Как мне поверить в то,
Что я отныне тебя не увижу?
Разве возможно так,
Что никогда я тебя не увижу?!

В бешеной гонке огни
В ночь улетают, и больше не важно,
Зачем этот мир вокруг нас,
Зачем появились мы в нём однажды...
(Виктор Аргонов Project)

Расследование дела Кристиана Райна, начавшееся в день его Очищения, не прекращалось уже больше недели. Когда дело касается утечки информации, представляющей угрозу безопасности страны, то не жалеют ни средств, ни ресурсов. Лучшие следователи Конфедерации пытались раскопать, каким образом силам Сопротивления удалось проникнуть в Главный Городской Архив, и самое главное, как Кристиан передал сведения мятежникам, уже находясь под стражей. Допросы пойманных преступников успеха не имели, потому что сопротивленцы научились накладывать на своих членов специальное заклятие, которое серьезно мешало Директорию раскрыть их местоположение и вычислить главу Альянса. В случае насильственного проникновения в память или прохождения процедуры Очищения, все их воспоминания на этот счет полностью стирались, делая пойманных участников совершенно бесполезными для следствия.
Однако дело не стояло на месте, потому что от одного из сообщников Райна удалось получить чистосердечное признание. Им оказался один из смотрителей отдела для особо опасных преступников Адам Корвард. Именно он передал Кристиану конверт-портал и волшебную палочку, чтобы тот смог создать омут памяти. В одной камере с задержанным за отсутствие документов молодым человеком по фамилии Малфой Райн оказался также не случайно. Из-за того, что на самого Кристиана было наложено заклятие запрета трансгрессии, все документы были переданы именно ему. Причем выбран Малфой был исключительно из-за цвета одежды и странного поведения, которое позволило Корварду сделать вывод о том, что тот имел отношение к Сопротивлению. В тот момент он так боялся выдать себя, что доверил завершение одной из самых важнейших операций организации незнакомцу, даже не предупредив его и практически положившись на случай.
После того, как Малфой покинул участок, находясь в статусе «Ожидающий Призыва», выйти на него следствию не удалось. Никаких сведений о нём в базе данных не обнаружилось. Единственным человеком с такой фамилией оказался ныне покойный Люциус Малфой, который ни разу не был женат и не имел детей.
Просмотрев записи презентория с парада и процедуры очищения Кристиана Райна и опросив свидетелей, следствие выяснило, что единственным человеком, который был замечен в общении с подозреваемым, была студентка школы Хогвартс Гермиона Грейнджер.

***
Дверь кабинета Директора МакГонагалл отворилась, и на пороге появился мужчина средних лет в дорогой мантии и с серьезным уверенным взглядом.
— Здравствуйте, меня зовут Марк Рейндер. Я представляю отдел расследования особо опасных преступлений, — представился он и показал удостоверение.
— Добрый день, — поприветствовала его МакГонагалл. В её голосе чувствовалась тревога. — Чем могу быть полезна?
— Мне необходимо побеседовать с одной из ваших студенток — мисс Гермионой Грейнджер, — ответил следователь. МакГонагалл нахмурилась, но невозмутимо ответила:
— Мисс Грейнджер сейчас находится на слете в Эдинбурге, где работает волонтером. Но позвольте поинтересоваться, что случилось?
— Я не имею право разглашать эту информацию, но если не вдаваться в детали, то она была замечена в связи с серьезным государственным преступником. Кроме того, на её Призыв несколько раз накладывался блок. Мы подозреваем, что она находится в контакте с одной из сопротивленческих организаций. Нам необходимо её допросить, — объяснил следователь.
МакГонагалл побледнела.
— К сожалению, я ничем не могу Вам помочь, — отрезала она. — Мисс Грейнджер сейчас не в школе.
— Спасибо за информацию. Мы проверим это. Вы не возражаете, если я задам Вам ещё несколько вопросов?
Следователь ушел только через полчаса. Всё это время он расспрашивал о том, не замечал ли никто из студентов и преподавателей странностей в поведении Гермионы Грейнджер, а в заключение попросил назвать ему имена учеников, с которыми она наиболее тесно общалась. Безусловно, директор указала ему на Рональда Уизли.

***
— Рон! Как я рада тебя видеть! — миссис Грейнджер опустилась на стул рядом с женихом своей дочери и тяжело вздохнула. Они сидели около кабинета следователя в центральном участке Управления Безопасностью и ждали своей очереди на допрос.
— Вот что она опять натворила? — в голосе Джин Грейнджер слышались истерические нотки. — Я так и знала, что её общение с Анной Альтер ничем хорошим не закончится!
— Тише, — Рон приложил палец к губам, показывая, что здесь лучше не говорить столь громко. — Её пока ни в чем не обвиняют, — полушепотом сказал он. — Есть вероятность, что всё обойдется… — он попытался успокоить мать Гермионы, хотя сам отнюдь не был уверен в том, что говорит.
— Обойдется?.. — с горечью произнесла миссис Грейнджер. — Я знаю свою дочь. И ты её тоже знаешь! — она всплеснула руками.
— Знаю, — кивнул Рон. — Но мы что-нибудь придумаем, — он выдавил из себя улыбку: — Я обещаю.
— Спасибо… — она улыбнулась в ответ. — Я не знаю, что бы мы без тебя делали. Ты не представляешь, как мне с ней тяжело…Надеюсь, что после вашей свадьбы Гермиона наконец успокоится… — вздохнула она.
— Я тоже на это надеюсь, — ответил Рон.
— Спасибо, что поддерживаешь нас, — поблагодарила миссис Грейнджер.
— Что вы, не стоит… Мы почти что одна семья, — отмахнулся Рон. В этот момент дверь приоткрылась, и громкий голос произнес:
— Мистер Уизли, проходите!

***
Уже несколько минут Рон смотрел запись со Дня Конфедерации. На экране его Гермиона стояла с обнимку с высоким блондином в черной одежде. Сначала ему хотелось думать, что это не она, но её кудри и пальто он разглядел бы в любой толпе. Блондин прижимал её к себе так, что Рону хотелось разбить экран презентория, лишь бы не видеть этого.
— Мистер Уизли, вы узнаете свою невесту? — спросил сидящий перед Роном человек.
— Да, это она, — ответил Рон упавшим голосом.
— Человек, которого Вы видите с ней, известен под фамилией Малфой. Он очень опасен. Вы видели его раньше? Или, возможно, слышали от Вашей невесты? — спросил следователь с напором.
«Дело касается Драко Малфоя… Из нашей школы. Ты что, не помнишь?», «Мне нужно, мне нужно… помочь одному человеку. — Этому твоему… Мэлфорду? — Малфою.»
Рон мотнул головой, отгоняя воспоминание.
