Ϟ
«Я не могу сейчас думать об этом. Я подумаю об этом завтра. В конце концов, всегда ведь есть завтрашний день».
© М. Митчелл. «Унесенные ветром».


Lily

После ужина я поняла, что хочу побыть одна. Пусть накануне Рождества, но одна. Это было необъяснимо, но веселый день абсолютно измотал меня, и сейчас – только сейчас – появилось желание поразмыслить о происходящем, выплеснуть все страдания, а завтра быть невероятно веселой. Вот и все.
Именно поэтому я поцеловала на прощание Джеймса – сугубо в щеку, нужно же было создавать впечатление, что я обижаюсь, – обняла девчат, позволила Сириуса растрепать на мне все мои волосы, заплела небольшую косичку Ремусу. По его мнению, последнее было лишним. А еще я специально попросила Сириуса не использовать их дурацкие источники, чтобы выяснить, где я. Он меня понял – сказал, что не позволит и Джеймсу близко подступать к их информационному центру. Он такой хороший.
Жаль, не говорит, что это за «источники».
Умираю от желания узнать.
А затем я решила пойти в Астрономическую башню. Дурацкая прошлогодняя история повторяется, но лишь в одном элементе. Все остальное по-другому: наконец я с Джеймсом, сейчас лишь канун, Бала не было, и я даже относительно счастлива, если не считать всяких мелочей, нечто вроде ссоры с сестрой, болезни отца или войны.
И вот сейчас, сидя на площадке продуваемой всеми ветрами башни, я выстраивала последовательную цепочку всех самых страшных событий.
Война. Раньше я только читала о том, как между разными сторонами вспыхивали конфликты; магические сражения являлись лишь частью истории, школьного предмета, который для многих был довольно скучным. Никто не мог представить даже, что война сойдет с ветхих свитков, сжимая в руках кровавое знамя. Никто отныне не чувствовал уверенность в завтрашнем дне, и абсолютно каждый боялся будущего. «Завтра» превратилось для всех в самый страшный кошмар; завтра могло случиться что угодно, даже нечто, выходящее за рамки сознания; поэтому многие люди, точно испуганные кролики, забивались в защищенные норки и ждали. Но одно завтра сменялось другим, другое – еще одним. Этот кошмар продолжался вечность.
Количество смертей росло, и Министерство, уже не способное закрывать на все глаза, принялось за новую тактику. Молодой и тщедушный министр, назначенный всего пару недель назад, с дурацким имечком Корнелиус Фадж, строил из себя благодетеля, помогая древним магическим семьям скрываться, обходя стороной всех тех, чья кровь хоть немного вызывала сомнение. Он был не хуже Темного Лорда. Но и не лучше.
Очереди игнорируемых семей понимали, что помощи ждать не приходиться. Мир не делился на черное и белое, плохих и хороших, Пожирателей Смерти и невинных жителей. Именно поэтому они все были беспомощны, точно марионетки. Многие люди в безудержной панике покидали Англию, будто бы за пределами Великобритании их ждала безграничная безопасность.
А Пожиратели Смерти расширяли свои круги с каждой секундой, расползаясь уродливой черной кляксой по всему миру. Чистокровные волшебники вставали под их знамена с небывалой гордостью и практически неизмеримой скоростью; если судить по сплетням в Хогвартсе и по тому, о чем судачили в Дурмстранге, молодые волшебники находили все это приключением, в конце которого их ждали призы и разноцветные конфеты. Как бы аморально это не звучало, но носить Метку было модно. «Плохих парней все любят», – один из самых глупейших аргументов превратился в железное оправдание.
Плохие парни быстро сдавали свои позиции. Насколько было известно нашему кругу, термин «становление одним из них» носил практически религиозный оттенок. Словно в древние времена, – пропуском в мир людей в черных развевающихся мантиях служило убийство. Во взрослый мир отворяла врата смерть, и это было самым ужасным в сложившейся ситуации. А может, и не самым. Ведь после «обряда», как окрестил происходящее Джеймс, эти дети, по сути дела, становились способными на все, что угодно.
Мне иногда казалось, что они свихнулись. Потому что, какое еще объяснение можно найти было всей той ненависти Беллатрисы, которую она на меня выплескивала? Ровным счетом никакого. Почему она причинила вред моей сестре? Почему явилась на каникулы? Почему устроила тот пожар? Вопросы мучали меня, но прямого ответа не было возможности получить. Черт, я же не могла предстать перед тяжелыми веками Беллатрисы и спросить, почему она меня на дух не переносит. Думаю, она бы просто рассмеялась – так же дико, как и Ремус сегодня.
Петунья... Еще одна вещь, волновавшая меня. О да, я предпочитала использовать метод Скарлетт из «Унесенных ветром»: «Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра». Но я уже говорила, какой вещью было это завтра. Ни одно обещание, дававшееся завтра, не сдерживалось. Это вовсе ненормально – когда твоя сестра даже не считает нужным написать тебе, что выходит замуж. По сравнению с прошлыми ссорами – все происходящее было просто аморальным. Ведь первые моменты, несмотря на сильную обиду, я верила, что она прибежит и обнимет меня, погладит по волосам и скажет ужасную чушь. Но ничего этого не было. Не было записки, которую я ждала каждый вечер – записки, принесенной моей же совой, как раньше. Не было даже взглядов. Как будто я – пустое место. Хотя, наверное, я действительно стала для нее пустым местом.
И это уничтожало меня. Рвало в клочья.
Ну вот, теперь в уголках глазах закипали слезы. Странно – с того утра, когда камень оставлял кровоточащий след на коже моей руки, я больше не плакала. Даже когда думала о подобных вещах. А сейчас, видимо, действовала атмосфера, или же прежние воспоминания, смешивающиеся с настоящим. Я даже не могла написать ей подколы насчет ее новой любви, как раньше: у нее был парень, отращивавший усы, и она все обижалась, когда я изображала его – но потом хохотала до слез.
Не думать, Лили. Просто не думать.
Но я не могла назвать себя несчастной. Да, в некоторых моментах я была далека от солнечного, радужного настроения, но в целом я считала себя довольной жизнью. У меня был любимый человек, хорошие друзья и своеобразный старший брат.
Брат взамен сестры – вот о чем я мечтала в детстве. Дождалась.
Насчет любимого человека... Как вы считаете, кое-кто признался мне в любви; сказал, что любит меня, вместо обычного «ты мне нравишься» или «я люблю, как ты делаешь то-то». Разумеется, НЕТ.
Порыв холодной вьюги окружил меня новой порцией ледяных снежинок, заставляя толпу мелких мурашек пробежаться по моему телу. Все же история повторяется: Лили Эванс сидит и дрожит на вершине Астрономической Башни.
Внезапно сзади кто-то откашлялся, и я резко обернулась, так, что порыв промозглого ветра подхватил мои волосы и заиграл с ними. И для Северуса это не осталось незамеченным.
– Лед и пламень, – произнес он, делая пару неуверенных шагов ко мне – точно младенец, впервые ступающий на землю. Я порывисто вскочила, намереваясь немедленно от него сбежать; быть может, это и звучит глупо, но я трусила разговаривать с ним. В списке моих проблем его не было вообще.
