Сначала в поле моего зрения появляется платье, дизайнерское, светло-оливкового цвета, с тонкой лямкой вокруг шеи и обнажённой спиной, без рукавов, но зато в пол, следом за чем на барную стойку опускается золотисто-бежевый клатч, и только спустя мгновение Таня окончательно прислоняется к барной стойке справа от меня, опуская руки на поверхность и ослабляя их хватку на кожаном материале аксессуара до непринуждённого состояния. Надо сказать, что я давненько её не видел. Кажется, любое афтепати после какого-либо мероприятия способно засосать того, кто впервые в своей жизни оказывается в соответствующей обстановке, и растворить его в толпе, и особенно это актуально в тех случаях, когда чуть ли не каждый квадратный метр пространства вокруг тебя усеян известными личностями из мира спорта, шоу-бизнеса или телевидения. Для меня здесь нет ничего нового, диковинного и необычного, и за редкими исключениями всех этих людей я уже видел год назад и могу откровенно сказать, что при ближайшем рассмотрении и близком общении вы легко разглядите, что и у вознесённых на пьедестал кумиров есть определённые слабости, недостатки и дурные наклонности, о которые поклонники в своём слепом обожании даже не подозревают, но у неё такое восторженное выражение лица, и глаза буквально сияют... ясное дело, она впечатлена и чувствует себя словно во сне. Так что я ощущаю почти вину, что слишком подавлен и разбит для того, чтобы познакомить её хотя бы с одной реально звёздной персоной, имя которой, бесспорно, у всех на слуху, и способен только на то, чтобы вливать в себя бутылку за бутылкой, но уверен, Таня не в обиде. Или, по крайней мере, простит меня через пару минут. Хотя я, кажется, видел, как она довольно долго и без всякой скованности общалась с Кэти Перри, будто они знакомы уже не первый год. А может, это была Мила Кунис. Так что, наверное, здесь нечего прощать. Ей и без меня довольно-таки весело. По крайней мере, было.

- Тут просто здорово, - её голос оказывается таким же покорённым, какой является она сама, и я ощущаю, как мои губы невольно трогает небольшая улыбка от той детской непосредственности, содержащейся в этих словах, на которую, как принято считать, способны только дети, - спасибо, что позвал меня с собой. Правда, спасибо.

- Добрый вечер, мисс. Могу ли я что-нибудь вам предложить?

- Нет, спасибо, и ему, пожалуйста, тоже больше ничего не приносите.

- Она шутит, - подаю я голос, обращаясь к бармену, но этот обслуживающий персонал хорош только до тех пор, пока не начинает указывать, что тебе уже хватит пить, и предлагать вызвать такси, а в случае со мной первые соответствующие звоночки прозвенели буквально через считанное количество минут после того, как закончилась формальная часть приёма, и я буквально тут же переместился к бару, где с тех пор фактически неотлучно и нахожусь. Наверное, за эту пару часов к более адекватному человеку уже вернулся бы разум, и, устав напиваться, он бы давно протрезвел, но я просто падаю всё ниже и ниже... и сомневаюсь, что, когда придёт время подниматься, ноги помогут мне устоять.

- Нет, не шучу. Нам ничего не нужно.

- Да, мисс, но, если что, обращайтесь. Я буду в другом конце бара.

- Вообще-то здесь просто ужасно, - ненадолго исчезнувшее истинное настроение возвращается в мгновение ока, и я допиваю своё очередное, неизвестно какое по счёту слишком быстро закончившееся пиво, - просто тебе кажется, что все эти медийные личности словно снизошли до тебя, но со временем это ощущение приедается, и ты уже не против лишний раз остаться дома вместе того, чтобы тащиться куда-то, чуть ли не на ночь глядя.

- Но как ты можешь так говорить? Ты же... помогаешь этой организации. Делаешь благое дело, как и все эти люди.

- Я не распространяюсь об этом на каждом углу.

- Как ни странно, я уже и сама это поняла. Но хотя бы мне ты мог сказать, куда именно мы идём, и что будет происходить.

- Предпочитаю, чтобы за меня говорили поступки. Столько слов порой выбрасывается на ветер... - всё, что я говорил в последнее время... всё, что я думал, что Белла слышит... он просто всё унёс. А она осталась по-прежнему равнодушна и безразлична. Не выказала ни намёка на реакцию или эмоции. Внутри у человека ничего просто нет. Одна лишь самоуверенная и бездонная пустота.