— Нет, я ни разу о нем не слышал. Думаю, это случайность: моя невеста не стала бы общаться с преступниками, — уверенно ответил он.
— Несколько дней назад Вы подавали на мисс Грейнджер в розыск. Вы видели её с тех пор?
— Да, перед её отъездом. Но мое беспокойство было ложным. Гермиона всего лишь проходила подготовку к слету.
— Вряд ли она проходила в ненаносимом объекте. Впрочем, это уже наши проблемы. Спасибо, мистер Уизли. Мы уже отправили человека в Эдинбург, чтобы он вернул мисс Грейнджер. Думаю, завтра она должна быть здесь. Если то, что Вы сказали, правда, и она согласится сотрудничать, то ей ничего не угрожает. Если же нет… — начал объяснять следователь.
— Понятно, спасибо, — прервал его Рон. — Так я могу идти?
— Да, конечно. Спасибо за помощь. Возможно, мне понадобится побеседовать с Вами снова.
— Хорошо…
Закрыв дверь кабинета снаружи, Рон прислонился к стене и закрыл глаза.

***
— Мне очень жаль, Рон, но я ничем не могу тебе помочь, — Артур Уизли вздохнул, глядя на сидящего напротив сына, взволнованный вид которого внушал опасения.
Рон вскочил и всплеснул руками, чуть не вылив на себя стоящий на столе чайник.
— Ты же работаешь в Директории! Неужели нет никаких вариантов? — с надрывом спросил Рон.
— Что ты предлагаешь сделать? — мягко спросил мистер Уизли. — Я очень хорошо отношусь к Гермионе, она мне почти как дочь, но я никак не могу повлиять на Отдел Расследований. У меня там нет даже знакомых… Но, может быть, ты переживаешь зря, и она действительно на слёте. Я слышал о нём. Говорят, мероприятие серьезное.
— Её нет в Эдинбурге! — отрезал Рон. Он стоял, опираясь руками на спинку стула, и нервно его раскачивал. — Я знаю, что она общалась с РОК. И я столько раз пытался на неё повлиять… — обреченно закончил он, а потом снова вспыхнул и выпалил: — Но я не могу допустить, чтоб она прошла Очищение!
— Я понимаю, — мистер Уизли отхлебнул чаю и задумался. — Есть один вариант… — протянул он. — Я могу поговорить с Эдмундом.
— Главным врачом из Мунго? — Рон вопросительно поднял бровь. — Но причем тут он?
— Мы с ним учились на одном курсе, он мой хороший приятель. Если не ошибаюсь, то человеку, признанному умственно дезориентированным, попавшим под влияние и прочее, Очищение не назначают.
Глаза Рона расширились:
— Ты предлагаешь выставить Гермиону сумасшедшей?
— Не совсем. Мы можем сказать, что она была не в себе, когда начала общаться с Сопротивлением, попала под их влияние или что они её вынудили с помощью магии… Ей назначат лечение и отпустят. Возможно, придется несколько раз побеседовать с врачом. Но не думаю, что Гермионе это повредит.
— Есть нет других вариантов… — Рон опустился обратно на стул и, смахнув чёлку со лба, отхлебнул воды. То, что появилась хотя бы призрачная возможность спасти Гермиону, позволило ему первый раз за долгое время вздохнуть полной грудью. Впрочем, руки, державшие стакан, сильно дрожали, ведь это был далеко не конец, и она всё ещё находилась в серьезной опасности.
***
Гермионе казалось, что она плывет. Волны медленно накатывали раз за разом, то выбрасывая на поверхность, то погружая в пучину. Мир вокруг состоял из синевато-оранжевых сверкающих пятен. Как сквозь толстый слой ваты слышался голос Рона. Где она? Наверное, в Хогвартсе. Интересно, сегодня выходной или уже нет? Наверное, скоро придется спуститься на завтрак. Стоило бы открыть глаза, но веки были слишком тяжелыми. В ушах шумело. Она проваливалась сквозь кровать и летела. Вниз, вниз, вниз... А потом выныривала.
Вдруг открыла глаза, и, ослепленная ударившим в глаза светом, жадно втянула воздух. Она была не в Хогвартсе и даже не дома. Хватило мгновения, чтобы вспомнить всё: книга, Драко, РОК, Призыв и появившиеся из ниоткуда Стражи Спокойствия.
Её снова накрыло волной — на этот раз ужаса. Что произошло? Как она оказалась здесь? Вопроса о том, где именно, не возникло, потому что Гермиона помнила это место. Комната в доме Рона... Те же оранжевые шторы, почти не пропускающие свет, тот же стол и приоткрытый шкаф. Она лежала на кровати под теплым, но почти невесомым одеялом, переодетая в ночную рубашку. Одежда, сложенная аккуратной стопочкой, находилась на стуле неподалеку. На прикроватной тумбочке стояли цветы и полупустая миска с какой-то жижей, по консистенции напоминающей кашу, рядом были ложка и салфетка. Всё ещё лежа на спине, Гермиона вытащила руки из-под одеяла и поднесла к глазам: ладони были аккуратно перебинтованы. Только сейчас она начала ощущать стойкий запах лекарств, стоящий в комнате.
Попыталась встать, но слишком резко, из-за этого упала обратно, потому что в ушах начало звенеть из-за прилившей крови. Ещё несколько секунд лежала, глядя в потолок, а потом приподнялась, но уже осторожно, без рывков.
Она уже сидела, когда дверь приоткрылась. В проеме появился Рон.
Повинуясь внезапному порыву, который буквально вытолкнул её из кровати, Гермиона резко вскочила и толкнула Рона руками в грудь. Эффект неожиданности сыграл ей на руку, и он на время потерял равновесие. Это позволило зажать его шею между закрывшейся дверью и своим предплечьем. Гнев придавал энергии, поэтому хватка получилась железной.
— Какого черта?! — зашипела Гермиона, с прищуром глядя на Рона. — Ты обещал мне! И ты меня предал! — она не кричала, напротив — голос даже не дрожал, хотя внутри всё кипело от злости.
— Прежде чем задушить меня, позволь, пожалуйста, объясниться, — Рон мягко отстранил её руки. Гермиона догадалась, что ему ничего не стоило это сделать раньше, но он зачем-то позволил ей на себя напасть. И хотя гнев кипел внутри неё, мешая мыслить здраво и вызывая желание сделать то, что позволило бы ему выплеснуться наружу, Гермиона понимала, что ей стоит выслушать Рона.
— Хорошо, — она резко кивнула и опустилась на стул. Силы снова покинули её. По-видимому, последние ушли на борьбу с Роном — по сути бессмысленную. Голова была тяжелой, а мысли путались.
Рон подошел к ней и опустился на корточки напротив.
