В руках у Дамира одна желтая и одна красная машинка.
В гостиной нашего дома, где для игр сына Эдвард так часто убирает ковер, мальчик в боевой готовности на импровизированном старте. Его линия очерчена плинтусом у дальней стены.
Я останавливаюсь внизу лестницы, незаметно подсматривая за происходящим из-за перил. Обзор прекрасный.
Глаза Дамира светятся неподдельным восторгом детства. Он вовлечен в игру, он в ней ведущий, ему интересно – настолько же, насколько интересно небезразличному для него человеку. Ксай с хитрой улыбкой, присев прямо на пол, поджидает малыша на финише – тот тоже очерчен плинтусом.
- Один!.. - Ксай пародирует звучание мегафонов на гонках и Дамир хихикает, с довольным видом готовясь к началу состязаний. Он даже одет в цвет своей гоночной команды – оптимистично-желтую футболку и красные шорты, что так выделяются на фоне светлого дерева. Подталкивает машинки к старту, едва-едва не пересекая условную линию.
- Два! – Алексайо, выступая в роли судьи, с самым серьезным видом склоняется над финишем. Он внимателен и вся его поза, его взгляд, подсказывают, что не допустит накладок, честно выполнив порученную ему миссию. Дамир воодушевлен таким энтузиазмом Ксая. Он обожает играть с ним как раз из-за этой черты – если Эдвард что-то делает, то делает со всей отдачей. К тому же, сам Аметистовый истинно наслаждается процессом. Мне кажется, он был создан для того, чтобы быть отцом.
- Три!..
Автомобили срываются с места. Это хорошие игрушечные машинки с настоящей резиной и продуманной конструкцией, созданной для таких игр. Дамир тяготеет к скорости, ему нравятся автомобили – а потому Эдвард долго не думал с очередным подарком. От радости, какую испытал наш котенок, получив его, Ксай сам еще очень долго улыбался. Делать подарки он любил лишь немногим меньше, чем тех, кому их дарил.
Дамир ведет своих подопечных до середины комнаты. Выбрав верную позу, подавшись вперед, он на коленях преодолевает требуемое расстояние. Машины визжат от выбранной скорости, в комнате даже становится относительно шумно – а это лишь часть пути. Но у Дамира все продуманно – на уровне коробки из-под разноцветного конструктора он отпускает машины, что есть мочи толкнув их вперед. Честная победа вытекает из честного участия и соблюдения всех нужных правил. Колокольчик в этом плане точно сын Ксая – правила для него святое, и ему нравится, когда все играют честно.
Первой финишную прямую пересекает красный автомобиль. Если мне не изменяет память, это маленькая, но точная модель BWM M6 GT3, сохранена даже форма спойлера. В нашей семье с появлением Дамира поселяется особое отношение к машинам этой марки.
Желтый полуфиналист Audi RS 3, увы, не достигший цели в лучшее время, замирает невдалеке от финиша.
- Лидер заезда… Красный Зверь! – громко объявляет Ксай, со знающим видом поднимая машинку вверх и демонстрируя ее толпе зрителей, изображаемой Дамиром. Он же, как главный пилот гонки, счастливо хохочет, довольный своей победой.
- Я знал, что он выиграет!
Эдвард глядит на сына с веселым одобрением, но затаившееся в глубине аметистов умиление выделяется для меня сильнее. Муж опускает машинку обратно на пол, почти сразу же раскрывая малышу объятья.
- Можно ли поздравить победителя?
Колокольчик улыбается так широко, так радостно, что в дождливый день гостиную озаряет солнцем. Всегда тронутый такими жестами от отца, к каким пока не может привыкнуть, он их обожает. Всей душой.
- ДА!
И подскакивает с пола, метко пущенной маленькой звездочкой подбегая к Эдварду. Он с удовольствием забирает его на руки, крепко прижимая к себе и отрывисто целуя черные волосы. Движения Ксая отточены и аккуратны, никогда он не причинит боли, не сожмет малыша слишком сильно, но все же очень эмоциональны. Не только Дамир такие ситуации любит. Аметист выглядит самым счастливым человеком на свете, вот так обнимая своего мальчика.
Они дурачатся, что-то негромко обсуждая о гонках, победах и марках машинок. Эдвард щекочет Дамира и тот забавно извивается, пытаясь ухватить его руки и заливисто смеясь. Они оба получают такое удовольствие от совместного времяпрепровождения, что мне жаль как-то вмешиваться и отрывать их друг от друга. Ничего дороже и красивее, чем такое общение двух моих самых дорогих людей, не могу и представить.
Но сейчас они оба мне очень нужны. Обнять их и почувствовать, что я дома, не одна, и все в порядке – самое заветное желание.
Я проснулась в пустой комнате с задернутыми шторами. За окном шел противный мелкий дождь, небо, затянувшееся непроглядными тучами, не внушало оптимизма и, хоть грозы больше не предвиделось, навевало серьезную грусть. Даже ветер был отнюдь не летним, шумя в шторах.
Мне снился Рональд. И комната в Лас-Вегасе. И клубный бар Деметрия, где когда-то выступал Джаспер. Я видела нас с Бесподобным у бетонной стены в темном углу. Я поднималась по ступеням огромной ледяной лестницы в резиденции Свона. У меня на пальцах была «пыль Афродиты», а перед глазами – кукурузное поле и сверкающая у кроны дуба на холме молния.
Чувство одиночества, самое ужасное и самое безжалостное, сжало мне горло еще до пробуждения. А уж после… я долго не могла понять, где нахожусь и, что на самом деле, все иначе.
Вчерашняя ночь, все-таки, далась мне тяжелее ожидаемого – усталость ничем не прогнать.
Потому сегодня я веду себя эгоистично. Медленно выхожу из арки коридора, разрушая единение Колокольчика и его папочки.
Дамирка сперва меня не видит. Эдвард шепчет ему что-то на ухо, удерживая в своих руках, и мальчик смешливо бормочет что-то ему в ответ. Но затем они оба практически синхронно оборачиваются. И больше я не одна.
- Мамочка!
Для меня, почему-то, нежность в его голосе - откровение. До такой степени, что хочется заплакать.
Кто-то очень маленький и ласковый, такой искренний и добрый, любит меня. Просто потому что я есть, без условностей и оговорок.
Дамир даже не идет в мою сторону, он бежит. И счастливой обезьянкой повисает на шее, когда приседаю перед ним, прижимая к себе. Думаю, крепче, чем нужно. Но малыш, наверное, интуитивно понимает, что мне просто сейчас так хочется.
- Доброе утро!
- Доброе утро, маленький…
Я пытаюсь улыбнуться и этой улыбкой прогнать все неправильные мысли. Я обнимаю Дамира и стараюсь окончательно уверовать, что дома, что вот это реальность, а то – плохой сон, что ни молнии, ни еще что-то не способны отнять самое дорогое. Теперь оно всегда со мной, я могу защитить любимых, я не обреку их на что-то дурное. Я буду их только радовать.
- Ты теплая.
Мальчик утыкается лицом в мою накинутую на плечи вязанную кофту широкого кроя – идеальная замена халату. В это дождливое, нехарактерное августу утро, меня даже познабливает – дурной сон проник глубоко под кожу.
- А ты – мягкий, - веду пальцами по материи его одежды, почти как благословение встречая запах мыла, ананасов и чуть-чуть – блинчиков. Мой котенок полюбил их на завтрак в исполнении папы.
Дамирка поднимает голову, заботливо касаясь моего лица.
- Ты так долго спала… ты устала?
Представляю, как это выглядит для него. Я и сама ужаснулась, открыв глаза и обнаружив, что часы у постели показывают половину первого дня. Это официально один из самых долгих моих снов.
- Я выспалась, - уверяю, легонько поцеловав пальцы, которыми меня гладит, - все хорошо, малыш.
Он верит, но не до конца. Дамир поразительно искренен в демонстрации своих эмоций, он прятал их долго и умело, но последнее время отказался от этой затеи – или больше просто не может, потому что необходимости в этом нет. В любом случае, сейчас он смотрит на меня с пониманием и нежностью. Я знаю, что ее в детском сердечке с избытком.
- Я люблю тебя, мама.
Ну вот. Повседневно, спокойно, а проникновенно до дрожи. Я могу только тронуто, скованно усмехнуться, чтобы отвлечься от слез. Дождь пытается и внутри меня пробудить влагу.
Я глажу волосы Дамира, приникнув свои лбом к его.
- Я тебя тоже, сыночек.
Мы с Дамиром снова сжимаем друг друга в объятьях, а Эдвард, давший нам минутку, поднимается с пола. Я не могу оторвать от него глаз, хоть и побаиваюсь смотреть в них, и Ксай это понимает. У него самый добрый взгляд на свете сейчас.
Хамелеон подходит к нам, покровительственно и тепло накрыв пальцами мою спину. Мне легче дышать, когда он рядом, и это лучшее ощущение.
- Καλημέρα, пριγκίπισσα (*доброе утро, принцесса).
Эдвард не хмурится и не недоумевает моему последующему растроганно-восторженному взгляду на такое приветствие. Он понимает – все сегодня меня понимают – и не задает вопросов. Эдвард целует мой лоб, проведя по нему тонкую линию губами, и всем своим видом демонстрирует, что рядом. Как сейчас нужно.
- У вас была Формула-1? – вижу у стены оставленные машинки и цепляюсь за эту тему, чтобы как-то отвлечься.
- Играть в гонки – здорово, - докладывает мне Дамир, - мы с папой по очереди запускаем машинки. И мы даже придумали новую трассу. Хочешь посмотреть?
- С удовольствием, малыш.
Отпустивший свое беспокойство Колокольчик отрывисто кивает. И отстраняется от меня, кивком головы указав на лестницу позади нас.
- Мы рисовали наверху, я принесу.
- Осторожнее на ступеньках, Дамир.
- Хорошо, папа.
Напоследок кинув Ксаю честный взгляд, малыш срывается с места. Он всегда старался быть позади и ходить медленно, дабы успевать уйти с пути, увернуться, не помешать. Но сейчас, что свидетельствует о еще одной грани его комфорта, Дамир начинает бегать. Как обычный любимый ребенок.
Я смотрю ему вслед, до середины лестницы, еще пару секунд. И только потом, набравшись смелости, гляжу на Алексайо. Он очень осторожно приглаживает мои волосы. В аметистовых глазах желание быть полезным, обеспокоенность и тепло.
- Как ты себя чувствуешь, мой Бельчонок?
Я смаргиваю непрошенную, несдержанную слезинку. Но я просто не могу иначе, когда вот так на меня смотрит и вот так касается. Эдвард делает этот мир лучше.
- Любимой.
- Правильно, - уголок его губ вздрагивает в удивленной, но одобрительной улыбке, а пальцы привлекают ближе к своему обладателю. Хамелеон как следует меня обнимает, и я по-детски крепко обнимаю его в ответ.
- Я очень люблю свою смелую, сильную девочку.
- Ксай…
- Я знаю, что нам нужно поговорить об этой ночи. Но я бы сперва предложил тебе позавтракать. Что мне для тебя сделать?
Дом. Клубника. Любовь. Вот так пахнет Эдвард, вот так я его чувствую. И та домашняя футболка в цвет глазам Дамира, хлопковая и мягкая, и те серые брюки, к которым тысячу зим назад прижималась на диване этой гостиной, раздумывая, насколько сильно дорожу этим мужчиной – все лишь подчеркивает эти впечатления. И, что совсем нелогично, но факт, усиливает желание заплакать.
- Я хотела бы просто чая.
- И даже без оладушек и гренок? У Рады есть такое вкусное абрикосовое варенье…
Я против воли всхлипываю, сжав футболку мужа сильнее. Для его понимания оказывается достаточно, потому что больше не настаивает.
- Тогда мы попьем чай все вместе, а потом поговорим, - рассуждает, накрыв ладонью мой затылок и защищая одним фактом этого жеста, - Анта как раз собиралась научить Дамирку готовить спанакопиту. На обед, кстати, спанакопита, если ты не возражаешь.
- Конечно...
Мне все равно, что на обед, ровно как и то, что на завтрак. От еды даже немного мутит. Последствия это долгого темного сна, его содержания, погоды, а может, вчерашней грозы – я не знаю. Все перемешано в одну пеструю, тяжелую массу. Мне сложно как-то сопротивляться ее давлению, я просто хочу Эдварда и его нежность на какое-то время. Мне нужно поверить, что все так, как и было. Изменений нет.
На лестнице слышатся шаги возвращения Дамира. Он спешит и топот его босых ножек прекрасно заметен. Я делаю глубокий вдох, чтобы не расстраивать малыша. У него чудесное домашнее утро, в котором папе, наконец, не надо спешить к чертежам, а игра как никогда удалась. Вчерашняя гроза, о которой он уже и забыл, не повод ничего портить.
Алексайо разворачивает нас в сторону лестницы, целует мой висок.
- Ты дома, белочка. Просто запомни.

Чай горячий и крепкий, впервые за все время для меня с сахаром. Дамир, забавно болтая ногами, создает маленький водоворот в своей чашке с помощью десертной ложки. Он рассказывает мне о том, какие вкусные блинчики папа приготовил ему на завтрак и как они вдвоем сидели за столом, рассматривая картинки из любимой Дамиром книжки. А потом начали играть в гонки. К моменту моего пробуждения автомобили завершили пятый круг.
Меня расслабляет и успокаивает это чаепитие. Проницательный Ксай, как всегда, оказался прав, предложив провести время всем вместе, и даже дождь уже не смущает. Я чуть более сонная из-за него, но это пройдет. Моя – наша – новая жизнь, где одна «Мечта» уже полетела, а вторая готовится ко взлету, началась.
Я мою кружки, когда на кухню приходит Анта. Она ерошит волосы Колокольчика, напоминая ему, что пора готовить обед. Дамирка получает цветастый зеленый фартук с большими карманами, и на лице его сияет улыбка. Малыш обещает, что мне понравится его блюдо. И я говорю ему, что даже не сомневаюсь.
В спальне, усаживаясь напротив «Афинской школы» на фиолетовые простыни, какое-то время мы с Эдвардом молчим. Он не торопит меня, проникаясь ситуацией и, для поддержки, лишь поглаживая мою ладонь в своих руках. Ксай дает мне время собраться с мыслями, и я ему очень благодарна.
