Десятки самолетов, пассажирские и грузовые, частные и военные, новинки и модели, проверенные временем, выстроились в ровные ряды на огромном летном поле. Столпотворение людей разлившимися горными реками обтекает каждый из них, делая по сотне фотографий.
Это – самое масштабное событие августа.
Это – авиасалон в Жуковском, столь любимый и традиционный для огромного числа самых разных зрителей, включая и профессионально заинтересованных в авиастроении людей.
Для авиаконструкторов всей России сегодня великий день. Их детища, их творения предстанут на суд зарубежных и местных компаний, покажут лучшие свои стороны перед разносортными бизнесменами, зарекомендуют себя для силовых структур и специфических ведомств.
И все же, сколько бы новинок не было представлено на открытии авиасалона, о скольких прорывах в авиастроении не было бы заявлено, основная часть внимания, и завистливого, и восхищенного, и недоверчивого, обращена к холдингу братьев Каллен. Эдвард и Эммет Карлайловичи, греки по рождению, американцы по прописке и русские по паспорту и состоянию души, представляют в этот день поистине прорыв в российской авиации, да и авиации всего мира тоже. Первый русский «Конкорд». Первый «Конкорд» после трагедий двадцатого века. Немудрено, что этот самолет задолго до старта мероприятия стал самым обсуждаемым его элементом.
Я уже не могу дождаться увидеть «Мечту» Ксая воочию. В том числе – в полете, продуманном до мелочей. Благо, этот момент уже близок.
В отличие от большинства зрителей разного калибра и откровенных зевак, нам не нужно пересекать главные ворота и массовые пункты досмотра на другом конце поля. Полиция отправляет автомобиль Эдварда со специальным пропуском к малым воротам, поближе к трибунам для вип-гостей и летной полосе. Как авиатор, Алексайо имеет особые полномочия. А мы – как семья авиатора. Хаммер Эммета движется по ярко-выделенной полосе перед нами.
Дамир, традиционно сидящий в своем детском кресле с пачкой ананасового сока, завороженно, забыв про трубочку и в принципе сладкий напиток, наблюдает через стекла за огромными самолетами, машинами, людьми и общим воодушевленным настроением. Я очень надеюсь, что оно передается и ему.
С дня рождения Эдварда прошел практически месяц. Двадцатого августа, объявленное официальным стартом Жуковского, сегодня красуется на календаре. Три с половиной недели – не такой большой срок, но изменения все равно происходят. И мне греет сердце, что в лучшую сторону.
Дамир привыкает к своему новому дому, он привыкает к нам. Завтраки, которые так любит и какие, по традиции, семейные по выходным (и по пятницам, если Ксаю удается урвать лишний час времени) проходят за его веселым щебетанием и очаровательным поеданием любимых блюд, будь то манка, запеканка или оладушки, что мистер Каллен готовит лучше любимой блинной. Дамир сидит на своем стуле с резной спинкой, расслабленно болтая ногами и вырисовывая вилкой рисовые поля из джема на своей тарелке. Он порой говорит о таких беззаботных, таких детских вещах, поднимает совершенно понятные и повседневные темы, что диву даешься. Он осваивается. Он больше нас не боится.
У Дамира теперь по-настоящему своя комната. Обставленная, как малышу было угодно, с теми игрушками, что он выбрал в нескольких детских магазинах (у меня было впечатление, что Эдвард готов был купить их все, не глядя на максимально скромные просьбы Дамира), со своими личными сувенирами-вещами, погружающими его в атмосферу новой жизни. Где он – любимый малыш своих родителей. Где он – дома. Однажды, в торговом центре, когда мы уже собирались уходить, Колокольчик замер у витрины со стеклянными шариками. Он не сказал ни слова, просто остановился и смотрел на них, практически не моргая. Но все внимание было отдано одному, самому большому и самому… главному? В россыпи новогодних гирлянд и снежных шапок, на центральной полке витрины стоял шарик с большим домом внутри. Два этажа, покатая крыша, ровные стены и большая дверь, с такими же большими окнами по периметру, горящими мягким ламповым светом. А если шарик потрясти, шел снег. Белыми хлопьями-снежинками танцевал вокруг домика. Дамир видел цену. Он, крепко сжав губы, тихо-тихо дыша, не смел просить…
Только, к моему удивлению, Ксай его понял без лишних слов. Ему не нужны были никакие просьбы. Эдвард подошел к Дамиру, отдав мне сумки с игрушками. Он присел возле сына, мягко накрыв его плечи своими ладонями. Колокольчик шумно сглотнул, нерешительно глянув на папу, а тот одним кивком указал ему на вход в магазин. И уже через пять минут вышел, держа в одной руке ладонь отца, а в другой – пакет с заветными стеклянным шариком. Тем самым.
Вечером, когда малыш уже уснул, вдоволь насмотревшись на свое снежное сокровище, муж объяснил мне, что такой же шарик когда-то украл из магазина Эммет. Он хотел иметь свой дом, откуда никогда не выгонят и где не причинят боли. Снова Дамир повторил прошлое братьев.
Невероятно, но факт, что с покупкой этого шарика наш малыш действительно стал верить больше. Он охотнее разговаривал и делился мыслями, спокойнее засыпал и практически не просыпался ночами, играл со мной в более активные игры, нежели раньше, и уже не встречал с испугом каждое слово о себе. Дамир если не всем сознанием, то его частью начал понимать, что в детский дом он вправду больше не вернется. А мы его любим как своего ребенка.
Это ощущение упрочнилось в моем мальчике с представлением его Анте и Раде, вернувшихся, наконец, из Питера. Он стоял перед Эдвардом, что держал руки на его плечах, поглаживая их и успокаивая мальчика, когда домоправительницы вошли в дом. Они поставили чемоданы и так и замерли, заметив ребенка. Дамир с трудом, но удержался от желания съежиться, чем потом очень гордился.
Эдвард назвал Дамира нашим сыном, поцеловав его черные волосы, и в защищающем, покровительственном жесте прижал к себе. Женщины потеряли дар речи. Они долго не могли поверить, что дела обстоят именно так. Зато спустя неделю Дамирка стал их любимцем, над которым обе ворковали. Они сочли его потрясающим ребенком, и, хоть Колокольчик стеснялся такого внимания, их искренняя забота и доброта его проняли. Больше всего ему нравилось наблюдать за готовкой Анты и Рады (а иногда и участвовать в ней). Бесконечно довольные моим влиянием на Эдварда и такими яркими, положительными изменениями в нашей жизни, домоправительницы помогли нам стать настоящей семьей. Куда быстрее, чем мы думали, это случится.
- Тут все самолеты твои? – Дамирка, не в силах оторваться от ярко разукрашенного частного самолета, своим вопросом медленно, но верно возвращает мои мысли к реальности. Я моргаю и я снова здесь, в этом дне, рядом с лучшими мужчинами на свете.
Ксай усмехается.
- Только один, сынок.
Я на самом деле не могу выразить, что происходит со мной, когда Эдвард произносит это слово по отношению к Дамиру. Первый раз, когда он сказал его, я чуть не выронила чашки, что несла к шкафу с нашей гжелевой посудой. А сейчас внутри просто расцветает радуга.
- Самый большой?
- Думаю, да, самый большой.
Эдвард сворачивает на закрытую парковку для спец-гостей, очень выгодно паркуясь рядом с братом. Забавно, но та «BMW-X6», что практически не использовал прежде, как символ появления в нашей жизни Дамира, как машина, которую доверяет мне, стала его любимицей. Может, все дело в том, что она просто просторнее его прежней «Ауди»?
Всегда, что неизменно, отстегивает и забирает Дамира из кресла сам Эдвард. Это нечто вроде их маленького ритуала, и я не хочу мешать. Покидаю свое место, весело помахав Каролине, ловко спрыгивающей с высокой подножки джипа. Малышка сегодня само воплощение детства и добра – в легком летнем розовом платьице, с изящной косой с цветком-гребнем.
Колокольчик обнимает Эдварда за шею, наслаждаясь той парой секунд, что он держит его на руках. По-моему, Ксаю это нравится еще больше. Он часто подолгу носит так Дамира, аргументируя это тем, что с высоты его роста мальчику больше видно и слышно. И никто не возражает, конечно же.
- Ты сегодня очень красивый, - пристально оглядев отца, когда тот все же ставит его на ноги, докладывает мальчик. На Ксае в столь знаменательный день деловой костюм с иголочки, насыщенно-черного цвета в контраст насыщенно-белой рубашке, с традиционным элементом – галстуком, и конечно же запонками. Дамир прав, Эдвард выглядит в нем великолепно, я бы заключила с таким человеком не один контракт. А если учесть еще ровную стрижку, гладко выбритое, прекрасное в своих чертах лицо и горящие, пылающие энергией фиолетовые глаза, то Эдвард запросто украсит обложку любого модного журнала. Но если для Дамира он просто красив этим утром, то для меня еще и невероятно сексуален. Потому с самого утра предвкушаю, как ночью буду медленно, растягивая удовольствие, снимать с него этот галстук, эти запонки, эту рубашку…
- Спасибо, Дамир, - Ксай приглаживает волосы сына, чмокнув детскую щеку, - но за тобой мне все равно не угнаться.
Колокольчик, на котором сегодня белые брюки и цветастая рубашка в серо-голубую клетку, чуть смущается, но все же улыбается Каллену. Как и у него, у Дамира расстегнута верхняя пуговичка рубашки.
Их отношения такие… трогательные. Уже более раскрепощенные, более ясные, но все такие же нежно-осторожные. Друг в друге мои мальчики нашли родственные души, ибо никто не может понять тебя лучше, чем человек, уже переживший события твоей жизни, сполна все испытавший. Дамир куда более открыт со мной, ему немного проще разговаривать и быть самим собой, но Эдварду, мне кажется, он доверяет более серьезные, личные вещи. Я пару раз заставала их перед сном за какими-то разговорами с глазу на глаз. И Ксай выступал отличным слушателем, не говоря уже о том, что утешителем и другом, для нашего маленького мальчика.
За эти дни – дни, в которых нас стало трое – в Эдварде происходит целая череда изменений, которые я не могу не замечать. А я ведь даже не догадывалась, насколько повлияет на него появление в доме маленького ребенка.
Во-первых, Ксай, по своей натуре и всему существу до мельчайших фибр души добрый человек, становится еще добрее. Это добро льется из его глаз, мерцает вокруг прозрачной аурой, наполняет каждое слово, каждое прикосновение. Его огромное сердце уже не знает, как выплеснуть это чувство. И Дамир каждый раз тает, стоит ему почувствовать искреннее папино отношение.