— Гермиона, — выдохнул он, сжав её руки в своих. Она резко вырвала их. Ей больше не нужно было претворяться, что у них всё в порядке. Теперь можно вести себя так, как хочется. Можно ударить его или встать и уйти, громко хлопнув дверью, и больше никогда не возвращаться. Но она не сделала ничего из этого, потому что сначала нужно было узнать правду.
Попытка встать обернулась резкой болью в левом бедре. Только сейчас Гермиона заметила на нём бинт. Сейчас оно болело так, что она не могла понять, как могла стоять или ходить ещё мгновение назад. А ведь у неё даже хватило сил подскочить к Рону. Сейчас это казалось непостижимым. Она поморщилась от острой боли и пошатнулась. Схватившись за край стола, с трудом удержалась, чтобы не упасть. Рон тут же оказался рядом: положил её на кровать, и опустился на колени в нескольких сантиметрах от изголовья. Убрал с её лица прилипшую прядку.
Она содрогнулась. Хотелось попросить, чтобы он больше никогда так не делал, но к горлу подкатила тошнота. Гермиона сжала губы и сглотнула, изо всех сил стараясь подавить рвотный позыв.
— Дыши ровно, не двигайся, — приказал Рон, видя как она побледнела. Взял со стола какую-то таблетку и впихнул ей в рот. — Вот, должно стать легче...
Через несколько мгновений боль и тошнота действительно отпустили.
— Что со мной? — спросила Гермиона тихо.
— Тебя чуть не расщепило при перемещении. Открылась глубокая рана, — сдавленно ответил Рон. — Ты потеряла сознание и почти лишилась ноги. Это целиком моя вина… — он посмотрел на неё взглядом полным боли и раскаяния. На несколько мгновений Гермионе даже стало его жалко. Но себя она жалела всё-таки больше. К тому же, ответственность за то, что произошло, действительно во многом лежала на Роне. И дело здесь касалось не только неудачного перемещения. — Ты пролежала без сознания два дня и потеряла очень много крови… — продолжил он. — Но, хвала Мерлину, всё обошлось — тебе больше ничего не угрожает. Через пару дней сможешь нормально ходить.
Гермиона никак не прокомментировала его тираду и даже не стала думать о том, насколько хорошо или плохо обстояли её дела в сравнении с множеством альтернативных вариантов. Это бы повлекло за собой совершенно ненужный страх, который возникает у человека, чудом избежавшего большой беды.
— Какого черта ты натравил на меня Стражей? — спросила она резко и холодно.
— Я?! — глаза Рона округлились. То, что она подумала о нём столь плохо, испугало и задело. — Нет! Я не имею к этом отношения. Тебя искали, как свидетельницу, — поспешил оправдаться он.
— Свидетельницу? — переспросила Гермиона.
— Да… Тот парень, про которого ты мне говорила, прежде чем сбежать. Малфой, кажется. Помнишь? — мягко спросил Рон, словно говорил о чём-то будничном и проходящем. Как будто она и правда могла забыть… Гермиона просто кивнула. Знал бы он, как хорошо она помнила.
— Я не знаю, что он сделал, но, судя по всему, что-то очень плохое, — продолжил Рон. — Ты была единственной, кто общался с ним, поэтому тебя и искали. Кроме того, они подозревали тебя в связи с Сопротивлением... — он вздохнул. Гермиона молчала. Пока что она слушала его машинально, стараясь не дать воли эмоциям. — Я не знаю, правда ли это и не хочу тебя ни в чем обвинять, — мягко продолжил он. Она поморщилась: этот жалостливо-покровительственный тон был противен. Но пока что Рон оставался единственным человеком, который мог рассказать о том, что произошло, поэтому отталкивать его было бы глупо. Проглотив тугой комок, Гермиона спросила:
— Как они нашли нас?
— МакГонагалл сказала им, что ты в Эдинбурге. После этого меня, Анну и твою семью несколько раз вызывали на допросы. Когда следователь сообщил, что за тобой отправили человека, я понял, что дела очень плохи...
— Ты знал, что я не поехала на слёт? — поинтересовалась Гермиона. Конечно, она догадывалась и раньше. Слишком много промахов было допущено с её стороны. В их последнюю встречу она почти специально дала ему понять, что уезжает вовсе не в Эдинбург. Но разве она могла знать, чем это обернется?
— Понять было несложно, — ответил Рон ровно. — Я знаю, что ты давно общаешься с ними, но тогда, в первый день семестра, понял, насколько глубоко ты увязла. Эти люди... Они умеют быть очень убедительными. Они переманивали на свою сторону куда более стойких...
Рон жалел её и говорил так, как будто она душевнобольная.
— Ты запуталась, — грустно добавил он. — И я постараюсь помочь тебе. Нам с твоими родителями удалось договориться со следствием. Тебе не назначат Очищения и даже не положат в больницу. На месяц ты освобождена от школы, но всё это время не сможешь покидать этот дом. Три раза в неделю будет приходить доктор Грант и наблюдать за твоим состоянием. Ты ведь помнишь его? Психотерапевт из Мунго, папин однокурсник. Мы видели его на свадьбе Билла и Флер.
Гермионе было наплевать на то, где она должна была видеть этого доктора, и даже новость о том, что Билл и Флер женаты и здесь, не вызвала эмоций.
— Зачем мне психотерапевт? — выплюнула она.
— Мы подозреваем, что ты попала под влияние пропаганды сопротивления. Возможно, они даже использовали какое-то заклятие.
— Нет… Ничего такого не было, — растерянно возразила она.
— В любом случае, сейчас ты находишься в статусе «умственно дезориентированной». Но это даже хорошо, потому что в таком случае тебя не смогут приговорить к Очищению ни при каких обстоятельствах. Я понимаю, что всё случившееся — не то, о чём ты мечтала. Но в сложившейся ситуации это лучшее, что мы смогли для тебя добиться.
— Что?! — Гермиона задохнулась от изумления и негодования. Они думают, что она сумасшедшая, и только это спасло её Очищения. А иначе бы она уже не находилась здесь. Какие ещё испытания уготовил этот мир?
Она знала, какие. Драко…
— А Малфой... Тот парень, с которым меня поймали... — Гермиона не смогла договорить. Голос сорвался, и она нервно сглотнула. Сердце тисками сжало предчувствие самого худшего. И хотя идея спросить о нём посещала с того момента, как она очнулась, решиться Гермиона смогла только сейчас. Рон ответил не сразу. Он как будто специально выдерживал паузу, чтобы её помучить. Сердце слишком сильно стучало в груди, отчего удары эхом отдавались в ушах. Пальцы до онемения сжали простыни. Гермиона догадывалась, каким будет ответ.
— Он прошел Очищение сегодня утром. Мне жаль, — отрывисто и нервно произнес Рон, отвернувшись и избегая смотреть на неё.
