гарри обнаружил в Гермионе девушку, которую он всегда искал. Что она умна, она красива красотой горения жизни в ней, и что она не задумываясь отдаст жизнь за него. Теперь очевидно — Гарри в конце концов разглядел и понял, что он нашел то, что всегда искал, что подтверждалось и тем, как он теперь смотрел на неё. Рон нахмурился и задохнулся, когда поймал жаждущий постоянного подтверждения её любви взгляд своего лучшего друга на совсем ещё недавно всего лишь книжного червя из их трио, но потом разглядел, что стоит за этим взглядом. Гермиона была будущим Гарри, источником его борьбы, жизни, желания просто существовать каждый день.

Со временем Рон даже стал ощущать благодарность Гермионе за то, что она рядом с Гарри, потому что он сам ощущал себя не слишком хорошо во всех этих эмоциональных вещах. Он находился рядом с Гарри ради Гарри, он всегда будет, но все эти чувства, эмоции и заботливые разговоры — ерунда с точки зрения Рона. Он веселил и развлекал, удерживая их от постоянно серьёзного поведения. Он ощущал, что вполне доволен своей ролью внутри трио. Ведь куда б они делись без его поддержки их улыбок, или смеха, или напоминания, что им каждый раз, что они могут позволить себе быть не совсем взрослыми? Они бы заблудились, усталые и подавленные в библиотеке, в окружении книг, рвя на себе волосы от разочарования. У него была своя цель. Может она не такая уж большая, как у Гермионы, не такой глубинная или ценная, чтобы попасть в легенду, но Гарри нуждался и в нём тоже.

Но с другой стороны ему всё чаще и болезненней вспоминался разговор с Гермионой, один из тех редких действительно серьёзных разговоров один на один, когда она приоткрывала свою маску зубрилы-командирши и пыталась обсудить с ним действительно важные вещи. Тогда, после очередной нотации о пользе учёбы она вдруг потухла и заговорила другим своим голосом, который он слышал считанные разы за всё время их совместной учёбы. Спокойно и слегка отстранённо, но с непоколебимой внутренней убеждённостью она начала:

— Рональд, если ты действительно желаешь в дальнейшей жизни иметь со мной что-то общее, то приложи усилия, чтобы стать человеком. Извини, но пока в тебе гораздо больше от зверя. Часто смешного, любящего развлекаться и играть, но всё-таки животного. Зверёнышу в тебе доступны лишь простейшие желания: поесть и поспать всласть, отдохнуть и поиграть, покрасоваться перед другими самому и похвастать своей самкой, чтобы другие звери позавидовали. Вот, собственно, и все его цели и интересы в жизни. Да, ты мне друг, твоя оптимистическая любовь к жизни буквально заражает. Но с тобой мы только развлекаемся и расслабляемся – квиддич, болтовня и ничегонеделание – и всё! С тобой практически невозможно никакое совместное действие, от любого труда и напряжения ты бежишь, как чёрт от ладана. — Голос её постепенно набирал силу – чувствовалось, что она обдумывала эти мысли давно. — Я верю, что люди приходят в этот мир, чтобы сделать его лучше. А для этого надо работать, и над собой в том числе. Чтобы дети, внуки, да просто другие люди брали с тебя пример, чтобы эта эстафета жизни не прерывалась. Я очень радуюсь, когда встречаю людей, прошедших по дороге к добру, справедливости дальше меня, и очень счастлива учиться у них и делать вместе с ними этот мир лучше и чище от всякой гадости. Тебя же, пока ты зверь, не касаются многие трудности и разочарования людей, но ты и даже не представляешь, сколь многое непонятного и недоступного тебе теряется, в том числе радости и счастья – от правильно законченной большой и тяжёлой работы, от узнавания нового и собственных открытий мира и его тайн, от мук творчества и их реализации – ведь зверям недоступно сознательное раскрытие своего таланта, своей искры божьей, того, что делает человека равны творцу. Многие людей перестают восприниматься как соперники, а становятся соратниками и друзьями, семьёй, по крайней мере по духу – точно. Я вижу, как моя вера в хорошее в людях действительно проявляет это в них – они становятся лучше, чище и добрее. Просыпайся, Рон. Становись человеком.

Он, конечно, сразу обиделся, что-то малоприятное ей наговорил, а она восприняла его слова как-то неожиданно для него спокойно. Это видимое отсутствие реакции тогда ещё более взбеленило Рона, и он ушёл, хлопнув дверью. После этого Гермиона только изредка, взглядом, напоминала Рону о том разговоре и не пыталась более его возобновить. А Рон постепенно забыл, точнее почти забыл вплоть до момента открытия, что Гарри с Гермионой теперь вместе и, как быстро стало ясно всем, вместе навсегда.

Когда Гарри и Гермиона наконец объявили о своих взаимоотношениях, Рон подозревал, что все уже знали. Услышали ли они их еженощные интимные упражнения или просто заметили мелкие моменты их близости? Неизвестно. Он отследил обмен понимающими ухмылками Фреда и Джорджа, хотя это могло быть и намеком на очередной розыгрыш. Он увидел, как улыбнулся сам себе читающий Ежедневный Пророк Ремус. Что и неудивительно, ведь Рон был уверен в его мыслях о том, что Гарри и Гермиона поладят друг с другом. Мама Рона даже не сморгнула, и его папа просто кивнул паре с добрым утром. Казалось, что только Джинни получила какое-то откровение, увидев их вместе, и ей всё стало ясно. Она не стала далее показывать своих чувств, а, пожав плечами, вернулась к еде, на что Рон немного удивился, ведь он ожидал большего от неё. Но может быть его сестра рассматривала такую возможность уже давно и, как и Рон, просто решила принять всё как есть.

