Настоящим я, Изабелла Мари Каллен, в девичестве Свон, добровольно и безусловно отказываюсь от родительских прав в отношении своего сына и выражаю согласие на лишение меня родительских прав и передачу единоличной опеки над ним в руки Эдварда Энтони Каллена, его отца и своего бывшего мужа.
Я понимаю, что я не могу отменить этот отказ после утверждающего его или каким-либо иным образом прекращающего мои родительские права на моего ребёнка судебного решения. Даже в том случае, если решение суда их не прекратит, я отдаю себе отчёт в том, что данное волеизъявление отмене не подлежит.
Родительские права отца указанного ребёнка Эдварда Каллена сохраняются в полном объёме.
Я прочитала и поняла вышеизложенное, подписываю это свободно и осмысленно и даю гарантию, что после рождения ребёнка подпишу и аналогичный документ, но уже с именем ребёнка и датой его появления на свет.
Прошу судебные органы рассматривать дела в моё отсутствие.
Лос-Анджелес, двадцатое ноября две тысячи девятнадцатого года.
Изабелла Каллен

- Мистер Каллен.

- Она всё подписала?

- Нет, сэр. В смысле пока ещё нет. Миссис Каллен... то есть мисс Свон хочет сначала с вами поговорить.

- Любопытно, что она ответит, если я скажу, что у меня такого желания нет и в помине.

- Мне ей так и передать? - наверное, это было бы здорово... подставить собственного адвоката под в некотором роде огонь, действительно велеть ему повторить мои слова, чтобы Изабелла, сидя в кабинете, в котором на этот раз я предпочёл не появляться, осознала, что меня можно не ждать, и что мне вполне хватило одной напряжённой процедуры, связанной с бумагами и межличностными отношениями, и посмотреть, как ей это понравится, но мне не нужно, чтобы она вышла из себя. Чтобы не дай Бог почувствовала гнев и отказалась что-либо делать в моё отсутствие.

- Нет. Просто дайте ей трубку, - и покончим с этим раз и навсегда, чтобы я просто поехал на укорочённую предматчевую тренировку, и меня ничто не отвлекало. Но всё равно оставить телефон дома, возможно, не такая уж и лишённая смысла идея. - Изабелла.

- Ты видел этот текст? - конечно же, да. Причём неоднократно. Но в отношении этой женщины всё обстоит совершенно иначе. Я не звоню ей, не пишу, не устраиваю встреч и не прошу о них. Она словно заблокирована, и её это, очевидно, устраивает. То, что меня всё равно что нет... А мне и подавно хватило её три дня назад, когда я всё-таки, будь иногда проклята моя ответственность, не смог пропустить визит к врачу. Но сегодня она встречается с моим адвокатом. Что ж, придётся потерпеть. Голос, образ, слова, интонации, мысли в собственной голове...

- Я фактически его сформулировал, - безапелляционно заявляю я. - А что? Есть какие-то проблемы? Ты с чем-то не согласна?

- Нет, я только... хочу убедиться, что понимаю всё верно.

- Так и есть. Для тебя же там не должно быть ничего нового. Твои слова просто заменены формальным языком. Ты должна лишь подписать, и тогда через два с небольшим месяца твоя каторга официально закончится. Человек, которого ты больше не уважаешь, навсегда оставит тебя в покое. Я вообще не понимаю, почему мы говорим об этом, хотя я тебя уже услышал. Или ты ещё не всё сказала? Есть желание что-то добавить?

- Нет.

- В любом случае я больше не могу играть в эту игру, Изабелла, - я не в состоянии бесконечно долго спрашивать у неё прямо в лоб фактически о том, что она чувствует, пытаясь снять все оборонительные слои и докопаться до правды, да, завуалированными словами, но как ещё можно объяснить все мои вопросы? Если вы нормальный человек и способны открыться хоть кому-то, и вам при этом больно, что между вами что-то пошло не так, что вы теряете или уже потеряли его, но всё ещё можно вернуть, то однажды вы, скорее всего, скажете ему правду. Признаетесь в этой боли и своих страданиях, как бы тяжело и трудно, и, возможно, вопреки душе и убеждениям это не далось. Поменяйся мы местами, спроси меня она, я бы тут же так и сделал. Даже если придётся расплачиваться ещё большей болью из-за осознания всего содеянного. Многие из нас без преувеличения этого заслуживают. - Мне хочется жить дальше максимально спокойно, - настолько, насколько получится. В идеале так, будто её никогда не существовало, а мой ребёнок появился словно из ниоткуда, или его принёс аист, а на начальном этапе просто освоить искусство не думать о некоторых вещах будет уже достаточно здорово.

