Ϟ
Война! Опять война! Избави, Боже!
Каких не трать речей,
Увы, война грядет, но все же
Нельзя быть мне повинным в ней!
© М. Клаудиус. «Песнь о войне».

Lily

Больше всего на свете я хочу убить Сириуса – за его дурацкую затею. В жизни не видел ничего скучнее Австрии. Нет, лгу – больше всего на свете желаю увидеть тебя. А потом можно и Блэка задушить, или, скажем, отравить. Чтобы мучился. Как тебе такой план?

Я усмехнулась, в который раз перечитывая заветные буквы, наскоро накарябанные на желтоватом пергаменте. В уголке листка была своеобразная метка – маленький снитч, между крылышками которого трепетали мои инициалы. Иногда мне казалось, что этот небольшой мячик вот-вот выпорхнет с простой бумажной глади и отправится весело парить к облакам. Именно такой силой обладали поразительные рисунки Джеймса…
Джеймс. Подобные записки становились нашей традицией – изрядно разъяренные совы, постепенно сменяя друг друга, приносили таких кратких очерков по семь-восемь штук в день. Птиц было всего три, и каждая из них меня ненавидела, несмотря на то, что я пыталась их задобрить. И по письменным отчетам было понятно, что не только ко мне они питают ненависть.
Если уж говорить начистоту, я ожидала частых визитов Джеймса в наш дом на уикендах; я планировала познакомить его с родителями, учитывая то, что мама ходила за мной хвостиком почти два дня, пытаясь узнать какие-то несуществующие сведения насчет несуществующей помолвки. Несмотря на то, что изумруд блестел на указательном пальце, это нее не останавливало.
Но мои планы рухнули, как карточный домик, еще в первые дни июня. Тогда Сириус, изображая печальные щенячьи глаза, упрашивал меня отпустить моего парня в «небольшое путешествие в Австрию». В Вене жил его дядюшка, Альфард, который единственный из Блэков любил этого синеглазого мальчишку. Джеймс был там просто необходим – как я подозревала, чтобы Сириус мог потешить свое самолюбие. Кроме того, этот несносный парень затащил в Австрию Эшли и Ремуса. Мэри не смогла поехать – по понятным причинам; Питер отчаянно мотал головой… ну а я? Мне нужно было находиться вместе с семьей. Так сказал отец, сурово сдвинув брови. Поэтому мне оставалось лишь «не быть жадиной и передать Сохатого в хорошие руки». То, что руки именно хорошие, было клятвенным заверением Блэка – и я поверила ему на слово.
Сначала Джеймс начал удивительно упрямиться – мотать головой, как упрямый бычок, и выдавливать нечто вроде я-должен-быть-со-своей-девушкой-по-только-мне-одному-понятным-причинам. Я буквально силком спихнула его Сириусу, лишь спустя неделю – когда они находились где-то около Зальцбурга – узнав те самые причины.
Мама в тот день послала меня с небольшим списком продуктов в магазин. Петунья сумела отмазаться, а вот у меня не получилось. Фактически, я не больно и хотела отказываться – я ведь скучала по таким простым магазинам, по простым людям и простым продуктам. Я даже не представляла, насколько это было важно для меня.
– Спасибо. – Я улыбнулась молоденькой продавщице, которая буквально выпрыгивала из-за прилавка, и сгребла сдачу в левый карман джинсов.
– Приходите еще!
Отделавшись еще одной дежурной улыбкой, я подхватила нагруженный пакет с чертовыми продуктами и покинула уютный магазинчик. Мы жили в относительно тихом, спальном квартале – здесь были только благополучные семьи и слепящие чистотой дома. Но мне нравилось – на этой улице не было никакой вычурности или чрезмерной чистоплотности. Все было так, как нужно.
Правда, в тот день я совершенно забыла об одной досадной неприятности – всего в ста метрах отсюда начинался один из самых неблагополучных кварталов Лондона – Паучий тупик. Когда-то я любила играть здесь, несмотря на грязь, копоть и неприятную вонь; но тогда рядом со мной был друг. С друзьями ты не обращаешь особого внимания на обстановку, верно?
Все случилось абсолютно внезапно. Я зазевалась, позволяя старым воспоминаниям увлечь меня – как я и Петунья играли в куклы вот в этом скверике, или как мама звонко смеялась под этим рослым дубом… И налетела на человека.