Гарри с Гермионой не обратили никакого внимания на отсутствие реакции на их взаимоотношения, они просто держались за руки, а потом сели за стол. Они тихо говорили себе, улыбались и посмеивались, полностью погруженные в свой маленький мир. И тут, на мгновение, его ревность подняла свою уродливую голову, но прикосновение руки мамы к его плечу напомнило ему о наличии в мире другой девушки для него, той, что не слишком увлечена зеленоглазыми героями. Поэтому он ел свой завтрак и привыкал к новой реальности, и тому, что он мало что мог предпринять.

В следующую пару месяцев Рона ещё глубже допустили в их святая святых. Они открыли ему, что сошлись уже давно, ещё во время охоты. Рон расстроился и обиделся, что они скрывали это, но понял. Потому, что он — Рон Уизли — знал их более шести лет. К тому времени он уже понял, что они значили друг для друга и что они принадлежали друг другу гораздо дольше самых смелых предположений. Далеко в прошлом, ещё когда они смеялись над статьями, называвшими их любовниками, они уже тогда были вместе, просто не осознавали этого. А теперь пришлось привыкнуть, как Гарри играет её волосами, или как Гермионе всегда необходимо коснуться его – держать за руку, за ткань рубашки или цепляться пальцем за ременную петлю на его брюках. Просто она ощущала необходимость и потребность быть рядом с ним либо знать, что он где-то поблизости. Рон уже почти не замечал, как часто они целуются или как Гарри оттаскивает Гермиону от её занятий для того, чтобы побыть с ней наедине хоть несколько мгновений. Стала так привычна их нежность друг к другу, их потрясающая сосредоточенность друг на друге и непоколебимая окончательность их союза.

Рон долго никогда особенно не был силён в умении выразить свои ощущения и понимание окружающего его мира словами, понятными всем. Это всегда осталось прерогативой Гермионы, да и Гарри не раз проявлял это умение, особенно в сочетании с его неповторимой харизмой, заставлявшей признавать его лидерство и идти за ним даже много более взрослых и умудрённых опытом людей. Но в конце концов Рон смог оформить, то что он ощущал в отношении Гарри и Гермионы. Помогли, как ни странно, рассказы Гермионы о жизни магглов, об открытиях их науки и тех курьёзах, которые привели к этим открытиям. Резонанс. Вот то понятие, которое наиболее применимо в отношении силы их чувств.

Её отчаянно храброе сердечко начало биться в унисон с сердцем Гарри ещё с самого первого года их дружбы. Она постоянно стремилась узнать его, как просто человека со всеми его как достоинствами, так и "психами и тараканами". Привязанность становилась всё более взаимной. Постепенно в его душе всё больше места стали занимать вызываемые ею чувства. Его магия, сила и воля возрастали с каждым их совместным и синхронным действием. Появилась та постоянная причина, тот источник для действий и подвигов, который и напитал силой того, кто смог стать победителем Тёмного Лорда.

Как ни странно, но и для других они тоже стали единой личностью — Гарри-и-Гермионой, как будто некая сила объединила их так, что стало невозможно вернуться к прежнему состоянию. И Рон привык тоже, даже стал иногда думать о них как об одной личности. Стало понятно, что он не потерял двух друзей и даже приобрёл ещё одного. Он по-прежнему играл в шахматы с Гарри, да и в квиддич тоже, если взрослые обеспечивали безопасность. Он по-прежнему цапался с Гермионой и увиливал от чтения и копания в книгах, как только мог. Но они оставались вместе, а не развалились, как он предполагал. Они всё ещё составляли трио, ведь, невзирая на единство их пары в новой личности, они всё ещё оставались двумя разными людьми. Они могли слишком уж волноваться, если другой уходил надолго и не возвращался абсолютно вовремя, могли постоянно говорить о другом, если того не оказывалось рядом, но каждый жил и своей отдельной жизнью тоже.

Гарри нравилось проводить время с близнецами, планировать шутки и болтать об их бизнесе. Он всё ещё любил обсуждать квиддич и выпить сливочного пива с друзьями. Он поддержал близнецов, когда они предложили попробовать огневиски, сам напился в дымину и даже улыбался всё время, пока натолкнувшаяся на них Гермиона читала лекцию, а потом признавался ей в любви, говоря, что в гневе она прекрасна. А Гермиона по-прежнему наслаждалась чтением, всегда выкраивая время просто почитать для удовольствия, на свой извращенно-книжный манер, историю мира волшебников или о магии вообще. Она выкраивала время просто поболтать с Джинни о парнях или косметике, или ещё о чём-то своём, девичьем. Так что Рон не завяз в общении только к новой личностью — Гарри-и-Гермионой. Иногда он имел дело только с Гарри, иногда с Гермионой, и ему нравилось это. Они не были абсолютно идеальной парой. Случались и ссоры. Они кричали и вопили друг на друга, а затем часами дулись друг на друга, а один раз размолвка затянулась на пару дней. Но они всегда возвращались друг к другу, взаимно винились и прощали. Рон осознал, что это ещё одно доказательство плохой совместимости его и Гермионы. Когда она бранились с ним, то после ссоры с его стороны почти никогда не звучало искренних извинений, а если и случались, то напоказ, для Гарри. Просто прекращалась междуусобица, и всё шло далее своим чередом. Гарри и Гермиона же по-настоящему обдумывали проблему и желали её решить, и поэтому могли понять друг друга. И они возвращались друг к другу, возвращались к прикосновениям и поддержке, опять в его постель, наконец отбросив фальшь проживания Гермионы в одной комнате с Джинни. Назад к поцелуям в каждом закутке дома, к совместному чтению, объятьям в кресле и тихим шепоткам, чтобы не тревожить окружающих.