Но даже с терпением Эдварда, верных слов мне подобрать все равно не удается. Кладу голову на плечо Алексайо, обреченно поморщившись. Слишком много чувств и слишком мало слов, дабы их выразить. Чудовищная усталость возрождает свои позиции.
- Я не знаю, что мне говорить.
Наши переплетенные пальцы муж кладет на свои колени.
- То, что тебя тревожит – прежде всего. Тебе еще страшно из-за грозы?
Его сострадание наполняет комнату. Эдвард как никто знаком с гранями моего отчаянного ужаса в ответ на это природное явление, и, конечно же, он переживает больше всех. И только сейчас я с прискорбием вспоминаю, к чему это обычно приводит.
- Тебе было плохо?
- Мне не бывает хорошо, когда тебе некомфортно, Белла.
- Я про другое, - смотрю в аметистовые глаза и призываю их к честности, какая в такие моменты вовсе не их кредо, - у тебя болело сердце ночью? Или с утра?
В его взгляде ничего не меняется – все остается как прежде. За исключением капли благодарности, проникающей в радужку.
- Нет. У меня оно больше не болит.
Я несмело касаюсь его щеки. Линия выходит неровной.
- Пожалуйста, будь со мной честным. Я не уверена, что иначе смогу справиться.
Эдвард трепетно вытирает мою одинокую слезинку.
- Так и есть. За весь месяц стенокардии ни разу не было, если тебя это успокоит. Да и прогнозы Леонарда более чем радужные.
Я верю ему на слово, потому как иного не дано. Но Эдвард выглядит искренним… я уповаю, этого достаточно.
- Хоть здесь все хорошо…
- И все хорошо будет, - поддерживает Ксай, пожав мои пальцы.
Я снова закрываю глаза, даже зажмуриваюсь. Цепляюсь за Эдварда, иначе это не назвать, с коротким ненужным вдохом. Ненавижу свою сегодняшнюю слабость и никчемность. Но ничего не могу с ними поделать.
- Мне снилось… прошлое. Плохое прошлое.
- После грозы?
- Да… наверное, она была катализатором.
- И что тебя больше всего расстроило в этом сне?
Я изворачиваюсь на его плече. Прижимаюсь к нему лицом.
- То, что это прошлое могло быть моим настоящим.
Эдвард обвивает мою талию, соединяя наши руки спереди, создает для меня полноценные, крепкие объятья. С пониманием целует висок. Без лишних вопросов и всяческой торопливости, просто ожидает, когда буду готова сказать больше. Он меня любит, он здесь. И это на самом деле так много, что сложно выразить.
- Я видела эту жизнь без тебя, Ксай, - выдыхаю, поежившись, решаюсь. Меня обнимают крепче и это вдохновляет продолжить, - как я выгляжу и существую, если бы ты не появился тогда в доме Рональда и не решил меня спасти. По сути, это чистая случайность для меня.
- Сны тем и коварны, солнце, что обнажают наши страхи и слабые места. Ты думала о другом сценарии, пусть даже подсознательно. И я скажу тебе, что тоже думал – и не раз, но история существует без сослагательных наклонений. В этом ее прелесть.
- Я обожаю настоящее. Я обожаю вас с Дамиром и каждый день, каждую минуту, что мы проживаем вместе. И я… я не боюсь молний и грома, Ксай, больше нет – но для себя. Для вас… это неизлечимо.
- Мы пережили вчерашнюю грозу все вместе, Бельчонок. Мы переживем ее снова. Постепенно ты поймешь, что она не несет больше ужаса для твоей семьи.
- Возможность вас потерять всегда будет моим ужасом…
- А кто не боится потерять тех, кого любит? – риторически вопрошает Ксай, пока перебирает мои волосы. - Это иррациональный, но оправданный страх. Просто не стоит на нем зацикливаться.
- Мы говорим с тобой сейчас, утром, и я понимаю… но ночью – не могу. Это все слишком.
- Я обещаю, что с каждым днем тебе будет легче. Дни будут идти и ощущения немного меняться. Ты сама меня этому учила и теперь я вижу, что так оно и есть. Мы всегда будем вместе – что бы ни случилось.
Он говорит это уверенно и четко. Слова весомы, их можно практически потрогать, как следует рассмотреть. А значит, можно в них и поверить. Я, по крайней мере, стараюсь.
Мои руку, переплетенную с рукой Аметистового, целуют. Серьезность и твердость слов Эдварда, впрочем, не вяжутся с мерцающей в глазах нежностью.
- Я горжусь тобой, Изабелла. Этой ночью ты была очень храброй, решительной и сильной. Дамир боялся, и ты смогла успокоить его, переборов свой собственный страх. Это заслуживает восхищения.
- Ты был рядом…
- Был, да, но не в первый раз. Так что это только твоя заслуга, моя девочка.
Когда он так говорит, я чувствую себя сильной. Конечно же, Ксаю это известно, но вряд ли понимает, насколько поднимает и мою самооценку, и мою веру в себя. Без особых усилий.
Я прижимаюсь к его груди, постаравшись как можно глубже вдохнуть.
- Спасибо.
На этот раз поцелуй предназначен моей щеке.
- Ну что ты. Не за что.
Этот разговор, как и искренняя поддержка Эдварда, ни на миг меня не укорившего ни в излишней чувствительности, ни в невнятных мыслях при вполне светлой реальности, делает этот день терпимее и светлее. Дождь смолкает, оставаясь на подоконнике прозрачными капельками. Скоро они совсем высохнут и пропадут.
- Вы с Дамиром хорошо провели утро, - через какое-то время говорю я. Теперь лежу на покрывале кровати, пока Эдвард, приподнявшись на локте, устроился рядом. Он то и дело поглаживает то мои волосы, то лицо, то плечи. А еще – улыбается, заражая меня оптимизмом.
- Мы не хотели тебя будить, Белла, но с тобой было бы лучше.
- Ну… еще ведь не одно утро впереди, да?
- Несомненно, - воркующим тоном, ухмыльнувшись, соглашается Алексайо. – И на этот счет у меня даже есть предложение.
Я поднимаю руку и касаюсь его щеки. А потом скул. А потом – лба. Убираю с него короткие черные волосы. В аметистах глобальное потепление от моих жестов.
- Встанем завтра пораньше?
- Ляжем попозже, - парирует Эдвард, - не хочешь провести день рождения в Греции?
Я не ожидаю такого поворота событий и Алексайо, судя по его довольному виду, это рассматривал. Он смотрит на меня с хитринками-смешинками в любимом взгляде. Подтягивает ближе к себе по простыням, практически нависая сверху.
- Ты серьезно?..
- Если тебе этого хочется, - кивает муж, - во-первых, двадцать лет – круглая дата, ей нужно особое место, а во-вторых – наш котенок давно мечтает увидеть море.
Не знаю, что больше меня пронимает – тон Эдварда или его фраза, обращенная к Дамирке. Я не понимаю, почему до сих пор удивляюсь добру и нежности мужа по отношению к нашему сыну, но это факт. Возможно, пройдет со временем. Нам просто нужно чуть больше этого времени. И меньше вызываемых грозами и дурными снами мыслей. Рядом с Эдвардом и Дамиром мне очень хочется верить в лучшее.
- Спасибо тебе, - тянусь к нему навстречу, улыбнувшись, что такой же улыбкой, только куда более радостной и широкой, отражается на лице мужа (что после моей слезливости немудрено), - спасибо за наш первый семейный отдых. И лучший день рождения.
Мужчина снисходительно щурится, и я ласково оглаживаю появившиеся крохотные морщинки.
- Он еще даже не наступил, моя радость.
Я успокоенно, с облегчением выдыхаю. Я дома.
- Но уже лучший, Ксай. И я думаю, ты понимаешь, почему.



Просто нажать на кнопку.
Одно легкое обыденное движение. Сколько тысяч раз я уже поступала так, сколько раз еще подобное сделаю. Никаких сложностей. И не должно быть никаких барьеров.
Я готова. Я выдержу. Я хочу.
Устало, чуть ли не со всхлипом, упираюсь лбом в ровную стену балкона. Летняя прохлада приятно остужает пылающую кожу, помогает собрать остатки решимости, обрывки храбрости и разносортные мысли в одно целое. И переступить, наконец, тот порог, что столько лет не дает покоя.
Я не знаю, почему так боюсь. Это иррационально и, по меньшей мере к моему новому статусу – мамы – бессмысленно. Однако закрывать глаза на правду мне удается лишь в присутствии Эдварда. Он понимает все без лишних слов и близко к сердцу это же принимает, и я, заботясь о нем, не могу иначе. Но Эдвард сейчас в душевой, плеск воды отделяет его от меня глухой стеной никакой вероятности его внезапного появления. И у меня все меньше времени нажать на кнопку…
К черту.
Я делаю глубокий, резкий вдох. Захлопываю дверь балкона и одним касанием, таким же резким, активирую звонок.
…Эти гудки длятся вечность. Сперва – соединяющие, затем – ожидающие.
Первый.
Второй.
Третий.
- Изза?
Я сжимаю пальцами перила балкона, заставляя кожу побелеть. Хотела бы, чтобы мой голос звучал так же твердо, как этот металл на ощупь. Никто давным-давно так меня не называл. И никто, кроме него, уже не будет.
- Здравствуй, Рональд.
Ну вот, самое сложное уже свершилось – он ответил, я поздоровалась. Определенная точка невозврата, слава богу, за спиной.
Я пытаюсь успокоиться. За стеной слева от меня, в своей спаленке, в своей уютной маленькой кроватке спит Дамир. Я вижу его окно со своего ракурса, приоткрытую форточку, москитную сетку. Я стараюсь представить его запах и мирное выражение лица, чтобы самой состроить такое же. Я изменилась со времени последней нашей с отцом встречи. Он должен это понять.
- Я рад слышать тебя, Изза, - я чувствую рассеянность в его тоне, но она очень быстро сменяется на вежливую деловитость. Ронни так же говорил со мной в своей резиденции в июне. Пытался показать, что тоже изменился.
- Я рада, что ты ответил. Ты ведь понимаешь, почему я звоню?
Получается. Голос не дрожит, не обрывается, нет никаких запретных ноток – я даже дышу ровно. Все хорошо, Белла. Это всего-навсего человек, благодаря чьей сперме произошло твое рождение. Большего, даже если хотел, дать он не смог.
- Я бы очень хотел надеяться на лучшее, дочка.
Я впиваюсь ногтями в свою ладонь. Неожиданное слово-табу, которого никогда не слышала, ломает все более-менее выстроившееся общение. Он специально?..
Нет-нет-нет. Тихо. Просто тихо.
- Зачем ты прислал игрушку? – спрашиваю жестко, как и хочу. Без поблажек на милые беседы, снисходительности и абсолютно игнорируя посыл, чтобы называла его «отец».
Эта большая картонная коробка с золотой лентой и содержимым внутри, доставившим Дамиру радость (из-за некоторого упущения Рады и Анты, распаковавших для него игрушку до нашего возвращения), не взялась из параллельной реальности. Я уже говорила Эдварду, я жаловалась ему, что Рональд делает все без нашего ведома… и какими-то чертовыми обходными путями. Мне надо выяснить, ради чего. Я столько лет жила без защиты. Но теперь я сама в состоянии защитить и себя, и своего сына.
- Мне казалось, дети любят игрушки, Изза.
- Я не говорила тебе, что в моем окружении есть дети.
- Но ведь они есть, - Рональд мягок, произносит слова осторожно, зато уверенно. Он идет по минному полю, но он сапер. По крайней мере, таковым себя считает.
Хватит бродить по кругу.
- Я хочу понять, как ты смог узнать о мальчике? Я не говорила даже Розмари.
- Эту информацию несложно отыскать, ты можешь мне поверить. И я рад, что я о нем узнал.
- Если я звоню тебе, значит, я не рада.
Рональд, похоже, тоже вздыхает. Только тихо. Его голос звучит в трубке явнее и проникновеннее. Меня пугает такое звучание голоса, что прежде вызывал лишь болезненный трепет.
- Изза, интернет пестрит материалами с «Жуковского» авиасалона и статьями о триумфе самолета современности. В New York Times есть статья об авиаконструкторе, изменившем мир заново. Там несколько фотографий.
Ночной воздух наполняется холодными нотками. Лес практически не шумит, а вот облака ощутимо давят, затягивая небо. Совсем скоро будет полная мгла и звезды станут ярче. И вместе с их усилившимся светом ко мне придет понимание обыденной реальности.
- На фотографиях были мы, - констатирую я. И тут же все вспоминаю: фотографов под и над нашей трибуной, тех, чьи объективы изначально были сосредоточены на ней, подготовку интервью для какого-то русского журнала, где я, Эдвард и Дамирка украсили одну из страниц.
- Ты прекрасно выглядишь, Изабелла. Красивая, молодая, уверенная в себе женщина. И теперь в новом статусе.
Тысяча колючих снежинок въедаются мне в кожу. Я слышу это и впервые так откровенно на отца злюсь – не боюсь, не трепещу, не ненавижу. Здоровое человеческое чувство ярости – и только.
- Рональд, моя семья – это моя семья. Я не давала тебе никакого права вмешиваться в нашу жизнь. Я только выслушала тебя однажды – и на этом все.
- Я не смог остаться в стороне. Ты усыновила чужого ребенка и сделала его счастливым, Изабелла, его глаза горят на этих фото! А я не смог сделать счастливой родную дочь.
Все это слишком. Для сегодняшнего дня – уж точно.
Я молюсь, чтобы в тоне набралось достаточно твердой решимости.
- Отныне – и это первое и последнее предупреждение, Рональд, - без моего разрешения ни одной игрушки, ни одной открытки, ни одного намека на твое существования для Дамира не будет. Я не хочу этого. Я тебя не простила.
Сказать вслух тяжелее, чем это казалось в мыслях. Ронни всегда был для меня фигурой, возвышавшейся над землей. Диктовать ему условия, говорить о своих правилах и ожидать, что будет их выполнять, выглядело невозможным и очень опасным делом. Только вот теперь мне все равно. Эдвард показал мне, что можно любить вопреки всему и безо всякого ожидания какой-то отдачи. Любящие люди не причиняют столько боли намеренно. Любящие люди не ранят тебя с периодичностью в каждые пару часов на протяжении десятков лет. И, к сожалению для них или к счастью, забыть об этом часто невозможно. При всем желании. А уж простить…
На том конце пару секунд тишина. Я даже думаю, что он отключился, но голос возвращается. Мрачнее и… ниже.