Выдавив из себя обычное «простите-извините, вы не ушиблись?», я подняла взгляд.
На меня смотрели жуковые глаза Северуса Снейпа. Я вскрикнула и отшатнулась, крепче вцепляясь в ручку злополучного пакета, словно он мог придать мне сил. А затем попыталась обойти его… что не увенчалось особым успехом. Получилась глупая игра, когда друзья, например, стараются обхитрить друг друга, метаясь то вправо, то влево.
Только мы не были друзьями. И у него была Метка. И мне стало по-настоящему страшно – слишком уж жутко он смотрел на меня. Будто человек, который не раз убивал людей… и сразу сердце кольнуло ледяной иглой. Он ведь действительно убивал людей.
Волшебная палочка, как назло осталась дома – и я ругала себя. Нельзя быть такой непредусмотрительной! Я не была уверена насчет его волшебных сил, но судьбу испытывать не желала.
– Пропусти.
– Можем поговорить?
Мои брови взметнулись вверх. Это был один из случаев сильнейшего удивления Лили Эванс – причем самый ведущий. Нет, он серьезно? Поговорить? Я подавила желание рассмеяться ему в лицо, но смешок позволила.
– Сам как думаешь?
– Послушай, я… - Он запустил руку в волосы. Наверное, совершенно непроизвольно, а впрочем, кто его знает? Слишком это уж было похоже на поттеровские замашки. – Я понимаю.
– Серьезно? – меня пробивало на какой-то истерический смех. – Ты понимаешь? Неужто?
Он на секунду возвел глаза к небу.
– О, ну если ты понимаешь, это значительно меняет дело. Потому что если бы ты не понимал, то я бы с тобой разговаривать не стала. А так стану, конечно. – Я противно улыбнулась, в духе Нарциссы, и снова попыталась его обойти, чему он сразу помешал, качнувшись, точно маятник.
– Если ты не понял, – прошипела я, – это был сарказм.
Он моргнул. Насколько я помнила, вот так ошалело он моргал, будто стряхивая воду с ресниц, в моменты сильнейшей неловкости.
– Нам нужно поговорить.
– Зачем? – несмотря на тяжелый пакет, я демонстративно скрестила руки на груди. – Если ты не понял, между нами ничего нет. Ни-че-го. Так может, оставишь меня в покое?
– Я не могу. – Он покачал головой. – Пожалуйста, я… Мне нужно многое сказать. Я… Лили, ну пожалуйста.
– Грязнокровка.
– Что?! – Снейп снова моргнул.
– Ты же называешь меня грязнокровкой. Так давай, не стесняйся.
– Мы же… Лили… – В глазах была боль. На какую-то секунду мне тоже стало так больно, что захотелось обнять этого мальчика, коим он, по сути, и являлся. Но порыв быстро прошел, ведь я почти затоптала все свои чувства к Северусу Снейпу.
– Что – дружили? Можешь считать, что семестра шестого курса не было, Снейп. Давай остановимся на том, что ты назвал меня грязнокровкой, положив начало нашей вражде. Ладно? И успокойся. Не подходи к грязнокровке, вдруг испачкаю.
– Что ты несешь? – Он почти вскрикнул. – Что за чушь?!
– О чем ты хотел поговорить? О мире? Дружбе? Любви? – это слово я буквально прошипела, наслаждаясь гримасой боли на его лице. – О чем, Нюниус?
Он вздрогнул так, будто я его ударила. Почти съежился, сильно закусив губу. Его лицо напоминало сейчас гротескную маску – нелепая гримаса боли, отчаяния и неверия.
– Значит, ты так меня зовешь.
– Другого ты не заслуживаешь. – Я сделала шаг, и он не стал мне мешать. – Счастливо.
С тех пор Северус Снейп преследовал меня. Его записки приходили даже чаще, чем от Джеймса, и заканчивали свой недолгий путь в камине, так и не развернутые. Просто приносила их потрепанная сипуха с вывернутыми перьями, которая всегда принадлежала ему. Он назвал ее Ветром – ирония судьбы. Эта жуткая птица невольно вызывала мои воспоминания.