Во-вторых, Алексайо, чья нежность никогда не знала удержи с любимыми людьми, теперь обретает новую ипостась, становясь до максимального безбрежной. Не только Дамирка, но и я, и Каролина, и порой даже незнакомые люди получают по значительному ее кусочку. Нежность буквально становится вторым его именем. Она ощутима, когда Эдвард целует малыша, укрывает его одеялом, печет и режет ему блинчики на завтрак, покупает ему мороженое в парке или новую игрушку в магазине… когда они вместе. И я не могу налюбоваться.
В-третьих, Уникальный, что стал спокойнее и счастливее после нашего венчания, теперь обретает нечто вроде собственной тихой гавани, швартуясь в лазурных водах личной нирваны. Он куда чаще выглядит расслабленным умиротворенным человеком, в глазах его исчезает самобичевание по малейшей причине, а горечь и невнятные мысли не атакуют ночами, потому что для них мало места – основную часть времени Ксай думает о нас с Дамиром, о своем новом статусе, обязанностях и просто удовольствии иметь семью. Он так часто это повторяет, что я уже называю это именно так. Даже сегодня, в этот авиасалон, в максимально нервозный день, наполненный разносортными переживаниями, Эдвард чувствует себя хорошо. Он оптимистичен, в голосе его нет ни дрожи, ни опасений, а взгляд чистый. Муж настроен на торжество, а не на траур опасений. Они с Эмметом здесь. Они уже практически победили, завершив свое чудо-строение, неподвластное огромному количеству людей прежде.
Я так счастлива за него. За них обоих. За себя с Дамиром. За нас всех.
Приседаю перед Колокольчиком, поправляя рукава его рубашки, а Каролин тем временем крепко обнимает за талию любимого дядю. Они не виделись почти неделю из-за ее сессий с психологом и загруженности предполетных дней Эдварда. Девочка, не привыкшая к его долгому отсутствию, разумеется, скучает.
Ксай с не меньшей любовью, что льется с него горными реками, целует макушку крестницы, одобрительно оглядев ее праздничное облачение.
- Привет, мой котенок.
- Привет, Эдди, - малышка почти мурлычет, крепче его обнимая.
Эммет и Вероника подходят по невысокой траве ближе к нам. Дамир скованно, но улыбается дяде Эмму. Почти каждый вечер он играет с его железной дорогой, с интересом разглядывая мчащийся по рельсам поезд раритетного образца. Они здороваются.
Я вижу, что на Нике более свободное синее платье. С ней мы не виделись за эти дни, и если Карли, и, возможно, Танатосу, мало что пока заметно, я подмечаю чуть округлившийся живот. А значит, подмечает и Ксай… правда, виду не подает, так как Каролина пока не знает, ей должны будут сообщить в ближайшее время. Решено, что произойдет это на сессии с психологом для контроля реакции. Девочка куда больше готова морально, чем прежде. Да и в любом случае, скрывать скоро станет практически невозможно. У Ники вот-вот начнется восьмая неделя.
Девушка ловит мой взгляд, по-доброму улыбнувшись. Она светится не меньше, чем Натос, уже обожая этого ребенка. Да и может ли быть иначе?..
…Я представляла себя на ее месте. Уже много, много раз, хоть и неизвестно это Эдварду, разумеется. Как узнаю о долгожданной беременности, как стою перед зеркалом, поглаживая свой плоский живот, как постепенно покупаю одежду свободнее и свободнее, ощущаю ребенка внутри, даю Дамиру послушать малыша, а Ксаю приложить ладонь и почувствовать своего лисёнка. А потом, когда он родится… увидеть, как Эдвард, наконец, столько лет лелеющий эту мечту, обретает второе свое маленькое чудо. Надеюсь, с такими же аметистовыми глазами.
Двадцать четвертого августа, как раз на следующий день после моего девятнадцатилетия, у нас назначен прием у репродуктолога. Последний перед процедурой ЭКО посредством небезызвестного ИКСИ, уже не одних «обреченных» людей сделавшего счастливыми родителями.
Я уже почти отвыкла от этих приемов, как ни ужасно такое признавать. Последний раз я была у гинеколога перед встречей с Дамиром… и потом, закружившись в пестрый хоровод, события вырвали нас из реальности на некоторое время, погрузив в совершенно другие дела. Мы с Алексайо пытались как могли, выполняли все рекомендации и, конечно же, соблюдали план питания и секса. Возможно, качество его спермы стало лучше?.. Я уповаю.
- Начало в десять, - глянув на свои часы, басом, прекрасно возвращающим в реальность, объявляет Эммет. Потирает плечи дочери, так и крутящейся возле него, но смотрит на брата.
- Да, уже половина, - Ксай оглядывается назад, где разворачиваются основные события грядущего представления, - «Мечта» в анонсе на одиннадцать пятнадцать.
- Мы ее увидим? – Дамир, довольно маленький, а потому глядящий на Ксая исключительно снизу вверх, запрокидывает голову, чтобы посмотреть в глаза папы.
- С комфортной ложи зрительской трибуны, - Эдвард пожимает его ладошку в своей, ласково потерев маленькие пальчики, - твое место отмечено синим плюшевым самолетиком, как раз рядом с маминым.
Небесные глаза малыша поблескивают, отчего в аметистах Алексайо поселяется блаженное удовлетворение. Он бесконечно счастлив дарить подарки. Что Карли, что Дамиру. Реакция их обоих всегда выше всяких похвал.
- Твой самолетик оранжевый, солнышко, - проведя пальцами по всей длине косы дочери, сообщает ей Эммет, - и, конечно же, Ника, Белла и Дамир будут рядом.
- Вы с Эдди придете к нам после полета?
- И очень быстро. Так что вы все должны быть готовы поделиться впечатлениями.
- Я уже готова, - Каролина обнимает папу, доверчиво глянув на его лицо, - вы с дядей Эдвардом будете круче всех. С самого начала.
- Спасибо, Каролиш, - говорят они хором с Эдвардом, а потом Танатос нагибается, целуя дочку в лоб. Затем отходит назад, махнув головой и брату. Вероника протягивает девочке руку, и та без колебаний ее берет. Не только мы стали ближе, в семье Натоса тоже все идет на лад.
Я слышу, как Дамир, попросивший Эдварда наклониться к нему, шепчет мужчине на ухо:
- Ты самый лучший самолетостроитель, папа. Я знаю.
Алексайо, ничуть не покраснев, лишь расцветает. Присаживается перед Дамиром и крепко его обнимает.
- А я знаю, что ты самый лучший мальчик, - доверительно шепчет в ответ, - увидимся чуть позже, мой хороший. Иди с мамой.
Колокольчик все же краснеет, проявляя свою обычную реакцию, и быстро кивает. Отступает на шаг, прижимаясь к моим ногам и ища мою руку. Порой ему сложно совладать с эмоциями от откровений и доброты Эдварда. Но это, думаю, лишь к лучшему. Дамир к такому положению дел так же вскоре привыкнет.
Как и я привыкла к тому, что Дамир стал называть меня «мама». Первый раз он сказал это в лавке с мороженым, когда протянула ему рожок с карамельно-клубничным содержимым. Так повседневно и легко он произнес «спасибо, мама», что мне еще долго все это казалось чудесным сном. Впрочем, оказалось, что все это не менее чудесная реальность. Наш котенок нас признал.
Отгороженную вип-парковку в этот погожий летний день мы покидаем все вместе. А затем разделяемся, и, помахав братьям, направляемся в противоположную сторону – к зрительским трибунам. Совсем скоро свершится момент истины. И момент триумфа, в чем никто из нас, конечно же, не сомневается.
Первый русский «Конкорд» будет лучшим русским конкордом для всего мира.



Авиасалон, как и было заявлено, стартует в десять утра.
Практически сразу, со взлетом первого из новых истребителей, что начинают шоу-программу, Дамир и Каролина прилипают к ограждению нашей ложи. Металлические поручни надежно удерживают их в безопасной зоне, но дают большее ощущение участия в развлечении, чем наши мягкие голубые кресла в некотором отдалении от них. К тому же, дети все равно под навесом от жаркого летнего солнца, и это лишает нас с Вероникой поводов для беспокойства.
Мой малыш, с доверием заняв место как можно ближе к своей старшей подруге, зачарованно наблюдает за демонстрационными полетами. Истребители показывают свою программу с достаточным артистизмом и театральным нагнетанием штопорных падений, и Дамир еще только не визжит от восторга. Картины, вроде этой, всегда трогают его до глубины души как что-то максимально необычное.
Каролина, не менее возбужденная происходящим, то и дело рассказывает Дамиру что-то об особенных пируэтах, привлекая его внимание к мельчайшим деталям. Видимо, любимые сказки от Эммета у малышки строятся на авиастроении и пилотировании. В определенный момент Каролин накрывает ладошку Дамира своей, концентрируя его внимание. Я чувствую, как мальчик улыбается – он очень хочет быть для кузины хорошим другом. Дамир в принципе обожает дружить, для этого не нужно быть чрезмерно наблюдательным, но по какой-то необъяснимой мне причине очень мало детей хотели за его жизнь дружить с ним.
- Они очень милые, - Вероника с материнской нежностью, иначе я не назову этот взгляд, смотрит на младших Калленов. Каролина, в этом платье как видение в розовом, и Дамир, одетый соответственно дресс-коду папочки, вызывают в ней добрую улыбку.
- И очень хорошо ладят, - я соглашаюсь с ней, радуясь тому, что между этими двумя нет напряжения, которого мы все ожидали. Дамир пришел в семью неожиданно, завладел всеми нашими мыслями, стал неотделимой частью – в рекордный срок. И хоть юная гречанка не была замечена в ревности, опасения были.
Только вот девочка снова нас удивила, проявив к Колокольчику истинное дружелюбие и гостеприимство, свою помощь в адаптации и желание, ничем не прикрытое, с ним поиграть. Дамир расцветал от этого обстоятельства. С момента его переезда в наш дом они встречались с Каролиной четыре раза, и все четыре раза весело играли с Когтяузэром, растаявшим от такого пристального внимания к своей персоне. Дамиру тоже очень нравились кошки. Думаю, на его первый день рождения дома я уговорю Эдварда подарить мальчику котенка. Подругу для Тяуззи.
- Мама?
Дамирка, внезапно оторвавшийся от лицезрения искусно пилотируемых самолетов, подбегает ко мне. Он говорит это чуть робко, но все же почти повседневно. А мне стабильно хочется собрать все звезды мира и отдать в его ладони за одно это слово.
- Да, мой хороший?
- У нас есть водичка?