- Но твоя речь была прекрасна, - ну, хоть кто-то оценил, - я видела, как у нескольких женщин на глаза навернулись слёзы, - это, пожалуй, лучшая похвала, какая только может быть, - и потому не понимаю тебя...

- Я выразился в целом, имея в виду в большей степени не этот вечер, а все прочие тусовки вроде тех, где вручают награды, призы или чествуют тебя ещё каким-либо образом. В актёрской среде особенно постоянно что-то происходит, и, если только ты не робот, не знающий устали после съёмок, в девяноста случаях из ста ты просто пошлёшь всех куда подальше и пораньше завалишься спать.

- Кстати, насчёт этого. Я думаю, что сейчас это неплохая мысль, - замечает Таня и касается моей теребящей этикетку опустевшей пивной тары правой руки около выглядывающего из-под рукава пиджака кусочка рубашки, - если ты дашь мне ключи от машины, я отвезу тебя домой.

- Они у парковщика.

- Тогда давай ты попрощаешься с кем необходимо, а я подожду тебя снаружи. Или тебе помочь дойти?

- Разве я говорил, что уже хочу уезжать?

- Нет, но...

- Вот и не лезь, - не сдержавшись, рычу на неё я, - я поеду тогда, когда пожелаю, и ни минутой раньше, и при этом обойдусь без твоего вмешательства. Если так нравится крутиться здесь, то можешь оставаться тут хоть до утра, а меня оставь в покое.

- Хочешь, чтобы они передумали и отказались от тебя, как от своего посла, увидев, как ты отвратителен, публично забивая на свой спортивный режим? Твоя репутация, возможно, уже страдает...

- Нет, не хочу, - это будто всхлип, но от него звук, который трудно охарактеризовать однозначно, отличает то, что я не плачу и не собираюсь начинать. Я же не какая-то там сопливая девчонка, ненавидящая целый мир из-за своего одноклассника-подростка, влюблённого не в неё.

- Тогда поехали. Поверь, так надо. Тебе нельзя за руль. Я серьёзно, - шепчет она, склонившись ко мне ближе, чтобы нас при всём желании никто не услышал, и я начинаю испытывать тягу быть обнятым, ощутить по-родственному заботливое прикосновение к волосам, и...

- Почему я люблю не тебя? - вдруг вырывается из меня так внезапно, что удары моего шокированного таким поворотом сердца буквально отдаются эхом мне в горло, участившиеся, громкие до шума в ушах и неприятные в своей дикой скорости, - почему всё так глупо?

- Я не...

- Я не в буквальном смысле, но почему я не полюбил девушку вроде тебя? Рассудительную, внимательную, отзывчивую, нежную, милую и ласковую? Ту, которая была бы счастлива родить мне детей? - я смотрю на собранные в высокую причёску светлые локоны, некоторые из которых, завитые, сознательно оставлены на свободе, на выразительную шею и очертания наверняка соблазнительной груди, виднеющиеся в декольте, но в интимном плане как был, так и остаюсь совершенно равнодушен. Я хотел друга, и Таня именно он. - Что, чёрт побери, я сделал не так, что она ушла? - а я ведь по-прежнему глубоко внутри видел в Изабелле свою семью... считал нас ею. Глупо... как же глупо. - Я знаю, всё гораздо сложнее, но почему... Наверное, я, и правда, жалок.

- Она так сказала?

- И даже не задумалась, - и она больше меня не уважает... И она сочла мои слова лишь достойными осуждения и оскорбительными для себя, опять-таки поставив во главу угла исключительно свою персону и не думая о том, что с ней всё это вовсе никак не связано. О тех, кому они помогут и кого спасут. А там, где нет хоть какого-то почитания, о любви не может быть и речи.

- Но где... где твоё кольцо?

- Я же не женат, Таня, - эти слова настолько легко, повседневно и буднично срываются с моих уст, будто и не существовало многочисленных месяцев отрицания и борьбы, что была бессмысленна и, как я только начинаю сейчас понимать, изначально обречённой на провал, что по идее должно ужасать своей простотой и странной неуместностью, но ни черта подобного. Я действительно свободен. И могу делать всё, что хочу, ни перед кем не отчитываясь и не маясь нелогичным чувством ответственности. Больше нет. Я достаточно пребывал в отчаянии. Теперь это кончено, и это... превосходно. Можно двигаться дальше. Найти женщину, для которой мой ребёнок не будет обузой, способную стать ему идеальной матерью, лучшей, чем биологическая, и мне даже не придётся далеко ходить. Снаружи полно моих фанаток, знающих, где я провожу сегодняшний вечер, из социальных сетей и официальных публикаций, я видел их, когда ненадолго выходил подышать свежим воздухом в перерыве между одной бутылкой и следующей, и чем я хуже Эммета, как раз-таки и вступившего в брак с одной из таких девушек? Да я даже лучше. В отличие от него я, по крайней мере, буду её уважать и никогда не опозорю.

