«Жизнь — коварная штука, — любила повторять Беллатрикс Лестрейндж, в девичестве, как известно, Блэк. — Стоит только расслабиться и повернуться к этой стерве спиной, как она тут же шарахнет в тебя Непростительным. И хорошо, если это будет Авада — по крайней мере, гарантирована быстрая и относительно безболезненная смерть». Драко Малфою быстрой смерти никто не гарантировал, и вот уже почти неделю он пребывал в уверенности, что жизнь швырнула в него Круциатусом пролонгированного действия, а крикнуть Фините Инкантатем позабыла — мало ли у нее, у жизни, забот и неприятностей, кроме младшего Малфоя? Поэтому ему не осталось ничего другого, как терпеливо ждать — а вдруг все-таки отпустит?

Вот он и ждал. Терпеливо. Лежал на спине, молча пялясь в тускло освещенный Люмосом потолок волшебной палатки, одной рукой судорожно вцепившись в край простыни, и изо всех сил стараясь ни о чем не думать. Получалось плохо, но он очень старался, и к утру ему обычно удавалось уснуть, а днем мозги можно было занять обдумыванием дальнейших действий по поиску хоркруксов и беззлобной перепалкой с Поттером и Уизли, и тогда мысль о Круциатусе отползала в дальние уголки сознания. Драко жил так уже шесть дней, и собирался прожить еще столько, сколько понадобится, но чувствовал, что надолго его не хватит. «Главное — не думай, не думай, Драко, — говорил он сам себе, стиснув зубы. — Просто не думай ни о чем, ты же Малфой, ты сможешь. Не думай, не думай…» — повторял он как мантру, но вожделенная Нирвана по-прежнему оставалась недостижимой, а тупая игла, всаженная шесть дней назад в сердце, спускалась все ниже и ниже.

— О чем ты думаешь, Дрей? — спросил Поттер Малфоя на седьмую ночь его неравной борьбы с самим собой. В палатке было тепло и уютно, снаружи шел густой октябрьский дождь, добытые невероятными усилиями кольцо Марволо Гонта и чаша Хельги Хаффлпафф лежали в тяжелом, опутанном множеством Охранных Заклинаний, сундучке, Рон храпел громче обычного, и мечты о горячей ванне висели в пространстве палатки осязаемыми и вполне материальными миражами.

— А ты о чем думаешь, Гарри? — не сразу отозвался Драко вполголоса, по укоренившейся слизеринской привычке отвечая вопросом на вопрос.

— Я первый спросил, — по голосу Поттера можно было понять, что он улыбается.

Драко тоже улыбнулся через силу. Гарри-таки усвоил урок — еще совсем недавно он, не думая, поддался бы на провокацию и ответил Малфою, а собственный вопрос отложил на потом, рискуя и вовсе остаться без ответа.

— Вот видишь, Поттер, можешь, когда захочешь, — вздохнул Драко и перевернулся на живот, просунув руки под подушку — в таком положении поттеровская кровать просматривалась как на ладони, и разговаривать с Гарри было гораздо удобнее. А перспективе ночного разговора с Поттером Малфой даже обрадовался — все лучше, чем лежать, кусая губы и повторяя как заведенный: «Не думай, не думай…». Полумрак не скрывал яркого блеска зеленых глаз гриффиндорца, и Драко не в первый раз пришла в голову мысль о том, что однажды Поттера погубит его собственное неуемное любопытство. И, наверное, не одного только Поттера, но и всех, кто будет в этот момент находиться с ним рядом. Драко Малфоя, например. Не говоря уже о Роне Уизли.

— Ну! — не выдержал молчания Гарри, и Драко тихонько фыркнул.

— Что, не терпится залезть мне в мозги, Поттер?

— Если б я хотел, я бы в них уже залез, Малфой! — ответил Гарри вполне миролюбивым тоном, но по спине Малфоя толпой пробежали неконтролируемые мурашки. Поттер — сильный легилемент, и, как показали многочисленные тренировки, противостоять его напору Драко удается с большим трудом. Но все-таки удается, а, значит, разговор можно повернуть в ту сторону, в которую хочется Малфою, а не Поттеру.