Внезапный, как всегда, визит Луны внёс разнообразие, и Рон нашел с кем ещё провести время. Без отвлечения внимания на Гермиону он нашёл Луну весьма обворожительной, на свой сумасшедший и странно мудрый манер. Она оказалась неплоха и в шахматах, что также поддержало интерес. Он навсегда запомнит её слова после того, как она узнала, что Гарри и Гермиона теперь пара. Она тихо вздохнула и, мечтательно улыбаясь, сказала:

— Звёзды никогда не лгут, — потом она кивнула ему и двинула свою фигуру. – Шах и мат, Рональд. Теперь как насчёт сливочного пива – наполнить твой слегка истощённый источник гордости?

Он согласился всё ещё глядя на доску, пытаясь вспомнить, что же она сделала и как ей удалось выиграть. Она вытащила его до того, как он полностью завис, и затем он поймал понимающий взгляд матери, когда они выставили пиво на кухонный стол.

Они не сразу поняли, что приблизился конец учебного года в Хогвартсе. Или должен был приблизится, если бы школа не закрылась на год. Слишком многие родители опасались за безопасность своих детей, и МакГонагал просто отменила занятия до дальнейшего уведомления, что в действительности означало до момента победы Гарри над Волдемортом. Каждый ощущал приближение этого, война вставала на грань финального взрыва, и Рон ощущал вместе с остальными обитателями площади Гримо настоящий зуд от неминуемого водоворота смертей.

Взрослые почти всегда заполняли кухню, обсуждая стратегию или отдельные стычки. Ежедневный Пророк зачитывали до дыр в поисках новой информации, все в напряжении ожидали и всегда настороже. Многое взрослые скрывали, желая пощадить чувства Гарри, Гермионы, его и Джинни, но он не мог не думать, что они и сами боятся многое озвучить и тем самым дать ему место в реальности. Они до сих пор вздрагивали при звуке имени Волдеморта, и признать, что Гарри придётся ещё один, последний раз встретиться с ним, ощущалось ими как кошмар неизбежной смерти. Но как бы они ни пытались скрыть, сделать вид, что это не нужно, решительное противостояние приближалось. Они, естественно, не знали – когда, не существовало высеченной где-то на камне даты. Они просто ожидали чьей-то вести, что Волдеморт ждёт, или чего-то подобного кличу "Время сразиться!" И они, конечно, не собирались идти туда вслепую. Гермиона выискивала защитные заклинание и учила им его и Джинни, как только урывала время. Рон был уверен, что иногда ночью, когда они не лежат обнявшись, Гарри и Гармиона дуэлируют или как-то ещё готовят себя к бою. Он как-то не мог представить себе, что Гермиона не обучает Гарри всему, что знает, ведь времени оставалось всё меньше и меньше.

Взрослые, не признавая приближение, как однажды сказала Гермиона, горячей фазы войны, тем не менее участвовали в их подготовке каждый день. Рон стал ещё больше восторгаться Биллом когда брат тренировал его защите и движению в бою. Брат был большой, сильный и умный, так что Рон не мог не пожелать себе стать похожим на него. Но Билл мог быть и свирепым при необходимости, шрамы сделали его более чем раздражительным. Рон слушал каждое его слово, зависая на каждом с большим вниманием, чем уделял самым строгим из профессоров в Хогвартсе. Билл не унимался пока не ощущал, что Рон знает, что делает, а не идёт в бой в роли пушечного мяса. И Рон уходил с занятий всё более довольным собой и со посвежевшим ощущением гордости за брата.

Ремус тоже вернулся в свою профессорскую ипостась и учил их всему, что нужно знать по защите от тёмных искусств, и Рон почти поверил, что через пару месяцев он сам сможет стать профессором ЗОТИ. Он мог бы сдать экзамены, о которых до сих пор беспокоилась Гермиона, хоть они и не учились в школе в этом году, и впервые ощущал свою уверенность в их благополучном исходе. Тонкс иногда приходила на занятия, но, по мнению Рона, только для того, чтобы полюбоваться Ремусом в роли учителя. Иногда она задавала вопрос из чисто хулиганских побуждений, просто чтобы прервать его объяснение своей поднятой рукой. Метаморфомаг и оборотень выглядели не самой явной парой, но иногда Рон закатывал глаза на их флирт вместо рассказа о тёмном проклятии или опасном существе. Обычно они старались действовать профессионально, но однажды Рон застал их в объятьях в кабинете, которые он внезапно прервал своим появлением. Застигнутая врасплох Тонкс вскочила, стукнулась своей головой о голову Ремуса, опрокинулась на книжную полку и сорвала портьеру. Каждый раз, вспоминая эту сцену, он заходился истерическим смехом, хотя постарался забыть как выглядит целующийся Ремус.

Хмури не отказал себе в удовольствии, появившись из ниоткуда и испугав их до полусмерти громким криком "ПОСТОЯННАЯ БДИТЕЛЬНОСТЬ!" Рон ржал минут десять после того как Гарри почти вырубил старика, выбив ему его магический глаз. Хмури ничуть не обиделся, издал грубый, скрежещущий хохоток, счастливо оскалился, хлопнул Гарри по плечу и поковылял себе, предварительно вернув себе глаз на место почти незаметным движением палочки. Используя свой богатый опыт, он учил их как защищаться в наихудших ситуациях. Рону нравились его истории из аврорского прошлого, невзирая на большое количество крови и мрака. У Гермионы его истории вызывали тошноту, но она никогда не пыталась увильнуть под этим предлогом. Рон чувствовал, что она пыталась себя подготовить к тому, что она увидит или услышит в бою. Гарри же часто выглядел задумчиво, как будто пытаясь представить это всё. Может готовясь, а может уже казнясь за ещё не случившуюся, но неизбежную гибель людей.