- Меня нельзя простить, Изза, я не глупец и я это знаю. Но я восхищен и горжусь тобой, даже если тебе не нужно это или попросту ты в это не веришь. Дамиру повезло.
Дамиру. Я хочу заплакать – как девочка, черт подери. Он знает его имя!
Я вспоминаю себя. Свои ночи, свои крики, кошмары, свой ужас и полнейшее отсутствие теплых эмоций, поддержки, защиты от Свона. Он будто сживал меня со свету. А сейчас произносит имя моего маленького ангела. Так, будто имеет на это право.
- Ты прав, мне это не нужно. И Дамиру, несомненно, тоже. Он никогда про тебя не узнает, а ты никогда его не увидишь. И если ты еще хоть раз, хоть один маленький раз напомнишь о себе… Рональд, я окончательно вычеркну тебя из своей жизни. Ничего не будет.
Он расстроен, но не обречен. И меня эту пугает.
- Я понимаю, дочка.
Язвительность. Где моя чертова язвительность? Где моя грубость?.. Неужели он меня сломал?
- Замечательно. Тогда у меня все. До свидания, Рональд.
И я кладу трубку. Первой.
Тяжелый шар концентрированных эмоций в груди разрастается в районе легких. Сладить с ним практически невозможно, но я борюсь – хотя бы потому, что Рональд не стоит моих стенаний. Я выплакала о нем слишком много слез. Я не пролью больше ни одной – не заслуживает. Сколько бы таких шагов навстречу ни делал, как бы меня ни называл, на что бы ни надеялся. Если однажды я прощу его – пусть и звучит мифически, пусть и не могу поверить – по своей воле. Меня не больше ни к чему не принудят. Не он.
Возникает побочное, детское желание пойти к Эдварду. Он почти часть меня, всегда, когда плохо или больно, всегда, когда нужна поддержка, я хочу к нему. Обнимать и чувствовать, что кому-то все это нужно. Все, что я из себя представляю. Умом понимаю, как это выглядит, умом понимаю, что это несправедливо по отношению к нему, сколько бы ни уверял меня, что ему лишь в радость. Эдвард мое вдохновение, но ведь и я хочу быть для него тем же. Мне стоит поучиться взрослому поведению хотя бы в таком вот перешагивании себя. Порой это полезно.
Я сжимаю перила, все так же, как вначале, кладу телефон на подоконник, жадно дышу ночным лесом. И все-таки, к чертям все, плачу, потому что горячие слезы не так сложно почувствовать на холодной коже, в горле першит, а соленая влага жжется. Эта естественная реакция, бывшая моей защитой столько лет, никуда не делась.
Я маленькая девочка в общении с Рональдом, что бы из себя ни строила. Я не знаю, как это изменить. Неужели все свое существование я так и буду подспудно его бояться?.. И испытывать все это раз за разом, набрав ему на пару минут?
Могу ли я гордиться тем, что сделала? Как говорила, держала себя? Грубо или наоборот? Недостойно или наоборот? Правильно или?..
Не могу на этом балконе. Отпускаю перила – болят пальцы – иду в комнату. Выравниваю дыхание под звук мерного плеска воды. Здесь невдалеке мой Ксай. Мой Ксай меня любит, по-настоящему мной гордится, он защищает меня и делает все, чтобы я, наш Дамир были счастливыми. Здесь моя семья, здесь я нужна, здесь я в безопасности. И плевать, что где-то там за океаном существует Рональд, его неумелые признания и подарки в честь того, чего мне не понять.
Мне повезло быть с теми, кого я люблю, потому что я умею это ценить.
Его судьба – мир – жизнь – рок – наказали заслуженно. Он не ценил маму. И меня тоже.
Я теперь не обязана ценить его.
Ох, боже мой. Пусть это будет так.
Сажусь на кровать, медленно разглаживая микроскопические складочки фиолетового покрывала. Афиняне глядят на меня с высоты картины и будто бы одобряют это умиротворяющее действие. Они заняты обсуждением истин и философствованием о проблемах мироздания, но порой всем нужно переключаться. Это делает нас людьми – неважно, той эры или этой.
В какой-то момент мне приходит мысль постучаться к Ксаю, раз он еще в душе, и насладиться временем в душевой совместно. Однако здравый смысл обрывает эту идею. Я не хочу, как в те далекие времена заглушать боль от разговора с отцом, мыслей о нем, о прошлом – сексом. Я хочу любить Эдварда сполна, как он того заслуживает, без единой лишней эмоции. Не напитываться за его счет, а отдавать ему свои. Наслаждаться. Так будет правильно.
Ксай появляется из ванной в своих пижамных брюках, на ходу вытирая голову махровым синим полотенцем. С любопытством встречает мою задумчивую позу посреди постели.
- Ты очень красивый.
- Спасибо, моя радость.
Эдвард усмехается, подарив мне самую прекрасную свою улыбку. Довольную.
И я понимаю, окончательно отпустив все лишнее, что я дома.



Тонкой полосой нескончаемого горизонта, море протянулось через всю линию его жизни.
Молчаливым свидетелем, понимающим слушателем, вдохновляющим естеством.
Только море лицезрело его невыносимую тоску по семье и прошлой жизни, такие редкие, но такие горькие слезы об утраченном, вернуть которое не представляется возможным.
Лишь море знало тайны, которые он не готов был никому доверить и о которых стыдился вспоминать и сам.
Единственное, море помогало становлению и его личности, и его характера, и всех дальнейших метаморфоз сознания из-за прожитых событий.
Оно всегда было рядом. Синее – насыщеннее цвета не бывает, глубокое – способное вместить тысячу перипетий судьбы, могучее – чтобы не разочароваться и продолжать воодушевлять раз за разом.
Море подарило ему людей, ставших вторыми родителями, истинной семьей, любящей и заботливой, терпеливой и верной. Способной прощать и не способной причинять боли.
Море преподнесло ему Изабеллу, в один весенний день ответившую на заветный вопрос «да» на песчаном берегу под шелест пенистого прибоя. Бриз свежестью играл в ее красивых волосах, когда, выйдя из церквушки на Санторини, сказала, что будет любить его так же сильно, как и сейчас, весь остаток жизни.
Море обогатило его настоящим домом для своей настоящей семьи. Надежной крепостью и крепким тылом, местом, где поселится счастье и установится долгожданный покой.
Домом с детскими комнатами.
Море рядом и теперь. На балконе, на котором Эдвард вслушивается в тишину летней греческой ночи, оно переливается от неяркого лунного света чуть вдали. Отделенное песчаной косой, теряющейся на фоне маленькой лужайки у крыльца, море приветствует Ксая шепотом своих соленых волн. Крохотные барашки бегут по темной глади, разбавляя ее мрак так же, как когда-то Белла, а позже – и Дамир – разбавили мрак его собственной жизни.
Над морским простором искрится тысяча и тысяча звезд. Каждая из них сверкает по-своему, но каждая – с умиротворенным видом. На Родосе другие даже звезды. Дома.
Забавно, что Эдвард посещал этот остров всего три раза за всю жизнь – первый, когда, сбегая от Диаболоса, встретился с цыганятами на набережной; второй – когда вернулся много лет назад и отомстил деду за всю несправедливую боль, причиненную себе и брату; третий – этот, когда состоявшимся, взрослым, женатым человеком с маленьким сыном сошел с трапа ранним вечером. Судьба совершенно непредсказуемая вещь.
Зато теперь у Ксая есть шанс как следует полюбить Родос. Хотя бы за то трепещущее в груди чувство тихого счастья человека, получившего куда больше, чем мог когда-либо мечтать.
…Неглубоко вздохнув, кто-то маленький нерешительно выступает из-под газовых штор спальни. Затянутые у входа, они покачиваются на легком ветерке, воздушные и прозрачные. То прячут, то открывают лицо Дамира, притаившегося у двери.
Эдвард отворачивается от моря и звезд. И как только встречается взглядом с голубыми глазами малыша, тот тихонько, но просительно шепчет:
- Папочка…
Маленький, сонный, он так растерянно стоит у входа на балкон. Ни шагу вперед, ни шагу назад, словно это запретно. На его лице две тоненькие слезные дорожки, уже подсохшие.
Эдвард присаживается перед сыном, забирая его к себе. Дамиру нравится, когда Ксай делает это быстро, без лишних вопросов и аккуратных высчитанных движений. Бывают моменты, когда ему, как и всем, нужно простое подтверждение близости. Почувствовать себя защищенным и любимым.
Мальчик обхватывает его за шею, тесно прижавшись к груди. Он неровно выдыхает, хныкнув, пряча лицо у папы на плече.
- Я с тобой, мой маленький котенок. Не волнуйся.
Эдвард гладит детскую спинку, поднимаясь на ноги. Дамир реагирует на каждое его движение, но уже не так отчаянно, как первое время. Первые две недели их совместного проживания, каждый раз, когда Ксай вставал, он цеплялся за него так крепко, что пальцев было не разжать. Дамир боялся снова стать брошенным и по-разному защищался от своей боли – сперва не доверяя и не спеша идти на тактильный контакт, а после, распробовав утешительность объятий – отказом их покидать, выраженным если не словами, то действиями.
Эдвард был терпеливым во всем, что касалось привыкания малыша к новому дому и новым обстоятельствам своей жизни. Вот и сейчас он нехитрыми поглаживаниями успокаивает Колокольчика, обещая ему, что будет рядом столько, сколько тот захочет. И ни за что не отпустит его, пока Дамир сам не попросит.
- Почему ты не с мамой?
- Мне захотелось посмотреть на море, - Алексайо останавливается невдалеке от ограды балкона, привлекая внимание Дамира к длинной линии морского горизонта, освещаемой луной. Но мальчик смотрит только на него, снизу-вверх, тесным комочком свернувшись в объятьях. Его глаза блестят солью.
- Я тебе везде искал.
Ксай осторожно вытирает детскую щечку, мягко ее погладив.
- Ты мог просто позвать меня, Дамир. Ты же знаешь, я всегда приду, когда ты позовешь.
Мальчик закусывает губу, расстроенно нахмурившись. Несколько слез проторенным путем скатываются по его коже.
- Мне приснилось, что тебя… нет. Я так испугался, папа…
Колокольчик жалостливо жмется к Эдварду. Озвученное вслух, оно, видимо, оказывается страшнее, чем в его голове.
Ксай демонстрирует ему, что сон – лишь сон, покрепчавшими объятьями. Участливо вытирает и новые слезинки.
- Как будто я умер, Дамир? Это тебя испугало?
- Нет… как будто тебя… никогда… никогда не было, - всхлипы, мешающие ему ровно говорить, отзываются в теле дрожью, - ты не встречал маму… ты не приходил ко мне… ты меня не забирал. Тебя никогда не было.
Дамир начинает плакать в голос. Пальчиками сжимает ворот его пижамной кофты, задыхаясь от своего горя. Все, что говорит, для него максимально реально – это не цветное сновидение живого воображения, это его страх. Коварный, как и все детские опасения, сильный, как любое детское чувство, болезненный и горький – не вынести в одиночку.
Эдвард целует сына в лоб. Жест любви, подсмотренный у Карлайла, и ставший его собственным через столько лет. Самый успокаивающий и самый ясный.
Дамир холодным, мокрым от влаги носиком утыкается в его шею. Он слишком сильно сжимает губы.
- Поверь мне, я понимаю тебя, сыночек. Я боюсь, что тебя никогда не было, не меньше. Но прямо сейчас я ведь тебя обнимаю? И ты со мной разговариваешь. И я тебя вижу. А значит, сон, даже самый страшный, всего-навсего сон. Он кончается.
- А если ты – это сон? И он кончится. И я проснусь… и я там… и Анна Игоревна, и все… и я один… а мамы, а тебя – нет.
Его горе безбрежно. Дамир способен многое вынести и перетерпеть, но только не то, что так задевает его за живое. Угаснувший страх, затерявшийся где-то далеко от повседневных дел и радостей, с резкой сменой обстановки так же резко возродил свои позиции.
Дамир так радовался, что они летят в Грецию! Его первый полет, первое путешествие, первая встреча с морем! Он счастливо и безмятежно улыбался, засыпая пару часов назад, в обнимку со своей овечкой и сказкой от Беллы. Может быть, ему просто не хватило времени на полную адаптацию – они приземлились уже после обеда – и новые впечатления вошли в противодействие со старыми, выгнав наружу множество былых кошмаров.
Ксай теперь гладит Дамира по всей спине, от шеи до копчика. Размеренно и очень нежно.
- Знаешь, мы с тобой очень далеко, малыш. И от Москвы, и от России, и от твоего приюта. Ты никогда бы не смог вернуться туда и не вернулся даже из нашего дома в Целеево. Но отсюда ты уж точно никогда не сможешь попасть обратно.
Дамир самостоятельно неаккуратно вытирает нос, нерешительно, но преданно посмотрев Алексайо в глаза.
- Даже во сне?
А у него ни капли сомнений.
- Даже во сне, Дамирка.
Колокольчик верит. Он приникает щекой к папиному плечу, задумчиво рассматривая звезды и морских барашков возле горизонта. Его всхлипы очень медленно, но затихают, и даже слезы практически уже не текут. Дамир успокаивается.
Эдвард, не меняя размеренности своих движений, гладит сына по волосам, спине и пальцам, обнимающим его шею. Волосы Дамира сине-черные от мрака ночи и пушистые, сладко пахнущие ананасовым шампунем, после вечернего душа. Именно такими они запомнились Белле, когда они сегодня остановились у морского берега по пути к арендованному дому. Она взяла с собой небольшой скетчбук с гофрированными страницами кофейно-бежевой бумаги, где справа было место для рисунка, а слева – для заметки о нем. И напротив запечатленного вида их с Дамиром, перебирающих гальку у берега на закате, милым витиеватым почерком жены был написан небольшой очерк. Ксай не удержался, подсмотрел.

Он стоит посередине пляжа, завороженно наблюдая за мелкими волнами. Его правая ладонь сжимает папину, а левая – свою любимую игрушку. Дамир неглубоко дышит, проникаясь атмосферой этого места.