– Пожалуйста… – Он посмотрел на меня так, как смотрел раньше, когда мы дружили, и призрак ледяного прошлого до боли сжал сердце. Сейчас или никогда, – единственная мысль гулкими ударами билась в моей голове. Сейчас иди никогда. Я закачалась… и выбрала «сейчас», опускаясь обратно.
– Я уезжаю. – Внезапно произнес он, опускаясь рядом со мной. Мерлин, будто это имеет какое-либо значение! Для меня было важным лишь то, что он убивал людей, ни в чем не повинных, беспомощных, подвергнутых этому испытанию только потому, что родились не такими, как остальные. Он пытался причинить боль мне. Он сам выбрал свою дорогу, сам пошел по ней, сам захлопнул за собой все двери, и то, что сейчас он пытается их отпереть, просто не имеет значения. Только вот почему я не могу заставить себя уйти?
– Я бы не уехал, – неизвестно зачем пояснил он. Может, неверно истолковал выражение моего лица. Не знаю. – Но я в другом лагере.
О да, Северус, друг моего детства, теперь со мной по разные стороны баррикад. Иногда мне казалось, что карма, Фортуна и прочая компания издеваются над людьми, или же пытаются пошутить. В сущности, первое им удается куда лучше, чем второе.
– Куда? – неожиданный вопрос испугал и меня, и его. Внутри все дрожало, и причина была недоступна моему пониманию. Это не страх перед ним, не волнение, – но что?
– О, далеко. Может быть, там гуляет жестокий ветер, играя с людьми, точно с марионетками, а может, тот край безмятежен; быть может, пот застилает его жителям глаза из-за необычайной жары, или же многие умирают от снедающего холода. Может, там знойное лето, но не исключено, что ледяная зима распахнет передо мной свои объятия. Я не представляю…
Такой поэтический транс был странным для него; никогда я ничего подобного даже не ожидала услышать из его уст. Складывалось впечатление, что сейчас он не здесь, не со мной, а витает там, в тех дальних краях, о которых говорил.
– А может, это просто дом Малфоев. Я же говорил, что не представляю.
Так, это уже больше на него похоже. Вот что не поразительно, так это умение Северуса шутить в любой, даже самой неподходящей, ситуации.
– О чем ты хотел поговорить? – устало спросила я, чувствуя себя отвратительно. Самое ужасное, что с ним не было холодно. С ним не могло быть холодно, и как бы я не старалась притвориться, что еле терплю его общество, это было не так. Как будто моя жизнь и без этого недостаточно сложная.
Он замялся.
– Я хочу… ты ведь не держишь зла на меня?
Мой смех вырвался непроизвольно. На самом деле мне было далеко не смешно, но черт, неужели он правда спросил такое?
– Нет, что ты, – саркастически ответила я, поднимая глаза к усыпанному звездами небу.
Он спрятал голову в ладонях, и темные отросшие волосы закрыли его лицо от меня.
– Мерлин, умоляю тебя, Лили, прости меня. Я… я… сделал… Нет, я не смогу объяснить этого всего, ведь, в общем, но черт! – Он ударил кулаком по каменному полу. – Я думал, что не нужен тебе, ведь я никому никогда не был нужен, даже Эйлин, потому что когда она услышал о происходящем, она выгнала меня из дома, и это просто ужасно, она же моя мать, она не должна таких вещей делать! Ты вообще знаешь, каково это – быть не нужным абсолютно никому, а особенно человеку, которого любишь, которому готов подарить всю Вселенную, достать луну с неба, а ему все равно! – Я вздрогнула. – Дело не в этом. Упаси Боже, ты не виновата в этом, что бы там не говорила Нарцисса, потому что она понятия вообще не имеет, что произошло, хотя я думал раньше, что она понимает меня. Я знаю, что на моем лице вот такими буквами написано «ПРЕДАТЕЛЬ!», но я пытаюсь стереть эту краску, ты что, не видишь? И я знаю, что ты оставишь ее несмываемой, что бы я ни сделал, как бы не старался, но это не должно быть так. Мы дружили. Мы были лучшими друзьями. И я любил тебя, и люблю сейчас! – его голос сорвался. – Я всегда пытался спасти тебя, я на самом деле на вашей стороне, я не люблю ту сторону, потому что она без тебя. А ножки все растут от Нарциссы, она… – он прикусил язык, – это неважно, но я пытаюсь, ты не можешь отрицать! Ты холодная, холодная, и только для него… – Тут он оборвал себя и буквально зарычал, мотая головой. – Ведь все не так быть должно, Лили!
А я просто не знала, что ответить. Мне не было все равно – о, мне далеко не было все равно! Все те вещи, которые он говорил мне – половину я не понимала, ведь он отказывался продолжать мысль, но те слова насчет предателя – да, это правда. Но остальное... Было ясно, что он не лгал. Мои мысли набегали друг на друга и сталкивались, и я не могла ухватить какую-то определенную. Он пытался меня спасти... И сейчас каждая ситуация приобретала свой оттенок. Что, если он толкнул меня тогда не потому, что хотел уязвить, – но черт, думать об этом нельзя! Он убийца. Он убил бы и моих родителей, если бы они подвернулись ему. Вот только сейчас в привычный аргумент не верилось.
А еще он говорил что-то насчет Джеймса. Насчет того, что никому не был нужен, насчет Эйлин, – и я теперь понимала его. Понимала, что действительно всю свою жизнь Северус Снейп был важен лишь мне. А после того, как я перестала общаться с ним – что ему оставалось?
Это не первый раз, когда я не общалась с ним, – говорила я себе. Ведь на пятом курсе общение порвалось, как тонкая ниточка, но все изменилось через полгода. И почему? Почему, черт побери? Почему тогда он был кому-то нужен, а сейчас нет, ведь в том году он не был таким… как сейчас. Как будто его рвет на куски.
Ответ приходил почти сразу: он Пожиратель. А Пожиратели не пользуются популярностью у людей, которые раньше были готовы принять их под свое крылышко – гриффиндорцев, когтевранцев, пуффендуйцев. А Слизерин... В Слизерине лишь Нарцисса дружила с ним, но я сомневалась, что сейчас она прямо так уж и не отрывалась от него. Она взрослая. У нее свои проблемы. И какой-то неудачливый парень ей просто не нужен.
Этот парень вообще никому не нужен.
И мне стало его жаль настолько, что желудок скрутило: ведь все из-за меня. Он стал таким из-за меня. Это все моя вина, я перестала с ним общаться, я не доверяла ему… Черт, я перестала с ним общаться, ПОТОМУ ЧТО ОН УБИВАЛ ЛЮДЕЙ. Ну почему я забываю об этом? Его нельзя жалеть, просто нельзя, потому что он убийца. Это неправильно.
Просто неправильно.
– Северус… – как можно добрее сказала я. – Северус, послушай меня. Мне жаль тебя, правда, очень жаль, но ты прав. И то, что мы в разных полушариях, решает все. То, что ты любишь меня, не имеет значения.
Ну почему я все время говорю не то, что думаю? И почему я не могу понять, что Северус – это единственный человек, который готов ради меня абсолютно на все?