Усмехнувшись, я отдаю малышу небольшую бутылочку с детской крышкой, с какой очень удобно пить. У нас здесь их целая россыпь – братья позаботились.
- Каролина, ты не хочешь пить? – заботливо интересуется Ника, глядя на спину юной гречанки. Я вижу, что краем глаза она наблюдает за нами с Дамиром, и пусть даже невольно, но сравнивает. Она в доме Натоса практически пять месяцев, но наш прогресс в отношениях с детьми сопоставим. Карли любит свою новую маму, она добра к ней, с ней играет, вежлива, но… еще помнит маму родную. И пока им сложно идти вперед с постоянным кружением вокруг одной прошлой темы. Верю, что ребенок Ники и Танатоса поможет вернуть малышку в день сегодняшний окончательно.
- Нет, спасибо, - не оборачиваясь, отзывается Каролин. Нетерпеливо сжимает пальцами поручень, любуясь пируэтами самолетов, но ожидая возвращения Дамира. Он уже дает мне обратно бутылочку и, тепло улыбнувшись, бормочет свое «спасибо!». Бежит обратно к подружке.
- Он уже по-настоящему ваш, Белла.
Вероника неглубоко вздыхает, не отрывая глаз от спин детей.
- Я очень счастлива, если это так. Быть его семьей – это честь для нас.
- Скажу тебе по секрету, но Эммет уже готовит особенный подарок на его день рождения. Он сентябрьский, верно?
- Седьмое сентября.
- Значит, все правильно. Какой-то радиоуправляемый автомобиль нового поколения, по виду напоминающий его машину, - Ника усмехается, чуть прикусив губу, - я думаю, Дамиру понравится. Ты не против?
- Это подарок от его дяди, не вижу повода быть против, - улыбаюсь я ей, уже предвкушая реакцию малыша на такое приобретение. Дамир обожает все машины папы, он даже взвизгнул, увидев гараж Эдварда, но все же огромный и брутальный хаммер Натоса для него на первом месте. Видимо, у нас растет еще один любитель необхватных машин.
- Ему так нравится выбирать подарки для мальчика… он теперь по-особенному смотрит на игрушки для мальчишек в магазине.
Ника делится со мной сокровенной мыслью, и я ощущаю гордость, что заслужила ее доверие. Я понимаю, к чему она клонит.
- У Эммета скоро будет достаточное окружение из мальчиков тоже, - подбадриваю я, не тая улыбки, - как правило, после девочки рождается мальчик.
- Я так люблю его, - приметив, что Каролин занята разглядыванием самолетов, Ника недвусмысленно кладет обе ладони на живот. Она выглядит и восторженной, и успокоенной в эту секунду одновременно. Счастливой. – Кем бы он ни был.
- Ну конечно же. И ему, и Карли повезло с такой мамой.
Вот теперь благодарность в глазах бывшей Фироновой действительно очень личная. Я задела специфическую для нее тему с правильной стороны.
- Знаешь, Белла, это может показаться неуместным и лишним, но я все же хочу сказать, что верю в ваше будущее всей душой. Многодетное будущее.
- Спасибо тебе большое…
Наверное, лучшее, что мы можем сделать после таких откровений и слов – это объятья. Мы ведь тоже одна семья. До конца этой вечности.
На огромном поле, едва затихает музыка предыдущего выступления и смолкает людской гул, воцаряется многообещающая тишина. И дети быстро понимают, чему она обязана.
Подскакивая на своем месте у поручней, они оба, как по команде, оглядываются на нас.
- Мама!
- Ника!
И хором, отчего чуть позже засмеются:
- Начинается!..
Я становлюсь за спиной Дамира, а Ника зеркально повторяет мою позу с Каролин. Она осторожно, прося разрешения, кладет ладони на ее плечи, но девочка не против. Прижимается к бывшей Фироновой, воодушевленно вздохнув.
- Это папин самолет! - тихо, но возбужденно бормочет Дамир, когда я потираю его плечики. Он запрокидывает голову, поймав мой взгляд, и выжидающе улыбается.
- Папина и дяди Эммета «Мечта», да, - ерошу его волосы, а потом указываю кивком на летное поле, - будем смотреть внимательно, чтобы ничего не пропустить.
Карли хмыкает. Перехватывает ладонь Ники, сжав ее в своей.
И вот, наконец, спустя два года напряженной работы, борьбы со всеми невозможными к решению прежде задачами и расчетами, множество бессонных ночей и сверхурочных рабочих дней, на поле Жуковского появляется шедевр авиастроения последних лет. Достойный этого определения экземпляр.
Мне едва исполнилось семь лет, когда последний из «Конкордов» двадцатого века был списан с летного состава AirFrance и BritishAirlines из-за множества причин, включая былые катастрофы с этими моделями. Прогресс, которого человечество достигло с изобретением таких самолетов, был безвозвратно, казалось бы, утерян. Правительство на пару с представительствами крупнейших авиаперевозчиков в мире решило, что пока слишком рано… они сделали свой выбор.
А Эдвард и Эммет оказались достаточно смелыми и уверенными в себе, чтобы с поддержкой таких же убежденных в нужности «Конкорда» инвесторов и русского правительства оспорить давний выбор.
Сегодня, двадцатого августа, двенадцать лет спустя после последнего полета «Конкорда», я вижу его снова. Мы все видим.
Это огромный самолет, сравнимый с тихоокеанскими авиалайнерами, но куда более изящный. Его крылья особой вытянутой формы, как и носовая часть, которую будет обтекать со всех сторон на большой скорости воздух атмосферы. Самолет высокий и довольно тихий, хотя моторы уже работают на полную мощность, готовя «голубку» к полету. Белоснежный, великолепно отливающий своим цветом на солнце. Но с одним небольшим уточнением – сине-фиолетовым узором на своих длинных, добротных крыльях. Буквы подходящего узору шрифта образуют на обоих боках самолета слово, которое репортеры уже сделали своим гимном – ένα όνειρο. «Мечта».
- Какой он красивый… - завороженный Дамир, практически не моргая, следит за самолетом.
- Неужели он полетит? – Каролина оборачивается на Веронику, немного сомневаясь. - Слишком ведь большой?..
- Я думаю, папа с Эдди все рассчитали, - стараясь придать голосу оптимизма, отвечаю вместо девушки я. Стоит признать, что при виде «Мечты» воочию, действительно есть сомнения. – Полетит.
Я не хочу думать, даже допускать одной мельчайшей мысли, что что-то в эту знаменательную дату может пойти не по плану. Эдвард удачно скрывал свое волнение от меня множество времени, работал на износ и отказывался от комментариев о полете, но сегодня… сегодня он унял меня своим олимпийским спокойствием. Ночью не просыпался и даже не ворочался, с утра как обычно готовил манку для Дамира, а потом ехал сюда и даже отголоска тревоги в аметистах не было. Даже великому актеру мистеру Каллену не под силу столь долгий спектакль на два фронта – ведь и малыш ничего не заметил.
Эдвард верит в успех «Мечты». А значит, и я верю.
- Папа! – Каролин указывает на отгороженное пространство возле самого начала взлетной полосы, где видно несколько человек в деловых костюмах. Самый большой и заметный из них, несомненно, Танатос. Но Дамир находит и Ксая – слева от него, рядом с каким-то невысоким мужчиной. Он очень серьезно смотрит на готовящийся к взлету самолет.
- Папа, - шепотом повторяет Колокольчик, приникнув к поручню.
Моторы теперь работают громче. Самолет медленно, но начинает движение.
Я сжимаю поручень пальцами, присев рядом с Дамиром. Малыш отступает на шаг назад, чтобы лучше меня чувствовать. От него пахнет ананасами и нашим домом. Мне чуть спокойнее.
Пожалуйста, дай его «Мечте» благополучно полететь. Пожалуйста, дай его мечте осуществиться.
По полю разносится громкий голос человека, объявляющий вылет самолета. Толпа у высокого забора перед взлетной полосой, толпа на трибунах, толпа в другой части поля, спешащая насладиться зрелищем – все затихают, все в предвкушении. А я слежу только за Ксаем, что в какой-то момент дает отмашку своим пилотам.
Огромный лайнер движется по идеально ровному бетону. Замирает у нужной отметки взлетной полосы, завершая последние приготовления. Для этого самолета она длиннее, чем для всех предыдущих.
Каролина почти до крови закусывает губу, крепко сжав руку Вероники. Она очень переживает, передавая эту нервозность и Дамиру. Он то и дело смотрит на меня, ища поддержки.
- Все будет хорошо, любимый. Ты даже не сомневайся.
Малыш вздыхает, ткнувшись носом в мое плечо. Но потом смело кивает, возвращаясь к обзору летного поля.
Конкорд начинает движение по прямой линии. Сперва довольно медленно и неуклюже, затем – быстрее, а потом – как на скоростном автобане. Он несется вперед по взлетной полосе, полноценно готовый ко взлету. По полю несется характерный гул. Вот-вот!..
- Он не взлетает! – и возмущенно, и испуганно вскрикивает Каролина. Ее голос заполняет всю нашу вип-ложу, разлетевшись под навесом и над креслами.
Вероника и я ошарашенно наблюдаем, что конец полосы разгона уже слишком близок, а самолет еще даже не начал подниматься в воздух.
- Папа, - второй раз за последние десять минут, одними губами повторяет мальчик. Я крепко прижимаю его к себе.
Еще десять метров вперед. Еще двадцать. Еще сто.
А самолет по-прежнему на земле.
Ника накрывает рот ладонью, свободной от ладони Каролин. На лице ее написана паника.
До конца взлетной полосы ничтожно мало. Публика, намеревающаяся увидеть взлет как можно ближе, начинает разбегаться от ограждения. Вокруг теперь мертвая тишина, ничто не прерывает гул двигателей и звук разгона.
Самолет сейчас разобьет ограду и на полной скорости вылетит за пределы испытательного поля. Множество зрителей, спонсоров, даже президент России, что вроде бы присутствует где-то здесь, все увидят… увидят всё.
Ксая я не могу отыскать теперь, его обступают со всех сторон какие-то люди, а они с Эмметом будто специально стоят поодаль. Но я Ксаю верю. И верю в его детище.
- Он сейчас взлетит, - сама поразившись твердости в своем голосе, говорю. И пусть дышу так же тихо, как и Дамир, одними глазами следящий за перемещениями «Мечты», не сомневаюсь.
- Упадет, - обреченно всхлипывает Карли.
…«Мечта» отрывается от земли.
На последней секунде – буквально! – в момент последней возможности, ловко, хоть и под большим углом, взлетает. И идет выше обычной линии взлета других самолетов. Чем-то напоминает кривую истребителя.