Слова медленно проникали в её сознание, впитываясь в него, как в губку, и отравляя своей горечью. Гермиона попыталась вдохнуть. Грудь пронзила резкая боль, как будто кто-то воткнул в неё нож по самую рукоять. И это было явно не из-за ран или потери крови. Внутри всё задрожало.
«Этого не может быть... Не может быть. Не может быть!» — пульсировала в голове одна-единственная мысль. Да, она ожидала, что Драко получит этот страшный приговор, но думала, что у неё будет время найти выход. Как?! Как они могли так быстро привести его в исполнение?
Слова Рона до сих пор звенели в ушах. Жестокая реальность накрыла волной.
— Это неправда! — сквозь зубы проговорила Гермиона, еле сдерживая рвущийся из груди крик. Ударила руками по кровати, а затем схватила подушку и швырнула её в Рона. И хотя тот не был виноват, и ему, кажется, действительно было жаль, вся её злость вылилась на него. Он как будто стал единственным живым олицетворением этого мира. Мира, который она сама создала, и который забрал у неё Драко.
— Родная... — Рон увернулся от подушки и сделал шаг в её сторону. Она отползла назад и вжалась в стену:
— Не подходи! — голос был хриплым. Гермиона то ли кричала, то ли плакала. Отчаянно пыталась втянуть воздух, которого не хватало. — Уходи! Вон отсюда! — прорычала она и нащупала на тумбочке вазу. И швырнула бы её, но Рон попятился к двери.
Дверь захлопнулась, погрузив комнату в тишину. Гермиона с трудом осознавала кто она, и где находится. То, что произошло, было настолько ужасным, что не желало укладываться в голове. Всё кончено, его больше нет. Он больше никогда не станет прежним. И в этом только её вина. Хотелось разрушать, ломать всё вокруг: превратить эту идеальную комнату, где вещи идеально расставлены по своим местам, в руины — подобие того, что происходило у неё в душе. Гермиона всё-таки швырнула вазу об дверь, словно в замедленной съемке, наблюдая за тем, как та разбилась на осколки. По полу разлилась вода, образовав лужу. Гермиона хотела встать, подойти к окну, разбить его тоже и выбраться наружу. Прямо так, в ночной рубашке. Чтобы улица и снег поглотили её навсегда.
Но тело как будто размякло, став подобным желе. Руки были тяжелыми, и она с трудом смогла поднести их к лицу. Провела марлевой повязкой по щекам и губам, стирая пот и слезы. На той появилось красное пятно. Потребовалось некоторое время, чтобы понять, откуда оно. Как выяснилось, у неё из носа пошла кровь. Гермиона даже не потрудилась сделать что-то, чтобы остановить её. Медленно сползла вниз и, оказавшись в горизонтальном положении, закрыла глаза.
Она была бы рада потерять сознание или заснуть, но разум не желал отключаться. Он выбрасывал на поверхность страшные, смутные образы. Через некоторое время они сменились галлюцинациями. Грудь сдавило. Гермиона открыла глаза и увидела руку, которая сжимала ей горло и не давала дышать. Лица было не рассмотреть. Драко? Рон? Она пыталась увернуться, освободиться, но не могла ни пошевелиться, ни закричать, а когда очнулась в следующий раз, наступил вечер. Бинты на её руках и ноге были чистыми, на простыне тоже не наблюдалось капель крови. Физически Гермиона чувствовала себя прекрасно: тошнота прошла, голова почти не болела, лишь только немного хотелось есть.
Переведя глаза на тумбочку, Гермиона заметила тарелку с картофельным пюре и чашку горячего чаю, которые были сейчас весьма кстати, и сложенный вчетверо листок бумаги. Она поспешно его развернула:
«Милая моя Гермиона, раз ты это читаешь, то уже проснулась. Я не знаю, захочешь ли ты меня видеть, поэтому решил написать записку. На тумбочке я оставил еду. Поешь, пожалуйста, ведь тебе нужно набираться сил. Не знаю, помнишь ли, но во сне ты кричала и плакала. У меня сердце разрывалось от боли. Я не буду обсуждать случившееся, потому что эта тема неприятна как для тебя, так и для меня. Но прошу: не терзай себя. В конце концов, Очищение — это не так уж плохо. Уж точно лучше, чем тюрьма. Я надеюсь, что пройдет время, и у нас всё наладится. Помни, что я очень тебя люблю. Если захочешь поговорить, я у себя или в гостиной.
Целую,
Рон.»
Гермиона скомкала записку и бросила в угол комнаты. Хорошо, что у Рона хватило такта оставить её одну. Плакать не хотелось. Впрочем, не только плакать. Она чувствовала себя так, как будто кто-то выпил все её моральные силы до дна, а жизнь больше не имела смысла.
Около получаса Гермиона лежала на кровати и смотрела в потолок. Потом, когда голод пересилил отвращение ко всему, всё-таки решила поесть. К своему удивлению, она опустошила тарелку в считанные мгновения. Но облегчения это не принесло, потому что чувство голода сменилось тошнотой. Это было похоже на замкнутый круг: что бы она ни делала, ей было плохо. Ей было плохо, если она ела и если не ела. Ей было плохо, если она лежала на кровати в бездействии, но от попыток найти выход, которого нет, становилось ещё хуже.
В какой-то момент Гермиона потеряла ощущение времени, и лишь когда первые лучи солнца разорвали ночную мглу, поняла, что за ночь не проспала ни минуты.
Утром следующего дня всё-таки собралась с силами, чтобы выйти из комнаты и дойти при этом дальше ванной.
Рона она нашла на кухне. Он пил чай и читал газету.
— Если Очищение — не так уж плохо, то почему ты не захотел, чтобы и я прошла его? — спросила Гермиона ровным, отрешенным голосом. Рон вздрогнул и обернулся. Но она даже не взглянула на него.
Сил по-прежнему не было, поэтому Гермиона оперлась на дверной косяк, и теперь стояла, смотря вперед пустым взглядом, потом случайно поймала своё отражение в стекле. Сейчас её вид мог вызвать только жалость и отторжение: волосы, не расчесанные уже несколько дней, свисали сальными прядями, потрескавшиеся губы были бледны, а под глазами залегли огромные синяки. Но ей было всё равно.
Рон открыл рот, чтобы ответить на её вопрос, но Гермиона заговорила снова:
— А что, хорошо… Была бы я послушной, милой. Не общалась бы с «неугодными» людьми. Тебе бы не пришлось волноваться. Ты разве не об этом мечтал? — её голос задрожал и сорвался.
Рон встал, подошел к ней и сжал руки в своих. Она скривилась, но вырывать не стала.
