Октябрь

Маслинка запрыгивает на кровать.
Вернее, она старается запрыгнуть, но скользкое легкое покрывало и его цвет, сливающийся со стенами комнаты, всерьез намерены помешать. Дамир, ловко подоспевший на помощь, заботливо втягивает котенка на постель. Тихонько мяукнув, черным пушистым комком концентрированного обожания Маслинка льнет к его рукам, выражая признательность. Тронутый, мой малыш со всей своей неизмеримой нежностью гладит любимицу по забавно загнутым ушкам.
- το γατάκι μου… (мой котеночек)
Эдвард, устроившийся на кресле у кровати, откладывает яркую детскую книжку. Все его внимание, теплое и умиротворенное, устремлено к сыну и его питомице. Дамир с недетским откровением заявил в свой день рождения, когда мы с Ксаем открыли перед ним двери самого большого на Родосе зоомагазина, что это – лучший его подарок на праздник за всю жизнь. Никогда, никогда еще я не видела Колокольчика настолько счастливым. Чтобы ни одно иное чувство, ни малейшая другая эмоция, беспокойство, мысль, не перекрывали его лучащийся блаженством взгляд.
- Она уже по мне соскучилась, мама, - убежденно говорит Дамир, мягко, но уверенно притягивая кошку к себе. Маслинка, как всегда, расплываясь в его руках, довольно утыкается мордочкой в серую пижамку маленького хозяина.
- Ну конечно же, вы же не виделись полчаса, - усмехается Ксай. Оборачивается ко мне, приветствуя уютной улыбкой. Самой искренней и самой широкой, какую может продемонстрировать. Это согревает сердце - видеть подобные эмоции на его лице и знать, что больше не старается даже на каплю скрыть их. Ксай дома.
- У вас тут идиллия, я посмотрю…
Присаживаюсь на мягкий, широкий подлокотник его кресла. И умиленно посмеиваюсь тому, как Дамир ласково почесывает шерстку котенка.
- Без тебя она не полная, - Эдвард, притягивая меня ближе к себе, садится ровнее. Целует мое плечо, оголенное белой майкой на тонких бретелях. - Ты теперь ответственна за кормление кошек?
- Ее корм замечательно пахнет, мальчики, а еще – полноценно удовлетворяет все ее потребности. Если бы что-то подобное существовало для людей, мир был бы идеален.
- Я бы не хотел есть сухарики каждый день, - сочувственно проведя пальчиками по лбу питомицы, делится Колокольчик. - Маслинке, может быть, не нравится тоже…
- Она с удовольствием съела полторы порции, малыш, ей нравится, не беспокойся.
Алексайо расслабляюще потирает мою спину, не отпуская от себя. Словно бы следуя определенному дресс-коду, мы с ним часто носим белое в Греции. Стоит признать, Ксаю этот цвет невероятно идет. Мне сразу вспоминается наше первое утро на Санторини, наша первая ночь, все наши греческие медовые будни. Тем более, кажется, все бытие Эдварда теперь окрашено светлыми, мирными красками, отражая добро и покой. Наш переезд – самое правильное решение, которое только могли принять. С этим уже не поспоришь.
Дамир ложится на простыни, не отпуская котенка, впрочем, тоже не желающего никуда от него уходить. Он бормочет ей какие-то милые словечки на греческом, осторожно обводя розовые ушки. Картина, достойная запечатления. Однажды я принесу листы прямо сюда и нарисую их. Контакт, установившийся между Колокольчиком и его долгожданным пушистым подарком – нечто запредельно прекрасное. Мне казалось, животные не могут быть так близки с людьми. Тем более, Маслинке всего четыре месяца.
В зоомагазине, солнечным греческим утром седьмого сентября, Дамир остановился возле витрины. Он поймал ее взгляд, совершенно случайно и неожиданно, но отпустить уже не смог. Приник к стеклу, с интересом наблюдая за маленьким котенком в левом углу витрины, задумчиво рассматривая ее короткую черную шерстку, чуть закрученные ушки и голубые, точь-в-точь его собственные, глаза. Мы с Алексайо, не мешая выбору сына, наблюдали за всем этим с отдаления в два с половиной шага. Это было и захватывающе, и трогательно, и до боли приятно, видеть Дамирку таким домашним, родным, обычным малышом, убежденным в любви к себе. Выбирающим подарок на свой первый семейный день рождения.
Маслинка тоже его почувствовала. Не знаю, бывает так на свете или нет, но она, нерешительно проводив пару своих собратьев взглядом, убедившись, что заинтересован Колокольчик ей, не осталась на месте. Мелкими, медленными шажками подошла вплотную к стеклу. Замерла, глядя на своего будущего хозяина. И беззвучно мяукнула. Помогла Дамирке принять окончательное решение.
- Можно его?..
Обернувшись, мальчик и возбужденно, и слегка растерянно смотрел сразу на обоих.
Ксай, присев рядом с ним, с интересом улыбнулся Маслинке.
- Это твой котенок, Дамир?
- Это мой котенок, папа, - с серьезностью глянув на него, кивнул тот.
Я позвала продавца, оптимистичного греческого парня, смуглого и черноволосого, с темными, добрыми глазами. И он достал кошку из-за стекла, крепко, но мягко держа на руках. Маслинка тогда забавно повисла на его ладони, тихонько мяукая и все так же поглядывая на Дамирку.
- είναι ένα κορίτσι (это девочка).
Ксай, положив руку на плечи Дамира, перевел ему важный факт. Дамир смущенно засмеялся.
- είναι όμορφη (она красивая), - старательно выговаривая греческие слова, произнес он. Продавец заулыбался.
- τώρα θα είναι δική σας (теперь она будет твоей).
…Имя своему котенку Дамирка дал довольно быстро. В тот же день, когда она появилась в нашем доме, он, обедая любимым греческим салатом, вдруг засмотрелся на не менее любимые им ингредиенты. В цвет своей питомице.
- Маслинка?
Кошка, то ли почувствовав свою кличку, то ли просто среагировав на голос малыша, обернулась. И официально стала Маслинкой.
Я чувствую пальцы Эдварда на своих волосах. Он любовно приглаживает их, задержавшись на подвивающихся концах прядей. Я горжусь тем, что отрастила их, дав Эдварду более широкое поле для действий. Ему нравится, глаза его всегда мягко блестят, и меня это вдохновляет. Хотя, после нежданной и долгожданной одновременно новости августовским вечером, Эдварду, похоже, нравится во мне все. Его любовь, как и моя к нему, переходит на новый, практически сакральный уровень. Я называю свое отношение к нему поклонением. Эдвард придерживается слова «благоговение», хоть и смущает меня заложенный в нем смысл.
- Как ты себя чувствуешь?
У его глаз сеточка из морщинок тревоги. Тихий вопрос сочетается со встревоженно-сострадательным взглядом.
- Сегодня получше, - утешаю, наклонившись к его лицу, и легонько целую губы. Алексайо мирно вздыхает.
- Все пройдет, солнышко.
- Я знаю, Ксай. Все в порядке.
Дамирка, вывернувшись в милой позе на своих светло-голубых простынях вместе с кошкой, внимательно за нами наблюдает.
- А меня ты поцелуешь, мамочка?
Смешливо хмыкнув, я перемещаюсь к сыну на кровать. Копируя движения Маслинки, он подползает к моим коленям. Сворачивается комочком.
- Тысячу раз поцелую, Дамирка, - исполняю свое обещание, с обожанием уткнувшись лицом в его черные волосы, нежную детскую кожу, исконно пахнущую ананасами и ванилью. – Я тебя люблю, мой маленький котенок.
- Я тебя тоже…
Мне немного совестно, что вот уже четвертую неделю неотъемлемая часть беременности – чистая физиология, а столь неприятный процесс – токсикоз – отнимает у меня вечернее времяпрепровождение с малышом. Не имею представления, почему тошнота накатывает исключительно после шести вечера, но это уже неоспоримый факт. Несколько дней подряд Эдвард в одиночестве укладывал Дамирку, потому что у меня не было банальных физических сил и возможностей поучаствовать в этом процессе, ставшим нашей маленькой традицией. Дамир скучает по мне, я вижу, хоть формально я и рядом, дома. А мне совершенно не хочется видеть его тоскливым, даже незначительно. Благо, мой доктор уверяет, что уже на следующей неделе токсикоз практически сойдет на нет. Это поразительно прекрасная новость.
- Ты пахнешь лимоном, - примечательно докладывает Дамир, ткнувшись носом в мои волосы. Несомненно, любовь к длинным локонам их с Эдвардом объединяет – как и еще миллион других вещей, на вид мелочей, а на деле – показателей родства. Не крови, нет. Душ. Это важнее.
- Я люблю лимоны, Дамирка.
Алексайо хмыкает за моей спиной, присаживаясь рядом с нами. Валяясь на простынях, мы вдвоем для него как на ладони, в самом открытом доступе. Мужчина пользуется этим, нас обоих легонько пощекотав у ребер.
Дамир хихикает, прячась от папы, и я хихикаю вместе с ним. Чувствовать обоих моих мальчиков настолько ясно и близко – лучшее, что только может быть. В такие моменты даже не верится, что раньше все это было пределом недостижимых мечтаний, а сейчас – приятная действительность. Я не могу, не хочу представлять себя ни в каком другом месте, кроме как с этими двумя. И третьим маленьким солнышком, пока еще не родившимся, но уже согревающим нас и в Греции, и в России.
Маслинка, калачиком свернувшаяся у подушки Дамира, исподтишка за нами наблюдает. Я не устану поражаться голубизне ее глаз – второй из цветов, ставший флагманом нашей новой жизни.
На Родосе голубой цвет, как и во всей Греции, в почете. Дизайнер, занимающаяся обновлением интерьера нашего дома, предлагала множество цветовых решений и сочетаний, включающих этот оттенок. В итоге, вряд ли найдется комната в нашем новом семейном гнездышке, где обошлось бы без него.
Спальня Дамирки, например, одна из самых больших и светлых комнат, как и в Целеево, имеет сводчатые белые стены, выкрашенные под дерево, с широкими балками, покрашенными в нежно-голубой. Голубые и его ставенки, ведущие к большому прозрачному окну, за которым плещется за нашим садом синее море, и подушечки на софе и кровати, декоративные, но практичные… и даже в постеленном на деревянному полу коврике есть голубые полосы. На стене напротив постели – изображенный Эдвардом со всем его мастерством сказочный песочный замок, россыпь ананасов и яркое теплое солнце. Дамир обожает эту картину, как и всю свою детскую. Потому что эта комната – отражение Дамира, его внутреннего мира, его детского задора и мечтательности, его красоты и доброты, оживляющей весь наш дом. Белая кровать, большая, утаенная в уютном уголке благодаря спинке и шкафам с обеих сторон. А еще, здесь есть плюшевое покрывало с мягкой лазурной подушкой и овечкой в синем колпачке, перекочевавшей из России. Правда, теперь ее место все чаще занимает Маслинка, полюбившая спать рядом с мальчиком. А в течение дня, помимо его рук (никогда не думала, что кошки так терпеливо и с таким желанием могут проводить с человеком столько времени), ее любимое место – белое подвесное кресло с интересными переплетениями на закругленной спинке и мягчайшим светло-бежевым сиденьем. Постель Дамира окружают невесомые газовые шторы, добавляющие уединенности, и пару раз Маслинка на них покушалась… но им, все же, удалось устоять.
- Мама…
Я ласково касаюсь его щечки. Дамирка млеет, глаза его слегка влажнеют.
- Как ты думаешь… μωρό не будет обижать Маслинку?
Μωρό. Это слово, которое Дамир выучил в подготовительной школе, куда ходит уже почти месяц, перевел мне Ксай. Малыш. Теперь Дамирка называет Лисенка только так, будто бы русское слово – запретно. У Эдварда есть теория, что все дело в некотором отрицательном его значении для Колокольчика, который уже примирился с мыслью о пополнении в семье, поверил в свою нужность для нас и незыблемость своего положения старшего, первого, любимого ребенка, а все же помнит еще историю с Димой. Подсознательно, но Дамир боится такого исхода. И русский вариант ему смелости не добавляет. Зато греческий язык полноправно входит в нашу жизнь, и я, и мальчик учим его с усердием… как окончательное и бесповоротное подтверждение новой жизни.
Я оглаживаю плечи Дамира.
- Солнце, он никогда и никого не будет обижать. Тебе не стоит даже волноваться.
- Я тоже никогда не буду обижать его, мама, - тот быстро, практически сразу отводя глаза, смотрит на мой живот. Голос у него тише обычного. – Он будет маленький, маленьких нельзя обижать… и даже если он вдруг заденет Маслинку, он ведь не специально, да?..
Голубые глаза буквально впиваются в мои. Дамир говорит быстро, немного сбивчиво, теряясь среди своих ощущений. Но ему нужно выговориться, поделиться. Конечно, все это его волнует. Последние дни - все больше. Возможно, сказывается мое отсутствие, или постепенно изменение моего внешнего вида, ожидание Эдварда… все сказывается, все понемногу. Это нормально.
- Ты прав, что будешь относиться к нему осторожно и бережно. Конечно же, он не сделает дурного специально. Он будет хорошим, Дамирка.
Ксай ерошит волосы сына, и тот, задумчиво кивнув, прижимается ко мне. Придвинувшись как можно ближе, правой рукой несильно пожимает пальцы папы. Порой ему действительно нужно чувствовать близость Эдварда. Дамирка ощущает полноценную защищенность рядом с Папочкой, как и я.
Дамир пытается решиться на одну фразу около минуты. Он чуть чаще дышит, слегка жмурится. И выпаливает, в конце концов, отважившись:
- Он будет меня любить?
Какие же искренние, какие большие, встревоженные, но наполненные ожиданием ответа у Колокольчика глаза. Я смотрю в них и теряюсь, задетая подобным выражением. Для Дамира это вопрос исключительной важности.
Эдвард наклоняется к мальчику ближе. Сохраняет с ним зрительный контакт, доверительно коснувшись затылка. А большим пальцем второй руки любовно гладит детскую щечку.
- Он будет любить тебя очень сильно, Дамир. Твой αδελφός, братик, или твоя αδελφή, сестричка, будут обожать тебя, играть с тобой, брать с тебя пример. θα είναι ευτυχισμένοι. Они будут счастливы рядом с тобой.
Пронятый, Дамирка неглубоко, сорванно вздыхает. Коротко чмокает папину ладонь, а затем прячется у моей груди, переживая наплыв самых разных чувств, с которыми не так просто справиться.
Я крепче прижимаю сына к себе.
- Ты замечательный мальчик, Дамир. Такой добрый, такой ласковый, такой хороший. Тебя невозможно не любить.
Шмыгнув носом, Колокольчик ничего не отвечает. Какое-то время, практически не двигаясь, попросту меня обнимает.
Алексайо, размеренно поглаживающий его спинку, дает нам с Дамиром не меньше десяти минут. Но затем, глянув на часы, все же прерывает маленькую идиллию.
- Мы с тобой будем дочитывать сказку, το γατάκι μου (мой котенок)? Уже больше одиннадцати.
Нехотя отстраняясь, Дамир с надеждой поглядывает на меня.
