Soundtrack - My Immortal by Evanescence

У каждого живого существа есть определённый предел, за которым либо его жизнеспособность, либо его сознание перестают быть определяющим фактором существования. Болевой порог – одно из проявлений такого предела. Из-за боли личность может перестать быть личностью, и не важно - эмоциональная это боль или физическая. Как не важно, человек ли вы, животное или растение.
Живое существо делает всё возможное, чтобы освободиться от боли: дерётся, дёргается, кричит, вырывается, откусывает себе лапу, пойманную в железные зубы капкана, покрывается роговым слоем, вянет… Иногда это помогает, иногда нет, но всегда реакция на боль – это сигнал, что больше так делать не надо. Даже безмолвный цветок может быть услышан: его листья пожелтеют, стебель высохнет, а лепестки опадут. Итог: его либо вылечат, либо вырвут с корнем и оправят в переработку. Иногда последний вариант – самый милосердный.
Для определённого типа существ даже милосердие бывает недоступным.

Влажные амазонские леса, кишевшие живностью, были достаточно безлюдны для того, чтобы перестать осознавать себя человеком. На тот момент для меня это стало жизненно необходимым.
Я перестала сражаться с природой и превратилась в того, кем была с момента перерождения. То есть, нет - не превратилась, я вспомнила, как это – быть хищником. Я вытравила из себя человека. Оставаться им для меня было очень болезненным.
После многодневной гонки от причин этой боли, я обнаружила себя в лесах Южной Америки. Чувство времени потерялось где-то по пути, поэтому, сколько дней и ночей, а может быть лет и веков я провела, охотясь и просто поддерживая существование – мне неизвестно. Я отпустила себя, чего не делала довольно давно, и вскоре ничего не занимало меня больше, чем охота. Мне незачем было сдерживаться, все мои многолетние тренировки по контролю жажды оказались ненужными. Неинтересно было – что, когда и в каком количестве есть, - я просто перестала это контролировать: стоило лишь почувствовать запах добычи, услышать её сердцебиение, как она уже была обречена.

Последнее, что оставалось во мне от той меня – это нежелание человеческой крови. Оно было сродни отвращению: я слишком долго прожила среди людей, чтобы допустить мысль питаться ими. Я обратилась в хищника, но не стала монстром. За много миль я чувствовала редкие поселения немногочисленных местных племён, что позволяло мне обходить их как можно дальше. Я не боялась за свою выдержку, не боялась за их жизни. Определённые опасения могли возникнуть лишь за душевное спокойствие того, кто случайно повстречает на своём пути человекообразное существо, отдалённо напоминающее женскую особь. Мне не нужна была обувь, не нужна была одежда, я не заботилась о том, как выгляжу, и, честно говоря, всего этого в моей голове просто не было.

Я перестала испытывать жажду, насыщая себя как только чувствовала приближение к горлу её когтистых лап. Мой щит, под которым я пребывала теперь уже постоянно, стал потихоньку истончаться. Я чувствовала и видела это по тому, как реагировали на меня мои жертвы. Потеря контроля над жаждой открывала меня для мира. Всё чаще моё появление предугадывалось: не только необъяснимый страх, который испытывали при нём все живые существа, но так же и мой запах начали просачиваться сквозь ментальный щит, заставляя жертвы убраться с моего пути. Надо было снова брать себя в руки, но мне отчаянно этого не хотелось.

Это пришлось сделать в одночасье, когда почти забытое чувство тревоги заставило меня оглянуться через плечо. Я зашипела больше из-за разочарования, чем от страха. Вампира ещё не было видно, но кто-то определённо должен был появиться на противоположном берегу широкой, заросшей тиной реки. Кто он был, зачем он был здесь, было ли его целью найти меня, или же это был кочевник, случайно забредший в эти забытые богом места, – всё это мне было неинтересно. Единственное, что я чувствовала – это раздражение от того, что придётся уйти отсюда. И сделать это надо было как можно быстрее: больше никаких вампиров в моей жизни!

Я перебралась в горы, уйдя к югу от амазонских дебрей. Живность там была гораздо более разнообразной, и некоторое время я провела, наслаждаясь новыми вкусовыми ощущениями. Ламы, пумы, кугуары – все они достаточно хорошо питали меня, но никак не способствовали восстановлению щита. Мне нужно было остановиться, и я перебралась в Новую Зеландию: край света для тех, кто желает никогда не быть найденным. В том числе и для вампиров: скудность предлагаемого Южным островом рациона отпугивала от него подобных мне существ.

Я жила в горах, иногда спускаясь в живописные зелёные долины. Моё вегетарианство стало похоже на веганство: кролики, мелкие грызуны – вот и всё чем я питалась. Иногда я воровала на фермах коров и свиней. Свиная кровь была самая сладкая, но я редко позволяла её себе: всё-таки целью моего пребывания здесь было восстановление утраченной прочности щита. Лёгкая жажда снова стала моей спутницей, но переносила я её гораздо легче, чем в первые годы моего перерождения. Вновь обретая её, я чувствовала, как вместе с ней в меня постепенно возвращается моя насильно выгнанная человечность.