Вероника облегченно, громко выдыхает, и ее выдох отражается огромной волной той же реакции в толпе. Кто-то даже хватается за сердце.
Карли, еще не отошедшая от едва не свершившейся катастрофы, пока лишь смотрит за дальнейшим полетом «Мечты», не разжимая ладошек, до белизны сжавших поручень. Она отпускает Нику.
А я Дамира не отпускаю, и потому ощущаю сполна каждую из его реакций. Мальчик сначала вздрагивает, затем вскрикивает, но после... улыбается. Так широко и счастливо, так задорно и так спокойно, так… искренне! На его щеках ямочки, в его глазах – блеск солнца. И он невероятно напоминает мне Ксая сейчас, кто бы и что ни говорил про то, что приемные дети не могут быть похожи на своих новых родителей.
- Он полетел! – громко смеясь, восторженно заявляет Колокольчик. Обнимает меня, хлопая в ладоши, и еще только не танцует на своем месте. Радость его безбрежна.
- Полетел, - соглашаюсь я, целуя его в обе щеки, - видишь, самое главное – верить.
Карли, словно только что проснувшись, резко оборачивается к Веронике. Прижимается к ней, по-захватнически обхватив руками за талию, едва не плачет.
- Все хорошо, моя девочка, - Ника гладит ее волосы, плечи и спину, уже начинающую подрагивать, - все очень хорошо.
«Мечта» свой дальнейший полет совершает по плану и без происшествий. На большой скорости и не менее большой высоте, что является минимальным ее пределом, демонстрирует себя всем тем, кто поспособствовал ее появлению. Пилоты у братьев действительно мастера своего дела. Презентация самолета вызывает лишь бурные овации и эмоции, какие никто не скрывает. А ведь Дамир похлопал Калленам первый.
Сейчас, когда держу его на руках, попутно обсуждая внешний вид Конкорда и его возможности, чувствую неизмеримое облегчение и счастье. Еще один этап пройден, испытание с честью выдержано, а порог преодолен. Ксай справился, а мы справились вместе с ним.
К посадке лайнера все же относятся с осторожностью, ожидая сюрпризов, но проходит она без сучка без задоринки. Огромный самолет идеально точно, ровно и спокойно приземляется на отведенное для него место. «Мечта» переливается от ярких солнечных лучей.
- Папа – победитель, - доверительно сообщает мне Дамир. И горделиво, чуть зажмурившись от удовольствия, запрокидывает голову.

Ксай и Натос сами приходят в нашу ложу к моменту открытия второй части летных представлений. После завершения интервью и сопутствующих вопросов, а также одной закрытой встречи, которая пока под завесой «секретно», появляются среди сидений и поручней довольно неожиданно. Дети, играющие со своими игрушками-самолетами, замечают их в последний момент, а мы с Никой не замечаем и вовсе, негромко переговариваясь у ограды.
Со всей своей доброй необхватностью, Эммет сгребает Каролин и Дамира в объятья, обоим пробасив что-то о достойной смене их поколения новыми авиаконструкторами будущего. Видимо, он подмечает, как нравятся Карли и Колокольчику плюшевые самолеты.
Эдвард, как следующий на очереди, тепло целует своих котят в макушки. У него для них есть по большой пачке желатинок-самолетиков. Каролина дорожку из поцелуев оставляет на щеках дяди, а Дамирка повисает на его шее маленькой обезьянкой и отказывается папу отпускать. Не теперь, когда наконец дождался его и хочет сполна выразить свое восхищение.
- Это было так здорово! Так красиво! Так быстро! – запинаясь от стремления поскорее все сказать, Дамир горящими глазами глядит прямо в папины. - Мы сначала испугались, но потом мама сказала, что он полетит – и он полетел! Это было как волшебство… ты – волшебник!
Эдвард ласково посмеивается, крепче прижав к себе сына. Я вижу их вместе и понимаю, в который раз, что самолет – мелкое волшебство, а вот эта картина, их отношения, слова, их близость – волшебство огромное. И по-настоящему сказочное.
- Ты все видел, да? Все до последней секунды?
- ДА! – Дамир дает себе волю на выражение эмоций, и выгибается на руках Ксая, чтобы поцеловать его щеку. Правую. В аметистах тлеет тепло.
- Каролиш, Дамирка, смотрите, что у меня есть, - Эммет, усевшийся на голубые кресла, поднимает над головой две небольшие картонные коробочки красивого вишнево-матового цвета.
Эдвард опускает мальчика на ноги, давая ему насладиться еще одним подарком дяди, а сам идет ко мне.
- Ох, мой мистер конкордостоитель, - я обвиваю мужа за шею, легонько поцеловав ту ее часть, что оголена рубашкой, - при всем своем великолепии, ты заставил нас понервничать.
Эдвард обвивает меня за талию, за незаметную секунду подняв до уровня своего лица. Аметисты хитро блестят, но основное место в них занимает нежность.
- Люблю тебя, мое вдохновение.
Он говорит это так искренне, что я теряюсь. Впрочем, ненадолго. Думаю, поцелуем отвечаю полнее, нежели словами.
- Ты тоже наслаждалась полетом?
- Ты видел, что творилось на трибунах? Это… что это было, Ксай?
Он выглядит слишком мирно и свежо, дабы предположить непредвиденные проблемы с самолетом или же планом его демонстрации. Разглаживаются даже некоторые морщинки на любимом мной лице… но в то же время я знаю, как искусно Ксай умеет притворяться.
Муж приникает к моему уху, сперва чуть прикусив мочку. Многообещающе.
- Наша с Натосом уловка, Бельчонок.
- Ее смысл – заставить людей поседеть?
- Заставить их поверить – и не просто поверить, а увидеть своими глазами – что «Мечта» способна на большее, чем прежние конкорды.
Я хмыкаю, не в силах без улыбки смотреть в переливающиеся задором аметистовые глаза.
- Что она может взлететь с полосы меньшего размера?
- И даже в последний момент, - кивает мне мужчина, - наш пилот, Леонид Польский, согласился исполнить этот трюк. Он лучший в своем деле.
- Вот теперь я не сомневаюсь…
- Ох, Бельчонок, - Ксай целует меня в лоб, а затем, будто извиняясь, в скулы, - мне жаль, что мы с Натосом заставили вас переживать. Но эффект внезапности хотелось сохранить до последнего.
- Так ты еще тот хитрый лис, Уникальный?
- А кто же? – он фыркает, пригладив мои волосы и нежно потеревшись носом о мой. - Я – будущий папа лисёнка, нынешний папа Колокольчика, так кем же мне быть?
Мне нечего на такое ответить. Нет слов, которые могут ответить на такие слова от Эдварда.
Я просто смотрю на него – секунд пять, со всей любовью, признательностью и обожанием, что бурными водопадами разливается внутри. А потом притягиваю к себе, дозволив даже запустить пальцы в роскошные черные волосы, и целую. Думаю, это лучшее, что могу сделать.
- Принц и Принцесса, - окликает нас из-за спины бас Натоса, отчего мы с Ксаем почти одновременно усмехаемся, - у нас тут проголодавшиеся дети. Как насчет перерыва на обед?
- И «Маргариты» под двойным сыром? – поймав отца за руку, шепотом напоминает Каролин. Улыбающаяся и довольная всем происходящим. Она поглядывает на Дамира, в одной руке держащего самолет, а во второй – желатинки, и хмыкает. Знает, что тоже научила любить его пиццу.
- И «Маргариты» под двойным сыром, - псевдо-обреченно, не тая смеха, повторяет за дочкой Танатос.
Эдвард ставит меня на ноги, а я беру в свою его руку с обручальным кольцом. Вторую протягиваю Дамирке, что тут же подбегает к нам. Он само очарование сегодня.
- Прекрасная идея.



Каролине очень нравится сегодняшний день. Он ленивый, солнечный и спокойный.
Этот день пахнет сырниками, что они с Вероникой пекли на завтрак, с брусничным вареньем, у него вкус холодного черного чая с лимоном, какой прямо сейчас налит в ее стакане, а звучит он вторым на очереди любимым мультиком юной гречанки. Папа, Ника и она, устроив на руках Тяуззера, на большом графитовом диване в гостиной смотрят «Холодное сердце». Папа сам предлагает, хотя раньше песни Эльзы и Анны еще только его не злили. Он все бормотал, что это одна из худших диснеевских мультипликаций и он не понимает, почему детям всего мира так понравилась эта «притянутая за уши история». Карли льстит, что ради нее он изменил свое мнение. И, похоже, смотрит даже с интересом. Разве что, немного задумчивым.
- Интересно, Дамир видел этот мультик? – девочка берет с тарелки у отца немного карамельного попкорна, чуть прищурившись, в попытке угадать ответ на свой же вопрос.
- Я думаю, он с удовольствием посмотрит его с тобой, когда в следующий раз будет у нас, - Эммет заботливо убирает волосы Каролины ей за ухо, чтобы в густых прядях не путалась воздушная кукуруза, - хочешь, чтобы Эдди и Белла его привезли?
- Он милый. А еще, мне кажется, ему нравится со мной играть.
- А тебе нравится? – спрашивает Ника, тоже потянувшись за попкорном.
- Да, - родители смотрят на нее внимательно, но Каролине нечего прятать, она не юлит, а говорит искренне, - Дамир хороший. Ему интересны мои мультики, он нежный с Тяуззи – многие мальчики обижают кошек, я видела у Виолетты в гостях.
Девочка ласково приглаживает шерстку Когтяузера, чтобы затем коснуться его ушек – кот мурлычет, а малышка улыбается.
Эммет, наблюдающий за дочерью, мечтает о том, чтобы она всегда так улыбалась. И ужасно боится ее улыбку этим днем надолго искоренить.
Они говорили с Евдокией вчера около двух часов. Она давала свои рекомендации в поведении после того, как озвучила ситуацию, подчеркнула достигнутые успехи, определила примерное психоэмоциональное состояние Каролины, сверяясь с записями своего несменного кожаного блокнота, а потом они перешли к теме нового члена Калленовской семьи. Эммет старается все делать верно. В случае ошибки последствия могут быть… неоднозначны. И это минимум.
- Знаешь, Каролиш, не знаю, говорил тебе что-то Дамир или нет, но Белла рассказывала мне, что он очень доволен и очень счастлив проводить с тобой время.
Девочка смущенно, но довольно улыбается теперь Веронике. Глубоко вздыхает и, хмыкнув, повседневно кладет голову на ее плечо. Благо, сидит она как раз между родителями.