Есть Джеймс. Ну как я могу так думать, как я могу метаться в своем отношении между ними – как? Я люблю Джеймса. Я не могу думать о ком-то другом, как о более лучшем варианте. Потому что лучших вариантов нет, и Джеймс тоже готов на все.
– И если ты уходишь, значит, ты уходишь.
Ну вот. Почему все время, когда я пытаюсь выглядеть сильной и честной, я начинаю рыдать? Что со мной не так?
Он внезапно крепко обнял меня.
– Лили… Просто скажи, как ты ко мне относишься.
– Я любила тебя. – Я истерично всхлипывала. – Но я любила тебя, как друга, Северус! Я всегда любила тебя, и теперь сожалею о происходящем. Но я… – мне пришлось сделать глубокий вздох. – Я не могу простить тебя. Я просто не могу. Я не умею. Я скучаю по тебе, но мои чувства к тебе затоптаны нежеланием простить. Ты убивал. Ты ДРУГОЙ. Ты больше не Северус. – Я освободилась из кольца его рук. – И больше им не будешь. Нам нужно просто расстаться, а тебе забыть обо мне. Найти себе девушку.
– Лили! – его лихорадило. Жуковые глаза отчаянно блестели, а рука, которой он схватил меня за запястье, отдавала непередаваемым жаром. Таким я еще никогда не видела его. – Пойдем со мной?
– Что? – я вытирала слезы. – О чем ты?
Он резко поднял меня, сжимая теперь уже обе ладони, будто утопающий, схватившийся в последний момент за тонкую соломинку.
– Я стану Северусом для тебя. Пойдем со мной, и ты будешь счастлива. Пойдем со мной, и я обеспечу тебе безопасность. Пойдем со мной, и ты не будешь бояться. Пойдем со мной, и я дам тебе все, о чем ты мечтала, то, чего Поттер никогда не сможет дать. Пойдем со мной, и ни один Пожиратель не прикоснется к твоей коже.
– Кроме тебя, – жёстко сказала я. Но как он мог заявить такое? Просто как он смог сказать, что сможет стать для меня более лучшим, чем Джеймс? Я ведь сказала ему, что не люблю его, что не смогу простить – как он смог представить себе, что я захочу уйти с ним?
– Кроме меня. – Он поник.
– Послушай… – я покачала головой. – Северус. Тебе правда стоит уйти. Просто уйди, ладно? Будет лучше, если мы совсем прекратим общаться. Мы должны отпустить друг друга. – Я медленно вытащила свои руки из его ладоней.
– Да… – он отступил, опустив голову на грудь. – Да, так будет лучше. Я думал, что ты согласишься.
– Как ты мог такое подумать? – у меня дрожал подбородок. – Неужели я не выразила свое отношение? Я люблю его, Северус. Ты можешь это понять?
– Я понимаю, – тихо сказал он. – Я просто хотел извиниться перед тобой. Не злись на меня. Без тебя мне будет очень плохо, Лили, но существовать с пониманием того, что ты ненавидишь меня, тяжелее всего. Просто извини меня. Да, ты не… Просто прости меня. Пожалуйста. Это важно для меня. Важнее всего на свете.
Я смотрела на него. И просто понимала, что он действительно любит меня. Действительно готов сделать для меня абсолютно все, и от этого хотелось плакать.
Я прощала его. И пусть я не была знакома с чертовой ситуацией – я прощала. Я просто не могла его не простить, потому что всегда считалась добрым человеком, человеком, не способным в такой ситуации ответить на подобные слова «ну и уходи на здоровье».
И именно поэтому я приподнялась на цыпочки и поцеловала его.
В висках билась мысль: неужели я сошла с ума? Зачем я целую человека, которого презирала, которого считала предателем, убийцей; человека, бросившего меня; человека, готового причинить боль моим близким друзьям? И сразу же отвечала на собственные претензии: он не смог бы убить так, как я думала. Я просто знала. И все.
И то, как он вцепился в меня, будто этот миг был последний миг в его жизни, невероятно умиляло меня. Конечно, ни в какое сравнение с поцелуями Джеймса этот поцелуй не шел, но мне было приятно. Навевало те старые времена, когда мне немного нравился Билл, и наш первый поцелуй был всего лишь намеком на более серьезное чувство. Просто дружеский.
Так и теперь – мне было приятно. Приятно ощущать его губы на своих, его теплую руку у себя на плечах, кончики его пальцев на замерзшей щеке. И чуть прерывистое дыхание.
Я внезапно подумала: это ведь его первый поцелуй. Ему не с кем было делить этот миг больше, и осознание этой мысли тронуло меня. Я буду по нему скучать, и с этим не поспоришь.
Никогда даже я не могла себе представить, что мне понравится целоваться с Северусом. Никогда я не представляла после его фотографии в газете, что могу находиться рядом. А сейчас – в который раз – все рухнуло. Все мои представления.
Я первая оторвалась от него, быстро и неловко коснувшись теплой его щеки. И с удивлением заметила, что в его глазах выражена такая сильная боль, будто ему вырывают сердце.
– Прощай, – еле слышно сказал он. – Ты будешь единственной женщиной… которую… я буду любить.
– Прощай, – ответила я, позволяя ему уйти. А что я еще должна была сделать? Броситься, как в дурацких любовных романах, развернуть его и сказать, что готова уйти с ним? Я не люблю его, а подобные сцены происходят лишь между любящими друг друга людьми.
Мое желание побыть здесь одной иссякло. Мало ли, вдруг припрется Билл. Признается в своей вечной любви, пустит слезу, и я буду вынуждена поцеловать и его тоже. Поэтому я довольно быстро зашагала обратно, к гриффиндорской башне. Никогда еще желание уткнуться носом в шею Джеймса не было столь сильным.
И внезапно я остановилась. Около заледенелого окна, холста царящего на улице колючего мороза, стояли две неясные фигуры. Одну я узнала совсем легко – пожалуй, этого человека я смогла бы узнать и из многотысячной толпы. Нарцисса. Ее высокий подбородок был гордо вздернут вверх, но теперь я замечала – так она крепилась. Всегда пыталась расправить свои плечики, совсем как раньше… и, совсем как раньше, изображала из себя царственную особу Блэков.
– Я должна была давно тебе сказать, – почти прошептала она. – Прости.
Неясная фигура, стоявшая ко мне спиной, чуть шевельнулась.
– Я просто все этот момент откладывала, но… Я не могу больше. Не могу уйти, не попрощавшись.
– Уйти? – переспросил знакомый – и ставший таким родным – голос. – Нарцисса, о чем ты?
– Я должна, ничего не попишешь, Ремус. – Ее рука нелепо дернулась к лицу, и я поняла, что она вытирает слезы. – Я хочу извиниться, потому что голову тебе морочила. Я…
– Нет, не морочила, – перебил он ее. Можно было представить себе его улыбку – немного грустную, с оттенком отчаяния, но такую мудрую и спокойную, как обычно улыбаются умудренные жизнью старцы.
– Я хотела поговорить. Поговорить обо всем, что происходило… Я должна сказать тебе спасибо, Ремус!
– Спасибо? – он протянул руку и легонько коснулся двумя пальцами ее щеки. Только сейчас я осознавала, как близко нахожусь к ним. Так близко, что могу отследить каждое движение его руки; так близко, что видела кристальные слезинки в уголках ее глаз.