Близнецы не оставались в стороне, постоянно улучшая свои задумки для использования в сражении. Гермиона с некоторой ревностью оценила блеск их ума, и Рон подумал, что семья Уизли стоит больше, чем кажется на поверхностный взгляд других. У его братьев ум не книжный, как у Гермионы, и они не могли добывать оттуда странные, но обычно полезные сведения, но они могли забабахать шалость как никто другой, они могли создавать гениальные вещи потому, что являлись блистательными изобретателями по призванию. Достойны уважения, смелы, настоящие герои, которые идут в бой с гордо поднятой головой и с юмором, спасающим от полного отчаяния.

Когда наконец пришло время сразиться, Рон уже не сомневался, что они победят. Он помнил, как Гарри уверенно сказал ему, что имеет силу, о которой не знает Волдеморт, и что Дамблдор уверял его, что это любовь. Видя Гермиону и Гарри вместе, Рон почти полностью поверил, что Волдеморту ничего не светит.

Эту уверенность в победе Гарри над Волдемортом невольно и практически бессознательно ощущали в последнее время перед решающей битвой все обитатели площади Гримо. Ощущение его магии пронизывало весь дом. Ведь что такое магия – это природный талант, умноженный на силу чувств, воли и воображения волшебника. А уверенность Гарри, приумноженная его любовью, давала ощущение неизбежности его победы — ведь Солнце восходит каждое утро, а значит Гарри победит с такой же предопределённостью.

Поэтому Рон вышел во двор Хогвартса с высоко поднятой головой, грудь распирало от гордости, а лицо являло образец мужественности. Он увидел Гермиону с другой стороны от Гарри, её рука цеплялась за краешек его рубашки, просто пытаясь удержать какую-то его часть около себя. А Гарри смотрел вперёд, весь его вид излучал решительность и готовность. Да, они готовились. Жёстко и непреклонно. К чарам, заклятьям, непростительным и всему, что они могли вообразить. Они учились как защищаться, когда заклятье направлено в тебя, пригибаться низко и шустро двигаться, как не терять голову от страха, игнорировать несущественное и сохранять ясность ума. Они ощущали себя готовыми как никогда ранее.

Все они пришли защитить мир добра. Волшебники и волшебницы с зажатыми в руках палочками и тонкой вуалью страха на лицах. Профессора и студенты, владельцы магазинов и авроры, друзья и знакомые стояли позади них. Рон видел множество знакомых лиц гриффиндорцев прежних выпусков. Кто-то очень скоро погибнет. Наверняка всё-таки многие. Но Рон верил, что когда всё будет позади, он всё ещё будет в трио. Он шёл с двумя лучшими друзьями, и пусть тьма впереди уже распахнула свою пасть в предвкушении поживы, но они всё равно будут вместе. И взглянув на свою семью, таких ослепительно рыжих и потрясающе смелых, он почти полностью был уверен, что не потеряет никого из них. Потому что они Уизли, а Уизли сильны, сообразительны и храбры. В конце концов все они гриффиндорцы, и верят правое дело свободы и равенства. Если суждено им погибнуть, то они храбро уйдут во тьму, захватив с собой свою долю и ещё чуток.

— За Седрика, — уверенно сказал Невилл рядом с ними.

— За Лонгботтомов, — заявила Джинни, подняв подбородок.

— За Сириуса, — добавила Гермиона, обозревая даль, откуда приближались упивающиеся смертью.

— За Дамблдора, — вставил Рон, успокаивая дыхание и расправив плечи.

— За моих родителей, — завершил Гарри, его палочка поднялась и лицо окаменело.

А Луна промолчала, вынула палочку из-за уха и ослепительно улыбнулась бросившему на неё взгляд Рону.

Когда-то они все были детьми. Сидели в классах и болтали о мелочах типа квиддича и школьных заданий. Ходили по коридорам на занятия, делали домашние задания, а потом отдыхали и отрывались. Наслаждались праздниками в Большом холле, где студенты и профессора обсуждали новый год и целый мир возможностей. Их ждало будущее. К которому не имели отношения никакие Тёмные Лорды, и которое выглядело ярким и открытым для всех. Они однажды могли стать кем угодно – зельеварами, работниками Министерства, укротителями драконов, взломщиками заклятий, да много кем. Но теперь они шли на войну. Семнадцати— и восемнадцатилетние, все вместе бежали убивать или умирать. Жить или сгинуть. Когда-то они были детьми, и вот перестали ими быть. Теперь они солдаты на поле боя. Поле боя, когда-то бывшее дворами школы, полной яркого будущего и ярких умов. Это всё было, и они могли только надеяться, что это будет завтра и что не будет этому конца.

И они бежали через это поле, навстречу смерти и разрушению. Пространство заполнилось яркими цветными лучами, приносящими смерть и потери, победу и погибель. Упивающиеся Смертью, упрятанные в свои чёрные хламиды и серебряные маски, бросились на них с палочками наготове, и зло распространялось от них. И голоса вздымались к небесам, проклиная и убивая, сражаясь за каждый за своё дело. Рона толкали, заколдовывали, отбрасывали и пытались причинить иной вред отовсюду. Но он прорывался, боролся и ни разу не подумал лечь и переждать, надеясь, что его не затопчут до смерти. Он мог видеть копну волос Гермионы, слышать её ясный голос, как она выкрикивала различные заклятия, спасая себя, других, чтобы мир продолжал своё вращение на знакомой им оси. Рон заметил Гарри, как тот проталкивался сквозь толпу и его знакомый глубокий голос сметал препятствия с пути, ведущего всё ближе и ближе к предназначенному ему сопернику.

В поредевшей вокруг него толпе Рон смог двигаться более свободно и уже не беспокоился о том, что не сможет себя защитить из-за зажатой кем-то руки. Стало понятно, почему освободилось место – земля покрылась телами павших. Людей, которых он знал, и теперь нужно сражаться и за них тоже. Он сошёлся в схватке с упивающимся довольно невысокого роста. А насмешливый голос противника заставил его тряхнуть головой и выплюнуть имя:

– Малфой!