Карли слышит, что Вероника вздыхает чуть глубже. Но потом, успокаивая, ее ладонь нежно гладит волосы малышки. Впервые за столько времени они не заплетены в косу, а потому слегка мешают. Карли уже привыкла к Никиным косам.
- Из меня получилась бы хорошая старшая сестра?
Эльза на экране пытается спасти замерзающую Анну. Свэн со своим наездником как может торопится на помощь. А Вероника с папой на мгновенье, почему-то, замолкают. Он даже попкорн не жует.
Первой оттаивает девушка.
- Я убеждена в этом.
- Ты уже старшая сестра, - Эммет делает глоток чая, говоря быстрее, чем обычно, - ну, то есть… для Дамира.
- Эдди это должно нравиться… и Белле…
- И нам, - папа, сидящий от нее слева, наклоняется и тепло целует Каролин в макушку, - ты очень добрая, замечательная девочка. Ты заслуживаешь быть лучшей старшей сестрой.
Он произносит это с каким-то особым чувством, даже Вероника замечает, оглянувшись на мужчину с вопросом. Но на экране Олаф оплакивает Анну, а Эльза делает все возможное, дабы оживить ее, так что Каролина отвлекается от папы. Не успевает толком задуматься о его реакции.
Конечно же, мультик заканчивается на позитивной, теплой ноте. Каждый обретает то, что больше всего желал, еще и с достаточным количеством мелких сюрпризов-подарков, и даже снеговичок Олаф, который так нравится дяде Эду, оказывается с собственной тучкой, чтобы он не растаял.
Каролина любит хэппи-энды. Она допивает чай, стакан от которого Вероника уносит на кухню вместе с пустой посудой от попкорна, а Тяуззи потягивается на диване, играя с кисточкой одной из подушек. Этой же кисточкой играл с котом Дамир.
Карли в одну из минут наблюдения за забавами любимца вдруг представляет, что бы было, если бы Дамирка был ее настоящим братом – как братья принца Ханса, или же братья Кристоффа… их игры, разговоры, даже их обеды вместе, вчера, например, в пиццерии, где Дамир глядел на «Маргариту», как на восьмое чудо света – все с нового ракурса. Малышке даже немного жаль, что это невозможно. Хорошо, что живут они все рядом и с новым другом – родственником – она будет видеться достаточно часто. Он правда милый. И трогательный…
Вероника возвращается в гостиную, присаживаясь на кресло напротив дивана. Каролин сперва думает, что это из-за того, что Тяуззи занял ее место, растекшись по подушкам в забавной позе, но Ника серьезно кивает папе – и, получается, что села она туда специально. Теперь ей хорошо видно и Карли, и Эммета.
Отец тоже серьезнеет. Он складывает руки в замок и кладет их между коленей – так всегда делает, когда переживает о чем-то. Его серые глаза ярко переливаются, отчего Каролине становится слегка не по себе.
- Я… я что-то сделала?
Эммет, в удивлении изогнув бровь, мгновенно фыркает такой догадке, а Вероника, мягко глянув на девочку, качает головой.
- Нет, малышка. Скорее наоборот.
Когтяузер становится на все свои четыре лапы, с кошачьим любопытством оглядывая хозяев. Он ощущает напряжение, которое все хотят скрыть, а потому тоже напряжен. И тоже нервничает из-за тишины в гостиной. Ее разбавляют титры мультфильма на заднем плане, но не вполне успешно.
- Каролина, нам с Никой есть, что тебе сказать.
Танатос начинает этот сложный диалог первым. Отчасти потому, что уже не может побороть отчаянное желание расставить все по своим местам, отчасти потому, что убеждает себя в готовности дочери к подобным новостям. Включить этот фильм, чтобы еще раз, подспудно, Карли задумалась о родственных узах в семье, им посоветовала Евдокия. Неизвестно, вышло ли это настолько, насколько психолог планировала, но эффект, определенно, был. Евдокия посоветовала – потребовала даже – быть внимательным к реакциям девочки, четким и ясным в словах, честным до максимально возможного предела, и осторожным. Не грузить ребенка всем сразу. Дать услышать, понять и принять донесенную мысль. Пусть и парой фраз.
- Если ты о новой школе, папочка, то я не волнуюсь. Виолетта тоже перешла в нее в этом году, и говорит, что там хорошие ребята и добрые учителя. Ей нравится.
- Я надеюсь, тебе тоже понравится, - ровно отвечает Натос, - но я не о школе. Я о нашей семье.
Последние мгновенья до секунды X. Эммет смотрит в глаза своей ни о чем не подозревающей дочери, уже потерявшейся в неверных догадках, выбирая верный тон и выражение лица. Ему мало подчиняются как раз эти две составляющие, но ради нее он должен.
Евдокия обещала, еще тогда, в июле, что как только они перестанут замалчивать тему Мадлен и проработают болезненные воспоминания, мысли, догадки и желания Каролины, ей станет легче. Это обещание сбылось. Малышка и вправду… приободрилась. Ее отношения с Никой вышли на новый уровень доверия, она стала больше улыбаться и куда меньше плакать, особенно в вечернее время, Дамир, появившись так вовремя в ее существовании, как партнер по играм и еще одна душа, нуждающаяся в любви, вернул веру в дружбу и хорошее настроение… да и в целом Каролина стала спокойнее, увереннее в себе.
Она говорила о маме в разных местах и с разным выражением лица. Первые дни было очень больно и трудно. Ее едва хватало на два-три предложения, а потом наступала слезная пучина. И все сметала на своем пути, не давая девочке облегчить душу.
Они слушали ее вместе – он и Ника, взяв дочь за руку и демонстрируя неприкрытое внимание, сострадание и заботу. Каролина плакала и бормотала о забытье, но она знала, что они рядом и любят ее. Это облегчало ее состояние.
Постепенно, разговоры о Мадлен перестали быть… столь болезненны. Да, Карли становилось грустно, да, она еще некоторое время ничем не могла себя занять, предаваясь последним воспоминаниям о маме, но это уже не перерастало… в мировую скорбь. Скорее было похоже на светлую память.
Вероника никогда не просила, не говоря уже о том, чтобы требовать, чтобы Каролина называла ее матерью. На людях или дома, в школе или с психологом… да и никогда бы Ника так не поступила. Тем и проверяется любовь искренняя и любовь наносная. Для искренней нет разницы, как и кто тебя называет. Всему свое время. Так же описала это и Евдокия.
Ее заключение было таково, что сессии нужно продолжить, дабы не потерять достигнутых результатов, но уже реже, около раза в неделю и уже только в случае необходимости – два. А открыть девочке правду на истинное положение дел уже можно. Она готова.
А Эммет готов?.. Он едко сам себе усмехается на такой вопрос. У него нет на подобное права.
- Каролина, я люблю тебя. Ты моя дочь, ты мое продолжение, ты мое яркое греческое солнце. Все лучшее, что у меня есть, все самое невероятное – все твое, потому что я вытянул счастливый билет – быть твоим папой. Однако в нашей с тобой жизни – в моей жизни – есть еще любимые люди. Дядя Эдвард, твоя мама… и Вероника. Моя жена и твой верный друг, она любит тебя так же, как я тебя люблю, я надеюсь, ты понимаешь это.
Каролина прижимает к себе кота, хмурясь от темы разговора. Ей он кажется бессмысленным.
- Эдди и Белла, Дамир – наша семья. Мама была нашей семьей. И Ника… моя и твоя Ника – теперь тоже наша семья.
Вероника наклоняется вперед, очень ласково посмотрев на девочку. Ее улыбка, ее нежность – в них нет ни капли притворства. Каролина любит Веронику, и не сомневается, что та любит ее тоже.
- Χρυσή μου (мое золотце – греч.), я очень рада быть частью вашей семьи. Спасибо тебе и твоему папе, что сделали меня такой счастливой. Я бы хотела отплатить вам таким подарком за это, чтобы сполна отблагодарить.
Эммет вздыхает. Он поворачивается к дочери всем корпусов, обвивая ее ладонь своей.
- Когда люди любят друг друга, Карли, они создают хорошую семью, которая со временем растет. В хороших семьях должны быть дети – и они появляются.
Глаза малышки распахиваются.
- О чем ты?
- У меня будет малыш, Карли, - Вероника обращает внимание на себя, невесомо тронув ткань свободной фиолетовой туники на животе. – У нас у всех будет малыш.
Эммет ждет вселенского взрыва. Вспышки молниеносного негодования. Губительного отрицания и даже испуга. Испуга, наверное, больше всего. Но на лице его дочери одна лишь безразмерная растерянность.
- А как же я?..
У Танатоса пересыхает в горле от таких вопросов, а вот мудрая Ника не теряется. Ее улыбка все такая же нежная и все такая же трепетная – исключительно для Каролин.
- Ты – наша любимая девочка, наше сокровище, котенок. А в будущем – старшая сестра. Лучшая на свете.
- Он будет обожать тебя, - твердо обещает Эммет, - как я обожал дядю Эда, своего старшего брата. Как уже обожает твое общество Дамир. Ты станешь для него лучшим примером для подражания, малышка, какой я только мог пожелать.
Каролина очень крепко обнимает кота – тот недовольно урчит, уже стараясь выпутаться – человеческие разговоры его не сильно прельщают.
- Но если Ника будет его мамой, то ты… папой? Папой для него?
- Для вас обоих – одинаково. И навсегда.
Юная гречанка закусывает губу, отпуская кота на волю. С всплеском отчаянья, пусть и не очень заметным, переводит взгляд с отца на мачеху и обратно.
Вероника поднимается со своего места, делая пару шагов к девочке. Присаживается перед ней, не теряя зрительного контакта, и как настоящая… мама, хоть больно Карли такое признавать, поглаживает ее щеку.
- Я понимаю, что это все немного пугает, солнышко. И я, и папа тоже сначала испугались, когда узнали. Но потом мы подумали, что в этом нет ничего страшного. И что все у нас будет хорошо, особенно если этот ребенок будет таким же чудесным, как ты.
Карли проникается толикой доверия к названной маме.
- О старших потом забывают… и Виолетта, и девочки из школы, говорят, что это всегда случается. Ему все подарки, ему все внимание… а ты еще и следишь за ним и за него отвечаешь… а он -плохой, он не слушается, он вредный…
- Ты будешь присматривать за ним и заботиться о нем, только если захочешь, Карли. Когда он родится, то будет таким беспомощным и маленьким, что будет нуждаться лишь в защите и внимании – малыш ведь ничего не может сам, только позвать кого-то, заплакав. Но потом он будет расти, будет становиться любопытнее и интереснее, захочет играть и разговаривать с тобой… и ты увидишь, что он хороший. Он полюбит тебя.
