Ϟ
Во сне я попадал иногда в мрачный дом, который совсем не знал, в незнакомый, мрачный, страшный дом! Там были темные комнаты, в которых я задыхался…
© А. Линдгрен. «Мио, мой Мио!».


Severus

- Северус.
Он резко обернулся на такой знакомый, такой родной голос матери.
- Эйлин?
Он звал свою мать по имени только потому, что всегда пытался выглядеть круче, чем он есть на самом деле. И еще – никогда не хотел выглядеть слабым. А прижиматься к ней, обнимать ее и трогательно звать мамулей, мамочкой, мамой… это он считал слабостью. Он же не какой-нибудь занюханный маменькин сынок. Поэтому – Эйлин.
- Северус, - повторила она. Губы очень сильно дрожали, как случалось всегда, когда она чего-нибудь боялась. Всегда они белели и начинали вот так подрагивать, и в такие моменты он мечтал ее защитить – и защищал.
- Эйлин, - он сделал два быстрых шага к ней, желая неловко коснуться пальцами ее щеки, вот только он не почувствовал теплоты человеческого тела – рука прошла через голову матери, как сквозь дым.
- Что за хрень?
Он снова попробовал коснуться ее, и снова это действие не дало желанного эффекта.
- Ты не должен, - тихо сказала мать, и его рука обреченно упала.
- Не должен чего?
И тогда она сказала:
- Доверять…

Я распахнул глаза.
Везде была темнота, жуткая, поглощающая темнота, и на какой-то ужасный миг мне показалось, что мои глаза просто больше не видят. Однако в этой темноте можно было заметить тоненький лучик неясного голубоватого цвета, и это в некоторой степени меня успокоило.
Несколько секунд я осознавал обстановку вокруг, а потом резкая головная боль пронзила затылок, так, что меня резко затошнило, и лишь только прохлада места, на котором я лежал – медленно я понял, что это камень – немного успокоила мой взбудораженный желудок.
Теперь резкая вспышка боли переменилась, превратившись в назойливый ноющий дискомфорт в области затылка, лба и висков. Почему-то от такого странного лёгкого ощущения и без того неясные в темноте очертания предметов еще больше расплывались.
Я сморщился и попытался сесть, и это движение мгновенно отозвалось новой вспышкой, от чего мне пришлось еще больше скривиться. Мыслей в голове не было никаких – словно из меня выкачали всю осмысленность, так что несколько минут я просто сидел в тупом оцепенении, пытаясь выстроить логические цепочки и осмыслить их, как я всегда делал.
Пришлось с трудом напрячься и с наименьшим трудом понять, как я, собственно, и оказался в этой поглощающей темноте с такими странными приступами головной боли и без единой мысли. И очень медленно – просто катастрофически медленно – я вспомнил.
Вспомнил рассеянное освещение больничного крыла в Хогвартсе и копну черных волос над собой, презрительный взгляд сощуренных глаз и вспышку красноватого цвета. А потом, черт побери, совсем ничего.
И пространство, которое меня окружало, меньше всего было похоже на Хогвартс, и это пугало. Темная комната, совсем без мебели и каких-то вещей – абсолютно пустая, если не считать меня, раскинувшегося на полу.
Очень, очень медленно – так же, как и делал все до этого - я аккуратно присел на корточки, вновь сморщившись от вспыхнувшей тошноты и острой боли в висках. Казалось, что я бухал по меньшей мере неделю, прежде чем проснуться, и это все действительно настораживало.
Все еще морщась, я прижал руку к бушевавшему животу. Сейчас вся комната поплыла, как будто при корабельной качке.
Хотя откуда я знаю. Я не плавал на корабле.
Внезапно на меня накатил приступ смеха от собственной остроты. Приступ был непонятным – и весьма неожиданным, но он был. Захотелось смеяться без остановки, так, чтобы слезы потекли.
- Встаем, - сказал я себе, и в отдельности – вялым ногам, которые явно были настроены против своего хозяина, оставаясь согнутыми. – Встаем и идем.
Не сумев больше сдерживать этот странный приступ, я засмеялся, продолжая осторожно подниматься.
- Давайте, хорошенькие копытца, - пробормотал я, подсознательно адресуя реплику именно ногам. – Цок-цок, цок-цок.
И снова засмеялся, потому что комментарий показался мне дико смешным.
Несмотря на появившееся странное чувство восторга от каждого движения, где-то в глубине души копошился страх. Почему я начал вести себя так, как будто обкурился какой-нибудь левой травы?
- Я люблю вас, - сказал я своим пальцам на руках, почему-то твердо уверенный в том, что они отвечают мне взаимностью. И побрел в угол комнаты, сильно покачиваясь и тихо хихикая, пока не врезался во что-то довольно твердое.
Неожиданно я понял, что уперся в холодную стену, подумав, что в этой комнате абсолютно все из камня. Голубой лучик падал именно на эту часть стены – неизвестно откуда, надо заметить. Рядом оказалась дверь.
- Дверь, - сказал я весело, поглаживая стену. – Дверь.
И снова засмеялся.