– Ты был рядом, Ремус. Можно, я… – она глупо откашлялась, будто бы собиралась ответить параграф по истории магии. – Скажу кое-что? Просто ты ведь ничего не знаешь, верно? В смысле, или знаешь слишком много – ох, я не то хочу сказать, вовсе не то. Я хочу сказать…
Я никогда не видела такой Нарциссу. Она быстро заламывала руки, то проводя руками по волосам, то скрещивая их на груди, то закрывая лицо и проводя по щекам руками. Она нервничала, и я начинала понимать, почему. Ремус…
Вероятно, можно было с полной уверенностью сказать, почему он был такой печальный.
И тут я поняла. Поняла, почему в последнее время он стал столь лояльным к Блэкам; поняла, куда все это время этот мудрый не по годам юноша исчезал и от кого возвращался с морщинками в уголках глаз. Поняла, что дело здесь не в Мэри. И в то же время я полностью не осознавала происходящее. Нарцисса была Нарциссой.
Дерьмо! Это полное дерьмо, если все это время – все это время – он встречался не с кем иным, как с ней. Конечно, с некоторых пор я начинала понимать ее чуть лучше; в конце концов, Нарцисса Блэк показала, что может чувствовать; что она – не простая холодная принцесса Слизерина. Но я ненавидела ее. Мы все ненавидели ее – нет, неправильное слово. Презирали, относились с предубеждением – да все, что угодно, только не симпатизировали. А сейчас один из моих лучших друзей стоит и касается ее щеки с таким видом, будто она – хрустальная.
– После всего того, что произошло, я думала, что никогда… никогда вообще не буду улыбаться. Нет, подожди, не так. Когда Малфой – я рассказывала тебе об этом, помнишь мрак? – Я не была уверена, что она произнесла именно это; по крайней мере, сорвавшееся с ее уст слово звучало несколько по-другому. Он медленно кивнул. – Когда Малфой заставил меня сделать это… как они говорят, инициироваться, я думала «вот Сириус им задаст!» – Она подавила рыдание, и мне стало щемяще ее жаль. Теперь я знала, что это такое – душевно потерять родного брата… или сестру. Наверное, даже смерть когда-то близкого человека лучше, чем подобное – как бы эгоистично это не звучало с моей стороны. – И когда мы вернулись… о Боже, я даже забыла, что мама атеистка, я молилась всем Богам, – голос снова сорвался, – чтобы все обошлось. И как оно обернулось, Ремус? Он просто оттолкнул меня – мой собственный брат, моя кровь, мое пристанище, человек, ради которого я бы горы свернула. И я думала… когда Джеймс подошел ко мне, – она странно полувсхлипнула, полувскричала, – я думала, что он любит меня. Как можно было быть такой глупой? Просто как, Ремус?! Почему я всегда любила не тех, кого нужно, или тех, кому я не была нужна… – Внезапно он странно вздрогнул, как будто от пощечины. Она не заметила, но я отчетливо видела, как по его спине пробежала странная дрожь. – И он начал нести это ДЕРЬМО о том, что может помочь мне – как будто мне была нужна его помощь в том корне, в котором он ее предлагал! И Люциус гнобил меня – они все меня гнобили, говорили, что я слабая, а я и была СЛАБАЯ! Я не претендовала на роль Беллатрисы или нечто подобное. Я – просто – слабая! И был еще Северус. У меня никогда не было друзей среди мальчиков – Джеймс не в счет, а Сириус… я никогда не считала его именно за парня. А он обратил на меня внимание. Еще тогда, когда поссорился с Эванс! – Здесь она почти взвизгнула, и я поежилась от ненависти, звучавшей в ее голосе. Все то, что говорила Нарцисса, было очень сильным. Не могла я найти другой характеристики. – И мы дружили, и больше всего я этим дорожила. А потом он стал Пожирателем, и я поняла, что больше рядом он не будет. Метка отобрала моего друга у меня, а потом ты ко мне подошел, и, Ремус! Эти дни, дни, которые ты проводил со мной, были самыми счастливыми в моей жизни. Ты научил меня быть человеком, Ремус. Благодаря тебе я захотела им быть. И теперь я извиняюсь перед тобой за то, что сказала тебе…
– Ты сказала мне, что останешься, – эхом откликнулся он. – Я помню.
– Я ничего не могу поделать. – Ее подбородок мелко дрожал. – Они велели мне. Я не имею права…
Он покачал головой.
– Ты можешь сделать многое.
– Ремус! – надрывно произнесла она. – Эти дни были самыми… Я была счастлива. Я чувствовала счастье. Я улыбалась. Я будто бы снова шаги делала – и все благодаря к тебе. – Нарцисса быстро шагнула к нему и опустила ладони на грудь. Я понимала, что подсматриваю за чем-то сугубо личным, чем-то, что меня вовсе не касается, но не могла оторвать взгляда от сияющих глаз Нарциссы, в глубине которых плескалось огненное отчаяние.
– И я хочу, что бы ты помнил, Ремус. Ты тоже человек. Ты человек прежде всего, понимаешь? И ты самый удивительный человек из всех тех, с кем я была знакома. – Она резко сжала ткань его рубашки. – Помни, прошу тебя. Ты не монстр – монстр ты в последнюю очередь. И я всегда буду помнить тебя, как единственного ЧЕЛОВЕКА, который показал мне, что я настоящая. Что я могу дышать и чувствовать, а не изображать из себя того, кем не являюсь. Ты принимал меня такой, какая я есть, не требуя видеть меня идолом, или сильнейшей женщиной, или идеальной дочерью, или лучшей возлюбленной. Ремус, ты видел меня человеком. И теперь я понимаю. Мне нужно быть ЧЕЛОВЕКОМ, и я могу жить. Просто жить. Раньше это было непонятно мне. – Резко она оторвала одну руку от его тела и вытерла слезы, пытаясь подавить сухие рыдания. – Я всегда буду тебя помнить.
– Помнить, – повторил он. – Всегда помнить. Не любить.
Мое сердце резко упало вниз. Он не мог ее любить – Ремус Люпин, самый добрый и мудрый парень, которого я знала, просто не мог быть влюбленным в такую девушку, как Нарцисса Блэк. Чем бы она привлекла его? Он не относился к типу мужчин, которые предпочитали красоту уму. Однако – я хорошо это знала – ее характер был столь далек от идеала.
– Ремус… – безжизненно произнесла она. – Я очень люблю тебя.
– Не как мужчину.
Она закрыла лицо руками.
– Ремус, я не…
– Я ничего не требую, – медленно ответил он. – Я уже сказал тебе тогда, что ничего не требую. Меня нельзя отнести к тому типу людей, которым всегда нужны ответные чувства, Нарцисса.
Слишком сухо это звучало. Почти официально, и, клянусь, она это заметила. Слезы лились из ее глаз нескончаемым потоком, и вновь мне было ее жаль. Я просто представила себя на ее месте – резкая перемена в жизни, потеря всего самого дорогого, а теперь еще и отречение последнего дорого человека. Да, Нарциссу сложно было понять, однако я смогла бы. Если бы захотела.