- Ты посидишь здесь, пока я засну?
- Посижу, Дамирка, - обещаю, нежно поцеловав его макушку, - залезай-ка под одеяло, а то Маслинке без тебя грустно. И папа нам всем почитает.
Такой поворот событий малышу по вкусу. Он послушно перебирается к изголовью постели, простыням и кошке, что уже давно дремлет на покрывале. Устраивается на подушке, уложив Маслинку возле своей груди – меня накрывает чувство ностальгии, в такой же позе укладывалась с Тяуззи Каролина. Я перебираюсь на другой край кровати, медленно поглаживая плечики и спинку сына. Расслабляюще, надеюсь, как он и заслуживает. Дамир зевает.
Эдвард забирает с выемки шкафчика книгу, открывая ее на нужной странице. Читает вслух.
…Уходя, я поправляю покрывало малыша, а Алексайо гасит ночник.
- Спокойной ночи, сынок.



Я подрываюсь с постели и, не успев даже толком проснуться, бегу в сторону уборной.
Ее расположение, даже в новом доме, стало для меня приоритетным маршрутом, поэтому проблем с ориентированием не возникает.
Я щелкаю выключателем у входа, не взглянув на него. И, склоняясь над унитазом, понимаю, почему их делают белыми – чтобы бросались в глаза. Из всей обстановки ванной комнаты вижу сейчас лишь его, единственно важный, единственно нужный, потому что однажды мы уже отмывали пол от содержимого моего желудка.
…Эдвард успевает подхватить мои волосы в последний момент.
Непредусмотрительно распущенные на ночь, еще пахнущие клубникой после вечернего душа, они едва-едва избегают контакта с унитазом. В поисках опоры для рук, мне физически не хватает сил и способностей откинуть их за спину. Хотя бы так.
Вода, прозрачная на фоне белой керамики, переливается от яркого света. Словно лунное отражение на морской поверхности, подрагивающий круг концентрирует мое внимание. И его я из поля зрения уже не выпускаю.
Эдвард подстраивается под каждое из моих движений, ничуть их не сковывая. Практически с профессиональным умением закручивает локоны в быстрый пучок, перехватывает его левой рукой, а правую кладет на плечи. Создает дополнительные гарантии, что не последую вперед за своим ужином.
Крепко сжав каменный ободок пальцами, даже не чувствую его прохлады, хотя и лицо, и руки горят. Мысленно считаю до пяти. Один. Два. Три...
…Рано. Эдвард, плавно качнувшись за мной следом, легонько потирает лопатки. Я концентрируюсь на его движении, ощущении его ладоней под тонкой тканью пижамы, и это дает возможность сделать вдох. Почти глубокий.
Один. Два. Три. Четыре. Пять.
Я закрываю глаза и прислушиваюсь к себе. Пальцы, дрогнув, отпускают ободок.
Вот теперь все.
Густую, горькую слюну я выплевываю в темную воду. Еще подрагивая от последнего захода, давлюсь и нужным, и ненавистным воздухом. Выровнять дыхание – еще один круг мучений.
Эдвард помогает мне присесть на собственные колени, размеренно теперь поглаживая спину. Вверх – на вдохе, и вниз, мягким касанием, на выдохе.
- Ничего, солнышко. Сейчас тебе станет легче.
Я улыбаюсь ему, слабо и через силу, а все же. Просто не могу не улыбнуться на такую фразу, тем более – таким тоном. Сострадательно-понимающим, но в то же время – оптимистичным. Эта черта уже становится характерной для Аметиста за последнее время.
- Мне уже легче, Ксай.
Лицо горит, не меньше горят и руки, но остальное тело, как назло, пробирает дрожь. Я чувствую Эдварда сзади, его тепло, и это почти больно.
- Ты молодец, - отвлекает меня, намеренно говоря громче, голос его меня и согревает. – Я здесь, и я тебе обещаю, что все будет хорошо.
Мне хочется усмехнуться – Эдвард всегда «здесь». Мне совестно, что даже ночью, даже на пару часов, не могу оставить его в покое – сколько бы Ксай ни твердил, что ему в радость быть рядом со мной тогда, когда мне это так нужно, сколько бы ни повторял, что это его обязанность и как мужа, и как отца. Но я ведь понимаю, что это все нелегко.
Наконец-то делаю более-менее нормальный вдох.
- Я тебя снова разбудила…
Свои слова я адресую Эдварду, но говорю пока с унитазом – боюсь поднимать голову, надеясь, но не утверждая, что позыв был последним. А ведь думала, этой ночью обойдется…
- Это не имеет никакого значения, ты же знаешь.
Его терпеливая доброта, обретшая особую ипостась в баритоне, меня практически обволакивает.
- Но мне стыдно…
Это правда. Не настолько, конечно, насколько в первый раз, – когда посреди ночи меня вырвало прямо на нашу кровать, – но все-таки еще немного ощутимо. Эдвард был рядом со мной и не в такие моменты, вспомнить хотя бы ночь в его московской квартире, он видел всё и всё обо мне знает, но все же…
- Здесь нечего стыдиться, Изабелла, - ответ неизменен, голос серьезный. - Сосредоточься лучше на себе. Как ты?
Медленно, очень медленно, я поднимаю голову. Предусмотрительный Ксай все еще держит мои волосы, не давая им воли, и его рука следует за моим движением. Аккуратно.
- Мне кажется, это все… и мне нужен умывальник…
- Конечно.
Он помогает мне подняться, никуда не торопясь и двигаясь в едином ритме, абсолютно синхронно. Сам активирует смыв унитаза, прогоняя последнее упоминание о тошноте.
Мы вдвоем останавливаемся возле умывальника, нежно-бирюзового, как и основной цвет ванной комнаты, и Ксай придерживает мою талию одной рукой, пока полощу рот и наскоро чищу зубы, а волосы – второй. Уже устоявшийся ритуал, как бы это ни звучало.
Теперь как следует ощущаю Эдварда за своей спиной. Он действительно очень теплый – и я действительно нуждаюсь в этом, так что не хочу и на сантиметр отстраняться. Я бесконечно рада его неисчерпаемому пониманию, терпению и доброте. Никто бы не смог вести себя так правильно и воспринимать это так обыденно, как Уникальный. Его прозвище оправдано тысячу и один раз.
Над умывальником висит зеркало. Большое, в тонкой, но изящной синей раме, как и все в ванной – плитка, причудливым узором волн выложенная среди белых островков стены, отделка душевой кабины, махровые широкие полотенца. Все это, вкупе с белой сантехникой, создает для меня истинное греческое царство. Весь наш дом теперь греческое царство – не без влияния географического положения, конечно же.
Я мою руки, нехотя поглядывая на свое отражение в чистой зеркальной поверхности, когда Аметист, убедившись в такой возможности, отпускает мои волосы. Они – слишком растрепанные, спадают на плечи. Блеклые, хоть и отросшие. И кожа у меня какая-то блеклая при этом свете, сероватая, легкие темные тени у скул и глаз… то еще зрелище.
- Зря мы его здесь повесили.
Эдвард, снисходительно качнув головой такому выводу, наклоняется к моей макушке. Я вижу каждый его жест в отражении, а потому делает все нарочито медленно. Кладет руки на мои плечи. Касается моих волос носом. Целует их. Улыбается – своей очаровательной улыбкой с ямочкой слева.
- Ты прекрасна, моя девочка.
И ведь ни одной фальшивой нотки!
Я совестно смотрю на Ксая. В его чертах запрятанная усталость, ведь не первая такая ночь, знакомые морщинки у глаз, у губ… потемневшие волосы… я бы забила тревогу, если бы не поразительный по своей силе блеск в аметистах. Такой живой, пылающий, трепещущий и оптимистичный. Не просто здорового, а счастливого человека. Получающего от жизни все, что только мог пожелать – и благодарного за это до глубины души.
- Льстец ты, Уникальный.
Моя усталая ухмылка ему по нраву. Алексайо целует меня еще раз. Его руки, медленно перемещаясь с моих плеч на талию, обхватывают живот. Моя худоба делает его заметнее, чем ожидалось (как никак, четыре килограмма долой за период токсикоза), а может, у каждой женщины все индивидуально, но изменения уже видны. Его округлость греет мне сердце – невероятно чувствовать контуры растущего Лисенка при каждом касании. Я знаю, что так же невероятно для Ксая – у него меняется выражение лица, становясь до безумия трогательно-нежным, когда ладони занимают свое любимое место. Исконное, я бы сказала.
Мечтаю, как же я мечтаю увидеть, как Эдвард берет своего ребенка на руки. Величайшая для меня радость, что он сам горит желанием присутствовать на родах. Я увижу этот момент с лучшего ракурса. Я увижу самую первую их с Лисенком встречу. Я в нетерпении…
- Когда его можно будет почувствовать? – тихонько спрашиваю. Особенность моментов вроде этого расцветает внутри красивейшими, теплыми цветами покоя. И этот покой пробирается в черты Алексайо, больше чем кто бы то ни было заслужившим его.
- Примерно с восемнадцатой недели.
- Долго…
Мужчина улыбается краешками губ, опустив подбородок к моей макушке. Теперь Эдвард всю меня обвивает. Каждой клеткой, в каждом из уголков пространства чувствую его. Это потрясающе.
- Мне казалось, ты терпелива, моя радость.
- Я хочу наслаждаться каждой минутой, прожить каждое мгновение, но… ох, Ксай, увидеть это чудо я хочу еще больше.
Согретый нашим разговором, позой, расслабленный и уже даже не такой уставший с виду, Эдвард мечтательно вздыхает. Он меняется с каждым проходящим днем ожидания нашего ребенка – и все время в лучшую сторону. Больше улыбается. Отваживает любые ненужные, грустные, тяжелые мысли. Наполняется благоденствием, мирной радостью, теплом. Глаза его сияют, нежность - бескрайняя, ласка – трепетная, а любовь – безграничная. Ко мне, Дамиру… всему миру, похоже. Эдвард заново влюбляется и в свою жизнь, и в ее составляющие. Я была права в день, когда показала ему тест, теперь Ксай живет. Полноценно, ярко, счастливо. Думаю, это лучшее, что я могла желать для него и чем могла отплатить за все то, что для меня сделал.
А еще, такое состояние Эдварда заставляет меня любить Лисенка еще больше, хоть и казалось это невозможным.
- Он будет замечательным.
Пальцы мужа невесомо скользят по моей коже, двигаясь чуть ниже. Там, где округлые формы и начинаются, я накрываю его руку своей. Наши кольца сливаются.
- После завтрашнего дня ты уже с чистой совестью сможешь обращаться к Ней, как к дочери.
Эдвард мелодично посмеивается, легонько пожав мою ладонь.
- Ты неутомима в вере, что это девочка, да, Бельчонок?
А ведь ответ знает. Плановое УЗИ, что продемонстрирует нам пол обожаемого крохи, завтра утром, я жду уже которую неделю. Не верится, что настал тот самый момент, и, хоть не совсем это логично, мое убеждение не пошатнулось. Выдаю я желаемое за действительное, а может, просто чересчур сильно хочу определенный результат – для полноты картины – но я верю, что это – маленькая принцесса. Я подарю Ксаю дочку. Я ему обещала.
- Материнская уверенность дорогого стоит, мистер Каллен, - мудро заявляю.
В чертах Алексайо выражение и растроганности, и обожания. Зеркало ничего от меня не прячет.
- Ты ведь понимаешь, что это неважно? – сокровенно произносит он, в глазах тлеющее пламя. - Белла, это – наш ребенок. Девочка, мальчик… боги, он – здесь! Это чудеснейшее из чудес. Я так люблю его… я так тебя люблю… я так счастлив… я не знаю, что мне делать с этим, Изабелла, оно невыразимо, неописуемо попросту… это ουράνιο τόπο, την ουράνια ζωή… (райское место, небесная жизнь) не имею понятия, что может быть еще лучше. Лучше уже некуда.
Его чувства, льющиеся из этих слов и выражения лица, из позы, неукротимы. Глубокие, выстраданные, чистые, прекрасные, они – само олицетворение души Эдварда, осознающей исполнение своей главной мечты. Такое можно увидеть лишь однажды в жизни. Мне повезло.
Я поворачиваю голову, приподнявшись на цыпочках. Правой рукой, бархатно коснувшись щеки Ксая, привлекаю его к себе. Уникальный отвечает, целомудренно целует меня, без отвращения и сторонних мыслей, влюбленно и счастливо. Дает мне почувствовать, как никогда явно, частичку этого счастья. Малую, но золотую.
- μπαμπάς Xai, Σ 'αγαπώ (люблю тебя). Ты лучший мужчина и лучший папа, которого я знаю, которого только могла своим детям пожелать. Спасибо тебе. Спасибо тебе за все, мое аметистовое сокровище.
Фиолетовый цвет в радужке Алексайо наливается светлым оттенком теплой влаги. Он ничего не произносит вслух, только лишь улыбается, так откровенно, так искренне и так блаженно… и одними губами – «эфхаристо».
Я снова его целую, не могу удержаться. Я снова вижу, что только касания и поцелуи способны впитать, передать и объяснить некоторые чувства. Наши уже давно за гранью человеческих слов.
Несколько минут, не меняя позы, мы просто наслаждаемся моментом. Удается прочувствовать его сполна, как и положено, как я и хочу для Ксая, а он хочет для меня. Удивительно.
- Знаешь, любовь моя, если завтра это окажется девочка, я буду обращаться к тебе за предсказаниями, - в конце концов, негромко докладывает мистер Каллен.
- Непременно, - вторю ему, погладив по руке, что до сих пор не убирает с моей талии.
- Непременно, - тихим эхом кивает Эдвард. Разворачивает нас к двери в спальню. - А сейчас пора спать, Бельчонок. Отдых – важнейшая твоя забота.
Усмехаюсь, но не протестую.
С блаженством отмечая отсутствие тошноты, ощущая близость Эдварда, в доверительной позе прижавшего меня к себе, наши мягкие простыни, нашу уютную светлую спальню, оливы в саду и море за садом, отражающееся в окне, свежий воздух из-за приоткрытых дверей… я счастлива. Как и Ксай – безмерно.
- καλή νύχτα την ευτυχία μου (спокойной ночи, мое счастье), - сонно, но любяще произносит Аметист.
В комнате теперь тихо.



Эдвард останавливается у подножья лестницы. Его рука еще на пуговицах у ворота застегиваемой на ходу дымчато-розовой рубашки свободного кроя. А на лице прямо-таки выписано удивление. С последними событиями с Алексайо спадают последние маски, что он частенько уже даже не пытается надевать обратно – и это один из самых больших поводов для радости.
- Доброе утро.
Приникнув плечом к боковой поверхности арки, чье наличие перекочевало с нами из русского дома в греческий, муж складывает руки на груди. Взгляд аметистов отдает снисходительным, но неодобрением.
Я, не переставая помешивать манную кашу в небольшой серой кастрюльке, Ксаю улыбаюсь. Знаю, что против такого ему не устоять.
- Ты ждешь, пока я скажу по-гречески? Калимэра.