Чувство страха в глубине души все росло – я как будто не управлял собой, но меня заполняла эйфория, и я тупо следовал на поводу у этой сильнейшей радостной эмоции.
Я вдруг понял, что нахожу смешным абсолютно все – каждую трещинку в стене, каждый сантиметр пола, и не замедлил похихикать и над этим. В конце концов, я начал откровенно смеяться, буквально до слез, и рухнул вниз, захлебываясь от хохота, понимая, что все реально очень странно. Как будто я на самом деле курнул какой-то травки.
Не знаю, сколько времени я провел, по-прежнему не имея ни одной мысли в голове и просто продолжая смеяться, пока с внешней стороны двери что-то не зашуршало. Затем раздался глухой звук падения, и она распахнулась, наполняя комнату резким светом, отчего я лениво прикрыл глаза, сквозь пальцы оглядывая вошедшего и пытаясь остановить хихиканье.
В проеме стояла Беллатриса.
- Доброй ночи, Нюниус.
Желание смеяться вдруг пропало, но броситься на нее мне помешала резко усилившаяся тошнота.
- Весело, правда? Ты так заливисто смеешься! Нам всем понравился твой смех. И особенно – хрюканье.
Я устало посмотрел на нее, мечтая хорошенько съязвить, но язык во рту словно налился свинцом, что было очень странно. Я, черт подери, вконец потерял контроль над собственным телом из-за этого странного ощущения.
- Де я, - все-таки прошамкал я, проглотив парочку букв.
- Ты думаешь, я отвечу?
Она захлопнула дверь, на секунду погрузив меня в темноту, но затем прошептала заклинание, и комната вновь озарилась ярким светом.
- Да. – Это слово получилось даже осмысленным.
- Глупец.
Она искренне засмеялась.
- Знаешь, ты довольно мил.
- Фука, - изрек я, чувствуя себя старичком без зубов.
- Ты растоптал мою самооценку.
- Де я, - упрямо повторил я, дико раздраженный.
- В гостях у одного хорошего парня с Слизерина.
- Луцус, - пробуробил я, догадавшись.
- Верно. Все равно это ничего тебе не дает. Кстати, здесь твоя милая подружка, Нарцисса.
Я не знал, почему она так болтала. Обычно она говорила лишь по делу; сплетни были не ее уделом, но мне пришла в голову этим воспользоваться – правда, мысли ворочались очень лениво.
- Сти ня.
К моему великому счастью, она превосходно понимала мои странные реплики.
- Пустить тебя? После того, каким трудом ты мне достался? Вот уж нет. К тому же, ты нужен Темному Лорду.
- Ху-ху-ху, - я пытался сымитировать саркастичный смех, но вместо этого снова получилось шамканье.
- Не советую тебе смеяться.
- Ху-ху-ху, - повторил я. Приступ веселости вновь возвращался.
- Скоро ты с ним встретишься.
- Ху-ху-ху, - я начал увлекаться этим.
Она ударила меня по лицу, но ее разъяренный вид был бальзамом на душу и окупил ноющую щеку.
- Юморист ты наш.
- Што те надо.
Я пытался сказать это как можно авторитетней, но, судя по ее противной ухмылке, это мне не удалось.
- Для начала – спуститься кое-куда.
- А шо, - вопросил я, на данный момент действительно заинтересованный и все еще не упускающий идею разболтать ее.
- Ну… - и внезапно жутко скривилась, так, что лицо напомнило гротескную маску. Взгляд, мимоходом брошенный на левую руку, сказал мне довольно много.
Метка.
- Это я тебе поведаю завтра, - быстро сказала она, совладав с приступом боли и сладко улыбнувшись. - А пока поспи.
Она быстро вытащила из кармана мантии обычный магловский шприц и подмигнула мне.
- Ет, ет, ет, ет, - возразил я, проглатывая буквы, кажется, только сейчас начиная понимать свое странное состояние. – Ет, ет, ет. Ди нуй.
- О, ты только что меня послал? Ди нуй? Серьезно? – она расхохоталась и резко всадила шприц в плечо – а я даже не мог пошевелиться, ведь конечности словно не принадлежали мне.
- До встречи, Нюнчик, - пропела она, постепенно расплываясь перед моими глазами. – До встречи.

...- людям.
Эйлин серьезно смотрела на него, и печальная улыбка чуть тронула ее губы.
- Где я? – спросил он, твердо уверенный в том, что она знает.
- В плохом месте.
В ее глазах заблестели слезы.
- В очень плохом месте, мой малыш.
- Как мне выйти из него?
Она заплакала, а он просто стоял и смотрел, как призрачные слезы стекают по призрачным щекам.
- Как мне уйти?
- Мой мальчик, - сказала она, вытирая слезы. – Ты в плохом месте. В очень плохом месте.
Впервые в нем зародилось раздражение по отношению к матери.
- Как мне выйти отсюда?
Она словно его не слышала. Взгляд печальных глаз был устремлен на него, слезы вновь начали капать с ресниц, но она не отвечала ему.
- Эйлин? Скажи мне.
- Это плохое место. Но есть способ.
- Какой?
Он шагнул к ней, попытался схватить за плечи, но руки вновь не смогли коснуться ее тела, так ничего и не почувствовав.