- Ты меня... пугаешь. Куда ты его дел?

- Возможно, выбросил. Хотя оно, наверное, где-то здесь... Может, кем-нибудь да отыщется, - палец честно пустой, и, бросив мимолётный взгляд на левую руку, я убеждаюсь, что зрение Таню не подводит, но в действительности вопреки своим словам я, кажется, не помню, когда конкретно снял украшение, где в этот момент находился и куда именно его задевал. Вот же чёрт. Оно стоит немалых денег. Я не мог позволить себе носить откровенную дешёвку. Это было бы несолидно. Прежде всего, с точки зрения статуса, которому, как ни крути, зачастую приходится следовать. Дороже обручальных стоило только то, что я преподнёс на помолвку. С изящным цветком розы, вручную изготовленным из кварца, украшенным бриллиантами, имитирующими пыльцу, и венчающим само кольцо из розового золота. Кое-кто с ним, в отличие от основного символа любви и верности, так и не расстался. Но может ли быть, что это из-за очевидной дороговизны и уникальности? Что этот человек вообще не принял бы ничего менее скромного? Что я всё-таки ещё тогда подсознательно хотел удержать его деньгами и их такой явной демонстрацией, потому что, возможно, чувствовал, что Изабелла не так уж и проста?

- Ты рехнулся?

- Вовсе нет.

- Я знаю, что у тебя денег куры не клюют, но это неправильно... Нужно постараться его найти.

- Нет, не нужно, - качаю я головой, - держась за него, вместе с тем я цеплялся и за отношения, которые давно канули в небытие, но, если меня не хотят, с какой стати я должен убиваться и обыскивать здесь каждый долбанный угол ради возвращения вещи, которая всё равно и уже давным-давно больше ничего не значит? Это просто кольцо, - одно из множества миллионов в целом мире, - без подтекста, - я оставляю купюры, которых должно хватить по счёту, и выпрямляюсь, слезая со стула, держась намного бодрее ожидаемого, а Таня, как курица-наседка, тут же сжимает мой левый локоть, но я и без неё прекрасно справлюсь со своей координацией и собственным пьяном телом. Оно в любом случае не достигло совсем уж невразумительно мертвецких кондиций.

- Куда ты идёшь, Эдвард? Я всё равно не позволю тебе вести.

- Я и не собираюсь. И вообще у меня есть замечательная идея, - говорю я, как только, закончив с неотъемлемыми вежливыми церемониями, мы, наконец, оказываемся снаружи. - Когда подгонят мою машину, возьми её и поезжай к себе. О, а вот и она, - мой внедорожник появляется слева от нас, и вскоре молодой парень, отвечающий за стоянку автомобилей и их возвращение уходящим владельцам, останавливает его точно рядом с нами, передавая мне ключи. - Давай, садись.

- А как же ты?

- А я возьму такси, - но только не раньше, чем кое-что закончу. С той брюнеткой через дорогу. Она ведь очень даже ничего. При ближайшем рассмотрении что-то, конечно, может измениться, но в целом всё в моём вкусе. То, что Изабелла меня не желает, вовсе не означает, что я обречён на то, чтобы весь остаток своей славной жизни хранить чёртов целибат. Таня полностью права. Я не потерял свою привлекательность только из-за одного лишь факта женитьбы. И вообще это вроде как даже повышает ставки. Ты становишься недоступным, но одновременно более соблазнительным, чем когда-либо прежде. Формально я уже мог потерять некоторые очки, но запретный плод сладок и тогда, когда он не обычный человек и за всю твою жизнь может никогда не встретиться тебе банально посреди улицы. Вот и проверим, так ли это. А всё остальное... да пошло оно к чёрту.

- Ну, ладно, Эдвард. Только будь осторожен, - Таня оборачивается всего на секунду, но и этого ей достаточно для обретения некоторого понимания, и когда наши взгляды снова встречаются, она выглядит словно прочитавшей все мои самые глубокие мысли и распознавшей все самые скрытые намерения. - Просто не теряй голову, хорошо?

