Нет чувства прекраснее и светлее, чем детское счастье.
Робким и хрупким подснежником оно пробивается сквозь мерзлую землю действительности, своим белым первоцветным светом наполняя все вокруг живительной силой. Неотвратимое, но зыбкое, сильное, но беззащитное, такое понятное и такое близкое, но неподкупное и совершенно искреннее, без капли надуманности.
Детское счастье – это счастье в первозданном его виде, эталон, на который следует равняться и который многими взрослыми людьми совершенно забыт. Незаслуженно и жестоко.
Дети видят этот мир совершенно другими глазами. Они жаждут открывать что-то новое каждую минуту, радоваться мельчайшим деталям и незначительным моментам приятного, смело отправляться навстречу приключениям и никогда не забывать выразить свои чувства. Только дети по-настоящему понимают цену многим чувствам, которые мы испытываем. Для них они интуитивные, порой неосознанные, но куда более знакомые. В тысячу и один раз.
Мне выпадает честь быть непосредственным наблюдателем того, как долгожданное счастье, несущее в себе облегчение и покой, обосновывается в сердце Дамира.
В тот день, когда заканчивается суд, озвучивается решение в нашу пользу и душ, смывающий наше с Алексайо яростное желание друг друга оказывается позади, мы заходим в палату Колокольчика рука об руку, вместе. Он дремлет, изредка поглаживая пальчиками колпачок своей спальной игрушки-овечки. Он нас чувствует, медленно открывая глаза и неглубоко вздыхая. Дамир протягивает ладонь в мою сторону прежде, чем успевает об этом даже подумать. Но я с радостью пожимаю маленькие пальчики, на тыльной их стороне оставив поцелуй. Ксай присаживается в прикроватное кресло, и их с Дамиром глаза встречаются. В небесных омутах зарождается подрагивающая надежда.
- Привет, маленький, - тихонько, не разрушая воцарившееся вокруг него царство покоя и тепла, свободной рукой приглаживаю густые черные волосы, - как ты?
Малыш из-под ресниц поглядывает то на меня, то на Алексайо.
- Вы вернулись…
- Мы больше никогда не уедем, Дамир, - с благоговением, какого раньше не могла себе и представить, приникаю к его виску. От моего дыхания рядом, от моего поцелуя и, как он скажет потом, запаха моих духов, мой мальчик немного расслабляется. Его настороженность стирается лаской. – Только с тобой.
- Если Анна Игоревна повезет меня в детский дом в пятницу… вы меня проводите?
Мое маленькое солнышко. Искренность слов Дамира, искренность всего его естества, так и мерцающая здесь особой аурой, задевает во мне доселе невиданные чувства. Мне хочется прижать его к себе максимально крепко. И никогда больше, ни на мгновенье не отпускать.
Как же нам с Ксаем повезло, что отныне так и будет. Всегда.
- Дамир, ты больше не вернешься в детский дом, - говоря слова четко, ясно и в меру громко, дабы ни на миг не усомнился, обещаю я. С обожанием глажу детскую теплую щечку. – Ты наш сын, мы усыновили тебя. Ты поедешь домой с нами.
Его глаза распахиваются, а брови сходятся на переносице. Дамир молчит, только дышит очень часто, а кожа против воли бледнеет.
Дамир ждет, когда я опровергну свои слова, выдам как-то эту болезненную для него шутку, расскажу о настоящем исходе дел.
Но я лишь продолжаю улыбаться ему, совершенно не собираясь отступать. Мы это уже проходили.
- Что?..
Ксай очень ласково прикасается к волосам ребенка. Его пальцы, обещая защиту и поддержку, покровительственно накрывают детский затылок.
- Дамир, теперь мы – твоя семья. И больше мы не расстанемся.
Такие слова от Алексайо значат очень многое. На грамм, на мгновенье, но Колокольчик им верит. Этот положительный сдвиг обещает прогресс, на который мы так уповаем, в достаточно близком будущем. Но, в любом случае, теперь, независимо от обстоятельств, у него будет достаточно времени, чтобы понять, принять и поверить. Ксай прав. Мы не расстанемся.
Мне кажется, Дамир даже теперь, уже одетый в свою новую, уличную одежду, сидя на простынях заправленной постели, не может принять правду до конца. Он смотрит то на свои ладошки, которыми сжимает лапку овечки, то на закрытую дверь, за которой с медсестрами говорит Эдвард, то на наши вещи у входа, то на меня. На меня почему-то робко.
Две недели. Две недели неопределенности, тяжелых мыслей, борьбы и постепенного утрачивания веры – что в себя, что в будущее. Но с помощью Ольгерда и Анны Игоревны, с целеустремленностью Ксая и моим ярым желанием переманить удачу на нашу сторону, мы выстояли, одержав победу. Три дня назад в зале суда четко прозвучало «Дамир Эдвардович Каллен». И эти слова лучше любого пламени согревают мое сердце. Потому что они означают ту истину, за которую мы так усердно сражались.
Шестнадцатого июля, в четверг, у Дамира назначена выписка. Его тренировки с фониатором завершились, вернув малышу прежний голос, ни на грамм не потерявший своей прелести из-за случившегося, под грамотным наблюдением докторов ладошка его зажила, а гематома уже практически сошла с лица, возвращая мне того малыша, каким я Дамира запомнила. Выцвел, затерявшись в белизне кожи, синий ободок-удавка на детской шее. Оториноларинголог сказал, не останется даже прозрачной линии, даже полоски… но для меня она всегда будет там – слишком въелось страшное зрелище.
Шестнадцатого июля, в четверг, я впервые за столько времени вижу в глазах Дамира то самое детское счастье, о котором давно рассуждала и пыталась себе представить. Когда я приседаю перед ним и мягко обвиваю обе ладошки, когда я ему улыбаюсь той улыбкой, какую мальчик заслуживает, бесконечно теплой. И когда говорю:
- Я люблю тебя, сыночек.
Колокольчик не ожидает. Вернее, ожидает, но уж точно не такого обращения. Он глядит на меня будто бы впервые в жизни, и преданно, и тронуто, и малость испуганно. Однако стоит мне лишь коснуться его пальцев как следует, как на лице Дамира расцветает настоящее благоговение. Он возвращает мне ответную улыбку.
- Спасибо…
Голосок его, к которому не успела толком и привыкнуть, но по которому из-за травмы ребенка уже успела соскучиться, звучит моей личной симфонией.
- Ну что ты, малыш. Это самая настоящая правда, за нее не нужно говорить «спасибо».
Его глаза искрятся. Сидящий на краешке постели мальчик тянется ко мне, ладошками удержавшись на весу. Я с радостью прижимаю к себе родное тельце. От Дамира еще немного пахнет больницей и простынями, но пробивается его исконно-детский, такой нежный аромат. Один из моих любимых теперь.
- Я буду хорошим, Белла… очень хорошим, - горячо, капельку сорвавшимся голосом обещает мне мальчик. Путается пальцами в моих волосах.
- Ты уже самый хороший, Дамир. Я очень счастлива.
Его хлопковая майка выдает мне подрагивающую спинку. Я тут же ее глажу, не позволяя малышу расстраиваться. Сегодня замечательнейший день, не глядя даже на то, что на небе тучки и пасмурно, накрапывает мелкий дождик. Мы с Алексайо обрели свое личное солнышко, которое разгонит любые облака. Я уповаю, для Эдварда Дамир станет той отрадой, что позволит верить в лучшее с удвоенной силой. Они оба заслужили человека рядом, любящего так сильно и так безвозмездно.
Дверь в палату открывается, пропуская мистера Каллена внутрь. На нем бежевая рубашка – под цвет майки Дамира – и ставшие традицией удобные джинсы. Я практически чувствую, как теплеют аметисты от представившейся перед ними картины.
- Мы готовы возвращаться домой?
Последнее слово всем нам придает оптимизма. Мы с Дамиром мягко разрываем объятья.
- Да, Ксай. Вполне.
Эдвард делает несколько шагов по направлению к нам, внимательно наблюдая за реакцией ребенка. Но малыш больше не опасается его, практически не робеет. Он лишь становится таким же сосредоточенным.
- Пойдешь ко мне, Дамир?
Я незаметно, подбадривающе киваю мальчику. И он согласно протягивает руки к Эдварду. К папе.
Уникальный бережно забирает ребенка в объятья, и надежно, и аккуратно прижав к своей груди. Он ловко разравнивает чуть задравшуюся футболку мальчика.
Дамир, покрасневший, но тихо радующийся, млеет.
Ксай что-то очень тихо шепчет ребенку на ухо. И румянец расползается по всему лицу Дамира, заставляя глаза его переливаться чем-то совершенно особенным.
Я с усмешкой забираю у порога легкую сумку (и только это удерживает мужа от протеста) с кое-какими нашими с Ксаем вещами. Всю одежду Дамира, все его прежние игрушки принимается решение оставить в приюте. Эдвард отправил Петра за наиболее необходимыми вещами на первое время, дав возможность в дальнейшим нам вместе выбрать одежду, обувь и все прочее для нашего сына. А дополнить свою комнату игрушками – ему самому. Я уже предвкушаю, сколько положительных эмоций доставит Дамиру эта затея. Отныне я хочу каждый день его радовать, он как никто заслужил.
В коридоре Анна Игоревна и одна из постоянных медсестер Дамира. Они обе ему улыбаются, на прощание пожелав удачи. Малыш с робкой гордостью поглядывая на Эдварда, говорит им «до свидания». И прячется у плеча своего Защитника, переживая возвращение теплого румянца. Ксай улыбается, когда Дамир так делает. Впервые за столько времени в аметистовых глазах я вижу полный штиль и такое искреннее умиротворение. Он на своем месте.
Машина припаркована максимально близко к крыльцу клиники, чтобы не пришлось мокнуть под дождем. «BMW» оживает неярким желтым огоньком, когда Ксай подходит ближе. Автомобиль, что мы оба полюбили с появлением в нашей жизни маленького Колокольчика, здесь. В ней он ехал с нами впервые. В ней он и поедет с нами домой. К себе домой.
Вместо арендованного салатового автокресла на заднем сидении автомобиля теперь постоянное место для Дамира, сине-серая его обивка и надежные ремни безопасности внушают доверие и намекают на приятное постоянство. Я очень надеюсь, что в дальнейшем малыш поверит этим словам и для других аспектов нашей жизни. Ныне – только совместной.
Эдвард сажает сына в кресло. Как и всегда, умело расправляется с ремнями, проверяя их фиксацию. Дамир завороженно наблюдает за мужчиной. И когда Ксай улыбается малышу напоследок, мягко погладив по волосам, ребенок улыбается в ответ. Его щечки розовые, но это безболезненный румянец, легкий и трогательный. Как и все естество Дамира этим утром.
Я сажусь на заднее сиденье возле мальчика. Он кладет ладошку в мою протянутую руку и расслабленно хихикает, когда я ее пожимаю. Со мной Колокольчик более раскрепощен, меня он будто хорошо знает – и ведь у меня такое же ощущение, будто знаю его всю жизнь – с Эдвардом ему пока сложнее, но это поправимо. У нас теперь достаточно времени, чтобы все исправить – Дамир официально наш сын. Никто не сможет отобрать его, навредить ему и заставить страдать. Темная полоса в жизни этого мальчика закончилась и, я надеюсь, мы будем в состоянии подарить ему достаточно светлых моментов, дабы компенсировать прошлое. Дамиру всего четыре года. Он сможет забыть плохое.
Ксай активирует зажигание, выруливая с тесной больничной парковки. Перед самым выездом с прилегающей территории аметистовые глаза на мгновенье ловят мой взгляд в зеркале заднего вида. В них так и играют искорки тепла – Эдварда рад за Дамира. Он рад за нас.
В общей сложности от клиники до дома Аметиста ехать не более пятнадцати минут – выгодное расположение, если кому-то в поселке срочно понадобится помощь. Но даже пятнадцать минут – какое никакое, а время. Особенно для малыша, который широко раскрытыми глазами следит за каждым проезжаемым метром, он впитывает все происходящее, пытается насытиться, поверить, примириться. Но пока у него плохо получается.
Чтобы расслабить ребенка, у нас с Ксаем свое средство. Порой успокоение сокрыто в мелочах.
- Как насчет сока, Дамир? – ласково зову малыша я, не отказывая себе в удовольствии погладить его плечико. Жестом фокусника выуживаю из кожаного кармана на двери пачку ананасового сока с удобной прозрачной соломинкой.
Мальчик смотрит на меня и тронуто, и преданно одновременно. Как нечто по-особому бесценное забирает к себе пачку.
- Спасибо большое…
- Надеюсь, тебе понравится.
Дамир, уже задумавшийся над тем, как открыть хрупкую упаковку соломинки, оставляет свое занятие. Небесно-голубые глазки всецело обращаются ко мне.