- Эйлин, Эйлин… Эйлин!
Она внезапно улыбнулась.
- Просто будь…

Я снова очутился в темноте.
В этот раз ощущения были совсем другие – мысли копошились в голове, тяжелые и гнилые, точно навозные мухи, но конечности по-прежнему были налиты свинцом.
Эти странные сны с бестелесной мамой снились мне неспроста. Это был голос моего подсознания или нечто вроде, я был уверен в этом. Я был уверен в этом приблизительно на пятьдесят процентов. Здравая часть моего разума, которая не верила во второе Я, остальные пятьдесят процентов приписывала тем наркотикам, которые мне вкалывала Беллатриса – а в том, что это наркотики, я не сомневался.
Просто будь…
Что, собой? Типа, сарказм поможет мне?
Страх затопил меня. Они вкалывают мне какую-то хреновину, после чего я чувствую себя человеком, сделанным из камня, и не контролирую себя. Мне нужно сбежать, сбежать отсюда, потому что…
Лили.
Тогда, в больничном крыле, Беллатриса была отчасти права. Но лишь отчасти. Я действительно иногда хотел присоединиться к ним. Но пока жива Лили, такого не будет. Потому что… наверное, я жил ради ее любви. Ради ее любви ко мне, пусть даже она была исключительно платонической.
И еще я уповал на то, что когда-нибудь я…
Я стану ее мужем.
Потому что она любила меня, и я никогда бы не стал гребаным Пожирателем. Пожалуй, только ради нее. И ради ее любви.
Сейчас мыслей было чересчур много, так много, что голова чуть ли не разрывалась. И все было довольно трудным.
Я огляделся. Никто и не подумал меня перетащить – я сидел около на двери, вновь видя отблески голубоватого цвета. Откуда же он шел?
Я вспомнил внезапно о шприце и не замедлил с действиями, начав медленно расстегивать рубашку. И вновь страшная головная боль ударила меня, и появилось ощущение, что там, в мозгу, катаются свинцовые шарики. Чертовски больно.
Только сейчас я понял, что эта головная боль – не из-за наркоты, а из-за злополучного удара. В этом все и дело, но тяжелые, неподдающиеся конечности – это точно дело рук Беллатрисы.
Наконец я закатал рукав на левой руке и скосил глаза на место укола. И вновь появилась резкая тошнота, только на этот раз – из-за омерзения.
Там было очень много синяков, которые появляются после неудачно сделанных прививок или типа того. Синяки образовывали свое некое соцветие, в глубине которого была еще свежая ранка с запекшейся кровью и громадной красной опухолью вокруг.
Опухоль своеобразным узором опоясывала этот последний укол и змеей вилась до самого предплечья. В этих местах рука была похожа на надутую резиновую перчатку, и меня чуть не стошнило. Как я, черт меня дери, не почувствовал этого?
Подумав, что рубашке лучше оставаться спущенной, я аккуратно стащил рукав до самого запястья и внезапно натолкнулся взглядом на нечто интересное.
А именно источник того самого голубого цвета – дыра диаметром сантиметров девять в каменной стене напротив, которую я тоже умудрился не заметить!
Я принял твердое решение узнать, что, все-таки, это за свет и чуть ли не на корточках я пополз к этой чертовой дыре. Голова ужасно болела, и иногда я вроде как терял ориентацию в пространстве. С горем пополам я присел около нее, и, к счастью, теперь она была на уровне моего лица. И, чувствуя себя полным идиотом, я вжался лицом в нее и сказал:
- Эй!
В глубине души я ждал увидеть сморщенное лицо какого-нибудь старца, который устроил бы мне побег. Но, на самом деле, в дыре никто не появился.
- Эй, там! – повторил я, почему-то заливаясь краской от собственной тупости. – Там, в дырке! У вас есть голубой свет.
Но лицо, которое все-таки соблаговолило выглянуть в прореху, точнее, глаза и часть носа, было последним лицом, которое я бы хотел видеть.
- Ты? – спросило лицо, и льдистые глаза по ту сторону закатились. – Ты что тут делаешь?
- Сижу, - огрызнулся я.
- Это ты ржал дня три назад?
- Когда?
Глаза снова закатились.
- Приблизительно три дня назад. Это ты ржал?
- Я был под кайфом, - сказал я зло.
- О, - голос оживился, - у тебя есть травка?
- Мне ее вкололи, дура.
- Прямо травку и вкололи, а, Нюниус?
Подумав, что лучше не портить себе нервы, я хотел было отползти от дыры, но потом вспомнил кое-что.
- Зачем мне нужно спускаться вниз?
- Что?
- Так Беллатриса сказала. Ну, так что? Или сама не знаешь?
- Нет. Понятия не имею. Но, думаю, мне подобное не грозит.
- Почему?
Она внезапно рассмеялась.
- Понимаешь, я тут умалишенной притворяюсь.
- Не сказать, что бы тебе приходилось особо притворяться, Нарцисса.
Она опять закатила глаза – уже третий раз!
И ничего не ответила, и мое любопытство взяло верх над гордостью.