Но я не хотела.
– Ремус…
Он взял ее за руку. Наверное, почти машинально – его пальцы переплелись с ее пальцами, и он поиграл ее рукой.
– Можно тебя попросить кое о чем? – спросила она с вымученной мольбой. Кажется, ее слезы кончились.
– Да.
– Ты знаешь, что моя сестра… Андромеда… у нее ребенок родился. Не сказать, что бы я очень с ней общалась, она всегда была странная, но… я не хочу неприятностей для Нимфадоры. Она ведь еще маленькая и… Ты не мог бы ее… беречь?
– Почему ты меня об этом просишь? – спросил он устало. Легко можно было представить, до какой степени ему тяжело. Ремус всегда выдерживал куда больше, чем его ровесники. Я представить не могла, что сделало его таким закаленным, однако безмерно уважала за внутренний стержень. Но даже самая сильная опора имеет обыкновение переламываться пополам.
Она покачала головой.
– А кого мне еще просить? Просто… постарайся, ладно? Она разделяет ваши позиции, и главное, позиции Дамблодора. Ты говорил о небольшом кружке, помнишь?
«Ваши позиции». Он рассказал ей о нашей небольшой организации, что являлось само по себе предательством. Это ее не касалось.
– Она… она меня не любит, но я в ее любви не нуждаюсь. Но маленькая Нимфадора ухватила меня за палец. – Нарцисса улыбнулась чему-то своему, сугубо личному. – Это сроднило нас.
– Не в этом же дело, – тихо произнес он.
Она быстро взглянула на него.
– Нет, не в этом. – Повисла вязкая пауза. – Но ты присмотришь за ней? Я подумала… – она приблизилась вплотную к нему и робко коснулась пальцем его плеча. – Она могла бы тебе напоминать обо мне. Потому что меня не будет.
Нарцисса произнесла это таким тоном, будто бы говорила о небольшом перерыве на каникулы, и то восхищало. Она была куда сильней меня.
– У нее мои глаза, – внезапно сказала она, словно это являлось основным аргументом. Отчасти… отчасти, думаю, так оно и было. – Глаза Блэков. А еще она умеет менять цвет своих жидких волосиков. Чудная и чудная.
Ремус чуть улыбнулся.
– Если ты так просишь. Я присмотрю за ними.
– Спасибо, – почти прошептала она, неловко обвивая руками его шею. – Спасибо.
Он ответил на объятия. Я не могла поверить в то, что происходило – просто не могла. Каким же трудным оказалось осознание того, что твой лучший друг влюблен в девушку, которая методично и целеустремленно отравляла твою жизнь!
– Какой ты будешь через несколько лет, учитывая то, что Малфой приложит все свои усилия, чтобы переломить тебя пополам? Останешься ли ты такой же, какова ты сейчас, Нарцисса? Или превратишься в ту, кем привыкла притворяться? Если я встречу тебя через несколько лет, узнаю ли я тебя, узнаю ли твою доброту, твою искреннюю улыбку, твой ни с чем не сравнимый скептицизм? Или же мне останется лицезреть еще одну холодную восковую куклу со злокозненной фамилией?
– Останусь. – Голос ее дрогнул. – Иначе это буду не я. Я буду все той же, Ремус, но я не хочу, чтобы мы виделись больше, слышишь? С этого момента у меня своя жизнь, а у тебя своя. Мы выбрали свои стороны.
– Не лги, – мягко возразил он. – Твой выбор сделали за тебя.
– Но я ничего не сделала для того, чтобы изменить это. Я не боролась.
– Нет. Ты не сломалась. – Он взял ее лицо в свои ладони. Я видела, как его руки – все в царапинах, будто он часто балуется с игривым котенком, – нежно касаются ее щек. – Ты научилась жить, а не существовать.
Она смотрела на него так, будто открыла для себя неожиданную тайну.
– Да… – прошептала она. – Я жила. Я хочу продолжать жить, продолжать быть человеком. Теперь, попробовав настоящую жизнь, и настоящие улыбки, и отношения… я уже не остановлюсь. Я буду человечной до самого своего конца. Я клянусь тебе, Ремус… теперь я буду думать и о других тоже. – Вновь слезы хлынули из ее глаз, оставляя на щеках мокрые дорожки. – А еще… как ты думаешь, я еще увижу Джеймса?
Он молчал, а я все думала – как можно быть такой бестактной? Ремус любил ее. Я не знала, за что ее можно любить, но факт оставался фактом. А она была влюблена в моего парня, которым никоим образом не относился к ней. Так глупо, так жестоко.
– Думаешь, не увижу? – она через силу улыбнулась. – Но вот же: если от меня будет зависеть его жизнь… или жизнь дорогих ему людей… я всегда сделаю все возможное, чтобы помочь. В этом я тоже клянусь.
– Не давай подобных обещаний, – сказал он сухо, отпуская ее лицо. – Обещаний, которых ты не сдержишь.
– Я сдержу.
– Нет, Нарцисса. – Он качал головой. – Ты не сможешь. Я знаю тебя лучше, чем себя знаешь ты сама. И ты никогда не рискнешь всем, чтобы помочь другому человеку. – Пауза. – Даже человеку, которого ты любишь.
– Смогу, – повторила она упрямо, мотая головой, словно упрямый ребенок. – Знаю, что смогу. А хочешь услышать, как я… если у меня будет ребенок, то я воспитаю его идеальным. Я знаю, я уверена, что он НИКОГДА не назовет бедную испуганную девочку грязнокровкой, – внезапно ее голос сорвался, – только потому, что захочет насмехаться. Никогда он не будет такой свиньей, каковой была я! Не будет чертовым, вонючим расистом. Мой ребенок… – глаза ее горели, – он будет благородным и смелым, точно гриффиндорский лев. Он НИКОГДА не будет ненавидеть кого-то так сильно, что готов вспороть себе кожу, никогда! Я сделаю все, чтобы он даже слово «ненависть» не знал. Он всегда сможет принять решение сам, и никому не позволит сделать это за него! Он никогда не будет трусом, каковым всегда была я, Ремус! О, ты прекрасно знаешь, какая я трусиха. Было время, что я лежала в кровати и завывала от страха, ведь думала, что умру. Он таким не будет! Мой ребенок, он будет таким, как…
– Джеймс, – ответил тот. – Всегда таким, как Джеймс.
Она очень серьезно смотрела на него. В льдистых голубых глазах сверкала острая, пронзительная любовь. Так смотрят на старших братьев – обожание, уважение, вера и безграничная ласка.
– Нет. Таким, как ты. Ведь ты сильный, искренний, смелый, добрый; ты готов умереть за собственных друзей, ты так доверяешь им. И ты умеешь любить, Ремус. Джеймс этого не умеет. Просто не может, понимаешь? Ведь разные же все люди. Однако тебе подвластно такое чувство, что его сила сшибает меня с ног. Я больше всего в жизни мечтала научиться так любить, однако мое чувство отвергли. – Она легонько коснулась ладонью его щеки. – Все те, кому я дарила это чувство, покидали меня. Покидаешь и ты. Однако мой ребенок научится так любить куда раньше, чем я. И свою любовь он не отпустит. Я клянусь тебе.