— О чем ты думаешь, Драко? — не успокаивался Гарри. Голос у него был мягкий и вкрадчивый, словно у кота. Эдакий ленивый зеленоглазый котяра, что притаился сейчас в темноте и притворился добрым и пушистым. Но Малфоя этим не обманешь — они с Гарри находились вместе практически круглосуточно вот уже четвертый месяц — достаточно долгий срок для того, чтобы можно было изучить поттеровские повадки. «Мерлин мой, что ему от меня нужно?» — мысленно простонал Драко, прекрасно зная ответ.

— Так о чем же ты думаешь? Или о… ком?

— Я думал о Гермионе, — уверенно соврал Малфой, благодарный Гарри за невольную подсказку. — Интересно, что она сейчас делает там, в Лондоне, вспоминает обо мне или нет? И вообще, что она обо мне думает — я ведь на самом деле и понятия об этом не имею. Еще думал о том, что у нас с ней будет, когда я вернусь. Я имею в виду, наши отношения, как она меня встретит, что скажет, как поцелует… Ну, в общем, что-то в этом роде, Поттер, если ты способен понять, о чем идет речь.

— Куда уж мне, — мягко отозвался Гарри, и по его тону было ясно, что он не поверил ни единому малфоевскому слову.

«Лучшее средство защиты — это нападение», — вовремя вспомнилось Малфою, и он немедленно бросился в бой.

— А ты, Гарри? О чем ты думал?

Тут главное — не предоставить Поттеру возможности задать новый вопрос. Надо дождаться ответа и сразу же поддержать разговор, развивая предложенную собеседником тему. Но Гарри молчал, и Драко принялся упражняться в остроумии, хотя ему было совсем не весело, абсолютно, и Поттер прекрасно об этом знал. Но выбранный однажды иронично-язвительный стиль общения казался сейчас настоящим спасением, хотя, конечно, их с Гарри разговоры давно уже перестали быть «битвами не на жизнь, а на смерть» и превратились в добродушные дружеские подтрунивания друг над другом.

— Итак, о чем же думает наш Избранный в ночной тиши, лежа под покровом темноты где-то между Портсмутом и Брайтоном? (1)

— О тебе, — просто ответил Гарри, и Малфой от удивления осекся и застыл над своей подушкой.

— Я думал о том, что тебе, наверное, сейчас очень тяжело, Драко. И о том, что я не знаю, чем тебе помочь, правда, не знаю. Но если бы ты не прятал все в себе, а начал разговаривать — я имею в виду, по-настоящему разговаривать — тебе стало бы легче. Может, попробуешь?

С минуту Малфой молча смотрел тяжелым взглядом в переносицу Гарри Поттера, а потом рывком вскочил с кровати и ушел. Гарри слышал, как поднялся и опустился защитный полог палатки, впустив в середину шум дождя и влажный запах хвойного леса, а потом все смолкло, и даже храп Рона Уизли не нарушал больше тишины.

— Ну, кто за ним пойдет? — спросил со своей кровати Рон абсолютно не сонным голосом.

— Я, наверное, — вздохнул Гарри и начал возиться со шнурками ботинок. — Это же я попытался поговорить с ним «по душам».

— Ты бы еще его к кровати привязал и палочку ко лбу приставил: «Давай, Драко, колись, что у тебя на сердце!» — проворчал Рон, сбрасывая с себя одеяло. — Он же слизеринец, с ними так прямо нельзя, надо было зайти издалека, самому рассказать что-нибудь, одно, другое, третье — глядишь, он бы размяк, может, поплакал бы по-человечески, а ты ему сразу бряк: «Я не знаю, как тебе помочь, поэтому излей мне душу, авось полегчает!»

Гарри Поттер ошеломленно поднял голову от ботинок и посмотрел на своего лучшего друга Рона Уизли так, как будто видел его впервые в жизни.