- Тебя зачем сюда приволокли?
- А, как сестричку. К тому же, это дом Люциуса, а он все пытался свататься ко мне. Вот нашел способ, ползучий гад. Ну, они мне сказали, что мне придется выйти замуж и нарожать мелких, напыщенных Малфоев.
- А ты?
- Изобразила припадок. Вот было весело!
- Эпилепсии?
- Именно. Видел бы ты их лица!
Мы одновременно засмеялись.
На самом деле, я испытывал к ней некую симпатию. Она была довольно стервозной с виду, но в душе – абсолютно другой. Слишком глубоко в душе, и это отталкивало. Несколько раз мы болтали с ней по темным уголкам Хогвартса, имея некоторые проблемы. Лили я ничего не говорил, тем более, мы тогда не общались.
- Почему тебя запихнули в камеру?
- Не все мне верят. Думают, перебешусь, а вот и нет.
- Похоже на тебя.
- А ты зачем здесь? Ты же предатель, водишься с грязнокровками, - она закатила глаза, выражая свою иронию.
- Чтобы спустился вниз, наверное.
- Вот идиотизм.
Я улыбнулся, но сразу стер это выражение с лица, озабоченный одной мыслью.
- А Темный Лорд существует?
Она закусила губу и еще крепче прижала лицо к выбоине в стене.
- Они говорят, что да. Но я его не видела, да и не имею ни малейшего желания, честное слово.
Я ухмыльнулся.
- Вот я тоже. Но она сказала, что я ему нужен.
- Блефует, - сказала она с отвращением. – Ненавижу ее.
- Почему они оставили нас с такой дырищей в стене? Что, не заметили?
В ее глазах заплясали чертики.
- Такое ощущение, что им посрать на все, в том числе и на то, сообщатся камеры или нет. Стена очень старая – начинает оседать, и пару камней вылетело. А они даже ничего не предпринимают. Но это круто.
- Очень, - согласился я. – Как отсюда уйти?
- Никак.
- Мило. Ну а серьезно?
- Серьезно, никак. Я гостила здесь денек на каникулах – подземелья в два яруса, полагаю, мы на более верхнем; три высоких этажа, и каждая комната охраняется толпой людей в черном. И Люциус до ужаса боится всего, что происходит, но его папаша не против.
- И что делать? – спросил я глупо, чувствуя нахлынувший ледяной волной ужас.
- Ничего. – Голос ее погрустнел. – Я буду ждать, пока за мной не придут. Ну а потом упрошу их вернуться в Хогвартс. Все-таки, у меня есть мать.
- Надейся, ага.
- Ты вообще ничего не можешь сделать.
- Переборю наркотики и уйду, - упрямо возразил я, - украду палочку и…
- Удачи, - перебила она меня. – Прости, но я слышу шаги. Мне ничего не вкалывали, и я пока нормально воспринимаю мир вокруг себя. Я пойду притворяться, что сплю.
- Если захочу поговорить, постучу, - ответил я грустно, убирая лицо.
Даже такую компанию я потерял.
И да, сейчас я отчетливо слышал шаги – определённо кто-то решил навестить мою несчастную шкуру. В голове начали роиться всякие заманчивые картинки – как я, в стиле какого-то крутого каратиста, вышибаю дух из пришедшего человека одной ногой, отбираю палочку, расшвыриваю всех Пожирателей и незамедлительно трансгрессирую в Хогвартс, где Лили целует мои шрамы и признается в долгой и вечной любви.
На самом деле, шрамов у меня не было.
И карате я не владел.
И в Хогвартс нельзя трансгрессировать.
Но все же.
Дверь раскрылась, и я совершенно лениво среагировал на все это – ноги не слушались, руки тоже, и я просто остался лежать, вкладывая в свой взгляд как можно больше агрессии.
К моему огромному сожалению, на этот раз Беллатриса была не одна – прямо за ней стоял человек-шкаф в черной мантии и таким же черным капюшоном, плотно надвинутым на лицо.
- Доброе утро, - хохотнула она с удовольствием наблюдая за моим бессилием. – Ты нам, знаешь ли, нужен.
Я совершенно терял счет времени, не знал даже, сколько дней прошло с тех пор, как я оказался здесь.
- Какой сегодня день?
- Воскресенье.
Чувство ужаса нахлынуло на меня, захватив с головой.
Пожар в Хогсмиде был в воскресенье, в этот же день ко мне приперлась Беллатриса. И явно сейчас не все тот же день.
Значит… значит, прошла ровно неделя.
Меня не было в Хогвартсе неделю. Еще через неделю уже начинается учебный семестр.
Она усмехнулась, заметив мои душевные терзания.
- Знаешь, мне весело, Нюниус. Впервые в жизни мне по-настоящему весело.
Ее фразу я практически пропустил мимо ушей.
- Что, скучаешь по школе? – Она нагнулась ко мне, и ее черные волосы водопадом хлынули мне на лицо. Я чувствовал ее запах – мне он никогда не нравился – острый, слишком кислый запах, похожий на яркий аромат грейпфрута. – Не хочу разочаровывать, но школа тебе пока не нужна.