Краешком губ мужчина усмехается. Направляется ко мне, все так же не говоря ни единого слова. Утреннюю тишину кухни разрушают только мои мерные помешивания.
Эдвард аккуратно касается моих волос, за маленькой прядкой пробежавшись пальцами к затылку. Запах у Ксая легкий, ничем не разбавленный, только лишь свой – утренний, бархатный. Я открыла для себя множество ароматов Эдварда с первой нашей встречи – но лишь один никогда не пробудит во мне отрицание или тошноту. Его собственный.
- И как это называется, маленький Бельчонок?
Теперь его пальцы на трикотажной ткани моего домашнего платья всех трех оттенков розового. И один из них, тот, что на спине, идеально совпадает с рубашкой Алексайо. Меня тянет улыбнуться шире.
- Приготовление завтрака своим любимым мужчинам.
Нежная смешливость моего тона, вызванная его краткими поглаживаниями на талии, вызывает в чертах мужчины легкое, а удовлетворение.
- Но ведь по завтракам главный тут папочка…
- Папочка тоже заслуживает возможности выспаться.
Я выключаю электрическую конфорку, оборачиваясь к Эдварду. Высокий, он не оставляет мне ничего вокруг, кроме себя, но я не жалуюсь. Мне нравится, особенно теперь, ощущать его повсюду – и знать, что никаких неприятностей в принципе рядом быть не может. Он не допустит.
Муж наблюдает за мной с несколько недоуменным, но интересом.
- Ты встала раньше меня, чтобы сварить кашу?
- Я отношусь к редкому проценту женщин, Ксай, кого токсикоз не трогает по утрам. Я собираюсь использовать это преимущество. Тем более мне очень хочется вас порадовать.
Аметистовые глаза, не глядя на сопротивление их обладателя, постепенно смягчаются. Вот уже ни вопрос в них, ни налет недовольства, а простая тихая радость. И нежность, конечно же, что заполняет собой все возможное пространство.
Эдвард вздыхает.
Эдвард наклоняется ко мне, невесомо коснувшись скулы.
- Я очень рад. С добрым утром, моя девочка.
Довольная, хитро улыбаюсь, отступая на шаг от плиты. Обвиваю Алексайо за шею, с удовольствием его обнимая. Мой утренний ритуал, исполнить который не смогла в надежде не разбудить его. Все наши ночные «приключения», в которых Эдвард принимает непосредственное участие и к которым так внимателен, не способствуют комфортному отдыху. Мне хотелось дать Аметисту шанс расслабиться.
- Как же тебя приятно обнимать…
- Поверь мне, это более чем взаимно. Тебе очень идет это платье.
- Если тебе верить, мне все идет и все меня красит.
Он целует мою макушку.
- Так и есть, Белла.
Я по тембру его голоса слышу, что улыбается. Улыбающийся Ксай – настоящее чудо, теперь так часто случающееся в нашем доме. Очередной повод проникнуться к Родосу еще больше.
- С каждым днем – все красивее, - заверяет Уникальный, ладонь его на своем исконном месте, на моем животе, - вы вдвоем.
Чуть поднимаю голову, тронув губами его шею.
- Между прочим, мы не только красивые, но и голодные. А манная каша, я надеюсь, без комочков.
Эдвард хмыкает, пятерней проведя по моим волосам.
- Тогда мне стоит разбудить Дамира.
Я выглядываю из-за его спины, встречаясь глазами с прибредшей на кухню кошкой.
- Маслинка уже здесь, значит, сейчас будет и Дамирка. Все проснулись к семейному завтраку.
На нашей новой кухне, само собой в средиземноморском стиле со светлыми стенами и выбранном для оформления мебели голубом цвете, мы завтракаем все вместе. Все атрибуты современной кухни, включая холодильник и посудомоечную машину, замаскированы под шкафы с удобными кофейными ручками. Этот же цвет нашел отражение в витражном стекле навесных шкафчиков, на которых в миниатюре изображены сюжеты греческой жизни. И только лишь духовка, плита и кухонная утварь – серебристые, приметные – яркими пятнами выделяются из общей обстановки.
Маслинка с удовольствием поглощает свой корм из мисочки, на которой Дамир старательно выводил ее имя цветным маркером. Ей нравится прибывать в обществе людей, а особенно детей, за что продавец и посоветовал нам американского керла. Кошка, которая не способна обидеть проявляющего к ней искреннюю заботу ребенка, была для нас идеальным решением – и стала идеальным другом.
Дамир, устроившийся между нами с Эдвардом за большим и деревянным столом, на удобном стуле с широкой спинкой и обожаемой им бежевой подушечкой на сиденье, наслаждается манкой. Это его любимая каша, любимый прием пищи, любимое время дня. Тем более, мы завтракаем втроем сегодня, Рада и Анта еще не пришли, так что полноценный узко-семейный круг. Милое щебетанье моего мальчика я готова слушать целыми днями.
- Дорос сказал мне, что сегодня мы будем учить цифры, - серьезно докладывает он о плане их учебного дня в подготовительной школе, доедая свою порцию завтрака, - ο δάσκαλός μας (наш учитель), Алкмена… Κυρία (*«госпожа», уваж.обращение) Алкмена, расскажет нам, как считать до двадцати. Как по-гречески будет «двадцать», папа?
- Είκοσι, котенок.
- Είκοσι, - старательно повторяет Дамирка, благодарно кивнув. – А потом мы с Доросом будем играть в футбол. Дорос научит меня красиво подкидывать мячик.
- Тебе предстоит насыщенный день, любимый, - я ерошу черные волосы нашего ангелочка, с удовольствием наблюдая его в таком хорошем настроении.
Дамир осваивается в Греции быстрее, чем осваивался бы в России. Новый язык, который он впитывает как губка, легко ему дается, появляются новые друзья, вроде кареглазого Дороса, влюбленного в футбол, ему нравятся учителя и атмосфера в школе. Все это больше похоже на приятную игру, потому у Дамира не возникает неприязни. Ксай в сотый раз был прав, предложив включить нашего сына в подготовительный класс – во-первых, ради социализации в стране и повышения уровня языка, во-вторых, ради его гармоничного развития. Все пока идет как надо.
- Сегодня пятница, - глаза малыша загораются при одном упоминании наступившего дня, - мы поедем вечером за мороженым, мама? Когда вы заберете меня из σχολεία (школы)?
Как легко и ненавязчиво вплетаются греческие слова в его повседневную речь. Я выучиваю больше, общаясь с Дамиром, нежели просиживая за книжками. Правду говорят, что для детей в его возрасте никакие языковые преграды не помеха. Нет их вовсе. Сейчас с улыбкой вспоминается тот день на Сими, когда бормотал Ксаю, что понятия не имеет, как попросить местных мальчишек взять его в игру, а еще вызывают недоумение наши напрасные опасения по поводу адаптации Дамирки к своему новому миру. Он изначально был его частью, похоже, наш греческий малыш.
- Пятница – всегда по плану, - подтверждаю я, забирая у мальчика пустую тарелку, - беги-ка одеваться, чтобы нам не опоздать.
Эдвард помогает мне убрать посуду, вызываясь ее помыть. Теперь у меня есть время собраться.
Через полчаса, готовые к выезду, мы с Дамиром заходим в выкрашенный в белый цвет гараж. Своей любви к немецким автомаркам мистер Каллен не изменяет, активируя зажигание в новенькой Audi Q7, пока привезенная мной из Москвы BMW сиротливо припаркована рядом. Дамиру по вкусу, что новая папина машина – тоже джип. Он до сих пор не может наиграться с подаренным Эмметом на день рождения точным электро-прототипом его хаммера, которого до ужаса боится Маслинка и о котором еще на «Жуковском» рассказывала мне Вероника.
Для Родоса, конечно, наши машины большеваты, зато в них комфортно и, что немаловажно, крайне безопасно. Единственные трудности возникают с парковкой, поэтому отвожу Дамира в учебный класс я одна. Он тут же приветственно машет друзьям, звонко здороваясь с учителем, располагаясь за своей партой. Я возвращаюсь к Алексайо, поджидающему в тупичке невдалеке, сообщая, что к месту получения знаний наш котенок доставлен. Пристегиваюсь.
- После подготовительного класса здесь возможно поступление в их собственную начальную школу, правильно?
Ксай, выезжая на дорогу, утвердительно мне кивает.
- Но ведь нужно подтвердить знания на собеседовании…
- Бельчонок, я убежден, это не станет проблемой. Он очень способный мальчик.
- Весь в тебя.
Аметисты теплеют, стоит мне лишь сказать это. Останавливаясь на первом же светофоре, Эдвард нежно пожимает мою ладонь. Взгляд его, горящий и ясный, говорит мне о многом.
- У нас тоже собеседование…
- И это тоже не станет проблемой, - улучаю мгновенье чмокнуть гладковыбритую щеку Алексайо, - сегодня мы узнаем, кто это…
Уникальный улыбается. Его улыбка создает в салоне особую атмосферу.
Пейзажи Родоса, в большинстве своем повторяющиеся, не слишком примечательные, мелькают за окнами. Город небольшой, хоть и столица, все находится достаточно близко. Больше всего мне нравится стройное единение зеленых влажных парков и сухой песчаной земли, обагренной горячим солнцем. Море, вдоль которого идет часть дороги, плавно перетекает из Эгейского в Средиземное. Я помню, что это больше всего удивило Каролину во время приезда – малышка никогда не была на Родосе, Эммет не хранил добрых воспоминаний об этом острове. И все же, ко дню рождения Дамира и нашему новоселью все собрались на самом большом острове Эллады. Мы все очень ждали приезда Натоса и его семьи, как ни странно, успев по ним соскучиться за столь короткое время после переезда. Эдвард и Эммет жили бок о бок всю жизнь, на всех континентах и во всех странах, им не хочется разлучаться надолго, благо, Натос не против перебраться на Родос, хоть и займет у него это больше времени. И Каролина, и Ника оказались в восторге от острова, что должен был вскоре стать их домом. Дети проводили время вместе в той череде развлечений, что подготовил для них Алексайо в честь первого дня рождения нашего малыша дома, а у нас было время пообщаться. Меня забавила наша одновременная с Вероникой беременность – мы с ней сошлись на мнении, что это к счастью. Тем более, стоило лишь посмотреть на цветущих братьев, чтобы лишний раз убедиться.
Эммет привез Дамирке воз, не меньше, игрушечных даров. Хаммер, венчавший все подарки, вызвал шквал эмоций и множество горячих благодарностей и поцелуев «большому дяде Эмму!». Вероника испекла шоколадные печенья специально для Дамира, его любимые, Рада с Антой совместно приготовили с именинником спанакопиту – гастрономическое увлечение малыша номер два. Ну а мы с Эдвардом преподнесли свой пушистый подарок. И тут уже все неудержимое обожание, удовольствие и счастье Дамирки было уготовано нам.
- О чем ты думаешь сейчас, Бельчонок?
Эдвард, следя за дорогой, все же кратко на меня оглядывается. Ему действительно любопытно.
Море, переливаясь от утреннего солнца, совершенно спокойно – нет даже традиционных «эгейских» барашков, камни у берега вода лишь лижет, не накрывая полностью.
- Об имени.
Мне нет нужды прятать от Ксая эти мысли, потому что они приходят уже не в первый раз. Порой, не в силах быстро заснуть, я думаю об этом. Прекрасное отвлечение от плохого самочувствия и время наедине с собой. Увлекательное.
- Это довольно неожиданно.
- Разве тебе еще не приходили в голову идеи?
- Мне казалось, слишком рано…
- Между прочим, скоро конец первого триместра, - вздохнув, говорю я. Удовлетворенно накрываю живот собственной ладонью. Я ждала момента, когда мое положение станет заметно, слишком долго.
Мы поворачиваем налево, съезжая к центральной части города. Останавливаемся на перекрестке на красный.
Эдвард поворачивается ко мне, не отпуская руки от руля. В аметистах неподдельный интерес, живой и яркий, что меня цепляет.
- И какое имя ты бы выбрала?
Я делаю неглубокий вдох, долю секунду раздумывая, сказать ли Ксаю. Мысль эта пришла внезапно, но укоренилась вполне явно, хоть и не успела я ее обдумать как следует. Не знаю… не слишком ли? Пока это чистые эмоции.
- Ангелина.
Зажигается зеленый свет, но мы не трогаемся с места. Алексайо, чье выражения лица меняется, поджимает губы. Несколько сильных чувств, включая благодарность и сомнение, залегли в глубине его глаз. Больше всего места занимает озадаченность.
- Ангелина?..
- Как твою маму. Мне кажется, Ей бы подошло.
Нам сигналят сзади. Ксай вынужден продолжить движение. Но задумчивость его пока не отпускает – не тяжелая, не болезненная, просто… существующая. Наверное, логичная.
- Ты правда готова так назвать нашу дочь? – спрашивает, пропуская пешеходов. Среди них женщина с детской коляской.
Фраза «наша дочь» электрическим импульсом проходит через все мое тело. Не убирая руки от живота, я счастливо улыбаюсь. Приятное покалывание истинного обожания ощутимо у сердца.
- Мне нравится звучание этого имени, его значение правдиво и приятно, поэтому – да. Если тебе тоже нравится, конечно же.
Эдвард неоднозначно хмыкает, сворачивая на парковку возле здания клиники. Куда уже, куда меньше, чем у «Альтравиты», но, благо, существующую – этим могут похвастаться не все лечебные учреждения острова. Умело паркуется в тесном ряду малолитражных автомобилей.
Я вожусь с ремнем, почему-то никак не в состоянии расстегнуть его, а Эдвард уже выходит из машины. Открывает мою дверь, ловким движением расправляясь с карабином. Пронизывающе смотрит на меня, не двигаясь с места.
- У меня нет слов, Бельчонок.
Поворачиваюсь к нему, плавно заключив лицо в ладони. Целую несопротивляющегося мужа, бархатисто погладив обе его щеки.
- Тебе кажется, это слишком?
- Я бы никогда не посмел просить тебя о таком, Белла. Но ее имя и есть то единственное, что я бы дал своей дочери.
Любимый мой… вот как. Я широко, успокоенно улыбаюсь, еще раз дотронувшись до его губ. Эдвард выглядит немного растерянным, но вдохновленным. Он отвечает мне, с негромким вздохом прикасаясь к волосам.
- У тебя будет еще один Ангел, μπαμπά Xai, - перехватываю его ладонь, крепко пожав в своей, - твой самый долгожданный. Он… Она сделает тебя до невозможности счастливым.
Растроганный, Алексайо тоже улыбается мне в ответ. Как и на море этим утром, в глазах его отблески соленой влаги, краткие, но заметные. А горячий шепот максимально искренен.
- Мое самое главное счастье, благословение мое, спасибо… спасибо тебе, Белла.



Гель прохладный, а поверхность датчика гладкая. Его скользящие движения слегка щекотные.
Миловидная гречанка слева от меня, в идеально-белом халате и с узнаваемым бейджем клиники, дружелюбно улыбается на мои краткие взгляды. Но основное ее внимание сосредоточено на процедуре.