— О чём ты говоришь?! — нервно переспросил он. — Ты не сделала ничего такого, что заслужило бы Очищение. А даже если бы и сделала…
Гермиона прервала его:
— А это ведь не наказание, — горько усмехнулась она. В голосе чувствовался нескрываемый сарказм. — Это ведь способ сделать жизнь лучше. Так говорит наше правительство? Пойду, пожалуй, признаюсь Директорию во всех грехах и попрошу его меня «осчастливить»…
В глазах Рона отразился неподдельный страх. Похоже, он действительно не знал, как вести себя с Гермионой. Было понятно, что она находилась в опасном состоянии. Его руки по-прежнему сжимали её холодные пальцы, высовывающиеся из марлевых бинтов, закрывающих ладони.
— Пожалуйста… — тихо сказал он. — Прости меня… — его голос сорвался, взгляд заскользил по комнате, не останавливаясь на Гермионе. Она не могла понять, за что именно он просил прощения. Что-то не сходилось… Ведь если верить рассказу, то он ни в чём не виноват. Тревожное предчувствие, складывающееся из взглядов, интонаций и знаков, закралось в душу, но было настолько неуловимым, что Гермиона не могла понять, что именно здесь не так.
— То, что произошло с твоим другом, ужасно. Мне не стоило отрицать этого. Но не мучай себя. Это не поможет ни тебе, ни ему…
Рон говорил это с таким лицом, будто каждое слово кислое, как лимон, и ему приходится выжимать их из себя через боль и отвращение. Его взгляд был по-прежнему устремлен мимо Гермионы. Не в силах ответить, она сглотнула, освободила руки и, молча развернувшись, ушла в свою комнату.
Села на кровать и закатала рукав ночной рубашки, обнажив запястье с серебряным браслетом Драко. Его вид вызвал новый приступ боли. Гермиона сжала руки в кулаки, впившись ногтями в ладони. Стиснула зубы и зажмурилась. Хотелось забыться, запереться в своем собственном мире — фантазий и грез. Но нельзя. Ей нужно было разобраться, что произошло и найти выход. И пускай на первый взгляд его не существовало, Гермиона пыталась схватиться за ускользающую нить, которая выведет её к ответу.

***
Минуты текли, сливаясь в часы. Часы превращались в дни. Первое время Гермиона бесцельно слонялась по дому, ощущая себя узницей и, в сущности, ею и являясь. Бездействие позволяло тягучей, вязкой пустоте разрастаться, завладевая сознанием. Иногда приходил доктор. Гермиона была благодарна, что он не задавал слишком много вопросов, не пытался призывать к откровенности. Чаще всего справлялся о самочувствии, делал записи в личном деле и уходил, оставляя её наедине с собой.
Рон появлялся нечасто. Он вбыл очень сдержан и как будто бы чувствовал себя перед ней виноватым. Тем не менее, Гермиона ощущала его заботу и принимала её. Она видела, что он искренне пытался сделать всё, чтобы ей стало лучше, и была благодарна ему за это.
Прошло чуть меньше недели. Раны на руках и ноге полностью перестали беспокоить, но Гермиона до сих пор не сняла бинты. Иногда ей казалось, что от настоящего, неподдельно помешательства её спасали только книги, которые по её просьбе принес Рон. Возможно, она давно уже сошла с ума... Несколько дней назад завесила зеркало оказавшимся под рукой платком, не желая видеть своего отражения. Это было последним щелчком, захлопнувшим клетку отчаяния.
Тем не менее, чтение взахлеб, как и когда-то раньше, помогало сохранить рассудок и впасть в апатию. Гермиона жадно глотала романы, уходя в придуманные миры, читала учебники и научные труды.
Прочитав очередную монографию послевоенного времени, она задумалась о том, что приобрели и что потеряли маггловский и магический миры от слияния друг с другом, и пришла к выводу, что потерь всё же было больше. Застывший на том же уровне научного развития, что и в момент слияния, маггловский мир лишился всякой защиты. Здесь простые люди настолько привыкли к магии, что разучились выживать без неё, тем самым поставив себя в зависимость от магов. Именно из-за этого нарушилось равенство, провозглашенное конституцией и Кодексом. И дело не в различии цветов обложки паспорта…
Осознание того, что люди, лишенные магического дара, обречены вечно жить под кабалой волшебников, угнетало Гермиону.
Она вспоминала мир высоких технологий, где оружие магглов могло бы сравниться по силе с самыми страшными запрещенными заклятиями, где люди сумели подстроить окружающую действительность под себя безо всяких заклинаний, и тосковала о нем. Она тосковала о ноутбуке и тостере, о мобильном телефоне и телевидении. О том, чего достигли люди, не развращенные и не обленившиеся из-за доступности волшебства. Там магическая тайна держалась только за счет баланса сил. Маги знали, что, откройся они простым людям, реши подчинить их, те дадут достойный отпор. А здесь этот баланс нарушился. Волшебники заняли главенствующую позицию, и никто не смог бы изменить этого. Слишком поздно…
Этот мир казался Гермионе искаженным отражением того. Как будто её вмешательство в историю толкнуло его на ложный виток, искусственно созданный и оттого неправильный. В какие-то моменты она думала, не игра ли всё это её воображения. Сон, порожденный воспаленным сознанием и слишком натуральный, оттого ошибочно принятый за реальность. Она читала о таком когда-то… Петли времени, теория множественности вселенных. Что, если этот мир не более чем проекция настоящего, видоизмененная и иллюзорная? А она, создавшая его, вошла сюда, словно художник из древней легенды, что написал картину и ушел в неё жить. Иногда, перелистывая страницы книги или включая свет, Гермиона тайно ждала, что комната вокруг вот-вот начнет рассыпаться на молекулы или обращаться в дым, отпустив её в родную Вселенную.
Интересно, та исчезла в тот миг, когда они переписали историю? Или, возможно, существует параллельно, как и огромное количество других альтернативных миров, множащихся и ветвящихся при каждом совершенном нами выборе. Быть может, там была другая Гермиона, которая жила своей жизнью и в этот самый момент учила уроки в своей комнате. Или гуляля… Или путешествовала… А в каких-то из них её, наверное, не существовало вовсе, как в этом не существует Драко.
Почему он смог материализоваться здесь, не растворился в пространстве в момент перемещения? И что почувствовала та Гермиона, чей дневник она читала по вечерам, когда в её тело бесцеремонно вторглась чужая душа? Существовала ли она вообще до тех пор, как эта вселенная была создана неосторожным вмешательством в историю?
Слишком много вопросов, слишком мало ответов…
Наверное, был кто-то, кто смог бы дать их. Ведь если Книга Судеб существует, то должен быть её создатель. Должен быть кто-то, кто вершит судьбы и творит историю. Или нет? Или это они сами своими действиями и решениями заполняли её страницы, даже о том не подозревая?
А были ли те, кто до неё пытался взять на себя роль Бога и вмешаться в то, во что не позволено вторгаться простому смертному? Наверняка, были. Но не значит ли это, что и её собственный мир — такая же проекция, как и этот? Что на самом деле история должна была идти по совсем иному пути?