У меня оставалась еще ровно неделя, чтобы попасть в Хогвартс. Всего неделя. Я бы не успел даже придумать достойный план – а время утекало сквозь пальцы.
- Пойдем. – Она крепко схватила меня за плечо, и я поморщился, когда длинные ногти оцарапали кожу.
- Что за хрень со мной творится? – спросил я, сдерживая ярость. С каким бы наслаждением я бы плюнул ей в лицо, вцепился в ее волосы и удушил бы ее, но здесь стоял этот чертов амбал… и у нее была палочка.
- Ты имеешь ввиду опухоль? – Она улыбнулась. – Всего лишь побочные действия после препарата, который ты принимаешь. Это пройдет.
Она отпустила меня, и ее рука скользнула в карман... Только сейчас я понял, что она была не в мантии, а в длинном черном платье с глубоким вырезом.
- Шлюхой подрабатываешь?
Удар по щеке был довольно болезненным, несмотря на нечувствительность моего тела.
- Заткнись, - прошипела она. В руке у нее, как я сейчас заметил, был новый шприц.
Я употребил весьма грязное ругательство, но она только рассмеялась.
- Успокойся, в этот раз мы не будем тебя усыплять.
- Мне нужно спуститься вниз?
- Да, прямо сейчас.
Она кивнула амбалу, и тот в два счета оказался возле меня, сгреб в охапку и приподнял над полом так, что чуть не вышибло дух.
- Эй, поставь его, - велела она ему, и тут послушался, помещая меня в полуподвешенное состояние.
Она воткнула шприц в левое предплечье, и этот укол был чертовски больным, но мне действительно стало легче – прохлада побежала по коже, и руки начали приобретать некую послушность.
- Вниз, значит, - сказал я, немало удивленный своим быстрым выздоровлением от странных побочных эффектов.
- Вниз, - повторила она, противно улыбаясь.
Я представлял себе бесконечные спуски прохладных, мокрых, заплесневелых лестниц, но, к сожалению, ничего такого не было. Амбал лишь бесцеремонно вытащил меня из моей тюрьмы – всего в коридоре, где мы находились, было четыре двери – и поволок небольшому короткому туннелю, уходящему вправо. Вместо кучи лестниц там была всего одна, и та – современная, крепкая, даже с неким узором по периллам.
Я насчитал семнадцать ступеней, прежде чем меня опустили на пол. В данный момент мы находились в полукруглой комнате, из которой был один выход – все тот же туннель, с ровным рядом решеток по бокам и массивной дверью в самом его конце.
Амбал начал подпихивать меня в спину; сзади цокали каблуки Беллатрисы, и мне оставалось только плестись вперед, передвигаясь почти слепо, ведь освещения здесь было немного – только пара газовых рожков, сильно отдаленных друг от друга.
В конце концов Беллатриса поднырнула под рукой амбала, протиснулась мимо меня и толкнула ту самую дверь.
Я прищурился от внезапного яркого света.
Передо мной был огромный высокий зал с рядами кресел в его углах. Он был довольно ярко освещен – несколько магических шаров плясали в его потолках, озаряя комнату мигающими потоками света.
В самой его середине было нечто вроде небольшой сцены с низкой перегородкой, и все это было похоже на некий амфитеатр – ведь кресла были заполнены людьми.
Те люди были все в черных мантиях и однообразных черных капюшонах.
- Успокойся, - прошипела она мне на ухо, больно пихая в спину, - ты – зритель.
Амбал снова подхватил меня и решительно поволок к одному из первых рядов кресел, и я буквально чувствовал устремленные на меня взгляды.
Он буквально впихнул меня на мое место, и тут я обнаружил, что мой сосед справа – Нарцисса с раздраженным выражением лица, а слева – Беллатриса, не обращающая ни малейшего внимания на сестру.
- Что тут будет? – зашептал я Нарциссе, ведь, по крайней мере, доверял ей больше, чем ее сестрице. – А?
- Насколько я знаю, - ответила она, даже не стараясь понизить голос, - публичная казнь маглы.
После этих слов я попытался решительно встать, но моему креслу это не понравилось – из подлокотников вылетели цепи и крепко сжали мои запястья. Я понял, что нужно принимать все странности и просто добиваться своего, поэтому, не менее решительно, обратился к Беллатрисе:
- Не хочу участвовать в этом.
Она лишь закатила глаза.
От нечего делать я принялся рассматривать весь «амфитеатр» и внезапно заметил одну интригующую вещь – почти под потолком, на самой вершине, был крохотный балкончик. И на нем стоял кто-то, закутанный в черную мантию.
- Это что еще за хрен?
Для того чтобы показать, какого из хренов я имею в виду, я использовал мизинец.
- Не будь таким мальчишкой, - зашипела Беллатриса, - а не то наложу косноязычие.
Я уныло рассмеялся в ответ.
Внезапно в дверях возникло какое-то шевеление, и мое любопытство было удовлетворено – в зал вплыли еще пять фигур в черных мантиях, а вместе с ними…
Это была худенькая девушка, рыженькая. Медовые локоны волнами падали на лицо, полностью закрывая его. Она была в каких-то обносках, в порванной одежде – юбка разодрана до середины бедра, блузка съехала с одного плеча. И те пять фигур ее держали.