- Конечно, - она соглашается вполне ровным и ни капли не дрожащим голосом, - ты, разумеется, прав.

- Тебя ведь не затруднит передать телефон обратному моему адвокату?

- Мистер Каллен?

- У меня не будет возможности ответить на звонок, но напишите мне сообщение, когда она уйдёт.

- Да, сэр.

После я возвращаюсь к сборам и натягиваю толстовку на своё тело, но взгляд сам по себе перемещается к телефону, как только тот издаёт короткий, но громкий сигнал.

«Мы всё оформили. Мисс Свон ушла».

Потому что только это она и умеет. Так, что скоро достигнет совершенного уровня мастерства и наверняка даже сможет преподавать эту науку всем желающим, у кого проблемы с выражением чувств, и кому проще сбежать, чем задавить в себе гордость, страх быть высмеянным или непонятым и всё такое прочее и, наконец, открыться. Но если все они предпочитают рано или поздно проснуться с пустотой в душе, которую нечем заполнить, и в состоянии тихого отчаяния, это их проблемы, а не окружающих людей, честно пытавшихся помочь. Мы же не можем вечно быть рядом с теми, кто нас не ценит, в ожидании того, чего никогда не случится? Уходя, надо уходить. А не прибегать обратно, как только одиночество станет уж слишком давящей и непомерной массой. Я вот своё уже отбегал.



- Теперь твоя очередь, Эдвард.

- В каком смысле?

- Сейчас твой черед сказать, за что ты благодарен, - поясняет Элис, сидя за столом напротив меня по соседству со своим ненаглядным Джаспером, и, вынужденный смотреть то на них, то на кого-то из наших родителей, я бы и рад отметить, что реально вовлечён в празднование наравне со всеми ними и с удовольствием ем традиционную индейку и прочие блюда, которыми уставлен весь стол, но ничего из этого не является полноценной правдой. Официально День благодарения был ещё вчера, но из Нового Орлеана мы вернулись только сегодня, и именно нашим очередным отсутствием в городе и объясняется перенос торжественного ужина с четверга на пятницу, но для меня нет совершенно никакой разницы, собрались ли мы все вместе, или же я снова не смог выбраться в отчий дом, как это было в прошлом году, потому что мысленно я всё равно не здесь. Но двенадцать месяцев назад у меня хотя бы была жена, пусть работа и не отпустила нас из Нью-Йорка даже на пару дней. А теперь я окружён двумя парами любящих друг друга людей, в то время как сам являюсь словно лишним колесом в телеге, и тошнота побуждает меня отложить вилку и оторвать взгляд от еды на тарелке, подняв голову вверх.

Спору нет, я мог бы быть примерным сыном, которому надо реабилитироваться за предыдущий День благодарения, и поведать хотя бы о том, как велика степень моей признательности судьбе за победу накануне, или придумать что-нибудь ещё, но чем мы вообще тут занимаемся? На что я трачу своё время вместо того, чтобы сказать нечто важное и признаться в том, что не даёт мне покоя ни днём, ни ночью, ни в стадии бодрствования, ни в состоянии глубокого сна, и неважно, где я при этом нахожусь? Словно наблюдая за собой со стороны, я вижу лишь фарс и спектакль, который затянулся дальше некуда. Но пора с ним заканчивать. Гасить огни и свет.

- Джас, ты не побудешь снаружи пора минут? Во дворе?

- Нет, не побудет. Хочешь что-то сказать, говори. Здесь все свои, - тут же заступается за него Элис, будто я сделал или упомянул что-то такое, что реально его задело и оскорбило, а значит, зацепило и её, хотя они даже не живут вместе, но тот факт, что в этом плане Белле невероятно далеко до моей сестры с её жаждой справедливости и желанием защищать любимого человека, заставляет меня лишь сильнее хотеть того, чтобы друг вышел.