Эдвард, присевший на гостевое кресло справа от кушетки, мягко держит мою руку. Я сама попросила его об этом и сама переплела наши пальцы, но вижу, ему тоже приятно. Алексайо выглядит особенно одухотворенным после нашего недавнего разговора об имени ребенка. Хорошо, что я все-таки озвучила свой вариант, он осчастливил моего Ксая.
Небольшой экран перед доктором, который вижу краем глаза, отображает средней четкости черно-белую картинку. Я много раз представляла себе, рассматривала и пыталась распознать УЗИ-изображение плода, но понимаю, что в этом случае все тщетно. Мне картинка не дает ничего.
Кабинет, в который нас пригласили согласно времени записи, отделан светло-синими панелями, с бежевыми плинтусами и такой же паркетной доской. Белая основа мебели и кушетки, застеленной голубой простынкой, приятно оттеняется. Здесь спокойно и приятно находиться. К тому же, нет никаких лишних запахов, вызывающих пусть и несознательное, а опасение. Я чувствую себя прекрасно.
Наш доктор – Эфимия Медусис – лучшая в своей профессии во всем Родосе, и, к тому же, говорит по-английски. К сожалению, при всех видимых и выжидаемых успехах в греческом, мне пока не поддается вся его суть, еще и в подобных ситуациях. Я хочу услышать все, узнать все и понять все, относительно нашего Лисенка. Так что Ксай задался целью устроить нам прием на родном для меня языке – и устроил.
Он выглядит… предвкушающим сейчас. Это не написано на лице, но читается между строк, в малейших выражениях, в сосредоточенных глазах. Ксай переживает каждую минуту своего нового статуса по полной, отдаваясь моменту целиком, а потому я лучше вижу его и сильнее понимаю. Он думает о своем ребенке. Следит за каждым движением доктора, за изменениями картинки на экране, оглядывает мою кожу и закатанную часть футболки. От него ни ускользает ни одна деталь, ни одна мелочь. Эдвард на своем месте. И ему хорошо.
Эфимия набирает что-то на клавиатуре левой рукой, фиксируя пальцами датчик в определенном месте. Он чуть сильнее прижимается к коже, привлекая внимание. Алексайо успокаивающе гладит мои пальцы.
- Ну что же, Изабелла, Эдвард, мне есть, чем вас обрадовать, - добродушная, с искренней, хоть и профессиональной улыбкой, деловито сообщает доктор, - самое главное – все показатели соответствуют сроку, никаких патологий нет.
- Замечательно…
Ксай наклоняется, легко поцеловав мой лоб. Я глажу его плечо свободной рукой, довольно ухмыляясь. Что я вам говорила, Аметистовый? Этот малыш в полном порядке – и всегда будет.
Мисс Медуис, нажав еще нескольких кнопок, поворачивает экран в нашу сторону. Изображение на нем становится четче.
Я вдруг ощущаю, как Эдвард, в чьей ладони до сих пор мои пальцы, сжимает их гораздо сильнее.
- Что это?.. – баритон становится глухим.
- Что, Ксай? Что такое? – я тщетно стараюсь разглядеть картинку из-под его рук, встревоженная появлением и такого тона, и такой реакции. Она же сказала, что все хорошо!
Это кипящее, отрезвляющее чувство опасности. Оно на мгновенье сжимает горло, дерет где-то в груди, отдается краткой дрожью в кончиках пальцев. Мои эмоции похожи на оголенный провод, тем более теперь, когда их, разнеженных от хороших новостей, так резво потревожили.
- Вот так обзор очень хороший, - передвинув датчик чуть ниже, Эфимия указывает нам на экран.
Каллен, опомнившись, отстраняется от меня, опускаясь обратно в кресло. Пальцы его тоже подрагивают.
Я поднимаю голову, в надежде разглядеть изображение, внесшее столько сумятицы, лучше.
Голос Ксая озвучивает истину на одну миллисекунду раньше, чем я сама ее понимаю:
- Их двое…
Эфимия утвердительно кивает, фиксируя картинку и увеличивая важнейшую ее часть.
- Монохориальная диамниотическая двойня – однояйцевые близнецы.
Я ее почти не слышу. Я стараюсь, но попросту не в состоянии. Слова звучат где-то рядом, где-то возле, но не здесь. Их смысл доходит с трудом и опозданием, и первые пару секунд я отчаянно стараюсь осознать, почему Эдвард испугался. Потом, секунд пять спустя, понимаю, что это был не испуг, а ошеломление. И то, что сейчас Алексайо хмуро-зачарованно наблюдает за экраном, означает, что он так же старается принять ситуацию как она есть, поверить, а вовсе не что-то дурное.
Эфимия видит наши сложности.
- Изабелла, Эдвард, я понимаю ваше удивление. Первая и естественная беременность не часто бывает многоплодной. Но вам повезло, и дети абсолютно здоровы. Я сейчас включу вам их сердцебиение.
Я нервно усмехаюсь, быстро, отчаянно даже кивнув. Все свое внимание концентрирую на несчастном небольшом экране, одном черно-белом изображении. Двух ангелах. Лисятах?..
Мисс Медуис все так же прижимает датчик к моей коже, поднимая затворку в левой части УЗИ-аппарата. По кабинету, практически сразу же возникая, распространяется звук. Один из самых прекрасных, самых невероятных, что я слышала в жизни.
Два маленьких сердечка. Частое, громкое, такое ясное сердцебиение… доктор дает нам с Эдвардом возможность услышать сердца обоих малышей. Два сердцебиения, перемежаясь, звучат в этом кабинете. Победные, восхитительные звуки свершившегося уже во второй раз чуда.
Алексайо наклоняется ко мне, и я чувствую его дыхание у висков. Теперь сама как могу крепко пожимаю его руку.
Фиолетовые глаза Эдварда излучают ошеломленное благоговение. Когда он смотрит на меня в момент возникновения звука биения маленьких сердечек, это как никогда явно. Эдвард слышит своих детей. Он в нирване, пусть и путанной, непонятной.
Мы оба слышим своих детей. Мы оба в нирване.
- Сердечки быстро стучат, это ничего страшного. Вот, посмотрите, это первый плод, он чуть ниже, - Эфимия, скользя пальцами у экрана, указывает на маленькое создание внутри меня, - вот здесь головка, здесь лицо, ручки и ножки.
Я с силой закусываю губу. Мой маленький лисенок… мой первый Лисенок…
Девушка передвигает датчик повыше.
- А вот тут второй плод, видите? Тоже голова, лицо, ручки и ножки, - обводит те части маленького на изображении, о которых говорит, - эта линия – их маленькое разделение, границы их собственных амниотических мешочков. Но питание оба плода получают от одной плаценты.
На секунду зажмуриваюсь. Пытаюсь все это прочувствовать. Моего второго, моего маленького Лисенка.
- Двигается!.. - восхищенно произносит взлетевшим выше голосом Ксай.
Я застаю момент этого движения. Первый Лисенок, тот, что ниже, изменяет положение своего тельца. Он теперь повернут по направлению к нам.
- Увидел вас и решил показаться, - мягко соглашается Эфимия, - второй тоже шевелится.
Я улыбаюсь, тихонько посмеиваясь этой полной волшебства картинке. Оба наших малыша здесь, на этом экране, я их вижу, скоро я их почувствую, они реальны. Настолько же, насколько я, Ксай, Дамирка… они – наши, они родятся у нас. Наши с Ксаем дети. Господи!..
Алексайо, кратко поцеловав мою ладонь, целует теперь лоб. Его горячие губы, не скрывающие сбитых вдохов, делают все происходящее еще более настоящим. Я не могу сполна даже принять того счастья, которое рвется наружу огненными залпами, не меньше.
Двое, боже. Их двое!!!
- Вы хотите узнать пол? – дав нам немного времени, задает все же свой вопрос доктор.
Мы с Ксаем, переглянувшись, вдруг оба, одновременно, похоже, понимаем, что упустили из виду эту возможность. Улыбки у нас перекликаются, словно отражения. Мы и есть отражения сейчас.
- Да.
- Да, - практически синхронно.
Эфимия Медуис наводит УЗИ-датчик на требуемую область, давая нам шанс увидеть все положение дел целиком.
- Это девочки.
Я смотрю на экран, и сама не замечаю, как он растворяется в мутноватой слезной пелене. Я плачу, до конца даже не понимая этого. Слезы сами приходят, выбрав время, я чувствую их – горячие – на коже.
Алексайо гладит мои щеки. Его ровные, нежные, трепетные движения вызывают во мне бурю эмоций – и еще больше слез, конечно же, которые неустанно вытирает.
- Девочки, Ксай, девочки!..
Он широко, так широко, как лишь однажды за все время, мне улыбается. Наклонившись ко мне, пристроившись рядом, гладит, улыбается и кивает. Слышит. Видит. Знает.
- Девочки… - не могу уняться я. И не хочу униматься!
Уникальный целует мой лоб, легонько касается его своим. Передает этим прикосновением часть своего собственного блаженного счастья, невесомого, но неподъемного, неописуемого, но испытываемого, неожиданно-неукротимого. Теперь я и плачу, и смеюсь одновременно. Я никогда еще не была счастливее.
- Дочки, - шепотом озвучивает Эдвард. От него эти слова – как молитва, не иначе. Пропитанная благодарностью и залитая восторженной верой. Очаровательная во всех смыслах.
- У тебя будут дочки, - вторю, не разбирая теперь, чего больше – слез моих или моих улыбок, - твои дочки, μπαμπά Xai!
А затем тихо, только для него, шепчу одну-единственную фразу на русском:
- Я же обещала.
…Теперь плачет и Ксай.



Неохватное. Огненное. Цельное.
Счастье.
Дамир с детским задором бежит вперед по каменной набережной. Его белые шорты и джинсовая рубашка с рядком пуговиц-змеек – хороший ориентир, хоть мы и знаем, куда малыш направляется. По вечерам пятниц дедушка Зарус выкатывает свою тележку с самым разнообразным фруктовым мороженым на главную прогулочную улицу. Дамир, конечно же, предпочитает ананасовый вкус.
Нежная. Щемящая. Неудержимая.
Радость.
Мы с Ксаем, любезно предложившим мне локоть, идем следом за сыном. Неторопливо, потому что спешить некуда, умиротворенно, потому что хорошо видим Дамирку среди людей – туристический сезон почти закончился, в основном гуляют уже местные жители.
Море спокойно этим вечером. Его тихий соленый шелест о темную гальку, изредка пробегающая по воде рябь от луны, пропитанный йодом свежий вечерний воздух – все способствует полному расслаблению и душевному комфорту. А ведь только при таком условии можно прочувствовать самые глубокие свои эмоции.
Неисчерпаемая. Твердая. Долгожданная.
Любовь.
Ее так много, что льется наружу искристой радугой из глаз Алексайо, наполняет вечерний бриз моим откровенным восхищением всем, что вижу, концентрируется в пространстве, окутывая теплом всех нас. Мне кажется, я никогда в жизни еще не была счастливее, чем сегодня.
Внутри меня, здесь, под тканью хлопкового синего платья, поселилось… чудо. Целых два чуда – наши с Ксаем лисята. И я на самом деле даже представить сполна не могу, хоть УЗИ состоялось уже почти восемь часов назад, что Вселенная настолько к нам благосклонна.
Неуловимое. Тихое. Всесильное.
Благословение.
Я смотрю на Эдварда, что идет так близко, шаг в шаг со мной, и вижу все блаженство, наполнившее его, в каждой из родных черт. Ксай улыбается – уголком губ, своими невероятными глазами, маленькими морщинками радости и ямочкой на левой щеке – и улыбка у него очень живая. Такой она теперь будет всегда.
Я любуюсь мужем, и он замечает это. Только впервые, похоже, за всю жизнь, не смущается.
- Ты такой красивый…
Аметистовые глаза прямо-таки наливаются теплом.
- Я такой счастливый, - мило поправляет он.
Я тоже теперь улыбаюсь. Прижимаюсь к его боку, крепче обхватив локоть, и глубоко вдыхаю родной запах. Эдвард перестал пользоваться любым парфюмом с наступлением моей беременности, тем самым исключая возможность спровоцировать у меня тошноту, и теперь его мягкий запах, клубнично-банановый, тот самый, что почувствовала в первую же нашу встречу, сполна возродил свои позиции. В контрасте со свежевыжатым апельсиновым соком, который я только что допила, сочетание божественное. Полноценный фруктовый коктейль – легчайший и приятнейший.
- Знал бы ты, как счастлива я.
Дамир покупает мороженое у Заруса. Седовласый грек, ловко черканув глубокой ложкой два больших шарика, устраивает их внутри рожка, вафли для которого печет его жена. Терпеливо ожидающий своего лакомства Колокольчик посмеивается каким-то словам местного дедушки. У них у обоих ярко-голубые глаза и Зарус любит уделить Дамиру побольше внимания из-за схожей внешности. А еще малышом просто нельзя не умилиться – так органично наш котенок влился в новую для себя среду.
- Сколько же на свете чудес, - философски замечает муж, наблюдая за Дамиркой. Он обожает его. Это не громкое слово, это чистая правда, Ксай всегда его обожал, наверное, с самого начала, как только понял, насколько этот малыш – наш. Однако с этого дня обожание Эдварда выходит на новый уровень. Я думаю, совсем скоро Колокольчик заметит, что чувства отца к нему стали куда глубже и проникновеннее.
- Все чудеса случаются с теми, кто сам творит их в душах других, Ксай. Ты спас, отогрел любовью и окружил заботой огромное количество отверженных людей. Мир ответил тебе взаимностью.
- Мир подарил мне тебя, Бельчонок. А ты уже подарила все остальное.
Он смотрит на мой округлившийся живот и на лице его расплывается самое настоящее счастье. Это магия, не иначе, видеть такое.
- Две дочери… - качает головой сам себе, недоверчиво-безумно усмехнувшись.
Свободной рукой я накрываю приподнявшуюся ткань платья. Касаюсь кончиками пальцев ладони Эдварда, покоящейся тут же.
- Наши дочери, мой Уникальный.
Как же сияют его глаза… северным сиянием, звездным небом, снежным русским маревом. Огни рождественских гирлянд по всему миру не затмят их. Это особая стадия счастья.
Когда мы вышли из кабинета доктора, и я, и Алексайо пребывали в некотором замешательстве. Я держала его руку, а он – мою, и мы молчали всю дорогу до машины. Только в ее салоне с заработавшим кондиционером, пока белые облака проплывали на горизонте, нам удалось как-то свыкнуться с неожиданными новостями. Ксай тогда все время смотрел на лобовое стекло, на старый парк, словно бы в его зарослях искал подтверждение. Мне тоже нужно было немного времени. Я мечтала о Лисенке, я молилась о Лисенке, я верила в него. Но что детей будет двое, даже для меня, уже приготовившейся, казалось бы, ко всему, стало полной неожиданностью. Мне до сих пор невероятно произносить, обдумывать это число. Я уповаю, чуть позже смогу поверить окончательно. С первым их движением…
- Это за гранью разумного.
- Мы все время живем за его гранью, Ксай, - моя нервная усмешка зеркально передается и на его лицо, - пора бы уже привыкнуть.
- Я к этому никогда не привыкну.
- Так даже лучше. Каждый раз тогда будет первым.