Каждая записка была аккуратно сложена – так записки складывал только он – и всегда, в левом нижнем углу было нацарапано «С. С.» Раньше я с нетерпением ждала таких записок. Но не сейчас.
Я сталкивалась с ним на улицах. С его тяжелым взглядом черных, как омуты, глаз. Он был словно везде – и это пугало. Но никогда не подходил при ком-то, поэтому мы с Петуньей завели привычку ходить всюду вместе. Это было своеобразной защитой, потому что, как сестра рассказала мне позже, он пытался достать и ее.
– Лили? – мама приоткрыла дверь в комнату и чуть улыбнулась. – Спустишься на обед?
Я вздрогнула и отложила в сторону записку.
– Да, мамуль. Конечно.
– Я войду?
– Конечно, - повторила я, улыбаясь. – Да, входи.
– Ты очень дерганная в последнее время, - заметила мама.
– Я просто… - я рассеянно взмахнула рукой. – У меня паранойя развивается.
– В каком смысле? – она провела пальцами по плотным корешкам моих книг. – На почве чего?
Я на секунду спрятала лицо в ладонях.
– Просто тут неподалеку живет очень нехороший человек.
Брови мамы взлетели вверх, словно крылья какой-нибудь сильной птицы.
– Он причиняет тебе вред?
– Он хочет со мной поговорить. – Я пересела на кровать и похлопала рядом с собой рукой. – Честно говоря, ты с ним знакома.
- Он волшебник? – полюбопытствовала мама, присаживаясь рядом со мной и приобнимая меня за плечи. Такой знакомый и теплый аромат – аромат яблока, исходивший от ее кожи, захлестнул меня с головой, и мне стало спокойней.
– Да. Это…
– Северус, – догадалась мама, нахмурившись. – Вы же дружите. Или нет?
– Это…. – я сжала волосы, – трудно. Мы начали снова общаться, а потом так случилось, что он меня предал.
– Каким образом? – она забралась на кровать с ногами, как часто делала. Я любила, когда она вела себя, как маленький ребенок – она была, есть и оставалась моей лучшей подругой именно потому, что не была такой, как прочие мамы – холодной и взрослой.
– Я тебе рассказывала про Пожирателей смерти?
– Упоминала, как кучку фанатиков.
– Они убивают… - я прикусила язык, чтобы не сказать «магглов». – Людей.
– Северус? – она не сдержала улыбки. – Я понимаю, что такими вещами не шутят, но ты же… шутишь, верно? Это же… Северус.
– Он тоже убивал.
Ее передернуло.
– Эти… Пожиратели смерти. Они же еще дети.
– Дети, - я покрутила пальцем у виска, - с вывернутыми мозгами.
– Как-то не верится. Ты боишься, что он сделает нам что-то?
Я выдохнула.
– Да.
– Он подавал какие-то знаки? Было похоже на то, что он одержим…мм… идеей навредить нашей семье?
– Было похоже на то, что он одержим разговором со мной. А теперь.. он мне противен. И еще я очень его боюсь.
Она покачала головой.
– Милая, он тебе ничего не сделает. И нам ничего он не сделает, поверь. Я помню его – он не тот че…
– Я тоже думала, что он не тот человек, чтобы убивать. Но он убивал, мама! – голос сорвался. – Я так запуталась. Он все-таки был моим другом, но теперь я ненавижу сам факт его существования. А еще мне… я не знаю, как сказать. С одной стороны, я ненавижу его. А с другой – мне плевать, что он делает, что он ходит по этой земле. Это очень странно.
– Я думаю, что тебе стоит поговорить с ним.
– Что?!
– Может, ему есть, что сказать. Если он так добивается встречи с тобой. У меня тоже была подруга, с которой мы очень сильно поругались. Она меня… предала. Но спустя год, когда ссора превратилась в незначительное событие, она попросила моей помощи. Так же настойчиво искала встречи. И я в конце концов согласилась. Сейчас мы с ней в дружественных отношениях. И ей тогда реально была нужна поддержка. Почему моя? Я была знакома с одной ситуацией, в которую она не посвящала больше никого. И поэтому только я могла дать ей совет.
– Думаешь… думаешь, ему нужен совет?
– Я не знаю. Но вам стоит поговорить.
Я закусила губу. С одной стороны, мне было противно приближаться к нему, но с другой… что, если он действительно мог что-то сказать мне? Важное? Я не знала, и мама была права. Просто выслушать.