- Ты потом ему всё расскажешь, и я даже сделаю это сам, но сейчас...

- Всё в порядке, милая, - вставая, Джаспер сжимает её правое плечо и целует её в лоб, - я буду на улице.

- Так что случилось, сын? - спрашивает отец, когда мы остаёмся вчетвером, и, больше не в силах сидеть, я подрываюсь с места и отхожу в сторону широкого проёма между столовой и гостиной с декоративным камином и многостворчатыми окнами, выходящими на основную улицу и подъездную дорогу у дома. - С нашим внуком всё в порядке?

- Нет, то есть да... Он здоров, но речь не об этом, - Боже, как же мне это сказать? В теории всё просто, но здесь и сейчас то, что вокруг меня остались действительно только самые близкие люди, совершенно мне не помогает. Потому что всё это неправильно. О таком вообще никто не должен говорить. Ни один уже взрослый сын не должен приходить к своим родителям и просить их о помощи, потому что был женат на неподходящей женщине, и та вскоре оставит его одного с их общим ребёнком на руках, так как быть матерью это не её удел. - Просто вы должны знать, что я вам солгал. Мы с Изабеллой ни единой минуты не собирались растить и воспитывать его вместе. Она написала отказ. Этот ребёнок... он только мой. Я знаю, что мы не об этом должны сегодня говорить, но... я больше не могу обманывать вас всех. Мне нужно решить, что делать.

- Я думаю, будет правильным сказать, что здесь нечего решать. У тебя будет сын, он наш внук, и ты всегда можешь на нас рассчитывать. Ты ведь согласна с этим, Эсми? - папа переводит взгляд с меня на маму, но она смотрит исключительно на моё лицо, и на основании выражения её глаз я, бесспорно, могу сделать твёрдый вывод, что она скорее считает себя вынужденной соглашаться, чем реально испытывает необходимое понимание, и это по определению не может кончиться добром.

- Нет, я не согласна, Карлайл, и я с радостью объясню, почему. Я не испытала удовольствия, всё узнав, но ты убедил меня, что наш сын знает, что делает, и что всё будет хорошо, и я вроде как успокоилась, ведь он, и правда, уже самостоятельный человек, готовый нести ответственность за свои слова и поступки, а теперь выясняется, что всё это время он нам врал, и единственное, чего мне сейчас хочется, это взять трубку, позвонить этой женщине и спросить, что она из себя возомнила. Выходит, ты просто ни к чему не готов. У тебя даже нет оборудованной детской комнаты.

- Я всё ещё успею, - я сполна заслужил всё то разочарование и упрёки, что слышу в голосе матери, но она единственная моя надежда и опора, потому что кто, если не она, станет заботиться о моём ребёнке, когда я чисто физически не всегда буду на это способен, так что, полагаю, я приму любое неодобрение и смиренно соглашусь со всем, что бы не было сказано, лишь бы она всё-таки сменила гнев на милость и перестала так эмоционально переживать.

- Элис, дорогая, ты не сходишь проверить Джаспера?

- Хочешь, чтобы я ушла и не слышала, как вы орёте друг на друга? Но я не маленькая, и мы с Эдвардом одного возраста. Если ты выругаешься, мама, никто не пожурит тебя за то, что ты учишь ребёнка плохому, а он это повторяет.

- Просто иди, Элис. Пожалуйста.

- Ладно. Вас всё равно наверняка будет слышно и там, - задвинув свой стул, Элис уходит на кухню, а оттуда и на довольно большой задний двор с круглым бассейном, шезлонгами и зоной отдыха со столом, стульями и барбекю, и звук задвигаемой двери, двигающейся по направляющим, можно сказать, срабатывает, как спусковой механизм.

- Просто не могу поверить. Хотя я не должна удивляться. Глубоко в душе я всегда предчувствовала, что вся эта история ни к чему хорошему не приведёт. Что эта девчонка тебя погубит. Но всё это немыслимо, унизительно и абсолютно неслыханно, - мама перемещается в гостиную, где берёт телефон с каминной полки, и продолжает свою изобличительную речь уже с трубкой в руке, - и я не понимаю, вот что ты молчишь?