– Клятва, которую ты не сможешь держать.
– Смогу. Если же нет, значит… я потеряла себя. Значит, я перестала быть собой. А я не перестану.
– Я верю, – твердо сказал он. – Ты знаешь, я всегда в тебя верил.
– Да.
– Я помню правило… – внезапно сказал он, и она с испугом посмотрела на него.
– Правило…
– Но мы расстаемся.
– Расстаемся, – вновь эхом откликнулась она, касаясь его рукава.
– Можно, я?.. – он не закончил фразу. Я не понимала.
Нарцисса же поняла.
– Я хочу этого, – почти прошептала она. – Да.
Ремус резко нагнулся к ней, дрожащими руками касаясь ее лица. Я видела – видела, как его пальцы нелепо дергаются, будто бы от сильнейшего волнения.
А затем он поцеловал ее.
Мой мир на секунду замер и взорвался крошечными кусочками. Что-то было дикое в том, чтобы наблюдать за лучшим другом, целующим твоего врага. Я просто не могла продолжать стоять здесь. Мне нужно было сбежать и закрыть уши руками – не слышать, не видеть. После сегодняшнего вечера раскрывалось все. И прежние идеи, как мыльные пузыри, лопались и мыльной пеной исчезали с лица Земли.
Я не ждала, что они внезапно начнут страстно целоваться, обнимать друг друга или нечто в этом роде. Ремус был другим человеком по темпераменту. И мои мысли подтверждались – он не приближался к ней, не обнимал, лишь дотрагивался ладонями бледных щек и целовал ее. Нарцисса одну руку странно прижала к сердцу, а второй чуть заметно его касалась смятых русых волос.
А потом все кончилось – он оторвался от нее, отвернулся в сторону, и я услышала его лихорадочное дыхание и заметила бледный румянец на щеках. И сделал шаг назад.
– Я люблю тебя. И всегда буду любить тебя.
Внезапно она разрыдалась, даже не закрывая ладонями лицо.
– Кем я буду… без… Ремус, я не представляю… тебя?
Он не бросился к ней, лишь вновь отступил назад.
– Сейчас мы просто должны отпустить друг друга.
Надрывный плач Нарциссы не прекращался, и мое сердце разрывалось от боли, которую она испытывала. А потом – я просто поняла, что теперь Ремус в каком-то метре от меня, – я развернулась и быстро пошла прочь, в другую сторону, слушая, как ее рыдания становились все тише и тише…
Ремус и Нарцисса. Нарцисса и Ремус. Неужели весь мир издевается над нами? Как это возможно – романтические отношения между ними? Потому что я не понимала. Не понимала, как можно влюбиться в эту холодную принцессу, как можно быть верным ей и своей любви. Я просто не понимала – Ремус был таким теплым, чувствительным, просто потрясающим. Не парень, а мечта, ведь Мэри…
О. Боже. Мой.
Мэри! Знает ли она об их отношениях? Наверное, знает, ведь она понимала его лучше всех, но почему она ничего не делает? И должна ли я говорить ей? Я не представляла, что осознание происходящего сделает с ней. Ей и так тяжело – долгое время она думала, что никому не нужна, потому что инвалид, а теперь посмотрим на ситуацию. Красивейшая девушка и девушка-инвалид. Конечно, дело не во внешности: Нарцисса злобная стерва, а Мэри добрейший человек. Но черт, я не могла отрицать очевидного. Нарцисса явно не злобная стерва, каковой была все это время.
КАК МОГ РЕМУС ТАК С НЕЙ ПОСТУПИТЬ?
Я понимаю, понимаю, что любовь – чувство, которое трудно обуздать, но как он мог начать общаться с ней? Как мог позволить замечать ее положительные стороны? Просто как? Это Ремус, вот что я хочу сказать. Если бы меня спросили, кто из нашей школы смог бы влюбиться в мисс Блэк, он бы в моем списке ответом стоял бы на ПОСЛЕДНЕМ месте. Потому что их невозможно представить вместе.
Но я видела. Видела, как они целовались. Видела, как он говорил, что любит ее, а она любит его, как друга, но будет помнить и все в таком духе.
Черт, неужели наша драма с Северусом и их драма разворачивалась одновременно? Карма и Фортуна действительно не умеют шутить?
Видимо, да.
Черт! Черт! Просто черт!
Мне нужно много сливочного пива.
И побыть одной. Опять. Желание зарыться носом в Джеймса пропало, потому что там будет и Ремус. Который целовался с девушкой, которая впрыскивала яд в каждый момент моей жизни. И я не хочу делать вид, что все прекрасно и ничего не происходит. Просто не могу.
Вот почему я быстро забралась в свою кровать и накрылась подушкой.
Ведь происходит куда больше, чем вообще себе можно было допустить. И самое обидное, что никакого влияния никто на ситуацию не влияет. Мы потеряли контроль этим вечером. Мы все потеряли контроль.

~ - ~

– Ты прекрасно выглядишь, – Эшли чуть улыбнулась. – Только…
– Только что? – я быстро развернулась, умудряясь грызть ногти сразу на двух руках.
– Ну, ты в белом.
– И что?
– Лили, что происходит?
– А?
– Ты как будто не здесь все это время. Все время думаешь о чем-то другом. Что вчера произошло? Когда ты думала? Опять себя в депрессию вогнала? – Она встала рядом со мной и положила голову на плечо. – Мне ты можешь сказать.
– Ничего не произошло, – как можно непринуждённее ответила я. Судя по настороженному взгляду Эшли, изобразить непосредственность у меня не получилось, поэтому я решила переменить тему.
– Так что там с белым цветом моего платья?
– Ты как будто бы под венец идешь.
Я придирчиво оглядела себя в зеркале.
– Знаешь ли, мечтать не вредно.
– Надеюсь, у вас все не завершится почтисексом в туалете, как в прошлый раз. Вы бы еще в чулане Филча забавлялись.
– Эшли!
– Я просто хочу сказать, что перспектива секса в туалете не очень-то хороша. Кто трахается в туалетах? Прости, не смотри на меня так. Занимается любовью.
– Ты тоже красиво выглядишь, – благосклонно (и не в тему) отметила я.
– Спасибо. – Она покрутилась перед зеркалом, наблюдая за тем, как розоватый шелк завивается вокруг ног небольшим вихрем. – Подумать только. Последний Бал.
– Это так звучит, будто завтра мы умрем.
– Фу, Лили! Я имею в виду, нечто вроде выпускного. Жаль, что официального выпускного нет.
– Жаль.
– Ты слушаешь меня вообще?
– Конечно, – я прищурилась, пытаясь заколоть волосы. – Мне распустить их?
– Да, – чуть раздраженно ответила та. – Как на первое свидание, ей-Богу.
– Кстати, а почему Мэри не ворчит на тебя, что ты портишь мое настроение?
– Не знаю. Она последнее время странная какая-то. Со мной практически не разговаривает, только ходит с Ремусом и все. Как думаешь, у нее все в порядке?
Я выронила крабик из вспотевших пальцев. Тот противно звякнул об пол.
– Д-думаю, да, Эшли. Она в порядке. Должна быть в порядке.