— Как дела, Уизел? — ответил Драко, смеясь. — Это не твою мать сейчас сшибли заклятием?

Игнорируя непреодолимое желание оглянуться на всякий случай, вспомнив девиз Хмури "Постоянная бдительность!" он обнаружил, что слова звучат не в его голове, а наяву — старик кричит их прикрывающему его тыл Кингсли, сойдясь в схватке с целой группой упивающихся.

— Не знаю, это не она стоит, наступив на твою мать? — вместо этого ответил Рон и ухмыльнулся, когда заметил закаменевшие плечи и общее напряжение Драко.

Драко сдёрнул маску, очевидно отказываясь от претензий на анонимность. Он притворно улыбался Рону, медленно поднимая палочку:

— Не волнуйся, Уизел, это случится быстро. Тебе не придётся быть свидетелем кончины Поттера. Хотя было бы забавно полюбоваться на твою заплаканную физиономию, когда он умрёт, — сказал он злобно.

— Болтаешь много, Малфой, — ответил Рон.

И в конце концов ему удалось попасть разоружающим в платиноволосого. Пока тот летел, Рон выцелил его связывающим, рванул к лежащему ничком противнику и добавил оглушающим. Уверившись в надёжности упаковки и невозможности освободиться своими силами, с помощью чар левитации он запрятал противника куда-то в кусты, просто для уверенности, что того не найдёт другой упивающийся и не пробудит. Ухмыльнувшись свой победе и пнув Малфоя ногой в живот, он побежал продолжать сражаться.

Оглянувшись вокруг, он повеселел, видя, что свои начали одолевать упивающихся смертью и оттеснили тех от замка. Вокруг, куда ни глянь, лежали тела павших. Вдалеке Рон видел Гарри, с поднятой палочкой стоявшего перед Волдемортом. Даже глядя издалека Рон сглотнул. Взгляд человека по имени Волдеморт или Том Марволо Ридл вызывал страх. Он же не человек, захотел поправить себя Рон. Выглядит наполовину ящерицей – тело человека и морда чудища с полностью лысой головой и красными глазами-бусинками на змеевидном лице. Он стал высматривать Гермиону. Он мог поклясться, что только что мазнул взглядом по её густым волосам.

Его быстро отвлёк другой упивающийся смертью, справиться с которым оказалось значительно сложнее чем с Драко. Он тяжело дышал и вспотел, пытаясь уклониться от многочисленных проклятий и пары авад. Попытка сравнятся в ловкости забирала слишком много сил, более простым выходом оказалось просто заваливание соперника всеми приходящими на ум заклятьями. Неспособный увернуться от всех, упивающийся вырубился и остался валяться кучкой уродливых и трясущихся отбросов, как результат странной комбинации нескольких заклятий Рона. Слава Мерлину, его хорошо натренировали авроры и профессора. Но слишком много оказалось не столь удачливых, кого ему приходилось перепрыгивать или переступать. В нём нарастало ощущение неправильности случившегося с ними. Они пришли поддержать, пришли бороться за своё существование, но они не тренировались и не были готовы так, как он. Не получалось сейчас задуматься о собственной выделенности, кроме того простой констатации факта его дружбы с Гарри. Всё ещё продолжался бой, кровь, своя и чужая, где-то мазками, а где-то толстым слоем покрывала его. Рука болела, пораненную щеку жгло, и вдобавок он охромел. Он не замечал боли до этого момента, но теперь он не мог уже двигаться так же быстро, как ему с неудовольствием пришлось отметить.

Он обернулся на зов матери, испугавшись сначала, но успокоился, убедившись в её безопасности. Рядом с ней он увидел отца, и они беспрепятственно двигались к нему. За ними он видел отступавших и попадающих в плен упивающихся. Светлая сторона старалась избегать убийства, но, судя по количеству тел на поле, множество раз избегнуть этого не удалось. Возможно это чистая удача, но все Уизли были налицо. Рон вздохнул облегчённо и повернулся к остаткам упивающихся смертью. Он заметил Гарри вдалеке, с хмурым и ожесточённым выражением лица. Казалось он разговаривал с Волдемортом, но никто не слышал — о чём. Рон мог сказать, что Гарри пришлось уклониться от нескольких атак, мантия в подпалинах, лицо забрызгано грязью, окровавленный рот и прищур говорили о только что разбитых очках. Его посетила неуместная мысль, что Гермиона должна знать как починить их, ещё до того как он стал оглядываться в поисках её, своего другого лучшего друга.

Она оказалась ближе к Гарри, чем он, занятая схваткой с упивающимся, в котором Рон без особого удивления узнал Люциуса Малфоя, и держалась достаточно уверенно, но Рон подумал, что безопаснее не оставлять её наедине с таким жестоким и хитрым противником. Он глянул через плечо на родных, убедившись, что они добивают последних рассеянных по полю упивающихся. Видимо Волдеморт не заметил уменьшения числа своих последователей, слишком занятый с Гарри. Рон усмехнулся когда Волдеморт, видимо потеряв терпение, попытался попасть авадой в Гарри, потому что его друг, ожидая такую атаку, легко избег её, а его ответ ударным оказался несравненно более точен.

Рон вернул своё внимание Гермионе и задохнулся. С маниакально радостным выражением на худом лице к ней сзади подбиралась Беллатрикс Лестранж. Гермиона слишком увлеклась заклятьями и проклятьями Люциуса, чтобы обращать внимание на свой тыл или окружающих. Рон крикнул ей, пытаясь привлечь её внимание и заставить повернуться, но крик умер в звуке внезапного взрыва справа, сопровождавшегося вспышкой зелёного света. В секундном оцепенении Рон ужаснулся, что вот сейчас он увидит Гарри мёртвого на земле. Он застрял, желая одно временно убедиться, что Гермиона в порядке и что Гарри победил. Когда свет потух, случилось так, что он смотрел на Гарри, который стоял один, живой,его палочка направлена на чёрную кучу перед ним на земле, безвольную и мёртвую. Сердце заколотилось как бешеное, и он выкрикнул клич победы. Рука взметнулась в воздух и внутри как будто случился взрыв счастья. Всё закончилось. Наконец-то! Всё действительно завершилось.