- Даю тебе возможность высказаться, - но на самом деле у меня нет сил ни спорить, ни сражаться. Я просто хочу покончить со сложным разговором, лишь погружающим меня в пучину беспокойного дискомфорта, и оставить этот мучительный момент далеко позади. Вряд ли это так уж сильно расходится с желаниями родителей. Да и вообще, что я должен сказать? Начать извиняться за любовь и говорить, как мне жаль, что всё так получается, и что им двоим точно не может быть тяжелее, чем мне? Но я не узнаю, так ли это в действительности, пока сам не стану отцом и лично на своей шкуре не испытаю, каково это, видеть, как твоему ребёнку причиняют боль.

- Хочешь, чтобы я выговорилась? Ну, тогда я звоню ей. Потому что ты всё равно мой сын, а она мне никто.

- Нет, не звонишь, - яростно отчеканиваю я, борясь с желанием просто подойти и отобрать этот телефон, а то и вовсе разбить его вдребезги, - ты ничего ей не сделаешь и не скажешь. Представь, что я это она, и начинай, - но мама в своём безукоризненно чистом, без единой ворсинки и пропущенного пятнышка, и идеально отутюженном лиловом платье, вздохнув, лишь опускается в мягкое кресло с голубой обивкой:

- Почему ты так её защищаешь?

- А как, по-твоему, всё должно быть, если вы меня так воспитали, и мне в принципе трудно даётся относиться к женщине... к матери своего ребёнка... как-то иначе? Или ты просто добиваешься того, чтобы я сказал, как мне жаль? - в один момент растеряв все остатки хрупкой сдержанности, выкрикиваю я, - так мне жаль... Жаль, что она не здесь, не рядом со мной, и что эта беременность единственное, что нас хоть как-то связывает. Наверное, я даже хочу, чтобы она никогда не заканчивалась. Но вскоре ты получишь меня обратно, мама, правда, я буду уже не сам по себе, и если тебя это не устраивает, и ты не хочешь сказать мне, что я в этой лодке не один, то давай разберёмся во всём этом прямо сейчас. Ты поможешь или нет?

- Завтра у вас игра...

- А это здесь причём?

- ...но я приеду в воскресенье с образцами краски. Думаю, из комнаты напротив спальни выйдет отличная детская. Она хоть и небольшая, но светлая и всё равно пустует. А вообще, возможно, тебе есть смысл привезти ребёнка после его рождения прямо сюда и пожить здесь хотя бы первое время. Это удобнее, чем если мы все будем ездить туда-сюда. Что ты насчёт этого думаешь?

- Ты права, - единственное, что отвечаю я. В конце концов, это рационально, это логично, это самый необременительный выход, когда мой новорождённый сын будет находиться строго в одном месте, чувствовать себя там, как дома, даже если это не совсем его дом, а не испытывать внутренний стресс каждый раз, когда взрослые решат, что ему снова пора куда-то ехать, а он даже не сможет ничего возразить, и опять начнут собирать вещи, а его самого пристёгивать к автомобильному креслу. Всем будет проще, если это я со своими пожитками перееду в отчий дом ещё до появления ребёнка на свет, чтобы впоследствии не устраивать бешенства и сосредоточиться уже на нём, а не на незавершённых вовремя делах.

- Тогда решено?

- Да, - но это слово мне так же поперёк горла, как и матери всё нынешнее положение, когда она даже не в силах сказать мне прямо, что я могу успокоиться и сбросить с плеч груз неизвестности и неуверенности в самом ближайшем будущем. Будь ситуация иной, такой, какой я хотел бы, чтобы она была, этого разговора вообще бы не было. Мы с Изабеллой справились бы своими силами, как справляются тысячи пар, чьи родственники живут в других штатах или даже странах, и видятся они друг с другом нечасто, или просто не могут помогать детям в силу возраста, разногласий или болезни, но её всё равно что нет, и чем раньше я свыкнусь с этой мыслью, тем будет лучше и легче для всех.

- Куда ты идёшь?

- Во двор.

- Только давайте там недолго. Скоро будет чай.