В зале воцарилась тишина, да и у меня самого пропало желание говорить что-либо; было так тихо, что можно было услышать ее тонкий писк, такой, что брал за душу.
Один человек толкнул ее, и она упала. Волосы схлынули с лица, и я увидел ее отчаянные, печальные и такие испуганные синие глаза, точно небо в летний погожий день. И она плакала – я видел ее слезы так же отчетливо, как и грязь у нее на лице, как и громадный кровоточащий порез на щеке.
Ее снова подняли и завели на ту самую сцену, и два человека извлеки волшебные палочки – остальные держали ее.
- Гоат Смит.
Голос одного из говоривших был мне знаком – это был голос Люциуса, черт побери, голос хилячка и заморыша с моего факультета! Его, черт побери, никто и всерьез не ставил! Я думал, что он здесь лишь из-за папаши, но сейчас было видно, что он получает удовольствие от производимого эффекта.
Девушка заплакала.
- Знаете ли вы, почему находитесь здесь?
Она говорила тихо, но голос все равно разносился по залу и отталкивался от его стен.
- Клянусь, не знаю! Нет!
Она продолжала плакать, и от ее надрывного голоса на меня накатывала тошнота. Я хотел уйти, убежать отсюда… но я не мог. Черт побери, не мог – кресло держало меня!
- Вы находитесь здесь потому, что вы - низшее отродье, которое когда-либо существовало на этой земле. Вы - магла.
У нее не хватало сил на рыдания; теперь у нее вырывался сухой, давящийся кашель.
- Ваши родители назвали вас Козой, в переводе с итальянского, я не ошибаюсь? И это действительно так. Вы – скот.
Она вытерла слезы и посмотрела на него, тщетно пытаясь разглядеть лицо под капюшоном.
- Что… что с моими родителями?
- Они убиты.
Люциус вытащил из кармана мантии сложенную газету, развернул ее и, кривя голос, начал читать:
- Таинственное убийство на Даркари-Авеню. Двое людей, уважаемая чета Смит, трагически погибли. Их тела нашли изувеченными. Дочь Энн и Луиса, Гоат, пропала. Новость от 23 января…
Дальнейшую речь я не слышал, потому что…
23 января.
Это последний день каникул.
И я здесь нахожусь не неделю…
А две.
Я нахожусь здесь две недели.
- … они были покараны, как будете покараны и вы…
Люциус нес какую-то возвышенную чушь, но я чувствовал себя так, будто уши набиты ватой, а все это жуткое чувство ужаса, падения души. Я здесь две недели и в Хогвартс…
…уже не вернусь.
- Пожалуйста.
Девушка смотрела на него, на рыдания уже сил не хватало, и я видел ее унижение.
- Пожалуйста, отпустите меня… я… я ни в чем не виновата…
Люциус брезгливо оттолкнул ее.
- Вы виноваты – вы родились на этот свет, понимаете?
И тут поднялась Беллатриса.
- Довольно, Люциус, - сказала она весело, направляя волшебную палочку на несчастную девушку.
Я видел ее глаза, наполненные слезами, губы и подбородок, дрожащие, пытающиеся избежать рвущегося плача. Я знал, что сейчас произойдет, но не мог отвернуть головы, потому что пугающая близость чужой смерти завораживала, это было и ужасно, и прекрасно одновременно…
- Авада Кедавра!
Крик, вспышка зеленого луча – и глаза Гоат Смит навсегда утратили живительный блеск.
Зал взорвался аплодисментами – люди кричали, улюлюкали, сходили с ума, а я чувствовал себя айсбергом в пучине бушующего моря… холодный, спокойный, но лишь потому, что бы ошарашен увиденным.
Они убили человека на моих глазах.
Эта толпа выживших из ума людей убила человека.
Маглу – а она им ничего не сделала, ровным счетом ничего, просто родилась…
И самое гнусное…
Мне было жутко признаться даже самому себе в этом.
На какой-то миг, несчастный миг, я захотел очутиться на месте Беллатрисы.
Но это немыслимо… потому что Тобиас был маглом. Нет, плохой пример, отвратительный. Родители Лили были маглами, и ничего такого они не делали.
Фигура в черной мантии зашагала к нам, стягивая капюшон, и вскоре я поймал надменный взгляд Люциуса.
- Зачем ты выскочила? – спросил он недовольно у Беллатрисы. – Я бы справился и сам.
- От твоих речей уши вянут.
Она усмехнулась и перестала смотреть на него. Я помнил, что никакого уважения она к нему не испытывала даже в школе.
- Нарцисса.
Я краем глаза отметил ее реакцию – вздернутый подбородок, презрительный взгляд, сжатые губы.
- Да?
- Думаю, тебе нужно кое-что сделать. Пойдем со мной.
Она лишь приподняла брови и сложила руки на груди, а я становился невольным свидетелем драмы, которою передо мной ломали.
- Нет.
Он закатил глаза и с силой поднял ее, удерживая за локоть. В данном случае она повела себя, как типичная барышня – оградила его ледяным взглядом и начала выдергивать руку.