— Я и представить себе не мог, что ты у нас, оказывается, такая чуткая натура и тонкий знаток слизеринской психологии, — выдавил, наконец, Гарри. — Ну, и разговаривал бы с ним тогда сам! — вспыхнул он и резко поднялся с кровати. — Храпеть на всю палатку любой дурак сумеет, а ты попробуй, поговори с Малфоем — это же все равно, что с гринготским сейфом разговаривать! Ты ему: «Открывайся!», а он тебе: «А который сейчас час?»

— Ну, ладно, — друг успокаивающе положил Гарри руку на плечо. — Мы же с тобой вроде договорились — я делаю вид, что сплю, а ты разговариваешь с Дреем по душам. Ну, не получилось сразу, придумаем что-нибудь другое.

— Придумаем, — в голосе Гарри Поттера прозвучала настоящая тоска. — Была бы с нами сейчас Гермиона…

— Справимся и без Гермионы, — рука Уизли на плече Поттера налилась каменной тяжестью, а суровости в его голосе мог бы позавидовать и Снейп, объявляющий коронное: «Минус двадцать баллов Гриффиндору!»

Как и предполагалось, Драко Малфой обнаружился в двадцати шагах от палатки. Он стоял под разлапистой елью, прижавшись спиной к шершавому смолистому стволу, и курил, предусмотрительно наложив на себя водоотталкивающие чары. Поэтому влажные полоски на его щеках никак нельзя было объяснить проливным дождем, о чем Рон и дал понять Гарри, чувствительно пихнув друга локтем в бок. В ответ Гарри сдавленно прошипел: «Я не слепой, Рон!», но больше сказать ничего не успел, потому что Драко отшвырнул недокуренную сигарету и повернул к ним свое белое, каменное лицо.

— Не спится, мальчики? — протянул он, прежде чем отлипнуть от елового ствола и стремительно сорваться в темноту. — Решили подышать свежим воздухом?! Хорошая идея — в хвойных лесах воздух исключительно полезен для здоровья, особенно в дождь! А я, с вашего позволения, вернусь в палатку.

— Что так, Драко, уже надышался исключительно полезным воздухом? — спросил Рон и выставил вперед ногу, о которую секундой спустя Малфой и споткнулся, пытаясь пройти между Поттером и Уизли в эффектно развевающейся мантии и с гордо поднятой головой. Драко немедленно полетел лицом вниз, но над землей его подхватили сильные руки Гарри Поттера и вернули в вертикальное положение. Он раздраженно пробормотал: «Мордред вас всех раздери!», и попытался вырваться, но Гарри держал его крепко, и все, что оставалось Малфою, так это глубоко вздохнуть и досчитать до десяти. После чего он отстранился от гриффиндорца, но уйти уже не пытался — вдруг понял, что на этот раз отмолчаться ему не дадут.

— Не злись, Драко, — первым начал, как всегда, Поттер. — Ты молчишь уже седьмой день. То есть ты не молчишь, конечно, но я сейчас не про обычную болтовню, ты знаешь, о чем я. Поговори с нами. Просто поговори, и тебе станет легче.

— Не станет, — глухо сказал Малфой, не глядя на Гарри.

— Откуда ты знаешь? — сочувственно поинтересовался Рон. — Ты же не пробовал.

— Слушайте, у вас что, в Гриффиндоре, был такой спецкурс — «Забота о ближних»? — усталым и каким-то безнадежным тоном спросил слизеринец. — Вам его МакГонаголл после отбоя преподавала?

— Ага, — усмехнулся Рон. — Вам такого Снейп уж точно не преподавал.

— Да что вы знаете о Снейпе! — выпалил Драко и опять начал считать про себя до десяти, чтобы не сорваться в бурную истерику или неконтролируемую вспышку ярости. — Что вы вообще о нас, о слизеринцах, знаете...

— Немного, — покладисто согласился с Малфоем гриффиндорский Золотой мальчик. — Но некоторые из вас очень даже ничего, правда-правда. Вот ты, например.