Он повернулся в уверенности, что увидит Гермиону улыбающейся, возможно бегущей к Гарри, чтобы обнять его, поздравить. Но она не двигалась, она застыла, выгнувшись дугой вверх и раскинув руки в стороны от запущенного Беллатрикс Круцио прямо ей в спину. Гермиона тряслась и дрожала, погружённая в немыслимую боль. Рон поднял палочку, намереваясь отбросить Беллатрикс, но та прекратила Круциатус и повернулась с кривой усмешкой. Но она смотрела не на Рона, а на то место, где должен стоять Волдеморт. Её выражение сменилось на страдальческое, и она издала крик поражения и агонии. Мрачно глянув на Гарри, она обернулась обратно к Гермионе, которая стояла на коленях, задыхаясь от истощения сил и боли. Одновременно, с одинаковыми усмешками, Люциус и Беллатрикс запустили зелёные заклятья в девушку.

Гарри просто не успел понять, что происходит. Рон видел, что тот всего лишь заметил Гермиону и Беллатрикс, когда безумная женщина выразила в крике своё страдание по своему потерпевшему поражение господину. Рон бежал через поле, слыша за собой шаги других бегущих и предполагая, что это его семья или хотя бы соратники. Гарри побежал к Гермионе сразу же, как заметил её, но он оказался недостаточно быстр, чтобы остановить Люциуса или Беллатрикс. Убивающие заклятья нашли свою цель и мгновенно выпили жизнь из Гермионы, оставив взамен только смерть. Опустевшая оболочка рухнула на траву сломанной куклой.

Красные и зелёные всполохи метнулись мимо Рона к двум убийцам, стоявшим по разные стороны от Гермионы, так много, что он не смог сосчитать. Некоторые из них даже столкнулись и взорвались, не попав в цель. Другие попали в землю перед Беллатрикс и Люциусом, но только два попали, оставив Люциуса без кисти, а Беллатрикс получила Редукто в плечо и отлетела в сторону. К сожалению, врагов поразили не убивающие проклятья. Гарри не атаковал их, слишком потрясённый, чтобы сделать хоть что-то. Рон добрался до Гермионы и увидел Гарри на коленях, руки безвольно свисали по сторонам, лицо бледное и искажённое. Рон не знал, куда двинуться – к живому лучшему другу или к мёртвому. Это уже слишком. Они должны были уйти с этого поля живыми. Все трое. Золотое Трио.

Рон замедлился и остановился в трёх-четырёх шагах от неё, бесполезные уже руки беспомощно обвисли. Он смотрел вниз на безжизненное лицо Гермионы с широко открытыми глазами и с тошнотворной прозеленью в зрачках. Пришлось проглотить комок желчи, поднявшийся до самого горла. Люди позади него пробежали мимо, преследуя убегавших с поля боя, истекающих кровью и покалеченных Малфоя и Лестранж. Он не присоединился к погоне, слишком потрясённый, чтобы делать что-то, кроме как смотреть на Гермиону. Её руки неестественно изогнулись, одна из них придавлена телом, а ноги согнуты так, что казалось она собирается бежать. Неизвестно, сколько он так стоял, пока не пришёл Гарри и не упал около неё на колени. Рон проглотил нарастающую в нём вспышку отчаяния и позволил себе также упасть на колени. Он теперь видел только одержимость Гарри Гермионой.

Дрожащей рукой Гарри убрал мягкий локон её волос со щеки. Его пальцы нежно касались её лица, а зелёные глаза вобрали всю её, пытаясь найти нотку фальши в смертельном оцепенении. Повернув, чтобы видеть лицо, он притянул её к себе на колени, прижал обмякшее тело к груди и уткнулся лицом в её шею. Рон мог слышать его вздрагивающие всхлипы и бормотания сквозь плач: "Нет, нет, не её, пожалуйста, нет". Рон даже не пытался что-либо сказать, потому что нечего. И нечем было утешить и обнадёжить. Это Гермиона могла совладать с его эмоциями, утешить и успокоить. Но она теперь мертва. Она мертва, и ничто, что он мог бы сделать или сказать, не изменило бы этого. Он вдруг поймал себя на том, что сам качается на коленях вперёд-назад, потом опять вперёд-назад, не в силах поверить в случившееся и совладать с этим. Она же здесь, прямо перед ним. Он же кричал ей, правда ведь? Уйди в сторону, уклонись, обернись. А потом она выгнулась от Круцио, и он побежал, но недостаточно быстро. Он сам был рядом и в то же время слишком далеко, и он не спас её, не смог.

Гарри тряс её, чередуя прижимания к груди и опять встряхивания:

— Я ведь говорил, говорил тебе, что за тобой будут охотиться, — хрипел он искаженным от муки голосом. — Господи, вернись, вернись, — он молился и прижимал её крепко к себе, положив подбородок ей на темечко. Глаза его были закрыты и очки, как заметил Рон, разбились. Починкой очков Гарри всегда занималась Гермиона. Может он уже и не починит их никогда?

— Я не знаю, что делать без тебя. Не знаю, не знаю, — горестно бормотал он всё более безумным голосом. Он ещё потянул её на себя, пока она вся не поместилась у него в руках, рука зарылась в копне её волос, лицом к лицу, щека к щеке. — Я люблю тебя. Я тебя люблю. Ты должна жить! Только ты одна... Только тебя одну я не могу потерять. — Он потряс головой, плача, рука прижала её ещё сильнее, почти раздавив.