- Мне очень нравится, - горячо уверяет он. Крепко перехватив мою ладонь, прижимает ее к груди. Я слышу, как под тоненькой тканью быстро бьется его сердечко.
Эдвард безмолвно наблюдает за нами, и в аметистах я вижу тепло.
Приподнимаюсь на своем месте, чтобы, дотянувшись, поцеловать волосы малыша. Его жест нежности щемящим восторгом отдается у меня внутри.
- Хорошо. Тогда давай я открою тебе трубочку.
Первой пробой сока Колокольчик остается более чем доволен. Он расслабляется, удобно устроившись в своем кресле, и, тихонько посасывая оранжевый сок, с интересом наблюдает за сменяющимися пейзажами. Мы выезжаем на прямую дорогу к нашей части поселка. Впервые я вижу то, насколько она красива – этими могучими соснами, этими пушистыми пихтами, зеленой травой и чернеющими спинами небольших оврагов. Природа постаралась на славу в этом уголке земли. Но по-настоящему прекрасным это, как и любое другое в мире место делают люди, окружающие меня. Уникальный и Колокольчик.
- Вы тоже живете в лесу? Как мы в лагере? – мальчик задумчиво разглядывает стволы деревьев.
- Поближе к дороге, малыш.
- Возле дороги нельзя играть в мячик…
Я мягко усмехаюсь, припоминая огромный задний двор на нашем участке, по-доброму заглянув ребенку в глаза.
- Мы найдем, где тебе поиграть, Дамир. Не беспокойся.
Колокольчик вздыхает.
Это все настолько… правильно. То, как мягко и ровно идет машина, за рулем которой мой Ксай, то, как работают дворники, сбрасывая на землю мелкие капли и успокаивая своим мерным движением туда-обратно, активированный обогрев, не дающий нам озябнуть. Близость Дамира, который так спокойно пьет любимый сок. Его интерес.
Моя семья. Думала ли, что обрету ее так скоро? И уж точно не могла даже представить, насколько буду счастливой. Оно почти осязаемо, мое благоденствие. Думаю, для Эдварда тоже.
- Тут очень красивые дома, - замечает мальчик.
Я гляжу на выстроившиеся на приличном расстоянии друг от друга особняки частного поселка. Когда-то я приезжала сюда этой же дорогой впервые. И рассудила так же.
- Да, мне тоже они нравятся.
- Один из них теперь твой, Дамир, - говорит Эдвард. И сворачивает на подъездную дорожку, тихонько шуршащую гравием, на нашу территорию.
Мальчик недоверчиво смотрит по ту сторону стекла, с трудом проглатывая свой сок.
У Ксая не самый большой здесь дом, но один из самых презентабельных. Я анализирую каждую эмоцию на лице ребенка, невольно сравнивая со своими, зимними впечатлениями. Пихты все те же, та же облицовка стен, нежно-коралловая, большие окна, надежные двери, красивое крыльцо с металлическими перилами. И клумбы вдоль дорожки к крыльцу, посреди идеально-изумрудного газона, которые с отъездом Рады и Анты слегка заросли. Чем-то этот пейзаж напоминает идеальную картинку из книжки. Но он настолько же реален, насколько присутствие Дамира в нашей жизни. Осталось только в это поверить.
Дождик усиливается, прозрачными круглыми каплями оседая на стекле. Я самостоятельно отстегиваю мальчика, придвинувшись к нему ближе. Эдвард выходит из машины, открывая дверь возле Дамира. Я готова вечно смотреть на то, как аккуратно он забирает его на руки. Снова.
До крыльца всего несколько шагов. Я захлопываю дверь машины, а Ксай ее блокирует. И вот мы уже под надежной крышей террасы, не дающей дождю и шанса до нас добраться.
Я придерживаю для обоих Калленов входную дверь. И закрываю ее как раз тогда, когда Эдвард ставит малыша на ноги. Все еще с соком, правда, теперь прижимая его к груди как что-то, что помогает удержаться в реальности, Дамир смотрит по сторонам. Все вокруг кажется ему сюрреалистичным.
- Вы действительно Король?.. – робко зовет он Эдварда.
Ксай, отставив сумку к шкафу, присаживается рядом с мальчиком.
- Нет, милый.
Его слова согревают мою душу. Я стараюсь быть максимально незаметной и тихой, дабы не рушить такие моменты. Дамир знает меня. Теперь он узнает Эдварда. Ведь Ксай сам хочет стать ему папой. Настоящим.
- Но дом такой большой… - бормочет Колокольчик, - и такой дорогой…
- Он теперь и твой тоже, - сдержанно напоминает ему Алексайо, - и если так, почему бы тебе не быть его принцем?
- Я слишком маленький…
- Это неважно. Ты его часть.
Ксай замечает мой взгляд, когда говорит. И краешком губ мне улыбается, с надеждой, что делает все верно. Ох, родной. Знал бы ты, насколько верно…
Дамир низко опускает голову, смущаясь. Его густые ресницы подрагивают.
- Тогда, если можно… хорошо.
Эдвард подбадривающим жестом поглаживает его плечо. Он выглядит моложе, чем прежде, увереннее. Каждый их шаг, каждое слово их беседы – это работа со стороны обоих, их движение навстречу, медленно, но целенаправленное. Это очень важно. Однажды они будут по-настоящему близки.
- Хочешь на него посмотреть?
Отказываться Дамир не намерен.
Мы начинаем нашу маленькую экскурсию с прихожей, в которой малыша заинтересовывает большой и мягкий пуфик кофейного цвета. Дальше, в трехстороннем коридоре с арками, Эдвард выбирает направление кухни. Дамир как раз допивает свой сок, как обнаруживает целый ящик таких же пачечек в левом углу, у холодильника. Глаза его сияют, на что блеском отзываются и мои любимые аметисты. В столовой особого внимания заслуживает большой стол и живые цветы на нем, очень красивые. Дамир с трепетом касается одного из бутонов – его нежность, какой старается не навредить простому цветку, волной ласки разливается по моему телу.
В зале стоит телевизор, куда больший, чем мальчик ожидает. Он робко интересуется, пересилив стеснение, можно ли будет однажды посмотреть на нем мультик… Дамир говорит, что экраны больше этого он видел только в кинотеатрах. Тем самым, на вечер в планах у нас появляется просмотр очередного шедевра диснеевской мультипликации. Я начинаю любить мультфильмы.
Дамир останавливается перед дверью отведенной для него комнаты – самой большой, самой светлой и самой близкой к спальне с «Афинской школой». Эта моя бывшая первая комната. Когда-то она называлась «голубиной спальней», но с тех пор утекло невероятно много воды.
- Открывай, - подбадриваю я.
И Дамир решается. Толкает дверь.
Здесь большая и белоснежная кровать, безумно мягкая даже с виду, вся усыпанная плюшевыми подушечками. На окнах висят уютные шторы, комод пристроился в углу, недалеко от роскошного кресла и небольшой полочки с книгами. Скоро мы заполним ее. А все пространство по центру свободно, создавая достаточный простор для любого вида игр. Не пройдет и недели, как Дамир обустроит здесь все по-своему, заполнив место игрушками и личными вещами, выбрав себе ночник и прочие важные мелочи. Мы не стали устраивать здесь капитальный ремонт, отчасти из-за крайне малого количества времени, отчасти – из-за возможности скорого переезда. Я видела, как Эдвард просматривал недвижимость в Греции… и я помню, что та давняя идея его о смене местожительства не была голословной.
Так или иначе, мы с Алексайо надеемся, что малышу здесь будет комфортно и уютно. Это ведь то, чего мы все для него хотим.
Дамир поворачивается к нам, оставив за спиной и пушистую кровать, и кресло, и несколько игрушек в дальнем углу. В его глазах серебрятся… слезы. Его расстройство ощутимо колется
- Что, маленький? Тебе не нравится?..
Колокольчик несколько секунд глядит на меня, а потом поднимает взгляд на Эдварда, напряженно следящего за его реакцией. И пару слезинок все же срывается с черных ресниц.
- Оно все такое красивое… очень красивое…
Я протягиваю руки, обнимая его.
- Котенок, ну что ты…
- С-спасибо, - хныкнув, горячо благодарит он. Быстро и отрывисто. Много раз. – Спасибо, спасибо, спасибо…
- Иди сюда, Дамир, - Алексайо приседает возле нас обоих, кладя одну руку мне на спину, а второй приобнимая ребенка, - все хорошо. Запомни, пожалуйста, то, что я скажу – оно красивое, да, оно теперь твое. И это никогда не изменится.
В дополнение слов мужа и значительное их подтверждение, я с нежностью целую детскую щечку.
Сколько же нам еще предстоит, Дамир.
И сколько еще всего ты получишь. Обещаю.



Есть вещи, простые донельзя. Но от одного-единственного взгляда на них, брошенного случайно, становится так тепло, как ни одним жарким летом. Особое, концентрированное, заставляющее сердце биться чаще тепло поднимается изнутри, из самых глубоких душевных истоков. Несравнимое ощущение.
Эдвард сидит на полу ванной комнаты, с темно-синей плиткой и голубыми узорами на стенах, поднимающимися от нее. Он недавно вернулся из московского офиса «ОКО», куда Эммет очень срочно и очень настоятельно попросил его приехать, а потому в белой рубашке и строгих черных брюках. По приходу Ксай выглядел очень усталым, извинялся, что оставил нас так внезапно, сетовал на проблемы с полетом «Мечты», уже, к сожалению, ставшие данностью… но сейчас, как по мановению волшебной палочки, я не вижу в нем ни грамма той усталости. Эдвард увидел Дамира, улыбнувшегося его возвращению, и все плохое испарилось. Теперь морщинки на его лице – лишь от ответной мягкой улыбки, прежде приглаженные волосы чуть взъерошены, а поза максимально комфортна. Я вижу, как подрагивает спина мужа, когда он смеется. И его смех, ставший моим талисманом, переплетается в одно целое с другим, тихим и нежным, но таким же искренним.
Эдвард и Дамир играют в кораблики.
Притаившись у косяка двери в комнату, держа в руках большое махровое полотенце, я не могу оторвать от них обоих взгляд. Я смотрю внимательно, отдавая всю дань ликующей в груди радости, и замечаю каждую мелочь: как здесь пахнет ананасовым гелем для душа, как блестят пузырьки роскошной пены, заполонившие воду, как в теплом помещении создается ореол детства и спокойствия. Его ничто не может потревожить.
Эдвард рассказывает Дамиру о небольшом синем кораблике. У него на боку красная полоса, которая демонстрирует уровень погружения в воду, а на борту – маленький капитан в забавной кепке, тоже красной. Рукава Эдварда закатаны, руки уже мокрые от воды и блестят пеной. Я слышу, как его парфюм вплетается в череду запахов, воцарившихся в ванной, и начинаю любить этот аромат еще больше. От мяты Ксай ушел к чему-то теплому и древесному, с отголоском фруктовых ноток. Как и от одинокой, закрытой жизни, где для себя запретил все, ушел к жизни новой, где допустил для нас всех счастливый исход в радостной оболочке.
- Это правда, что море соленое?
Дамир, устроившийся в ванной, для него и организованной, с интересом поглядывает на Каллена. Голубые глаза еще робкие, ресницы так и подрагивают, но Дамир Эдварду верит. А это стирает многие сложности.
- Да, - Ксай возвращает уплывший от них к концу ванной кораблик в поле зрения ребенка, - но соль создает особую свежесть.
- И она кусается?..
- Чуть пощипывает вначале. Потом очень быстро привыкаешь.
Я стараюсь быть максимально тихой. Последний раз в этом доме я подглядывала и подслушивала Ксая. Он стоял, как образец истинной мужской красоты, с этим полотенцем на бедрах и кожей, еще блестящей от влаги душа. На лице его был гель для бритья, и все во мне так и взметывалось к низу живота, когда он вел им по коже, когда касался правой стороны лица бритвой, стараясь определить верный напор, когда проверял результат, убирая гель полотенцем. Эдвард был прекрасен тогда так же, как прекрасен и сейчас. Только тем весенним днем я видела в нем мужчину и потенциального любовника. А сегодня, шестнадцатого июля, я вижу мужа и отца. Замечательного во всех отношениях.
Дамир легонько, маскируя свое смущение, трогает пальцами синий кораблик. Их тут пять штук. Ксай вернулся из Москвы с ними, резюмировав, что это развлечет мальчика при приеме ванны. И расслабит, что очень хотелось бы. Дамир, мучительно напоминая мне Алексайо, старался оценивать, контролировать и просчитывать каждый свой шаг.
- Вы… т-ты… был когда-нибудь на море?
Напряженному взгляду мальчика, пересилившего себя, чтобы назвать его на «ты», Ксай ободряюще улыбается. Человек, который сказал, что улыбка может творить чудеса и делать день светлее, имел в виду, несомненно, улыбку Эдварда.
- Я там родился, Дамир. Да.
- На море?
- Прямо возле него. Дом моих родителей стоял очень близко к берегу, в шторм прибой добегал до забора.