- Оно ведь настоящее, да? – несмело зовет он.
Эдвард улыбается, а я подхожу ближе. Переступаю заборчик-ограждение пляжа в виде насыпи больших камней, и присаживаюсь возле мальчика.
- Самое настоящее, Дамирка.
В голубых глазах в тугой комок переплелось столько эмоций, что малышу сложно с ними совладать. Он растерян, но бесконечно рад, он не совсем понимает, но крайне хочет, он видит, он слышит, он… чувствует. Эдварда. Меня. Все, что связано у нас с этим уголком света. Потому что оно так и витает в воздухе.
- τη θάλασσα.
Дамир удивленно оглядывается на папу. А я ухмыляюсь. Я давно знаю перевод.
- Так будет «море» по-гречески, - объясняет Ксай, пожав ладошку сына, - здесь существует свой собственный язык и люди очень его любят.
- Они всегда на нем разговаривают?
- Как и мы на русском, - кивает муж, - это их родной язык.
- Он красивый, - тихонько, будто украдено, бормочет Дамир. И я вижу, что у Эдварда на какой-то момент отлегает от сердца.
Он опасается столь резких смен обстановки для Дамирки, когда в его жизни только-только появилось постоянство. Эдвард ожидает приступов злости и слез, нежелания знакомиться с новой культурой и прямой отказ учить греческий. Сердцем и я, и он догадываемся, насколько такие опасения беспочвенны, но умом Ксай считает иначе. Он принялся заново штудировать книги по детской психологии, чтобы на этот раз сделать все правильно. Я его понимаю. Он пережил трагический опыт с собой как родителем в главной роли и боится оступиться еще раз. Только вот он недооценивает, насколько Дамирка уже к нам привязан. И к нему – особенно.
- Хочешь потрогать море?
Глаза моего котенка загораются.
- А можно?
Эдвард увлекающим жестом призывает малыша идти за собой. Мне доверяют охранять игрушку-овечку. Не больше семи шагов по камням – и они у цели. Присаживаются совсем близко к набегающим соленым барашкам, окрашенным в розовый предзакатной порой.
Это очень красивое зрелище. И наполненное такой же настоящей, как соленая вода Эгейского моря, любовью. Два человека, полюбившие θάλασσα (*море) еще до первой их встречи. Эдвард провел здесь большую часть детства. И Дамир, я надеюсь, проведет тоже. Ксай был прав, они с малышом – две стороны одной медали, две реальности, что невзначай пересеклись. И судьба у них, особенно после долгожданного воссоединения, у обоих будет счастливой.
- Будет сильно щипать?
- Не будет, котенок, - Ксай демонстрационным жестом кладет ладонь на мелкие, вымытые камешки. Вода бежит по его коже, достигая запястья и заставляя стать еще светлее, а потом спадает. Укрывает собой морское дно. – Море очень нежное.
Дамир решительно кивает, протягивая ладошку вниз. Его пальчики аккуратно погружаются под воду. Море обвивает их, заиграв пенкой у фаланг, и малыш хихикает. Поднимает на папу восхищенные глаза.
- Оно меня целует!
Эдвард улыбается. В этой улыбке, наконец, нет ничего, кроме удовольствия, умиления и ласки. Каждый раз, когда рад Дамир, рад и Эдвард. Они озаряют жизни друг друга светом.
- Мама!
Колокольчик, уже вовсю играющий с морским прибоем, поднимает голову. Зовет меня подойти к ним и тоже ощутить мягкое, теплое море под пальцами. Соленое, но оттого еще более приятное.
Мы с малышом опускаем руки на камешки синхронно. Дамир смеется и накрывает своей ладошкой мою, переплетая наши пальцы. А потом становится на колени и второй ладонью дотягивается до папиной. Объединяет нас.
- Замечательно, - резюмирую я, наслаждаясь каждой секундой этой заветной близости. Первый вечер в Греции. Первая семейная прогулка. Я очень скучала.

Эдвард улыбается.
Дамир на его руках больше не плачет, только изредка утихнувшие всхлипы пробиваются сквозь его ровное дыхание. Бельчонок спит в их спальне, уютно устроившись на больших подушках и под тонкой простыней-одеялом. Ее сон стал гораздо лучше последнее время, не глядя на события, связанные с грозой, а это повод для оптимизма. Все будет хорошо.
- Ты долго здесь жил, папа?
Детский голосок все еще тихий, даже подрагивающий, но все же более привычный. Дамир больше не боится своего сна, он поверил, видимо, что его воплощение невозможно. Порой это самое сложное.
- В Греции? До двенадцати лет.
Эдвард устраивает Дамира удобнее, чуть изменив положение рук и создав подобие колыбельки. Голубые глаза Колокольчика заинтересованные, но уже немного сонные.
- А потом новые родители тебя увезли?
- Меня и дядю Эмма, да, Дамирка. Далеко – за несколько морей и большой океан. В Америку.
- Чтобы ты тоже не боялся, что тебя вернут?
- Да, - Ксай приглаживает его волосы, убирая их со лба, - и чтобы начать другую, новую жизнь.
Мальчик и боязливо, и пытливо поглядывает на него.
- Я тоже начну здесь другую жизнь?
- Ты уже ее начал, разве нет? Тебе здесь нравится, котенок?
Дамир переводит взгляд на морские просторы. Его длинные темные ресницы подрагивают.
- Море очень красивое… и здесь забавные камешки на улице… и здесь тепло… но я никого не понимаю, папа. И они тоже не понимают, что я говорю.
- Мы с тобой будем учить греческий вместе. Тебе он понравится.
Малыш вздыхает, бесхитростно спрашивая:
- Обещаешь?
Ксай ласково улыбается ребенку, влюбленно на него посмотрев.
- Обещаю, родной.
Дамир доверчиво кивает. Он такой маленький – без труда умещается в его руках, совсем не тяжелый, теплый и мягкий, олицетворяющий чистое, искреннее, милое детство. Ему так нужна любовь… и он так много дает в ответ, любя без удержи и условностей. Если не он всегда был предназначен их семье, то кто же?
Алексайо кажется святотатством то сопротивление, которое он когда-то оказывал Белле, рьяно мечтающей Дамира усыновить. Она с самого начала все видела и знала, его мудрая девочка. И смогла пересилить упрямство уже пожившего глупца, неисправимо опасающегося новой боли.
Ксай смотрит на Дамира, а видит Беллу. Они оба так много дали ему за максимально короткое время, что остается лишь удивляться. И, конечно же, благодарить.
- Я люблю тебя, сыночек.
Как всегда тронутый этими словами, Дамир жмется к мужчине сильнее. Очень искренне отвечает ему тем же признанием:
- Я тебя тоже, папа.
А потом, мгновенье подумав, несмело добавляет:
- Спасибо, что ты со мной…
- Я всегда буду с тобой, Дамирка. Даже когда через много лет меня не будет рядом.
Колокольчик потирает пальцами ворот его кофты, с серьезностью относясь к такому обещанию. Ему не нравится упоминание, пусть и призрачное, о том, что однажды родные люди уходят, но он мужественно выдерживает его присутствие.
- Потому что ты – мой папа?
Эдвард ощущает концентрированное тепло где-то в сердце. Одна его половина принадлежит Белле, вторая теперь – Дамиру. Ксай не просто его усыновитель, Эдвард Карлайлович из приютских рассказов, волшебник или неравнодушный человек – он с самого начала его отец. Это уже очевидно.
- Потому что я – твой папа, Дамир, ты прав. И не существует никакой причины на свете, чтобы я тебя оставил.
Колокольчик сакральным жестом бесконечного принятия прикасается к его правой щеке. Как ни в чем не бывало, как получалось лишь у пары человек за всю жизнь. С любовью.
Небесные глаза мерцают добротой и открытым обожанием детской души. Так на родителей смотрят только их дети.
- Ты мой μπαμπάς Xai.
Эдвард реагирует непроизвольным выражением глубокого удивления на лице. И до последнего – до тревожной хмурости вмиг смутившего Дамира – верит, что ему послышалось.
Мальчик растерянно пытается понять, что именно сказал не так. Но ладошки с его щеки не убирает.
- Тебе не нравится?.. Мама сказала, тебя это обрадует… прости меня, папа.
В его извинениях, смущении, прикушенной губе и хмурости на прежде лучащемся любовью личике для Алексайо за какие-то пару секунд пробегает большая часть их с Беллой жизни. С той секунды, как она сказала ему это впервые и в последний раз – перед сном, этим вечером. А теперь, совершенно неожиданно и так… так вдохновленно сказал ему это Дамир!
В душе что-то переворачивается. Одно дело надеяться когда-то услышать это, верить, проигрывая в голове голос Бельчонка, даже немного привыкнуть к мелодии этой фразы и ее реальности, пусть даже сомнительной. Но совсем другое – вот так вот слышать и буквально ощущать. Праздничный салют и плеск вышедшего из берегов удовольствия. Как бы в нем не утонуть.
Ксай возвращается к смятенному Дамиру. От его взгляда малыш приободряется.
- Я не ждал, что ты так скажешь. Мне очень нравится. Огромное тебе спасибо! Ты знаешь, что это значит?
Дамирка, немного расслабившийся от его пробивающейся улыбки, все же осторожно смотрит из-под ресниц.
- Тебя так звала твоя настоящая мама… и здесь так называют папу…
Ксай поднимает малыша повыше, с жаром поцеловав его в лоб во второй раз. А потом, ухмыльнувшись, легонько трется о его нос своим. Дамир теперь тоже растроганно улыбается, хихикнув. Чмокает папину левую щеку, уже обе ладони устроив на его лице. Небесные глаза искрятся двумя звездочками с греческого небосвода.
- Мой μπαμπάς Xai, - довольный собой, повторяет он.



Эдвард бархатно прикасается к моим волосам, не отказывая себе в удовольствии запутаться в них пальцами. И я понимаю: он уже знает, что я не сплю. Утро обещает быть добрым.
Ну что же, раз так, мне тоже незачем сдерживаться.
Как к любимой игрушке, теплой и родной, я теснее прижимаюсь к Алексайо, полноценно оккупировав его грудь. На Родосе слишком жарко для любимых пижамных кофт Ксая, а потому есть неучтенная приятная возможность полюбоваться им в растянутой мягкой футболке. Эдвард пахнет домом, когда надевает ее. Он и есть главное условие моего дома – в любом уголке земли.
- Мой сонный Бельчонок-собственник, - со смехом журит Уникальный.
Он и сам проснулся недавно, голос еще хрипловатый, зато по-особенному расслабленный и добрый. Несколько недель назад для Эдварда началась совершенно новая, абсолютная счастливая жизнь. Потихоньку все его мечты становятся явью.
- М-м-м… надеешься сбежать? – я овиваюсь вокруг него так, как обычно это делает Дамирка – без каких-либо шансов на отказ от объятий, даже если в параллельной Вселенной, однажды, Эдвард бы этого и захотел.
Ксай аккуратно накручивает мои волосы на свою ладонь. Ему очень нравится так явно их чувствовать.
- Я всегда буду здесь, радость моя. Для тебя.
Каждый раз он говорит подобное таким тоном. И каждый раз я почему-то удивляюсь всепоглощающей ласке, что звучит в этих словах. Снова и снова я открываю для себя Эдварда, в сотые разы подчеркивая его уникальную сущность в самых разных планах. И не могу насмотреться.
Я поднимаю голову, широко улыбаясь. Все мои эмоции Ксай окрашивает в цвета радуги, всю мою жизнь. Сегодняшний день совсем не исключение.
Он лежит на нашей общей большой подушке бледно-василькового цвета, с вкраплениями розовых, желтых, зеленых треугольников. Нетипичный для Греции выбор, но мне нравится. Когда-то из таких же кусочков Эдвард сложил мою жизнь, я – его, а вместе мы собрали счастливую судьбу для Дамира. Части от целого сильнее всего на свете – если это целое в итоге образуют.
Ксай выглядит идиллически в это мгновенье. На его лице солнце, оно же – в его глазах, в его улыбке, в морщинках радости возле век. Это похоже на магию – вот таким его видеть. Я люблю Грецию все больше с каждой нашей секундой здесь.
- Доброе утро, - сладко шепчу, коснувшись ямочки на его левой щеке. Ксай с усмешкой приникает к моей руке, и я глажу его дальше. Наконец-то он больше не смущается моего внимания. – Или, если быть точнее, Καλημέρα (*доброе утро).
Аметисты заливает теплом.
- Καλημέρα, моя девочка. Скоро мы совсем перейдем на греческий?
Я следую по линии его бровей, прежде чем вернуться обратно к скулам. Светлую кожу Эдварда тронул легкий загар – еще интереснее к ней прикасаться.
- Между прочим, мы на греческом острове, Алексайо.
- Я счастлив слышать этот язык в твоем исполнении, ты даже не представляешь, насколько это приятно. Я лишь констатирую факты.
- Люблю, когда ты что-нибудь констатируешь.
Эдвард разражается чудесным смехом, а я тянусь к его губам, порадовавшись толике самодовольства в их выражении. Муж отпускает мои волосы, но его пальцы быстро находят себе новое дело – оглаживают мою талию под тонкой материей пижамного платья.
- Ты невероятна, Белла, - аметистовый взгляд потихоньку разгорается изнутри, смещая свой оттенок к темно-фиалковому, - и это тоже констатация.
Мой первый поцелуй был целомудренным, приветственным и нежным.
Мой второй – под стать настрою Ксая. Я легонько прикусываю его губы и буквально упиваюсь зрелищем, как его зрачки расширяются.
С самого начала обеспечивший себе все условия для такого исхода событий, Алексайо легким и уверенным движением пересаживает меня к себе на талию. Довольно откидывает голову на подушку, полулежа наблюдая, как восседаю на нем.
Напряжение внизу его живота подсказывает, что сейчас утро. И я крайне рада, что мы уже почти год просыпаемся вместе.
- Мой греческий Бог.
Алексайо удовлетворенно скалится, поднимаясь ладонями выше по моему телу. Он оглаживает мою спину, живот, ребра, но конечная цель – грудная клетка. Эдвард все делает умело, но аккуратно, и мне нравится… только вот последнее время острота ощущений там на высоте, и хочется получить еще больше. И быстрее.