- Не беспокойся. Лучше поезжай, пока не возникла очередь. Я заберу машину завтра.



Меня пробуждает аромат еды. Еды, которой в моём доме давно не пахло. Не потому, что я не ем, просто готовые блюда, привозимые из ресторанов, магазинов или кафе и обычно разогреваемые на скорую руку в микроволновке прямо в упаковке, кардинально отличаются от того, что готовит мама. А этот запах... он совсем другой, приятный, даже несмотря на небольшую нотку чего-то подгоревшего, и ощутимый настолько, что ему беспрепятственно удалось достигнуть второго этажа, но я думаю, что всё это лишь прелестный банальный сон. Пока не открываю глаза и, вдохнув воздух полной грудью, не обнаруживаю реальность, в которой, и правда, витают полузабытые впечатления, то, что вроде бы все мои вещи висят на спинке стула, хотя я, кажется, чётко помню, как по возвращении домой не был столь аккуратен и ответственен по отношению к костюму и рубашке, и отсутствие одной приметной детали, которую невозможно не заметить. Нет, меня никто не ограбил, и, насколько может судить моя немного хмельная и мутная голова, все предметы обстановки и убранства находятся на своих местах, но где... где принадлежности из женского гардероба?

Где голая девушка в моей кровати, столь же обнажённая, что и я сам? Таня что, всё-таки лично пригнала мою машину и заодно выставила незнакомку вон, чтобы поутру я не смог увидеть разметавшиеся по подушке тёмные волосы, проснуться рядом с кем-то тёплым, пусть и совершенно чужим, и, возможно, захотеть второй или же, судя по обрывочным и не совсем ясным вспышкам воспоминаний, даже третий раунд, а теперь ещё и заботливо готовит завтрак, милостив избавив меня от сложностей, связанных с одноразовым сексом? Ведь это мой дом, и мне пришлось бы сказать ей, что она должна уйти, но вот захотела бы она сделать это вот так сразу и без споров, или бы мне пришлось привлечь полицию, тем самым рискуя оглаской? Господи, как вообще многие поступают так снова и снова... знакомятся в баре или клубе и приводят фактически первого встречного к себе или едут к нему? Даже если отставить в сторону вопрос самосохранения и физической безопасности, где гарантии, что утром он или она тут же покинет чужую жилплощадь без предъявления претензий и упрёков? Боже, как хорошо, что Таня не послушала меня по поводу автомобиля и всё-таки предпочла поступить по-своему, даже если ей просто понадобилось отъехать по делам, и она побоялась, что я не застану её на месте. Интересно, как это было. Признаться, я бы хотел посмотреть.

Вздохнув, я всё-таки встаю, провожу рукой по более обычного спутанным волосам и, одевшись в первые попавшиеся в ящике шорты и майку, спускаюсь на кухню, испытывая некоторое веселье от собственных мыслей, где оно сменяется удивлением, потому что около моей плиты стоит вовсе не Таня. Близ неё крутится, оказывается, никуда не ушедшая брюнетка, с которой я провёл минувшую ночь, одетая в свою одежду, а не во что-то позаимствованное из моего шкафа, как показывают нам в подавляющем большинстве фильмов об отношениях, и мне... тут же становится странно. Не из-за тапочек на ней большего размера, чем необходимо, определённо не принесённых ею с собою в сумочке, а взятых как раз у меня, а потому, что это у меня впервые. До Беллы я не был монахом, но я никогда и не приводил кого-либо сюда. Всё происходило в отелях. А это... это... Это так отличается от всего, что было прежде. Как я уже говорил, выставить человека ещё надо суметь. Боже... где мой телефон? И который вообще сейчас час?

- Ты проснулся? - тем временем меня замечают, что сопровождается вполне приветливым тоном и располагающей улыбкой, не говорящей о том, что мне стоит чего-то опасаться и ожидать превращения в злобную фурию, но я уже довольно скован, напряжён и чувствую себя не в своей тарелке, так что ответ выходит едва слышным, растерянным и каким-то заторможенным, будто это я нахожусь на чужой территории.

- Да. А ты...? - драматизма ситуации придаёт ещё и то, что если я и знаю имя, то даже не помню, с какой буквы оно начинается. Это заставляет меня чувствовать себя всё ужаснее и неуютнее с каждой проходящей секундой. Дискомфорт в чистом виде, не иначе.

- Тебе вовсе не нужно быть таким обходительным, Эдвард. Я не больная на всю голову и понимаю, что всё это дальше не пойдёт, хотя ночь... была чудесной.