— Ага! — оскалился Малфой. — Я очень даже ничего, это точно! Вот только интересно, почему, для того, чтобы ты это понял, Поттер, мне понадобилось стать предателем?!

Голос Драко сломался, сорвался на крик, парень сжал кулаки и часто задышал, уже не пытаясь считать — все равно не помогало. Глаза застилали злые слезы, и Малфой с ужасом осознал, что истерики избежать не удастся, и случится, она, похоже, прямо сейчас, на глазах у Гарри и Рона. Эта мысль неожиданно принесла облегчение, даже голова закружилась. Может, это хвойный воздух так действует? В невероятно полезном сочетании с дождем?

— Ты не предатель, Дрей, — произнес Уизли твердо. — На самом деле ты просто сделал правильный выбор.

С этими словами Рон решительно шагнул вперед, обнял левой рукой Малфоя за шею, а правой ухватился за поттеровское плечо, и они все вместе аппарировали в палатку. Только тут Драко заметил, что оба гриффиндорца мокры насквозь — в отличие от него, они не позаботились о водоотталкивающих чарах, когда ринулись спасать заблудшую душу Драко Малфоя.

— Идиоты! — бормотал он, высушивая их одежду заклинаниями и вкладывая в это нехитрое занятие столько магии, что от кончиков его пальцев (пользоваться палочкой для таких простейших целей они все уже давно разучились) отскакивали синие искры, а от мантий Гарри и Рона клубами валил пар.

— Эй! — закричал Рон, уворачиваясь от магии Малфоя. — Спасибо за заботу, конечно, но ты что, хочешь нас поджарить?

— Мерлин, Драко, ты решил стать домовым эльфом? — спросил Поттер, запуская пятерню в свои волосы — от горячего пара они растрепались больше, чем обычно, и торчали во все стороны, как будто Гарри только что прошило электрическим разрядом.

— Домовым эльфом? — переспросили у Гарри в один голос Драко и Рон, и все трое переглянулись, а потом вдруг начали хохотать. Они смеялись как безумные, захлебываясь смехом, складываясь пополам, пытаясь что-то выговорить и обрывая самих себя на полуслове. Это был не просто дружеский хохот — это выглядело как настоящая истерика, в которой Гарри Поттер и Рон Уизли участвовали наравне с Драко Малфоем, и напряжение последних дней и месяцев — нечеловеческое, непосильное для семнадцатилетних мальчишек напряжение — выходило из них вместе с этим истерическим смехом, пока, наконец, Малфой не свалился на пол и не начал, всхлипывая, бормотать что-то бессвязное, где из всех слов преобладали то ли «Почему я», то ли «Почему он?»

Гарри Поттер не имел ответов на эти вопросы, но он был настоящим храбрым гриффиндорцем, смело шагающим навстречу неизвестности, поэтому Гарри уселся напротив Драко, сгреб того в охапку и держал так, успокаивающе поглаживая по спине, пока Малфой не перестал судорожно дергаться и бормотать. Через пару минут Драко сделал слабую попытку отползти назад, но сзади обнаружился Рон, раскинувший свои уизлевские лапищи так, что от них никуда невозможно было деться — и Драко успокоился. В конце концов, если в этом мире и можно было кому-то доверять, то уж точно этим двоим — воплощению гриффиндорской верности и надежности.

— Знаешь, — зашептал над ухом упрямый Поттер, — тебе все-таки надо с кем-то поговорить. Поговори с нами, а?

Драко замотал головой, не поднимая взгляда.

— О чем говорить, Гарри? Вы оба там были и все видели собственными глазами. Что, станем пережевывать все по кругу?

— Мы все видели, — прошептал из-за спины Рон, — но мы не пережили того, что ты. Если ты выскажешься…

— Нечего высказывать, Рон, — Драко зажмурился и помотал головой, словно отгоняя воспоминания. — Я просто хочу все забыть и не думать больше об этом. Не думать.