– Спасибо тебе. Спасибо.
Она посмотрела на меня с лукавым блеском в глазах.
– Надеюсь, что ты вознаградишь меня, познакомив со своим сбежавшим парнем.
– Ма-а-ам! – я засмеялась, с укором посмотрев на нее.
– Что? Может, это мой будущий зять.
– Прекрати!
Она засмеялась тоже.
– Я серьезно. Когда он почтит нас своим присутствием?
– Не знаю, - заворчала я. – Сириус позвал его и…
– Сириус? Я чего-то не понимаю?
– Прекрати, - повторила я со смехом. – Это мой друг.
– Ну-ну. – Мама поднялась с кровати и взяла меня за руку. – Пойдем, милая. Папа уже наверняка нервничает.
Я ухмыльнулась.
– Да, пожалуй, стоит. Мой желудок вот-вот лопнет от голода.
– Вспомнила. – Мы спускались по лестнице. – Мы сегодня собирались пойти в театр. Вроде как с нами решили выйти в свет и Ла Коста.
– Ла Коста? – я нахмурилась. – Это кто?
– Не помнишь? Ты же играла с Сальвадором в детстве.
– Аа! – я даже подскочила. – Точно! Я его еще заставляла играть в куклы. По-моему, он потом притворялся больным, чтобы я ему не досаждала.
Она звонко засмеялась.
– Было дело. Бедный мальчик так страшно выпучивал глаза, пытаясь спастись!
– Прекрати! – я выпятила нижнюю губу. – Он просто ничего не понимал в играх.
– Конечно, куклы куда интересней регби. – Мама возвела глаза к потолку. – Я в этом не сомневаюсь.
– А ты думала?
Все еще смеясь, мы вошли в столовую. Благодаря изящному вкусу мамы, эта комната не была вычурной – даже парочка античных статуй лишь дополняли общий образ. В середине комнаты стоял длинный кленовый стол, покрытый белоснежной скатертью. В его главе сидел отец – широкоплечий мужчина с хмурым взглядом унылых серых глаз. По левую его руку что-то вычерчивала пальцем по скатерти Петунья. Густые черные волосы, цвет которых никогда ей не нравился, но нравился отцу, были взбиты в высокий прямой узел.
– Я думал, мы вас не дождемся, - изрек отец, закрепляя накрахмаленную салфетку за воротником.
Мама всплеснула руками.
– Ну, знаешь ли, милый, бывает, что люди заговариваются.
Отец постарался выдавить из себя скупую улыбку.
– Только не я.
Я едва удержалась от того, чтобы не закатить глаза.
– Мне звонил Франческо, – сообщил отец, вонзая вилку в салат. – Предлагают сходить на «Ромео и Джульетту».
Мама сморщила нос и опустилась на стул.
– Старо, как день.
– Шекспир бессмертен! – с вдохновением произнес отец. – Бессмертен, Долорес. Он не может устареть.
– Мы ходили на эту пьесу бесчисленное количество раз, Грегори.
Я кивнула в знак согласия и присела рядом с Петуньей. Та робко улыбнулась.
– Я ее цитировать могу, – сестра вздохнула. – Лишь это имя мне желает зла. Ты б был собой, не будучи Монтекки. Что есть Монтекки? Разве так зовут лицо и плечи, ноги, грудь и руки? Неужто больше нет…
– Достаточно, – мама засмеялась. – Видишь?
– Но Ла Коста уже купили билеты.
Вот так всегда. Нашего мнения вроде бы спрашивали, но оно никогда ничего не меняло.
– Ну ладно.
Последующие минуты трапезы проходили в гробовом молчании – тишину, которая обязательно бы воцарилась, разгоняло лишь постукивание столовых приборов о гладь тарелок. Петунья вяло делала вид, что ест – это заключалось в размазывании еды по тарелке. Наверное, ей не лез в горло кусок – как и мне. Даже мама жевала слишком уж медленно, и только отец не замечал напряжения, разделываясь уже с отбивными.
– Спасибо. – Наконец я отложила вилку и поднялась из-за стола.
– Собирайся. – Отец сдвинул брови. Пожав плечами, я кивнула и вышла из столовой.