Однажды я застала себя сидящей на вершине горы, любующейся закатом. Краски, которыми лучи упавшего за горизонт солнца раскрасили небо, были невыносимо прекрасными: от режущего глаза бело-розового, до тёмно-красного; от нежно-голубого до насыщенного фиолетового. Вспомнить названия цветов было очень трудно, но когда, наконец, это удалось, я радостно рассмеялась. Впервые за много дней. Или веков. Осознав это, я рассмеялась ещё громче, и неожиданно чувство неимоверного облегчения затопило меня: я наблюдала, как умирал день, я любовалась этим зрелищем, я ценила красоту, я всё ещё была человеком.
Многолетнее ли вегетарианство сделало меня такой, или те надежды, что долгое время не умирали в моей душе, - но внезапно я поняла: бесполезно бежать от себя. Я не хищник, раз могу чувствовать. Я не монстр, раз могу удерживаться от соблазна им стать. Убийство ради пропитания никогда не было грехом даже среди людей, но, в отличие от них, себе подобных я не убивала. Моя сущность - пить человеческую кровь, но я иду наперекор своей природе. Да - я зверь, но я думающий зверь. И ареал моего обитания не леса и горы, а городские кварталы и маленькие дождливые города. Я менее зверь, чем множество населяющих их людей.

Я снова чувствовала себя новорожденной. Но этому рождению я искренне радовалась. Пришла пора возвращаться.

Я год прожила в Австралии. Мне надо было снова привыкнуть жить среди людей. Нет, никаких проблем с жаждой у меня не возникало, но за те три года, что я провела вне социума, в мире многое изменилось. Как изменилось и во мне. Теперь я знала, что сущность - преходяща. Что нет ничего вечного, кроме времени. И я тоже была временем, что текло между людей, не запоминая их имён, лиц, но пользуясь теми благами, что они для своего времени – меня – делали. Я ещё больше стала ценить искусство и культуру, музыку и застывшие формы. Спустя более пятисот лет девушки всё ещё плакали над Шекспиром и Бронте, и думаю, пройдёт ещё пятьсот, а плакать они не перестанут. Люди уходили, но то, что делали наиболее талантливые из них, оставалось и бережно хранилось потомками. Меня интересовало всё новое: я пыталась угадать, что из него я могу унести в вечность, а что перестанет интересовать уже следующее поколение.
Я не стала социопатом, но запретила себе обращать внимание на такие мелочи как деньги, одежда, место жительства. Мне нужны были деньги – я их брала: для вампира не было ни одного замка, ни одного сейфа, который он не мог бы вскрыть. Мне нужна была одежда – я тратила на неё эти деньги. На них же я оплачивала квартиру, они же позволяли мне покупать всё, что мне нравилось. Когда деньги заканчивались, я либо просто брала то, что хотела, либо снова находила сейф.
Из Австралии я перебралась сначала в Канаду, а потом и в Америку.
Я меняла города, без жалости оставляя в них всё, что мне было ненужно. Но постепенно я, как и любой человек, начала обрастать вещами. Это немного тревожило меня: с каждой любимой вещью я становилась менее мобильной. В коне концов, я начала понимать, что такой образ жизни не для меня: надо было либо остановиться, либо бросить всё и снова кочевать по миру.
Последнее мне искренне надоело, но для первого пока не хватало смелости.

Оставаясь наедине с собой, я всегда закрывалась щитом. И вообще, старалась лишний раз не показываться людям. Впервые я сняла щит в Сиднее, недалеко от знаменитого Оперного театра. Это была проверка. Около недели после этого я курсировала по городу и окрестностям, прислушиваясь к своим инстинктам, но никакого знакомого покалывания в лопатках не было. Постепенно я увеличивала время пребывания вне щита, но прекрасно понимала, что навсегда отказаться от него не смогу. Шанс, что за мной могут наблюдать, оставался.

Прошел год, прежде чем я позволила себе прожить на одном месте больше месяца. Ничего не случилось, но, тем не менее, я покинула уютную двухуровневую квартиру в Чикаго, отправив свои вещи федеральной почтой до востребования в небольшой городок в Висконсине. Затем был Мэн, Северная Дакота, Айова… и через семь лет после последнего посещения, я рискнула приблизиться к Вашингтону.

Я поселилась в Льюистоне, на границе штата Айдахо. С документами на имя Розмари Гудвин меня с лёгкостью взяли смотрителем в муниципальную библиотеку. Мешковатая одежда, очки в роговой оправе, аккуратно убранные с лица волосы – и вот перед вами незаметная серая мышка, которую вы и не вспомните через пять минут после встречи. Я работала три дня в неделю, остальное время проводила в вне города, развлекая себя охотой и путешествиями. Несколько раз я пересекала границу Вашингтона, но дальше чем на сотню миль от неё на территорию штата не углублялась.

Так я прожила ещё полгода, и, наконец, решила, что могу беспрепятственно поселиться в родных местах. Я понимала, что север штата для меня навсегда закрыт, но, честно говоря, густонаселённый Сиэтл привлекал меня гораздо больше. А, может, это я так себя успокаивала.

У меня уже было новое имя, новая внешность. Я даже позволила себе завести подругу. Хотя, вряд ли маленькая темноволосая Эмили Клируотер, снимающая в доме напротив крошечную квартирку с одной спальней, знала об этом.
___________________________________________________________________________________

Расписывать агонию Беллы можно было бы долго. Я не стала это делать, побоявшись окончательно вогнать вас, дорогие мои, в депрессию. Мне показалось, что никаких окончательных выводов Белла для себя не сделала, а подобно многим из нас просто ушла от проблемы, запретив себе думать, вспоминать... Запретив себе быть человеком, она, тем самым, включила защитный механизм, сохранившей ей рассудок.
Подводя итог всего вышеописанного скажу, что Белла около восьми лет успешно пряталась от себя и от... От кого ещё она мгла прятаться? Только ли от "всевидящего ока" Элис? Или же... Ответы - в следующих главах.
Спасибо, что вы со мной!

Ваша Ирма