Я помню, Эдвард в тот момент первый раз улыбнулся мне так, как улыбается теперь постоянно. Он держал в руках снимок, отданный Эфимией, где двое наших детей были видны так четко… И улыбался открыто, широко, блаженно. Сморгнул запоздалую соленую капельку. Крепко обнял меня.
- Изабелла, ты сделала нашу жизнью истинной сказкой. Спасибо тебе.
Мне нравится, что его искренность перестала зиждиться в четко выставленных границах, легко перемахнув все мыслимые и немыслимые преграды. Все чаще Ксай говорил то, что на сердце, прямо и быстро, как в ту минуту. Наверное, так и бывает, когда обретаешь второе дыхание. Сполна.
Дедушка Зарус предусмотрительно заворачивает вторую салфетку вокруг рожка Дамира. Рисует на верхнем шарике веселую рожицу карамельным сиропом. Принимает от малыша монетки, даже не пересчитывая. И улыбается ему напоследок, пожелав хороших выходных. Дамир довольно произносит «эфхаристо», и, хоть отсюда я не слышу его звонкого голоска, знаю, что это слово он выговаривает с особой тщательностью. В Греции ему нравится говорить «спасибо» без какого-либо принуждения. От сердца.
- Нам будут нужны две кроватки, - вдруг говорит Эдвард. Я поднимаю на него глаза, а он уже в приятной задумчивости, личных подсчетах, - и вдвое больше вещей для новорожденных, игрушек…
От радости, тихой и светлой – за него – у меня зажимает сердце. Он представляет себе все ярко и полноценно, подсчитывая и пытаясь предусмотреть все варианты, но с удовольствием, без отрицательных эмоций, боли, необходимости! По собственной воле!
Никто на свете не заслужил всего, что с нами сейчас происходит больше, чем Алексайо. Его награда, пусть и запоздало, но нашла своего героя. Пролилась самыми щедрыми дарами.
- И вдвое больше любви, которая у нас найдется, - вторю Аметисту, ласково погладив его ладонь. -- Ты прав, папочка. Если радость, то вдвойне.
- У тебя по-другому никогда не получалось, Бельчонок.
Его бархатное уверение звучит так мило, что я смеюсь. Обнимаю его за талию, прижавшись крепко и близко, наслаждаюсь каждой секундой. Вся моя жизнь теперь построена на этом наслаждении. Не только Ксай живет по-новому, и я тоже. Первым шагом стал Дамирка, заключительным – двойня.
- Нужно будет выбрать второе имя…
- Думаю, с этим проблемы не возникнет.
Дамир, удерживая мороженое в правой руке, бежит к нам. Он маневрирует между нечастыми пешеходами с удивительной точностью. И с такой же точностью, отпустив меня, его подхватывает на руки Ксай. Была бы воля Дамира, он бы оттуда не слезал. Была бы воля Ксая, он бы его и не отпускал. С самого первого дня знакомства этот жест принятия остается их любимым и сокровенным.
- У кого-то здесь сладкое мороженое, - удобно перехватив ребенка, констатирует Аметист.
- Оно очень вкусное, - завлекающе отзывается Дамирка, протягивая начатый рожок папе, - хочешь? Мама, правда, вкусное!
- Несомненно, мой малыш, - Ксай легонько целует детскую щечку, стерев с нее каплю карамельного сиропа, - сладкое мороженое для сладкого мальчика.
- Эй-й! Дедушка Зарус тоже так говорит!
- Мы с ним друг друга поняли бы.
Дамир ест свое мороженое, комфортно пристроившись в папиных объятьях. Эдвард держит его одной рукой, крепко и спокойно, а вторую протягивает мне. Полноценное семейное единение, о котором я так мечтала. Мы идем по набережной вперед все вместе. Довольные.
Дамир делится своими впечатлениями о дне, порой задумчиво разглядывая свое лакомство, размышляя, какой край попробовать следующим. Он идиллически-безмятежный, говорит о повседневных вещах вроде школы и игр на занятиях и с друзьями, о вкусном шоколадном молоке на переменке и хрустящих кулуракья, какими его угостила одна из девочек. Он рассказывает о своей жизни. И так, будто никогда другой и не знал. Уже слегка загорелый, жизнерадостный, наш маленький элладец счастлив. Ни Москвы, ни прошлого, ни боли. Все, как мы малышу и обещали.
- Мы сегодня кормили нашу крыску в классе, Рататуя, все вместе, после переменки, - Дамир, практически доев мороженое, хрустит шоколадным дном рожка, - а мама Алексы тихонько спросила у другой мамы, почему вы такие разные, я слышал. Мама, что это значит?
- Что они слишком любопытные.
Эдвард ухмыляется моему ответу, пожав ладонь. Вот что его абсолютно точно больше не тревожит – наша разница. Она окончательно стерлась после долгожданных известий.
- Просто это необычно, Дамирка, что я старше мамы. Им интересно.
- Потому что так не должно быть?..
- Может быть как угодно, солнце. Это не имеет значения.
Ксай заботливо вытирает личико сына, забрав у него салфетку из на удивление чистых рук, чтобы скинуть в ближайшую урну. Дамир обвивает отца за шею, пронзительно глянув на меня.
- Мне нравится, что вы разные, мама. Это здорово.
Эдвард не спорит. Он ответно обнимает сына чуть крепче.
Мы сворачиваем на пляж, к пирсу. Светлая галька раскинулась по обе стороны от деревянных настилов. Впереди виднеется детская площадка, которую малыш никогда не пропускает. Ксай ловко переводит тему, в этом ему равных нет.
Площадка невысокая, но с разнообразными развлечениями и очень яркая. Дамиру особенно нравится деревянный поезд с синей трубой. В такое время никого здесь нет, и он полноправно занимает место машиниста, крутя руль в разные стороны.
Эдвард опирается о крышу паровоза, задорно подыгрывая мальчику, а я присаживаюсь на скамейку-качели невдалеке. Лучшего наблюдательного пункта и не придумать.
Мне нравится, как Ксай и Дамир играют вместе. На площадке или дома, на пляже или в море, когда малыш в этих забавных цветных нарукавниках, они представляют собой полноценную картину единения отца и сына. Я никогда не видела такого прежде. Их взаимодействие простое, ненатянутое, жизнерадостное. Их любовь видна, ощутима невооруженным глазом. И обоим приносит массу удовольствия.
Эдвард любит своего сына. В основе их связи лишь духовное родство, но это не имеет значения. Я знаю, что бывает иначе даже с кровными узами. Некоторыми ночами это меня тревожит.
Я слукавлю, если скажу, что не думала о Ронни за эти недели. Мое отчаянно-глупое предположение о том, что смогу простить его, пришедшее на семейном пикнике в Целеево, не пропало, скорее, слегка ослабло. Я обхожу, осматриваю его со всех сторон, стараясь верно оценить свои силы. С позиции дочери. С позиции матери. С позиции живого человека.
Мне кажется, в глубине души я люблю отца. Хотя бы за то, что он любил маму, которую обожала и я, так сильно, что сам едва не погиб после ее смерти. Хотя бы за то, что он позволил Розмари остаться с нами и быть со мной, став моим лучшим и единственным другом на много лет. Хотя бы за то, что дал мне шанс узнать Эдварда. Наверное, это всегда будет главной из причин моей хоть какой-то приязни, пусть даже не дочерней, а просто женской. Рональд сделал много дурного, очень много… слаб он был или пьян, в адекватном состоянии или аффекте, жестокий или просто запутавшийся, он… мой отец. Я понимаю это особенно явно с появлением Дамирки, когда вот так вот смотрю на них с Ксаем. А уж собственная беременность…
Я теперь чувствую все иначе. Я хочу знать и понимать каждое из событий своей жизни, давать ему оценку и делать выводы, но уже больше со стороны эмоций, чем рациональности. Я слишком долго пыталась подавить в себе любую связь, контакт, проблеск к Ронни. Это сложно – повернуть процесс вспять. А я пытаюсь. Ради себя, Ксая, Дамирки и… лисят. Не хочу жить жизнь в ненависти. Не хочу омрачать наше счастье своими темными, никому не нужными, пусть даже справедливыми чувствами. Я хочу любить. Я хочу, чтобы в моем сердце не осталось места ни для чего, кроме этой любви, обожания и счастливых моментов. Ксай подарил мне Рай, так что же, я позволю сорнякам минувших лет его заполонить? Я должна их извести. Я мечтаю вырвать и выкинуть их из своего сердца. Хотя бы попробовать…
Эдвард щекочет Дамира, поймав его возле детских качелей, подбрасывает в воздух. Мой малыш смеется задорно и счастливо, а улыбка Ксая полна гордости и добра. Эдвард учил меня добру и всепрощению всю нашу жизнь. Мне кажется, я усвоила его урок, пусть и отчасти.
Дамир виснет у папы на шее, хохоча от их новой игры, а я поднимаюсь со скамейки. Делаю пару шагов назад, к ограждению набережной, лотку со свежевыжатым соком и устрицами. И достаю телефон, не дав себе шанса отказаться от этой затеи. Я просто не могу. Не сегодня. Не после величайшего блага, что нам даровано. Вселенная получит свой ответ.
Я набираю номер, а у меня знакомо дрожат пальцы. Глубже дышу.
Я жду ответа, а гудки такие длинные, соединение такое долгое… я накрываю живот левой рукой.
Я думаю, что мне сказать, но придумать не получается. Сжимаю телефон крепче, приложив к уху.
Сейчас в Лас-Вегасе десять утра. Я не слишком рано, правда?..
- Здравствуй, дочка.
Он отвечает после пятого гудка. Тронутым, но сосредоточенным голосом.
Слова застывают у меня в горле. Мучительное дежавю, подпитываемое детским страхом. Одна лишь мысль о том, ради чего это делаю и в какой день, подбивает переступить через себя. И сказать.
- Здравствуй… отец.
Я слышу, даже ощущаю повисшее на том конце молчание оцепеневшего Рональда. Но, стоит отдать ему должное, в руки он себя берет быстро.
- Я надеюсь, у тебя все хорошо, Изза. Я очень рад твоему звонку.
Почему-то подступают слезы. Тоже до боли знакомая реакция. Мне надо переходить к главному, если я все же хочу, чтобы этот звонок полноценно состоялся.
- Все в порядке. Я звоню… я хочу… Рональд, я хочу, чтобы вы с Розмари приехали к нам на Рождество. Мне… это нужно.
И это правда так. Когда Розмари сказала мне об их намерении пожениться с Ронни, я практически впала в отчаянье. И все же приняла это обстоятельство. В конце концов, это их жизнь. Кто-то в большей, а кто-то в меньшей степени, но оба заслужили шанс на свое счастье. Не мне им мешать, сполна наслаждаясь своим собственным. Я уповаю, Розмари знает, что делает. А Рональд, быть может, даже изменился.
- Изза… дочка, спасибо. Я… ну конечно же, мы… мы приедем. Когда скажешь.
- Мне кажется, девятнадцатого декабря подойдет.
- Девятнадцатого декабря, Изабелла, - быстро соглашается он, - я буду счастлив. Мы будем.
Я вздыхаю, приникнув к заборчику. Кусаю губы, стараясь сделать так, чтобы слова звучали искренне и не тяжело. Мне не хватает легкости, уверенности в голосе.
- Тогда договорились…
- Изабелла, я приеду, я обещаю. Но если вдруг ты передумаешь… я пойму.
Я нервно усмехаюсь, сжав пальцами ткань своего платья.
- Нет… Рональд. Я не передумаю. До встречи.
И кладу трубку.
Ну что же, вот он, шанс, о котором ты просил, отец. Я смогла тебе его дать.



Декабрь

- Я боюсь, Ксай.
Эдвард, просматривающий очередное письмо, поднимает на меня глаза. Традиционная серая пижама с кофтой с синей полосой на груди, сколько воспоминаний с ней связано. Волосы, слегка растрепанные, потому что в процессе чтения он то и дело ворошит их. Очки в черной оправе и пристроенная на тумбочке белая кружка зеленого чая. Он еще не остыл.
Взгляд у Эдварда очень мягкий. Аметист никогда не обделял меня своей добротой и пониманием, но с наступлением беременности, особенно второго ее триместра, свет и тепло его сущности стали более трогательными и ощутимыми. Это всегда очень ободряет.
- Ты тревожишься, моя радость.
Я, приникнув спиной к большой серебристой подушке, устроенной у спинки кровати, закусываю губу. На вискозную ткань ночнушки – в цвет латте, моего любимого напитка – кладу обе ладони. Одно тактильное ощущение растущего живота, его теплой и округло-гладкой кожи успокаивает. Мне нравится понимать с упоительной ясностью, что все это – взаправду. И что дней до нашей встречи с лисятами с каждыми проходящими сутками остается все меньше.
Эдвард улыбается мне краешками губ, заприметив этот характерный жест.
А я медленно, расстроенно качаю ему головой.
- Нет, Ксай. Я боюсь.
Последнее время я слишком часто говорю то, что думаю. Притупляется способность тщательно подбирать слова из-за буйства гормонов или же потому, что рядом с родными людьми за столько времени не приходилось прятаться, я не знаю. Только вот факт остается фактом.
Алексайо снимает очки, откладывая и их, и парочку писем на белой бумаге в синюю клеточку на прикроватную тумбу. Пододвигает кружку и приглушает свет своей лампы. А потом устраивается рядом со мной. От него пахнет домом, зеленым чаем и нашей постелью – я машинально тянусь навстречу.
- Расскажи мне, Бельчонок. Все-все мне расскажи.
Он целует мое плечо, скрытое длинным рукавом ночнушки, прежде чем накрыть ладонью живот. Я облегченно, достаточно резко выдыхаю, почувствовав его пальцы. Я знаю, что сберегу детей любой ценой и никогда не позволю ничему дурному с ними случиться, но непосредственное присутствие Алексайо - куда лучшая гарантия. В его способностях нас всех оберегать я не усомнилась ни разу - порой даже слишком высокой ценой, мистер Каллен.
- Когда ты так делаешь… мне спокойно.
Признаюсь так просто и отрывисто, что вызываю на лице мужа ухмылку.
- Я всегда так делаю и буду делать. Я здесь, моя любовь.
Он придвигается ближе, целует теперь мою щеку, а затем – уголок губ. Теперь я слышу еще один запах, едва уловимый – бумаги. Немудрено, ведь уже больше часа он пребывает в ворохе исписанных детьми листов. Скоро Новый год, и, соблюдая свою давнюю традицию, Ксай попросил у Анны Игоревны прислать детские письма для Деда Мороза (мне расшифровали, что так в России называют Санту). Официально в целеевском приюте проживает сто пятнадцать воспитанников. В этом году Эдвард твердо заявил мне: он намерен выполнить желание каждого ребенка. И пусть подарить малышам маму и папу он не в состоянии, материальные вещи и кусочек сказки – вполне. Моя приметливая фраза, что теперь Алексайо готов каждодневно сворачивать горы, оказывается, попала в самое «яблочко». Когда так счастлив, счастьем хочется делиться. Я его понимаю.