Мне пришлось сделать несколько очень глубоких вздохов, чтобы успокоиться. Ну почему я так и не смогла никому рассказать? У меня был день. Я могла успеть поведать свою историю кому угодно, даже Джеймсу. Хотя бы просто сказать, что я знаю личность, с которой он встречается – или встречался. Но не смогла я заставить. Просто не смогла. Я люблю Ремуса, и меньше всего хочу, чтобы Сириус обижался на него, а Джеймс задавал вопросы. И еще меньше – чтобы Мэри чувствовала себя ничтожеством, каковым не является и являться не будет.
– Ты готова идти? – Эшли пожала плечами в ответ на мой предстоящий вопрос. – Сириус заждался уже, Лили. Как можно так копаться?
Я покачала головой.
– Хорошо, что главная староста не я, верно? Иначе бы я сдохла, произнося долгую и нудную речь насчет жизни в мире, добре и радости. А так – просто сказать пару слов.
– Эй, в твоем голосе горечь? Ты что, нервничаешь по этому глупому поводу?
– Нет, конечно же. Просто я удивлена – я ждала, что это буду я. А не Эмма.
– Ну, бывает и такое. Если тебя назначат не к тому пациенту, ты же не будешь орать на главного целителя по этому поводу?
– Эшли, я не собираюсь работать в больнице.
Она сделала большие глаза.
– Да? А кем тогда…
И тут Мерлин трубно высморкался в громадную скатерть – ах, нет, его носовой платок, – и провозгласил:
– Сириус Блэк очень сильно ругается, прося вызвать вас наружу!
– Идем, – быстро сказала Эшли, хватая меня за руку и властно таща за собой, – идем. Сириус, это все она! Она копалась!
Он легко поцеловал ее, а затем раздраженно потрепал меня по волосам.
– Эванс, Эванс. Типичная женщина.
– Вах-вах-вах, – возразила я, раздраженно выворачиваясь. – Где Джеймс?
– Стоит и пялится на лестницу. Наивный – думает, что ты больше не будешь копаться.
Я раздраженно пихнула его и быстро пошла вперед, что было довольно трудно на огромных шпильках. Сириус исторг громогласный хохот и постарался обогнать меня.
– Да ладно, Эванс. Я же любя.
Я отдёрнула гобелен и сразу же нашла во всеобщей толкучке Джеймса. Сердце подпрыгнуло куда-то к горлу, что было довольно глупым: ровно год прошел, а я все так же нервничаю, спускаясь по лестнице навстречу к Джеймсу, единственному человеку, который вообще может вызывать во мне подобный вихрь эмоций. Все это напоминало тот же роман: я степенно приближалась к своему молодому человеку, имея вид гордый и довольный собой.
– Ты прекрасно выглядишь, – хрипло произнес он, просто смотря на меня. Я заливалась краской от корней волос – слишком уж этот взгляд был откровенным.
– Хватит раздевать друг друга глазами, – пропел Сириус, приобнимая меня. – Джеймс, ты слышишь? Такие взгляды нужно показывать только детям старше 18 лет! Вы мою психику неустойчивую травмируете! – И он громко захохотал вместе с Эшли.
– Я тебя ненавижу, Блэк, – ответил тот, переводя взгляд на лучшего своего друга. – Я так тебя ненавижу.
– Мы опаздываем, чувак.
Остаток пути до Большого Зала мы провели, пытаясь выяснить, придет ли мадам Пинс с Филчем, или же постесняется. Даже сделали пару ставок, а потом переключились на обсуждение ночных рубашек учителей. Сириус клялся, что у Дамблодора семейные трусы.
Конечно, никто не был удивлен, что мы опоздали. На сцене что-то вещал Ремус, толпа копошилась, ближний потихоньку пытался всучить бутылку спиртного ближнему, однако все умудрялись сохранять торжественную тишину. Мы максимально бесшумно проникли прямо в свою компанию, стоявшую около сцены.
– … добро. Итак, я хочу поздравить прежде всего весь выпускной класс, – Ремус по-доброму улыбался. – Это наше последнее Рождество в стенах Хогвартса. Несомненно, некоторые захотят присоединиться к стройному ряду преподавательского состава, но отныне вы сможете отыграться на неугодных учениках. Может, – он прикрыл рот ладонью, – даже на преподавателях. – От учительского стола полетел звонкий смех.
– Он долго писал эту речь?
– Всю ночь.
– Это самое бредовое, что я когда-либо слышал.
– Согласен.
– А ну молчать!
– Мэри, детка, не давай злобному настроению ПМС завладеть тобой.
– Отвали, Поттер, мерзкое ты пошлое существо!
– Понял, кто ты?
– Ой, да ладно, Лили. Не ругайся.
– Глядите, что напялила на себя эта корова Аббот!
– Она не корова.
– Ну она нормальная, просто толстенькая. Она в балахоне?
– Проповедник просто настоял, видимо. «– А давай будем в одинаковых нарядах? – А давай!».
– Ты прав. Слушайте, кстати, куда делась Алиса?
– Вон, ест канапе с когтевранками.
– Это что, БРАЙТ?
– Ну да.
– Она накрасилась?
– Она всегда красится.
– Неплохо выглядит.
– Курт, наконец ты обратил внимание на девушек!
– Спасибо.
– Ну а другие классы? Радуйтесь! – Воспевал Ремус.
– Он странный. ОЧЕНЬ СТРАННЫЙ.
– Кто-нибудь видел последний Пророк?
– Нет, а что там?
– Пропаганда лучших защитных мер. Как всегда.
– Ну да, лучших.
– Кто-нибудь его слушает?
– Нет, конечно. Так интересней. Блэк, Поттер, у меня идея – давайте закупим хлопушек у дедули Фойер-как-то-там и поздравим их всех?
– Я не против.
– Ага, молодчина.
– Это Рождество счастливое, и вы знаете это.
– Несомненно.
– Оно правда счастливое.
– Ага, не считая того, что мой лучший друг – наркоман, и речь свою он писал под марихуаной.
– Так пусть каждое ваше Рождество будет таковым! А теперь… – он извлек из кармана брюк бумажку, – немного о важных свершениях вам расскажу…
– РЕМУС!
Истошный крик прорезал замерший в ожидании зал. Я вздрогнула – голос был полон невероятного отчаяния и безысходности. В толпе резко взметнулась пелена белоснежных волос, и Нарцисса Блэк рванулась к сцене, с нелепой гримасой боли на лице. А он среагировал мгновенно. Из заднего кармана вылетела вторая рука, сжимающая волшебную палочку, и с испуганным лицом он выкрикнул в воздух защитное заклинание. Я быстро подалась вперед, не понимая, в чем дело, но безумно волнуясь за своего друга, с ужасом уставившегося куда-то вверх.
– Смотри, – хрипло выдохнул Джеймс, показывая пальцем на краешек магического щита. И я поморщилась: по всей полости расплывалась огромная черная клякса. Что бы это ни было, становилось ясно: это черная магия. Плохая магия. Она была похожа на уродливое пятно, которое издавало отвратительнее зловоние. Гнилое. Тухлое.