Черт, ну почему с ним так сложно? Он мой отец. Он должен любить меня, а не отдаляться с каждым днем. Это же так неправильно. Если бы не мама, клянусь, наш дом превратился бы в обледенелый замок Снежной королевы. Думаю, Сириусу было еще тяжелей, чем мне – у него ведь совсем другая мать.
– Лили. – Петунья поравнялась со мной, чуть улыбаясь. – Будешь собираться?
– У меня есть выбор? – В последнее время мы с ней редко общались, и мне очень захотелось провести минутки с сестрой. – Можем поговорить?
Она пожала плечами.
– Почему нет? Мы никогда не остаемся вдвоем. Все время кто-нибудь мешает. Я скучаю по тебе.
Мы начали подниматься по лестнице.
– Я тоже.
Да, моя сестра была противоречивой личностью – могла в гневе выкрикивать оскорбления, называть меня уродкой, дрянью, отбросами… и это было более чем обидно. Всегда жгучие слезы вскипали в уголках глаз, заставляя меня уходить от нее. Но таков был ее характер. Она частенько делала то, о чем жалела, говорила то, о чем не задумывалась. Выплескивать грязь Петунья считала самым подходящим способом избавиться от скопившейся ярости. Но позже она извинялась – всегда. Просто под дверью оказывался какой-нибудь подарок, или же сова приносило письмецо в мою комнату, как бы говоря, что волшебный мир для сестры – не уродство. Несмотря на все это, я любила ее. Для меня Петунья всегда оставалась чем-то невероятно важным, и я ненавидела тот факт, то мы становимся все дальше и дальше друг для друга.
Я даже завидовала ей – в чем-то. Она отнюдь не была писаной красавицей или же похожей на Афродиту – то, что выделяло ее, заключалось во внутренней силе и неуемном огоньке. Читая вместе с ней «Унесенные ветром», мы не раз замечали ее схожесть со Скарлетт О`Хара. И у героини романа, и у Петуньи приоритеты были расставлены неправильно; но они обе слыли сильными, волевыми женщинами. Я верила, что Петунья добьется многого с ее жаждой жизни – мне казалось, что она вдоволь будет крутить романы – как и сейчас; сможет крепко брать быка за рога – и вновь, как и сейчас; сможет превратиться в весьма хитрую и расчетливую даму, каковой отчасти была сейчас.
– Что ты будешь делать после школы?
– А ты? – Я улыбнулась, отвечая вопросом на вопрос. Мне тоже было интересно.
Она передернула плечами.
– Хей, я уже закончила школу. Поступлю в коллеж, стану примерной ученицей, может, на работу устроюсь. А ты, дай угадаю, свяжешь свою жизнь с волшебством? – В голосе сквозило откровенное любопытство.
– Не зря же я училась. – Я засмеялась, открывая дверь в комнату. – Мне хочется заниматься чем-нибудь эдаким, понимаешь? Ну а сразу после школы, возможно, я выйду замуж.
– Джеймс Поттер, - изрекла сестра, посмеиваясь над краской, заливающей мое лицо. – Я сто раз слышала его имя, а ты всего-то пару недель здесь. – У вас же достаточно неприятностей в раю, разве нет?
Я развела руками.
– Я писала тебе. Дело в ответных чувствах.
– Вот поэтому, - она весело засмеялась, - я и не хочу влюбляться и выходить замуж. Чушь это все, знаешь ли.
– Разве? Я помню некого Вернона. – Я приняла загадочный вид, сразу заработав рассерженный шлепок.
– Я не собираюсь выходить за него замуж, ясно тебе? – Теперь краснела она. – Он замечательный.
– Когда я смогу лицезреть его?
– Он сейчас отдыхает с родителями, так что нескоро. – Она развела руками. – Через пару недель.
– Ладно. А что за Сальвадор? Вы общаетесь?
Она помотала головой.
– Очень редко. Он учится в закрытом колледже. Прямо как ты. – Тут она улыбнулась. – Только он реально учится, а не говорит так. Экономика и что-то похожее на это.
Внезапно я захотела спросить, маггл ли Вернон, но посчитала вопрос неуместным.
– Но он милый, – продолжала она. – Знаешь, рубаха-парень, человек-хамелеон. Хороший.
Я подвигала бровями, заработав новый шлепок.