Я сама, попав под эйфорическое влияние эмоций, пригласила Рональда и Розмари на Родос, на католическое Рождество. И уже которую неделю не могу успокоиться, поражаясь своей самонадеянной смелости и неоправданному риску разрушить хрупкий мир – Дамира, наш и даже отца с Роз. Правда ли мы все готовы к этой встрече?.. К такой встрече.
- Твое лицо выдает тебя, - ласково журит муж, коснувшись складочки между моими бровями, - я вижу, Бельчонок, что ты места себе не находишь. Но поверь, кардинально завтрашний день ничего не изменит.
- Ты не можешь быть в этом уверен…
- Я уверен, что мы будем вместе. И вместе со всем справимся. Разве не ты сама меня этому учила?
Его оптимизм, если быть честной, заражает. Пусть и не настолько, насколько бы мне хотелось, но какое-то поднятие духа ощущается. Ксай не умеет делать ничего наигранно, особенно что касается его настоящих чувств – так я научилась в свое время видеть его истинные эмоции за закрытыми замками всего мира.
- Я слишком… слишком всем дорожу. Ты и Дамирка, девочки… мне не хватает духа даже представить…
Эдвард внимательно меня слушает. Привлекает к себе, кутает в объятья. Я слышу ровное биение его сердца – мой драгоценный звук – и ощущаю согревающее тепло пижамной кофты. Сколько ночей я провела, уткнувшись в ее мягкую ткань. Все повторяется.
И вроде бы поводов для беспокойства действительно нет. Дамир спит, Маслинка охраняет его сон, а мы с Ксаем вместе – как он всегда мне обещал. Только вот все равно на душе неспокойно.
- Не нужно представлять плохого. Белла, я понимаю, насколько тебе это сложно – поверить ему снова. Но ты приняла решение дать вашим отношениям второй шанс, представить его Дамиру, порадоваться за маму – так не отказывайся, даже не попробовав. Поверь мне, я не собираюсь оправдывать Рональда и хоть как-то способствовать вашему скорейшему сближению, если это будет против твоей воли – я сделаю все так, как будет лучше тебе, как ты сама захочешь. Никто и никогда не вмешается в эту ситуацию без твоего ведома. Ты больше не одна.
Не знаю, перестанет ли меня когда-нибудь поражать искренность и открытость моего мужа. Его уверенный тон, добродушная улыбка, любовь в каждом слове и жесте и готовность предоставить ту защиту, о которой говорит, в самой полной мере. Эдвард невероятный человек. Был, есть и всегда будет.
- Как же мне с тобой повезло…
Я плачу, хотя не хочу этого. Не отчаянно, а облегченно, обнадеженно, даже радостно… но все равно плачу. Прижимаюсь к Алексайо, прячусь, пусть и по-детски, у его ключицы. Изо всех сил стараюсь дышать ровнее, чтобы поскорее это прекратить. Но напрасно.
- Мне повезло куда больше, Бельчонок. Я с тобой – всегда и всюду. Просто постарайся мне поверить.
Отрывисто кивнув, я лишь крепче вжимаюсь в него. С благодарностью встречаю протянутую ладонь. Потихоньку, очень медленно, но успокаиваюсь. Эдвард здесь, а большего мне действительно никогда не было нужно.
Ксай меня не торопит. Терпеливый, понимающий, он поглаживает мою спину. Он меня расслабляет.
- Их самолет садится завтра в одиннадцать…
- Все верно. Значит, в десять мы выедем в аэропорт. Думаю, времени хватит.
Я рассеянно веду линии по синей полоске его рубашки.
- Я как-то сбито объяснила Дамиру, кто такой Ронни.
- Он понял тебя, солнышко. Мы как раз обсуждали понятие «дедушки», когда собирали пазлы.
Почему-то по моей спине бегут мурашки. Я боязливо смотрю Ксаю прямо в глаза.
- А если я зря ему рассказала? Если окажется, что Рональд ничуть не изменился, если он причинит Дамиру боль? Как я смогу… что я смогу?..
- Ничего он не сделает, я обещаю тебе, что лично за этим прослежу, - успокаивающе заверяет Уникальный, - посмотри на это с другой стороны: Дамир еще больше поверит, что прежняя жизнь его никогда не настигнет.
- Познакомившись с Рональдом?
- Познакомившись со своим дедушкой. Насколько я понимаю, ты не сказала ему о беременности?
Без лишних мыслей, я оберегающим жестом прикрываю талию. Давно не хотелось так делать – наверное, плохой признак, что хочется. Сколько бы я ни храбрилась и ни обманывала себя, я не доверяю Ронни до конца. И не знаю, поверю ли сполна хоть когда-то…
- Нет. Ни ему, ни Роз.
Эдвард глубоко вздыхает, играя с прядью моих волос.
- Будет большой сюрприз для них обоих.
- Да уж…
Мне льстит, что страшный диагноз бесплодия остался в прошлом. Невольно вспоминается Розмари и ее попытки переубедить, образумить меня, терзания Эдварда и нескончаемая его гонка за свое «долго и счастливо», включающая этапы взлетов и падений. Последний день лета. И мой первый положительный тест на беременность.
Я задумчиво потираю руку мужа, так и оставшуюся в моей власти. Притрагиваюсь к ободку кольца и с горькой усмешкой вспоминаю ту секунду, когда осознала, что пригласить-то Ронни я пригласила, а спросить мнения и согласия Эдварда даже не подумала. Не уверена, что кто-то, кроме Ксая, понял бы меня так полно, не обиделся и не воспротивился бы, наоборот, делая все, дабы встреча состоялась. Похоже, Алексайо не меньше меня хотел, чтобы наше прошлое с отцом осталось в прошлом. Хотя бы ради светлого будущего Дамира и Лисят.
- Это будет хорошее Рождество, - вторя моим мыслям, негромко обещает Эдвард.
Я улыбаюсь ему. Обвиваю за шею, попросив наклониться ко мне. Целую губы, столько дней и ночей безвозмездно дарящие мне радость и покой.
- Наше с тобой первое Рождество, мой Уникальный.
Ксай прищуривается, ответно чмокнув меня с не меньшей нежностью. Она уже не просто его второе имя, а полноценная новая сущность.
- У нас с тобой два Рождества, солнце – и оба первых, вот удача.
- Они будут незабываемыми.
- В этом я даже не сомневаюсь, - хитро докладывает Ксай, порадовавшись моей улыбке. Трется носом о мой нос, приглаживая волосы, которые на ночь я больше не стягиваю в косу. Благо, страшный сон первого триместра, токсикоз, никогда уже не повторится.
Все-таки символично и правильно, что я позвала Рональда и Розмари на католическое Рождество. Всю жизнь зная о существовании лишь этого праздника, я абсолютный новичок в торжестве православном, которое, как выяснилось, в Греции отмечается с большим размахом. Благо, проживший много лет по обе стороны океана Алексайо поможет мне все сделать правильно. Еще одно наше открытие в копилку совместных, а у Дамира – на один праздник больше, он заслужил.
…Когда я рассказывала Колокольчику о Ронни, его планирующемся приезде, единственное, что малыш у меня спросил – хороший ли он. Самый простой и самый трудный вопрос одновременно. Любимый мой, добрый, откровенный мальчик. Твоя жизнь станет самой светлой сказкой, я сделаю для этого все на свете. Моя любовь к этому ребенку с каждым днем набирает все большую силу. Всегда Дамир был моим сыном. Всегда.
- Ты думал над вторым именем?
В спальне тихо, играют на стене тени из капелек дождя и колышущихся листков оливы по ту сторону окон. Ночь сегодня ясная, лунная. Наверное, это хороший знак.
Я сажусь ровнее, чтобы видеть лицо мужа. Эдвард задумчиво оглаживает мою щеку.
- У меня было несколько идей, но мне кажется, справедливее будет тебе назвать ее. Я не стану спорить.
- Эдвард, между прочим, «Ангелину» предложила я.
- И окрылила меня, - мужчина нежно ведет линию вдоль моей скулы, - так что называй и теперь.
Я наклоняю голову поближе к его пальцам. На щеке Ксая появляется ямочка.
- Хочу услышать твои идеи, папочка. Давай же.
Алексайо выглядит немного смущенным. Но не отступает.
- Дарованная судьбой - Дарина. Мудрость жизни – София. Воскресение – Анастасия.
Я с благоговением вслушиваюсь в красоту звучания каждого произносимого Ксаем слова. Он не первый день задумывается об этих именах. Все они такие… осмысленные. Все полные. И все одинаково применимы как в славянской, так и в греческой культуре. Это под силу лишь вам, Аметистовый, подобрать такие.
- Είναι πολύ όμορφο (они очень красивые).
Моему греческому Хамелеон тронуто кивает. Каждое мое слово, каждая фраза и успех в изучении этого языка – как очередной ключик к его сердцу. Эдвард радуется так искренне и полно, что мой прогресс идет семимильными шагами. Вместе с Дамиром мы на многое готовы пойти за сверкающее лицо Ксая.
- Дарованная судьбой и Мудрость жизни. Они правда значат такое?
- Их главные значения.
Я задумчиво смотрю в фиолетовые глаза, в их радужке благоговейная радуга. Она и рождает мой неожиданный вариант.
- Дары и мудрость наших судеб не разделить. София-Дарина?
Ксай изумленно моргает.
- Сразу оба?..
- Да. София-Дарина, - произношу еще раз, прислушиваясь. Необычное имя для невероятной девочки. Что-то в этом есть.
Обвожу пальцами ободок кольца мистера Каллена. Он повторяет имя вслед за мной.
- Тебе нравится?
Эдвард вдруг широко улыбается, оставляя раздумья. Будто бы услышал в двойном имени то, что так неожиданно уловила я.
- Η μοναδικότητά μας (наша уникальность). Ей подойдет.
Моя улыбка выходит очень искренней, я надеюсь. Потому что на смену беспокойству о завтрашнем дне приходит счастье дня сегодняшнего. Так и выбираются имена, определяющие судьбу.
- Мне кажется, мы выбрали, Ксай.
Аметистовый слегка прищуривается, поглаживая мою талию.
- София-Дарина?
- София-Дарина, - твердо повторяю я. Мне нравится величественность, красота и огромный смысл, сокрытый в этих словах. Вряд ли существует нечто более подходящее. - Ангелина и София-Дарина. По-моему, очень звучит. К тому же…
Я прерываюсь на полуслове.
Робкое, мягчайшее движение, похожее на трепетание крыльев бабочки… внутри меня. Изумленная, растерянная и испуганная одновременно, я машинально притрагиваюсь к животу. И, подняв голову, натыкаюсь на вспыхнувшие глаза Алексайо. Он слышал?.. О да. И понял. Куда быстрее, чем поняла я.
- О боже.
Ксай эмоционально морщится, прижавшись ладонью чуть крепче. Поджимает губы, не тая просящейся наружу улыбки. Он изнутри сверкает в эту секунду. Вместе со мной.
- Это правда… оно? Оно так бывает?
- Кажется, да, Бельчонок… кажется, да.
С нетерпеливым желанием почувствовать еще что-нибудь, я скольжу подрагивающими пальцами по коже. Трепетно, но ощутимо. Я хочу теперь всегда их ощущать.
- Это был толчок, Ксай. Наши с тобой дети, первый раз. Ты почувствовал?
- Ναι… да… да, Белла!
Его голос звучит победно, а потому чуть громче нужного. Видимо, малышкам этого достаточно. Наша мечта сбывается во второй раз. И трепетание бабочек сейчас немного сильнее.
- Господи, девочки… лисята…
Я закусываю губу, чтобы не заплакать, а сполна впитать каждое мгновение, каждую секунду. Первые движения, первое ощутимое подтверждение, что у меня под сердцем существует жизнь. Я дождалась этого момента. Мы дождались.
Не убирая ладоней от своего живота, наоборот, лишь ласковее поглаживая его, я глубоко дышу, с абсолютным счастьем на лице улыбаюсь. Мне не перестать улыбаться с этого дня.
Ксай говорит что-то одними губами, вслед за моими пальцами скользя по тонкой ткани ночнушки. Я не разберу слов, но, по-моему, все на греческом. И, по-моему, это молитва…
Спальня погружается в тишину. Наполненную, светлую, умиротворенную и такую родную.
Я наслаждаюсь ей еще десять секунд, в надежде почувствовать детей снова. Но потом не выдерживаю. Глубоко ошеломленного Эдварда, склонившегося к моей талии, я целую. Поднимаю его голову, нежно перехватив ладонями, прикасаюсь к вискам, скулам, щекам.
Мне жизненно необходимо сполна разделить с ним это счастье. Наше общее. Наше вечное. Наше.
- Безбрежно, μπαμπά Xai.



Дамир восторженно повизгивает, уцепившись за папину кофту.
Эдвард высокий, и обзор с его плеча, на котором Дамирка висит, открывается удивительный. Правда, адреналина тоже хватает. Колокольчик знает, что папа никогда не даст ему упасть, объятья его всегда надежные, но все равно теоретический риск есть. И это заставляет глаза мальчика блестеть – кажется, не только мне в нашей семье по душе экстремальные развлечения.
- Я отсюда не слезу, μπαμπά.
Довольная убежденность в голосе малыша Эдварду по вкусу. Придерживая сына второй рукой, он слегка наклоняется влево. Дамир улыбается шире, восхищенно посмеиваясь.
- Как скажешь, сынок.
Они спускаются по лестнице со второго этажа. Алексайо одевал Дамира, дав мне возможность спокойно собраться и немного побыть наедине с собой, дабы успокоить всколыхнувшиеся мысли. Похоже, время вместе так и остается для них самыми ценными моментами. Мне не перестать удивляться, насколько родными оказались эти двое – мужчина, отказавшийся верить в саму возможность для себя быть отцом, и ребенок, убедивший себя, что не станет никогда любимым и дорогим сыном.
Отворачиваюсь от зеркала, в чьем отражении до сих пор наблюдала за Калленами, и нежно смотрю на них обоих. Каким ни стал бы этот день и что бы ни принес, самое главное останется неизменным – мы семья и мы вместе. Озвученная Дамиром истина на залитой ужасом полянке Сими, обрела, наконец, полноценное воплощение. Стала нашим девизом.
Ксай, ловко перевернув Колокольчика в своих руках, бережно опускает его на ноги. Дамир смешливо отказывается отпускать ворот его темно-синей водолазки.
До глубины души я счастлива, когда в поведении нашего котенка проскальзывают такие поистине детские, шаловливые, легкие нотки. Они появились не так давно, но все крепче укореняются в его повседневной жизни. Лучший подарок на Рождество – видеть его таким.
- Как у нас дела со сборами? – лицо Эдварда, когда он смотрит на меня, светлеет. Не знаю, что нравится ему больше – мое корично-медовое пальто, светло-голубые, в цвет небу, джинсы или розовый, едва заметный блеск для губ. Кроме него и туши я больше ничего не использовала - боевая раскраска канула в прошлое с моим переездом в Россию, не хочу переносить частичку дурного Вегаса на наш миролюбивый, домашний остров.
- Мама, - Дамирка, с греческим акцентом произнеся мое любимое слово, немного наклоняет голову. Я вижу на его щеках каплю румянца, какой давным-давно наблюдала и у Ксая. – Ты очень красивая.