Я выгибаюсь ему навстречу и Алексайо с благодарностью встречает этот жест. Принимается целовать. Ткань и остужает пылающую кожу, и возбуждает ее сильнее. Мои нечленораздельные звуки подстегивают раскаляющуюся атмосферу.
- Ятебяхочу…
В ответ губы Эдварда, не снимая платья, накрывают собой мою грудь. И на сей раз мой черед вплести пальцы в его волосы, чтобы ни в коем случае не дать отстраниться. Я хнычу, стараясь подвинуться к нему ближе, и Ксай ускоряет темп своих движений. Когда он рисует на коже круг, простыни подо мной становятся воздушными, а все остальное – нереальным. Ничего не хочу чувствовать больше. Только его рот, только его близость.
- Обворожительное сокровище.
Хамелеон самостоятельно меняет нашу позу, толкнувшись в сторону – теперь он сверху, и унимает каплю моего недовольства продолжающимися поцелуями. Спускается ниже. Поднимает подол платья.
Я очень хочу притянуть Эдварда так близко к себе, как это возможно. Пробираюсь под его майку, жадно касаясь голой кожи. Я уже запускаю пальцы под пояс его пижамных штанов, как Ксай резко все обрывает. Резво поднимается вверх, к моему лицу, разравняв одежду. Целует в лоб.
- Ксай!
На мое тихое возмущение с видом оскорбленного достоинства, Эдвард снисходительно улыбается.
- Дамирка бежит, Белла.
Тяжело вздохнув, я отвлекаюсь от безудержного желания обладать Ксаем и понимаю, что он прав. Слышу тихие шаги по коридору. Эдвард, как всегда, оказался внимательнее.
Напоследок поправив мои волосы, мужчина отстраняется, присаживаясь на простыни рядом. С его лица, пусть даже и покрасневшего от наших поцелуев, спадает маска сексуального желания, мужской сущности и прочих вещей, что я так люблю. Вместо этого Эдвард становится человеком, нежно влюбленным в своего маленького мальчика. Я тронута такой метаморфозой.
Дамир заглядывает в комнату робко, но любопытно. Его блестящие небесные глаза, такие большие и такие знакомые, второй раз за последние полчаса делают мое утро счастливым.
- Заходи, котенок, - Эдвард приветственно раскрывает Дамирке объятья, задорно ему улыбнувшись.
Малыш расслабляется и раскрепощается. Он сейчас просто радостный ребенок.
- Доброе утро! – ловко и быстро забираясь на кровать, Колокольчик прижимается к папе, с удобством устраиваясь на его руках. А потом влюбленно-счастливым взглядом обращается ко мне. Протягивает свою ладошку.
- Мамочка…
- Доброе утро, любимый.
Он неудержимо похож на Ксая этим утром. На их лицах даже одинаковое выражение, а глаза блестят, когда смотрят друг на друга – будто эта ночь что-то переменила, укрепив их отношения. Надо будет выспросить у Эдварда, было ли у них с Дамиркой что-то после окончания моей сказки. А может, Греция просто объединяет их, как мы и планировали? В конце концов, для нашей семьи она изначально играет такую роль.
- Как тебе спалось, малыш?
- Мне снилось море, - признается Колокольчик, довольно прищурившись на этих словах, - мы ведь пойдем к нему сегодня? Я соскучился.
- Мы даже по нему поплывем, - раскрывает тайну наших планов Алексайо, перехватив сына в своих руках и усадив так, чтобы видеть его глаза, - на белом быстром кораблике.
Я понимаю, зачем Эдварду нужна новая поза. Мои небеса на личике Дамира сияют солнечными бликами на водной глади. Он счастлив.
- Смотреть на рыбок?
- На папин остров, - вступаю я, погладив волосы малыша, - где он когда-то родился. Там есть и рыбки, и цветные домики, и очень вкусная греческая еда.
- Мне вчера понравилась греческая еда… но ты готовишь лучше, μπαμπάς Xai. Ты приготовишь мне блинчики?
Молния, радуга и звездопад в одну секунду вспыхивают в аметистах. А потом настоящее блаженство забирает их в свой плен. Я не могу, мне чудится, до конца представить, каково Ксаю слышать эту фразу. Но я очень надеюсь, что ему хорошо. Мы с Дамиркой договорились использовать ее и Колокольчик сдержал слово. Теперь Ксай добрый греческий папочка – тот, кем всегда хотел быть.
- С удовольствием приготовлю, мой котенок.
Дамирка лучисто улыбается на такой ответ. Сияет нашим личным маленьким солнцем. В Греции.

Через полчаса, уже умывшись и переодевшись в легкую домашнюю одежду – в большинстве своем белую – мы спускаемся на кухню.
Арендованный Эдвардом дом небольшой, но очень уютный. Здесь, как в нашей маленькой квартирке на Санторини, царит мир и красота. А еще здесь все очень традиционно и продуманно – синие ставенки, светло-голубая мебель, современная техника, удачно включенная в общий дизайн, мягкие широкие диваны и большие чистые окна с занавесочками в стиле греческих мам – мне бы хотелось перенести часть греческой культуры в обстановку нашего собственного дома, осмотр которого запланирован на сегодняшний вечер. В самом тихом, самом спокойном районе города Родос на одноименном острове, он ждет нас за садом с плантацией оливковых деревьев.
Эдвард по-хозяйски ловко разводит тесто для оладушек, разогревая сковороду на фоне многочисленных местных мелочей в виде маленьких скульптурок и гербариев, в посуде с рисунком из оливок и выдержанной в светло-зеленой гамме. Здесь все точно из краеведческого музея – только на новый лад. Мне очень нравится.
Мы с Дамиром оживляем цветами героев «Геркулеса» в его раскраске. Мне достается маленький Геркулес в розовой колыбельке, пока Дамир с детской нежностью раскрашивает новорожденного пегаса. Он буквально гладит его изображение фломастерами.
Краем глаза я наблюдаю за Ксаем, в своем неизменном домашнем фартуке. И то и дело натыкаюсь на его краткие взгляды, когда в ответ наблюдает за нами. Мирная радость в его чертах меня окрыляет. Все бы отдала, чтобы каждый последующий день лицезреть эти же эмоции.
Первая партия блинчиков перекочевывает на стол вместе с хрустящими хлебцами, медом, парочкой лукумадес и абрикосовым вареньем. С довольной-предовольной улыбкой, Дамирка целует папу в щеку. И, пусть смущается, но не молчит:
- Эфхаристо, - второе выученное нами греческое слово.
Эдвард приседает перед мальчиком.
- oριστώ, sonny (*не за что, сынок).
В его тоне одна концентрированная доброта. Дамир даже не теряется. Он просто Ксая обнимает.
Блинчики невероятно вкусные. Дамир и Эдвард уже успевают наесться, а я все еще не могу. Так что вся последняя партия моя по праву.
- Ты потрясающе готовишь, Ксай, - и восхищенно, и устало признаю, когда Колокольчик удаляется помыть руки, а муж ставит передо мной чашку черного чая. – Я уже мысленно прощаюсь со своей фигурой…
Алексайо гладит мои волосы, посмеиваясь такому заявлению. А потом он их целует.
- Ночью мы это исправим, Белла.
Почему-то я ему верю.

К тому моменту, как выдвигаемся в сторону порта, помня о назначенном времени аренды кораблика и о том, что после восьми вечера с острова Сими не уехать, солнце уже вовсю светит. Голубое небо, синее море, оранжево-песочная земля и зеленые насаждения вдоль дороги, что постоянно поливают, дабы не выгорели.
Родос не самый красивый греческий остров, зато самый уютный, я теперь понимаю, почему Эдвард выбрал именно его. Здесь развитая инфраструктура, достаточное количество парков, развлечений и общественных мест, где можно хорошо провести время. А еще это один из самых больших островов в архипелаге и интернациональность культур за счет смешений стольких цивилизаций дает возможность легко влиться в среду.
Чем Дамирка и занимается. Он бежит по улице впереди нас, восхищенно осматривая местные пейзажи, и выглядит истинно греческим ребенком. Может быть, не таким загорелым, но это исправимо. Ему нравится язык, он уже любит местную еду, а еще – здесь мы. Я снова признаю правоту Алексайо – окончательно начать новую жизнь мы сможем только в совершенно новом месте. В силу возраста Дамиру несложно будет адаптироваться, а значит, он будет еще счастливее. Греция в его сознании, если уж не в крови.
Вчера, во время полета, он только и делал, что фантазировал о конечной точке нашего путешествия. Впрочем, сперва, при входе в самолет, все его мысли занимал личный авиалайнер Ксая, в котором тот с удобством его устроил. Дамиру нравилось все – большие кожаные кресла, шторки иллюминаторов, сине-фиолетовая отделка салона и набор игрушечных самолетиков, обнаружившихся в полке одного из кресел. Ему дали сладкую карамельку при готовности к взлету, а уже после него – ананасовый сок с булочкой с изюмом. Его счастье надо было просто видеть – хорошо, что у меня есть фотография.
С приземлением в Дамире проснулся особый интерес к греческому острову. Он расспрашивал Ксая и тот ему терпеливо, полно отвечал, практически млея от такого любопытства. Нам предстояло жить в этом месте, и Эдвард опасался трудностей адаптации для Дамирки. Но, если они и будут, думаю, пройдут безболезненно – первое впечатление важнее всего.
- Тут растут маслинки? – привлекая внимание папы, малыш указывает на ряд деревьев недалеко от центрального парка. Оливковые рощи здесь уже данность, их высаживают даже в декоративных целях.
- Да, котенок, - Эдвард протягивает сыну руку и, когда тот берется, показывает куда-то вперед, - мы еще много их увидим по дороге.
- Их можно будет попробовать?
- С дерева не стоит. Но попозже, обещаю, у тебя будет своя тарелочка с ними.
Дамирка удовлетворен. А я, наблюдая за этими двумя, вспоминаю, как пришла в детский дом с той несчастной баночкой маслин. И как Дамир поражался тому, что я выбрала его… что я пришла именно к нему… что я принесла его любимое угощение… и что мы вместе кушали эти маслины. Этот момент навсегда в моей памяти. Он нас сблизил и показал, что можем стать хорошей семьей.
В придорожном киоске Алексайо покупает нам всем мороженое. Улыбчивый старый гречанин что-то мило говорит Ксаю, кивнув на Дамирку. Хамелеон отвечает таким же смешливым тоном, но с нотами благодарности и улыбки.
- Что он сказал? – интересуюсь, пока Колокольчик с интересом пробует свой ванильно-клубничный рожок, медленно семеня рядом.
- Что у нас с тобой очень красивый сын, - не без гордости отзывается Алексайо. Он выглядит очень счастливым.
Мы приближаемся к порту. Дамир просится в туалет и Ксай идет с ним, оставляя меня на набережной. Их нет всего-то пару минут, но то ли я слишком внимательна, то ли просто подсознательно ищу незнакомый пейзаж глазами. И вижу его.
Одинокая олива, с толстым стволом и покрученными ветками, на которых, впрочем, зеленится листва. Может быть, будут даже плоды.
Камень улицы неровной мощенной кладки, пожелтевший от времени, стесанный, присыпанный мельчайшей галькой и бурым песком. Точно под деревом.
И море справа, молчаливо-неуемное. И стена слева – немая, высокая, образующая теневой закуток.
Это то самое место.
Алексайо подходит ко мне, держа малыша на руках – тому нравится там сидеть, а Эдварду не меньше нравится так его носить, так что оба в выигрыше – и по лицу его пробегает тень. Он понимает, что я узнала. Мне даже не нужно подтверждений в виде слов.
Здесь он, маленький и беззащитный, истекал кровью. Жестокие дети избивали его на этих камнях и никто, никто, кроме Карлайла и Эсми, не подумал даже вступиться за маленького мальчика. Он дрался за кулон мамы, рискуя жизнью, и эта олива, эта стена, море – они все видели. Они, пусть и немые, но свидетели – не было ни меня, ни Дамирки, ничего. Был только Ксай и цыганята. Был их бой, ставки в котором выглядели совсем неутешительно. Я даже могу представить алеющую на этой кладке кровь…
- Нам пора на лодку, Белла, - сдержанно напоминает Эдвард, несильно подталкивая меня в нужную сторону, подальше от теневого тупика крепостной стены.
Дамир хмурится, не понимая, почему все вдруг погрустнели, и только чтобы не напугать его, мне приходится уйти.
Кораблик, что мы арендуем - небольшая яхточка. Здесь удобные сидения по бокам борта, тент от солнца, столик с напитками и даже обещанное Дамиру блюдце маслин. Обрадованный приятной мелочью, он принимается кушать их, ни на что больше не обращая внимание. Дает мне минутку.
И все же, для большей конспиративности я говорю на английском.
- Это было то место, да?
Эдвард пожимает мою ладонь в своей. Крепко.
- Да.
- И ты не собирался мне его показать?
- Белла, прошло тридцать четыре года, ну что ты. Какой смысл смотреть на камни?
- Но ведь это… часть твоей истории.
- У меня много историй, - он переплетает наши пальцы, особое внимание уделив кольцу, - я бы хотел помнить только светлые из них. Тем более, мы наконец вместе, наконец в безопасности и, наконец, счастливы.
Я прикусываю губу, взглянув на мужа практически бессильно. Он, сострадательный к моей хмурости, целует мои скулы. Привлекает ближе к себе.
- Родос причинил тебе не меньше боли, чем Сими, Ксай. Как же ты будешь тут жить? Как ты справишься?
Алексайо выглядит убежденным и совершенно не расстроенным.
- Мне ни с чем не придется справляться. Родос подарил мне семью во второй раз. Этот остров для меня совсем не ассоциируется с болью.
- И ты искренен?
- Более чем, солнце. Постарайся увидеть во всем этом хорошее. Не будь тех детей, я бы никогда не встретил тебя.
Его глаза полны нежности, от которой я таю. Вздохнув, глажу Ксая по правой щеке.
- Слишком велика цена.
- В самый раз.
Эдвард целомудренно целует меня, устроив на своей груди. Я чувствую его рядом, слышу, как бьется его сердце под моими пальцами, вижу, что он улыбается. И все-таки верю. Успокаиваюсь.
- Если все это обстоит так, хорошо, Эдвард. Но я бы хотела узнать твою историю до конца, раз уж нам выпал шанс. Пожалуйста, покажи мне. Кроме тебя ведь никто не покажет…
Ксай слегка обреченно запрокидывает голову, накрыв мою макушку своим подбородком.