- Но он будет плакать по ночам, постоянно просить кушать… и он будет звать тебя мамой, Ника.
Девушка обеими ладонями касается лица юной гречанки. Ее щечки уже горят алым. Их обоюдный шепот и папино пораженное молчание этот румянец лишь усиливают.
- Да, котенок. Но почему тебя это расстраивает?
Карли прерывисто вздыхает, а глаза у нее уже мокрые.
- Потому что я тебя так не зову.
Негромкий стон Эммета из-за спины девочку пугает. Она кусает губы, не решаясь, но отчаянно желая решиться взглянуть на Веронику. Все ее внимание приковано сейчас к бывшей Фироновой, даже на поглаживания от папы она не реагирует.
Ника сначала удивляется. Потом проникается. А затем на губах у нее снова улыбка – только чуть подрагивающая. Девушка придвигается к малышке максимально близко, на расстояние слышимости самого тихого шепота. Целует ее висок, приникнув к уху.
- Каролина, я расскажу тебе один маленький секрет. О любви. О ее силе. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, так? – сдавленный детский кивок придает Нике уверенности, а вид потерянного Натоса слева возвращает всю веру в свои слова, - и любовь такова, что когда любишь, совершенно неважно, как тебя называют. Карли, ты и папа – моя семья. У меня никогда не было семьи, никто не заботился обо мне так, как вы, никто не доставлял мне больше радости. Я так счастлива, когда утром ты спускаешься ко мне и мы готовим завтрак! Ты зовешь меня «Ника» и я готова улыбаться весь день напролет, потому что ты говоришь это ласково и обнимаешь меня. Ты очень часто обнимаешь меня и благодаря этому я ничего не боюсь. Я знаю, что я не одна, вы рядом, ты рядом… и я успокаиваюсь. Я становлюсь самой счастливой. Так имеет ли значение, говоришь ты мне «мама» или нет? Мне неважно, Карли… мне совсем неважно, правда. И ты ведь знаешь это…
На ее ясную, от сердца сказанную речь, пронизанную принятием, пониманием, добром и словами, доходящими до самого сердца, Каролина реагирует. Во-первых – покрепчавшими объятьями, вдруг подумав, что могло быть и так, что папа и Ника никогда не встретились, и эта девушка не появилась в их жизни. Во-вторых – маленькими капельками слез, потому что Вероника будто бы озвучивает ее собственные мысли. Каролина ощущает то же самое во все эти моменты дня… и обнимая Веронику. А в-третьих – одной фразой. Той самой, что вот сейчас, вот теперь – на своем месте. Нужна. Ника ее заслуживает.
- Потому что ты и так моя мама…
Девушка тихо, растроганно охает. Ее поцелуй в лоб для Карли выходит очень крепким и горячим.
Танатос дает им время, наслаждаясь представившейся взгляду картиной, успокаиваясь от благополучного исхода событий и просто радуясь, что его жизнь сложилась именно так. Здесь.
Карли отстраняется от Вероники минут через десять, немного успокоившись и даже выдавив легкую улыбку. Ника вытирает остатки ее слезинок, и девочка смущенно хихикает. Она очень нежно смотрит на миссис Каллен.
- Я могу… потрогать?
- Конечно, моя девочка. Только он еще слишком маленький…
- Я буду осторожно, - обещает Карли, слезая с дивана и присаживаясь на пол возле девушки. Очень аккуратно протягивает вперед ладошку, невесомо коснувшись ее живота. Улыбается шире.
- А когда он родится?
- Времени пройдет довольно много, - Эммет ерошит волосы дочери, наблюдая за происходящим с дивана вместе с котом. – Примерно весной.
- Тогда мы еще успеем познакомиться. Он ведь не убежит?
Вероника усмехается, с ярко-мерцающей лаской взглянув на Каролину. И так же посматривает на Натоса чуть позже.
Он медленно качает головой – так же медленно, как по губам его расплывается широкая, широчайшая, наверное, за все эти годы улыбка. Все получилось.
Маленькому клубку объятий Карли и Вероники он дарит свои собственные, каждую поцеловав в роскошные греческие волосы. Еще будут вопросы. Будут и сомнения. Возможно, даже слезы – и не только радости. Но после этой минуты в их будущем Танатос уверен на все сто. Благополучном и безоблачном, что бы там не происходило вокруг.
- Как же я счастлив, что вы у меня есть, девочки. Вы не представляете, как я счастлив.



Эдвард накладывает кефтедес на гжелевую тарелку, умудряясь со своей ловкостью не расплескать томатный соус, когда я захожу на кухню. Он стоит у плиты, с особым вниманием относясь к своему делу, и выглядит очень сосредоточенным. И очень сексуальным.
Вполне вероятно, это все первобытные инстинкты и банальная человеческая природа, воспринимать мужчину, который готовит тебе и тебя кормит, как объект физического влечения. С ним ведь точно не пропадешь… и я очень довольна, что такая точка зрения совпадает с действительностью. С Эдвардом мы правда никогда не пропадем.
Вокруг рабочей зоны горит свет, удобно рассеянный для глаз, но прекрасно освещающий все для деятельности повара. На кухонной тумбе уже приготовлена миска картофельного пюре, накрытого крышкой, дабы не остыло, а на столе позади нас занял свое законное место греческий салат. Дамир обожает его из-за маслин и сыра, и Эдвард очень быстро это понял.
Ксай поднимает глаза, заметив, что я смотрю на него, не двигаясь с места. В дверном проходе, получив наилучший ракурс, могу лишь улыбаться. Улыбаться и любоваться.
- Что такое, Бельчонок?
- Ты не представляешь, какой обворожительный сейчас.
- В таком виде? На кухне? – Ксай изгибает бровь, с недоумением моему ответу глянув на тарелку в своих руках, кастрюлю возле них и фартук, который так здорово дополняет его образ. Я подарила его мужу в начале июня. Эдвард долго смеялся надписи посередине «Сегодня готовит папочка», но быстро к нему проникся. Теперь всегда вместо фартуков Рады и Анты он надевает этот.
- Именно в таком виде и именно на кухне, - улыбаюсь, все-таки подходя к нему ближе. Аметистовые глаза постепенно начинают сиять, как медленно разгорающиеся огоньки на рождественской елке. Это состояние мужчины означает, что он доволен и расслаблен. Как и положено в воскресный вечер, перед истинно семейным ужином. Тем более, Ксай теперь по-настоящему папочка, что невероятно согревает его сердце.
- Очень вкусно пахнет, кстати.
- Я готовлю их не первый раз, если ты помнишь.
- Для Дамира – первый, - кладу ладонь на его плечо, поглаживая его, и с радостью для пальцев ощущая мягкую ткань чуть растянутой синей футболки. Эдвард редко предпочитает их рубашкам, но когда все же делает выбор в пользу максимального комфорта, становится очень домашним. Как модель из журнала «Уют» или любящий проводить время со своими родными отец семейства.
- Ты ведь позвала его к столу?
- Да, но там осталось шесть минут до конца серии «Смешариков», я разрешила досмотреть. Представляешь, Бараш всю серию дарит Нюше ведра конфет. В знак любви.
- Девочки любят сладкое, - с теплой улыбкой, и хитрой, и смешливой, Эдвард поворачивается в мою сторону. Оставляет тарелку на тумбе, а руками, обретшими свободу, обвивает мою талию. – Я знаю.
- Только греческие десерты… и только с твоих рук.
Его улыбка, что на лице, что в глазах, становится шире и ярче. Я тоже начинаю улыбаться – каждая эмоция Эдварда очень заразительна. Особенно если помнить о его закрытости и стеснении, что мы столько времени пыталась перебороть вместе.
- Обожаю целовать тебя после сладкого, - флиртующим тоном, игриво наклонившись к моим губам, сообщает Алексайо. Целует их легко и коротко, но с подтекстом. Мне кажется, после укладывания Дамира нам стоит вместе сходить в душ. В окружении аромата шампуней, пара от горячей воды и тесной близости моего Ксая, его запах становится сильнее. И сводит меня с ума.
- А я в принципе обожаю тебя целовать.
Эдвард посмеивается, ласково пригладив мои волосы. Поворачивается к тумбочке спиной, опираясь о нее, а меня как следует обнимает. Мне нравится, что он настолько выше – нежностью буквально окутывает, как коконом. И вокруг все мгновенно становится приятнее и теплее.
- Пока Дамирки нет, я бы хотел кое-что обсудить с тобой, Белла.
Кладу обе ладони ему на грудь, занимая себя потиранием шлеек забавного фартука.
- Я слушаю.
Эдвард спокоен. Всегда, когда темы так или иначе трогают его, или когда они сложны, грустны, наполнены растерянностью… он выглядит иначе. Что-то, да выдает его мне. При всей профессиональной (к огромному сожалению) маскировке Алексайо, я знаю его лучше него самого. И могу не только определить истинные эмоции, но и увидеть их. А вот сейчас не вижу. Либо теряю хватку, либо все хорошо и тема не болезненна. Но почему тогда без Дамира?..
- Когда ты начинаешь беспокоиться, солнце, вот здесь, - он ласково касается пальцами моей кожи между бровей, - появляется складочка. Поверь мне, у тебя нет поводов для опасений. Я всего лишь хотел спросить, рассматриваешь ли ты, как и прежде, переезд в Грецию?
И вправду, беспокоиться не о чем. Я расслабляюсь, и Эдвард снова улыбается. Его половинчатая улыбка красивее многих, самых идеальных и профессионально-продуманных. Она от сердца.
- Ты ведь знаешь, что я этого хочу.
- Наш агент прислал интересный вариант по недвижимости сегодня. Большой дом на Родосе, вид на море и горы, а также две просторные детские комнаты.
Он произносит это, и в блеске радужки я вижу надежду. Очень долго я добивалась ее, а теперь, наконец, вижу. Это огромный показатель прогресса. Это – мой повод стать еще счастливее этим замечательным днем.
Я привстаю на цыпочки – иначе до лица мужа мне не дотянуться – и мягко целую его.
- Мне кажется, чудесный вариант.
- Ты еще даже его не видела.
- А я уверена в твоем вкусе, папочка, - хихикаю, нежно погладив обе его щеки, - к тому же Родос – большой остров, там есть хорошие пляжи и, кажется, он недалеко от Сими.
- Но далеко от Санторини…
- Думаю, с вашим успехом в самолетостроении для нас все расстояния стали куда меньше. А аэропорты сейчас есть практически повсюду.
Эдвард прищуривается, взглянув на меня серьезнее. Его пальцы откидывают волосы с моих плеч, невесомо потирая их между подушечками. Он будто бы сомневается во мне.