- Это лучший комплимент, мое солнышко. Иди ко мне.
Дамир обхватывает меня за пояс, став чуть левее, чтобы не касаться живота. Пока ему еще в новинку все, что происходит, и Колокольчик немного побаивается этих изменений. Он относится ко мне более трепетно, боязливее. Он не хочет сделать плохо. Как будто он может…
Я прижимаю малыша к себе, пригладив его черные растрепавшиеся волосы. Дамир наполняет меня уверенностью в себе и оптимизмом каждый раз, когда вот так обнимает. Я больше не запуганная девочка из комнаты без окон. Я мама, жена замечательного мужчины и радующийся своей жизни человек. Сколько бы темных пятен в прошлом ни было, нужно двигаться дальше – мне есть, ради кого. Будем считать, это утро девятнадцатого декабря – мой первый шаг.
- Я люблю тебя.
Всегда так безошибочно чувствуя мое настроение, голосок Дамира согревает сердце. Он знает, когда сказать главное.
- Я тебя больше, котенок. До луны и обратно.
Теперь черед ухмыльнуться за малышом. Вчера на ночь Ксай рассказывал нам обоим эту сказку и, похоже, у Колокольчика появилась новая любимая история.
Алексайо, уже успевший обуться, подходит к нам. В его руках джинсовая куртка Дамира.
- Ты прав, малыш, мама замечательно выглядит. Но тебе тоже пора одеваться.
- Давай я ему помогу, Эдвард, - предлагает Рада, выглянув из-за арки столовой. Приветственный обед сегодня на них с Антой, так что с самого утра на кухне царит оживление. Нам очень повезло, что домоправительницы приняли предложение Ксая и остались с нами. Не представляю, что бы мы без них делали.
Не имея возражений, Дамир послушно подходит к женщине. У них свои темы для разговора, в основном кулинарные, так что я не мешаю. Эдвард кивает мне на кресло невдалеке от двери, пока открывает обувной шкаф. И вот, уже присев передо мной, умело завязывает тонкие бордовые шнурки весенних туфель.
- Надо было брать без шнуровки…
- Ты сказала, это – самые удобные.
Правда, пусть и неприглядная. Мне на самом деле сложно представить обуви комфортнее, тем более теперь. И все же…
- Когда ты так делаешь, я себя чувствую беспомощной.
Заканчивая со своим делом, он лишь качает головой.
- Καλύτερα να αισθανθείτε σαν θεά (лучше чувствуй себя богиней).
- Ксай!.. – не в силах побороть улыбки, журю я.
Довольный достигнутой целью, муж легонько чмокает мои губы. Поднимается на ноги, предлагая мне помощь, и очень нежно поддерживает за талию. Любой момент смущения и неудобства умеет перевести в другую плоскость, избавить от смятения. Сколько же в этом человеке черт, которые мне еще предстоит сполна познать. И снова и снова ощущать к нему наполненную благодарностью любовь.
- Эфхаристо.
- Тут не за что, солнышко.
Рада застегивает последнюю тугую пуговицу куртки Дамира, а я поправляю небольшой воротник пальто Алексайо. Цвета меланж, в сочетании с этой водолазкой и темными брюками, оно очень к месту. Свежий, традиционный, доверительный образ уверенного в себе мужчины. Я восхищаюсь своим мужем.
- Можешь считать это лестью, мистер Каллен, но ты великолепен.
Ксай добродушно прищуривается, погладив меня по щеке.
- Это определенно лесть, Изабелла. Потому что сегодня твой день.
Уже собранный, Дамир подбегает к нам. Они с Алексайо, не считая джинсовой куртки, практически в единой цветовой гамме.
- Мы идем, папа?
Эдвард кивает, протягивая сыну руку. Тот сразу же за нее берется. Вот так выглядит доверие. Я еду в аэропорт, чтобы встретиться со своим отцом спустя столько времени, и это задевает. У нас никогда так не было. У нас не будет.
- Вы приедете к полудню, Белла? – Анта, показавшись из кухни вслед за Радой, смотрится очень по-домашнему в синем переднике и с белым полотенцем в руках.
- Около того, да, - невольно ослабляю затянутый пояс пальто, - мы позвоним, когда будем выезжать.
Ксай открывает дверь, пропуская Дамира – они оба уже практически на улице. А Рада, ободряюще на меня взглянув, говорит:
- Все будет как нужно, милая. Не сомневайся.
Утешающе.
Благодарно кивнув, я выхожу за Калленами следом. Греческая зима, не в обиду русской, моя любимая – согретая солнцем, пахнущая морем и особыми цветами, какие посадили домоправительницы возле нашего дома, умиротворенно-расслабляющая. Нет жары, но нет и вьюги. Золотая середина.
Эдвард усаживает Дамира в кресло, по традиции самостоятельно разбираясь с ремнями-фиксаторами. За пределами дома, хоть и старается держать лицо, малыш начинает тревожиться. Его взгляд немного мутнее, а губы поджимаются. Мне начинает казаться, что мы зря решили ускорить знакомство, поехав в аэропорт с ним. Впрочем, оставлять Дамира дома без нас показалось еще худшей идеей.
- Котенок, ничего не изменится. Это всего лишь на пару дней, - когда Эдвард закрывает пассажирскую дверь, обходя машину по направлению к своей, водительской, обещаю я. Поворачиваюсь к Дамиру и говорю это как могу уверенно. Сложно, когда сама сомневаюсь.
Колокольчик смотрит на свои пальцы, замершие на игрушке-овечке.
- Они тебя любят, да?..
- Мне хочется в это верить, Дамир. Зато я точно знаю, что они полюбят тебя.
- Что мне сделать, чтобы им понравиться? – такой откровенный вопрос вкупе с пронзительным голубым взглядом, в который вернулась уже почти забытая обреченность, застает меня врасплох. Я протягиваю сыну ладонь, крепко пожав его собственную.
- Тебе не нужно им нравиться, будь собой и ни о чем не думай. Расскажешь мне потом, понравились ли тебе они. Вот это важно.
Эдвард садится в машину. Достает из кармана двери ананасовый сок, тут же перекочевывающий к мальчику. В голубых глазах притупляется тревога, чья власть подорвана приятным удивлением и не менее приятным успокоением от чего-то такого знакомого и своевременного.
Ксай, прежде чем тронуться, проводит невесомую линию по моему животу. Аметисты мерцают.
- Папа всегда рядом.
Я кратко пожимаю его пальцы, накрыв своими.
- Только поэтому мы все здесь.
Дамирка многозначительно втягивает через трубочку свой сладкий сок.

Гражданский аэропорт Диагорос, находящийся в деревне Парадиси недалеко от столицы острова, встречает нас шумом самолетов и сигналами автомобилей, пробивающихся на парковку. Сегодня здесь царит непонятное оживление, не глядя на то, что туристический сезон закончился еще в прошлом месяце. Эдвард, терпеливый ко всем явлениям на свете, включая как природные, так и человеческие, ожидает своей очереди на въезд за ярко-красным шлагбаумом. Спокойствие, которое он излучает, стараюсь отыскать в себе и я. Получается плохо.
Думаю обо всем сразу и ни о чем конкретно – достаточно изматывающий набор мыслей.
Слава Богу, нас пропускают. Дамир, прежде напевающий какие-то песенки своей овечке, даже хлопает в ладоши.
Паркуется Алексайо практически возле входа в терминал. Этого места стоило подождать, чтобы не идти по шумной парковке с торопливыми греческими водителями, так и норовящими проскочить поскорее. Стоит признать, дорожное движение в России (по крайней мере, невдалеке от Москвы) внушало мне больше доверия.
В здание аэропорта, освеженное кондиционерами, мы заходим все вместе. Дамир держит и мою руку, и папину, обрадованный такой возможностью. Обеспокоенность с его личика так никуда и не пропадает.
Самолет Рональда и Роз приземлится, если верить электронному табло, через пятнадцать минут. Я рада, что мы выехали пораньше – дополнительное время еще никому не мешало. Для настроя хватит?.. Боже. Теперь по-настоящему волноваться начинаю и я.
Там, в окружении домашней атмосферы, с запахами кулинарных шедевров домоправительниц, все выглядело не таким серьезным. Просто день. Просто встреча. Просто Рональд.
Но теперь я понимаю, что слово «просто» в принципе здесь не применимо. Я говорила с ним по телефону дважды – тогда, в октябре, и около недели назад, согласовывая окончательно день прилета. Но это – по телефону. Не глаза в глаза. И то мне было неуютно. А теперь…
Я поворачиваюсь к Эдварду, будто бы невзначай коснувшись его плеча, сметая незримые пылинки. И Эдвард, чей взгляд тут же наполняется теплым пониманием, обнимает меня за талию. Мы стоим посреди зала прилета, перед этим чертовым табло, и он рядом. Он и Дамир, смысл всей моей жизни. Мне должно хватить смелости, при таком условии, справиться со всем достойно. Я не одна. Я больше не буду одна. Никогда.
- Мама.
Мы с Ксаем синхронно оборачиваемся к малышу.
Дамир, как-то неумело потирая мои пальцы, подбирает слова.
- Как мне называть… их?
- Мне кажется, называть их по именам тебе будет удобнее.
- Папа говорил, они говорят на другом языке. Как же они меня поймут?
- Ты можешь сказать им «Hello, Ronald» и «Hello, Rosemary». А все остальное, если захочешь, мы переведем.
Дамирка приникает к моему боку, сдавленно кивнув. Не отпускает наших рук, бормоча, чтобы запомнить их, две английские фразы. У него неплохо получается.
Эдвард, наблюдая за сыном, в защищающем жесте прикрывает рукой его затылок.
- Δεν έχετε τίποτα να φοβηθείτε, σας υπόσχομαι (тебе нечего бояться, я тебе обещаю).
- Ναι μπαμπάς (да, папа).
На табло, сменяя синий цвет на желтый, появляется надпись о приземлении нужного нам рейса. Мурашки по моей спине теперь бегут табуном, не меньше. Выравниваю дыхание, в надежде от них избавиться. Присутствие Ксая очень помогает – и мне, и Колокольчику.
Мне неведомо, что подумает Розмари, а за ней и Ронни, когда убедятся в моем положении. Почему-то я боюсь, что он уйдет. Абсурдно, да, без каких бы то ни было причин, но…
Как же я решилась сейчас, господи? В самом уязвимом своем виде предстать перед ним. Зачем?..
- Они впереди, Бельчонок.
Выныривая из своих мыслей, я, гладящая ладонь Дамира, поднимаю глаза. И почти сразу же, даже не наткнувшись ни на кого взглядом, замечаю их. Розмари в темно-синем плаще и Рональда в черной куртке. Ее светлые волосы собраны в небрежный, такой знакомый мне пучок, а у Ронни короткая аккуратная стрижка. Розмари улыбается, пока еще не видя меня, а отец выглядит скорее задумчивым, чем обрадованным прилетом сюда. Они такие… разные. Мне не верится, что захотели… что смогли быть вместе. Наверное, два десятка лет, проведенных в одном доме, внесли свою лепту.
Те пару секунд, которые остаются, прежде чем мама приметит нас среди встречающих, я стараюсь разглядеть их настоящих, без натянутости и вынужденных эмоций. Оба смотрятся удовлетворенными. Может, не зря я заварила эту кашу?
Ксай гладит мою спину, призывая расслабиться. Поза слишком зажатая, я согласна, но не уверена, что смогу по-другому.
…Розмари нас видит. Ее синие глаза, бывшие моими талисманами, спасением, утешением и сердцем на протяжении многих лет, окрашиваются в радужные цвета. Мама негромко вскрикивает, вытянув голову, чтобы убедиться окончательно лучше. Оборачивается к Ронни, указывая в нашу сторону. И вместе с ним уже идет быстрее.
…Розмари видит меня. Вернее, нас с лисятами. Где-то на расстоянии шагов в семь, когда людей между нами, способных скрыть истинное положение дел, уже не остается, видит. И вот теперь в синих маминых глазах вся моя жизнь. Я кожей чувствую ее восторженный, восхищенный трепет.
Переступаю через себя и нахожу глаза отца. Удивление там искреннее.
- Белла! Эдвард! – вошедшая в раж от таких чудесных новостей, светящаяся Роз подходит к нам первой. Тронуто, с трудом сдерживаясь от скорых объятий, смотрит на нас обоих. – Как же так?! И вы не сказали!.. Цветочек, ты не перестаешь меня удивлять! Я поздравляю тебя! Я поздравляю вас обоих, Эдвард! Боже, какое же это чудо! Как же замечательно! Рональд!
Оглядывается, вовлекая супруга в свою поздравительную речь. Он все еще, похоже, не может до конца осознать.
- Добро пожаловать, мама. Отец.
Высокий, лишь немногим ниже Эдварда. Стройный и ухоженный. Гладковыбритый. Сменивший одеколон и, похоже, имиджмейкера. Этот Рональд гораздо свежее и приятнее, чем тот, к которому я привыкла. Он правда другой. Как бы наивно это ни звучало.
- Мои поздравления, дочка, - сдержанно, но… тепло произносит он. Я уже и не помню, когда последний раз его голос был теплым.
- Спасибо…
Эдвард, наклонившись к Дамирке, молчаливо наблюдающему за всей сценой снизу, забирает сына на руки. Вольно или нет, малыш крепче прижимается к его груди.
- Ох, маленький мой! – Роз, мгновенно переключаясь на Колокольчика, не сдерживает умиления ни в голосе, ни в выражении лица. Поворачивается к нашему котенку всем корпусом. Рональд глубоко вздыхает.
…И тут же резко выдыхает. Как только Дамир озвучивает, изо всех сил стараясь быть слышным, две заученные фразы.
- Hello, Ronald. Hello, Rosemary.
- Здравствуй, мой хороший! – растроганная, Розмари аккуратно гладит Дамирку по плечу, - какой красивый, какой чудесный мальчик! Здравствуй. Ну конечно же, здравствуй!
Эдвард тихонько переводит Дамиру на ушко все сказанное. Колокольчик смущенно, но доверчиво улыбается. Роз расцветает.
- Привет, Дамир.
Ронни, не двигаясь с места, обращается к ребенку довольно мягко. И на русском.
Теперь мой черед изумленно выдохнуть. А вот в аметистах я вижу живое одобрение.
Дамирка, еще больше смутившись, закусывает губу.
- Здравствуйте, Рональд.
И вот тут происходит чудо – потому что Ронни, наконец, улыбается. В большей степени, конечно, перепадает Дамиру, но кусочек этой эмоции отца достается и мне. Невероятно искренней.
- У вас прекрасный сын, Изза. Спасибо, что позволила нам приехать.
- Это бесценно, Белла, - оторвавшись от Дамирки, вторит ему Роз. Наконец-то обнимает меня. Я прижимаюсь к женщине, отпустив руку Ксая, и закрываю глаза. Только теперь понимаю, насколько на самом деле соскучилась по ней и как сильно ее люблю.
- Мамочка…
Розмари обнимает меня крепче, впрочем, не забывая об осторожности. Целует в висок и потирает спину, все еще не выровняв до конца дыхание.