– Лили Эванс! Я его толком не знаю. Тем более, в моих мыслях живет Вернон.
– Ну, ладно. Что тут вообще нового? Мама рассказала лишь в общих чертах.
– Ничего интересного, ты же знаешь. Все как всегда. Спокойно до дрожи. Даже не хватает чертей в нашем тихом омуте.
Я посмотрела на нее, в который раз удивляясь привлекательности сестры. Она осознала свою прелесть намного раньше меня и беззастенчиво этим пользовалась. Густые черные волосы, хотя она ненавидела их, мечтая перекраситься в блондинку; веселые зеленые глаза и тонкая фигура. Даже выглядела она как Скарлетт.
В конце концов, когда мне было четырнадцать, я медленно рассыпалась в прах в библиотеке. А она уже целовалась и ходила на свидания. О чем тут говорить?
И все же мы были похожи. И разные, и такие одинаковые одновременно. Мы одинаково смеялись, одинаково хмурили брови, одинаково хмурили брови и одинаково верили во все хорошее. Я любила ее. За то, что она всегда была готова поддержать меня, даже несмотря на ссоры и привычные вскрики. Действительно любила.
– Ладно. В каком платье ты пойдешь?
Я закатила глаза.
– Нам выдалась свободная минутка, и ты говоришь о платьях? Серьезно? Я в это не верю.
Она весело засмеялась.
– Могу причесать тебя, если хочешь. Как в старые добрые времена.
– Да, хочу. – И как в старые добрые времена, я бросилась к небольшому комоду, чтобы извлечь оттуда расческу. Петунья любила причесывать меня. Она всегда говорила, что мои волосы намного лучше, чем ее. Мы присели на кровать.
– Тебя что-то тревожит, – заметила она, проводя щеткой по моим волосам.
– Да. – Я поняла, как сильно мне нужно выговориться. – Помнишь Северуса?
Она насторожилась, даже спиной я чувствовала это.
– Ну и что с того?
– Он стал… в общем… Пожирателем смерти. Это группка людей, которая думает, что магглы и грязнокровки – это отбросы общества. И они убили многих человек.
Она дернулась.
– Этот ублюдок вступил туда?
– Туда не вступают. К ним присоединяются, понимаешь? Я плохо знаю об их ритуалах, но, по-моему, нужно сделать что-то по-настоящему мерзкое.
– Что может быть ужасней убийства, Лил? Ты боишься его?
Я закусила губу.
– Да, немного. Я подсознательно понимаю, что он ничего мне не сделает, но… Черт, это так трудно. Он признался мне в любви, а я так его ненавижу.
– Вот почему он нас преследует.
– Я не знаю. Он хочет поговорить. Он так сказал мне. Но о чем мне с ним разговаривать? Это аморально, и я не собираюсь ничего подобного делать. Хотя мама сказала, что стоит. Но да, я боюсь. Я боюсь его. Вдруг он сделает что-то тебе, или родителям?.. Если я с ним не поговорю. И плюс… мама и Мэри говорят, что нужно давать человеку шанс. Но я… – Я спрятала лицо в ладонях. – Какие разговоры о шансе? Я соглашаюсь с мамой, что нужно поговорить, но я не смогу. Мне страшно. Очень страшно.
Она погладила меня по голове.
– Ничего он не сделает. Кишка тонка.
– Успокаиваешь в своем стиле. – Я усмехнулась.
– Мое кредо. А если серьезно, я бы не стала говорить с ним. Он мудак.
Против воли я засмеялась.
– Ты так смешно его ненавидишь.
– Я просто правду говорю. – Она расслабилась. – Ладно, что тебя еще волнует?
– Один человек. Девушка. Мы с ней общались очень хорошо, а потом что-то щелкнуло, и она меня избегает. Я не могу понять, почему.
– Может, дело в твоем Джеймсе?
– В смысле?
– Ну, вдруг она ревнует.
Я вспомнила Эмму.
– Нет. Ей на него посрать.
– Тогда не знаю. Ты не отбивала у нее мужика?
Я снова засмеялась.
– Дело не в мужиках, Петунья.
– Не могу предположить ничего иного. Ты не задевала ее? Нет?
Эмма. Черт, все переменилось в тот день, когда я передавала ей послание Нимискалида. Но ничего такого не происходило тогда. Или дело в более ранних событиях?