- Тебе это так важно?
- Это – твоя жизнь, какая бы она ни была. Ну разве же может быть иначе?
На какую-то минуту он задумывается, но потом, тяжело вздохнув, все же соглашается.
- Ладно, Бельчонок. Я покажу тебе все.



Остров Сими, административно относящийся к архипелагу Додеканес, населяет всего две с половиной тысячи жителей. Это небольшой живописный кусочек суши посреди неспокойного Эгейского моря, в непосредственной близости к Родосу – из-за этого сюда так часто устраивают экскурсии.
В маленьком порту царит оживление, когда наша лодка пришвартовывается к ряду других. Щелкают вспышки камер, туристы позируют на фоне расписанных в яркие цвета средиземноморских домиков, а торговцы буквально оккупировали каменные помосты, предлагая свой товар.
Это тот Сими, какой видела на картинке из всемирной паутины я – современный, цивилизованный, подготовленный к съемке на туристические проспекты. Город – единственный на острове – выглядит очень мило и аутентично, виды здесь и правда захватывающие. Красиво.
- Ты здесь родился? – Дамир, ловко спрыгивая с трапа, с любопытным видом оглядывается вокруг. Непосредственная близость моря и недавний перекус маслинами ему по нраву. К тому же, малышу искренне нравится приобщаться к чему-то, что связано с папой или со мной. Однажды перед сном (лучшее время откровений) он поделился со мной, что так чувствует себя частью нашей семьи. Все больше и больше.
- Так и есть. Наш дом был вон там, на высокой скале, - Ксай указывает на обрывистый склон, и я, вслед за Дамиркой, смотрю в том же направлении. - Сейчас мы туда поднимемся.
- Пешком?..
- Такой уж этот остров, малыш, - Эдвард протягивает сыну руку, предлагая поддержку. Тихонько вздохнув, Колокольчик принимает его предложение.
В скале, о которой идет речь, нет ничего необыкновенного. Горная порода, багрово-песочная, с негустой мелкой растительностью и сеткой, ограждающей беспечных людей внизу от падения камней.
Сими построен в традиционном для гористой местности стиле – домики уходят все выше и выше по склону, создавая фотогеничный пейзаж и размещаясь друг за другом в неровные ряды, по ярусам. Таким образом получается, что из каждого окна видно море, а улицы, что-то мне подсказывает, максимально узкие и извилистые. В этом вся Греция.
Но последние домики в непосредственной близости к скале обрываются где-то за десять метров до ее вершины. Не уверена, что сейчас там кто-то живет, но по рассказам Эдварда помню, что дом его деда располагался на отшибе, образуя настоящий хутор. Место выглядит подходящим.
- Здесь есть прямой и короткий путь, но я предлагаю пройтись по городу.
Ксай говорит будничным, невозмутимым тоном. Но совершенно не нужно быть излишне внимательным, чтобы заметить, что пребывание здесь его задевает. Эдвард хотел приехать на остров хотя бы ради посещения могил своих родителей, и все же, выходит, это тяжелее, чем он думал. Может быть я разворошила его болезненные воспоминания своими расспросами, а может, здесь все слишком ему знакомо… так или иначе, глаза у него задумчиво-грустные. Я знаю это выражение.
Пожимаю свободную его ладонь. Сострадательно.
- Да, давай пойдем по городу.
Ксай легонько улыбается краешком губ, притянув меня ближе. Целует, неглубоко вздохнув, мои волосы.
Дамир наблюдает. За каждым моментом нашей нежности, за каждым добрым словом, что друг другу говорим, признаниями. Ему это так… необычно. Но очень нравится. Малыш любит нас обоих и гармония наших отношений – его сбывшаяся мечта.
Вдоль портовой площади, лодочного причала и лавок местных. От горячих камней, соленого запаха моря, шумящих волн и развевающихся флажков с греческой символикой. Мы движемся в сторону высокой лестницы, вырубленной прямо в горной породе много лет назад. Ее ступени уже отполированы множеством людских ног, а потому подниматься довольно удобно. Дамирка считает ступени вслух. Не без помощи подсчетов Алексайо, у него выходит семьдесят пять.
Второй ярус улочек, как я и предполагала, узких, представлен такими же домиками. Может быть, чуть менее нарядными – то тут, то там облупилась краска. Но это делает их более настоящими – мне нравится, когда строения обжиты.
Вымощенная дорога шириной в два метра уводит нас к очередной городской площади. Здесь есть неработающий фонтан, пара заведений с национальной кухней, и сравнительно большое здание на левой стороне, против солнца. Его грязно-желтый цвет сочетается с красиво выделанной розоватой черепичной крышей. Черепица настоящая и, наверное, одна из немногих на острове. Из раскрытых окон верхнего этажа играет приятная уху классическая музыка – живое исполнение, пианино, если не ошибаюсь.
Эдвард останавливается в переулке, где окна совсем близко – можно увидеть старые рамы белого цвета и даже потрогать оштукатуренную стену возле них. В отражении стекла замечаю глобус и стопку книжек.
- Это школа, - поясняет Ксай. Вид у него слегка отсутствующий, но уже не грустный, одухотворенный скорее. Воспоминания приятные.
Я веду ладонью по плечу мужчины, и он заметно расслабляется. Следит краем глаза за Дамиром, рассматривающим живописные кусты с цветами на клумбе у входа с самого близкого расстояния.
- Ты ходил сюда?
Эдвард кивает.
- Три года. Мама настаивала.
- Я ее понимаю…
Аметисты трогает печаль.
- Она была очень больна, Белла, это было сложным делом – оставлять ее одну, еще и с Натосом на руках. Мне потом долго казалось, что это напрасно потраченное время вдали от нее и его не вернуть… но я все же благодарен, что пыталась сделать для меня лучшее.
Я обнимаю его, рисуя легкие узоры на ткани майки на спине. Эдвард касается щекой моего виска.
- Она была твоей мамой. Она знала, что тебе нужно.
- Порой даже чересчур. Но ты права.
Я пытаюсь представить себе эту женщину. У Эдварда не сохранилось ни одной ее фотографии, я слышала о внешности Ангелины Эйшилос только со слов Ксая – длинные темные волосы, большие серо-голубые глаза, кроткие и правильные черты бледного лица – она не была типичной гречанкой, что передала своим сыновьям. Но мне кажется, она все же была очень красивой – настолько же, насколько доброй. В ситуации, в которой жила, она любила своих мальчиков – и они сохранили о ней самые теплые воспоминания. Даже спустя столько лет в вечной разлуке…
- Какие предметы в школе тебе нравились больше всего?
Эдвард усмехается.
- Все, где надо было рисовать или считать. Учительница говорила, в этом плане у меня большое будущее.
- Как же она была права…
Муж снисходителен к моему восхищенному взгляду, но ему приятно. Я получаю нежданный поцелуй, а потом мои волосы гладят.
- На самом деле, это было проблемой, Бельчонок – я ушел из школы в девять, чтобы присматривать за Натосом, и до тринадцати практически не посещал ее. Эсми терпеливо и усердно занималась со мной после переезда, чтобы я мог наверстать упущенное.
- Но ты все равно закончил школу вовремя, что говорит о незаурядных способностях…
- …Моей второй мамы, - тут же уточняет Ксай, не приемля возражений, - когда-то она хотела стать учителем, я дал ей возможность себя реализовать.
Я нежно смотрю на мужа. Человек широкой души и с невероятно добрым сердцем, состоявшийся, успешный, жизнерадостный, не глядя на все, что с ним случалось, он стоит перед своей первой школой столько лет спустя… и я даже представить не могу, что на самом деле он чувствует. Зато понимаю, что чувствую я. И те, кто так же, как я, любил его когда-то.
- Они очень тобой гордились, Ксай. И Эсми, и Ангелина.
- Я очень на это надеюсь, - голос его звучит на тон тише.
На фортепиано начинают играть Шопена. А Дамир, наконец, отрывается от цветов, подходя к нам. Он готов идти дальше.
Сжав в правой ладошке мою руку, а в левой – руку папы, наш зайчонок с улыбкой умиротворения шагает по камням Сими, смотрясь здесь крайне органично. Эдвард был прав, Дамирка теперь – этакая счастливая версия его жизни. Символично, что он даже на этом острове, вместе с нами.
Огибая школу, Ксай ведет нас в северном направлении. Улицы становятся еще уже (что удивительно, но факт), а дорога идет в гору. Начинающаяся жара заставляет меня плестись немного позади мужчин-Калленов – не так уж просто покорять горные города.
Третий ярус улиц и еще более колоритные, настоящие домики. Здесь даже развешено белье на толстых веревках, стоят вазочки и стаканы на садовых столиках, открыты окна и двери – редкие туристы забредают. Начинается район местных жителей.
Небольшая площадь, уже без фонтана, зато с живописным видом на море, проглядывающим сквозь тесные стены домов. Какие-то мальчишки играют с мячом. Дамир замирает, когда видит его.
Конечно же, Ксай замечает. Я с трудом преодолеваю последние несколько ступенек, ощущая, как горят огнем ноги в удобной обуви, а мужчина приседает рядом с Колокольчиком.
- Хочешь поиграть с ними?
- Наверное… нет…
- Но ведь это твоя любимая игра, разве не так?
Дамирка опускает глаза, как можно равнодушнее пожав плечами.
- Они все равно меня не возьмут.
Эдвард улыбается ему.
- Но мы хотя бы попробуем их спросить.
- Я не знаю… не знаю, как сказать им, папа…
- Мы скажем вместе, - перехватив ладошку сына в своей, Эдвард увлекает Дамира в сторону играющих детей. Те уже давно с интересом за нами наблюдают.
Прячусь в тенек у одной из стен, складывая руки на груди и тщетно стараясь восстановить дыхание – не думала, что такие подъемы будут проблемой.
Само собой, Эдвард говорит по-гречески – здесь так тихо, что я даже слышу обрывки фраз. Дамир поднимает голову, когда Уникальный называет его имя, и приветственно мальчишкам улыбается. Скромно, зато искренне. Дети верят его улыбке. И, на удивление добродушно, согласно кивают. Ошеломленного их ответом Колокольчика берут в игру. Он светится.
Эдвард возвращается ко мне, предупредив Дамира, что мы рядом. Довольный собой и еще более довольный за нашего мальчика, он с ухмылкой становится слева от меня. Тоже опирается о стену.
- Дамирка играет с греческими детьми… удивительно, Алексайо.
- Ему еще долго предстоит с ними играть, но начало положено.
- Как ты думаешь, он быстро освоит язык?
Моя обеспокоенность вызывает в Ксае понимающий отклик.
- В четыре года – без труда, радость моя. Тем более, ему нравится.
Я вздыхаю.
- Так интересно слышать от него греческие слова.
- Кто бы думал, что ты его им научишь, - Хамелеон щурится от лучей солнышка, подставив им лицо. Он выглядит счастливым. – Спасибо, Белла.
- Ты про «μπαμπάς Xai»? Любовь моя, это всегда были твои слова. Привыкай – тебе еще всю жизнь их слышать.
Каллен мелодично, удовлетворенно смеется. Притягивает меня к себе – знает, как мне нравится постоянно чувствовать его рядом.
Дамир и двое мальчишек передают мяч по кругу, изредка догоняя его, когда укатывается в угол площади. Все беззаботны и улыбчивы, все получают от игры удовольствие. И никакие языковые барьеры им не помеха – все владеют языком детства, который везде один.
Ксай привлекает мое внимание.
- Посмотри налево, Бельчонок, дальний угол, зеленый забор. Видишь?
Сложно не заметить зеленый забор на фоне оранжево-желтой общей цветовой гаммы острова. Я киваю.
- Там был сад Кавьяра Зерваса, у него мы воровали мандарины. Кислые, мелкие, но мандарины.
Всегда любое упоминание о лишениях Ксая отдается болью у меня в груди. Но сегодня, раз уж делится со мной, помня о своем обещании, пытаюсь на все реагировать спокойно.
- Мы недалеко от вашего хутора?
- Еще пролет вверх, четвертый ярус – сравнительно близко. Мы часто сбегали на эту площадь. Сердобольные люди нас иногда кормили.
Мне нравится, что Эдвард говорит честно и без каких-либо приукрашиваний. Он старается вести себя, будто все в порядке и это лишь воспоминания – может, так для него и есть – и я хочу соответствовать. Чтобы дослушать до конца, хотя бы. Редкий шанс послушать о прошлом мужа, находясь на острове, где все события прошлого и происходили.
- Ты знал кого-нибудь из этих людей? Может быть, они тебя помнят?
- Они уже давно умерли, Бельчонок, слишком много лет прошло, - Эдвард бархатно поглаживает мои волосы, объясняя, - население острова сильно обновилось с тем, как он стал туристическим местом.
- Ты помнишь его другим?
- Все города рано или поздно осовремениваются: блага цивилизации, интернет… здесь все по-другому теперь. Но кое-что все-таки осталось. Посмотри налево, но теперь в ближний угол – белый каменный заборчик. Тут жила пожилая женщина, мы с Натосом звали ее Απαλή, Нежная. Она была очень к нам добра.
- К вам и нельзя было относиться иначе…
Дамир забивает гол, счастливо улыбнувшись в нашу сторону. Его светлая майка и такие же шорты, эта милая панамка с обезьянкой – все просто олицетворяет безмятежность. Как же я рада, что теперь она часть его естества – в этих играх, семейных прогулках, в нашем долгожданном отпуске вместе. Как и Ксай, он многое испытал. Как и Ксай, он заслужил лучшего отношения. Мне было бы приятно знать, что в его жизни тоже была такая Απαλή. Не имею даже представления, кто она и как выглядела, но знаю, что такие женщины заслуживают огромного уважения – они согревают сердца детей, которых обделили любовью близких.
- Последний дом на этой площади, двор прямо перед нами, - Ксай указывает вперед, наглядно демонстрируя неогороженную территорию, где и сушится примеченное мной белье, - там большое окно возле веранды, видно с другой стороны. Мы забирались на дерево рядом и смотрели за их жизнью, особенно по вечерам. Я помню, там были мама и бабушка, что постоянно что-то готовили, а еще папа, который читал толстые газеты с Родоса. А перед сном он рассказывал детям сказку, и мы слушали. Это были красивые сказки.