Мальчик ведет пальцами по воде, создавая маленький водоворот. Кораблики кружатся в нем.
- Это правда, что оно красивое?
- Я думаю, вполне. Но ты сам решишь, когда его увидишь.
Колокольчик вздергивает голову, сомнительно, из-под ресниц, поглядывая на Ксая.
- Я увижу?..
- Конечно. Что еще ты хотел бы увидеть, Дамир?
Мальчик задумывается, растерявшись от такого вопроса.
А я смотрю на них обоих и не могу перестать улыбаться. Это казалось таким… невозможным. Куда более невозможным, чем достать с неба луну или покорить себе весь мир без единого исключения. Дамир в нашей жизни несколько недель, но я уже не представляю, как это было без него. Шагнув на порог клиники «Альтравита», мы с Эдвардом начали новый этап жизни, уже действительно семейный. И Дамир своим появлением в том лесу стал его венцом.
Ксай сомневался в себе и сомневается даже теперь, хоть поводов нет. Он хочет стать лучшим для Колокольчика, быть его достойным, не сделать больно… и все потому, что он принял его своим ребенком. Не просто взял ответственность, не просто позволил мне сделать выбор и согласился с ним, он… решился осознанно. Он слишком долго мечтал о детях.
И тем я счастливее.
- Я бы хотел посмотреть на настоящие кораблики.
Алексайо понимающе кивает Дамиру. Эммет говорил, что им нравилось наблюдать за жизнью порта, там царило оживление, постоянно что-то происходило… в их жизни на острове было мало красок и событий, а в порту – достаточно. Пусть и был он максимально маленьким.
- Белла…
Я отвлекаюсь всего на секунду, задумавшись, попаду ли однажды на остров, где родился Ксай, увижу ли его, почувствую ли ту горечь, что навеки затерялась на песке пляжа и в плеске покачивающихся пришвартованных судов… и возвращаюсь лишь тогда, когда слышу свое имя, произнесенное малышом. И вижу две пары глаз – голубые и фиолетовые – одинаково пронзительные, остановившиеся на мне.
Ухмыляюсь, признавая свое поражение. Меня раскрыли.
- Привет, мальчики.
Оба слегка смущаются.
- Я застелила постель, Дамир. Можно перемещаться.
Ксай, словно бы только теперь вспомнив о времени, уже перевалившем за одиннадцать, сам себе качает головой. Оборачивается на Колокольчика, так по-детски мирно сидящего по грудь в пенной воде, в окружении корабликов. Он обворожителен.
- Я сам не умею… мыть голову, - почти виновато докладывает нам малыш.
- Я с удовольствием тебе помогу, - Ксай достает с полки детский, гипоаллергенный шампунь, не щиплющий глаз. Его он привез вместе с корабликами. И это так волнительно, когда Эдвард покупает детские вещи… я не могу выразить словами.
Стою здесь, так и держа полотенце, и отступаю на шаг, чтобы дать мужу помочь Дамиру. Наблюдать за его выверенными движениями, одновременно и нежными, и сильными, доставляет настоящее удовольствие. Эдвард моет Дамира, а тот поглядывает то на него, то на меня. Его глаза сияют.
Под шелест спадающей пены, негромкий плеск воды, щелчок закрытой крышки шампуня, Дамир оказывается готовым к следующему этапу – моему. Ксай спускает воду, а я набрасываю полотенце на детские плечи. Аккуратно вытираю моего мальчика.
Колокольчик впитывает это все, каждую секунду. Внимательный, до боли серьезный, он ловит каждую капельку и искорку наших отношений как последнюю. Неделя в больнице постоянного нашего присутствия, несомненно, подпитала его веру. Но не до конца. Дамир только-только обрел все, чего хотел, ему еще страшно, что оно растает. Я его понимаю. Каждое его чувство. Именно это ощущала в свои первые дни с Ксаем я. Радует, что при должном усердии, стабильности и достаточном количестве времени оно проходит. Как раз с этим все в порядке.
- Солнышко мое, - не скрывая своего удовольствия, забираю Дамира, на руки, уютно укутав в теплом полотенце. Он утыкается подбородком в мое плечо, успокоенно вздыхает. И все же следит за Алексайо, тенью следующего за нами в спальню.
Большая белая постель, такая же, как и утром, расправлена для своего маленького хозяина. Самая уютная, она вызывает в нем привычную реакцию. Восхищенной дрожи.
- Она как в мультиках…
- Она твоя, малыш, - опускаю его на покрывало, присаживаясь следом.
Ксай зажигает месяц-ночник, а я помогаю Дамиру переодеться в новую пижаму. Голубую, как море, небо и его глаза.
Это самое трогательное и самое домашнее зрелище – мой мальчик, лежащий на этой большой подушке и под этим невесомым, но согревающим в случае необходимости одеялом. Это то, чего мне для него хотелось. Это начало.
- Какую сказку ты хотел бы услышать? – задаю наш традиционный вопрос из клиники я. Дамир всегда выбирает тему истории перед сном.
Сегодня он даже не думает.
- Про море…
Ксай усмехается, присаживаясь рядом со мной возле мальчика. Его лицо так и сияет. Теплым, внутренним, но заметным сиянием. Я им проникаюсь.
- Главный знаток моря тут папа, - не без гордости обращаюсь к мужу. На слово, прозвучавшее в конце, он реагирует дрогнувшим уголком губ, а Дамир почему-то робеет. Ему сложно сопоставить Эдварда и отца в единое целое. Слишком долго образ Ксая был неприступным, недостижимым вариантом.
- Я расскажу тебе про море, Дамир, - соглашается Эдвард. В доверительной позе придвигается к Колокольчику ближе. И ловит его повлажневший взгляд.
Эдвард рассказывает ярко и живописно. Про то, какой мягкий и щекочущий прибой, если его коснуться. Про соленую свежесть морских прогулок и прохладу воды на рассвете, пока солнце ее еще не нагрело. Про штормы, которые показывают силу морских глубин и выбрасывают на берег множество ракушек и водорослей. Про теплую, как молоко, воду на закате. Про разноцветных рыбок и медуз, волшебными созданиями плывущих вокруг подводных камней. А под конец, немножко, про Грецию. Красоту именно греческого моря.
Дамир слушает его и представляет… колокольчики наполняются мечтательностью, поза выходит расслабленной, а на лице только зарождающаяся улыбка. Ему очень нравится.
Малыш знает, что мы не уйдем, пока он не уснет, а потому не старается тянуть время. Он отдается на волю истории Ксая, погружается в ту красоту, о которой он говорит. И не больше, чем через двадцать минут, крепко и успокоенно засыпает. Дома.

Уже в нашей спальне, когда поправляю бретельку ночнушки у зеркала, Эдвард со вздохом обвивает мою талию. Я чувствую поцелуй на своих волосах.
- Минутка нежности? – посмеиваюсь, ответно коснувшись его рук.
- Ты обворожительна.
- А ты просто прекрасен, - оглядываюсь на его добрые глаза, не дав им повода усомниться в своих словах, - ты замечательный папа, Ксай.
- Я пробыл с ним лишь последний час.
- Зато какая история о море, какие кораблики, - выгибаюсь, чмокнув гладковыбритую щеку, - еще одна чудесная идея, мое солнце.
- По дороге была реклама детского магазина…
- Ты стал заглядываться на рекламы детских магазинов, это победа.
Эдвард приникает щекой к моему виску. Я вижу в зеркале идеальное отражение аметистов. В них ни капли сокрытия, одно лишь рвущееся наружу желание, которое Ксай озвучивает сам:
- Я так хочу его радовать…
Нежность по отношению к этому мужчине во мне достигает невероятной отметки.
- Уже. Много, много раз.
Серьезность моего тона ему приятна. Ободряет.
Эдвард поглаживает пальцами мои волосы, целует кожу.
- Какое же это счастье, - его баритон – шепот, - иметь семью…
Я отворачиваюсь от зеркала. Крепко прижимаюсь к нему, давая рукам волю. Эдвард стоит здесь без майки, и вся его кожа, каждый мускул – под моим пристальным обозрением. И в моем полном распоряжении. Как с любимой игрушкой, не хочу себе отказывать.
Глажу шею Алексайо, спускаюсь на его плечи и спину. Аметисты чуть прикрыты.
- Теперь так будет всегда, родной. Надо этим лишь наслаждаться…
Эдвард хмыкает, чуть запрокидывая голову, выдохнув. И я, привстав на цыпочки, целую его шею. Чуть сильнее, чем требуется. Под моими губами начинает заметно пульсировать знакомая венка.
- Наслаждаться, - твердо повторяю я, кивнув на кровать за нашими спинами. – Дамир спит, папочка. А я тебя хочу…



«Мама».
Ксай обнимает меня крепче в ответ на неосознанное движение куда-то вперед. Я чувствую его руки, и голос из подсознания затихает. Откидываю голову назад, прижимаясь к мужу. В нашей любимой и традиционной «позе ложки», он, как и сто ночей прежде, за моей спиной. Глубокое дыхание Эдварда, у которого, во славу нашей близости, никогда нет проблем со сном после секса, успокаивает. Я приоткрываю глаза, наскоро оглядывая темноту в поле своего зрения, но она слишком теплая и густая, дабы что-то дельно рассмотреть. В тишине, практически идеальной, только легкий шорох покачивающихся штор. Лунный свет из-под них, задернутых, слегка лижет пол. Воздух пропитан умиротворением и навеянным ароматом липы, распустившейся у нас под окном.
И все же, не глядя на благодатную атмосферу, которая здесь царит, на теплого мужа под боком, обнять которого – лучший путь к хорошему сну, на попросту отсутствие любых поводов к беспокойству, я… волнуюсь. Тревога царапает в груди острыми маленькими коготками.
Я вслушиваюсь в тишину.
Мне чудится, теперь я действительно что-то слышу.
«Мама»?
Ведомая проснувшимся подсознанием, что руководит всеми движениями тела, я машинально покидаю объятья Алексайо. Мужчина глубоко вздыхает, притянув к себе мою часть одеяла, а мне удается ускользнуть незамеченной. Если поводов для беспокойства нет, а я разбудила Эдварда, что завтра в семь утра должен быть в «ОКО», будет не очень хорошо.
Бывшая «голубиная» спальня, ныне ставшая детской в этом доме, максимально близка к нашей комнате. Весь недолгий путь, который иду, попутно анализирую обстановку со всем ее звуковым сопровождением. Но нет ни слез, ни выкриков, ни просто зова. Дамир совершенно точно не приходил к нам, потому что дверь так и осталась полуприкрытой, из своей комнаты он не выходил тоже. Свет нигде не горит, темнота убаюкивает в своей власти.
Я уже начинаю верить, что мне послышалось или же привиделся цветной сон, который я не запомнила, потому дверь в детскую открываю, просто чтобы убедиться. Аккуратно заглядываю внутрь.
- Мама.
Все-таки внутренний голос, не давший мне спокойно доспать остаток ночи возле Ксая, был прав. И сознание, на автомате приведшее сюда, тоже.
Дамир действительно не кричит, не плачет и не зовет меня. На большой кровати, где так мирно уснул несколько часов назад, он все еще в царстве Морфея. Только вот сон, что ему снится, хорошим даже с натяжкой не назовешь.
Малыш выгибается на простынях, вызывая их шорох, словно хочет освободиться от кого-то, кто тянет ближе к матрасу, на глубину. Он весь мокрый, что не прячет лунный свет из одного ближайшего окна. И шепот его, надломленный и до минимального тихий, теряется в отзвуке рьяных метаний. Дамир бормочет что-то неразборчивое, но горькое. И среди этой горечи изредка пробивается печально знакомое мне «мама».
Маленький мой.
Я не хочу напугать его еще больше своим неожиданным проявлением. Осторожно приседаю на простыни возле изголовья. Колокольчик хнычет, зажмуриваясь.
- Ш-ш-ш, солнышко, - подстраиваясь под его неосознанное движение, кладу ладонь на детский лоб. Кожа пылает, поблескивая солоноватыми капельками испарины.
Он нехотя, будто прилагая невыносимые усилия, открывает глаза. Прекращает изгибаться, но все еще что-то бормочет. Глядит в никуда, совершенно не понимая, откуда мой голос.
- Я здесь, Дамир, - склоняюсь над ним, помогая поймать свой взгляд. Не убираю руки, ласково поглаживая кожу. Размеренностью этих касаний хочу помочь ему успокоиться. – Ты дома, ты в полной безопасности, я тебе обещаю.
Колокольчики и уставшие, и сонные, и влажные. Осколками битого стекла пары слезинок в них серебрится испуг и недоумение. Постепенно оно превращается в облегчение.
- Мама, - одними губами повторяет он. Тяжело сглатывает, буквально впиваясь в меня глазами. Очень боится упустить.