– Нет.
– Спроси у нее самой, а не насилуй мне и себе мозг.
Я улыбнулась.
– Так и поступлю.
Она крепко обняла меня за шею.
– Как мне не хватало тебя!
– А мне тебя-то как!
Господи, как я в тот момент была счастлива! Я даже не подозревала, насколько я любила сестру. И наши глупые ссоры… это все мелочь. Главное, что мы могли поддерживать друг друга и вот так перешучиваться. Ни одна подруга еще не могла заменить мне Петунью. Сестра была непосредственной, и именно это можно назвать одной из ее отличительных и прелестных черт. Даже ее бесконечные измывательства могли ранить меня, но в этом вся Петунья. Такова одна из частей наших отношений.
– Ну а теперь, – она слезла с кровати, – нас ждет Шекспир. Поднимай свою ленивую задницу и пойдем выбирать платье.
Когда часом спустя мы спускались в гостиную, нас можно было назвать не иначе как прекрасными. Петунья распустила свои длинные волосы, и их темная волна в сочетании с голубым шелком платья смотрелась изумительно. Я же решила не отступать от классики, откопав в глубине сестринского гардероба тонкий зеленый туалет, закрепив эффект заколотыми волосами. Внизу мама и отец оживленно беседовали с пожилой супружеской парой, в которой угадывалась чета Ла Коста, и с молодым статным человеком.
Полагаю, это был Сальвадор. Ну конечно, он. И этот парень вырос в настоящего красавца. Он словно сошел с обложек сказок, в которых описывался прекрасный принц. Если бы принц был испанцем. Волевой прямой нос, казавшийся сначала немного больше, нежели нужно, но при ближнем рассмотрении бывший именно таким, каким может быть идеальный нос. Не тонкие и не густые брови нависали над почти черными глазами, в которых танцевал веселый огонек. Чуть пухлые губы и морщинки вокруг уголков, как бывает у часто смеющихся людей, завершали образ.
Отец обернулся и одарил нас скупой улыбкой.
– А вот и мои дочери. Петунья, Лили, поздоровайтесь с мистером и миссис Ла Коста.
Он обращался к нам, как к наивным детям, что до жути раздражало, но все же мы заулыбались и начали нести нечто вроде «здравствуйте, как вы?» и все в таком духе. Но потом дело дошло и до их сына.
Сальвадор галантно поцеловал руку Петуньи, сказав пару учтивых словечек, а потом обратил внимание на меня.
– Полагаю, вы меня помните. – Он улыбнулся уголками губ, склоняя голову набок. – Мы играли с вами в детстве.
Я смутилась. Официоз ситуации был по-настоящему нелепым, и то, что обычный парень вел себя, словно джентльмен из девятнадцатого века, немного смущало.
– Лили, – я ответила на улыбку. – Помню, конечно, и вряд ли стоит старым знакомым говорить в стиле старины. Ты вырос.
Он засмеялся.
– Просто удивительно, верно? Прошло около десяти лет, а я изменился. Невообразимо.
Я закатила глаза.
– Любишь Шекспира? - Он помахал билетом.
– Я ровно отношусь к его творчеству. Родители его страстные фанаты, особенно отец, ну а я ничего такого в нем не вижу. Мне больше Лондон по душе, знаешь ли.
– Категорично. Я же могу цитировать Шекспира. Просто мы всегда читали его вслух вечерами.
– Странно слышать такое от парня.
– Мужчины, по-твоему, либо невежи, либо ярые противники поэм о любви? Дискриминация.
– Ну, мой парень ненавидит Шекспира.
– Печально.
– Не делай поспешных выводов, – я улыбнулась. – Он читает другие книги.
– Ты произнесла это так, будто гордишься этим фактом.
Я засмеялась.
– Ты все придумываешь.
Он пожал плечами.
– Не исключено.
Легкий человек. Петунья была права – настоящий ангел. Пока мы направлялись к театру, улыбка не сходила с моего лица. Он постоянно шутил и смеялся, рассказывал про колледж, в котором учится (после чего мне пришлось наплести и про свой). Похоже, сестра не очень расстраивалась из-за того, что мне он уделяет куда больше внимания, чем ей. Она весело болтала с миссис Ла Коста о яхтах и явно не собиралась отступать от темы.