- Пойдем, - зарычал он и, наконец, посмотрел на меня.
- Здравствуй, Северус.
- И тебе не сдохнуть.
Нарцисса демонстративно прыснула, но вырываться перестала, а тот лишь гаденько так улыбнулся.
- Тебя ждет интересное событие впереди.
Беллатриса отпихнула его в сторону и наклонилось близко ко мне.
- Он прав. Но, пожалуй, тебе не стоит знать, что тут будет происходить, поэтому пока поспи.
Я успел обозвать ее семью ругательными словами, прежде чем почувствовал знакомую боль от укола.

…- сильным.
- Быть сильным? – Она кивнула.
Он прищурился. Казалось, что мать стала еще больше похожей на дым – теперь ее очертания было трудней угадать.
- Что происходит? Что за сны?
Паника. Теперь он ее хорошо чувствовал.
- Ты в плохом месте. Будь сильным, понимаешь? Будь сильным.
- Но я…. Прошло много времени и…
- Будь сильным.
Он, не выдержав, шагнул к ней, и вновь рука не сумела зацепить ее кожу. От этого легкого движения черты матери заколебались, начали рассеиваться по ветру…
- Эйлин, объясни мне.
Он снова попытался ухватить ее, но она только еще больше разлеталась – как дым, как ветер, как нечто невесомое, его мать таяла под его пальцами.
- Будь сильным…
- Эйлин!
- Пересиливай себя.
В последний раз он взглянул в ее глаза, а потом они исчезли.
А потом он увидел себя.
Отпущенные волосы были коротко подстрижены, и на обычно хмуром лице играла улыбка. Он держал за руку небольшого мальчугана с таким же взглядом черных глаз и темными вьющимися волосами.
Но – черт возьми – черные глаза были миндалевидной формы, как у одной его знакомой.
А потом…
- Сев! – знакомый, нежный смех, и появилась она, Лили. Рыжие волосы развевались, и она смеялась.
- Идите сюда, мои мальчики.
Тот, другой он обнял ее, и мальчик тоже обнял, а он испытывал такое теплое, невероятно теплое чувство, от которого бежали мурашки по телу…
И, поддаваясь внутреннему порыву, произнес:
- Лили.
Та, другая Лили, вскинула глаза, и ее взгляд бы гневен, зеленые очи сверкали…
И в один миг все переменилось.
Снова шел человек с маленьким мальчиком за руку, но это был Джеймс Поттер. Вечно взлохмаченные волосы трепетал неизвестно откуда взявшийся ветер.
Мальчик был… он был прежним. Те же черные волосы, та же фигура, та же улыбка, только вот глаза изменили цвет – на зеленые.
А та Лили, разгневанная Лили, никуда не исчезла. Последний взгляд она бросила на него, а затем повернулась к Поттеру и крепко прижала к себе…
И стало холодно. Фигуры людей исчезли, и он остался один, а в ушах звенело мамино напутствие: «будь сильным, будь сильным, будь сильным….»

Чернота. Снова оглушающая чернота вокруг, только на этот раз не было боли в затылке.
И мысли были легкими.
И тело слушалось.
Вот только тупая ноющая рана была в сердце.
Я встал – и понял, что нахожусь во все той же камере, только вот голубой свет исчез, как будто приснился. Чёрная зияющая дыра все еще была в стене, но не истончала свет.
Я подошел к ней, присел и позвал Нарциссу. Ответа не было.
Только чернота.
Отчаяние внезапно заполнило его с головой, и я начал метаться по своей тюрьме, точно раненый зверь, чувствуя, что будто истекаю кровью, и лилась она из сердца. Никогда прежде мне не было так больно, как сейчас.
Потому что разгневанный взгляд Лили.
И она выбрала Поттера.
Даже в каком-то гребаном сне.
И в третий раз дверь распахнулась, и в третий раз там стояла Беллатриса. Я переставал чувствовать что-либо к окружающему миру, адекватно на него реагировать – мне было плохо.
- Здравствуй, Северус.
Она подошла ко мне и кисло улыбнулась.
- Тебе лучше пойти со мной.
Палочка. Она наставила на меня палочку, ну да, конечно.
Я просто брел за ней, и не было желания даже смотреть по сторонам. Почему пришло такое отупение? Это не из-за наркотиков, из-за дурацкого сна не хотелось ничего предпринимать.
Двери, черт их дери, многочисленные двери, спуски, подъемы, двери… Я брел за ней и не думал ни о чем.
Почему напала такая хандра? Черт побери, кто знает.
Распахнулась новая дверь, как я понял, последняя, она грубо втолкнула меня, а я увидел…
В угол забилась девушка, когтевранка, из Хогвартса. Я знал ее – Сидни Смолбрейн, недалекая, но хорошая. Мы как-то раз общались… да, я знал ее.
- Отвалите! – закричала она, вытирая льющиеся слезы. – Отвалите от меня!
Внезапно она заметила меня, и глаза ее расширились.
- Ты… убийца…
А потом издала непонятный писк и дернулась всем телом. Беллатриса рядом хихикнула и убрала палочку.