— Я придумал! — вскрикнул вдруг Гарри Поттер, и две пары глаз — голубые и серые — посмотрели на него с плохо скрываемой надеждой. — Если ты не можешь говорить о том, что случилось, надо, чтобы ты об этом написал. Просто возьми пергамент и напиши — как в дневнике или, может, в письме кому-то.

— Точно! — радостно подхватил Рон. — Гарри, ты гений! Драко, представь, что ты пишешь письмо Гермионе и рассказываешь ей…

— Вы свихнулись, что ли? — Малфой поднялся с пола и теперь смотрел на них сверху вниз. — Я очень признателен вам за заботу и все такое, но писать о том, что случилось, Гермионе! Да я под Империо на это не пойду!

— Малфой, ты ведь не по-настоящему ей будешь письмо писать, — сказал Гарри, не вставая с пола, — а как будто. Напишешь, но не отошлешь. Просто попробуй, вот увидишь — тебе полегчает.

— А если нет, — заключил Рон, — мы придумаем что-нибудь еще. Но не дадим тебе свихнуться от горя, даже не надейся.

— Это я уже понял, — вздохнул Драко и протянул им обоим руки. Каждый раз, как он делал это, внутри него что-то дрожало словно натянутая струна, хотя первый курс Хогвартса давно уже остался позади, и теперь Гарри Поттер всегда отвечал на рукопожатие Драко Малфоя.

Спустя четверть часа все трое вновь лежали в своих кроватях. Рон честно накладывал Заглушающие Чары вокруг себя: «На этот раз я собираюсь уснуть по-настоящему!», Гарри рассеянно смотрел на вырванный из старинного манускрипта рисунок с изображением диадемы Ровены Райвенкло: «Ну, и как тебя достать, гребаная диадемка?», а Драко писал адресованное Гермионе Грейнджер письмо, отправлять которое он не собирался никогда.

«Здравствуй, дорогая Гермиона! Ты никогда не увидишь этого письма, но Поттер был очень настойчив, когда советовал мне написать его, а устоять перед поттеровским обаянием просто невозможно, ты ведь знаешь… С чего бы начать? Ну, начну, пожалуй, с хороших новостей — два хоркрукса уже у нас в руках. На очереди третий, но к нему пока не подобраться — у старины Волди (скажи, что ты гордишься мной, Герми, скажи!) хватило мозгов оставить диадему на хранение гоблинам. И ладно, если бы гринготским — там у Малфоев есть связи, и я бы мог что-нибудь придумать, но нет! Диадема основательницы самого-самого интеллектуального факультета (кстати, передавай привет Луне!) вместе с кусочком души нашего ублюдочного красноглазика надежно спрятана у гоблинов-антикваров на южном побережье, так что мы теперь прочесываем эти места, и один Мерлин знает, когда нам удастся найти искомое.

Ты думаешь обо мне, Герми? А что именно ты обо мне думаешь? Я бы мог написать, что думаю о тебе ежесекундно, но это было бы неправдой — иногда мы влипаем в разные неприятности, и тогда мысли о тебе отступают. Ночами ты мне снишься, и, честное слово, я не смогу когда-нибудь в будущем рассказать тебе об этих снах — мое аристократическое воспитание не позволит. Лучше я как-нибудь проделаю это с тобой при встрече, если, конечно, ты не будешь против…

Я люблю тебя, Герм, и мне очень хочется верить, что те слова, которые ты написала в тот вечер на салфетке (помнишь?) — были правдой. Конечно, это правда, ведь гриффиндорцы не умеют лгать! Кроме того, против фамильного шарма Малфоев устоять просто невозможно!