Внезапно кто-то в задних рядах завизжал, и я, развернувшись, увидела похожую черную кляксу, спускающуюся с потолка. Это странно звучит, но описать по-другому эту вещь было нельзя. Бесформенная, расплывчатая, и на вид очень липкая – а еще живая. Что наводило на мысль о Пожирателях.
– Что эта штука делает? – нервно спросил Джеймс, крепко обнимая меня. – Что это за хуйня?
Ответ появился сам собой. Громоздкая черная лужа появилась около моих ног, и маленький липкий кусок кляксы – точно живой – подпрыгнул и опустился мне на руку. Я завизжала – я просто не могла остановиться. Это мерзкое существо въедалось в кожу, жгло ее самым настоящим железом. В глазах темнело; я слышала стук сердца в висках, чувствовала, как зашкаливает давление. Голову сдавило тисками, а перед глазами все расплывалось до неясных контуров.
Профессора вскакивали с рабочих мест, направляя заклинания; Джеймс с бешенством пытался отодрать это штуку от моей руки; ученики толпились, а я… Мне было ужасно больно, потому что чертово пятно расползалось по моей коже.
– Люмос! – выкрикивал кто-то в толпе. – Попробуй Люмос!
Уж не знаю, кому принадлежал голос, и мне ли он был адресован, однако я слепо направила палочку на кожу и сощурилась от сильного жара, пробежавшего по коже от светового заклинания. Я не знала, зачем это делаю. Просто ощущала, что так и нужно поступить. Что голос знает. И была права - отвратительное черное пятно действительно исчезло, оставляя за собой багровый ожог с красными краями, поющий, будто заживающая царапина, и я вытерла выступившие слезы. Я не понимала природы этой магии. Я не понимала, к чему она относится. Не понимала, как можно было вызвать такое заклинание. Я вообще ничего не понимала.
Ремус на сцене дрожал. Его рука, устремленная прямо в центр защитного щита, тряслась, и я понимала, что один он не справится. И внезапно меня осенило.
– Сонорус! Вы, все! Направляйте туда заклинания! – я показала пальцем на вспотевшего Люпина. – Помогите ему!
Просто удивительно, что никто так и не смог додуматься до объединенной магии. Но то, что произошло далее, было волшебно.
Ученики поднимали волшебные палочки в воздух – в сторону «Протего» Ремуса. Один за другим: когтевранец за пуффендуйцем, пуффендуец за гриффиндорцем – и так до бесконечности. В безмолвной тишине люди становились одной командой. Казалось, что каждый делает это непроизвольно – будто некий внутренний инстинкт велит поступать так, не иначе. Ведь даже некоторые слизеренцы с суровым лицом направляли свои потоки магии во всеобщее защитное заклинание. Многочисленные лучи самых разных цветов вспыхивали и искрились, соединяясь с мерцающим щитом Ремуса. Все действовали, как один, целый организм, сильный и нерушимый. И я была горда за свою школу. Сейчас исчезло расслоение. Был только Хогвартс. Сориентировались и профессора – маленький Флитвик что-то пищал себе под нос, а Протего всех школьников расползалось и расползалось. Черная клякса под его действием сжималась, несмотря на уже попавшие под защиту лужи. Внезапно профессор Дамблодор злобно выругался, будто бы не зная, что делать, а поже завершил все.. Старый директор ударил золотистым лучом прямо по той кляксе, и она с противным хлюпаньем разлетелась мелкими брызгами.
– Это сделали, – прогремел он, – ученики, хорошо известные под прозвищем Пожирателей Смерти. – Я никогда не видела его таким. В глазах светилось бешеное безумие, и голубые зрачки метались по залу, выискивая виновников. – Ваши игрушки зашли слишком далеко! Немедленно выходите сюда, и меры будут страшнее, чем разговор с родителями! За такую магию вам светит Азкабан!
– Они исчезли, – тихо сказал Ремус со сцены. Он все еще дрожал. – Профессор, они ушли.
Дамблодор быстро взглянул на него.
– Продолжайте празднество, – неожиданно мягко сказал он. – Они будут наказаны.
По-моему, многие люди вообще не поняли, что произошло. Случилось все буквально за чертову минуту. По крайней мере, так можно было судить, видя растерянные лица.
Несколько профессоров быстро вышли из Зала, оставляя возбужденную толпу наедине. У меня сложилось впечатление, что для них не случилось ровным счетом ничего. Все обменивались пивом и поздравлениями.
Мэри бросилась к Ремусу и обняла его за шею.
– Господи, – шептала она. – Господи.
– Мне нужно кое-что сказать, – пробурчал Джеймс внезапно.
Сириус вытаращился на него.
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас.
– О чем вы? – спросила я, трогая Джеймса за рукав. – И кто-нибудь объяснит мне, почему мы все время попадаем в неприятности?
– Это судьба, милая, – глубокомысленно изрек Сириус, следя за тем, как Джеймс спешит к сцене. – Он тут номер готовил, видимо, решил людей успокоить собой.
– Они и так не волнуются, – я подавила слезы. Он потрепал меня по плечу.
– Смотри на своего парня и улыбайся жизни.
– Гхм, – начал Джеймс, стуча палочкой по своему горлу. – Привет. – Из зала послышались всякие приветственные крики, типа «Поттер», «привет, чувак!», и все в таком духе. – Видимо, праздник получится несколько смазанным, ну и вот, я должен сказать кое-что очень важное. Не совсем всем вам, потому что это монолог конкретно одному человеку. И я не хочу сказать Дамблодору, что он тупил довольно долго, нет, ребят. Хотя да, и это тоже. Но.
– Он что-то выкурил? – шепотом спросила я у Сириуса.
– С недавних пор… ну как, недавних. Около года. Я начал общаться с одной девушкой. Говоря «общаться», я имею в виду «общаться». Мне впервые захотелось дружить с кем-то, встречаться с этой девушкой, обсуждать что-то, говорить. И в один день я просто осознал, что не могу и гребаного дня прожить без нее. Без того, чтобы не предстать перед ее очами и поговорить с ней. Это странно для меня. И вот, мне все вокруг твердят, что, черт побери, я влюблен в нее. Влюблен с малых лет, с тех пор, когда еще с девчонками не целовался, а поцеловался я лет в тринадцать. Вроде бы. Неважно. И я постоянно отторгал это по одному Богу, ей и мне известным причинам. Но в конце концов стал понимать, что они все – все правы. То, что я влюблен в нее. Но, черт, в один момент, когда она сказала мне, что любит меня, я повел себя, как мудак. Я… эээ… ничего не ответил. И второй раз. И лишь недавно я просто сел и наконец попробовал себя понять, представляете? Я попытался постичь все, о чем я думаю, перестал бежать от себя и собственных эмоций. И сейчас я понимаю. Ты – единственная женщина, которую я любил, люблю и любить буду. Потому что – как бы сопливо это не звучало – ты, это ведь ты. Чувствуешь? И я вполне пойму, если тебе уже все равно. Потому что я два раза швырнул тебя с небес на землю. Я сожалею, Лили. Я люблю тебя и… – а я повела себя абсолютно предсказуемо. Я подскочила к нему, крепко ухватила двумя руками за голову и поцеловала. Зал взрывался восторженными криками, ну а я… просто была счастлива.
Наконец я была счастлива.
Счастливее некуда.