- Правда?

- А тебе не понравилось?

- Кажется, я был слегка в подпитии... Просто вы ведь чувствуете всё иначе.

- Даже в своём состоянии ты определённо знал, что нужно делать. Но можешь не переживать, что лет через пять или десять я припишу тебе ребёнка, не имеющего к тебе абсолютно никакого отношения, или вдруг стану трепаться о нашей связи. Я просто приготовлю нам завтрак, а сразу же после... уйду. Или я могу уйти прямо сейчас, если ты хочешь.

- Нет... - мне ещё надо уложить в своих мыслях то, как легко, непринуждённо и без нервов она говорит обо всём, что имело место быть, одновременно ставя тарелки на стол, но, очевидно, я всего-навсего отделаюсь небольшим испугом, - нет, мы можем поесть. Так, значит, ты сходила в магазин? - как я уже говорил, мой холодильник обычно пустует. Готовой еды всегда хватает лишь на один ужин. Больше я принципиально не беру. Даже если не домашняя, пища должна быть свежей.

- Ну да, - какое-то время мы не разговаривали, просто поглощая тосты и яичницу с томатами, и это молчание не давило, в нём не было ничего плохого, мрачного и тяжёлого, но я постепенно расслабляюсь и невольно задумываюсь о том, что эта девушка... очень даже неравнодушная. Она ведь не была обязана тащиться за покупками и уж тем более готовить, пусть и провела ночь в моём доме и какую-то её часть в непосредственной близости со мной. Как черты, присущие женщинам, забота, отзывчивость, искренность, честность, доброта и участие, должно быть, всё-таки существуют.

- А ты... любишь детей? - слова о ребёнке и о том, что когда-либо в будущем мне не придётся опасаться проблем и скандальных лживых наговоров из-за связи на одну ночь несколько лет назад, проникли в мою голову гораздо глубже, чем мне казалось, и у меня не выходит не спросить об этом.

- Я? Да, люблю.

- А от меня... ты бы хотела ребёнка от меня? - это звучит ещё даже более нелепо и необъяснимо, чем мой первый вопрос, и я не знаю, зачем вообще всё это говорю, если только не пытаюсь таким сложным образом убедить себя, что не буду отцом-одиночкой, страдающем по бывшей, вечно и не стану тем, кто показывает сыну дурной пример, когда приводит женщин, не задерживающихся сильно надолго, вместо того, чтобы учить его уважать их и почитать, но ранее прозвучавшие фразы упали на действительно больную почву.

- Ты странный. Это что, какая-то проверка? Я же говорю, никаких якобы общих детей не будет.

- Но если бы? Чисто теоретически?

- Ну, у тебя хорошая наследственность...

- Это значит, да? - я явно ставлю её во всё более неловкое положение, но по какой-то причине никак не могу остановиться и просто позволить ей доесть свой завтрак. Должно быть, со стороны это ужасно. Мне точно придётся провести немалую работу над собой прежде, чем ребёнок появится на свет.

- Эдвард Каллен, ты горячий красавчик и отличный любовник, и я уверена, большая часть женского населения этого города, а может, и других тоже, явно мечтает об отпрыске от тебя, - наклонившись вперёд над столом, она игриво на секунду или две дотрагивается до моей правой руки, - и если бы нас связывало что-то большее, только не подумай ничего такого, то да, я, возможно, была бы рада завести с тобой общего малыша. Но пока детей я в любом случае не планирую. А вообще мне уже пора.

- Сколько я тебе должен за продукты?

- О, не беспокойся. Ничего не нужно. Поверь, я не обеднела.

- Тогда я провожу, - безусловная непринуждённость обстановки несколько приводит меня в чувство и достаточно воодушевляет своей радушной атмосферой, так, что я, не задумываясь, улыбаюсь на прощание перед тем, как закрываю дверь, и у меня даже не возникает ни единой мысли как таковой, когда спустя всего лишь пару-тройку шагов до меня доносится трель дверного звонка. Единственное, о чём я задумываюсь, возвращаясь обратно, это о, вероятно, забытых вещах, но снаружи оказывается всего лишь мать моего ребёнка. Та, что ушла... и будет заставлять меня видеть это ещё не раз и не два прежде, чем исчезнет окончательно.