Прости, я болтаю всякую ерунду. Если бы ты была сейчас рядом, ты взяла бы меня за руку и спросила так, как никто никогда не спрашивал, даже мама: «Что случилось, Драко?» — и мне пришлось бы все тебе рассказать. Ок, я представлю, что ты сейчас здесь, я держу твои пальчики в своих руках и смотрю тебе в глаза. Ох, Герми, не надо смотреть на меня так, мне немного не по себе уже неделю, сегодня ночью я даже впал в истерику перед Поттером и Уизли, представляешь? Я, Драко Малфой, опустился до истерики в присутствии посторонних! Ну, тебя-то этим не удивить, я помню, с чего у нас все началось — честное слово, Грейнджер, я никогда не смогу понять, как можно влюбиться в парня, которого ты видела рыдающим, словно последняя хаффлпаффка! До сих пор, как вспомню о том злосчастном вечере, у меня уши краснеют (и не надо так хохотать, любимая, просто краснеть я давно разучился — достаточно нескольких простых упражнений на тренировку силы воли — а вот с ушами никакие тренировки не помогают)… Хорошо, Гермиона, я перестану нести ерунду и расскажу тебе о том, что случилось.

Неделю назад, в одном баре на окраине Дувра (2) мы столкнулись с небольшим отрядом Упивающихся Смертью. Их было человек семь, а бар, кстати, магловский, так что самое лучшее, что мы могли сделать в такой ситуации — это немедленно унести оттуда ноги. Что мы, в общем-то, и сделали, не привлекая к себе излишнего внимания. Но среди них оказался человек, который узнал нас, и не успели мы отойти от бара на двадцать футов, как они выросли перед нами, словно из-под земли, и что нам оставалось, кроме как принять бой, что, Герми?!

Мне никогда еще не приходилось драться по-настоящему, не в тренировочном бою, а вот так, когда ты понимаешь, что твоей жизни угрожает серьезная опасность, и ты должен думать не только о себе, но и о своих друзьях. Знаешь, Герм, втроем мы — неплохая команда, и когда тебя окружают со всех сторон, нет позиции лучше, чем «спина к спине», но очень скоро мы поняли, что долго нам не продержаться — потому что эти уроды палили темномагическими заклинаниями быстрее, чем мы успевали обновлять защитные щиты! И тут Поттер рассердился по-настоящему, и пошел выламывать куски асфальта стихийной магией! Это, я тебе скажу, то еще зрелище — слабонервных просьба не смотреть. Троих он отключил сразу, и они беспомощные, как щенята, стали отползать в сторону, но один из тех, кто еще был в игре, ударил ему Авадой в спину… Я просто успел бросить Заклинание Зеркального Щита наперерез, больше ничего! Ну, не мог же я, в конце концов, смотреть, как наш Избранный погибает так глупо в самом начале войны, на заднем дворе захудалого портового бара! В общем, я сохранил Гарри для будущих подвигов и славы, но тот, который бросил Аваду… я убил его, Герм. Я убил его, и я не смогу пережить это никогда.

Что ты говоришь, Гермиона? Что идет война, а на войне приходится убивать? О, я понимаю! Я, наверное, даже был к этому готов — хотя разве к убийству можно быть готовым? Что еще ты мне скажешь? Что мы были врагами, он — Упивающийся Смертью, а я — член Ордена Феникса, ну да, ну да, я понимаю. Есть еще аргументы? А, вот — мы с ним были по разные линии фронта, если б я не убил его, то он убил бы меня, или в данном случае, Гарри, что, в принципе, и не важно. Все так, как ты говоришь, маленькая, ты абсолютно права, есть только одна небольшая неувязка, Гермиона Грейнджер — всю мою сознательную жизнь до недавнего времени мы с этим человеком находились по одну линию фронта! Потому что мы оба с ним чистокровные волшебники в Мерлин знает каком по счету поколении! Потому что мы оба учились на одном и том же факультете и играли в одной и той же квиддичной команде! Потому что он был капитаном этой самой команды и учил меня играть в этот самый квиддич, и однажды, когда я упал с метлы, он пришел ко мне в больничное крыло и подарил свою коллекцию карточек от шоколадных лягушек и сказал что-то вроде: «Не дрейфь, малыш, у тебя все получится!» Потому что это Маркус Флинт, Герми! Я убил Маркуса Флинта, Гермиона, и успел увидеть ненависть и удивление в его глазах, прежде чем Марк упал на землю, а мы с Гарри и Роном аппарировали оттуда… Чем ты сможешь меня утешить, девочка, чем?