- Конечно, мама, - уверяю я, еще ниже, еще ближе придвигаясь к нему. Теперь вокруг Дамира только мои руки и мои волосы, касающиеся его белых подушек. – Все будет хорошо.
Малыш запрокидывает голову, с отчаяньем протягивая ко мне руки. Ему не стоит никакого труда обвить мою шею, ровно как и мне никакого труда забрать его в объятья. Дамир без сожаления покидает и простыни, и пуховые подушки, и свое легкое одеялко. Утыкается лицом в мое плечо. Вся спина его тоже мокрая.
Я целую Колокольчика в щеку, пальцами накрывая его затылок. Включая прикроватную лампу, разгоняя полумрак от ночника. Дыхание Дамира немного выравнивается.
- У тебя что-нибудь болит? Что-то мешает, мой хороший?
Мальчик медленно качает головой. Я чувствую влагу на его щеках.
- Тогда хорошо, - прижимаю к себе крепче, легонько раскачиваясь из стороны в сторону, как делала во время моих кошмаров Роз, чтобы успокоить. – Со всем остальным мы с тобой справимся. Что бы тебе не снилось, помни, я рядом. Всегда рядом, Дамир.
Ребенок ежится.
- Он был страшный…
- Твой дурной сон?
- Да, - малыш намеренно избегает моего взгляда, обращаясь к моему плечу, - но он был… это не сон…
- Расскажи мне. Вдвоем нам нечего бояться.
- Он и тебя обидит тогда…
- Дамир, мое солнышко, я тебе обещаю, что и себя, и тебя, и папу я защищу. Никто нас не обидит.
- Ты не знаешь, какой он злой… у него такие глаза… и улыбка… очень плохая улыбка…
Колокольчик запинается, начиная дрожать явнее. На моих руках, у моей груди, он все еще не может до конца открыться. Противоречивые эмоции, желания вступают в бой, и пока победителей не предвидится.
Я целую его лоб, стирая испарину.
Почему-то этот жест придает Дамиру смелости, хоть он сперва и вздрагивает от него.
- Он сказал, что всегда будет приходить, - торопясь, пока свеж запал выговориться, шепчет мальчик, - всегда будет приходить и наказывать меня, потому что так правильно, потому что я плохой. И никто меня от него не защитит. Я никому не буду нужен.
Дамир верит каждому слову, которое говорит. Кто-то до безумия жестокий и совершенно безнаказанный внушил ему утверждения, какие совершенно несовместимы с реальностью. Видимо, не в первый раз и не за один день. Мой мальчик с нами уже почти три недели, но это время ничтожно мало в сравнении с тремя годами приюта. Пока ему проще, особенно ночью, такой темной, в незнакомой обстановке, поверить привычной лжи. Сознание сложно переключается на видение лучшего, когда столько времени смотрел лишь на плохое.
- Кто сказал тебе такое?
Дамир очень робко поднимает на меня глаза. Море в них покрыто соленым туманом.
- Дима… и Наким… они меня наказали и накажут снова… а я… я не убегу…
Он машинально притрагивается пальцами к своей шее, где тонкой тенью еще заметен сине-фиолетовый ободок от серебряной цепочки. Дамир храбрится, кусая свои губы, но не может удержаться. По-настоящему теперь плачет. Вслух.
Сдерживаю себя. Дамиру нужна я, а не мои эмоции. Не в отношении этих детей.
Уже привычным жестом, что вызывает у мальчика новый виток дрожи, вытираю его слезы. Щечки совсем красные, все еще горят.
- Посмотри на меня, любимый.
Я терпеливо жду. Не тороплю его, не пытаюсь ускорить процесс, подловив его взгляд, ничем не принуждаю. Я лишь глажу Дамира и ожидаю увидеть его глаза. Только в этом случае он мне поверит.
В конце концов, колокольчики мне доверяются. Из-под черных и мокрых ресниц Дамир смотрит с усталостью и боязнью.
- Дима сказал тебе неправду, Дамир. Больше ни он, ни Наким, ни кто-либо еще не посмеет тебя наказать. Тебе не придется убегать и бояться, потому что я и папа всегда сможем прийти тебе на помощь. Ты стал частью нашей семьи, ты наш сыночек. Я могу честно признаться тебе, что отныне и любить, и защищать тебя мы будем одинаково сильно.
- Я этого не заслуживаю…
Он произносит это так уверенно, так обыденно… до дрожи. Ужасно слышать такие слова от ребенка.
- Заслуживаешь, - говорю твердо, но спокойно, как непреложную истину. Она вселяет в Колокольчика одинокую и маленькую, но все же каплю уверенности. – Так и будет.
Дамир самостоятельно стирает с левой щеки слезы. Отрывисто и быстро, правой рукой, немного поморщившись.
- Я очень не хочу обратно, Белла, - глаза у него так и блестят жгучим, тяжелым, непереносимым страхом быть брошенным. У меня где-то в горле бьется сердце от того, что я не знаю правильных и достаточных слов, дабы выгнать из колокольчиков этот ужас. Я сама в некотором отчаянии, потому как не понимаю, как мне бороться с этим. И смогу ли вообще его победить, при всем желании.
- Дамир, мы же говорили об этом сегодня. Любимый, твой дом теперь – здесь. Навсегда.
- Если я буду плохим… ты захочешь меня вернуть. Я видел, некоторых мальчиков возвращали… как мне не быть плохим, Белла? Что мне нужно сделать?
В который раз за время нашего с Дамиром общения, я сама хочу поддаться желанию заплакать. Он вызывает во мне неподдельные, звенящие, туго натянутые на струнах страха эмоции. Это не он должен думать, достоин нас или нет. Это мне надо приложить максимум усилий, чтобы быть его достойной. Чтобы он поверил мне.
- Никто не отдает тех, кого любит. Никому и ни за что.
- А когда перестают любить?..
Боже мой…
- Нельзя перестать любить. Так не бывает.
У Дамира уже нет сил говорить. Он выдавливает слова через сдерживаемые рыдания, все продолжая и продолжая вытирать свои слезы. Совсем неаккуратно.
- Правда?..
Я обнимаю ребенка крепче, как следует, чтобы почувствовал сполна, прижимая к себе. Он заслуживает столь много… и не может поверить в вещи, уже должные стать понятной обыденностью.
- Правда.
Дамир закрывает глаза, сжав пальчиками мои волосы. Слезы его текут, но теперь беззвучно. И так же беззвучно под моими ладонями содрогается его спинка.
Не перестаю его гладить.
- Всегда, когда тебе что-то нужно, всегда, когда тебе страшно или одиноко, ты можешь позвать меня или Эдварда, Дамир. Мы придем.
- И ночью?..
- Особенно ночью, - я целую его висок, - и ты сам тоже можешь идти к нам – всегда, когда тебе захочется. Мы будем рады тебя видеть.
- Нельзя никуда идти… если тебе не разрешали.
- На это не нужно разрешения. Просто запомни и приходи. Договорились?
Я слабо улыбаюсь в ответ на его сдавленный кивок. Каждый день будет сложнее предыдущего, но и каждый предыдущего светлее. Я все еще верю, что однажды Дамиру будет легче и он сможет до конца поверить – в меня, Эдварда, свое нынешнее положение и будущее, что будет безоблачным. Хоть и безумно тяжело это в такие ночи, как сегодняшняя.
Смело было ожидать, что с такой резкой сменой обстановки и всех действующих лиц в спектакле его жизни Дамир быстро адаптируется. Но он выглядел таким безмятежным и радостным этим вечером после игры с Ксаем… после ванной… после того, как мы оба поцеловали его перед сном. У меня не закралось ни одной неверной мысли, хотя и следовало бы.
Колокольчик вздрагивает, глянув куда-то влево. Но быстро устыдившись своей реакции, низко опускает голову.
В дверном проеме я вижу Эдварда, с состраданием наблюдающего за нами. Проснулся он недавно, не исключено, что после моего ухода. Но слышал муж достаточно. В своей исконной русской пижаме серого цвета с синей полосой на груди, Ксай держит в руках стакан с водой. Проходит в комнату.
Дамир загнанно смотрит на него, когда Уникальный приседает на наш уровень. Аметистовые глаза целиком и полностью обращены к ребенку. Весь Ксай – для него.
- Мне очень жаль, малыш, что с тобой случилось столько плохого. Я не могу этого исправить, пусть и очень хочу. Но я могу пообещать тебе, Дамир, и я тебе обещаю, что впредь тебя ничто не заставит плакать. Ни одной минуты.
Серьезный, но наполненный добротой баритон Алексайо мальчик встречает с неожиданной доверчивостью. Он робко, но пытливо поглядывает в аметисты. Он пытается в них увериться.
- Держи, - Ксай протягивает Дамиру стакан, ласково, но покровительственно погладив его волосы, - все закончилось. Ты дома.
Вода унимает редкие всхлипы Колокольчика, постепенно сводя на нет и его слезы. Он пьет медленно и осторожно, то и дело бросая взгляды на нас с Эдвардом. Тесный треугольник доверия, что мы образуем, мальчика утешает.
Ксай ставит пустой стакан на тумбочку. Мокрая пижама Дамира сменяется на свежую, сухую.
- Нужно немного поспать, - подмечая уставший вид и физически, и эмоционально истощенного малыша, мягко предлагаю я, - смотри, как здесь уютно…
Голос Дамира срывается.
- Т-ты останешься со мной?
- Ну конечно. Мы оба останемся, сыночек.
Такой поворот событий Колокольчика успокаивает – и устраивает, разумеется. Он облегченно выдыхает.
Впрочем, на подушки все равно возвращается с опасением. Плотно поджимает губы, и не разжимает их даже тогда, когда я обнимаю его, притягивая к себе. Дамир прячется у моей груди, с благоговением принимая все прикосновения, но не торопится пока закрывать глаз.
- Ты теплая…
- Я тебя согрею, - вторю ему, с любовью поцеловав макушку. После сегодняшнего купания от Дамира пахнет его любимыми ананасами.
Ксай, которого одними губами подзываю к нам, безмолвно укладывается на противоположной стороне постели. Придвигается к нам, заботливо убирая мешающую мне прядь с лица, а Дамира легонько гладит по спинке. Мальчик постепенно успокаивается.
- Засыпай. И ничего не бойся.
Напутствие Алексайо Дамир не оспаривает. Только лишь подстраивается под его мерные поглаживания, неглубоко вздохнув.
Я кладу голову на подушку поближе к ребенку. Сворачиваюсь в клубочек вместе с ним – до знакомства с Ксаем это была единственная поза, в которой я спала. Защищенная. Надеюсь, я смогу подарить то же ощущение, что раз за разом дарит мне Эдвард, Дамиру.
- За печкою поет сверчок… - негромко, попутно стараясь не перепутать слов, напеваю мотив услышанной и полюбившейся мне детской колыбельной. Ни одна, что слышала на английском, не звучала так проникновенно и влюбленно, как эта. После колыбельной Ксая – моя любимая.
Дамир слушает.
- Угомонись, не плачь, сынок…
Уголками губ Эдвард усмехается, все так же размеренно поглаживая ребенка. Я вижу, что взгляд его теплеет. Он знает эту песню.
- Там за окном морозная, светлая ночка звездная…
Спальня укутывается в нехитрые слова колыбельной, воздух наполняется звучанием моего голоса, тихим дыханием Дамира. Сам себя унимая, он перебирает прядку моих волос возле своего лица. Черные ресницы очень медленно, но тяжелеют.
- Светлая ночка, звездная, - я нежно улыбаюсь Алексайо, правой рукой, свободной, коснувшись его теплой щеки. Быть здесь, всем вместе, лучшее, что может быть. Пусть даже и при обстоятельствах дурного сна Дамира.
Мои пальцы Ксай совершенно неприкрыто целует. В детской теперь слышен и его голос.
- Светлая ночка, звездная.
Мы поем колыбельную вместе.



Свежевыстиранное и только что поглаженное белье Вероника разносит по спальням своего большого дома. Пока Танатос занят делами самолета в кабинете, у нее как раз есть время разобраться с домашними обязанностями. И ей нравится. Это сложное и редко приходящее чувство многими уже позабыто – быть полноправной хозяйкой на своей территории. Быть той самой женщиной, что испокон веков создает уют домашнего очага. Быть греческой мамой.
Вероника знает о своем доме все – где лежат вещи, как выровнены на простынях подушки, как расставлены тарелки и чашки в кухонном шкафу, сколько у Эммета кухонной утвари бесконечного размера, калибра и назначения, сколько у него рубашек одинакового цвета (забавная особенность, которую Натос внятно так и не смог объяснить) и даже в скольких метрах от окон и дверей висят на стенах картины. К слову, когда она пришла в этот дом, все они были черно-белые. К сегодняшнему дню такие – уже редкость. Эммет переменил все на цветное. Вся его жизнь, как не раз говорил, после их встречи стала цветной.