Или Книга регулирует это, возвращая заплутавших путников в их родные бухты? Ведь можно же вычеркнуть то, что «рукой человеческой вписано». Если так, то она вернется… Чего бы ей это ни стоило.
А дни всё текли, но комната так и не желала обращаться в дым, выпуская её на волю. Каждое утро Гермиона открывала глаза и видела шкаф, стол и книги. Ничего не менялось.

***
Так продолжаться больше не может: время что-то менять — вечером девятого дня она осознала это совершенно четко.
Попытки бегства от реальности, что предпринимались ею всё это время, не приводили ни к чему. Ей не удастся вечно прятаться в выдуманных мирах и сидеть в комнате с закрытыми окнами и перевернутыми зеркалами. Однажды придется взглянуть реальности в лицо, и чем раньше она это сделает, тем лучше.
Гермиона подошла к окну и отдернула шторы, позволив свету разлиться по комнате. На улице было пасмурно и туманно, но она всё равно сощурилась, с трудом заставив себя посмотреть на затянутое серыми тучами небо. Потом пошла в ванную. Сняла бинты и увидела шрамы на заживших ранах. Они вечно будут напоминать о её страшной ошибке и потере, которую не восполнить.
Долго стояла под теплыми струями, смывая с себя грязь и пыль тех дней, когда всё ещё было иначе. Завернувшись в пушистый махровый халат, вернулась в комнату и впервые за эти дни взялась за расческу. Невероятными усилиями распутывала волосы, временами думая, что их легче будет отрезать. Вытащила из тумбочки косметичку и долго замазывала синяки под глазами, а затем пыталась придать бледным губам с запекшейся в трещинах кровью более-менее приличный вид. Сделав всё это, она переоделась и открыла зеркало. Девушка, которая смотрела на неё из отражения, в целом была похожа на ту Гермиону, что она знала раньше. Но что-то ушло безвозвратно. Или наоборот появилось. Возможно, дело во взгляде: глаза почему-то были сейчас не карими с золотистыми прожилками, а практически черными. Настолько, что зрачок почти сливался с радужкой. А ещё казалось, что этого лица больше никогда не коснется улыбка.
Давно принятое решение: найти Книгу Судеб. Вернуться к истокам, начать сначала. И хотя она не знала, как это сделать, была уверена, что однажды отыщет способ. И пусть это потребует времени, пусть на это уйдут дни, недели или годы, Гермиона знала, что исправит свою ошибку.
А пока ей нужно жить. Перестать медленно и педантично загонять себя в клетку и захлопывать двери изнутри.
Положиться больше не на кого, теперь она сама за себя. Общение с Драко сделало её слабой. С ним она всегда становилась слабее, потому что могла себе такое позволить. Ей это нравилось: его защита, его объятия, способные закрыть ото всего мира, его взгляд и голос, в которых чувствовалось столько силы и уверенности, что можно было ничего не бояться. Но этого больше нет. И уже никогда не будет, и Гермиона должна снова стать сильной. Когда-то она умела... В те времена, когда была одна, встречала опасности лицом к лицу и знала, что может положиться только на себя. Гарри и Рон, хотя и были рядом, зачастую сами нуждались в поддержке и просто не могли дать ей той опоры, которую дал Драко. А сейчас её выбили из-под ног, заставив Гермиону беспомощно барахтаться в своей слабости, не в силах справиться с обстоятельствами. Но пора выныривать, снова твердо встать на ноги и идти вперед.
Она научится жить в этом мире, примет его и перестроит под себя. От неё хотят, чтобы она была законопослушной и правильной, она станет такой. Для них. От неё хотят, чтобы она была с Роном, она будет с ним. Сумеет доказать, что не сумасшедшая, стать такой, какой они желают её видеть, и освободиться. Получить ту минимальную свободу, которая позволит найти книгу и всё исправить.
Оторвав взгляд от зеркала, Гермиона вышла из комнаты и направилась к Рону.
Вошла в его спальню без стука и остановилась в дверях.
— Я решила, что мне пора выходить из спячки, — звонко сказала она, заставив его обернуться. Увидев её, расцветшую и обновленную, он облегченно улыбнулся, а потом мотнул головой, как будто приняв для себя какое-то решение.
— У меня есть для тебя сюрприз, — проговорил Рон. — Я всё ждал, когда же ты будешь готова.
С этими словами он поманил её к выходу. Пройдя по коридору и маленькой лестнице, они оказались у выхода на чердак.
— Подожди здесь минуту, — попросил Рон и скрылся в проеме. Но через несколько секунд Гермиона услышала его глухое «проходи». Она оказалась не на чердаке, а на крыше. Видимо, Рон применил заклятие, потому что там было не холодно. Посередине стоял стол, а по периметру горели десятки свечей, создававших сказочную и сюрреалистичную картину.
Тучи немного рассеялись, и хотя несколько больших пушистых облаков всё ещё закутывали небо, накрывая его одеялом, сквозь них начали проглядываться звезды и большая почти круглая луна. Подняв голову к небу, Гермиона почувствовала, как всё вокруг начало вращаться, как будто то затягивало её в себя.
Выше, глубже.
Опустившись на мягкий пуфик у стола, она взяла с тарелки кусок торта, откусив, закрыла глаза.
Гермиона никогда не замечала в Роне хоть каплю романтики. То, что он сделал для неё, вызывало благодарность и… жалость. Что бы там ни было, она уже никогда не сможет ответить ему взаимностью. Сможет притвориться, сделать вид и сыграть свою роль. Но, как бы много заботы и внимания он ей ни уделил, она вряд ли почувствует что-то, кроме щемящего чувства неловкости и боли от того, что он навсегда стал для неё «не тем человеком».
Он наполнил бокалы шампанским и протянул ей один. Взяв его в руку, Гермиона несколько мгновений молча смотрела, как маленькие пузырьки поднимаются вверх в золотистой жидкости, а потом перевела взгляд вверх и увидела глаза Рона. Голубые глаза того, чьего внимания она когда-то отчаянно желала. Смотря на него сейчас, Гермиона искала напоминания о той девочке, которая плакала в туалете из-за обидных до боли слов, и о мальчике, который спас её. О дружбе, которая завязалась в тот день и прошла через года. Где они теперь, те мальчик и девочка; где та дружба и те мечты? Что стало бы с ними, не найди она однажды Книгу Судеб? Если бы они преодолели разногласия, полюбили друг друга. Поселились бы в маленькой квартире и охраняли свой домашний уют. Были бы они счастливы, там, в мире, где в её жизнь не ворвался светловолосый слизеринец с прожигающим насквозь взглядом, или тень непонимания пролегла бы между ними и без помощи Книги Судеб?