- Изабелла? - только не это... только не это. Но, зажмурив глаза и снова их открыв, я натыкаюсь ими на то же самое лицо. Молитва не сработала, и мне остаётся лишь надеяться, что Изабелла не уловила мой тяжёлый и порядком измученный вдох, напрямую связанный с её появлением. Мне-то казалось, что после вчерашнего она вряд ли возьмёт и заявится сюда вот так. - Чем обязан столь раннему визиту? - плотно сжав зубы, спрашиваю я, ведь она не должна быть по ту сторону порога. Слишком рано. Не из-за времени на часах, а в силу того, что я к этому не готов. Созерцать её столь скоро после вчерашнего... Я не хочу зрительного контакта и общения. Не сейчас. Это испортит всё моё настроение. А на меня уже обрушивается гигантская волна злобы и гнева. Спустя всего лишь одно мгновение. И это не из-за оказываемого на меня без единого слова влияния. Просто она больше не имеет ни малейшего права брать и вмешиваться в мою жизнь и дальше. Что вообще позволяет ей думать, что это по-прежнему допустимо?

Но тем временем подушечки большого и указательного пальцев словно отвечают на этот вопрос, когда инстинктивно и едва ли в полной мере осознанно я провожу ими по тому месту, где должна плотно держаться полоска из драгоценного металла, которую я именовал обручальным кольцом, и которая была там ещё вчера, и странный зуд наряду с Изабеллой передо мной заставляет меня впервые задуматься о том, насколько это решение было правильным. В любом случае толку от этих мыслей ничтожно мало. Оно абсолютно и официально необратимо.

- Ты не отвечаешь на звонки, - Изабелла всматривается в моё лицо, словно пытаясь там что-то увидеть или же, что более вероятно, опять пробраться мне под кожу для нанесения очередного удара, и от напряжения в воздухе, которое, скорее всего, ощущаю только я, мои руки автоматически и невольно сжимаются в кулаки от всей этой глубоко ненавистной мне ситуации. Я хочу быть злым, ненавидеть ещё больше, чем это вообще возможно, но как только эта женщина всего лишь на мгновение дотрагивается рукой до своей поясницы, возможно, в приступе боли или просто для поддержки спины, я забываю обо всём плохом, связанном с ней, и где-то внутри остаются мысли лишь о таком нуждающемся в заботе малыше, у которого, кроме моей семьи, в значительной степени не будет больше никого. Мой сын это единственное, что должно меня волновать и беспокоить. Не Изабелла с её демонами и громадным букетом личностных проблем, и не мои желания, питаемые в отношении одной конкретной женщины, а только маленький ребёнок, которому необходим здравомыслящий отец, а не разбитый на тысячи мелких осколков ноющий слабак.

- Ну, такое иногда случается. Я был занят. А ты что, волновалась? Мило с твоей стороны, но знаешь... Не стоило. Как видишь, я цел и невредим, и вовсе не благодаря твоим усилиям, - наверное, с моей стороны это даже низко и подло, говорить такие слова любимой, чёрт побери, женщине, но у меня больше нет сил бороться с ней, умолять её нуждаться во мне и быть со мной, если это не то, чего она хочет сама. Я, вероятно, справлюсь без неё, а ей пора испробовать на себе всё то, что ощущаю я уже на протяжении длительного отрезка времени. Пусть же сполна прочувствует это чёртово безразличие.

- Не моими? Значит, вот так ты показываешь, что тебе нужна лишь я? - Изабелла взрывается, снова делая то, что ей удаётся лучше всего прочего, а именно словесно уничтожает меня, но, выпрямившись настолько, насколько это возможно, словно с целью показать своё превосходство, я не позволяю ей продолжить начатое.

- Мы не будем возобновлять этот разговор. Я закончил его ещё вчера. Ты должна помнить, почему, - на самом деле я совсем не против поговорить обо всём нормально, спокойно и на трезвую голову, и если бы Изабелла хотела того же, то, наверное, не стала бы меня слушать, и, возможно, мы бы даже обсудили имя для нашего сына и то, какого цвета и модели будет его кроватка, но между нами на некоторое время воцаряется поглощающая нас тишина, так что ею, очевидно, всё сказано. Наверное, всё это, и правда, лишь очередная классическая уловка.

- У меня сегодня приём. Ты отвезёшь? - её тон сухой и ничего не значащий, словно речь идёт просто о покупке новых туфель от любимого дизайнера, которые прямо сейчас ей всё равно не пригодятся, а я, тем не менее, обязан услужить, но дело даже не в этом. А в том, что я совершенно забыл, какое сегодня число, в принципе не готов покинуть своё жильё и, несмотря на все собственные обязательства, абсолютно не хочу их соблюдать и находиться с ней рядом.