Нику всегда радовали такие слова, но в то же время и смущали – до красноты щек. Забавно, что даже теперь, когда вокруг тишина, а эта фраза – лишь воспоминание, реакция та же.
С легкой усмешкой сама себе качнув головой, Ника аккуратно приоткрывает дверь в детскую. Каролина должна спать уже около часа, она лично уложила ее, а обычно малышка спит не очень чутко. Вряд ли она потревожит ее, если на пару минут зайдет положить одежду – тут всего несколько вещей.
Полоска света из коридора по пятам следует за Вероникой. Глаза-огоньки Тяуззера, лениво приподнявшего голову в изножье кровати, не видят в девушке никакой угрозы. Кот практически сразу укладывается обратно, блеснув своей шерсткой на скупом лунном свете из окна.
В спальне Каролин имеется платяной шкаф, расположенный ближе к окну, для большей части одежды, и комод, разместившейся как раз ближе к двери, для белья, пижам и пары кофточек. Девушка выдвигает верхнюю полку, точно по стопкам распределяя постиранную одежду. Ванильно-манговый гель для стирки, смешиваясь с запахом Каролин, создает особое сочетание.
Но тут за спиной Вероники глубоко, чересчур глубоко для спящего, вздыхают.
- Ника?..
Тяуззер коротко мяукает в такт хозяйке, вытянув лапки вдоль бахромы покрывала.
Все-таки разбудила…
- Да, зайка, - полка закрывается, остаток одежды – две футболки Натоса – остаются на дереве комода. Вероника, ласково улыбнувшись девочке, присаживается на край постели.
Каролина не столько сонно, сколь потерянно смотрит по сторонам.
- Извини, если я потревожила тебя, Каролиш.
- Я почти не спала…
Ника нежно накрывает ладошку девочки своей. За последнее время их отношения потеплели. И новое сокращение ее имени, появившееся как дань этим изменениям в лучшую сторону, Каролине по нраву.
- Почему же?
- Мне очень хочется думать, - ее голос звучит неуверенно и смущенно. Но в большей степени устало. Проходящие дни морально выматывают юную гречанку – сессии с психологом, хоть и должны пойти ей на пользу, Ника верит, что обязательно пойдут, требуют большой эмоциональной отдачи. А Карли, по натуре молчаливая, расставаясь с ними, теряет энергию.
- У нас ведь есть целые дни, чтобы думать. Вряд ли стоит и ночью посвящать этому время.
- Они сами, Ника, - серо-голубые глаза против собственной воли влажнеют, - я… это не я…
Вероника убирает с личика девочки спавшие на него черные пряди, устраивает их за ушком, поближе, доверительнее к ней склоняясь.
- Это тебя расстраивает? То, о чем приходится думать?
- Все… тяжелое. А я просто хочу спать.
- Тогда обо всем этом нам стоит вспомнить позже. А сейчас давай-ка лучше обсудим что-то интересное.
Энтузиазм в голосе девушки Каролина воспринимает с налетом опасения. Садится на простынях, разминая плечи. Тянется к Когтяузэру, всегда охраняющему ее сон, гладит его загривок и мягкие ушки.
- Ты побудешь со мной? – будто невзначай интересуется.
- С огромным удовольствием, Карли.
Девочка подвигается в сторону, увлекая за собой и кота. Прижимает его, тоже еще сонного, к груди. Упирается спиной в подушки у кроватной спинки. Неловко посматривает на то, на каком расстоянии устроится Вероника. И краешком губ улыбается, когда Ника, раскрывая ей объятья, садится совсем рядом. Каролина выдыхает в ее плечо в домашней фиолетовой тунике, успокаивающе пахнущей кремом и шоколадными кексами.
В темноте ночи их поза выглядит более чем доверительной. Вероника легонько целует макушку юной гречанки. Роскошные ее черные волосы рассыпались по плечам, дразня Тяуззи.
- Когда ты была маленькой, Ника… что тебе больше всего нравилось?
Девушка улыбается, склонив голову к девочке.
- Ну, наверное, больше всего – собирать ракушки после шторма. Я так часто приносила домой полные карманы самых разных из них, что в комнате их было уже некуда выкладывать. Папа сказал мне, что все их выкинет, если я не придумаю, что с ними делать. И я научилась превращать их в поделки, маленькие украшения и целые скульптурки. Если я найду фотографии, я покажу тебе, Каролиш.
- Мы в школе тоже делали из них рамки... мои любимые – те, что как рожки для мороженого. Розово-фиолетовые.
- Видишь, у нас есть что-то общее, - Вероника потирает плечо гречанки, - а что больше всего нравится тебе?
- Гулять в лесу. Деревья такие большие! Они никого не боятся, рядом с ними я тоже чувствую себя храброй.
- Ты и есть очень храбрая. Я много раз видела.
- Они храбрее, - не соглашается, приникнув к девушке явнее, Каролин, - папа не разрешает мне гулять одной, но со мной гуляет тоже очень редко.
- Мы можем погулять с тобой завтра, если хочешь. Напечем папе сырников на завтрак, отправим его на работу и пойдем гулять.
Карли робко улыбается. Смотрит на Нику, и та видит, что глаза ее потихоньку разгораются. Карли нравится.
Девочка отпускает кота, находя рядом с собой свободную руку Вероники. Крепко пожимает ее пальцы.
- Ты его сильно любишь, да?
- Так же, как и тебя, - не медлит с ответом Ника. Каролина неровно вздыхает, когда касается ее щеки, - вас обоих я люблю очень сильно.
- Все сказки всегда говорили, что мачеха плохая. Но ты такая хорошая…
- Я рада, если это так.
- Это так, - на удивление твердо заявляет Каролина. Самостоятельно и крепко обнимает Нику. – Ты поедешь с нами к Эдди в воскресенье? Я очень по нему соскучилась.
- Дядя Эдвард пригласил нас всех, так что, думаю, да, малыш. Я уверена, он тоже безумно по тебе соскучился.
- Он сказал папе, что будет что-то важное… я слышала.
Вероника, мельком взглянув на свой живот, на котором ладошка Карли, задумывается о такой же новости от Эдварда и Беллы. Если им повезло, если он сумели – это замечательно. Дети, она убеждена, приносят только счастье. Тем более, когда они желанны.
- Новости будут хорошие, как мне кажется, - делится мыслями она, - а тебе?
Каролина кивает.
- Я хочу, чтобы у Эдди и Беллы все было очень хорошо. Всегда.
- Так и будет, - заверяет Вероника. Поглаживает волосы девочки. – Может быть, нам стоит поспать? А то не хватит сил для прогулки по лесу.
Каролина напрягается, ожидая, отстранится Ника или нет. Она пока не понимает, намерена девушка уходить или же хочет остаться, но спросить не решается. Ей кажется, неправильно спрашивать. Она уже слишком большая.
Миссис Каллен, раскусив малышку, их обоих смещает на подушки. Теперь Карли лежит, прижимаясь к ней, и глаза ее как раз напротив ее глаз.
- Я здесь, зайка, - утешает Ника, не отказывая себе в том, чтобы лишний раз погладить… дочку? Очень хочется, но все же еще слишком рано так ее называть. Вероника боится неправильной реакции, боится усугубить состояние девочки, расстроить ее. Не нужно. Однажды наступит день и запретов не будет, но пока… пока не стоит.
- Ника…
- Да, Каролиш?
Девочка вздыхает, уткнувшись носом в ее ключицу. Ника накидывает на ее плечики покрывало, не обделяя и затихшего кота.
- Я люблю тебя.
Вероника улыбается, ощущая самое настоящее, самое простое и самое теплое счастье. Именно оно поселяется внутри от таких признаний.
- И я тебя, малыш. Спокойной ночи.

Они обе засыпают.
Вероника понимает это, потому что в круговороте образов мимо нее проносится и спальня с мерным дыханием Каролины, и гостиная со включенным светом, где два часа назад Танатос настаивал на том, чтобы нанять домработницу, тем более принимая во внимание положение жены.
А вот их спальня, большая кровать, на которой Эммету удобно, ее мягкое покрывало. Это утро, Карли еще не просыпалась, а солнце уже взошло. И Натос, склонившись над ее плоским животом, его целует. Сдавленно улыбается, похоже, до конца еще не веря.
А вот кухня, на которой они завтракают перед отъездом Каллена. Ника выражает свои опасения, как Каролин примет правду и когда ее следует посвятить в нее, а Эммет напоминает слова Евдокии – не торопиться. Он хочет, чтобы эта новость не перечеркнула весь прогресс малышки за последнее время.
А вот и детская. Ника заплетает Каролину, еще сидящую в своей розовой пижамке и выбирающую, какое платьице сегодня надеть. Она спокойна, но глаза ее грустные – в дальнем уголке шкафа видела голубое платье, которое, как говорил Натос, ей присылала полгода назад Мадлен.
Очень много мыслей. Очень много опасений. Очень много невнятных фраз и образов.
Но все они разом пропадают, как только кто-то целует ее висок. А на плечи, тем временем, заботливые руки кладут одеяло.
- Ш-ш, моя бабочка, - тихий, низкий голос Танатоса слышится у ее уха, когда пытается обернуться, - это я. Малышка спит и ты засыпай.
Это правда, Каролина действительно спит, все так же обнимая ее. В комнате темно, ночник погашен, окно прикрыто. А Натос, склонившись над ними, смотрится тронутым представившейся взгляду картиной. Стирается с его лица даже полуночная усталость.
- Доброй ночи, любимый, - выдыхает Вероника, краешком губ улыбнувшись умиротворению этой спальни.
- Доброй ночи, - ответно улыбается Танатос. И снова, прежде чем уйти, Нику целует.



Первое утро Дамира в новом доме начинается с манной каши.
Белла, такая красивая в своем нежно-розовом платье из какой-то особенно мягкой ткани, ставит перед ним тарелку с завтраком и аккуратно кладет рядом ложку.
- Приятного аппетита, милый.
Дамир ей улыбается, чуть потупившись от такого внимательного, но доброго взгляда. Никто так прежде на малыша не смотрел, даже самые сердобольные из нянечек. Они говорили, что его глаза – омуты (хоть и не знал Дамир, что это, но догадывался, что что-то странное) и лишь взглянув в них, запросто можно дать все, о чем бы он ни попросил. Очень красивые глаза, они говорили. Волшебные. Но Колокольчик им не верил. Когда Дима, Олег и Наким наказывали его, они смотрели ему прямо в глаза, но не останавливались, не жалели о том, что делают. А если и было в нем какое-то волшебство, Дамиру хотелось, чтобы оно подействовало именно в ту ночь. И избавило от боли…
- Ты не попробуешь? – заметив, что ложку он до сих пор так и не взял, Белла пытается определить его настроение. Дамиру почему-то становится очень тепло, но и очень стыдно. Белла старалась для него, она ему готовила, она с ним нежная. И пусть манку из-за постоянных противных шариков в ней он никогда не любил, ради Беллы… мамы… он съест все до последней ложки.
Каша не слишком густая, но и не слишком жидкая. Ее удобно зачерпывать, с ложки не сползает. На вкус… сладковатая. Приятная, как теплое молоко с нежной пенкой. И совсем не горячая, не больно кушать.
- Спасибо…
- Не за что, - Белла отмахивается, словно бы ему можно было и не говорить этого, - как тебе? Папа готовит лучше, чем я, но не сидеть же нам голодными, правда?
Дамир берет себе еще полную ложку.
- Ты вкусно готовишь.
Мама ему улыбается. Она даже краснеет чуть-чуть, будто он сказал что-то, чего она не ожидала. Она еще красивее, когда вот так вот улыбается и краснеет. Она будто бы всегда была его.
- Я надеюсь, это правда так, - мягко приговаривает, погладив его плечо, - будешь чай?
Мальчик, проглатывая содержимое третьей ложки, кивает. Задумчиво катает кашу во рту, пытаясь определить, ошибается или нет. Но правда налицо. В манке Беллы нет шариков-комочков. Она с каждого уголка тарелки одинаковая. Так бывает?
Белла приносит им чай в милых зеленых кружках. На них нарисованы пчелки, а ручки широкие, чтобы было легко держать. Ставит перед собой тарелку с такой же кашей, присаживаясь напротив Дамира.
- В ней комочков нет, - решившись, бормочет Колокольчик.
Мамины глаза, карие и радостные, смотрят прямо на него.
- Да, я надеюсь, что нет.
- Я никогда не ел ее без комочков…
- Если ее постоянно мешать, когда варишь, их не будет, малыш. Как-нибудь приготовим с тобой вместе.
- Мне будет можно?
Белла становится немного грустной, но голос у нее остается таким же бодрым.
- Конечно же. Если тебе это интересно.
Дамир наскоро зачерпывает еще ложку каши. На маму поглядывает из-под ресниц.
- Мне все интересно.