Я больше не могу. Тон Эдварда не грустный, он лишь меланхолично-мечтательный, наполненный воспоминаниями, но это не меняет сути. Прижимаюсь к его груди, зажмурившись, чтобы прогнать слезную пелену. Держу крепко.
- Мне так жаль, родной… так жаль…
Я практически слышу в его голосе, что хмурится. Руки несколько рассеянно потирают мою спину.
- Бельчонок, я рассказываю все это для того, чтобы удовлетворить твой интерес, а не для того, чтобы тебя разжалобить или расстроить. Все кончилось хорошо. Посмотри, каким счастливым я стал в итоге! И Эммет тоже.
- Почему ты не понимаешь, что сколько бы лет ни прошло, это не меняет дела?
- Тебе нравится копаться в прошлом, любимая. Но это бессмысленно.
- Ты заслужил сказок перед сном и людей, что тебя любили, - едва ли не хнычу я, сдерживаясь только при мысли о Дамире невдалеке – последнее время сложно контролировать эмоции, - и не горьких мандаринов, а сладостей, и не Диаболоса, а нормальную семью… и школу, и друзей… и все, Ксай. Все, что тебе полагалось.
- Если ты помнишь, все это я получил с усыновлением, - мудро напоминает муж, - просто немного позже.
- Умом я понимаю, но… ох, Эдвард, ты же папа теперь. Представь на своем месте Дамира. Что ты чувствуешь?
Хамелеон наклоняется к моему лицу. Терпеливо ждет, пока посмотрю на него. Тепло прикасается к моей щеке, стирая маленькую слезную дорожку. Окутывает собой и уверяет в подконтрольности ситуации. С ним мне не бывает неуютно.
- Я чувствую, Белла, что из нас вышли неплохие родители. И в который раз ты, моя девочка, была права.
Его незатухающий оптимизм подпитывает мою веру, что все не так уж плохо. Прошлое – в прошлом. Надо просто это принять.
- Люблю тебя, - самым простым и самым понятным способом отвечаю Алексайо. Обе его щеки под моими пальцами. И моя его умиленная улыбка.
Дамирка заканчивает игру через десять минут. Чуть вспотевший, но развеселенный, с горящими глазами, он подбегает к нам в сползшей панамке. Ксай заботливо ее поправляет.
- Это было так здорово!..
- У тебя будет много друзей, котенок, вот увидишь. Пойдем-ка дальше.
Четвертый ярус действительно оказывается завершающим. Здесь мало домов и еще меньше жителей – парочка строений стоит заброшенными. Улица заканчивается и начинается горно-травянистая тропинка. Эдвард берет Дамира на руки, возглавляя наше маленькое восхождение и попутно отвечая на вопросы ребенка. Тот завороженно интересуется темой виднеющегося отсюда с наилучшего ракурса моря. Бесконечного.
Ксай останавливается в семи метрах от края каменистого обрыва. Десятки домиков, склонов и оливковых деревьев уходят вниз ступенчатой грядой. Лодочки порта совсем маленькие, как игрушечные… а вот облака настоящие и большие – едва ли нельзя потрогать руками.
И все же, несмотря на красоту, я чувствую тяжесть атмосферы этого места. Даже Эдвард, сдержанный прежде, дышит не так ровно.
Ну вот мы и на месте…
Хутор Диаболоса располагался здесь, пусть и ничто уже на это не намекает. Земля – ровная, выгоревшая, твердая. Камни скал – безжизненные, серые, неподъемные. Редкая трава – как неживая, болотно-зеленая, с пятнами ожогов. Куски кирпичей грязно-белого цвета – видимо, от сарая. И груда каких-то досок слева от обрыва… гвозди в них очень острые.
- Ты здесь жил?.. – с сомнением зовет Дамир, инстинктивно прижавшись к папе сильнее.
- До двенадцати лет, - Ксай целует его макушку, невольно отворачиваясь от досок. Считает лучшим смотреть на пейзаж.
- И тут был дом?..
- Когда-то был, - натянуто улыбнувшись недоуменному вопросу сына, Алексайо отступает назад, к остаткам кирпичей, - довольно большой.
Большой дом, боже мой… а этот человек… если он человек, конечно, в чем я сомневаюсь… держал детей, беззащитных и убитых горем… своих внуков… в чертовом лошадином сарае.
Да гореть ему в Аду.
Я становлюсь рядом с Эдвардом, и он обнимает и меня тоже, объединяя нас в одно целое в этом страшном месте.
Семья. Мы семья и это неизменно, Ксай. Ни один из ужасов прошлого больше не повторится.
Я не задаю вопросов, потому что знаю, что Алексайо не готов на них отвечать. Да и не нужно.
- Я вас очень люблю, мальчики, - честно признаюсь им обоим, мягко коснувшись сперва скулы Дамира, а затем Эдварда, - я очень счастлива, что вы у меня есть.
И фиолетовый, и голубой взгляды отвечают мне полноценной взаимностью. Это окрыляет… и разбавляет темноту забытого богом хутора, принесшего столько боли маленьким детям. Теперь мы с Дамиром всегда будем разгонять темноту Ксая – как цель нашей жизни.
- Подержи его пару минут, - на английском, оглянувшись на меня, просит Эдвард. – Только осторожно, здесь очень опасно.
Я понятливо киваю, с любовью взглянув на удивленное лицо малыша.
- Иди ко мне, милый.
Ничего страшного в том, чтобы сменить объятья папы на мои, Дамирка не видит. Но он искренне недоумевает, почему Каллен направляется к редковатым зарослям в правой части хутора один. И как-то обреченно-быстро.
А я понимаю, едва среди кустарников и какого-то полузасохшего дерева проскальзывает уголок стесанного камня. Диаболос не стал искать ближайшее кладбище. Родители Эдварда здесь.
Я присаживаюсь на камень в полуметре отдаления от тропинки, устраивая малыша на своих руках. Он внимательно наблюдает за папой, хмурясь.
- Что он делает?..
Эдвард останавливается у своеобразных надгробий, наклонив голову к ним. Кусты немного скрывают его от нас, смазывая картину, но основные его действия я вижу. Алексайо аккуратно касается пальцами краев надгробного камня.
- Тут его мама, малыш. Его первые мама и папа.
Дамир очень тактичен для своих лет. Неровно вздохнув, он ничего не говорит, только мрачнеет. Отворачивается, прижимаясь к моей груди. И закрывает глаза, когда успокаивающе его глажу.
Эдвард приседает возле могил. Я вижу только его спину, но и по ее сгорбленному скорбному виду все ясно. Сколько лет Ксая здесь не было. Впервые за столько лет он здесь…
Слов не слышно, как и любых других звуков, которые Хамелеона сопровождают.
Я концентрируюсь на ветре, шепоте птиц и подрагивающих листочков деревьев. Оставляю Ксая один на один с его родными. Ему нужна минута наедине, которую я могу дать.
Целую макушку сына, успокаивая его, и мой котенок поднимает на меня глаза.
- Все хорошо, Дамирка. Самое главное, что мы вместе.
- Я хочу всегда быть вместе…
- Так и будет. Не переживай.
Эдвард возвращается к нам через шесть минут – я слышу шелест выгоревшей травы под его ногами. Ксай побледневший, глаза у него грустно-исколотые, но слез нет. Да и в целом вид скорее облегченный, чем печальный.
Дамир тут же кладет ладонь на его правую щеку, когда Уникальный забирает его обратно на руки, и обеспокоенно бормочет:
- Мы вместе, μπαμπάς Xai.
Его губы даже трогает улыбка. Робкая и маленькая, но очень проникновенная. Ксай может говорить что угодно, но мы были нужны ему в этом месте как никогда раньше. Близость родных людей целительна – он меня этому столько времени учил.
- Да, сынок, - вздыхает, в защищающем жесте накрыв пальцами его затылок, - мы все вместе. Навсегда.
Любые мои слова сейчас излишни. Я просто подхожу к ним обоим так близко, как это возможно. И своим присутствием ярчайшим образом слова Эдварда подтверждаю, уверенно глядя в аметисты.
Οικογένεια. Семья.





Двадцать третьего августа я загадываю желание.
Свет лампы неяркий, интимный – некуда торопиться. Плитка, которой выложены стены, после долгого душа согрета капельками горячей влаги – здесь уютно. По-прежнему несильной струйкой из крана течет вода – ее плеск успокаивает, а прозрачность разгоняет ненужные мысли.
Я создаю себе комфортные, расслабляющие условия в ванной комнате.
Я здесь одна, наедине с маленьким кусочком белого пластика, что держу в руках.
Я не верю, хоть я и хочу, хоть и ужасно это. Но я стараюсь лелеять надежду.
В конце концов, этот день был великолепным. Может быть, великолепным, как финальный аккорд его завершения, будет и вечер? Меня учили верить в чудеса – сначала Розмари, потом мой Ксай, Дамирка… вся моя жизнь, включая встречу с моими обожаемыми мальчиками – чудо. Так неужели я должна забыть о его существовании?
Нет, Белла. Надо верить. Верить и ждать.
Сжимаю пластик пальцами. Он идеально ровный, приятный на ощупь. А еще, его цвет напоминает, чему все обязано…

За моей спиной начинает играть музыка.
На каменном балконе, отталкиваясь от белых стен и разносясь вокруг ветром, первые звучные ноты повисают под голубым небом.
Ты делаешь меня живым.
Я удивленно оборачиваюсь, лишь только услышав среди нарастающей музыки бархатный голос. Он негромкий, мелодично вплетается в звучание песни, его тембр очень ей подходит. К тому же, мягкие лучики солнца на белых камнях будто оживают в такт. Это зачаровывающее зрелище.
Я хочу сказать эфхаристо.
Сама не замечаю, как начинаю улыбаться. Во всем мире лишь один человек любит говорить со мной по-гречески.
И больше он не таится. В мелодии начинается проигрыш, а из-под невысокой деревянной арки, выступая из полумрака спальни, созданного шторами, на балконе появляется Алексайо.
Его волосы перебирает ветер, на гладковыбритой коже щек мерцает теплое выражение, а на левой стороне даже видна очаровательная ямочка. Аметистовые глаза сверкают тысячей и одной искрой нежности, обращенной ко мне. В своем традиционном белом хлопковом костюме греческих островов Эдвард само ее воплощение. Он безупречно красив, но, судя по взгляду, именно такое определение прочит мне. Ксай влюбленно охватывает все мое тело глазами, и я улыбаюсь гораздо шире. Его любование – лучшее мое солнце, в недалеком прошлом самая заветная мечта. А теперь – реальность.
Я кладу руки на ограждение балкона, всем телом поворачиваясь к мужу. Вся в предвкушении и не хочу пропустить ни мгновенья. Мелодия плавно переходит в свою главную фазу.
Я напишу тебе песню,
И ты поймешь.
Ксай вступает точно по нотам запева. Я изумленно наблюдаю за ним, будто за небывалой картинкой, не до конца веря, что это правда его голос. Я никогда не слышала, чтобы Алексайо пел что-то кроме колыбельной в ночной тишине – мне, Карли и Дамиру – очень красиво, очень ласково, но… привычно. А сейчас баритон, демонстрируя мне особую степень своей красоты, идеально поет в такт неизвестной музыке. На английском. На моем первом, моем родном языке.
Всё, что ты видишь в моих глазах и читаешь по моей руке –
Это и есть то, что я действительно чувствую.
Он видит мою улыбку, все растущую, и шире улыбается сам, проникновенно и искренне. Эдвард окончательно покидает комнату, неспешно направляясь в мою сторону. Каждый его шаг соответствует мотиву песни, а вместе с тем создает особое настроение. Мы будто в мюзикле. А Ксай – мой личный его герой.
На этот раз все по-настоящему, я знаю.
Уникальный останавливается рядом со мной. Его рука поднимает мою правую ладонь вверх, кратко целуя кожу. На кольце блестит солнце, а место поцелуя почти пульсирует. От восторга мне остается лишь усмехнуться.
И пока я не найду нужные слова,
Эдвард смотрит мне прямо в глаза. Я вижу в них всю себя, все отношение Уникального ко мне. Наши переплетенные в одно целое души.
Я хочу сказать лишь одно.
Он делает глубокий вдох, на мгновенье счастливо зажмурившись. И, так и не отпуская мои ладони, опускается на колени.
ЭФХАРИСТО!
За всю любовь, что ты даришь,
За то, что даешь мне желание жить.
Я скажу единственное слово, что знаю –
Эфхаристо.
Я тронуто закусываю губу, наблюдая за ним, будто из параллельной вселенной. Эдвард знает, что я не люблю видеть его на коленях, но сейчас это… не так важно. Это не унижение, не очередной момент его самобичевания, даже не его просьба о понимании. Это простой, но такой понятный жест любви перед кем-то, кому готов поклоняться. Мне множество раз прежде хотелось стать на колени перед ним. За все, что этот невероятный мужчина для меня сделал, и за все, что он делает сейчас. Под звучание этой песни.
- Ксай… - у меня не хватает слов.
Муж легонько качает головой, поднимая мои ладони выше. Приникает к ним правой щекой, самостоятельно ведя по своей коже моими пальцами. Он выглядит счастливым и, мне чудится, чувствует эти касания. Аметисты мерцают как в самые личные наши моменты.
Я благодарю звезды
За эту вечную любовь,
Я хочу сказать Эфхаристо.
Грядет окончание первого припева. Напоследок Ксай целует мою ладонь в самом ее центре, осторожно затем отпуская. Проигрыш короткий, но ему хватает времени – каждое движение просчитано, каждый момент отрепетирован. Когда же он успел?..
Уникальный снова становится рядом со мной во весь рост. Неуловимо ведет носом по моим волосам, трепетно коснувшись прядей. Никто и никогда не касался их с большим удовольствием, чем Эдвард, я узнаю его прикосновение из сотни.
Ты для меня как солнце
На небе, такое теплое.
Он обнимает меня за талию, плавно поворачивая спиной к себе и лицом – к пейзажу за ограждение балкончика, к бескрайнему небу, бескрайнему морю, бескрайним оливковым рощам под нашим домом. Прижимает к своей груди, становясь очень близко. Музыка играет где-то там, позади. А его голос говорит со мной прямо на ухо, шепотом обожания.