- Любимый мой Цветочек, ты большая, большая молодец. Все правильно. Все теперь будет хорошо. Очень хорошо.
Мне не хочется спорить.
Я вижу, как мой Эдвард, гордый и внимательный отец, держит на руках Дамира, мое ласковое солнце, боязно, но все же протянувшего руку Рональду… своему дедушке. И я понимаю, что вся моя семья, наконец-таки, здесь, вместе. В Рождество.



В нашей гостиной, невдалеке от панорамных окон в пол, стоит елка. Настоящая, темно-зеленая, с острыми пушистыми иголками и добротным бурым стволом. Ее раскидистые лапы подчеркивают пышность дерева, а высокая верхушка чуть-чуть не достает до потолка. Елка огромная и поистине рождественской красоты. Ксай сказал, без нее праздник не будет праздником в полном смысле этого слова. И эта его фраза обрела особый смысл вместе с ошарашенно-грустным блеском в глазах, когда мы с Дамиром признались, что это первая наша елка.
Как Эдвард смог отыскать рождественское дерево в Греции, обогретой солнцем и умытой двумя морями, в канун католического праздника… остается для меня загадкой. Зато он вдвойне обрадовался, узнав, какой ценностью обладает для нас его находка.
Дамир смотрел на зеленую ель округлившимися влажными глазами все время, пока Эдвард ее устанавливал. Сидя на краешке кресла и прижав к себе Маслинку, он прислушивался к каждому звуку, старался прочувствовать малейшие ноты запаха, любовался представившейся картиной.
Это было первое домашнее семейное Рождество для нас всех, что стало прекрасно ощутимо, как только повесили на праздничное дерево первую игрушку. Я навсегда ее запомню: серебряная шишечка, отделанная блестками посередине. Ее вешал Дамир – на фоне нашей гостиной и улыбающегося Ксая. Я сделала потом несколько фотографий, но первый, самый главный и пронзительный момент останется в памяти навек и без фотосъемки. Есть вещи, забыть которые невозможно, которые всегда вызывают трепет, сладкую грусть и тихую радость в одно время.
Мы украшали ель все вместе. Шарики, навесные игрушки, гирлянды и мигающие разноцветные лампочки, погрузившие комнату в атмосферу волшебства. Со смехом, детской радостью, забавными фразами обо всем на свете и празднично-восторженным ажиотажем.
- Как красиво... – впечатленный, пробормотал Дамир, прижавшись к моему боку. Он сидел на диване между нами с Ксаем, рассматривая результат часовой работы. Елка сияла тысячей огней, постепенно затихающих и разгорающихся вновь. Вот так, думаю, и выглядит слово «сказка».
- Мы все хорошо постарались, - поддержал Каллен-старший, легко пощекотав сына у ребер, - вышло чудесно.
- Вышло волшебно, - я, улыбнувшись им обоим, по очереди поцеловала своих мальчиков в щеку. На лицах мужчины и малыша мелькали всполохи света от гирлянд, освещая мирные, такие родные мне и такие красивые их выражения.
Я прониклась моментом. Мы были здесь только втроем. Мы втроем украшали елку. Первый, такой замечательный, но далеко не последний раз. Вера в это укрепилась.
- Я люблю вас, мальчики. Больше всего на свете. Хочу всегда встречать Рождество с вами.
Дамир, требовательно обвив меня за шею, горячо прошептал: «я тоже». А Эдвард, обняв нас обоих, не менее горячо и убежденно пообещал: «так и будет, τις καρδιές μου» (мои сердца).
Сегодня ель выглядит точно так же. Я смотрю на нее и вспоминаю, подольше проигрывая их в памяти, моменты безоблачного, тихого, такого понятного счастья. И расслабляюсь, стоит признать. В конце концов, ничего страшного не произошло. Мои родители здесь и это, думаю, достойный подарок на намечающееся торжество.
Мы с Розмари сидим на красных подушках на полу, уложенных возле рождественского дерева. Оно мерцает красно-желтым сейчас, освещая даже самые позабытые уголки души. И наполняя верой в лучшее.
Мама, устроившаяся напротив меня, тоже в красном. На ней домашнее платье, уместное и красивое, на котором то и дело останавливается мой взгляд. Волосы собраны в пучок, глаза сияют. Розмари тепло мне улыбается, наблюдая за тем, как пробую ее печенье. Датское – выпеченное с маслом и хрустящей корочкой сахара, оно – мое напоминание о детстве. Роз пекла его на каждое рождество, чтобы создать атмосферу праздника. Это лакомство – светлейшее мое воспоминание о нем за все двадцать лет. Не думала, что однажды буду есть его, сидя у ели в своем доме, на Родосе, в качестве жены и практически многодетной матери.
- Надеюсь, не слишком сухое?
- Невероятно вкусно, мам, - без капли лести говорю я, глотнув какао из своей большей синей кружки – гжелевой, само собой, русской. – Спасибо, что привезла его.
- Я испеку еще, моя девочка. Дамиру, кажется, тоже понравилось.
- Оно не может не понравиться, - опять же, не слукавив, отзываюсь. Беру себе еще печенюшку.
Розмари немного смущенно, но в большей степени весело посмеивается. Ее ладонь мягко гладит меня по голове, задержавшись на отросших прядях.
- Ты так красива, Белла. Я никогда еще не видела тебя такой.
Мой ответ выходит очень сокровенным. И настолько же – правдивым.
- Это от абсолютного счастья.
Понимание во взгляде Роз отражается и в ее улыбке.
- Тебе очень идет беременность. Но я поверить не могу, что ты столько времени ее скрывала.
- Я не была готова…
Мама качает головой, смиренно принимая такой ответ. А потом тянется ко мне, вперед, осторожно приобнимая.
- Главное, что теперь ты готова. Я счастлива быть здесь с тобой в такой момент, золотце. Вы уже знаете, кто это?
Концентрированное тепло ощущается во всем теле. Я глажу свой живот, бережно следуя по его окружности.
- Девочки.
Роз моргает. Думает, ослышалась.
- Девочки?..
- Девочки, да, близнецы. У нас будет двое дочерей.
Я слежу за ее реакцией. И я счастливо ее реакции усмехаюсь, потому что глаза Розмари становятся больше, дыхание – тише, а потом она весело хлопает в ладоши, восхищенно посмотрев на нас всех.
- Бесподобно, Изабелла! Какая же великолепная новость!
Мы снова обнимаем друг друга. Только теперь Розмари держит меня крепче, а говорит – тише и искреннее. Чтобы слова – сразу в самое сердце.
- Ты станешь прекрасной мамой. Я верю.
- Во второй раз, - смешливо, но тронуто, поправляю я.
Розмари, хмыкнув, отстраняется. Оглядывается на Дамирку у арки кухни, оживленно обсуждающего что-то с Антой. Рада занята приготовлением утки с клюквой и пряностями, а потому то и дело посматривает на духовку, изредка вставляя что-то в беседу.
- Он прелестный малыш, Цветочек.
Тепло ласковой эгейской волной заливает мое сердце. Я чувствую гордость, прилив невиданной нежности и попросту восторг.
- Он лучший, мама. Он наш сын и всегда был им, с первого же дня.
- Ты говорила, вы встретились в лесу?
- Да, - ухмыляюсь, припомнив вид Дамирки с рыжей кошкой в руках и отчаянье Анны Игоревны, - детский дом вывез детей в летний лагерь, а мы с Эдвардом решили прогуляться.
- Просто так и не поверишь, что подобное случается. Счастливый случай…
- Это не случай, Розмари, это судьба. Я поверила в нее окончательно, когда увидела его глаза тем вечером.
Роз понимающе кивает, с лаской оглядев фигурку малыша.
- Глаза необыкновенные.
Он ей нравится. А она нравится Дамиру. Роз прониклась к нему, как прониклась в свое время и я, и Дамирка это почувствовал, нет сомнений. Порой первого взгляда хватает, дабы осознать всю важность человека в твоей жизни.
- Он весь необыкновенный, мама. Ты бы только знала… ты еще его узнаешь, - говорю и предвкушающе улыбаюсь, вдруг только теперь понимая, сколько времени Дамир и Роз еще проведут вместе. Если все сложится, и наша семья действительно станет настолько полной, дедушка и бабушка моего котенка сделают его детство особенно настоящим.
- Ну конечно же. И с большим удовольствием.
Маслинка пробегает на кухню, видимо, услышав аромат утки. Совсем скоро им наполнится весь дом, но пока наслаждается лишь кошка и домоправительницы с нашим маленьким поваренком. Дамир, призывно наклонившись к любимице, бархатно гладит ее черную шерстку. Он всегда любит сильно, безбрежно, без условий. Порой я поражаюсь его такому огромному, горячему сердечку. Порой я в ужасе, что могло бы с ним быть… с нами быть, если бы та судьбоносная встреча не состоялась.
- На каких языках он говорит, Белла? – наконец и сама попробовав свое печенье, интересуется Роз.
- На русском, но теперь и на греческом. Они с Эдвардом усердно занимаются и прогресс налицо.
- Стало быть, нам с Рональдом надо выбирать, какой из этих двух языков учить.
- Вскоре Дамир заговорит и по-английски.
- Но до того момента мне бы хотелось общаться с ним на понятном ему языке.
- Для тебя это правда важно? – я задаю этот вопрос без сокрытий, как его чувствую – взволнованно, недоверчиво и с ожиданием. Все, что происходит, правильно. Только я как-то не могу поверить, что оно взаправду.
- Очень, милая. Для нас обоих.
Не поспоришь, принимая во внимание, что Рональд поздоровался с Дамиркой по-русски сегодня.
- Спасибо…
- Ну что ты, Белла. Не за что, - отмахивается миссис Свон.
У меня двоякие чувства к ее новому имени. Не могу принять, хотя могу понять. Хочу поверить, но не сильно хочу знать. Если Роз была готова к такому повороту событий, то я – точно нет. Отношения, близость, привязанность, в конце концов… но брак? Не думала, что Ронни пойдет на это снова.
Я невольно смотрю на другую сторону гостиной, где Эдвард и Рональд, за закрытыми стеклянными дверями веранды, опираясь на деревянное ограждение с видом на оливковую рощу, говорят о чем-то вот уже двадцать минут. Все, что я вижу в полуосвещенной фонарями темноте ночи – их спины. Неподвижные, практически.
Мы немного говорили с отцом сегодня. Там, в аэропорту. По пути домой. Пару фраз за обедом и пару – после. Розмари и Эдвард с одинаковым усердием и профессионализмом сглаживали любые углы, находили темы и пытались помочь нам, как могли, ведь знали, что это важно. Но к наступлению вечера, вопреки их стараниям, изменилось мало. Нам нужно больше времени. Надеюсь, все дело в этом.
- Я знаю, о чем ты думаешь, - негромкий, сокровенный голос Розмари появляется словно бы из ниоткуда, мгновенно проникая прямиком в сознание. Женщина тихо выдыхает, коснувшись моей ладони. Утешающе.
Я смотрю на маму. В ее прозрачные, добрые, доверительные глаза. Я не прячу каплю отчаянья и болезненного детского страха. Роз знает о нем, Роз его видела и его утешала. Роз всегда была рядом со мной, когда было так нужно. Вопреки миру, устоям и Рональду. Вопреки себе. Я не имею права в ней сомневаться.
- Солнышко, все правильно. Ваши отношения… очень сложные. А жизнь, как бы ни хотелось, с чистого листа не начнешь. Но он изменился, Белла, правда изменился, я – как гарант этих изменений, я не лгу тебе… и если ты дашь ему шанс, хотя бы попробуешь… вы откроете новую дорогу. И пойдете по ней вместе. И вам обоим станет легче жить.
Я глубоко вздыхаю, впитывая, проигрывая и повторяя каждое из ее слов. Не так просто.
Я заметила эти изменения – еще когда только увидела их, по прилету. Что он идет не так грузно, с большей легкостью. Что на лице его нет тех извечных морщин скорби и горя, нет теней на щеках и кругов у глаз, нет щемящего выражения ужаснейшей потери в глубине взгляда. Он держит голову поднятой, а руки не сжимает в кулаки. Его кожа не бледная, его рубашки не черные, а уголки его губ приподняты в намеке на улыбку. Он больше молчит и внимательнее смотрит. Рональд, приехавший ко мне, незнаком мне. Но я очень хочу, что бы себе ни говорила, узнать его. Быть может, однажды я смогу вернуть утерянного папу из моего детства – которого хотела утешать и любить, который хоть немного, хоть когда-то, но хотел того же по отношению ко мне.
Наивно? Вполне может быть. И все же…
- Я хочу, мама, я правда хочу. Но я очень… боюсь.
Розмари сострадательно приглаживает мои волосы, обеими ладонями касаясь щек.
- Ничего, моя девочка. Я рядом. Мы все с тобой рядом – и твой муж, и твои крошки, - ее взгляд наполняется пушистым любованием, когда смотрит на мой живот, а потом и на Дамирку, - все получится. Я тебе обещаю.
Я крепко пожимаю ее ладонь.
- Ты его любишь?
- Я думаю, да, Цветочек.
- И ты с ним счастлива? – меня слегка потряхивает, с чем упорно борюсь. Закусываю губу, кратко глянув на Ронни у перил. С Эдвардом. Ну конечно же. Они говорят обо мне.
- Да, Белла. Я очень счастлива, - откровенно признается Розмари. Нет в ее словах ни фальши, ни сомнений. Выходит, все действительно правильно.
- Я поздравляю тебя, мама. Прости, что поздно… но я правда поздравляю. Ты заслужила быть счастливой.
- Ох, Цветочек, - бывшая мисс Робинс, чьи глаза так быстро влажнеют, в который раз меня обнимает, голос ее подрагивает, зато в нем – счастье, - спасибо тебе. Ты мое самое большое сокровище. Люблю тебя.
Сквозь слезы Розмари целует меня в лоб.
Выговорившись, мы с ней сидим у елки еще некоторое время. Я допиваю какао, она – свой любимый черный чай с бергамотом. Прибегает Дамирка, гордо рассказывая, что он помогал домоправительницам с уткой и даже стащил кусочек потрохов для Маслинки, а еще - у него новые раскраски. Широкие и большие, с наклейками и блестками, их подарил ему Рональд в довесок к тем подаркам, что тихонько положили под елку с Роз.
Ксай и Ронни возвращаются в комнату ближе к тому моменту, как Рада готовится доставать из духовки ужин. Эдвард приобнимает меня за талию, помогая подняться, и утешающе-нежно прикасается к губам. Воодушевляет и расслабляет одновременно. Я чувствую себя лучше, когда он рядом, о чем мистер Каллен не устает напоминать.
- Все в порядке, моя радость?
Мне забавно от того, что по-другому он практически и не называет меня. Ласка в Эдварде заливает все, что только возможно, плескаясь уже в границах океана, а не моря. Такое под силу лишь Уникальному.
- Все хорошо, - успокаиваю его. Влюбленно глажу по правой щеке, отчего Эдвард сразу же обворожительно улыбается.
Я пленяюсь этой улыбкой, отвечая на нее такой же. И случайно встречаюсь глазами с Ронни. Он улыбается тоже.
Это будет прекрасное Рождество.