- Я... я не могу, - нелепо говорю я, ненавидя себя за то, что это на самом деле просто вылетело из моей головы, словно пробка из бутылки с шампанским. Наверное, со стороны вы бы сделали вывод, что я уже не справляюсь, хотя ребёнка ещё даже нет, но приходить к таким умозаключениям непозволительно преждевременно. Всё дело в разочаровании. И всё-таки в производимом, будь он проклят, эффекте. В том, как на меня действует мать моего будущего ребёнка, и в том, что она делает со мной из раза в раз, и неважно, нарочно или нет. Сначала мне надо от всего этого оклематься...

- Я уже догадалась, - она снова смотрит на меня вроде бы как обычно и мирно, без упрёка и страдания во взгляде, но есть в ней что-то такое, что заставляет меня испытывать стыд, вину и... неприятное, тлетворное и тошнотворное ощущение, что прошлая ночь... что она была ничем иным, как актом подлой измены. Даже ничего не говоря вслух, Изабелла словно указывает на то, что я... предатель и отвратительный человек. Кажется, весь мой завтрак может в любой момент попроситься обратно... Соответствующий спазм уже почти сводит желудок. А Белла... выглядит словно ниже, чем на самом деле, и она не могла не видеть девушку, спустившуюся по моему крыльцу и севшую в ожидающее её такси, и только идиот бы не понял, что раз это происходит ещё до полудня, то та была внутри здания явно с минувшего вечера.

Часть меня нуждалась, хотела и получила желаемое, пусть подробности я и помню смутно, и меня не терзали ни угрызения совести, ни переживания о собственном моральном облике, когда есть женщина, вынашивающая моего ребёнка и в теории способная чего-то в своей душе не перенести, но я был спокоен только до этого самого момента... А теперь внутри творится нечто непонятное. И я злюсь… злюсь, что схожу с ума по этой женщине и не могу ей противостоять, и, смотря прямо в её глаза, чувствую себя не иначе, кроме как ничтожеством. И я ненавижу себя за это. За все эти ощущения и мысли и за то, что не смог переключиться на другую женщину, которая, возможно, гораздо лучше той, что стоит передо мной, и смогла бы стать хорошей матерью для моего сына, радуя его по утрам вкусными оладьями со съедобными рожицами на них, и лишь продолжаю жалко оправдываться. А ведь мне не из-за чего себя грызть и испытывать всё это, ведь у нас всё кончено, и при этом меня никто не сможет упрекнуть, что я просто сдался без борьбы и ни минуты не старался, и, как результат, сердясь на собственную персону, я снова свирепею, как вчера или почти так же, ведь это утро так хорошо начиналось...

- Просто моя машина не здесь.

- То есть вы провели ночь в разных комнатах? - она серьёзно спрашивает об этом, когда ничего мне не даёт? Когда всё, что я получал, это крохи, а теперь благополучно лишился и их? Думала ли она хотя бы раз о том, чтобы попытаться сделать хоть что-то ради нас двоих вместе? О том, что хочет всё вернуть и возродить нашу семью? Разумеется, нет. Отнюдь. Похоже, я единственный, кому это необходимо, несмотря на то, что семью нельзя построить в одиночку, и это всегда задача для двоих. Ей же не нужен ребёнок, а я с ним и подавно, а значит, нечего заявляться ко мне и заглядывать под моё одеяло. Возможно, сейчас я даже жалею, что Изабелла не заявилась чуточку раньше и не встретилась с девушкой, с которой я провёл ночь, буквально лицом к лицу, а то и вовсе не выдернула нас из кровати. Быть может, только так она бы задумалась, что я не чёртова игрушка и не марионетка, которой можно помыкать, как душе угодно, а самостоятельная личность со своими устоявшимися взглядами на жизнь и границами, заслуживающими уважения.