- Ты действительно готова переехать, Белла? Мне почему-то кажется, что это игра в одни ворота.
Я вздыхаю, добавляя серьезности и своему виду. Смотрю на мужа спокойно и уверенно, дабы искоренить в нем неправильные мысли.
- Я люблю Грецию, Ксай. За свежесть ее бриза, соленый запах ее моря, опьяняющий аромат ее еды и зелень ее оливковых деревьев… я люблю Грецию за то, что она подарила мне тебя, позволив по-настоящему узнать такого человека. И я просто обожаю ее, до дрожи и восхищения, потому что именно в Греции ты стал моим настоящим мужем. Во всех отношениях.
Моя речь и удивляет Аметиста, и впечатляет, и радует. Он выглядит тронутым и довольным.
- Спасибо, душа моя. Как раз за это обстоятельство я люблю эту страну не меньше твоего.
- Там твоя Родина, - пожимаю плечами, задумчиво пригладив его волосы у висков и снова, как впервые, с грустью припоминая, что на момент нашей свадьбы ни намека на проседь там не было, - твой первый язык, твоя культура, твое место. Для меня честь стать его частью.
Алексайо посматривает на меня с интересом, но в глазах его так и сияет любование.
- Ты правда ее обожаешь, - смешливо фыркнув, в конце концов подводит итог он, - теперь верю.
- Я думаю, Дамирке тоже понравится. Я бы хотела, чтобы его детство прошло там.
- Это очень даже возможно, - Эдвард гладит мою спину, медленно очерчивая под тканью обе лопатки – он делает так, когда что-то представляет, задумавшись. – Только столь быстрая смена обстановки – для тебя, для него… и новый язык, опять же…
- Язык – меньшая из проблем и скорее преимущество, чем минус. С таким папой-полиглотом нам нельзя отставать.
- Ты снова все оборачиваешь в мою пользу, - Ксай чмокает мой лоб, облизнув губы, - когда-нибудь перестанешь так делать?
- Только после вас, Алексайо.
Он тихонько смеется и обнимает меня, всем телом прижимая к себе. Эдвард мягкий, пахнет домом и собой, а еще немного – кефтедес и картофельным пюре, а пальцы его очень нежные. Ксай всегда предельно со мной нежен и это всегда много значит для меня. Он один из немногих, кто показал мне, что нежность – не пустой звук, а действительно существует. И всегда, а не только в особые моменты.
- Стало быть, я все же отправлю запрос на тот дом. Покажу тебе сегодня вечером и, если согласишься, отправлю.
- Там нужен будет ремонт или что-то вроде?..
- В принципе, нет, он полностью готов к заселению, но я думаю, нам есть что подправить под свой вкус. Или, если ты захочешь, сделать все по-новому. В детских-то точно.
- Они такие непродуманные?
Эдвард неглубоко вздыхает, чуть закатив глаза. Но ресницы его загадочно подрагивают.
- Они обе для девочек, Бельчонок.
Он произносит это почти… с придыханием. Хочет сказать обычным тоном, не привлекая лишнего внимания, старается даже, но это – бесполезно. Алексайо станет – уже стал! – замечательным папой маленького мальчика, полюбившего его всем сердцем безвозмездно и навсегда. Он прекрасно справляется с этой ролью и никогда бы не стал разделять детей. Однако по натуре ему всегда были ближе маленькие принцессы. Опыт с Анной тому пример, а рождение Каролин в дальнейшем лишь усилило его желание быть отцом девочки. Я знаю и понимаю. Я вижу.
Мои губы у его уха. Я легонько целую чувствительную область под ним. И шепотом обещаю:
- Я подарю тебе дочку, любовь моя.
Глаза моего мужа на секунду влажнеют. В них концентрированное обожание. Бессловесное, но оттого еще более искреннее. Ксаю нечего сказать, но чувства его говорят сами за себя, перевод им не нужен.
- Я подумал о том, что ЭКО можно провести в России, а в Греции уже наблюдать беременность… если удастся, конечно. Чтобы не терять время, на случай, если нам повезет в первый же раз. Впрочем, это лишь мысли.
Он сам себе качает головой, волей-неволей, а мрачнея. И эти темные тучи в такой погожий вечер нам не нужны.
Утешаю его, пробежавшись пальцами от скул до челюсти. Обычно, это помогает.
- Дельные мысли, Ксай. Так и сделаем.
Тяжелый вздох ему скрыть не удается. Но Уникальный быстро переводит его в смешок, не заостряя мое внимание. Он сам учится верить, несмотря ни на что, надеяться на лучшее, видеть хорошее и владеть ситуацией, но с позитивной ее стороны. Я буду лишь помогать ему в этом.
- Знаешь, у меня тоже есть, что тебе сказать, - перевожу тему, припомнив нечто действительно важное. И, будем честны, меня зацепившее.
- Ну конечно же. Что-то произошло?
- Скорее воспламенилось и обрушилось на наши головы, - мрачно бормочу я, уже пожалев, что завела эту тему. Забыть обо всем показалось лучшей идеей, но иметь тайны от Ксая, даже мизерные – преступление. Следовательно, стоит ему сообщить, - посыльный привез сегодня подарок для Дамира. Какую-то внушительных размеров игрушку, но я не распаковывала. Отослала обратно.
Эдвард удивлен. Вполне искренне.
- Подарок?
- От Рональда, - не желая произносить имя отца, но не имея особых вариантов, признаюсь я, - вернее, мне кажется, что от него, на ней ничего не написано, только вот…
- Только что?
- Все свои посылки Рональд заклеивает золотой лентой. Их миллион по всему миру, я знаю, много кто так делает, но у него она особенно плотная. Я помню еще с детства.
Эдвард потирает мои плечи.
- Выходит, он знает?..
- Я не говорила. Ни ему, ни Розмари. Но внутри определенно игрушка, на коробке изображен детский автомобиль и эмблема фирмы-производителя.
Не лучшая информация, чтобы делиться ей перед ужином и портить настроение, что неотвратимо приходит с разговорами о Ронни. Однако мне слишком важно сказать. И слишком важно… спросить. Набраться бы решимости еще услышать ответ, каким бы он не был.
- Ксай, пожалуйста, скажи мне, что ты не сообщал ему, - выпаливаю, договорив, закусывая губы, - ты же не стал бы за моей спиной, правда?.. Я… я просто не понимаю, как это… откуда он узнал? Если узнал, конечно же, и это не ужасная случайность…
Алексайо в который раз за этот день целует меня. Только на сей раз – в лоб. Тон у него собранный, а вид нешуточно вдумчивый и ответственный. Он смотрит на меня по-взрослому строго, но верно. Чтобы искоренить все сомнения.
- Я уважаю его желание наладить с тобой отношения, мое солнце, а так же горжусь твоим ответным шагом ему навстречу, не глядя на то, как с тобой обращался. Но я никогда не стану помогать ему вернуть твое доверие и уж точно участвовать в твоей жизни, пока ты сама этого не захочешь. Я ничего не говорил ему, Белла. И я не скажу.
Ну слава Богу. Отлегает от сердца.
- Я знаю, Эдвард, знаю… прости, - пожимаю его ладонь, надеясь, что в голосе достаточно заметно мое раскаянье, а в выражении лица – облегчение от его слов, благодарность им, - я тебе верю. Ну конечно же ты бы не стал.
Каллен слегка хмурится, задумываясь о неожиданном даре и не менее неожиданном его отправителе, впрочем, обнимая меня. С удовольствием возвращаюсь к мужу поближе. Его присутствие успокаивает и смягчает мою злость на Ронни. К огромному моему сожалению, похоже, нам стоит поговорить. И все прояснить.
- Бараш и Нюша помирились.
Мы с Эдвардом дружно оборачиваемся на детский голос, объявляющий финал очередной мультяшной серии. Дамирка, в зеленом домашнем костюмчике, стоит в дверном проходе, немного смущенно поглядывая на нас обоих и словно бы не решаясь пройти дальше. Во многом мы продвинулись, но не стоит забывать, что прошел едва ли месяц с его переезда. В некоторые моменты малыш до сих пор чувствует себя неуверенно и не слишком уместно. Благо, это так же исправимо, как неверие в свою способность зачать ребенка у Алексайо. Излечивается постоянной поддержкой и заботой.
- Правильно, ведь никакие конфеты не стоят ссор, - кивает Эдвард, закрывая тему моего отца и деторождения, отпуская меня и увлекающим жестом приглашая мальчика зайти, - ужин уже готов, котенок. Садись-ка за стол.
Тот вздыхает. Но послушно отодвигает себе стул.
Небесные глаза загораются от вида салата, а после и от вида тарелки с кефтедес и пюре, что Ксай заботливо ставит перед мальчиком. Наши порции он накладывает так же умело и быстро, чтобы присоединиться к сыну как можно скорее. Семейный ужин – уже традиция. Обычно на нем так же присутствуют Рада с Антой, но в этот вечер в Большом театре дают их любимый балет, и у женщин логичная причина для отсутствия.
- Очень вкусно, папа…
- Я рад, что тебе нравится, - Эдвард протягивает руку, погладив плечико малыша, с удовольствием наблюдая, как тот ест свою порцию. У Дамира в принципе редко возникают проблемы с едой, даже если он ее не любит, но тем приятнее и проще его радовать блюдами, которые вызывают приятные эмоции. Не так сложно было узнать его вкусы. И я тоже рада, что теперь мы знаем, что ему нравится. Желание радовать нашего маленького принца никогда, похоже, во мне не ослабнет.
- Все действительно прекрасно, - я благодарно смотрю на мужа, уже снявшего свой фартук и оставшегося в этой чудной домашней футболке, что теперь так люблю, - спасибо тебе.
- Вам спасибо, что это едите, - забавно парирует захваленный и смутившийся Эдвард. Но ему все же очень приятно, я вижу. Как и Дамирке, впрочем.
Мы ужинаем, обсуждая обыденные, повседневные вещи. Недавний благополучный полет «Мечты», разумеется, в списке тем. Ксай и Натос получили достаточное количество предложений к сотрудничеству, чтобы выбирать и развивать свой бизнес в лучшем для них направлении (а так же из любой точки земного шара), но мало того, они получили одобрение с верхушки российского общества, так же давшее дополнительные очки и финансовые приятности. Братья Каллен трудолюбиво работали много лет, и их результат превзошел все ожидания. Это окрыляет.