В конце концов я даже немного начала ждать начала пьесы, которую смотрела больше пятидесяти раз. Сальвадор то и дело цитировал Шекспира и пребывал в романтическом настроении духа, что безмерно радовало. Правда, после первого акта, на протяжении которого он то и дело шептал мне на ухо разные вещицы, впечатление от вечера было испорчено.
– Сядь прямо. – Наступил антракт, и, видимо, отец собирался остаться в кресле. – Слышишь меня, Петунья? Сядь прямо.
Она не послушалась, лишь удивленно взглянула на него, даже с ноткой высокомерия.
– Я буду сидеть так, как захочу.
– Посмотри, как сидит Лили. – В этот момент мне захотелось как минимум скрючить спину или же провалиться под землю. – Сядь так же.
– Нет.
Мама легонько коснулась руки сестры, но та отдернула ее. Что с ней такое? Конечно, я редко бывала дома, но таких перепалок абсолютно на пустом месте никогда не замечала. И такого пренебрежения Петуньи к словам отца тоже.
– Сядь прямо. – По его лицу ходили желваки, и внезапно она вскочила.
– Я – не – сяду – прямо!
– Петунья… – умоляюще промолвила мать.
– Мне нужно подышать свежим воздухом! – Она развернулась так, что голубое платье закрутилось вокруг ног. – Ясно? – Почти за мгновение ее спина исчезла в проходе между креслами.
Сальвадор удивленно посмотрел ей в след, и тут поднялась я.
– Я пойду… поговорю с ней. Ладно?
Мама благодарно посмотрела на меня. Видимо, ей было неудобно перед явно пораженными Ла Коста. Отец быстро кивнул, и я поняла, что он тоже в какой-то мере благодарен. Вот и хорошо.
Я так же быстро, как и сестра, двинулась по проходу. Широкая дверь, ведущая на улицу, была совсем недалеко, и я не теряла шанса настичь сестру и облагоразумить ее. Вряд ли она успела уйти достаточно быстро.
На улице не было людей, и это удивило меня.
А еще было подозрительно тихо. Никогда я не чувствовала такой тишины, как сейчас, особенно в позднее вечернее время, когда люди предпочитают громко смеяться и без умолку разговаривать. Она давила на уши, и это настораживало. Выделялся лишь один звук, равномерный и раздражающий – цоканье моих каблуков по асфальту.
Слишком тихо.
Вечер, который обещал быть теплым, сейчас насквозь пропитался промозглостью. Дурацкое платье без рукавов нисколько не согревало, и мурашки бегали по коже, заставляя меня то и дело нелепо встряхивать плечами. Казалось, будто мерзкий холодный ветер вытягивает душу.
Тихо и холодно.
– Петунья?
Голос звучал ужасно хрипло. Как в дурацких фильмах ужасов – словно он не принадлежал мне. Даже после того, как я откашлялась, он оставался слишком низким. Зачем вообще сестру понесло «дышать свежим воздухом»? Сейчас это вызвало необъятное раздражение. Глупая перепалка с отцом не стоила игры в прятки в глубине такого вечера, как этот.
– Это не смешно!
Это и вправду было вовсе не смешно. Меньше всего сейчас хотелось смеяться – тишина давила на уши, а ветер заставлял кровь в жилах стынуть – в прямом смысле этого выражения.
И внезапно рядом со мной, в тени, которую отбрасывал высокий тис, раздался безумнейший хохот. Я никогда не слышала ничего подобного; больше всего это походило на зловещий смех злодеев в различных фильмах. Но это… это было просто аморальным. Внезапно вспыхнула ассоциация – гиены. Так смеются гиены, жутким, подвывающим, хриплым хохотом, таким, что хочется зажать уши руками и крепко зажмуриться. Тошнота волной подкатила к горлу – приступ страха был больше похож на обычный испуг от внезапного момента в тех же фильмах ужасов. И я сделала несколько быстрых шагов назад.
Тень зашевелилась, и из нее выступил человек. Смех не прекращался, в иссиня-черных глазах плясали дьявольские огоньки, а копну густых черных волос развевали порывы ветра. Человек смеялся так, будто сейчас происходило нечто невероятно смешное, запрокидывая голову назад.
Беллатриса Блэк.