Она усмехается. Уголки ее губ мило поднимаются вверх, крошечные морщинки от смеха освещают глаза, а брови чуть-чуть опускаются. Дамиру хочется запомнить малейшие изменения на ее лице, мельчайшее выражение глаз. Он до сих пор не может до конца поверить, что все это взаправду. И мама, и Эдвард… папа, у него теперь есть. И дом. И манная каша без комочков.
Сон, который снился сегодня, был куда более настоящим и правильным, привычным даже. Взгляд Димы, цепкие пальцы Накима, косяк двери и что-то маленькое, но такое острое, такое холодное на самой шее. И как затем быстро стал кончаться воздух, не давая ни на секунду глубоко вдохнуть.
Дамир был уверен, что вот-вот он откроет глаза, уткнувшись в мокрую от своих слез подушку, вот увидит детскую с двумя ее окнами с жалюзи, номер своей постели – десятый – светлую косичку Лены, девочки, спящей на кровати напротив. И все это – Белла, ее улыбки, то, как Эдвард его гладил, как кормил бульоном, как они сказали ему, что теперь он их сыночек – все растает, пропадет где-то. А мальчишки будут смеяться, если он поделится таким цветным сном. Завидно и грубо смеяться, некрасиво разговаривая при этом. Анна Игоревна услышит их, погрозит наказать, а на Дамира посмотрит с грустью. Но не более того.
Но при его пробуждении не было ни Димы, ни Лены, ни номера постели. Была Белла, которая сразу же обняла его и стала успокаивать. Мальчику это казалось очень странным, но когда его никто не жалел, он унимался быстрее, слезы высыхали, страх пусть и кусался, но утихал через пару минут. А вот если Белла обнимала его, говорила ему, что она его любит, что она здесь – про замалчивание речи уже не было. Слезы текли и текли, в горле скреблись всхлипы, а страх то и дело появлялся на горизонте, щеря зубы. Он грозился напасть сразу, как Белла уйдет. Он вынуждал Дамира просить ее остаться рядом, чтобы быть защищенным… чтобы не бояться.
Он думал, это непостоянное, оно пройдет. Но с первым объятьем своей мамы, с первым ее поцелуем и добрым словом, таким утешающим, таким необычным, только для него, для Дамира, прежнее перестало быть правильным. Он уже не мог успокоиться без нее. Он не хотел без нее успокаиваться.
- Чем бы ты хотел заняться после завтрака, Дамир?
Мальчик моргает, заново видя перед собой маму, манку и большую светлую кухню их дома. Она как на картинке из сказочного замка. Это волшебство, что теперь он живет здесь.
- Я… я не знаю…
Растерянность его голоса, хоть и старается малыш ее скрыть, Беллу не смущает. Только делает ее голос вкрадчивее, а глаза – добрее.
- Мы можем поиграть во что-нибудь, можем посмотреть мультики, а можем пойти погулять. Ты еще не видел наш задний двор, так ведь?
- Мне нравится гулять, - Дамир доедает свою порцию каши, почему-то вспомнив лес в лагере и кошку на своих руках, которая так жалобно мяукала. Он был слишком занят тем, чтобы накормить ее, почти не смотрел на Беллу в самую первую их встречу. Но потом, уже вечером, у костра, поймал себя на мысли, что она смотрела только на него. И до сих пор так же смотрит.
- А еще тебе нравится играть в мячик, - припоминает мама, задумчиво посмотрев куда-то за спину Дамира, - кажется, у нас здесь был один…
Сразу же, как загораются его глаза, ее собственные тоже вспыхивают. У мамы невозможно красивая улыбка. Дамир хочет делать все, чтобы она постоянно так ему улыбалась.
- Поиграем?
- Да! – воодушевленно отвечает он. Обвивает пальчиками кружку с чаем.

Задний двор, как назвала его Белла, оказывается таким же большим, как и все в его новом доме. Зеленая трава, подстриженная так аккуратно, как на закрытом футбольном стадионе частной школы недалеко от приюта. Приютским детям никогда не разрешалось заходить туда, а Дамиру всегда хотелось. Теперь такая трава у него… дома.
Мама показывает ему всю территорию за верандой, на которую выводят широкие стеклянные двери. Здесь есть беседка с необычными круглыми подушечками и приятным запахом дерева, есть кусты с красивыми, нежными розовыми цветочками – точь-в-точь как мамино платье. И есть квадрат без насаждений и преград, словно бы специально созданный для игр. Белла кладет перед ним оранжевый мячик на траву.
Одними ногами они передают мячик друг другу. Такая простая игра, любимая Дамиром из-за отсутствия необходимости много бегать и отбирать у кого-то мяч, сегодня окрашивается новыми цветами. Радужными.
С Беллой весело играть. И ей, кажется, весело тоже. Она не прекращает игру, потому что надо куда-то идти, ей нравится проводить с ним время. От этого сердечко Дамира бьется все быстрее.
После игры, взяв маму за руку, Дамир гуляет с ней по саду. Она спрашивает, какие цветы ему нравятся больше всего, какие деревья. Колокольчик бормочет что-то про маленькие розочки, крепкие дубы и раскидистые каштаны. Ему нравится собирать желуди в шапочках и каштаны в колючих скорлупках.
Лежа на покрывале, расстеленном на зеленой траве, они рассматривают облака. У Беллы хорошая фантазия, она делится с Дамиром своими предположениями о животных, цветах, фруктах из пушистой небесной ваты. А малыш, лежа у ее плеча, больше интересуется не небом, а тем, насколько девушка близко. Она пахнет ванилью, обнимает его, говорит своим нежным голосом… и мальчик начинает верить, что это действительно начало чего-то очень хорошего. Его новая жизнь не растает в мгновенье ока, не окажется сном. Похоже, все по-настоящему.
После обеда они пьют чай с сахарными печенюшками на подушечках беседки, подкармливая маленьких прозорливых воробушков.
Они смотрят по огромному тонкому телевизору в гостиной «Рапунцель», и Дамир умиляется маленьким зеленым Паскалем, таким верным по отношению к своей хозяйке.
Они читают цветную иллюстрированную книгу сказок. Мама немного ошибается в произношении пары слов, но Дамиру так даже нравится. Он с удовольствием слушает ее голос.
К вечеру, Колокольчик, разомлевший от тепла дома и почти поверивший в его реальность, ведет себя смелее. Он говорит с Беллой чуть громче и без пауз, которые так раздражали его воспитателей.
Они с Беллой играют в гонки пластмассовыми машинками, скатав ковер в гостиной и устроив настоящее ралли на паркете, когда приходит Эдвард. Мальчик, в пылу игры, раскрасневшийся и бесконечно довольный, вскакивает ему навстречу. Эдвард… папа едва успевает закрыть дверь, как Дамир на удивление решительно и… повседневно, обхватывает его ноги.
- Привет!
Мужчина такой встречи не ожидает, на миг даже растерявшись – Дамир чувствует, потому что ладонь его слишком аккуратно, недоуменно даже гладит детские волосы. Белла затихает за его спиной.
В этой тишине и повисшем вокруг молчании, Колокольчику кажется, что он сделал что-то не то. Горячий и жгущийся румянец, приходя вместе с пониманием происходящего, атакует щеки. Дамир с силой прикусывает губу, машинально отстраняясь.
- Извини…те.
Фиолетовые глаза Эдварда, наблюдающие за ним с высоты роста мужчины, необыкновенно искрятся. А при виде румянца у Дамира в них и вовсе пылают огни, как на новогодних гирляндах.
Папа присаживается перед ним, равняясь ростом, и почти сразу же привлекает к себе.
- Привет, мой маленький.
Дамиру легче дышать. Рискуя, но решаясь, он обнимает Эдварда за шею, прижимаясь еще ближе. К нему приятно так близко прижиматься. И он тоже, как и Белла, приятно пахнет – только своим, особым запахом, почему-то больше всего ассоциирующимся с защищенностью. Дамиру с ним совсем не страшно – ничего с того дня в клинике, когда вступился за него перед двумя женщинами, не изменилось.
- Как прошел день? – Эдвард гладит его волосы, но не так, как в первый раз. Уже как настоящий папа. Уверенно.
- Мы играли в саду.
- Погода сегодня была отличная, - кивает мужчина. И встает, крепко, но комфортно перехватив Дамира. Поворачивается к Белле, наблюдающей за ними обоими из арки гостиной. – Поймали солнце?
- У нас и личное есть, - Дамир слышит в голосе мамы улыбку. А потом чувствует ее пальцы, поглаживающие его спину. И, кажется, щеку Эдварда. Краем глаза подсмотрев за выражением лица мужчины, он видит, что тому очень приятно. У Беллы особые прикосновения. – Даже два.
Они ужинают все вместе. Мама варит макароны, а папа трет сыр. И хоть ничего необыкновенного в этом действе нет, для Дамира оно – настоящий спектакль. Он зачарованным маленьким зрителем наблюдает за каждым из своих новых родителей, и не может сдержать улыбки. Как ему все нравится!.. ВСЕ!
Это официально самые вкусные макароны с сыром на свете.
Он сообщает это Эдварду, когда тот присаживается на край его постели, разравнивая одеяло. Белла, только что зажегшая ночник, положив ладони на плечи своего Короля, посмеивается вместе с ним. Очень ласково.
- Доброй ночи, котенок.
И такой прекрасный, самый первый полноценный день Дамира дома заканчивается. Он засыпает, обняв свою овечку в забавном колпачке, счастливо улыбаясь.



Белая майка Алексайо – элемент его новой пижамы, белоснежной, как тарелки, которые мы расписывали гжелью весной – находит себе приют в изножье постели, на ее спинке. А у изголовья, с удовольствием уткнувшись лицом в подушки, сам Ксай тихо постанывает от удовольствия. Ему неизменно нравится мой массаж.
На самом деле это замечательно, что можно так просто порадовать его и расслабить. Я наслаждаюсь тем, что могу подарить ему удовольствие парой несложных движений, а так же обеспечить мирный сон. Эдвард сегодня провел в офисе больше тринадцати часов – слишком много даже для его перфекционистской натуры закоренелого трудоголика – но даже это не гарантирует, что ночью отбросит все мысли и даст себе нормально отдохнуть. А вот массаж мой – гарантирует. Я победно этому ухмыляюсь.
- Я у тебя в неоплатном долгу, золото, - будто уловив мое настроение, произносит Ксай.
- Долг тут мой, супружеский, - все с той же усмешкой парирую ему, быстро наклонившись и чмокнув в затылок, - так что смело бери все то, что тебе полагается.
Спина Алексайо чуть подрагивает от смеха.
Я не могу удержаться. Целую теперь его плечи, погладив две крохотные родинки на них.
- Я помню про главное правило супружеского ложа, Бельчонок, но вынужден тебя огорчить – я сегодня уже ни на что не гожусь.
- Ты заслужил полноценный отдых, Ксай, ну конечно. Ты уже каждый мой поцелуй воспринимаешь как намек на секс?
- В твоем возрасте это нормальная физическая потребность.
- Моя главная физическая потребность – тебя чувствовать. И неважно, в сексе или без него. Ты не представляешь, как здорово просто тебя касаться, Эдвард. И целовать…
- Вряд ли представляю, ты права, - качает головой он, немного выгибаясь навстречу моим рукам, когда разминаю трапециевидные мышцы шеи.
Я хмыкаю. Мы достигли огромного прогресса в принятии Ксаем своей внешности и его верой в свою привлекательность, но не до победного конца. Всегда, когда устает и нуждается в простой заботе и спокойном отдыхе, он почему-то смущается. Но теперь хотя бы не краснеет, отказывая мне в близости. Со времен Греции и до недавних пор он был готов удовлетворить все мои желания даже в полуживом состоянии. Мне следовало догадаться раньше, что с отказами у Ксая по-прежнему все тяжело. Надеюсь, однажды это исправится.
- Люблю тебя, - самым простым образом отвечаю ему, на мгновенье зарывшись лицом в темные волосы, - как дела в «ОКО»?
Алексайо расслабляется подо мной, глубоко вздохнув. Отпускает ненужные мысли.
- Финальные испытания проведены и расчеты, наконец, проверены. Осталось долетать часы по маршрутам – и все. Жуковский.
- И лавры конкордостроителям, - прохожусь пальцами по каждому из позвонков, переходя к заключительной части массажа, - мечтаю увидеть ваше детище в полете.
- Я как раз и надеялся, что ты будешь сопровождать меня на авиасалон. Вы будете.
Его упоминание Дамира согревает мне сердце.
- С удовольствием, Эдвард. Ты же знаешь.
Баритон мужа отдает особенным теплом, появившимся в нем не так давно – теплом, когда Аметистовый говорит о Дамире.
- Он сегодня выглядел успокоившимся. Немного освоился?
- Да. Твой дом оказывает на него неизгладимый эффект. Особенно лужайка, где можно играть в мячик и смотреть на облака.
- Наш дом, Бельчонок, - терпеливо, но капельку недовольно поправляет Ксай, - я очень рад, если это место может доставить удовольствие. Может быть, оно даже приносит удачу – ведь здесь я как следует узнал тебя.