Гермиона спрашивала себя, как сложилась бы её жизнь, если бы не череда случайных, никак не связанных друг с другом событий, которые подтолкнули её к Драко. Сколько их было? Четыре, пять?..
Она не заблудилась бы в поселке Египта, если бы не мужчина, который её преследовал, не зашла бы в тот дом, если бы не собака. Если бы отработки Драко назначили не в кабинете Рун, они бы даже не заметили друг друга; и она бы никогда не отдала ему Книгу, если бы лестница в первый вечер нового года не забросила её к входу на Астрономическую башню.
Гермиона вздрогнула от того, каким маловероятным, на самом деле, было их сближение, перевернувшее её судьбу с ног на голову. Вот только… Всё закончилось более чем печально. Закономерно трагично и бессмысленно.
Возможно, найдя способ вернуться, она начнет путь заново. Окажется в мире, где Книга Судеб никогда не попадала к ней в руки. И Драко там будет считать её недалекой грязнокровкой, а она забудет, каково это: чувствовать его объятия, вкус его губ. Или, наоборот, будет помнить, терзая себя этими воспоминаниями или питаясь ими.
Гермиона залпом допила шампанское, поморщившись от его кислого вкуса, а потом Рон протянул ей руку, приглашая на танец. Она не сопротивлялась, вложив свою ладонь в его и позволив теплым рукам сомкнуться вокруг её талии.
Алкоголь затуманивал разум, и мир вокруг постепенно начал менять цвет. Рон кружил её в танце, а Гермиона, чувствуя себя обмякшей и слабой, подстраивалась в такт музыке, звучавшей из ниоткуда.
Плохо понимая, что происходит, осознала, что он находился слишком близко, почувствовала прикосновение его губ к своим. Они были такими неестественно горячими, что она вздрогнула, но не отстранилась. Закрыла глаза и позволила ему углубить поцелуй. Сил сопротивляться не было. Рон запутался в её волосах, а Гермиона, откинув назад голову, почему-то вспомнила ночь после бала на шестом курсе, когда она, сгорая от ревности, наблюдала за тем, как он целуется с Лавандой, и готова была отдать так многое, чтобы оказаться на её месте.
Рон подхватил Гермиону на руки и куда-то понес. Тепло разливалось по телу, а сердце стучало слишком часто, разгоняя кровь и заставляя ту бежать по венам быстрее.
Кажется, Рон положил её на кровать. Она дрожала, как в лихорадке. Не исключено, что у неё действительно начался жар.
Он страстно целовал её, а Гермиона видела ту девочку, что плакала вечерами из-за того, что Рон не обращал на неё внимания, считая лишь только другом. Сейчас та девочка ликовала, и на волне своих сбывшихся мечтаний как будто вынырнула из прошлого, на несколько мгновений став настоящей, захватив разум Гермионы, чтобы вырвать свой кусочек счастья.
Ей виделось, что она находится в огромной зале с зеркальными стенами. Но это были не обычные зеркала. Они как будто состояли из воды: текли и переливаются, набегая друг на друга, а отражения в них — отголоски из жизней, которые ей никогда не доведется прожить. И люди, которых она когда-то любила. Здесь был Гарри, взгляд которого лучится теплом. Здесь были мама, папа, двоюродный брат Генри. И Драко… Его образ — самый размытый, неуловимый. Ей хотелось рассмотреть его, подойти ближе, но он исчез, растворившись в водной глади этих зеркал.
Гермиона открыла глаза и вернулась в реальность. Чувство вины накрыло её, заставив резко оттолкнуть Рона. Дыхания не хватало. Жадно втягивая воздух, она с ужасом осознала, что её блузка полностью расстегнута, а Рон уже снял футболку. На глаза навернулись слезы. Вжавшись в стену, она уставилась на него затравленным взглядом. Он выглядел потерянным, гадая, что сделал не так.
— Я… Я плохо себя чувствую. Оставь меня одну, пожалуйста, — на выдохе произнесла Гермиона. Слова сейчас причиняли боль. В горле пересохло, и ощущения были сравнимы с теми, что могли бы возникнуть, съешь она ложку песка.
Рон не стал задавать вопросов: молча вышел, оставив её одну. Пытаясь не дать подступившим слезам потечь по щекам, Гермиона налила в стакан воды и прополоскала рот, желая избавиться от ощущений, которые напоминали о её предательстве.
И пускай она не сделала ничего особенного, всё равно чувствовала себя так, будто предала Драко. Она действительно предала его…
Прошло чуть больше недели с тех пор, как Гермиона в последний раз видела его глаза. Всего девять дней, а она уже смирилась. Это неправильно. И это неправда!
Она не смирилась, а просто сделала вид…
Расстегнула манжет рубашки и снова посмотрела на змейку. Та сейчас плотно обвивала руку, а изумрудные глаза были закрыты. Перевела взгляд на безымянный палец, на котором раньше было кольцо. При воспоминании о том вечере, губ коснулась улыбка. Тогда она ещё не знала, как всё обернется, хотя тревожное предчувствие уже успело закрасться в сердце.
Почему она так легко сдалась? Ей стоило бы выбраться отсюда и повидаться с ним. Ведь он не умер. Он жив. И находится где-то там — в этом опасном, враждебном городе. Один… Без семьи, без родных. Без души.
Осознание этого разрывало сердце. Наверное, если бы он погиб, было бы менее больно. Потому что понимать, что он жив, но лишен всего того, что делало его самим собой, было невыносимо.
Именно поэтому она до сих пор не решилась увидеть его. Ей хотелось, чтобы в её воспоминаниях он оставался живым.
Вот только это ничего не изменит. Всё кончено. Его нет, а то, что было между ними теперь неважно. Впрочем, для неё теперь ничто не имело смысла.

***
На следующее утро Гермиона спустилась в гостиную и попросила Рона дать ей прочесть последние газеты или посмотреть презенторий. Десять дней в заточении погрузили её в информационный вакуум, а если она хотела вернуться к нормальной жизни, то стоило бы начать из него выбираться.
Но Рон не позволил ей этого сделать. Оказалось, что презенторий сломан, а газеты он уже давно не покупает. Что-то здесь было не так… Но догадки и предчувствия, возникающие в голове Гермионы, были настолько смутными и нелепыми, что она не придала им должного значения.
За обедом, налив ей вишневого сока и предложив тост за то, что «она наконец-то снова стала собой» Рон вдруг сказал: — Я давно хотел узнать, но не решался у тебя спрашивать. За что ты пыталась бороться? Или против чего? Что именно тебя не устраивает?
Гермиона сглотнула, подавив воспоминания о том, за что боролась в действительности, когда стала писать в Книге Судеб, и за что борется и будет бороться до последнего.