Знаешь, Герми, я не жалею о том, что случилось. Потому что по-другому было нельзя — если б я просто обезвредил Маркуса, что бы это изменило? Аваду в Поттера он все равно уже послал… Гарри вытолкнуть из-под этой самой Авады я бы тоже не смог — он был слишком далеко от меня, так что не было у меня никакого выхода, это ясно. Другой вопрос мучает меня уже неделю — почему первый человек, которого я убил в этой гребаной войне, должен был оказаться моим товарищем? И я никак не могу найти на этот вопрос ответа…

Гарри, конечно, молодец. И Рон тоже. Носились со мной всю неделю как драконихи с первой кладкой, Гарри еще и пытался взять на себя всю вину — мол, это из-за него все случилось, если бы мне не надо было спасать его, я бы никого не убил, и он теперь мой вечный должник и все такое — ну, ты знаешь, как умеет ныть Поттер, когда надо взять на себя грехи всей магической Великобритании. Если бы не они, мне, конечно, пришлось бы тяжелее. А так… Я переживу, Герми. Особенно теперь, когда я начал писать тебе письма, теперь я уж точно все переживу. Это как думосбор — выплеснул на пергамент то, что не давало тебе спать ночами, и чувствуешь, как немного полегчало на душе. Спасибо Гарри — это он придумал. Я спас его героическую поттеровскую задницу, а он позаботился о том, чтобы спасти мою мятущуюся малфоевскую душу. Забавно, Герми, не находишь?

Уже очень поздно, маленькая моя. Третий час ночи, ты, наверное, устала и не можешь больше меня слушать. Прости, любимая, я замолкаю. Спокойной ночи, Грейнджер! Нет, подожди, еще одно — пообещай мне, что ты меня дождешься. Не то, чтобы я волновался по этому поводу, просто…Малфоев всегда дожидались, знаешь ли, со всех бесконечных войн, из любых концов Земли…»

Дописав последние слова, Малфой с облегчением почувствовал, как из его сердца вынули тупую иглу боли, что не покидала его уже неделю. Он несколько раз коротко вздохнул и уменьшил в размерах письмо, которое не собирался отправлять (первое из тех сорока трех, которые он напишет Гермионе с октября по декабрь 97 года, но откуда Драко Малфою было знать об этом сейчас?), чтобы бережно спрятать его под подушку. «Надо сказать завтра Поттеру спасибо, — напомнил он сам себе. — И Уизли тоже. Дожили — Малфой, говорящий «спасибо» Уизли. Это просто какой-то кошмарный сон», — вяло подумал Драко, засыпая — впервые за всю неделю без кошмаров.

... Спустя много лет Гермиона Грейнджер-Малфой отыщет пачку писем, перевязанных зеленой атласной лентой, и, машинально развязав эту ленту, споткнется о первую же строчку на верхнем пергаменте: «Здравствуй, дорогая Гермиона!» Спустя два часа Драко Малфой обнаружит собственную жену лежащей на кровати в окружении развернутых пергаментов и бросится к ней, уже готовый произнести язвительное: «Тебя не учили, что чужие письма читать нехорошо?!», но Гермиона поднимет на него заплаканные глаза, и возмущенная реплика застрянет у Драко в горле. «Ну, что ты, Герм, — смущенно пробормочет он, присаживаясь с ней рядом. — Ну что ты, в самом деле. Все уже давно прошло! И где ты только нашла эти глупые письма? — Ох, Драко! — только и выговорит Гермиона. — Почему ты не отправил мне ни одного-единственного письма, раз уж ты писал их все время, пока вы искали хоркруксы, почему?! — Ну, не все время, — мягко возразит Драко, подушечками больших пальцев вытирая слезы в уголках гермиониных глаз. — Не все время, Герми. Только с октября. Просто тогда зарядили дожди, и у меня было полно свободного времени…»

(1) Портсмут, Брайтон — города на юге Великобритании на побережье пролива Ла-Манш.

(2) Дувр — портовый город на побережье Дуврского пролива (Па-Де-Кале).