- А Дамир узнает нас обоих, - я заканчиваю свой нехитрый сеанс массажа, напоследок погладив спину Эдварда и пересаживаясь с его бедер обратно на простыни, - он так обрадовался, когда ты вернулся.
Ксай поворачивается ко мне лицом, усаживаясь рядом. Накидывает белую майку обратно. Наши пальцы переплетаются как-то сами собой – в традиционном жесте я обвожу кружок его кольца.
- Я не ожидал, что реакция будет такой, а это просчет с ответными действиями. Но он не повторится, могу пообещать и тебе, и Дамиру.
- Все кончилось, как и должно было, - я кладу подбородок на плечо мужа, заглянув в самое нутро аметистов, - кто-то у нас очень быстро сориентировался. Как всегда, впрочем.
Эдвард смотрит на меня с неразбавленной, медовой и без слов понятной нежностью. Искорки блещут у его радужки, тают в зрачке. Правый уголок губ приподнимается в улыбке.
- Если он доволен, мы все делаем правильно. У нас получается.
- Иначе и быть не могло, - серьезно заверяю я, пальцами запутываясь в его волосах. Эдвард склоняет голову к моей ладони, уже по-настоящему, открыто улыбаясь. Моей любимой кривоватой улыбкой, которой и пленил в самый первый наш раз. Уникальной, как и он сам.
- Извини, что я второй день подряд бросаю тебя одну, белочка. Я знаю, что это недопустимо.
Закатываю глаза, покачав ему головой.
- Ты работаешь, Эдвард. В этом нет ничего страшного.
Мне льстит любование в аметистовых глазах после этих слов. Чудится, даже немного пунцовею.
- Что?..
- В тебе такой… настоящий, - подобрав верное слово, Ксай сам себе кивает. С восхищением поглаживает мою щеку, - настоящий материнский инстинкт. Как будто мы женаты невесть сколько лет, а Дамир с самого начала был нашим ребенком.
- Я люблю его. Я его так и воспринимаю.
- Это и восхитительно, Белла. Я такого никогда еще не видел.
Он говорит так же серьезно, как и я. Без преувеличений и сторонних эмоций. Эдвард честен.
- Надеюсь, однажды он тоже сможет нас полюбить… и назвать… назвать, как называют родителей.
- Ему нужно время, которое у нас есть, - Эдвард целует мой лоб, находящийся в его непосредственной близости, - как ты там говорила? Иначе и быть не может.
Я кладу обе руки ему на шею, прижимаясь всем телом. Ничто не греет лучше, чем родная душа.
- Спасибо за твою веру, любовь моя.
Уникальный перебирает мои волосы, свободной ладонью накрыв спину. Его мыслям не всегда нужно словесное выражение.
- Эммет приедет в воскресенье? – как-то внезапно вспоминаю о грядущем семейном ужине я, лениво чертя линии на затылке мужа.
- Да, вечером, - Ксай наблюдает за мной с интересом, - ты передумала его приглашать?
- Нисколько. Но если честно, я побаиваюсь реакции Дамира. Их обоюдных реакций.
- Бельчонок, я поговорю с Натосом завтра. Он узнает прежде, чем придет к нам. И я думаю, он сдержится, никого не напугав. А Дамиру, возможно, это пойдет на пользу. Он ведь окончательно вливается в нашу семью этим знакомством.
- Каролин… не приревнует, как думаешь?
- Не уверен, что она умеет ревновать. Но надеюсь, что нет.
- Ты сильно волнуешься из-за их прихода? – с меня сегодня одни вопросы. Но Эдвард относится с пониманием.
- Белла, рядом со мной не раз бывали беременные женщины. А за Натоса я только рад. Он боготворит Каролину, но всегда мечтал о сыне.
Я ничего на это не отвечаю. Не буду убеждать Эдварда в том, что совсем скоро станет чистой воды правдой. Просто подсказываю ему, что рядом, и рядом буду всегда – тепло целую в уголок рта, дарящий мне столь вдохновляющую улыбку. В выражении лица мужа ничего не меняется – работает.
Еще бы так же легко управляться с домашней работой… или хотя бы готовкой. Я задумчиво поджимаю губы.
- Рада с Антой, Эдвард. Когда они возвращаются?
Уникальный очерчивает пальцем ворот моей бежевой ночнушки. Одной из новых.
- Утренним рейсом в понедельник. Я заберу их из аэропорта, поговорим по дороге.
- Ты у нас в роли переговорщика?
- Я – папа, - так уверенно и обыденно произносит Алексайо, что я не до конца верю, что не ослышалась. – Это мне и пристало делать.
Думаю, мой взгляд мужу многое говорит. Но он лишь улыбается – все так же, краешком губ. Убежденно.
Я подползаю к Эдварду поближе. Приникаю к его груди, вслушиваясь в ровное биение сердца – как же мне нравится, когда оно бьется так спокойно – и умиротворенно вздыхаю.
- Ксай, я никогда не смогу сказать тебе достаточное спасибо за все это… но я буду стараться. Я буду пытаться каждый день. И однажды, я надеюсь, я сполна выражу то, что к тебе испытываю. Это просто… за гранью.
Неожиданный эмоциональный порыв отзывается на лице Аметиста потрясающим выражением… благоденствия. Не больше, не меньше. Он с максимально довольным, максимально польщенным и до невозможности влюбленным видом прикасается к моим губам. Поцелуем, в котором нет навязчивых намеков и затаенного подтекста. Чистым и искренним поцелуем, какой дарят человеку, в котором не чают души. В духе Алексайо.
- Бельчонок, ты счастлива, - сокровенно признается Ксай, глянув на меня сверху-вниз, но так тепло, что все внутри подрагивает, - это для меня самое лучшее, что может быть на свете. И из эмоций, и из чудес.
- Просто ты, как персональное чудо, создаешь те же чудеса вокруг.
Моему выводу Ксай влюбленно смеется, еще раз поцеловав прежним образом. Я чувствую сладковатый привкус его обожания. Это волшебно.
- Тебе нужно отдохнуть, - ласково замечаю я, трепетно коснувшись морщинок у глаз и рта, на лбу, к вечеру становящихся заметнее. Я люблю каждую из них. Каждая из них – мой Ксай. – Будем ложиться?
- Только если поза будет той же, - Эдвард урывает момент, чтобы чмокнуть мои пальцы, - иди сюда, душа моя.
Нам не нужны ни вторая подушка, ни второе одеяло, ни вторая половина кровати. С удобством и в тесной близости расположившись на правой стороне, стороне Ксая, ни я, ни он не можем представить лучшего место для сна. Тем более, сегодня Дамир засыпал быстрее и спокойнее, чем вчера, насытившись богатым на впечатления днем. Пока в детской тихо и, я надеюсь, тихо будет до утра. Мой малыш тоже заслужил безмятежные, светлые сновидения.
- Ты завтра снова к семи? – я утыкаюсь в ключицу Алексайо, хмыкнув любимому аромату Ксая. Ничем не разбавленному.
- К восьми, - сонно отзывается он, переплетая наши ноги, а волосы мои с умилением, в неизменном жесте защиты и умиротворения, накрывая рукой. – И ты не обязана провожать меня, к слову. Выспись.
- Мне в радость, Ксай. Честно. Добрых снов.
Баритон Эдварда звучит тихо, тепло и очень проникновенно. Моим личным благословением.
- Добрых снов, мой Бельчонок.



Дамир встревоженно смотрит на свое отражение в зеркале.
Он с недетской внимательностью изучает каждую деталь своего нехитрого образа, всматривается в каждый шов, каждый стежок. И раздраженно-отчаянно пытается пригладить упрямый маленький хохолок на макушке.
- Я им не понравлюсь.
Он так уверенно констатирует нехитрую на свой взгляд правду, что у меня не выходит даже удивиться. Вовсе не такая моя реакция ему нужна.
Удерживая паузу, присаживаюсь рядом с малышом. Теперь в зеркале нас двое.
У Дамира невероятно голубые глаза. Всегда, когда он испытывает что-то особенно сильное, всегда, когда за одну минуту пытается увидеть, проанализировать и принять тысячу разносортных мыслей-идей о правильном поведении, всегда, когда совершенно беззащитен. В колокольчиках так и сияет детство. Самая искренняя из его форм, бесхитростная, ранимая и такая знакомая мне.
Я некрепко приобнимаю ребенка, придвинувшись ближе.
- Посмотри на себя, Дамир. Еще разок.
Мальчик сглатывает, но слушается. Взгляд его переметывается обратно на прозрачное стекло, демонстрирующее реальность такой, какая она есть, без толики искажений.
На Колокольчике этим вечером бело-голубая хлопковая кофта в тонкую полосочку, изящно смешивающую цвета. На левой стороне груди его, там, где сердце, нашит маленький кит – и синее сердечко, намекающее на влюбленность обладателя, зияет над его головой. Такое же синее, как брюки, дополняющие образ Дамира. Лицо его чистое, хоть и бледноватое слегка, хоть и с сходящими отпечатками гематомы, а волосы вымыты и расчесаны, не глядя на маленький милый хохолок, что так Дамиру не нравится. Черные ресницы выделяют небывалой красоты глаза. Вся одежда Дамира сегодня их выделяет. Потому что в глазах этого мальчика весь он, целиком и полностью, со своей замечательной душой.
- Что ты видишь? – тихонько зову сына на ушко. Дамир выглядит просто чудесно.
- Я такой маленький…
- А я большая? Ты ведь видел, насколько папа меня выше.
Глаза Колокольчика перехватывают в зеркале мой взгляд. Щечки его очаровательно краснеют.
- Ты красивая...
Он льстит, как с особым умением порой льстит мне и Алексайо, потому что ничего необыкновенного на мне сегодня не надето. Летнее платье небесно-голубого цвета (еще одна маленькая отсылка к тем глазам, что покорили сердце) с рукавами-колокольчиками, закрытым лифом и слегка завышенной талией. Порхающая ткань с белыми стежками в виде оборки – и не более. Главный герой у нас сегодня Дамир.
- Спасибо, любимый, - целую его щеку, по которой от этого еще быстрее разливается румянец, - но ты сегодня меня красивее. Я вижу в зеркале своего сына, умного, доброго, прекрасного мальчика. И конечно же ты понравишься дяде Эммету, без сомнений.
Малыш вздыхает, очень надеясь, что этот вздох придаст ему смелости. Пытается придать лицу серьезное выражение.
- Я буду очень стараться… Белла.
У него почти получается. Пауза, возникающая в середине фразы, приближает к заветному моменту. Но пока еще не до конца. Пока еще он не может сказать это вслух. И не мне его торопить, я уверена, однажды мы переступим эту преграду в виде запретного и желанного «мама». Мне даже представить сложно, какие чувства может вызвать одно произнесение моим мальчиком этого двухсложного слова. За гранью?..
- У дяди Эммета тоже необычное имя. Почему? – переключается на другую тему Дамир.
Я поправляю завернувшийся рукав полосатой кофты.
- Они с папой много лет жили в другой стране, а там такие имена у всех, малыш.
- Он тоже… большой?
- Большой, но похож на медвежонка, - улыбаюсь краешком губ, припомнив свое самое первое впечатление о младшем Каллене, - и он очень добрый.
Дамир нерешительно прикусывает губу, снова встревоженно глянув в зеркало.
- А его семья?.. Они не будут злиться, что я здесь?
- Котенок, - теперь уже я как следует обнимаю ребенка, полноценно прижимая к себе, - все тебе очень рады и очень хотят познакомиться с тобой. Ты теперь часть нашей семьи, ты знаешь это, и никто не станет злиться, скорее совсем наоборот, тому, что ты с нами.
Дамир смыкает ладошки у меня на шее, зарывшись носом в волосы. Как знала, я не стала заплетать их, оставив свободно лежать на плечах. Кажется, Дамиру нравится мой фруктовый шампунь.
- Его жену зовут Вероника, она готовит восхитительные кексы с шоколадом, - рассказываю ему я, - а его дочку – Каролина. Она чем-то похожа на тебя, а еще тоже любит мультики «Диснея».
- Правда?..
- Ага, - напоследок особенно крепко его обнимаю, - не беспокойся. Все будет просто замечательно. Ты ведь дома.
Дамир приободряется, даже самостоятельно от меня отстраняясь. Выглядит чуть более решительным, а смотрит чуть менее напуганно. Он готов познакомиться со всей своей новой семьей.
- Умничка.
От похвалы малыш и вовсе расцветает.
Нам слышно, как открывается внизу входная дверь. Отчасти потому, что не умеет Каролина заходить в дом дяди тихо и без эмоций, а отчасти потому, что дверь в спальню Дамира так же открыта. Все, что происходит в прихожей и коридоре для нас досягаемо.