Перед сном Дамирка, как и повелось уже, расспрашивает папу о Греции. Ему очень нравятся его красочные и вдохновленные рассказы, описания мест и людей, угощений и напитков. Он обожает слушать про море, которого никогда не видел, фантазируя о нем и представляя, как впервые войдет в соленую воду. Благо, совсем скоро эта мечта исполнится, ведь я полностью одобряю предложенный Алексайо дом. Он выше всяких похвал и, если все получится, мы должны будем агенту достойную благодарность за наше новое семейное гнездышко. В той стране, что свела нас всех вместе.
А завершается этот чудный вечер в спальне с «Афинской школой», где мудрецы древности с интересом и, мне кажется, завистью, наблюдают за нашим неприкрытым физическим обожанием друг друга. Обладанием, я бы сказала, основываясь на позе. Эдвард продолжает открывать для меня свой сексуальный мир и познания поз «сзади». Совершенно точно скажу, что я довольна.
…Засыпаю, обнимая его. Удовлетворенная, благодарная и счастливая.
…Просыпаюсь, все так же его обнимая. Только теперь кто-то маленький, теплый и дрожащий обнимает и меня.
В темноте комнаты, где воздух разбавлен свежестью ночи, а простыни шуршат в темноте от каждого движения, Дамир сбито бормочет «мамочка», поскребывая мою спину. В ставшей традиции позе для сна я лежу на груди Эдварда, ближе к двери, и ему сложно добраться до наших лиц.
Я открываю глаза, практически сразу определяя три вещи: Дамир напуган, на часах половина третьего, а на улице идет дождь.
- Мой маленький, - аккуратно оборачиваюсь к ребенку, надеясь никак его не придавить, - иди сюда, ну что ты. Все в порядке.
Дамир тут же обнимает меня за шею, буквально повиснув на руках, когда сажусь на постели. Он прибежал из детской?
Эдвард, толком еще не проснувшийся, приподнимается на локтях. Аметисты довольно быстро приходят в себя, изучив обстановку. И, почему-то, вдруг подергиваются волнением.
- Мамочка… очень… ярко… - сбиваясь (и мне требуется время, чтобы понять, что от слез), хнычет Дамир. Его взгляд обнаруживает Эдварда, уже севшего с нами рядом. Наполняется соленой влагой под завязку, - папа… это страшно!..
- О чем ты? – я успокаивающе глажу его спину, но не могу понять, почему малыш так встревожен. Дурной сон, что мог привести его сюда, вряд ли бы характеризовался словом «ярко». Может быть, вернувшись и включив свет, его напугали домоправительницы? Или кошмар был связан с каким-то светилом?.. Солнцем?
Помимо взволнованных объятий Дамира, я чувствую ладонь Алексайо на своем плече. Он согревает мою кожу. И собранно, с обещанием защиты, говорит:
- Είμαι εδώ, κορίτσι μου (я здесь, моя девочка – греч.).
Я хочу нахмуриться, потому что не понимаю. Я хочу снова спросить Дамира о причине его страха, потому что не понимаю. Я хочу… как-то действовать. Но необходимость в каких-либо действиях быстро отпадает.
По комнате прокатывается до удушья знакомый, громкий звук, который преследовал меня в тысяче и одном старом кошмаре.
Грохочет гром.
Сквозь отдернутые шторы и приоткрытый балкон, полыхнувший холодом, спальню освещает яркий желто-белый свет. Прорисовывает все тени вокруг. И оживляет все тени моих древних воспоминаний.
Сверкает молния.
- Мамочка! – уже по-настоящему плачет Дамир, вжавшись в меня как можно сильнее. Он весь дрожит, снова весь мокрый, и вдохи у него не получаются ровными. Ему не хватает воздуха.
- Тише, котенок, оно просто яркое и громкое, ничего не будет, - Эдвард обращается к сыну, подобравшись к нам ближе и лаская его спину, плечи, волосы. Но я чувствую затылком, как смотрит на меня. И второй рукой оглаживает уже мою спину.
Я перебарываю, мучительно делая это, свое желание закрыть глаза. Я насилу делаю глубокий вдох, крепче перехватив ребенка, и сама себе мотаю головой. Просто яркое и громкое, Ксай. Ты прав. Просто. Всего лишь. Я справлюсь.
- Не бойся, Дамирка, не бойся, - шепотом, на первой фразе сорвавшимся, как мантру повторяю ему на ухо. Отваживаю себя сжать руки в кулаки, вместо этого находя им лучшее применение – гладить Дамира. Он плачет, ему страшно, и это помогает мне бороться с собственным страхом. Малыш важнее.
- Ты лучше присмотрись, - советует Ксай, говоря теперь и со мной, что прекрасно прослеживается по его голосу, - молния очень красивая. Она похожа на волшебство, когда освещает все небо и даже самые далекие звезды.
Эдвард дает мне свою руку, замечая, что начинаю дрожать вместе с мальчиком. Я отчаянно за нее цепляюсь. Но не кричу и даже не плачу. Я еще верю, что гроза больше не мой монстр номер один. Я смогу ее одолеть хотя бы ради мужчин, что рядом со мной этой ночью. Они оба слишком взволнованны, дабы я впадала хоть в какие-то истерики.
- Она горячая? – Дамирка утыкается подбородком в мое плечо, пытаясь говорить смело.
- Скорее всего.
- Я видел, как она зажгла дерево однажды… это было ужасно!
Я заставляю себя сделать глубокий, очень глубокий вдох. Чтобы воздуха хватило не меньше, чем на полторы минуты. До заполнения максимальной емкости легких.
Тише, Белла. Просто тише.
- Молнии редко куда-либо попадают, Дамирка. Это часто случайность.
Тон у Ксая размеренный, продуманный. Само его звучание, та мягкая вибрация, что унимает мое бешеное сердцебиение и иступленно стучащее сердечко Дамира – все способствует хоть какому-то, но расслаблению. Если это слово, конечно же, здесь применимо.
Вдох. Выдох. Вдох.
Лучше.
Эдвард как чувствует это. Он усаживается рядом с нами, но сбоку, чтобы видеть и мое лицо, и лицо малыша. Он нас обнимает, ласково поцеловав обоих в лоб. Жест его близости поднимает выше мое стремление бороться.
- Ты ее совсем не боишься? – жалобно вопрошает наш котенок, воровато оглянувшись на мерцающее небо. Отзвук грома заставляет его трепетать.
- Я не боюсь того, что, уверен, не навредит никому из вас, - объясняет ему Алексайо. Достаточно твердо. – И ты не бойся.
- Как же?.. Мамочка, ты тоже не боишься?
Я вижу аметистовые глаза. Они вдохновляют меня своим состраданием, помогают своей силой и обещанием быть так близко и так долго, насколько это возможно. И ошеломляют верой в меня, что так понятна и проста, и которую ни в коем случае нельзя проигнорировать. Может, она меня и отвлекает? От грозы?!
- Не боюсь, Дамир, - практически ровным тоном, достойным восхищения все в тех же глазах моего самого любимого человека на свете, говорю. И малыш на капельку, но становится спокойнее. Двойное подтверждение помогает ему поверить.
Ксай поднимается с постели, направляясь к окну. Я смотрю на него так же, как смотрит Дамир – широко распахнутыми, напуганными глазами. Мне чудится, мы – отражение друг друга в эту секунду, а покрепчавшие объятья – как подтверждение.
На фоне открытого балкона силуэт Алексайо прорисовывается четко и ярко. Гром ударяет о землю железным грохотом, а молния вспыхивает оранжевым огнем. Озаряет Эдварда до рези в глазах, а он… он закрывает дверь и задергивает шторы. Они темные и прочные. Свет и звук значительно приглушаются, погружая комнату в молчаливую тьму.
- Все это быстро закончится, - кивнув на окно, Ксай снова присаживается возле нас на постели. Его руки мягко, но требовательно склоняют нас к идее прилечь на простыни, - а нам пора спать, чтобы выспаться к утру. Нужно как следует отдохнуть.
- Я не засну, папа…
Мне хочется сказать «я тоже», но вслух это недопустимо. Зато глазами я могу. И Ксай видит.
- Я здесь – это раз, я знаю хорошую колыбельную для засыпания – это два, и я умею отгонять плохие сны – это три. Давайте попробуем.
Эдвард отдает мне свою подушку. Дамир доверчиво прижимается к груди, жмурясь. А я, отворачиваясь от окна, за которым мерцает, стараюсь сфокусироваться на голосе мужа. Это поможет.
Ксай начинает петь. Греческая колыбельная, вплетаясь в его бархатный тон словами любви и спокойствия, придуманными множество лет назад, но такими действенными, заполняет все свободное пространство. Мне легче дышать. И мне не хочется кричать, что уже победа.
Мужчина гладит нас – то меня, то Дамира, конечно же, особое внимание уделяя рукам. Он и вправду нас убаюкивает.
Я слышу, как задремывает малыш, постепенно поверив папе, а также моей близости, и успокоившись. Я чувствую, что теперь все касания Эдвард отдает мне, аккуратно укладываясь рядом и не прекращая петь. Он начинает песню по третьему кругу и я, выдохнув, закрываю глаза.
В следующий раз, когда, чуть дернувшись, их открываю – в комнате такая же тишина, как и до прихода Дамира.
Мой зайчонок все так же спит возле моей груди, но теперь одну из ладошек протянув папе. Его маленькая ручка лежит в пальцах Эдварда, бережно ее гладивших, а сам мужчина, по-моему, дремлет. Изредка он еще что-то напевает, но очень тихо. Видимо, времени прошло достаточно – за окном начинает светать, пусть непогода и не унимается.
Грома нет, но есть дождь. И есть отдельные, затихающие вспышки былой молнии.
Я оборачиваюсь на них, и пугаясь, и радуясь тому, что… смотрю. Просто смотрю, без звуков, телодвижений и какой-либо реакции. То ли я слишком устала, то ли я теперь действительно могу ее… переждать? Звучит невероятно, но факт.
Просто вспышки. Просто свет. Просто… ничего.
И я очень надеюсь, ничего и никогда больше не будет.
Я поворачиваюсь обратно, когда Дамир тихонько ерзает. Натыкаюсь на аметистовые глаза, пристально за мной наблюдающие. Сонные. Но с тревогой.
- Засыпай, Эдвард.
Как в замедленной съемке, будто я – не я, но зато с определенным желанием протягиваю руку к его лицу. Нежно оглаживаю щеку.
Эдвард целует мои пальцы.
- И ты тоже, моя девочка.
Тон у него повелительный, но даже сейчас добрый. В этом весь Эдвард.
- И я тоже, - без споров соглашаюсь, накинув простынку на посапывающего Дамира и закрывая глаза, - спасибо тебе, Ксай.
Я улыбаюсь.
И больше никаких молний не вижу.