Рон открыл и затем закрыл рот, не найдя ни слова. Наверное, надо почувствовать боль ревности, что его смерть Гарри мог бы пережить, но Рон не ощущал ничего на фоне вдруг осознанной боли от потери главных опор в его жизни. Он понял. Гермиона. Рон знал её почти семь лет крепкой дружбы. И он обнаружил, что её надоедливая грызня – это то, по чему он скучал в наибольшей степени. Кто же скажет ему сделать домашнюю работу сейчас? Кто объяснит, что он выглядит идиотом? Что он будет делать, когда нет её, чтобы поправить его ошибки и указать на заблуждения? С кем теперь спорить? Над кем он будет шутить о боязни полётов на метле? Или об одержимости книгами и учёбой? Теперь нет никого рядом. Нет троицы, тройки, трио. Просто два парня. Две стороны треугольника, третья сторона которого только что разлетелась вдребезги у него на глазах. Что они теперь сейчас? Чем они могут быть без Гермионы? Она была определяющей их частью. Она была частью, которая делала их всех целым. Без неё они только сила и храбрость, так ведь? И что? А ничего. Нет ничего. Что может сделать храбрый здоровяк, если у него нет рассудка? Ничего. Они превратились в ничто. Спаси их Мерлин, думал он, качаясь. Мерлин, спаси их всех.

Гарри поднял ей левую руку, и Рон зацепился взглядом за изумрудный блеск колечка на её испачканном грязью пальце. Гарри прижал её ладонь себе к лицу, всё ещё покачиваясь вместе с ней, плача и бормоча ей и себе. Рон с трудом сглотнул. Гарри-и-Гермиона, женитьба, дети, будущее. Теперь это ушло. Они перестали быть одним целым, целое разбилось, разлетелось. Это неправильно. Так быть не должно. Ведь это финал истории, в которой они — главные герои, ведь так? Они заслужили эпилог, где все они счастливы, где больше нет места тьме в их жизни. Как же это случилось? Это неправильный, совсем неподходящий им финал.

— Я не могу без тебя, совсем не могу, — уговаривал её Гарри, мотая головой и выдыхая воздух с прерывистым свистом. — Ты же обещала, обещала, ты говорила... Гермиона, — он опять прижал её к себе, а своё лицо к её плечу. Рон не смог услышать его следующие слова, слишком приглушённые телом Гермионы в его руках. Отдельные слова — "женаты", "навсегда", "дети" и "любовь" — добрались до него, но всё остальное не дошло.

Как и любая мрачная и мучительная сцена, эта выглядела бы не законченной без гнева природы – небеса разверзлись, и плотный дождь хлынул на них, мигом превратив землю в грязь и лужи. Гарри совершенно не обратил внимания на слёзы неба, будучи полностью поглощён своим монологом, сквозь боль его слов всё сильнее прорывался гнев. Рон знал, что направлен тот, конечно, не на девушку, а на тех, кто стал причиной её состояния. Каждый раз когда он рыдал, что она обещала не оставить его и быть с ним до конца, живой, Рон замечал мрачный и дьявольский блеск в его глазах, когда Гарри переходил к словам о мщении и возмездии, объектами которого несомненно являлись Люциус и Беллатрикс. На мгновение он почувствовал сочувствие к паре упивающихся, но оно полностью испарилось после взгляда Гермиону.

Чем дольше Рон находился рядом с Гарри, тем больше погружался в состояние ужасного и тоскливого прозрения настоящего и будущего Гарри. Он почти видел как мается его душа, не найдя своей второй — и главной — половины. Как слепой волчонок носом тычется в тело убитой охотниками матери и не находит там привычного тепла, ведь теперь уже мёртвая плоть не даёт молока, так и душа Гарри стремилась прикоснуться к душе Гермионы, и не находя её рядом, в гневе грызла саму себя, истекая кровью. Душа стремилась воссоединиться со своей теперь уже мёртвой половиной и сама умирала, пусть не мгновенно, ведь её присутствие в Гарри ощущалось Роном всё меньше и меньше, а все действия его тела — всего лишь агония. Рон не мог помочь Гарри, ибо и сам не был полноценным якорем, держащим того в мире живых, потому, что у Гарри после смерти Сириуса оставался всего один такой – Гермиона. Произошёл обрыв якорной цепи, и теперь шторм смерти уносил обречённый корабль по имени Гарри Поттер в неизвестность. У самого Рона, как он вдруг понял, главными якорями уже давно стали они, Гарри и Гермиона. Теперь он с трудом преодолевал великий соблазн самому плюнуть на всё и всех и вместе с Гарри отдаться на волю уносящих в неведомое волн. И там обрести покой — рядом с Гарри и рядом с Гермионой.

Неизвестно, сколько они оставались под дождём, Гарри держал Гермиону, а он смотрел на его потрясение и шок. Наконец члены его семьи решились подойти, с ними пришли Ремус, Тонкс и Хмури без Кингсли. Рон мрачно уставился на них, с полной неспособностью сказать или спросить – не ранен ли кто? Он с трудом отмечал их повреждения или болезненные гримасы. Они стояли здесь все, все живые. А потом его мать обняла его и заплакала. Она плакала о нём, о Гарри, о Гермионе. А Рон занемел в её объятьях, утешенный, но не способный поблагодарить за помощь. Сидя в грязи, он смотрел на Гермиону и на Гарри, а его мать держала его и снова и снова повторяла, что он сделал всё, что мог, что Гермиона уже в лучшем мире, что она гордилась им и любила его.

Краем глаза Рон увидел приблизившегося к Гарри Ремуса, но, учитывая уже плещущуюся в глазах у Гарри истерию, решил, что станет только хуже:

— Не трогай, — предупредил он, отрицающе мотнув головой. Было больно говорить, собственный голос жёг горло. — Он тебя убьёт, — уже прямо предупредил он Ремуса.