- С кем я сплю или не сплю в одной и тем более своей кровати, тебя давно не касается. Мы уже это обсуждали, - не справившись с этими вырвавшимися из-за её натиска словами, но нисколько не кривя душой, вроде бы достаточно твёрдо говорю я, ведь Изабелла сама отказалась от всех привилегий, связанных со мной, и моя личная жизнь не её ума дело, и мне надо начинать давать отпор и привыкать к мысли, что когда-нибудь мой ребёнок назовёт матерью не ту женщину, что его родила, а ту, что помогла мне его воспитать и поставить на ноги. Конечно, я не подпущу к нему первую попавшуюся особу, но всё-таки. - Ты не имеешь права спрашивать об этом. Ты лишилась его по собственному желанию. И ты не можешь заявляться ко мне вот так. Если только... если только ты не хочешь, чтобы я... был с другими, и готова об этом сказать, то мы... то в ином случае нам не о чем говорить, - наверное, это звучит, как последний шанс... Наверное, это он и есть... Наверное, я хочу, чтобы она им воспользовалась. Но я мыслю слишком трезво, чтобы ещё на что-то надеяться. - Скажи, ты будешь счастлива без нас? Без меня и нашего сына?

- Это... непростые вопросы, - отвечает она и словно инстинктивно кладёт руку на живот, и, хотя я понимаю, что не всё так банально, и что малыш, вероятно, просто вынудил её сделать это своим толчком изнутри, мне безумно хочется прикоснуться к ней и почувствовать всё это лично, но я не могу. Всё дело в странной и непреодолимой силе, не позволяющей руке подняться, а значит, и не дающей мне стать ближе к сыну, рождение которого подарит мне новые эмоции, но одновременно отнимет Изабеллу, потому что она никогда не признаёт свою слабость и то, что нуждается во мне, но, возможно, в этом и проблема. Как раз отсюда и берут своё начало те противоположные эмоции, которые разрывают меня изнутри и удерживают на расстоянии, когда я и хочу, и не хочу дотрагиваться до неё, и в конечном итоге вынуждают сорваться на беременной женщине, несмотря на все мои старания удержаться на тонкой грани и не говорить того, о чём есть риск пожалеть в самом ближайшем будущем.

- Нет, всё как раз наоборот. Сложно тогда, когда сдаёшь экзамен, и ограничиться односложным предложением ни за что не получится, потому что необходимо дать развёрнутое пояснение. Здесь же всё просто. Есть лишь два варианта. Но ты... ты даже не можешь признаться в своём решении самой себе. У тебя нет совести. Ты думаешь, я твой мальчик на побегушках, который обязан выслушивать всё это и, чуть что, являться по первому твоему зову? Я открыт для тебя. Всё, что тебе нужно, это просто признать, что я тебе нужен, или же сказать, что я зря теряю время.

- Я... я не могу... сказать. Не сейчас. Но... я могу войти, или ты так и будешь держать меня на пороге?

- Тебе лучше уйти, Изабелла, - не дослушав, перебиваю её я, потому что, скорее всего, услышал всё, что мне было нужно. Всё равно что ответ. Уклончивый, но если углубиться, то, наверное, отрицательный. Я могу и сам его додумать, раз уж она решила предоставить простор для моего воображения. После того, как закрою дверь и расслаблю правую ладонь, так и не отпустившую дверную ручку и сжавшуюся в кулак, что уже нарушило правильную циркуляцию крови и заставляет меня мучиться от колющих ощущений в кисти. На мгновение во мне даже вспыхивает желание отнять левую руку от проёма, который она загораживает, чтобы Белла увидела пустое место там, где ещё недавно было кольцо, лишь бы переключиться на что-то другое и тем самым отвлечься от горькой боли физического происхождения, но я... я так не делаю. Просто... просто нам ведь ещё предстоит относительно долгий совместный путь до наступления предполагаемой даты. Да и сами роды тоже. А этот ребёнок должен жить. И вообще вдруг я переоцениваю отстранённость его матери и её масштабы?

- Ты... меня прогоняешь? - словно не веря услышанному, задаётся вопросом Изабелла, и я так хочу ответить сухим, сдержанным, бесчувственным и коротким «да», но понимаю, что не прощу этого себе и что не могу позволить ей поехать в клинику самостоятельно, ведь я должен контролировать всё то, что творится с моим сыном, чтобы, если она снова решит утаить какое-нибудь недомогание, ей это просто-напросто не удалось.

- Я вызову тебе такси. Подожди его на террасе.

- Но ты ведь поедешь со мной? - странным тоном спрашивает она, будто хочет, чтобы я поехал. Или же, ощущая безысходность, это я просто считаю, что у неё есть соответствующее желание?

- Я подумаю, - и я закрываю дверь, понимая, что эта женщина не будет долго ждать и, пребывая не в духе, вероятно, никуда не поедет, если я вскоре не появлюсь, а значит, у меня есть всего пара минут на то, чтобы одеться и спуститься вниз, пока она снова не взяла ситуацию в свои руки.

Предыдущая глава || Следующая глава