Ты как нежный летний дождь,
Тихий, как вздох.
Его пальцы с моих бедер поднимаются выше. Пробираются под предплечья, поднимая их вверх. Ладони плавно ведут по всей длине руки, замирая у запястий. Эдвард словно бы становится моими крыльями. Я чувствую череду легоньких поцелуев на шее. Ксай безмолвно просит меня обратить внимание на синее-синее море.
Ты так глубока, как океан,
Что нежно покачивает меня во сне.
Я делаю самовольное движение, повернув голову вправо и чуть вверх. Я целую его яремную впадинку, а затем утыкаюсь носом в ключицу. Мой любимый жест полной защищенности. На этом балконе, в этом окружении и под эту музыку, он – лучшая моя реальность.
Баритон становится чуть тише, но зато нарастает его проникновенность.
Не знаю, с чего начать, поэтому
Я просто говорю от всего сердца… Бельчонок,
ЭФХАРИСТО.
Я опять смотрю на его лицо, пряча за спиной море, небо, ограду балкона. Мои драгоценные, переливающиеся камни обладают невероятной чувственностью. А еще в них слишком много любви, чтобы я могла хоть на миг отвернуться.
За всю любовь, что ты даришь.
Ксай целует мои волосы.
За то, что даешь мне желание жить.
Ксай целует мои щеки.
Я скажу единственное слово, что знаю.
Ксай добирается до губ. Выдыхает возле них:
Эфхаристо.
Я обвиваю мужа за шею, крепко прижимая к себе. Ксай предусмотрительно отступает от ограды, а я запускаю пальцы в его волосы, накрываю ими затылок, по позвонкам опускаюсь к плечам. Я готова сжать и не разжимать приятную на ощупь ткань этой белоснежной хлопковой рубашки. Я вдруг понимаю, как сильно Эдварда прямо сейчас хочу. С каждым его восхитительным словом, пропетым моим любимым голосом.
Я благодарю звезды
За эту вечную любовь,
Я хочу сказать Эфхаристо.
- И я хочу сказать тоже самое, - встреваю, пальцами очертив контур его губ, - любовь моя…
Взгляд Эдварда загорается, а хитрость, смешанная с удовольствием, разливается по всей радужке. Он так быстро и так ловко подхватывает меня на руки, крепко держа за талию, что не успеваю даже испугаться. Тем более теперь я как никогда наравне с его лицом. И даже чуть выше, что дает потрясающий обзор.
Говорю от всего сердца,
За твою любовь –
ЭФХАРИСТО!
Он кружит меня, как тогда, в день свадьбы, на таком же балкончике, на высоте, дающей нам возможность видеть мир ниже. Ниже нас. Ниже наших чувств. Только они – и только мы, в эту секунду – имеют значение.
Забавно, но на мне снова белое платье. Куда короче свадебного, с куда меньшим количеством украшений, но таким же развевающимся на ветре низом, такими же кусочками белого сатина на рукавах, делающего их воздушными. К тому же, распущенные волосы, столь любимые Ксаем, дополняют картину.
Я понимаю, что ничего не было до этого момента. Ничего плохого, ничего, приведшего к боли. Наша свадьба, наше счастье, наш сын. Только лучшее. Только то, что мы всем сердцем любим.
Подтверждение моих слов быстротечной рекой струится в фиолетовых глазах Эдварда. Он почти мальчишка, пока поет эту песню. Влюбленный в меня, такой прекрасный мальчишка.
Эфхаристо.
Эфхаристо.
Эфхаристо.
- Спасибо, - выдыхает он, под плавно затихающую музыку. Ее ноты окутывают нас, делая солнце еще ярче, а ветерок – еще нежнее, придавая Греции личный шарм. Мое первое слово на этом языке – наш символ. Оно здесь и правит.
Я подаюсь вперед и прижимаюсь ко лбу Ксая. Практически не отрываясь, мы проникаемся взглядами друг друга. Само собой, с благоденствием.
Тепло посмеивающийся Алексайо ставит меня на ноги.
- С днем рождения, моя душа.

Капель внутри душевой медленно возвращает мысли на исходный круг.
Я улыбаюсь, приникнув к теплой и холодной одновременно стене, задумчиво смотрю на воду. Вода все про меня знает.
Как и Ксай.
Он, столь безбрежно счастливый сегодня, отошедший от вчерашней поездки на остров Сими, пробудившей и воспоминания, и болезненные намеки былого, похоже, перешел на новый этап раскрытия своей личности. Наше маленькое совместное турне дало понять, что прошлое осталось в прошлом, а это невозвратимо.
Наделило верой в лучшее?
Подсказало, что день сегодняшний прекрасен?
Я не знаю. Мы не говорили на эту тему.
При пробуждении меня ждал поющий слова благодарности баритон моего мужа, а во время завтрака он ловко переключил мое внимание на нечто более притягательное.
Я даже запахи помню…

На кухню мы с Алексайо спускаемся вдвоем.
Дамир так сладко спит, обнимая свою овечку, что ни я, ни Ксай не решаемся его будить.
Уникальный галантно выдвигает для меня стул. И я присаживаюсь, благодарно тронув его плечо. За вчерашний день, за сегодняшний, начавшийся так чудесно, за каждый момент нашего общего прошлого и каждый – надвигающегося будущего – я хочу благодарить его. Этот мужчина как никто заслуживает постоянно слышать Эфхаристо. То самое, которое посвятил в своей песне мне. До сих пор приятные мурашки по коже от воспоминаний его голоса, произносящего такие слова, его жестов и всего окружающего нас. Задний фон был выбран идеально. Но чему удивляться, это ведь Ксай.
Хмыкнув, я кладу ладони на стол.
- У тебя предвкушающий вид, золото, - добродушно подмечает Эдвард. На его белой рубашке расстегнуто две верхних пуговицы. Неспроста, думаю.
- Потому что я и предвкушаю, - недвусмысленно смотрю на его шею, плавно переходящую в обнаженную грудь, - твои сюрпризы всегда божественны.
Уникальный не смущается и даже не фыркает на такую явную похвалу. За ним замечаю впервые.
Вместо этого Эдвард жестом фокусника ставит на стол большой и круглый деревянный поднос, с многообразием синих и белых тарелок, расположенных в четкой цветовой гамме. Это греческий флаг. Под ним я первый раз поцеловала Эдварда как своего законного мужа и на земле, и на небе – на горе Санторини. Я не могу сдержать восхищенного вздоха – он запомнил.
Алексайо ухмыляется. Очень хитро.
Флаг-флагом, однако с содержимым подноса еще интереснее. По линии синих полос – лукумадес, галактобуреко, баклава и диплес, чей хруст навеки воспоминание о Санторини – мои любимые греческие десерты. А вот по линии белых полос уместились тарелочки с брауни, клубничными кексами и бананово-рисовым суфле – лучшими в моем понимании европейскими сладостями.
Впрочем, Ксай не был бы Ксаем, если бы не соблюдал принцип «сначала здоровое», даже с учетом воплощения всех моих желаний – все тарелочки со сластями маленькие, на каждой лакомства достаточно, но немного. А вот те блюда, что образуют священный греческий крест, как раз в большем количестве: кисловатый йогурт с гранолой, овсянка с фруктами и кусочек творожной запеканки. Традиционный в понимании Алексайо чай уже разлит по кружкам и стоит наготове.
- Знаешь, Дамирка был прав, ты волшебник, - не находя достаточно слов, чтобы описать свое отношение к такому разносортному великолепию, выдыхаю я.
Довольный (и не пытающийся это контролировать!) Ксай присаживается рядом со мной. Губы у него теплые и пахнут все той же клубникой – он целует меня, и я слышу. Это лучший аромат.
- Все волшебство сегодня твое, моя девочка. Я надеюсь, тебе будет вкусно.
- Никто, кроме тебя, на такое не способен, Эдвард. И Греция, и песня, и этот завтрак… ты представить не можешь, что для меня это значит.
Моя легкая несвязность мыслей чуточку Ксая забавит. Но он всегда посмеивается по-доброму. И это выглядит милым, а не обидным.
- Ты – вдохновение всей моей жизни. И на все это – в том числе.
Я приникаю к его плечу.
- Как и ты мое, Эдвард.
К завтраку мы приступаем довольно синхронно. Воровато оглянувшись на Эдварда, наблюдающего за моим выбором первого блюда, утаскиваю с синих тарелок пару лукумадес. И кусочек галактобуреко. И краешек прямоугольного брауни. В конце концов, день нужно начинать сладко – и он будет еще слаще, чем есть теперь.
Ксай посмеивается, ласково погладив мои волосы – тот жест, что он так часто дарит Дамиру. Жест папы.
- Приятного аппетита, моя радость.
- И тебе, - не удержавшись, зажмуриваюсь от сладкой нирваны, куда погружает греческое медовое тесто, - ужасно вкусно!
Впрочем, череду небесных сладостей я все-таки прерываю йогуртом с гранолой, под одобрительный кивок Эдварда забирая миску с ним себе. Он не такой приторный, чуть солоноватый, но в этом тоже что-то есть. Я съедаю его целиком (аппетит последнее время что надо), а потом, с чистой совестью, возвращаюсь к десертам.
Муж наблюдает за мной с теплой снисходительностью и искренним удовлетворением, что такие простые вещи могут так нравиться. Он неспешно ест свою овсянку, придвинув к себе большую чашку с чаем.
- Ты же попробуешь хоть одно пирожное?
- Из меня не вышел любитель сладкого, Бельчонок.
Я прищуриваюсь, с самодовольством утащив с тарелки кусочек диплес.
- Попытаемся вернуть тебя на путь истинный?
Эдвард улыбается – он так часто улыбается сегодня, я счастлива уже от этого, это мой главный подарок! – а потом поворачивается в мою сторону. Облизывает губы, с предвкушением глядя на сласть в моих пальцах.
Я подношу ладонь ближе к нему, и муж принимает мой маленький дар. Ловко забирает угощение из моих пальцев, успев их даже кратко поцеловать.
Я знаю, что Эдварду нет нужды есть сладкое, и даже хорошо, что он его не любит – не пришлось заставлять себя отказываться. И все же, один кусочек вреда не принесет, а вот радости – запросто. Нет ничего милее и трогательнее, более по-домашнему, на свете, чем Ксай, забирающий из моих рук диплес. Его губы наверняка еще сладкие.
Ухмыльнувшись, перебираюсь к Алексайо на колени. Его руки смыкаются на моей талии, а губы отвечают на мой поцелуй. Божественно.
- Люблю тебя.
Его глаза сияют.
- А я тебя как, моя прелесть.

Баклава и рисовое суфле оказались не менее вкусными, чем все десерты. Только вся разница в том, что попробовала я их уже в обществе Дамира.
Мой мальчик, такой восторженный по поводу моего дня рождения, вбежал на кухню, озарив ее детским смехом. Он, как маленький котенок, был безмерно ласков, улыбался, целовал меня и бормотал свои поздравления. Он жил этой секундой, он любил меня в эту секунду, он хотел меня порадовать. Я помню, что в груди все трепетало и переворачивалось, когда мой Колокольчик демонстрировал силу своей привязанности. И когда он подарил свой подарок – рисунок всех граней моего естества в его понимании – я была солнцем, я была морем, я была его летом – согревающим и ярким. Ну конечно же я зацеловала его в ответ.
Это был мой первый день рождения дома, с людьми, без которых не мыслю своей жизни и которые делают ее счастливой, придают смысл и нечто гораздо большее: цель. Быть рядом с ними и любить их так же, как любят меня.
Мой сын. Мой муж. Моя Греция.
Только лишь в двадцать лет я оказалась в день рождения дома…
Ксай постарался на славу. После сладкого завтрака он повез нас смотреть на дельфинов в открытом море, купаться на диком, но таком живописном пляже, обедать в итальяно-греческом ресторанчике, где практически все блюда были моими любимыми – я не знала, что так бывает.
Ксай многое мне подарил, и я безмерно ему благодарна. Но ни один материальный подарок не стоил того времени, что мы провели вместе – всецело, без условностей и спешки. Мы наслаждались обществом друг друга, наконец уверовав в значение слова «семья». Семьей мы и были, как вчерашним днем и пообещали Алексайо на Сими.
Одно из самых сладких воспоминаний дня свободы в Греции – закат с борта лодки. У нас были закуски и сладости, мой любимый гранатовый сок. Огромное солнце спускалось по лестнице облаков вниз, выкрашивая все ярчайшими красками и придавая даже самым банальным вещам волшебные оттенки. А мы тихими зрителями наслаждались этой красотой – один на один с морем, один на один с Грецией, один на один друг с другом. Мне кажется, этот вечер будет мне сниться.
…Может, не только из-за морского вида?..
Я делаю глубокий вдох, признавая, что время экспозиции закончилось. На пачке было выведено «3 минуты» и три минуты, секунда в секунду, уже прошли.
…Это все равно, что выбирать между красным и синим проводом – не окажется ли хуже?.. Страшно узнавать ответ, когда ты крайне боишься одного из возможных значений. Эдвард воспевал мою храбрость и не забывал постоянно о ней упоминать, но на деле я совершенно не смелая. Тем более, когда вариации всего две и нужно принять исход, каким бы он ни был.
Не думала, что это может быть так сложно…
Розмари звонила мне сегодня и говорила, помимо всех добрых, приятных, согревающих сердце слов и поздравлений, что я – стойкая натура, способная к борьбе, защите и подвигам, что я просто не сполна оценивала и оцениваю до сих пор свою внутреннюю силу, а мне следует. Потому что она безгранична.
Я выросла из пугливого Цветочка в молодую мудрую женщину, по словам мамы. Мне теперь придется соответствовать. Эдвард, услышав это, серьезно кивнул, а затем усмехнулся. Ему понравилась трактовка Роз. Верная?..
Три минуты пятьдесят пять секунд. Ну хватит, пора доставать.
Я снова вздыхаю и сдерживаюсь, чтобы тут же не сделать выдох, к чертям растратив весь воздух – он мне еще понадобится.
Я тяну выпирающий кусочек пластика вверх, удаляя его чувствительный наконечник из одноразового стаканчика. Что есть силы держу, боясь выронить.
Один, два, три.
Не опуская взгляда, оцениваю результат теста на беременность.
О Господи.