— Он не станет... — вздрогнул Ремус.

— Станет, — глядя Ремусу прямо в глаза ответил Рон. — Потому, что Гермиона мертва, — голос дрогнул, — Он сейчас думает только об убийстве Люциуса и Беллатрикс. Дотронешься до него – и ты покойник.

Ему хотелось, чтобы всё это исчезло – люди, вся эта сцена вокруг. Ему захотелось оказаться одному в тёмной комнате, где он не видел бы мёртвую Гермиону и умирающего Гарри. Может быть пока не физически, но Рон видел, как жизнь вытекает из его глаз. Всё кончилось сегодня. Война, блистательное будущее, их трио. Он потерял всё это.

Ремус посмотрел пристально на него, потом на Гарри и, кивнув, отступил назад.

— Мы не можем оставить его здесь, — сердито бросил Хмури. — Он заболеет и умрёт до того как мы отпразднуем его победу.

— Он не будет праздновать, — ответил Рон. Сам он тоже отмечать ничего не будет. Победа над Волдемортом казалась теперь тусклой и незначительной по сравнению с остальным. Двое его лучших друзей, определяюще влиявших на его личность на протяжении последних семи лет, теперь потеряны для него. И он теперь ждёт приглашение от смерти. Рон испытывал уверенность, что тоже хочет смерти вместе с Гарри. Сколько ещё проживёт Гарри, Рон не знал, но точно не до старости – без Гермионы, безо всех тех, кого он потерял и кем пожертвовал. Слишком много он отдал, и у него не осталось никого и ничего.

— Рон, — начал было отец, но прервался, поймав выражение его лица, сглотнул и отвернулся.

Рон не понял, видит ли его отец как сильно он изменился с момента, когда ступил на это поле. Странно. Он потерял часть себя, и ему уже никогда не вернуть её. Как будто почти всего его заменил кто-то старше, жёстче и бесчувственнее. И та небольшая часть, всё ещё остававшаяся Роном, уже больше не нуждалась в веселье или надежде. Она укрылась на задворках и могла только горько плакать, покачиваясь взад-вперёд.

— Может быть его отлевитировать? — хрипло предложила Тонкс.

— Обоих? — спросила Джинни, блестя глазами, на лице её всё еще написано потрясение. Она не замечала, что плачет, всё равно дождь скрывал это.

— Остальные плохо воспримут, увидя своего спасителя с его мёртвой подругой, — заметил Хмури.

— Невестой, — поправил Рон, и все вздрогнули.

— Мы же должны что-то сделать, нельзя же оставить его здесь просто так, — сказал Билл, выйдя вперёд. Все стали переглядываться, что кто-то из семьи и друзей предложит решение.

Вздохнув, Джинни подобралась поближе к Гарри и Гермионе:

— Гарри, — позвала она мягко и уговаривающе. — Гарри, дождь идёт, надо идти внутрь. Сражение закончилось.

Отрицающее движение головы и усиленное покачивание Гермионы было ей единственным ответом, его губы что-то говорили мёртвой девушке на его руках, но никто ничего не слышал из-за шума дождя.

— Давай, Поттер, встряхнись, — сказал Хмури, попробовав деловой подход. — Вылезай из грязи и пошли внутрь. Гермиону надо приготовить к похоронам, — он напрягся в ожидании ответа от парня, а чуть погодя без экивоков выдал: — Думаю, ему снесло крышу.

Артур согнулся и придвинулся к Гарри настолько близко, насколько он чувствовал это безопасно:

— Гарри, это Артур, — он говорил сказал он медленно и мягко. — Гермиона слишком намокла. Может... может ты хочешь занести её внутрь? Согреть её? — спросил он, оглянувшись на бормочущих своё согласие остальных. Глянув снова на Гарри, он буквально отпрыгнул в ужасе. Гарри уставился прямо на него, его изумрудно-зелёные глаза были темны и безжизненны.

Рон вздохнул, глядя на эту сцену и продолжая думать, насколько это всё неправильно. Не предназначалась Гермионе смерть! Она должна праздновать сейчас вместе с ними. Она должна обнимать Гарри, целовать и тискать его, делать всё, чтобы он стал ещё счастливее. Всё неправильно. Совершенно неправильно. Им надо бы сейчас сидеть в Трёх Мётлах, пить пиво и орать Ура! Победа! Потом воздать должное погибшим, помянуть потерянных друзей и всех остальных воевавших хороших людей. Вспомнить Дамблдора и Сириуса и порыдать над потерями. Но они должны быть друг с другом потому, что они всегда были и всегда было так. Но этому уже не суждено случиться. Этого не случится никогда.

Вместо ответа Артуру Гарри кивнул, но когда человек, которого он считал в чём-то заменой отца, попытался дотронуться до Гермионы, Гарри направил палочку ему прямо в сердце.

— Я же сказал, — тихо произнёс Рон. — Я сказал, а вы не слушаете. Гермиона мертва, — он не мог остановиться и всё повторял им эту истину. — Гермиона была нашим разумом, но и у меня есть здравый смысл. Она, конечно, знала Гарри в чём-то лучше меня, но и я тоже его лучший друг уже семь лет. Если не хотите умереть – держитесь от него подальше, — сказал Рон своему отцу практически бесчувственным голосом.

Гарри следил за Артуром с мёртвым лицом, и когда тот отошёл на достаточное расстояние, убрал палочку и его рука вернулась к поглаживанию её щеки.

— Они думают – ты мертва, но ты не можешь, потому, что ты обещала, — сказал он ей, и внезапно стало так тихо, даже стук дождя на минуту почти прекратился, чтобы все услышали. Все слышали его неверие и скорбь, и сердце каждого получило ещё одну рану от боли за мальчика-который-любил-и-потерял-ещё-раз.