- Эдди! – звучит по первому этажу ее радостный и счастливый голос. Мне не сложно угадать, что девочка буквально набрасывается на Ксая, попадая в его долгожданные объятья. Не только для Эдварда Каролин была единственным светом в окошке, но и он, ее крестный, ее по праву второй папа, для девочки всегда был в радость. Она любит его совсем на каплю меньше, чем Натоса, если не одинаково. У обоих Калленов с их единственной маленькой принцессой особые отношения.
Я слышу, как Алексайо в ответ зовет к себе юную гречанку, а так же то, как поднимает ее на руки, давая желаемую близость. Одновременно следует вежливое, но дружелюбное приветствие Натосу и Нике. Их голоса слегка теряются за нежным щебетанием Каролин.
- Нам тоже пора, - я протягиваю Дамиру свою руку, с теплотой встречая то, как доверчиво он вкладывает в нее свою. Без каких-либо сомнений.
- А где Белла и мальчик, Эдвард? – озабоченно спрашивает бас Эммета.
Мы спускаемся по лестнице.
Все же Дамир бодрится как может. Низкий голос Натоса, к которому мы давно привыкли, вызывает в нем непроизвольную дрожь. Не рискну окончательно подтвердить, что решение так скоро познакомить Колокольчика со всей семьей было абсолютно верным, но и умом, и сердцем принимаю довод Алексайо на сей счет – «так он быстрее почувствует себя нашим». Мне кажется, в этом есть резон.
- Я всегда тут, - шепотом заверяю мальчика как раз перед тем, как мы оказываемся в зоне видимости тех, кто в прихожей. Маленькие пальчики сильнее сжимают мои, но и только.
Голоса затихают. Я так и чувствую скользящие по нам взгляды, хоть и очень стараются они скрыть свое присутствие, неприкрытое удивление и недюжинное любопытство.
Эдвард, погладив напоследок волосы Каролины, идет к нам.
Мы в единой цветовой гамме – на Алексайо тоже голубая рубашка, чья верхняя пуговица так повседневно расстегнута (нечасто Ксай себе такое позволяет). Я чувствую его древесно-фруктовый парфюм. И несильная нервозность обстановки окончательно для меня стирается.
Аметистовый останавливается справа от Колокольчика, и ласково, и покровительственно положив руку на его спинку.
- Эммет, Вероника, Карли, познакомьтесь, это Дамир. Дамир Эдвардович Каллен. Наш сын.
Мне льстит та горячая убежденность, истинно отцовская, с какой Эдвард – в лучшей своей манере – произносит эти слова. Даже напряженный до последней клеточки малыш слегка ободряется от такого представления, глядя на пришедших чуть решительнее. Впрочем, все еще почти не моргая.
Танатос, в свободной серой рубашке, делающей его еще более внушительным, почему-то смотрит на меня. С вопросом. С интересом. С гордостью?.. Мне остается лишь ему усмехнуться. Да, Натос, да. Эдвард усыновил ребенка, он теперь официально папа. Тебе не кажется.
Каролина здоровается со мной, помахав ладошкой. Свободной рукой я посылаю ей воздушный поцелуй – я соскучилась по юной гречанке. Но моему маленькому русскому малышу я пока нужнее.
Вероника, неизменно с косой, к каким приучила и Карли, добродушно Дамиру улыбается. Ее розовое платье делает девушку похожей на героиню детской сказки, и доброта, подкрепляющая это впечатление, переливается в глазах.
- Здравствуй, Дамир.
Мальчик несмело, из-под ресниц, поглядывает на нее. Чуть-чуть улыбается в ответ.
Каролина наблюдает за всей разворачивающейся здесь картиной, слегка наклонив голову. Она, как и Эммет, удивлена тем, что в жизни ее Эдди появился кто-то еще, особенно такой маленький. Но в оптимистичном желтом комплекте из туники и шортиков девочка выглядит приветливо, вызывая у Колокольчика доверие, а тем, на что опирается руками (в большом синем непрозрачном пакете) – интерес. А еще он наверняка подмечает, что цвет волос и оттенок радужки у них с кузиной схожи. Просто-таки греческие дети.
- Ну привет, Дамир, - возвращает к себе внимание Натос, делая шаг навстречу и присаживаясь перед малышом, - очень рад с тобой познакомиться.
Дамир так и трепещет от близости Эммета, но очень старается побороть это в себе. Смотрит ему прямо в глаза.
- Здравствуйте, Эммет… Карлайлович?
Старание и осторожность, с какой Колокольчик произносит его полное имя, вызывает в Танатосе умиление. А еще придает ему раскованности.
- Просто дядя Эмм, Дамир, - он протягивает ему, как взрослому, свою большую руку. Исподволь глянув на мой кивок, малыш несмело ее касается. Многие вещи он пока делает несмело.
А тем временем Эммет все больше чувствует себя в своей тарелке. Оборачивается на дочку.
- Каролин, иди-ка сюда. У нас кое-что есть для тебя, Дамир.
Карли из-за своего невысокого роста присаживаться как папе не требуется. Она лишь немного наклоняется, чтобы посмотреть на Дамира поближе, глаза в глаза.
- Привет, - вежливо здоровается, почти не робея. – Это железная дорога. Надеюсь, ты любишь поезда.
Дамир, так и не отпустивший мою ладонь, очень крепко ее пожимает. Его взгляд загорается.
- С-спасибо!..
Эдвард, не убирая руки с его спинки, присаживается рядом. Малыш дышит ровнее от его близости.
Мы с Вероникой, разувающейся у порога, переглядываемся. В ее глазах одобрительное, радостное выражение. Думаю, в моих такое же. Она кивает мне, и я киваю ей в ответ.
Все Каллены, наконец-то, в сборе.

Стараниями доставки самого греческого ресторана Москвы «Молон Лаве» и предусмотрительного Алексайо, постаравшегося сделать этот вечер максимально домашним для Дамира и всей нашей семьи, праздничный обед удается на славу. Сидя между нами с Ксаем, мальчик сперва с интересом, а затем с настоящим удовольствием приобщается к культуре, какая давно стала нам всем родной. Ему, как и Карли, нравится спанакопита. Но абсолютный фаворит сегодняшнего вечера для Дамира – гемисто. Молодой картофель с овощами и куриный кебаб идеально друг друга дополняют. Как и многим детям, похоже, моему мальчику нравятся блюда на шпажках.
И, конечно же, ананасовый сок. Эдвард и это предусматривает.
За столом братья стараются поддерживать нейтральный, но постоянный диалог. В условиях дружелюбного семейного общения и процесс знакомства, и процесс привыкания идет легче, не раз проверено. К тому же, Дамир чувствует себя менее скованным, потому что все внимание не приковано к нему. Он со своей характерной внимательностью изучает Каролину, сидящую напротив него, Эммета, разделившего дочку и Нику, саму девушку, улыбнувшуюся ему первой.
Дамиру интересно. Дамиру необычно. Дамиру хорошо.
Его глаза для меня – открытая книга. Как и для Ксая, на губах которого поселяется улыбка от вида довольного, пусть и тихо, сына.

После обеда мы плавно перемещаемся в сад. По дороге Дамир неожиданно открывает для себя машину Эммета, безразмерный белый «хаммер», без лишних вопросов цепляющий взгляд.
- Нравится? – изогнув бровь, зовет Танатос.
Малыш, восседающий на руках Эдварда, завороженно кивает.
- Надо будет подарить тебе похожий, когда подрастешь, - посмеивается Каллен-младший. – Эдвард, Карли, прокатим Дамира?
Конечно же несогласий не поступает. И в жизни маленького Колокольчика исполняется еще одна необыкновенная мечта.
Позже, постепенно успокаивающийся после воодушевляющего катания, Дамир ходит за мной маленьким хвостиком, практически постоянно держа за руку. Но когда Каролин озвучивает свое намерение собрать одуванчиков, чтобы сделать венок, осторожно спрашивает:
- Можно мне пойти с тобой?
Перешагивает второй за сегодня предел своей храбрости. И, как полагается человеку с фамилией Каллен, неустанно идет вперед.
Каролина, малость удивившись, все же пожимает плечами, согласно кивнув.
И к нашему общему с братьями и Вероникой удивлению, Дамир отпускает мою руку, меняя ее на предложенную ладошку Карли. Не глядя на наше беспокойство о малышке, сегодня она практически лучится энергией и здоровьем, как яркое июльское солнышко. Может, этим и подкупает малыша?
- Конечно, идите, повеселитесь, - подбадриваю Дамира, когда он с опасением на мою реакцию оглядывается из-за плеча, уже уходя, но опомнившись.
Эдвард, наблюдающий за детьми опираясь на балку беседки, хмыкает. Я читаю в его взгляде удовлетворение.
Карли и Дамир остаются в поле нашего зрения, собирая одуванчики прямо по краю участка, а нам давая время вчетвером попить чай и немного поговорить.
- Вы большие молодцы, что решились, Белла, Эдвард, - спустя какое-то время произносит Вероника, кивнув сперва мне, а затем Ксаю, - мальчик просто чудесный.
Натос отставляет свою чашку.
- Эдвард сказал, была любовь с первого взгляда?
- Верно, - я глажу мужа по плечу, мельком затронув аметисты, - он не соврал.
Ксай примерно описал мне первую реакцию Танатоса на его рассказ об усыновлении Дамира – яркое, неистребимое, разноцветное ошеломление. Эммет был эмоционален и не мог поверить – до конца, похоже, не может даже сейчас – что Эдвард снова вошел в ту же реку. Решился в нее войти. По его словам, медвежонок ожидал много, но такого… прогресса – нет. А потому он безумно, просто безумно, всем своим огромным сердцем, за Ксая рад. За нас. Мы заслужили, сказал.
- Дамир с самого начала был нашим, - ровно, но слегка задумчиво объясняет Эдвард, обвив мою ладонь, - мне понадобилось чуть больше времени, чтобы это понять, Белле меньше.
- Тебе всегда нужно было его больше, - по-доброму подкалывает Натос. Усмехается вместе с братом.
- Твоя правда.
- Мы поздравляем вас, - Вероника мягко возвращается в диалог, очень нежно глянув в сторону детей, собирающих яркие одуванчики, - это замечательно, что у Дамира будут такие родители.
- Спасибо, - искренне благодарю я, от одной мысли о Дамире, о том, что он наш, навсегда, без условностей, ощутив истинную радугу на сердце. - Я очень надеюсь, что мы сможем дать ему все самое лучшее.
- Без сомнений, - отрезает Танатос, мне кивнув, а брата похлопав по плечу. Улыбка у него очень широкая, - а он сделает самыми счастливыми вас.
Эдвард оборачивается на младшего Каллена с крайне добрым, и уже, прямо теперь, по-настоящему счастливым выражением лица. Я подмечаю в его взгляде искорки особого пламени. Гордости.
- Мы с Беллой хотели бы поздравить вас, Натос, Вероника. Пусть этот ребенок осветит вашу жизнь и станет лучшим другом Карли.
Ника тронуто закусывает губу, со жгучей благодарностью взглянув на Ксая.
- Спасибо вам…
Ее ладонь непроизвольно касается пока еще плоского живота, как и глаза Ксая, непроизвольно и заметно лишь мне, пробежавшиеся по нему. Но ни одна мышца на лице не вздрагивает, ни одна, даже самая малая частичка эмоций не потухает. Он действительно очень рад.
- Благодарю, - сдержанно, но лишь на первый взгляд отвечает Танатос. Но глазами улыбается брату.
Не нужно быть особо наблюдательным, чтобы заметить, что его отношение к жене изменилось. Эммет более аккуратный, более трепетный с Вероникой. И это абсолютно нормально. Он хочет быть папой. Он теперь понял, с рождением своего черноволосого чуда, насколько это прекрасно.
Впрочем, и Ника, и Натос очень тактичны. Ответных уверений и пожеланий в наш адрес не поступает – незачем бередить Эдварду душу. Я им очень благодарна.
Все будет. Просто со временем.
А пока…
Дамир, скромно потупившись, протягивает нам с Ксаем только что сплетенные венки из свежих одуванчиков. Они небольшие, но сделаны с любовью – это сквозит в каждом цветочке, в каждой капельке сока из стебельков. Малыш плел их только для нас. Для своих родителей.
- Золото, как же красиво! – восхищенно, не утаивая от него ни капли своей радости, забираю Дамира вместе с цветами на руки. - Спасибо тебе огромное!
Мальчик надевает венок сперва на меня, осмелев и даже поцеловав в щеку, а потом на Эдварда. Для него колокольчики переливаются особенно заметно.
На самом Дамире тоже венок. И это поистине очаровательное зрелище.
- Спасибо тебе, мой хороший, - с чувством благодарит Ксай. И Дамир, раскрасневшийся, млеет от его последовавших далее объятий.
Натоса и Нику Каролин подарками так же не обделяет.
Теперь у нас у всех есть свой венок.
И свое личное маленькое солнце, такое же ясное, свежее и безукоризненно прекрасное, как цветок июльского одуванчика.