- Извини, деточка, меня больше всего интересует, что ты можешь показать Северусу.
Сидни замычала – глаза вновь наполнялись слезами.
Беллатриса взяла меня за руку и направила свою палочку на девушку, шепча заклинание, и воспоминания захлестнули меня волной.
Маленькая девочка… это неинтересно… вот уже подросток… коридоры Хогвартса… веселый Флитвик… выговор Макгонагалл… события сменяли друг друга с невероятной скоростью, и я не успевал увидеть все толком. Первый поцелуй… усмешка Джеймса Поттера… «Ежедневный пророк» с моим лицом…
Воспоминания захлестывали меня, но это не мешало отчаянной, рвущейся на свободу мысли. Я был на главной странице газеты, это было отчетливо видно. Вот только, черт побери, почему?!
…стеллажи… подруга Мария… Большой Зал… двое человек в углу… и…
Вихрь памяти замедлился, и я отчетливо видел картину.
У входа в Большой Зал стояла Лили со стопкой учебников. А рядом был Поттер. Он явственно флиртовал и то и дело улыбался, и, самое главное, она улыбалась ему в ответ. Они говорили о чем-то, я слышал все как сквозь вату, но одна фраза четко врезалась в мое сознание.
«Мэри говорит разобраться в этом. Но я не могу. Я так ненавижу его, и, клянусь, если хоть раз увижу его… меня просто стошнит. Как я могла дружить со Снейпом столько лет? Он так отвратителен».
Сердце падало. В ушах звучала лишь эта фраза, а перед глазами… перед глазами было яростное лицо Лили, и то, как крепко она обнимала Поттера во сне. Только это.
Она меня ненавидит.
Как будто у меня было солнце, а потом оно исчезло. И больше никогда не появится – я не почувствую его тепла. Никогда.
И новые воспоминания, которые я предпочел бы не видеть.
Они идут за руки – я отчетливо видел, как отчаянно ее пальцы цепляются за его. А потом он наклоняется к ней…
Я видел поцелуй. Я видел, как его руки скользили ей на талию. Я так отчетливо видел это, и понимал, что мне становится все хуже и хуже.
Потому что Поттер. Это, черт его дери, всегда будет Поттер.
И я знал, что это правда.
Что она ненавидит меня… и любит его.
И если я вернусь…
Я буду не нужен.
Я просто буду не нужен.
Воспоминания Сидни покинули меня, Беллатриса отпустила мою руку и улыбнулась.
- То, что ты видел, правда. Ты не нужен этой грязнокровке, понимаешь? Она спит с Поттером, идеальным мальчиком, и в данный момент ничем больше не интересуется. Ты хочешь вернуться? Мы совещались. Возвращайся. Только ты будешь один. Конечно, это твой выбор. Но если ты появишься, она больше тебя не выберет. – Она провела пальцем по моей руке. - Грязнокровка тебя не выбрала.
Я чувствовал… ненависть. Ненависть ко всему этому треклятому миру, просто жуткую, поглощающую ненависть, потому что Беллатриса говорила правду. Так оно и было.
Ее рука скользнула в карман, и она извлекла мою палочку. А затем протянула ее мне.
- Ты можешь забрать ее и уйти. Это будет твой выбор. Но если ты не хочешь уходить, ты знаешь, что тебе нужно сделать.
Я знал.
Я чувствовал.
Осторожно, с благовением, как в первый раз, я взял палочку в руки, и она отозвалась приветственным теплом. Медленно поднял ее и посмотрел в глаза Сидни.
Девушки из моей школы.
Когтевранки.
Полукровки.
Девушки, которая ничего мне не сделала.
Просто принесла дурную весть.
И сказал, смакуя каждую букву и полностью осознавая, что именно я говорю.
- Авада…
Последним звуком, который принадлежал Сидни Смолбрейн, был жуткий, душераздирающий крик.
- Кедавра!
Поднятая рука, которую она тянула ко мне, рухнула на каменный пол с глухим стуком, а Беллатриса рассмеялась, и ее смех был наполнен наслаждением и удовольствием от того, что она только что увидела.
Следующие секунды, минуты, часы, дни… сколько всего прошло? были как в тумане.
Снова лестницы, переходы, солнечный свет, новые комнаты, долгожданный сон без малейшего призрака вещей, которые мне снились до этого, новые комнаты, новые люди, а потом старый, знакомый зал, в котором я уже был.
И голос, ледяной, который отталкивался от стен, и я не понимал, кому он принадлежит…
Говоривший, что в рядах Пожирателей Смерти пополнение, два слизиренца, которые прошли полную проверку, убив человека, и множество ликующих криков…
Нарцисса со склоненной головой и почему-то – слезами.
И я.
Все было в тумане, и крик девушки, когда к ее руке прижали раскаленное железо, тоже был туманным.
Даже мой крик.
И черная змея в алом окаймлении, расцветающая у меня на левом предплечье, странно упоительно ноющая.
И вновь тот самый голос, который внушал мурашки, сказал:
- Добро пожаловать в наши ряды.
Метка вспыхнула, и тот миг я понял, кому принадлежит этот голос.