2025-6-19

16

0

0

Торопливо шагая по 58 улице, я ловлю на себе странные взгляды прохожих и стараюсь их игнорировать – в голове бьётся одна-единственная мысль: опаздываю. Я опаздываю. Снова и снова проклинаю собственную глупость – как можно было не проверить ещё раз, на утро или на вечер я установила накануне будильник! Это всё переезд… Я не выспалась, чувствую себя комком нервов, и всё это усугубляется неминуемым опозданием на вводное занятие для аспирантов в Чикагском университете.

Прекрасный способ произвести первое впечатление!

Резко остановившись перед зданием Гуманитарного факультета, надеюсь без всяких на то оснований, что профессор Риордан поймёт. Я здесь именно из-за неё, самого крупного специалиста в своей области – и в моей. И если я всё испорчу, то некого будет винить, кроме самой себя.

Запыхавшись и покрывшись испариной из-за не по сезону жаркой сентябрьской погоды, я наконец нахожу класс, где проходит урок курса «Поэты раннего романтизма», и на несколько мгновений останавливаюсь, прежде чем войти. Поскольку я уже опоздала, нет никакого смысла врываться в помещение, не взяв предварительно себя в руки. Перевожу дыхание, приглаживаю ладонями растрепавшиеся волосы и только потом открываю дверь.

Около дюжины аспирантов расположились вокруг большого круглого стола, а профессор Риордан стоит у белой доски с маркером в руке. Услышав звук открываемой двери, она поворачивается и окидывает меня цепким взглядом. На мне длинная серая юбка, вероятно, делающая меня похожей на деревенщину, неуместную в этом городе. Профессор Риордан выглядит довольно небрежно и круто в рваных джинсах и майке – и очень отличается от профессоров, с которыми мне доводилось встречаться в Вашингтонском университете.

- Должно быть, вы Изабелла Блэк, - говорит она, наконец улыбнувшись, и я молча киваю. – Садитесь, пожалуйста.

В подобные моменты я теряю дар речи… терпеть не могу это своё качество.

Я выполняю просьбу преподавательницы, чувствуя облегчение от того, что она, похоже, не сердится на меня за опоздание. Нахожу ближайшее к двери свободное место и сажусь, сгорбившись и натягивая юбку, чтобы прикрыть все участки кожи, которые могли оказаться на виду из-за резкого движения. Застенчивость мешает мне оглядеть остальных присутствующих, а некоторые из них, насколько можно видеть краешком глаза, смотрят на меня с любопытством.

- Возвращаясь к обсуждаемому вопросу. Кто-нибудь знает, почему Уильяма Блейка считают романтиком? Ведь он очень отличается от тех, с кем его сейчас объединяют: Вордсворта, Кольриджа… - профессор Риордан замолчала, глядя на нас в ожидании ответа. Я чувствую очень знакомый стук в груди, трепет в животе – безошибочные признаки нервного возбуждения, которое охватывает меня, когда я собираюсь говорить в присутствии других людей. Ответ на этот вопрос я знаю, и знаю хорошо. Уильям Блейк – причина того, что я здесь.

Но пока я набираюсь храбрости, меня опережает потрясающе красивая светловолосая девушка, сидящая прямо напротив.

- Миз Хейл? – вызывает её профессор Риордан.

Блондинка откашливается.
- Ну, Блейк представляет новую эру гуманистических исканий – разрыв с всепоглощающим рационализмом и рассудительностью восемнадцатого века. Он находился под сильнейшим влиянием Великой французской революции, хотя был старше многих поэтов-романтиков своего времени.

- Отлично, миз Хейл, - оценивает её ответ преподавательница. – И, разумеется, наша классификация периодов развития литературы довольно условна – между поколениями писателей всегда существует «перекрёстное опыление».

- Точно, - говорит с улыбкой миз Хейл, явно довольная собой.

Я впечатлена этим обменом мнениями и досадую на себя за то, что не вызвалась отвечать первой. Блондинка, разумеется, говорила со знанием дела, но я могла бы добавить, что Блейка объединяет с более молодыми поэтами та же вера в превосходство человеческого воображения, а ещё воспевание тела – отчего этот поэт гораздо больше похож на Байрона и Шелли, чем консервативно мыслящий Вордсворт.

Конечно же, у меня в голове всё это звучит гораздо более чётко.

Но всё-таки я даю себе обещание, что больше не упущу такой возможности, если она ещё раз представится.

И прямо в этот момент дверь снова открывается. Вместе со всеми я поворачиваю голову, чтобы увидеть вошедшего, а профессор Риордан на этот раз выглядит довольно-таки раздражённой вторжением. В дверном проёме показывается копна медно-рыжих волос. Это парень. Я слышу, как девушка слева шепчет что-то своей соседке, но не могу разобрать, что она говорит. Он поворачивается лицом к классу и низким бархатным голосом тихо просит разрешения войти. Этот голос останавливает моё сердце.

Нет.

Не может быть.

Он входит, осматриваясь, чтобы найти свободное место. Мы почти сразу же встречаемся взглядами, и я замираю, застываю во времени…

Эти зелёные глаза, глаза, которые всегда со мной. И лицо, когда-то такое любимое… теперь оно старше, но ошибки быть не может. Едва заметная ямочка на подбородке, челюсть стала массивнее и чуть более резко очерчена, щетина – верный признак того, что он пару дней не брился.

Мои пальцы беспокойно теребят кольцо на левой руке, а стоящий передо мной парень медленно превращается в того, кого я знала.

Десяти лет как не бывало, и я растеряна.

- Эдвард? – призрачный шёпот срывается с губ раньше, чем я успеваю его сдержать… Парень бледнеет, и делает шаг ко мне, на его лице недоверчивое потрясение.

И внезапно мы уже больше не в классе, полном незнакомцев. Мы в его гостиной, куда пришли после школы, и он поддразнивает меня, направляя разговор в опасное русло. Моя мама снова в больнице, и я остаюсь у Калленов, но кроме нас с Эдвардом дома никого нет.

- Тебя когда-нибудь целовали, Белла?

Я краснею и качаю головой. Он заставляет меня нервничать, как никогда раньше. Ему только пятнадцать – скоро исполнится шестнадцать, - но мне он кажется почти взрослым мужчиной, ведь между нами пропасть шириной в два года. Я прикусываю губу и понимаю, что всё ещё качаю головой.

Он усмехается:
- А тебе хотелось бы?

Я почти задыхаюсь… неужели Эдвард спрашивает… можно ли меня поцеловать? В горле мгновенно пересыхает, и я киваю, а это слово с огромным трудом преодолевает путь от мозга ко рту. Да. ДА.

И когда наши губы встречаются, это совершенно не похоже на мои ожидания. Рот у Эдварда мягкий и нежный, его ладонь бережно касается моей щеки. Поцелуй совсем короткий, но после него у меня остаётся странное чувство тоски, которого я до сих пор не испытывала. Почти неосознанно я дотрагиваюсь до его губ, чувствуя покалывание в моих собственных.

- Хотел быть у тебя первым, - говорит он, с улыбкой целуя кончик моего пальца.

- Я тоже, - наконец-то удаётся ответить мне, и я знаю, что это правда.

А теперь, когда его мертвенно-бледное лицо находится всего в шаге от меня, это уже слишком… все эти годы без него… это слишком…

Внезапно я слышу нарастающий шум в ушах, а потом вижу только тьму.