Я выхожу на улицу, и, заслышав то, как полностью стеклянная дверь скользнула на своё место, Джаспер и Элис тут же оборачиваются назад. Они оба сидят на третьей из семи ступенек, ведущих к воде, три из которых находятся уже под ней, опустив ноги в прозрачную и чуть колеблющуюся жидкость, и во мне само собой возникает неконтролируемое и необузданное желание немедленно сделать то же самое.

- Раздвиньтесь, сладкая парочка. Хочу сесть между вами, - и, даже не задирая брюки, я смело или безрассудно, смотря, с какой стороны смотреть, погружаю ноги в бассейн и наблюдаю за тем, как стремительно намокает бежевая ткань, что невольно провоцирует меня на короткий, но отчётливый смех.

- Ты чего? - тут же спрашивает Элис, оказавшаяся от меня по правую руку, довольно болезненно пихая мой бок левым локтем. - Тебе уже весело что ли?

- Просто интересно, если я сейчас окунусь прямо в одежде, мама, как и прежде, не пустит меня в дом, пока я не сниму с себя всё мокрое и не вытрусь насухо?

- Ты сошёл с ума. Джас, он тронулся головой, ведь так?

- Знаешь, сестрёнка, это ведь худший День благодарения в моей жизни, - откровенно говорю ей я, бултыхая воду, но не слишком, чтобы не забрызгать белое платье и светлые брюки друга, которые он, в отличие от меня, предусмотрительно завернул, - и я помню, что формально он был вчера, а значит, это просто самый ужасный праздничный ужин, какой только может быть, но тебе в любом случае полагается сказать мне, как ты обычно это делаешь, что однажды мы все вспомним тот момент, когда считали себя наиболее несчастными и подавленными, и ещё посмеёмся над тем, как это было глупо, потому что всё имеет свойство забываться и проходить.

- Она хотела бы просто быть бабушкой... Два часа в день пару-тройку раз в неделю.

- Мне бы тоже этого хотелось. Я был бы плохим полицейским, а она хорошим, и каждый раз это заканчивалось бы неизбежными и неминуемыми ссорами. А Изабелла… - а впрочем, я не знаю, чью позицию бы она занимала, если бы не делала выбор просто в пользу нейтральной Швейцарии, потому что невозможно поставить человека на какое-то место, когда ты заочно знаешь, что это совершенно не имеет смысла. - Но не судьба.

- Но ты не один. Мы твоя семья и друзья, и, что бы ни было, ты всегда можешь к нам обратиться. И ещё. Мы тут посидели, поговорили и... решили, что подарим тебе кроватку. Можем как-нибудь поехать все вместе, чтобы ты выбрал, какую хочешь, но платить будем мы. Это даже не обсуждается.

- И Элис отложит некоторые заказы в сторону и сошьёт балдахин, - добавляет Джаспер, смотря на подсвеченную подводными светильниками воду и на прилегающую территорию, освещённую затерявшимися среди высоченных деревьев фонарями, - такой, какого ни у кого не будет. Единственный в своём роде.

- Это же пылесборник в чистом виде.

- Это красиво, и ты это примешь, - снова пихает меня Элис, и если так пойдёт и дальше, то я уйду отсюда как минимум с парой синяков, но я не говорю ей о том, чтобы она прекратила вести себя, как малое дитя, и что вся эта мишура, наверное, больше подходит для девочек, чем для мальчиков, и воздерживаюсь от любой формы выражения порицания, потому как заслуживаю его сильнее кого бы то ни было, ведь создаю сложности там, где их не должно было бы быть, - это для моего племянника.

- Ладно, будь по-твоему, - и, встав, я ныряю в бассейн, ощущая, как одежда мгновенно тяжелеет, но у меня нет ни единого намерения делать с собой что-то нехорошее, и моё тело всплывает на поверхность почти автоматически и в обход сознания, - давайте, идите сюда. Здесь просто здорово. Хотя бы ты, Элис.

- Ни за что, - но меня не удовлетворяет этот ответ, и я затаскиваю свою сестру в воду, не слушая все её шумные «нет», и впоследствии мама впускает нас в дом не раньше, чем мы переодеваемся в вынесенную ею сухую одежду. Всё прямо как в семнадцатилетнем возрасте. Может быть, мне стоило остаться в нём навсегда. Ну, по крайней мере, в душе.

Предыдущая глава || Следующая глава