Ответа на вопрос Рона у неё не было. В сущности, она не знала, в чём именно проблема этого государства. Формально всё хорошо: мир без войны, забота о безопасности, равные возможности для всех.
Что было не так? Отсутствие пресловутой свободы, о которой говорила Кларисса? Невозможность выбирать свой путь самостоятельно, навязанные ценности и ложь, которой пропитано всё вокруг? Или то, что в обществе, где счастье народа провозглашалось главной ценностью, не было настоящих чувств? Что здесь всё на виду, как в дешевых шоу, что показывали по маггловскому телевидению в их мире... Что здесь, встречая улыбки от каждого встречного, копнув глубже, вряд ли найдешь что-либо, кроме пустоты.
Она не могла конкретно сказать, что не так — это было скорее на уровне ощущений. И не имело смысла объясняться с Роном, ведь он всё равно не смог бы понять. Поэтому Гермиона ответила:
— Я не знаю. Наверное, они действительно ввели меня в заблуждение.
Рон улыбнулся:
— Я рад, что ты поняла это. Наше государство готово пойти нам навстречу. Потихоньку они стараются сделать жизнь лучше, и если бы вместо пустых и ненужных беспорядков Альянс делал что-нибудь действительно стоящее, в нём был бы какой-то смысл. Почему они, если так хотят перемен, не делают конкретных предложений? Ты же знаешь, в Директории есть для этого специальный отдел, где те рассматриваются и принимаются к сведению. Я думаю, Альянс работает отнюдь не для того, чтобы сделать нашу жизнь лучше. Их истинные цели совсем другие.
Гермиона кивнула. В словах Рона была доля правды. Слушая его, она старалась смотреть на ситуацию беспристрастно, как будто просто читает о ней в учебнике или книге, а не находится внутри. Некстати подумалось о том, что за всю эту неделю никто из РОК не побеспокоился о том, что с ней случилось. И о том, что, обладая такими огромными возможностями, они даже не попытались спасти Драко, хотя наверняка могли.
Не доев суп, Гермиона пожелала Рону спокойной ночи и ушла к себе. Ночью она опять плохо спала.

***
Была суббота. Это значит, что Гермиона находилась здесь ровно две недели. Осталась ещё столько же, и она сможет выйти на свободу. Последние четыре дня все усилия были направлены на то, чтобы убедить окружающих, что с ней всё в порядке. Улыбалась Рону, его родителям и доктору Гранту, говорила только то, что они хотели от неё слышать, была до приторности милой и приветливой. Она так хорошо играла свою роль, что почти вжилась в неё; поверила в то, что у неё всё в порядке, и эта жизнь когда-нибудь сможет стать хотя бы терпимой.
Утром приехала Джинни. Сама не зная почему, Гермиона была очень рада её видеть. И хотя они с сестрой Рона никогда не были близкими подругами, последняя всегда вызывала симпатию. Более того, было приятно просто поговорить с кем-то «с большой земли».
Спрашивать о РОК или Альянсе Гермиона не рискнула, но из обобщенных рассказов Джинни смогла понять, что атмосфера в Конфедерации накалялась. Всё чаще проводились рейды, всё больше людей попадали в Управление Безопасностью. Правительство боялось своих граждан, а граждане уже не так беспрекословно доверяли правительству.
Кажется, Том Реддл добивался именно этого…
Сил на раздумья о том, к чему может привести такое положение дел, не было, потому что после случившегося с Драко, судьба этого мира перестала беспокоить Гермиону. Пусть всё идет, как идет. Закручивается в узлы или катится по наклонной. Ей уже плевать. Она будет жить здесь лишь для того, чтобы однажды уйти.

Вечером Рон ворвался в её комнату с горящими глазами и, плюхнувшись на кровать, затараторил:
— У меня отличные новости! Я только что был в Управлении Безопасностью. Я давно хотел сделать тебе подарок. И у меня получилось! Я смог добиться того, что тебе разрешили на пару дней покинуть дом. Более того, благодаря рекомендации доктора Гранта, мы сможем отправиться в тепло, к морю. Завтра мы трансгрессируем в Испанию на три дня!
Гермиона нахмурилась:
— Как тебе удалось добиться того, чтобы меня выпустили не только из дома, но и из страны? И где мы будем жить?
— Испания — часть Конфедерации, а внутри неё границы не такие строгие, ты же знаешь. Они активируют твой знак Призыва на это время, поэтому ты будешь находиться под наблюдением. Но больно не будет, не беспокойся. На самом деле, то, что нам удалось договориться с ними, во многом заслуга доктора Гранта. Именно он сказал, что ты идешь на поправку, но для более успешного лечения будет полезно сменить обстановку. А остановимся мы в отеле. У меня были кое-какие накопления…
— Рон, — мягко прервала его Гермиона.— Спасибо, конечно. Но не стоило, правда…
— Даже не думай отнекиваться! Мы едем, и это не обсуждается. Ты уже две недели сидишь тут, как затворница. К тому же, жаловалась, что не была нигде за пределами Англии. Пришло время это исправлять.
Глаза Рона горели таким отчаянным энтузиазмом, что Гермиона не смогла сдержать улыбки. Тем не менее, задумчиво произнесла:
— Было бы легче просто разрешить мне выйти и прогуляться по городу.
— Что тебе делать в городе? — возразил Рон. — К тому же, в Испании сейчас безопаснее, чем в Лондоне.
— Случилось что-то серьезное?
— Ничего особенного. Просто ситуация не очень спокойная. Джинни же рассказывала…
Гермиона кивнула. То предчувствие, нить которого она никак не могла поймать, наконец, сформировалось в ясное ощущение: от неё что-то скрывают. Но Рон был не намерен развивать эту тему.
— Собирай вещи. Завтра утром я за тобой зайду, — подмигнув ей, он вышел из комнаты.
Гермиона уставилась в окно. Дождь, смешанный со снегом, стекал по стеклу и стучал по подоконнику, как будто желая рассказать о чём-то важном.
Туманная, вязкая ночь окутала город. Что же случилось в нём такого, раз Рон решил её увезти?
Его забота была трогательной, но любовь порою обременяла. Гермиона эгоистично пользовалась всем этим, а голос совести был слишком тихим, чтобы она стала к нему прислушиваться. Любой девушке приятно, когда о ней заботятся. А ей, находящейся на грани отчаяния, это было просто необходимо.
Но она знала, что однажды уйдет. И в глубине души Рон тоже знал это.
Свеча на столе почти догорела, и Гермиона собралась идти спать, решив, что соберет вещи в поездку завтра. Но легкий стук в стекло заставил её замереть. А потом она кинулась к окну и распахнула то в неистовом порыве. В комнату влетела сова, к лапке которой было привязано письмо. Отцепив его, Гермиона увидела герб Хогвартса и имя отправителя. Луна Лавгуд.